Самодержавный идеал в надсословных стратегиях Милославских и Нарышкиных: к вопросу о репрезентативной сущности некоторых нормотворческих инициатив конца XVII в.

Идеальная модель царской власти, отделенной от подданных системой правовых запретов и дозволений, не соответствовала политической ситуации 1680-х гг. Правительство царевны Софьи было вынуждено довольствоваться хрупким равновесием между самодержавием и подданными, достигнутым ценой больших компромиссов между противоположными интересами различных сословных групп, включая стрелецкие круги. Более жесткий законодательный курс был взят молодым Петром I, который в борьбе с Софьей сумел воспользоваться всеобщим недовольством служилого сословия результатами неудачных для России Крымских походов Голицына и привлек на свою сторону высшее православное духовенство.

Юридическая сущность законотворческой парадигмы, избранной юным государем для утверждения своих неограниченных полномочий, необходимых для нивелировки властных притязаний Милославских, хорошо прослеживается на примере комплекса именных указов, санкционирующих уголовные наказания для лиц, причастных к розыску по делу 1689 г. о попытке захвата власти царевной Софьей. Хорошо известно, что знаменитое бегство молодого Петра I из Преображенского в Троице-Сергиеву лавру сопровождалось активным содействием патриарха Иоакима, выказавшего себя противником «неправославного» по своей сути женского «царства». При активном содействии духовенства Нарышкины получили массовую поддержку московских служилых людей, боявшихся усиления стрельцов, и к тому же не уверенных в сохранении своих сословных позиций в служебной и придворной иерархии. Все это способствовало принятию решительных мер, направленных против любых попыток пересмотра модели власти, не соответствующей традиционному старомосковскому идеалу самодержавия. На фоне подавления стрелецкого мятежа в Москве, заключения Софьи в Новодевичий монастырь и проведения розыска по делу начальника Стрелецкого приказа Ф. Шакловитого и его сообщников молодой Петр проявил решительность и беспощадность.

Согласно именному указу от 7 сентября 1689 г. имя опальной царевны более не упоминалось в официальных документах. 9 сентября было объявлено о лишении князей Василия и Алексея Голицыных боярского достоинства, поместий, вотчин и дворов. Зависимые от них люди, кроме «крестьян и крестьянских детей» были отпущены на волю. Княжеская семья отправилась на поселение в Яренск, откуда ее быстро перевели в Двинский уезд. Против князей было выдвинуто обвинение в «угождении и доброхотстве» царевне Софье Алексеевне, которая «без Их Великих Государей Совету, во всякое Самодержавие вступала».

11 сентября состоялось утверждение именного указа с приложенным к нему боярским приговором о предании Федора Шакловитого смертной казни «за злодейское покушение на жизнь Царя Петра Алексеевича и Матери Его Царицы Наталии Кириловны». Из «дипломатических» соображений сообщников бывшего главы Стрелецкого приказа, принадлежавшие к разным слоям стрелецкой иерархии, получили «государево» помилование, но были приговорены к жестоким телесным наказаниям и высланы «на вечное житье в Сибирские городы» [45, с. 32 - 33, 46, с. 33, 47, с. 33 - 36].

Стремление Нарышкиных, еще не укрепивших свои преимущества в «коридорах власти» кремлевских дворцов, к расширению сословной опоры хорошо видно и на примере именного указа от 1 октября 1689 г. Его основные положения были объявлены боярам, воеводам и «всяких чинов служилым людям», пришедшим в Троице-Сергиев монастырь в качестве политических союзников Петра. Направленность указа носила сословный характер, так как основная цель законодателя заключалась в том, чтобы заручиться поддержкой служилых людей с помощью увеличения указной части поместно-вотчинных окладов. В качестве обоснования этой «премного милости» законодатель отметил верность служилых людей «Великому Государю» Петру Алексеевичу во время его вынужденного отъезда из села Преображенского на период «возмущения вора и крестопреступника и изменника Федьки Шакловитова …». Указ от 1 октября 1689 г. интересен с точки зрения сформулированного в нем сословного идеала поведенческой стратегии, обязательной, с точки зрения законодателя, для служилой элиты «царствующего града Москвы». В частности, по его словам, заслуга верных Петру людей заключается в том, что, «помня страх Божий и свое обещание, … Их Государское здоровье оберегали и в людских харчах и конских кормах имели великую нужду и убытки…» [48, с. 36 - 39].

