Самодержавный идеал в надсословных стратегиях Милославских и Нарышкиных: к вопросу о репрезентативной сущности некоторых нормотворческих инициатив конца XVII в.

Размещено на http://www.allbest.ru//

Размещено на http://www.allbest.ru//

Самодержавный идеал в надсословных стратегиях Милославских и Нарышкиных: к вопросу о репрезентативной сущности некоторых нормотворческих инициатив конца XVII в.

Соколова Елена Станиславовна

кандидат юридических наук

доцент

Аннотация

В статье рассматривается проблема формирования самодержавного идеала верховной царской власти в российском законодательстве конца XVII в. На основе герменевтической интерпретации широкого круга нормативно-правовых актов периода династического кризиса 1680-х - начала 1690-х гг., ознаменованного ожесточенным политическим соперничеством Милославских и Нарышкиных, автор приходит к выводу о фрагментарности ряда законодательных инициатив в области легитимации принципа единодержавия. Их ярко выраженный репрезентативный потенциал, в основном, преследовал узкопрагматические цели в области укрепления международно-правового статуса Российского государства и создания прочной социальной опоры неокрепшего самодержавия, становление которого происходило в условиях слабого юридического обеспечения на основе ценностных установок средневекового традиционализма. В частности, первостепенное внимание политической элиты конца XVII столетия привлекал поиск правовых средств для преодоления разнообразных дипломатических конфликтов, постоянно возникавших из-за нежелания большинства европейских держав придерживаться в церемониальной практике принципа равенства Московской Руси и Священной Римской Империи. Менее казуистичной и более последовательной оказалась законодательная политика царевны Софьи Алексеевны, а впоследствии и молодого Петра I, направленная на формирование социальной поддержки самодержавия, выступившего в качестве основного гаранта «правого» суда для всех свободных категорий российского населения и обеспечения некоторых корпоративных интересов. Помимо этого моделирование политико-правового имиджа российского самодержавия потребовало обращения на законодательном уровне к репрезентативным средствам визуально-мнемонического характера, заимствованным из арсенала церемониальной византийской практики и создающим иллюзию «закрытости» государева « верха» для рядовых подданных. Вопреки распространенному в историографии мнению о последовательном формировании российской самодержавной парадигмы на протяжении XVII в. автор статьи подчеркивает спонтанность большинства законодательных новелл в области легитимации единодержавной верховной власти. Их репрезентативное значение существенно повышалось в условиях борьбы за власть и прекращения деятельности Земских Соборов на фоне сохранения остаточных проявлений земской активности в переломные моменты существования Российского государства. Ту же смысловую нагрузку несло в себе обнародование судебных решений по делам о посягательствах на верховную власть и ее носителей, фигурантами которых являлись видные представители московской политической элиты конца XVII столетия. Таким образом, преемственность законодательной политики Романовых, направленной на юридическое обеспечение самодержавного идеала, коренилась не только в ее доктринально-идеологической основе, но и в социокультурных условиях государственно-правового быта, сохранявших свое политико-юридическое значение и в период реформ Петра Великого.

Ключевые слова: патернализм, международное право, репрезентативные стратегии, династический кризис, российское законодательство, надсословная монархия, самодержавный идеал, « государево дело»,, «земский интерес»,, юридический компромисс

Abstract

This article examines the problem of formation of the autocratic ideal of supreme tsardom in Russian legislation of the XVII century. Based on hermeneutic interpretation of the broad range of legislative-legal acts of the period of dynasty crisis of the 1680's - beginning of the 1690's signified by the strong political rivalry between Miloslavskys and Naryshkins, the author makes a conclusion about the fragmentarity of a number of legislative initiatives in the area of legitimization of the principle of monocracy. Their vividly expressed representative potential mostly pursued the narrow-pragmatic goals in the field of strengthening of the international legal status of the Russian State and creation of the solid social foundation under the conditions of weal legal support based on the value orientations of the medieval traditionalism. In particular, the primary attention of the political elite of the XVII century was attracted by the search of the legal means for overcoming various diplomatic conflicts, which constantly emerged due to the unwillingness of the majority of European states to adhere in ceremonial practice to the principle of equality of the Grand Duchy of Moscow and the Holy Roman Empire. Despite the popular in historiography opinion about the gradual formation of the Russian autocratic paradigm across the XVII century, the author underlines the spontaneous character of majority of the new laws in the area of legitimization of monocratic supreme authority. Their representative importance significantly increased in the conditions of the race for power and cancellation of the work of Zemsky Sobor on the background of retention of the remaining manifestations of Zemstvo activity during the breaking moments of the existence of the Russian State. The succession of Romanovs' legislative policy aimed at the legal support of autocratic ideas, takes its roots not only in its doctrinal-ideological foundation, but also sociocultural conditions of the state-legal routine, which also retained their political-legal importance during the periods of reforms of Peter the Great. 

Keywords:

Legal compromise, Zemsky Sobor , Miloslavskys and Naryshkins, Paternalism, International law, Representative strategies, Dynasty crisis, Russian legislation, Supra-estate monarchy, Autocratic ideal 

В историко-правовой науке вторая половина XVII столетия оценивается как условная точка отсчета, с которой принято говорить о формировании российского типа неограниченной монархии. В это время, по мнению ряда авторов, вызревает окончательная тенденция к завершению централизации верховной власти, проявившейся в постепенном формировании воеводского управления на местах, нивелировке сословно-представительных органов, включая Боярскую Думу и установлении личного контроля государя за деятельностью наиболее важных московских приказов. Особую динамику приобретает правотворчество верховной власти, способствующее быстрому вытеснению старомосковских обычаев из юридического быта Российского государства, быстро набирающего силу в ходе преодоления социально-политических последствий Смуты.

