"Vielleicht Esther" (Возможно, Эстер) Кати Петровской: поэтика памяти

Петровская изучала литературу и славистику в Тартуском университете, где одним из ее преподавателей был Юрий Лотман; а в 1998 году получила докторскую степень в Московском государственном университете им. Ломоносова, защитив диссертацию на тему "Поэтика прозы В.Ф. Ходасевича" Кисина Ю. Спасительный фикус // Радио Свобода. 08 Август 2013. [Интервью с Катей Петровской] (https://www.svoboda.org/a/25064431.html).. В 1999 году она переехала в Берлин, чтобы стать журналистом для различных российских СМИ, пока не выучила немецкий язык и не получила колонку в "Die West-Цstliche Diva". В 2011 году Петровская получила стипендию Grenzgдnger-Stipendium от Фонда Роберта Боша для исследования, которое необходимо было провести, чтобы создать книгу "Возможно, Эстер", путешествие, которое писательница совершила во время расследования истории, и которое затем стало красной нитью, проходящей через весь роман. В 2013 году писательнице была присуждена премия Ингеборга Бахмана за рассказ "Возможно Эстер" Kьrten, Jochen. Literarische Brьckenbauerin: Katja Petrowskaja. Deutsche Welle, 2013., который потом вошел в пятую главу книги. Дебютный роман был полностью опубликован в 2014 году в Берлине и переведен на большинство европейских и славянских языков. До выхода данной книги писательница издала только один очерк-рассказ о жизни в СССР, который вышел в книге Аниты Бэк "Избранные. Лето в пансионате Орлёнок. Репортаж Аниты Бэк с очерком Кати Петровской и предисловием Иоахима Ягера" Die Auserwдhlten. Ein Sommer im Ferienlager in Orlionok. Bildreportage von Anita Back mit einem Essay von Katja Petrowskaja und einem Vorwort von Joachim Jдger. Braus, Berlin, 2012..

Петровская выбирает для написания своего первого произведения немецкий язык (подробнее его роль мы рассмотрим в части 3.4.), имея литературоведческое образование, автор сама понимает роль своего решения писать на иностранном языке и в нескольких интервью комментирует свой выбор. Среди причин написания произведения на немецком языке она называет две: во-первых, немецкий создает дистанцию ней и ее историей, а, во-вторых, встроить этот роман в немецкую, а не в русскую традицию литературы памяти. В интервью для Radio Kultur Петровская отвечает на вопрос о причине выбора немецкого так: "Und ich glaube, das einzige wirklich, wirklich Fiktive in dieser Geschichte ist gerade die deutsche Sprache. Weil es ьberhaupt kein Muss gibt, diese Geschichte auf Deutsch zu schreiben. Und gerade dieser Schritt in diese Sprache, das ist der grцЯte fiktive Schritt" Ulrike, Timm. Es gibt keine Grenze zwischen Literaturen. Deutschland, Radio Kultur. 2013. Пер.: И я думаю, что единственная настоящая, действительно вымышленная вещь в этой истории - это немецкий язык. Потому что вообще не было необходимости писать эту историю на немецком языке. И только этот шаг в этот язык, это самый большой фиктивный шаг. или в интервью для day.kiev: "Это некий романтический выбор языка, который ты никогда не можешь доучить до конца, и столь же романтическое вожделение к языку. Это ведь о моей семье, документальное повествование. Может быть, единственный по-настоящему фиктивный элемент в этой книге - это и есть немецкий язык, ведь никакой необходимости писать по-немецки не было, но у меня он вдруг зазвучал."; похожее мы видим и в статье газеты Die Zeit: ""ICH schreibe keine Literatur!"; "Das einzig Fiktive ist die Sprache", stellt sie fest, und darin liegt das Geheimnis." Bцttiger H. (2014) Katja Petrowskaja "Wir sind die letzten Europдer!". Die Zeit. Nr. 12. (https://www.zeit.de/2014/12/katja-petrowskaja-vielleicht-esther). Пер.: "Я не пишу литературные произведения"; "Единственная выдумка - это язык", утверждает она, и в этом весь секрет.; это же Петровская отмечает и в интервью для портала colta: "В этой книжке вообще все правда - кроме немецкого языка. Немецкий язык - это единственный фиктивный элемент, который все переводит из плана нон-фикшн в план фикшн, и, может, самый центральный и все объясняющий эпизод - это эпизод о фикусе, якобы спасшем моего отца." Буцко А. Катя Петровская: "В этой книжке все правда - кроме немецкого языка" // Colta. (https://www.colta.ru/articles/literature/3067-katya-petrovskaya-v-etoy-knizhke-vse-pravda-krome-nemetskogo-yazyka). Просмотрено: 31.01.2019.. Ее ответы будто подчеркивают две противоречивые тенденции: Петровская вроде представляет свое произведение как почти документальное, но постоянно подчеркивает этот фиктивный элемент, который привносит язык. Писательница даже считает, что перевод романа на русский язык невозможен, так как это избавило бы произведение от художественного элемента ("Таким образом, рассказ о выживании построен на невозможности вспомнить, а был ли мальчик. Из этого фикуса рождается фикция, литература <…> Это очень рискованные игры. Немножко больше того - и получится безвкусный гротеск, немножко больше другого - и получится слезливая эмоциональность, очень трудно с такими темами работать. Это невозможно сделать по-русски и невозможно перевести." Кисина Ю. Спасительный фикус // Радио Свобода. 08 Август 2013. [Интервью с Катей Петровской] (https://www.svoboda.org/a/25064431.html).). Автор считает, что языковую игру и художественный элемент в текст привносит немецкий, поэтому невозможно представить данное произведение на русском языке; чистая игра слов, какой она задумывалась, возможна только на немецком, во всех остальных переводах ее антураж теряется; но переводы на другие языки все равно существуют. Тогда, кажется, что должна быть другая причина для отсутствия русского перевода, а именно - дистанцирование от стереотипов мышления русской культуры памяти. На русском это бы получилась история о жертвах, трагичная и пафосная. Петровская разъясняет эту идею в радиоинтервью Ульрике Тимму: "Also, wenn ich meine Geschichte auf Russisch schreibe, es ist klar, wo man eine Geschichte platziert, das ist irgendwelche Geschichte wieder aus diesem Raum, wieder zum Thema, sozusagen meine Opferrolle ist in russischer Sprache impliziert. Wenn ich aber dasselbe auf Deutsch schreibe, ist es nicht ganz klar, wer ich bin, und es ist eine gewisse Entfremdung. Also Deutsch, das ist eine gewisse Entfremdung fьr mich, es bedeutet automatisch, dass die Geschichte meiner Familie ist nicht nur meine Geschichte" Ulrike, Timm. Es gibt keine Grenze zwischen Literaturen. Deutschland, Radio Kultur. 2013. Пер.: Так, если я пишу свою историю на русском языке, сразу ясно, куда поместить эту историю. Это еще какая-то история из этого пространства, об этой теме, так сказать, моя роль жертвы на русском языке подразумевается. Но когда я пишу то же самое по-немецки, неясно, кто я, и это создает дистанцию. Так что немецкий, это определенная дистанция для меня, это автоматически означает, что история моей семьи - это не только моя история..