Компромиссная позиция присутствует и в нормативных актах 1689 г., направленных на поддержку религиозно-политического союза между верховной властью и церковью, без поддержки которой еще не мог обойтись молодой Петр. Этим обстоятельством, было, например, вызвано изгнание «цесарских» иезуитов Давида и Товии за пределы Российского государства в двухдневный срок по просьбе патриарха Иоакима, который мотивировал свою позицию по данному вопросу нарушением культурно-религиозной традиции московского православия наряду с несовпадением части религиозных догматов « святой Соборной Апостольской Восточной Церкви с Западным Римским костелом…». Желание угодить патриарху отодвинуло в данном случае на второй план внешнеполитические планы укрепления контактов со Священной Римской империей, необходимых России для укрепления своего статуса в антитурецкой коалиции. В официальной царской грамоте, содержание которой иезуитам объявили в Посольском приказе, было сказано, что «Цесарского Величества Римскаго подданных шляхетского чина и торговых людей в Московском Государстве нет и никогда не приезжают, а которые и есть немногие, и те живут по воле своей добровольно, … и вольно им для употребления веры своей и в Государство Цесарского Величества выезжать» [49, с. 39 - 40, 53, с.48 - 50].

Те же прагматические соображения оказались решающими для принятия законодательно закрепленного решения от 29 октября 1698 г. о том, чтобы не «отпускать к Москве» приезжающих в Россию иностранцев без рекомендательных писем и при отсутствии именного указа применительно к каждому списку «роспросных речей». Отголосок религиозно-политических аспектов судебного дела Федора Шакловитого присутствует и в именном указе от 23 декабря 1689 г., санкционирующем применение смертной казни через сожжение к нижегородским жителям Дорошке Прокофьеву и Федьке Бобылеву. Оба они были на основании розыска обвинены в «волшбе» и чародействе за опрометчиво данное ими обещание расположить Петра Алексеевича и царицу Наталью Кирилловну в пользу отдельных участников стрелецкого бунта [51, с. 46 - 47].

Следует отметить, что сохранение религиозного единства Российского государства наряду с обеспечением стабильности сословной структуры старомосковского общества выдвигалось в качестве одного из оснований для наказания участников московского бунта стрельцов, сочувствовавших замыслу Ф. Шакловитого добиться коронации царевны Софьи. Об этом, в частности, шла речь в именном указе от 5 октября 1689 г., санкционирующем различные виды смертной казни участникам мятежа, в том числе, и по факту намерения ряда бунтовщиков, находившихся под воздействием старообрядческого учения, убить патриарха Иоакима. Кроме того, по словам законодателя, среди участников стрелецкого бунта созрел умысел «Бояр и ближних людей многих побить, и домы их и торговых людей лавки грабить и сносить в дуван и делить…» [50, с. 40 - 42].

В то же время на основании ряда именных указов 1689 г., в которых были обнародованы материалы по делу Ф. Шакловитого, можно сделать вывод, что те «злоумышленники», которые не служили в стрелецком войске, были удостоены «пожалования» от государей, даже в тех случаях, когда существовали неопровержимые доказательства их вины. Например, 13 ноября 1689 г. за подстрекательство к бунту были приговорены к смертной казни бывшие подьячие Приказа Большой казны Матюшка Шошин и Сенька Надеин, причем последний обвинялся в том, что изготовил «на загородном своем дворе» коляску, предназначенную для бегства Федора Шакловитого в случае поражения сторонников царевны Софьи. В итоге смертный приговор был заменен «нещадным» наказанием кнутом с последующей ссылкой в Сибирские города вместе с женами и детьми «на вечное житье». Помилование получили и два других фигуранта « дела подъячих» за составление подложных писем о готовящемся бунте и недонесении государям о месте укрывательства стрелецких вожаков Алексея Стрижева и Андрея Кондратьева [52, с. 47 - 48].