Основные объекты правового регулирования большинства известных на сегодняшний день нормативно-правовых актов допетровской Руси - деятельность старомосковской администрации, институты поместно-вотчинного законодательства и социальная структура населения. На фоне противостояния церкви и государства, спровоцированного «делом патриарха Никона», в этот же период возникает мощный импульс к возникновению светской, европеизированной культуры, приобретающей поначалу придворный характер [7, с.5 - 38, 2, с. 38 - 51,13, с. 25 - 46, 4, с. 32 - 76, 3, 18 - 44, 16, с. 330 - 380, 9, с. 33 - 114].

Значительная часть исследователей отмечает, что все перечисленные факторы служат свидетельством постепенного складывания единовластия. Его теоретической основой стали принципы самодержавия, сформулированные в старомосковском варианте доктрины божественного происхождения великокняжеской власти. Большой интерес к проблеме абсолютизации монархической формы государства был проявлен отдельными представителями российской политико-правовой мысли во второй половине XVII столетия. Наибольшая концептуальная продуманность абсолютистской парадигмы отличает произведения Ю. Крижанича и С. Полоцкого, которые хорошо знали западную правовую культуру своего времени и были близки к придворным кругам.

В научной литературе последних десятилетий отмечается обусловленность доминирования старомосковской модели российского самодержавия во всех сферах социальной жизни серьезными внешнеполитическими задачами и «жесткими обстоятельствами существования страны с ограниченным экономическим потенциалом» [10, с.129]. Ценностное значение этих ориентиров для моделирования некоей общей константы юридической политики Российского государства, окончательно победило при Петре Великом. Верховная власть получила широкие легитимные полномочия для мобилизации человеческих и материальных ресурсов в процессе соперничества с европейскими державами за выход к незамерзающим морям. Новый импульс приобрели притязания России на международное лидерство. В то же время некоторые авторы справедливо полагают, что на рубеже XVII - XVIII вв. имело место временное ослабление самодержавия, вызванное комплексом как объективных, так и субъективных причин [6, с.158 - 192, 15, с. 43 - 50].

Преемственность законодательной политики, нацеленной на укрепление в правосознании российских подданных идеи преклонения перед мощью и статусным превосходством самодержавной власти, хорошо прослеживается в нормативных актах XVII в. Существует мнение о целенаправленном характере моделирования политического имиджа самодержавия правовыми средствами. Вопреки этому законодательство первых Романовых, нацеленное на легитимацию царской власти и самодержавного идеала, отличалось фрагментарностью, было казуистичным и содержало изрядную долю прагматизма. Некоторые акты, утвержденные при Михаиле Романове с целью поддержать идею социально-политического престижа добровольной верности подданных «государеву делу», носили частноправовой характер и были приняты в условиях нестабильности царской власти после Смуты.

В целом, результаты правотворческой деятельности первых Романовых, проходившей на фоне усиления самодержавных притязаний царской власти, свидетельствуют о преемственном характере их законодательной политики. Ее относительная эффективность оказалась предопределена стремлением значительной части старомосковского населения к социально-политической стабилизации после Смутного «лихолетья». Важнейшая историко-правовая особенность нормативных актов, утвержденных в период 1620 - начала 1680-х гг., заключается в ярко выраженном стремлении законодателя к поиску оптимального для укрепления социально-политических позиций верховной власти юридического компромисса между «государевым делом», традиционным стремлением православных иерархов к сохранению религиозно-идеологического влияния в политической практике и остаточным влиянием «земского интереса». самодержавный идеал царский власть

Осуществление этой задачи происходило при постепенном свертывании деятельности сословно-представительных учреждений т. н. «полного состава», что справедливо оценивается в историко-правовой литературе как признак укрепления самодержавно-абсолютистской тенденции. Следует добавить, что ведущая роль в усилении авторитаризма верховной власти при первых Романовых принадлежала внешнеполитическому фактору, так как в укреплении безопасности западных и южных границ Русского государства за счет присоединения новых, экономически выгодных территорий были заинтересованы все слои населения, включая духовенство. В условиях сохранения традиционного курса верховной власти на союз с «земщиной» в процессе преодоления вызванного Смутой династического кризиса последовательное закрепление визуально-мнемонических форм репрезентации самодержавного идеала в вербальных юридических конструкциях стало одним из постоянных направлений законодательной деятельности, особенно по мере падения государственно-политического значения Земских Соборов [14, с. 201 - 213].

Сохранение аналогичных правовых тенденций прослеживается и в период регентства царевны Софьи Алексеевны. В научной литературе высказано мнение о компромиссном составе лиц, получивших властные полномочия после скоропостижной смерти царя Федора Алексеевича. Обращение московской правящей элиты к институту соправительства при отсутствии для его дальнейшего развития глубоких корней в предшествующей российской истории стало оборотной стороной борьбы за власть, вспыхнувшей между влиятельными боярскими фамилиями Милославских и Нарышкиных. С историко-правовой точки зрения возможность подобного противостояния была продиктована отсутствием в действующем законодательстве конца XVII в. юридического механизма преемства престола, передача которого происходила на основе обычая.

Кончина Федора Алексеевича вновь выдвинула на повестку дня вопрос о необходимости возрождения института выборной царской власти, сохранение которого на протяжении 20-80-х гг. XVII в. носило формальный характер в силу отсутствия разногласий в царской семье по вопросу о возможных претендентах.

Иная политическая ситуация возникла при московском дворе весной 1682 г., когда принцип старшинства оказался принесен в жертву соображениям политической конъюнктуры. 27 апреля при поддержке патриарха Иоакима и сторонников царицы Натальи Кирилловны, среди которых оказалось немало московских служилых людей из числа «худородных», было объявлено об избрании на царство малолетнего Петра Алексеевича. Мотивация этого выбора носила традиционный характер, так как содержала ссылку на волю Освященного Собора, Боярской Думы и «всех чинов Московского Государства людей» [15, с. 43 - 49, 18, с. 384 - 387] .