Наряду с этим молодой Петр позаботился о подтверждении своего именного указа о раздаче поместий в вотчину «по указным статьям», объявленного от имени обоих государей 1 октября 1689 г. служилым людям в Троице-Сергиевой лавре. В апреле 1690 г. их заслуги еще раз удостоились высочайшего подтверждения. Кроме того, Петр обнародовал поименный список бояр, окольничих, думных и ближних людей, удостоенных чести получить от великих государей жалованные грамоты на свои новые вотчины, «чтоб та их верная и правдивая служба … впредь будущим родом их была на память» [43, с. 63- 64].

Таким образом, сословная политика конца 80-х - начала 90-х гг. XVII в. моделировалась на репрезентативно-законодательном уровне с учетом потребности еще неокрепшего самодержавия в надежной социальной опоре. С целью ее создания верховная власть сделала ставку на служилых людей, традиционно заинтересованных в получении государевых пожалований. На официальном уровне им открыто противопоставлялось стрелецкое войско, оппозиционность которого во многом была продиктована несоответствием принципов его организации и функционирования военной реформе по созданию регулярной армии на основе расширения количественного и качественного состава полков иноземного строя. Все проанализированные направления законотворческой деятельности молодого Петра имели место на фоне постепенной стабилизации царской власти и отличались ярко выраженным репрезентативным потенциалом.

Не последнюю роль в формировании социальной опоры российского самодержавия в кризисный для него период конца XVII в. принадлежала разработке законодательной стратегии в области сохранения на традиционной богословско-теоретической основе религиозно-политического союза между «священством» и «царством». Активизация роли ряда государственных учреждений в преследовании западных ересей и ужесточение уголовной ответственности за действия, направленные на разрушение православной веры языческими предрассудками, сопровождалась небольшими законодательными послаблениями в отношении интересов высших церковных иерархов. В частности, 3 января 1691 г. по просьбе патриарха, был утвержден именной указ с боярским приговором, запрещавший приказным людям в рождественские дни подписывать челобитные и вершить суд. На визуально-мнемоническом уровне весьма тщательно соблюдался церковный обряд крещения и погребения царских детей. Как Иоанн, так и Петр брали на себя роль крестных родителей по отношению к своим племянникам и племянницам. Подобная поведенческая стратегия, несомненно, увеличивала в восприятии подданных иллюзию стабильности в царской семье и одновременно создавала предпосылки для возвышения Романовых над «нецарственными» боярскими фамилиями [54, с. 647 - 648, 56, с. 88, 36, с. 647,].

Проведение столь тенденциозной репрезентативной политики было вполне оправданно на фоне сохранения стрелецкой оппозиции и того страха, который молодой Петр Алексеевич испытывал по отношению к ожидающей политического реванша Софье и ее сторонникам. В 1691 г. было возобновлено дело князей Голицыных, переведенных на основании предъявленных им новых обвинений «на вечное житье» в Пустозерский острог. С юридической точки зрения розыскная процедура, в ходе которой Петр I стремился найти новое подтверждение их пособничества честолюбивым замыслам опальной царевны, была проведена с большими нарушениями. Вопреки тому, что отец и сын Голицыны не признали своей вины, наказание для них было ужесточено. В качестве обоснования судебного приговора законодатель привел сведения, полученные под пыткой у разных лиц, в том числе и у уже казненного к тому времени Федора Шакловитого, о сговоре В. В. Голицына и недовольных стрельцов.