Та быстрота, с которой сторонники Нарышкиных провели церемонию присяги вновь избранному малолетнему государю, объяснялась не только юридической сомнительностью его права на престол в обход старшего брата - Иоанна Алексеевича, но и импровизированным характером наспех созванного Земского Собора, на котором присутствовали случайно подвернувшиеся служилые люди и посадское население Москвы. На нормативно-правовом уровне было отмечено, что « …Стольники, и Стряпчие, и Дворяне, и Дьяки, и Жильцы, и городовые Дворяне и дети Боярския, и Гости, и гостиныя и черных сотен и иных чинов люди (были - Е. С.) для того призваны и поставлены в верху на дворе, что перед церковью Нерукотворного Спаса образа, и на площади, что за преградою» [18, с. 385].

Благословленный патриархом маленький Петр был объявлен «Великим Государем … и Самодержцем», что формально означало возвышение Нарышкиных. «Люди всех чинов» приносили клятву «служити и прямити», прежде всего, «Царскому Величеству … и Благоверной Великой Государыне, Царице и Великой Княгине Наталии Кирилловне», а уже затем Иоанну Алексеевичу и женскому поколению рода Романовых. Подтвердительные грамоты аналогичного содержания были отправлены на Дон и в другие «окраинные» земли Московского государства [18, с. 385 - 387].

На основании боярского приговора, ставшего основой для именного указа от 29 апреля 1682 г. было принято решение о перемене царского имени на двух больших серебряных государственных печатях, содержащих как полную, так и краткую формулировку титулатуры наряду с изображением византийского орла, парящего рядом с «животворящим крестом». Аналогичные изменения планировалось внести в серебряную печать, изготовленную для Малороссии [19, с. 387]. По словам законодателя, переписка «титлов» осуществлялась с целью должного оформления дипломатических документов, направляемых из Москвы «в окрестные государства», что подтверждает решающую роль внешнеполитического фактора для усиления самодержавной тенденции и опосредованного ею формирования культурно-исторических кодов политико-правового мышления правительственной элиты.

Новый виток борьбы за власть, который охватил кремлевский «верх» к концу весны 1682 г., способствовал возникновению серьезных перемен в политическом режиме Российского государства. 26 мая 1682 г. в результате спровоцированного Милославскими стрелецкого восстания появился нормативно-правовой акт, закрепивший «совокупное восшествие на Российский престол» царей Иоанна и Петра. Правительницей государства была объявлена их сестра царевна Софья Алексеевна. Формально решение об уравнивании потомства покойной царицы Марии Милославской и здравствующей Наталии Кирилловны Нарышкиной в правах на престол было принято от имени всесословного представительства московских людей «всяких чинов», желающих по воле Бога всеобщего «умирения». Тем не менее, юридический механизм реализации властных правомочий разрабатывался в интересах Милославских и их ближайшего окружения.

В целом, это не противоречило старомосковскому обычаю преемства царской власти по старшинству, но в условиях династического кризиса и явной социально-политической дестабилизации еще неокрепшего самодержавия требовало дополнительного обоснования, способного нивелировать амбиции Нарышкиных. На основании текста избирательного акта от 26 мая 1682 г. можно сделать вывод о том, что царица Наталья Кирилловна все же добилась легитимации предшествующего избрания Петра Алексеевича в ущерб интересам больного и слабого царевича Иоанна. В частности, по словам законодателя, произошло это по причине добровольного отказа старшего претендента от российского трона в пользу малолетнего сводного брата.

Воля вдовствующей государыни была интерпретирована в данном случае и как одно из юридических оснований для вручения Софье Алексеевне «Государственных дел правления» по причине «юных лет» братьев-соправителей. Притязания этой целеустремленной и властолюбивой дочери Марии Милославской на статус самодержицы были узаконены на основании традиционного представления о божественной природе царской власти. Как свидетельствует законодатель, «благоверная Царевна и Великая Княжна … по многом отрицании» все же удовлетворила просьбу своих малолетних братьев, получив благославение патриарха и «освященного Собора при единогласии Боярской Думы и «всего Московского Государства всяких чинов всенародного множества людей…» [12, с.111 - 229, 20, с.398 - 401].

Учитывая отсутствие на Руси традиции женского правления, поддержка православных иерархов серьезно укрепляла позиции Милославских, по крайней мере, до наступления совершеннолетия Петра Алексеевича. Сторонники царевны из среды высшего духовенства ссылались на то, что допуск Софьи к решению государственных дел продиктован потребностью в «богоугодном устроении» православного царства и находится в полном соответствии с дарованными ей Богом «милосердным нравом … и высоким рассуждением». Согласно нормативно-правовому акту от 26 мая 1682 г. царевна получила право присутствовать на заседаниях Боярской Думы, принимать доклады о государственных делах и подписывать наравне с Иоанном и Петром именные указы. Возвышение Софьи Алексеевны настолько укрепляло позиции Милославских при московском дворе, что это спровоцировало вполне однозначную реакцию Боярской Думы, весь состав которой, по свидетельству законодателя, принес поздравления новому царю Иоанну Алексеевичу и «сестре его Государской…» [20, с. 400 - 401].

В новейшей научной литературе институт совместного правления двух монархов нередко называют «диархией» по аналогии со спартанскими царями-басилеями, которые, судя по материалам нарративных источников античного происхождения, имели одинаковые полномочия, полученные ими от спартиатов. Данное понятие встречается и в работах по конституционному праву применительно к должностным лицам, обладающих равным статусом и равными функциями. Однако его употребление применительно к государственно-правовым реалиям Московской Руси XVII в. не представляется оправданным по нескольким причинам.