В частности, по сведениям законодателя, 8 августа 1689 г. князь был осведомлен о намерении Софьи «венчаться царским венцом» с помощью стрелецкого войска. В именном указе от 7 марта 1691 г. это обвинение подтверждается на основе ряда «роспросных речей» прошлых лет, согласно которым «Федька Шакловитой к нему, Князь Василию в то время приезжал, и у него с полчаса был также при нем Князь Василье в комнату … Царевны … стрельцев Федька Шакловитой взваживал … и на стенном карауле …чтоб ворота в Кремле и в Китае и в Белом городе запирать, как пробьет час ночи, а отпирать за час до света приказывал…» [55, с.89 - 91].

Большинство подобных показаний, полученных против В. В. Голицына и его сына князя Андрея, принадлежало людям, уже понесшим суровые наказания за прямое или косвенное участие в политических событиях осени 1689 г. Многих не было в живых, что исключало возможность проведения с ними очной ставки. На допросах оба князя отрицали свою причастность к делу Шакловитого. Не согласились они и с выдвинутым против них обвинением в том, что князь Василий Васильевич самовольно приказал думным дьякам и приказным людям «имя Великие Государыни с Ними Великими Государями обще писать» [55, с.89 - 90].

Пытаясь доказать судьям свою невиновность по данному пункту, В. В. Голицын ссылался на наличие царского указа, в соответствии с которым он был вынужден действовать. Вероятно, опальный князь имел в виду проанализированный выше боярский приговор от 8 января 1687 г.,который принимался под явным нажимом Софьи Алексеевны и ее сторонников. Пользуясь этим обстоятельством, законодатель отметил, что оба великих государя не принимали участия в решении данного вопроса, и от них «ему Князь Василью о том … такого указа не было». В создавшихся обстоятельствах при отсутствии прямых доказательств вины Голицыных осудить их можно было лишь подвергнув сомнению законность отдельно взятого нормативного акта, якобы принятого в обход законодательной воли Иоанна и Петра Алексеевичей. Суд, естественно, не принял во внимание тот факт, что юные цари в силу как личных, так и возрастных особенностей не могли оказать серьезного влияния на мнение думного большинства.

Кроме того, не подлежит сомнению, что принятие январского именного указа 1687 г., прежде всего, затрагивало интересы Нарышкиных, позиции которых к этому времени уже и так были серьезно ослаблены. Учитывая надуманность обвинения, необходимого для окончательной нейтрализации возможных сторонников опальной Софьи среди боярской верхушки, В. В. Голицыну припомнили все допущенные им промахи, сведения о которых дал в 1689 г. под пыткой Ф. Шакловитый. Их перечень, приведенный законодателем в именном указе от 7 марта 1691 г. является довольно обширным.

Князь Василий обвинялся в том, будто бы во время Крымского похода подговорил стрельцов сказать в оправдание его неудачи, «будто от Перекопа отступили для того, что воды не было двенадцать дней». По словам законодателя, из Крыма Голицын якобы отправил в Москву много «грамоток» с «непристойными словами» в адрес патриарха Иоакима, «а иных многих людей ворами и бунтовщиками и своевольниками называл; а в иных во многих грамотках писал крюками, не ведомо какими словами, что и прочесть их никто не узнает». Бездоказательность выдвинутых против Голицыных обвинений, не подкрепленных их собственным признанием, не давала возможности вынесения им смертного приговора на основании норм Соборного Уложения. К этому, вероятно, не стремился и сам Петр, учитывая, в целом, безупречную служилую репутацию их фамилии и то влияние, которым пользовался князь Василий Васильевич как опытный дипломат при европейских дворах. Тем не менее, ссылка Голицыных в Пустозерский острог, где княжеская семья оказалась в тяжелейших условиях проживания, фактически представляла собой аналог смертной казни и самым роковым образом сказалась на судьбе виднейшего сподвижника царевны Софьи [55, с.90 - 91, 5, с.61 - 72, 1, с.179 - 208, 8, с.15 - 205].