Прежде всего, следует отметить, что упоминание о «диархии» не встречается как в старомосковских источниках права и политико-правовых сочинениях, так и в летописной традиции. Учитывая это обстоятельство, более корректным с историко-правовой точки зрения представляется обращение к тому понятийно-лексическому аппарату, который присутствует в законотворчестве первых Романовых, тяготевших к использованию древнерусской речевой практики при конструировании текстов юридического содержания. Кроме того, правовой механизм совместного правления Иоанна и Петра, закрепленный в акте их избрания от 26 мая 1682 г., менее всего напоминает классический вариант античного образца в силу вручения на период их малолетства самодержавных прерогатив царевне Софье, хотя царю Иоанну Алексеевичу в момент избрания было уже шестнадцать лет.

«Великая Государыня… София Алексеевна всея Великия и Малыя и Белыя России» фактически стала единственной правительницей Московского государства, от которой исходили властные решения, причем на законодательно закрепленной основе, при полном игнорировании старомосковского обычая. Однако с формально-юридической точки зрения нормативно-правовые акты, определяющие правовой статус государей-соправителей, все же не открывали Софье легитимного пути к трону. Например, разработанная под давлением Нарышкиных «образцовая грамота» от 26 мая 1682 г., которой должны были руководствоваться приказные дьяки в своей делопроизводственной практике, предусматривала «совокупное именование» обоих государей самодержцами. Имя царевны при этом не упоминалось. По тому же принципу был составлен текст присяги на верность Иоанну и Петру Алексеевичам, которую приносили иностранные купцы в Посольском приказе [21,с. 401 - 402, 22, с.403].

Преимущественное право мужской ветви рода Романовых на преемство верховной власти было закреплено и в обнародованном 25 июня 1682 г. описании церемониала венчания «Великих Государей» на царство. В целом, зафиксированный законодателем обряд соответствовал уже сложившемуся обычаю и был идентичен венчальному чину царя Федора Алексеевича. С историко-правовой точки зрения этот нормативно-правовой акт 1682 г. интересен включенным в него, говоря современным языком, теоретико-юридическим обоснованием института совместного правления Иоанна и Петра [23, с.412 - 439].

Прежде всего, понимая необходимость легитимации принципа равенства самодержавных прерогатив братьев-соправителей, законодатель уделил особое внимание юридическому механизму наследования верховной власти. Возможные способы ее передачи рассматриваются в документе 1682 г. на казуистическом уровне с привлечением историко-правовых сведений о том, как осуществлялось преемство российского трона после воцарения династии Романовых.

Выделяя наследование царского престола по завещанию от отца к сыну, как преимущественный способ преемственности самодержавного статуса на протяжении всего XVII в., составители венчального чина 1682 г. отметили его соответствие божественному закону земного «устроения». Иная политическая ситуация возникла после кончины Федора Алексеевича, когда отсутствие прямого потомства царствующего государя спровоцировало возрождение древнерусского обычая передачи наследства по боковой линии, но без учета принципа старшинства. Его трансформация, намеренно допущенная московским двором с целью относительной нивелировки взаимных притязаний Милославских и Нарышкиных, требовала дополнительного обоснования.

Равенство прав Иоанна и Петра на «хоругви правления скиптра всея Великия и Малыя и Белыя России» постулируется в нормативно-правовом акте 1682 г. со ссылкой на волю умирающего Федора, который, якобы распорядился передать свое государственное наследие в совместное правление младшим братьям при духовном посредничестве патриарха Иоакима. Та же мысль прослеживается и в церемониальной речи Иоанна и Петра, обращенной к патриарху. Имя царевны Софьи Алексеевны упомянуто в тексте венчального чина лишь один раз в каноническом перечне теток и сестер «великих государей» с пожеланием многолетия мужскому и женскому поколению рода Романовых. К царям-соправителям адресована и поздравительная речь патриарха Иоакима, с традиционным увещеванием соблюдать божественные заповеди, почитать Церковь, иметь особое попечение о православных христианах и поступать по отношению к своим подданным «по суду праву» [23, с.412 - 429, 24, с. 448].

После обряда миропомазания молодые цари в сопровождении членов Боярской думы и служилых людей разных чинов по традиции отправились в Архангельский соборпоклониться останкам своих прародителей-самодержцев, что символизировало их преимущественное право на восприятие самодержавного титула, освященное церковным обрядом. Царевна Софья в этом шествии не участвовала. В соответствии со старомосковской традицией, не позволявшей женщинам царского рода принимать участие в публичных церемониях общегосударственного значения, сестра обоих государей не была приглашена и в Грановитую палату к царскому столу, где присутствовали бояре и высшие православные иерархии. Население окраинных земель Русского государства, включая Дон, Пермь Великую и Сибирь, приносило Софье присягу на общих основаниях как сестре великих государей, «Благоверной Государыне Царевне и Великой Княжне …» [23, c. 437 - 439].

Вопреки наличию в действующем законодательстве начала 1680-х юридических ограничений, препятствующих формированию традиции женского правления, политическая нестабильность Московского двора при доминировании в правосознании кремлевской элиты того времени самодержавного идеала привела к прямо противоположному результату.

Именно Софья, которая отличалась незаурядным умом и по меркам XVII столетия считалась образованной женщиной, определяла до совершеннолетия Петра стратегию верховной власти в деле государственного строительства, социально-экономической сфере и во внешней политике. Опора царевны на ближних бояр и, прежде всего, на «Царственныя Большия печати и Государственных Великих Посольских дел оберегателя» князя В. В. Голицына, вполне соответствовала политической традиции предшествующих царствований [25, с. 471, 38, с. 687].

Будучи ученицей Симеона Полоцкого, Софья проявила себя как убежденная сторонница самодержавия и, получив доступ к власти, стала последовательно добиваться снижения активного содействия стрельцов в борьбе претендентов на российский престол. Учитывая мнение царевны, Боярская дума вынесла приговор начальнику Стрелецкого приказа князю Ивану Хованскому и его сыну Андрею, посягнувших летом 1682 г. «на … державу Царскаго Величества благочестивейших … Государей … и … Самодержцев» [17, с.17 - 140, 11, с. 28 - 165, 26, с.464 - 467]. Как Милославские, так и Нарышкины были равным образом заинтересованы в том, чтобы сформировать в правосознании широких слоев населения представление о незыблемости «природного» права Романовых на трон.

С этой целью правящие круги проявили волю к полной нивелировке политической самостоятельности стрельцов, которая весной 1682 г. стала важным фактором так называемой «хованщины». По мере модернизации российского войска на основе постепенного перехода к регулярной и профессиональной армии стрелецкие полки утрачивали свою эффективность. Это обстоятельство вполне соответствовало интересам законодателя, стремившегося к дискредитации стрельцов в сознании широких слоев населения. Влияние подобной политики хорошо прослеживается в тексте объявленного князьям Хованским судебного приговора, на основании которого они обвинялись в «разных государственных преступлениях», заслуживающих по нормам «Соборного Уложения» смертной казни.

«Вины» князей Ивана и Андрея, перечисленные законодателем, относились к числу преступлений, наносящих тяжкий урон государям и государству. Инкриминируя им пренебрежение царскими указами, законодатель мотивировал вынесение смертного приговора тем, что отец и сын Хованские действовали при решении государственных дел, по собственной воле, «бесчестя», таким образом, принцип самодержавного правления и сея смуту среди служилых людей «разных чинов». По мнению законодателя, последствия их беззаконных действий затрагивали не только интересы правящей элиты, но и рядовых людей. В частности, князь Хованский «роздал их Государеву денежную казну без указа, кому и не довелось, …всему же Государству тем учинил великое разорение и людям тягость». Обвинялся он и в самоуправстве по отношению ко многим лицам, не подсудным Стрелецкому приказу, наряду с вымогательством денег вопреки узаконенной процедуре правежа [26, с.464 - 467].

Как следует из боярского приговора, небезупречной была и военная служба князей Хованских, которые любили хвалиться своими несуществующими заслугами перед другими боярами, несмотря на то, что «везде их Государских людей своевольством своим … напрасно теряли и отдавали неприятелю…». Помимо этого оба князя обвинялись в стремлении противопоставить себя законно избранным государям, якобы неспособным в силу возраста и отсутствия природных дарований к делам управления. По словам составителя обвинительного приговора, князь Иван, опираясь на стрелецкую поддержку, неоднократно «величался … в гордости своей», говоря о том, что Московское государство будет существовать только до тех пор, пока он жив, а если же его не станет, «…в то время будто не спасется никакая же плоть, и будут в Москве ходити в крови по колени». Все эти хвалебные речи произносились во время заседаний Боярской Думы, причем в присутствии юных государей.

Вина князей Хованских заключалась и в постоянных спорах с царствующими лицами о «правоте» действующего законодательства, что сопровождалось вынесением судебных решений «противно … Соборному Уложенью, с великим шумом, невежеством и возношением». Состав преступления был найден судьями применительно к нарушению именного указа, предписавшего главе Стрелецкого приказа обязанность находиться в числе других бояр «на Москве у действия Нового лета» 1 сентября 1682 г. Хованский не явился на Соборную площадь, «а велел бытии товарищу своему Окольничему Кирилле Осиповичу Хлопову одному». Боярский суд расценил его действия как «непослушание и гордость», так как «у того действа бывают Государи», не желая снижать его религиозно-политическое значение и наносить напрасную обиду «святейшему патриарху» [26, с.464 - 465].

Однозначную оценку получил и организованный при посредничестве Ивана Хованского диспут между раскольниками и православным духовенством, проходивший в Грановитой палате с активным участием знаменитого лидера старообрядцев Никиты Пустосвята и направленного, по словам законодателя, против «святой Церкви». В итоге, обвинительное заключение, составленное в Боярской думе по делу князей Хованских, содержало перечень таких особо тяжких деяний как «воровския дела» и умышленная измена интересам Московского государства, наряду с «злохитрым вымыслом на державу и … Государское здоровье». Согласно нормам «Соборного Уложения» виновники содеянного подлежали смертной казни. Приговор был объявлен князьям Хованским 17 сентября 1682 г. в селе Воздвиженском, где в тот же день его привели в исполнение [26, с.465, 467].

Ослабление стрелецкой оппозиции способствовало укреплению политических позиций царевны Софьи, получившей возможность на законодательном уровне обозначить круг своих ближних людей. Таким образом, создавалась юридическая основа для возвышения князя В. В. Голицына, который заслуженно пользовался в Европе репутацией самого талантливого из московских дипломатов того времени. По мере постепенной стабилизации верховной власти и создания условий для проведения отдельных мероприятий в области социально-экономической и культурной модернизации Российского государства, честолюбивая царевна проявила заботу об укреплении собственного правового статуса, который отличался неопределенностью и не сулил сестре Петра возможности сохранить свое влияние в Боярской думе после его совершеннолетия.

К 1686 г., пользуясь внешнеполитическими успехами России, к которым в актовых материалах международного права российская правительственная элита причисляла, прежде всего, Крымский поход 1684 г., заключение русско-датского соглашения в дополнение к статьям Кардисского мира и подготовку к подписанию «вечного мира» с Польшей, Софья предъявила официальные притязания на титул самодержицы. Ее действия, направленные на самопрезентацию властных полномочий отличались повышенной долей юридического рационализма, так как не имели поддержки в среде высшего духовенства.