Стоит отметить, что принятие мер для устрашения политических противников Нарышкиных сопровождалось отдельными законодательными инициативами, направленными на расширение социальной опоры молодого Петра Алексеевича, который, как известно, после 1689 г. фактически возглавил Боярскую Думу и лишь формально учитывал мнение своего соправителя Иоанна V при утверждении нормативно-правовых актов. В качестве примера, свидетельствующего о стремлении молодого государя обеспечить на законодательном уровне симпатию всех сословных категорий Нарышкиным, можно привести именной указ от 26 января 1694 г. о неправеже ни на ком долгов «из доимки и с судных дел пошлины денег … для поминовения Великия Государыни Наталии Кирилловны до четыредесятницы». На основании данного указа во все приказы были отправлены специальные «памяти» о запрете приводить в течении сорока дней судебные приговоры по «розыскным делам» [57, с. 172 - 173].

Та же всесословная направленность присутствует и в именном указе от 17 марта 1694 г., согласно которому лица сословных званий, не находящиеся в личной зависимости могли подавать челобитные на царское имя с просьбой о «перевершении» дел, уже рассмотренных приказными судьями. Помимо ярко выраженной самодержавно-абсолютистской тенденции в этом нормативном акте прослеживается и явная воля законодателя к моделированию надсословного имиджа верховной власти. Декларируя для всех подданных право обращения на высочайшее имя для защиты своих законных интересов, Петр в то же время позаботился о том, чтобы дифференцировать порядок подачи челобитных в зависимости от статуса каждого просителя в традиционной сословной иерархии. Если челобитчики высших сословных чинов из числа служилых людей по отечеству получили право напрямую обращаться со своими прошениями к боярам и думным людям, «в верх в Золотую Палату» то для лиц «нижних чинов» была предусмотрена иная процедура. Им, в частности, следовало «приходить и дожидаться, как челобитные у них приняты будут на площади у Красного крыльца». Подобный жест верховной власти, сделанный на фоне успешного азовского похода 1695 г., безусловно, имел знаковое значение, так как позиционировал верховную власть в качестве гаранта «правого» суда для всех сословных категорий российских подданных. Таким образом, репрезентативными средствами косвенно создавалось практическое основание для последующих рассуждений Петра-законодателя о взаимозависимости публичных и частных начал в определении правовой сущности «общего блага» [58, с.177 - 178].

Историко-правовой смысл приведенных сюжетов заключается в выявлении тенденции к утверждению ведущей роли юридического закона в деле реализации властных полномочий государя-самодержца, что существенно отличает официальную политико-правовую доктрину Российского государства конца XVII в. от ее средневековых аналогов. Наряду с этим решающее воздействие на законодательную стратегию оказывали прагматические соображения политической элиты, вызванные конъюнктурой момента.

В период регентства царевны Софьи ожесточенное соперничество за власть между Милославскими и Нарышкиными предельно обострило проблему легитимации верховной власти и выявило отсутствие широкой сословной поддержки для данного начинания. Тем не менее, проблема укрепления самодержавия репрезентативными средствами привлекла внимание законодателя на фоне крайне невыгодной для Москвы международной обстановки, сущность которой сводилась к нежеланию зарубежных партнеров России соблюдать в рамках церемониального текста полную форму царского титула. Проявленная в этом отношении осторожность большинства европейских дворов была продиктована как опасением косвенной поддержки некоторых спорных, по мнению ряда иностранных дипломатов, территориальных притязаний московских государей, так и ярко выраженным стремлением Москвы к соперничеству с императорским двором в Вене. Реализация данных намерений в перспективе могла привести к нежелательной для Европы перестановке в сложившейся к тому времени системе международных отношений. Однако внешнеполитические инициативы правительства царевны Софьи и Голицына, разработанные с целью нивелировки данной ситуации, отличались фрагментарностью и, в основном, преследовали цель преодолеть неблагоприятную для России конъюнктуру на пути «умиротворения» союзников Москвы по антитурецкой коалиции.