В этом отношении заслуживает внимания нормативно-правовой акт от 19 марта 1686 г., который получил в ПСЗ условное название «Статьи объезжим головам». Речь здесь, в частности, идет о разработке законодательных мер в отношении т.н. «пришлых и гулящих людей», среди которых было немало лиц, склонных к совершению тяжких уголовных преступлений.В резолютивной части данного указа, где излагается содержание боярского приговора о мерах по усилению безопасности населения Москвы, «Благоверная Царевна и Великая Княжна София Алексеевна наравне со своими братьями именуется самодержицей «всея Великия и Малыя и Белыя России» [28, с. 617, 29, с.619, 34, с.643 - 644, 37, с. 659, 39, с. 760 - 766].

После успешного заключения «вечного мира» 1686 г. с Польшей при активном участии князя В. В. Голицына, благодаря чему Московская Русь стала равноправным участником общеевропейской антитурецкой коалиции, Софья сделала попытку нормативно-правового закрепления присвоенного ею a priori права на самодержавный титул. С 8 января 1687г. имя царевны-самодержицы должно было включаться во все официальные документы, включая международно-правовые акты. Принятие данного решения лишь на основании высочайшей воли без поддержки Боярской думы и высших церковных иерархов придавало ему сугубо рациональный характер и ставило под сомнение легитимность притязаний Софьи с точки зрения традиционных канонов старомосковского правосознания [41, с. 846].

Иной оборот приняло решение дано проблемы на дипломатическом уровне, так как традиция женского правления была привычна для большинства европейских государств, исключая Францию, которая руководствовалась в этом отношении Салическим законом, но, тем не менее, признавала институт регентства королевы-матери. В источниках международного права Московского государства конца XVII в. обоснование самодержавного статуса царевны Софьи занимает весьма скромное место на фоне отсутствия позитивного решения в отношении признания дипломатическими партнерами Москвы полного царского титула. К этому вопросу посольская элита 1680-х гг. была вынуждена обращаться по согласованию с Боярской Думой при заключении всех международных договоров, решая его на казуистическом уровне в зависимости от внешнеполитической конъюнктуры.

В частности, при заключении русско-шведского договора 1684 г., представлявшего собой дополнительные статьи к документам второго Плюсского перемирия и Кардисского мира (1661 г.) князь В. В. Голицын обратил первостепенное внимание на взаимное нарушение обеими сторонами данного ими ранее обязательства. По словам составителя данного документа, оно состояло в том,чтобы «…Государския имянования … без всякаго умаления писати, как Они Великие Государи Сами Себя описуют... ». Тот же вопрос оказался в поле зрения старомосковских дипломатических кругов и во время согласования условий «вечного мира» 1686 г. с Польшей. Учитывая возникновение большого количества конфликтных ситуаций по этому поводу на протяжении всего XVII в. из-за отсутствия единства мнений по территориальным спорам, в текст русско-польского соглашения был включен пункт, подтверждавший условия Поляновского трактата (1634) и Андрусовского договора (1667) о взаимном титуловании. Была, в частности, достигнута договоренность писать «…титлы» в соответствии с тем, как они «изображены» на государственных печатях «по их Государскому достоинству и чести», «…чтоб к недружбе причина ни в чем давана не была» [29, с. 619 - 620, 40, п. 2, с.772 - 773].

Тенденция к урегулированию данной проблемы, постоянно возникавшей у правящих кругов Москвы с их западными партнерами, приобрела приоритетное значение на фоне обострения «турецкого вопроса». Суть его заключалась в постоянных притязаниях Османской империи на участие в большой европейской политике, с целью усиления военного давления на своих ближайших соседей. Геополитические соображения были положены и в основу решения дипломатических разногласий Российкого государства с его постоянными соперниками на южных границах. Это хорошо видно на примере «шертной грамоты» от 8 декабря 1684 г., данной крымским ханом Селим-Гиреем о продлении на двадцать лет условий Бахчисарайского мира (1681) об установлении границы Киевского округа Запорожских земель по Днепру [34, с. 643 - 644].

Этот документ составлялся в условиях расширения состава антитурецкой коалиции европейских держав, что могло повлечь за собой серьезные военно-политические проблемы для Крыма - союзника династии Османов. Учитывая данное обстоятельство, Селим-Гирей не только подтвердил прежние обязательства крымских ханов в отношении России, но и не выказал никаких возражений по поводу полной формулировки царского титула. Кроме того, он в полной мере сохранил юридическую силу обещания своего предшественника Мурат-Гирея «впредь по вся годы поминки наши, и годовую большую казну и запросы все сполна, без убавки … присылать…» [34, с. 643 - 644].

Международные проблемы, вызванные отсутствием правового урегулирования вопроса о взаимоприемлемой формулировке царского титула, возникали и на уровне посольского церемониала. Московское правительство 1680-х гг., хорошо понимавшее неопределенность статуса Русского государства в системе ведущих европейских держав, практиковало помпезную форму встречи иноземных послов. С этой целью по воле законодателя московские служилые люди «по отечеству» периодически призывались в Москву для присутствия на церемониальных мероприятиях, что не исключало порой открытого нарушения церемониального этикета из-за нежелания сторон прийти к соглашению о наиболее принципиальных элементах взаимного титулования.

Например, в московском договоре от 10 августа 1684 г., заключенном между Российским и Датским дворами, этот вопрос был поднят уже не впервые, так как, судя по свидетельству законодателя, церемониальный обычай нередко приносился в жертву политическим амбициям и традиционализму мышления. Например, по взаимной договоренности, достигнутой между В. В. Голицыным и датским посланником Г. фон Горном, было принято решение, согласно которому дипломаты всех рангов из Копенгагена были обязаны являться в Грановитую палату «перед их Царским Величеством непокрытою главою и без шпаги». Тот же чин дипломатического этикета признавался обязательным для московских послов в Дании [30, п. 1, с. 636].

Бывали случаи, когда прагматические соображения «малых» европейских государей, искавших по разным причинам союзнических отношений с Москвой, отступали перед нежеланием признания царского титула, семантика которого была построена на идее равенства православных государей Московской Руси с императором Священной Римской империи. Так, например, произошло в 1687 г., когда российскому посланнику в Берлине Василию Постникову удалось заключить с уполномоченными от бранденбургского курфюрста Фредерика Вильгельма договор о включении в церемониальный этикет ряда символических действий. Суть их заключалась в наличии визуально-мнемонических кодов, направленных на признание политического приоритета «Царских Величеств» над европейскими государями, которые формально стояли на ступеньку ниже «римского цесаря» в международно-правовой иерархии. Постников, в частности, добился от бранденбургской стороны согласия на то, чтобы «Пресветлейший Курфюрст» при встрече царского посольства был «имянованием и с полными титлы с начала и до окончания слушати повинен стоя, сняв шляпу, непокровенною головою». Тот же «посольский обычай» должен был соблюдаться и при вручении посланцами из Москвы верительных грамот. Кроме того в соответствии с требованиями Берлинского договора от 16/ 26 июня 1687 г. курфюрст обязан был принимать «верющие» документы «своими руками» [42, п. 1- 6, с.861 - 862].

Более последовательный характер носила законодательная политика, направленная на поддержку высокого социально-политического имиджа царской власти внутри государства. Несомненный историко-правовой интерес представляет комплекс именных указов, намечающих конкретные меры по дальнейшему превращению Кремля в официальную резиденцию «Их Величеств» и обеспечивающих на законодательном уровне безопасность царской фамилии в условиях ожесточенного соперничества из-за доступа к верховной власти между Милославскими и Нарышкиными. Как правило, эти нормативно-правовые акты принимались в качестве подтверждения действующих норм «Соборного Уложения» и последующих указов середины XVII в., на основе юридических казусов, по разным причинам, не привлекавших внимание законодателя в период правления первых Романовых.

В основном, именные указы 1680-х гг., направленные на сохранение «сторожайшего благочиния» в Кремле, особенно во время торжественных выходов государей, были обращены к служилым людям, находившимся в «стенном карауле», с запретом ставить своих конюхов с лошадьми возле царских палат и у входов в кремлевские соборы. Сущность этого запрета, цель которого заключалась в обеспечении безопасности молодых государей и членов их семьи, была плохо понятна рядовым москвичам, несущим караульную службу.

По словам законодателя, вопреки многочисленным указам предшествующих лет, многие «… ставятся в Кремле с лошадьми не в указных местах, без разбора, … и шум и крик чинят, и кулашные бои заводят, и прохожим людем дорогою пройтить не дают, толкают и под ноги подшибают и подсвитсывают…». Аналогичные безобразия происходили и во время выхода Великих Государей из царских палат в город и на Соборную площадь, сопровождаясь стычками виновных с караульными стрельцами, обязанными наблюдать за порядком вокруг Кремля. Постоянные нарушения царских предписаний о прекращении крика, шума и драк в кремлевской резиденции следует, вероятно, рассматривать как неизбежное следствие династического кризиса, возникшего после смерти бездетного Федора Алексеевича. Тем не менее, факт намеренной трансформации обычая преемственности верховной власти по старшинству, имевший место весной 1682 г. с последующей попыткой компромисса между Милославскими и Нарышкиными, свидетельствует о том, что в правосознании московского населения институт самодержавия еще воспринимался в частноправовом аспекте [27, с. 490 - 491].

Вызреванию данных настроений в немалой степени способствовало ослабление верховной власти в период регентства Софьи, что, по свидетельству законодателя, провоцировало постоянное нарушение именных указов и нарушение принятого в старомосковской церемониальной практике обычая встречать государя, спешившись и с непокрытой головой. Не случайно одно из обвинений, выдвинутых против князя Ивана Хованского, заключалось в том, что с его попустительства в личные покои государей допускались служилые люди всех чинов «безо всякого страха и опасения, с таковым наглством и невежеством, чего и в простых домах не повелось». Судя по диспозитивной части именного указа от 3 января 1683 г., объявленного московским служилым людям, стольники и стряпчие, обязанные дневать в царских покоях, часто пренебрегали своими служебными обязанностями. Не лучше вели себя и те лица, которые только время от времени несли государеву службу, так как, по свидетельству законодателя, в «указных палатах» был постоянный шум, вызванный бранью и ожесточенными драками [26, с. 464, 27, с. 490 - 491].

Принятые законодателем меры против нанесения «бесчестия» как царствующим особам, так и всем членам многочисленной царской семьи, в целом, не отличались новизной по сравнению с аналогичными нормами Соборного Уложения. Именные указы 1680-х гг. характеризуются той же тенденцией к неопределенности уголовной санкции за нарушение законодательных предписаний. Как правило, мера ответственности определялась в зависимости от состава преступления, личности правонарушителя и проявленной им степени неуважения к лицам, облеченным властными полномочиями. В целом, практиковались устрашающие наказания от смертных приговоров до торговой казни.

Наряду с разработкой нормативно-правовых актов, обеспечивающих соблюдение правопорядка в царской резиденции, в правовой политике периода регентства царевны Софьи появилось новое направление, впоследствии послужившее основой полицейского законодательства Российской империи. Речь в данном случае идет о разработке целого комплекса мер ответственности за нарушение тишины и спокойствия на городских улицах вокруг Кремля, где располагались дворы служилых людей. В частности, 20 октября 1684 г. по приговору Боярской думы был утвержден именной указ, запрещавший служилым людям ради развлечения «на дворах своих из какова ружья стрелять» под угрозой царской опалы. Под запретом оказались и кулачные бои, участие в которых каралось весьма сурово вплоть до ссылки в Сибирь, особенно для тех, кто находился в различных формах личной зависимости. Помимо этого, законодатель подтвердил обязанность московских извозчиков высаживать своих пассажиров на Красной площади, не заезжая в ворота Кремля [31, с.639 - 640].