Более последовательным характером отличалось законодательство, направленное на усиление самодержавного компонента верховной власти во внутриполитическом пространстве с целью преодоления оппозиции отдельных социальных слоев, включая стрелецкую верхушку, часть боярства и широкие слои служилых людей «по отечеству». Успешная реализация права на законодательное закрепление круга «ближних людей», присвоенного царевной по аналогии с предшествующими мероприятиями первых Романовых в области повышения личного воздействия государя на решение текущих вопросов внутренней и внешней политики, сопровождалась дальнейшей разработкой мемориальных конструкций, закрепленных в именных указах периода регентства царевны Софьи. Их направленность заключалась в повышении репрезентативной роли повседневного придворного церемониала в создании образа монарха-самодержца, стоящего выше подданных не только благодаря сакральной основе своей власти, но и в результате искусного моделирования нормативно-правовой основы церемониального текста. Его юридическая составляющая отличалась тенденцией к формированию в правосознании подданных представления об автономном характере царской резиденции, недоступной для рядовых людей, далеких по своему статусу от решения общегосударственных вопросов.

После низложения царевны Софьи и жестокой расправы с ее ближайшими сторонниками, молодой Петр, уверенный, в отличие от опальной царевны, в полном соответствии своих притязаний на власть старомосковским обычаям, все же не решился пренебречь сословным фактором, превратив его в решающий аргумент своих законодательных инициатив в области укрепления самодержавной монархии. Его заинтересованность в наличии стабильной сословной структуры носила прикладной характер и в значительной степени объяснялась опасениями политического реванша со стороны Милославских и боязнью стрелецкой оппозиции.

В начальный период своего царствования в качестве правовой основы сословного законодательства молодой царь избирает традиционное для старой средневековой Москвы средство экономического поощрения к исполнению сословного тягла, охотно увеличивает поместно-вотчинные оклады своим сторонникам и располагает к себе духовенство с помощью мер, направленных на обеспечение религиозной «чистоты» православия. Помимо этого уже в раннем законодательстве Петра I настойчиво звучит мотив позиционирования верховной власти в качестве основного гаранта обеспечения «правого» суда для лиц любой сословной принадлежности.

Возникновение этой темы, сквозной для последующего законодательства России периода Нового времени, можно расценивать как практический результат последовательной политико-правовой традиции моделирования патерналистского образа царя-самодержца, берущей начало в политических реалиях золотоордынского периода российской истории и оказавшего косвенное воздействие на моделирование надсословного имижда российского самодержавия в его юридической проекции. Тем не менее, законодательство Петра I в области моделирования самодержавного статуса верховной власти так же, как и законодательство его ближайших предшественников, отличалось фрагментарностью и ярко выраженным прагматизмом. Чаще всего возникновение новых законодательных инициатив было продиктовано текущими потребностями в реализации «государственного интереса», прежде всего, применительно к международно-правовой сфере. Данное обстоятельство, в свою очередь, обостряло уже ставшие традиционными для политической практики первых Романовых вопросы политической тактики в отношении церкви и духовенства наряду с поиском наиболее эффективных правовых средств консолидации неоднородного по своим социальным признакам служилого сословия.

Параллельно с последовательной выработкой норм сословного законодательства, ориентированных на консервацию тягловой природы российских сословий в соответствии с нормами Соборного Уложения, Петр I уже в начале своего царствования обратил серьезное внимание на репрезентативную сторону законотворческой деятельности. Это позволило молодому государю в ряде случаев успешно решать задачу укрепления своей единодержавной власти в условиях борьбы с оппозицией и вынужденного компромисса с верхушкой вставшего на его сторону духовенства визуально-мнемоническими средствами церемониального текста, не меняя привычных для его современников политико-правовых стереотипов в восприятии «священства» и «царства». Вызов традиционализму нередко бросался из конъюнктурных соображений в условиях подавления стрелецкой оппозиции, активизации Москвы во внешнеполитической сфере и потребностью в религиозно-политической нейтрализации духовенства на фоне сближения России с протестантскими государствами. В итоге большое значение приобретало идеологическое обоснование особых прерогатив самодержавия в области решения насущных политико-правовых задач, в равной степени аккумулирующих в себе элементы «государева дела» и «земского интереса» с целью формирования прочной сословной опоры всем начинаниям верховной власти.

Размещено на Allbest.ru