Санкционируя подобные ограничения в отношении всех социальных групп московского населения, верховная власть стремилась не только к пресечению беспорядков, опасность которых являлась реальной угрозой на фоне недовольства стрельцов военно-политическим курсом правительства царевны Софьи и В. В. Голицына. Отсутствие служебной дисциплины процветало даже среди элитарных слоев служилых людей «по отечеству», порой слабо понимавших публично-правовое значение своих обязанностей и склонных пренебрегать церемониальным этикетом в угоду своим личным прихотям. В наиболее вопиющих случаях, когда подобные правонарушения становились результатом злостного неприятия царских указов, правительство Софьи прибегало к насильственным мерам воздействия. Например, согласно именному указу от 23 октября 1684 г., семь видных представителей Боярской Думы получили предписание «не съезжать» со своих дворов за отказ участвовать в крестном ходе на праздник в честь Казанской богородицы «по наряду за Государями». Кроме того, думный дворянин Василий Мяснов был лишен своего чина, так как во время крестного хода за ним несколько раз присылали подъячих из Разрядного приказа. Не желая принять участие в церемонии, Мяснов, по словам законодателя, приказал своим людям сказать, «что он со двора своего съехал в Новодевичий монастырь, а он в том монастыре не был» [32, с. 641].

Не менее выразительный сюжет, характеризующий повседневный быт и нравы служилых людей, несших службу в кремлевских «палатах», содержится в именном указе от 7 декабря 1684 г. В этот раз «фигурантом» дела о «бесчинстве» на государевом дворе стал московский дворянин И. В. Дашков. Вина его заключалась в том, что он «будучи в верху у Их Государских хором, говорил невежливыя слова, … чего и в простых домах таких речей говорить непристойно». Когда к нему домой пришли «разрядные подъячие и дети Боярския» для того, чтобы отвести в тюрьму, Дашков скрылся, распустив слух об отъезде в Киржатский монастырь к своему брату Ионе. На другой день, 8 декабря, туда был отправлен подъячий Разрядного приказа Тимофей Красной, уже не заставший Дашкова, по доброй воле вернувшегося в Москву для явки с повинной. Это спасло Ивана от жестокого наказания батогами, к которому он был приговорен в соответствии с именным указом от 11 декабря 1684 г. Дашков получил помилование, которое, тем не менее, сопровождалось понижением служилого статуса, так как его записали в дворяне по городу Алексину [33, с.642 - 643].

Явная расположенность верховной власти к компромиссным судебным решениям в отношении отдельных случаев нарушения дворцовой субординации служилыми людьми была спровоцирована отсутствием социально-политической стабильности в условиях непрочного политического альянса Милославских и Нарышкиных. Тем не менее, в конце 1684 г. от имени великих государей и «благородной царевны» Софьи Алексеевны было обнародовано «росписание», в котором закреплялись законодательные ограничения на свободное передвижение по кремлевским дворцам, соборам и Соборной площади. По уже сложившейся традиции главный путь к государеву «верху» для бояр, окольничих, думных людей и комнатных стольников проходил по Постельному крыльцу и начинавшейся за ним дворцовой лестнице. Помимо этого был введен строгий запрет на посещение «светлишных» хором, в которых проживали царица Наталья Кирилловна и «благоверные государыни царевны». Исключение составляли лишь дворовые люди, которые разносили «столовое и вечернее кушание», причем согласно предписанию законодателя, кремлевская охрана была обязана строго следить за тем, чтобы « в те места иных чинов люди, называясь дворовыми людьми, не проходили» [35, п. 1- 8, с.645 - 646].

Закрытым для посещения стал и «Их Великих Государей двор» перед домашней церковью Спаса Нерукотворного, куда было приказано пускать лишь мастеровых людей и только «как кого спростят». Строгие правила были разработаны для приказных людей низших чинов, приходивших в Кремль по делам. Законодатель предписал им дожидаться бояр и дьяков «на Постельном крыльце и в сенях перед Грановитою Палатою, а за каменную преграду и в верх … отнюдь не ходить». Серьезные ограничения коснулись духовенства кремлевских соборов, обязанного придерживаться установленного именным указом порядка их посещения даже с целью участия в церковной службе. Таким образом, Кремль постепенно превращался в закрытую для посторонних лиц резиденцию, куда ограничивался доступ даже домочадцам ближних к обоим государям людей и т. н. «верховым Боярыням», которые обычно пользовались полным доверием царской семьи. По требованию законодателя, служащая при дворе боярская элита была обязана не задерживать навещающих ее «свойственников, держальников и людей», «а видевся отпущать их тотчас …кто откуда пришел» [35, п. 4-12, с.646 - 648].

Право свободного прохода в государев «верх» зависело от статуса той или иной социальной группы и распространялось, прежде всего, на сословную верхушку служилых людей «по отечеству», связанных по роду своей деятельности с придворной службой и Боярской Думой. В итоге, достижение непрочного политического альянса между Милославскими и Нарышкиными способствовало на протяжении 1680-х гг. возникновению ряда законодательных инициатив, направленных на укрепление статусного имиджа самодержавия. В условиях слабости верховной власти, вынужденной лавировать между различными категориями служилых людей, иллюзия укрепления стабильного состояния российской монархии в значительной степени достигалась визуально-мнемоническими средствами, включая усложнение церемониального текста. Моделируя систему повседневного придворного этикета и правовой механизм посещения кремлевских дворцов лицами разного социального статуса, законодатель в значительной степени ориентировался на образцы восточной деспотии, известные в средневековой Руси из византийской политической практики.