"Возможно, Эстер" повествует о поколениях одной семьи с XIX века и до нашего времени, поэтому по содержанию книга похожа на семейную историю (повествовательница в начале романа пишет, что хочет создать семейное древо). Особый интерес для нас представляют форма и композиция произведения. Петровская интерпретирует, обрабатывает факты, смешивает разные стили повествования, использует форму исследования, приемы монтажа; Хельмут Бёттингер, например, описывает ее стиль следующим образом: "Dieses Buch, das aus konkreten Erinnerungen, Beobachtungen und Recherchen besteht und unmerklich durch die assoziative Kombination seiner Elemente zu Literatur wird, spielt genauso in der Gegenwart wie in der Vergangenheit." Bцttiger, Helmut. "Wir sind die letzten Europдer!". ZEIT, Nr. 12. 2014. Пер.: Эта книга, состоящая из конкретных воспоминаний, наблюдений и исследований, переход между которыми незаметен из-за ассоциативного объединения, превращающего ее в литературу, находится и в настоящем, и в прошлом.. Его реакция на книгу интересна тем, что он скорее сформирован ответами самой писательницы о достоверности историй, ведь никаких конкретных воспоминаний о Холокосте или войне в произведении нет (рассказчица в настоящем для романа времени совершает путешествие, описывая, что происходит с ней во время него, и только пару раз делится своими собственными воспоминаниями из детства, хотя и они ставятся ею же под сомнение); "Возможно, Эстер" как раз поднимает вопросы корреляции личной и коллективной памяти, проблемы потери или отсутствия источников и свидетельств, которые могли бы сохранить для потомков истории о трагедии. Именно из-за отсутствия точных фактов Петровская обращается к "фантазии" Десятерик Д. "День" Берлин - Киев [Екатерина ПЕТРОВСКАЯ: "Я объясняю в Берлине - то, что происходит в Киеве, в тысячу раз более Европа..."] // День. № 46. 2014 (https://day.kyiv.ua/ru/article/kultura/ekaterina-petrovskaya-ya-obyasnyayu-v-berline-chto-proishodit-v-kieve-v-tysyachu-raz). (или художественной обработке и фикционализации) и превращает свои и чужие возможно воспоминания, ощущения через уникальное разнообразное повествование в художественный текст, изобилующий интертекстуальными отсылками, интермедиями, уравнивающий высокие темы и повседневность.

Особенности композиции произведения: фрагментарность, ассоциативность и монтажность. Подзаголовком к "Возможно, Эстер" стоит Geschichten (рассказы/истории) и, хотя критики и сама писательница обычно называют произведение романом, в одном интервью Петровская говорит, что это в действительности не роман, но собрание историй: "Как я ни старалась убедить рецензентов, что это не роман о 1941 году в Киеве, а просто серия рассказов о современном человеке, бесконечно спотыкающемся о прошлое, и что это скорее окололитературное явление, чем литературное, никто мне не верил" Там же.. Данный автокомментарий, кажется очень амбивалентным: книга на самом деле не является романом о 1941 годе, но также сложно назвать ее просто сборником рассказов (особенно когда Петровская сама представляет произведение как семейный роман и подчеркивает значимость связующей фигуры рассказчицы). С одной стороны, можно отметить, что все части романа внутри себя относительно закончены, в каждой части рассказывается свой отрывок истории из разных времен, который переплетается с историей путешествия рассказчицы в настоящем; но с другой стороны - все главы связаны превалирующей фигурой рассказчицы, также произведение имеет кольцевую композицию, а история поиска является ключевой для поминания концепции замысла.

В интервью Петровская анализирует и фигуру рассказчицы, которую выделяет дистанцирование себя от трагических историй ее семьи и критический подход к имеющимся фактам. Что как раз отличает искусство "постпамяти": "a self-conscious, innovative, and critical aesthetic that palpably conveys absence and loss; the determination to know about the past and the acknowledgment of its elusiveness" Hirsch, Marianne. The Generation of Postmemory: Writing and Visual Culture After the Holocaust. Columbia University Press, 2008. p. 119. Пер.: осознанная, инновационная и критическая эстетика, которая ощутимо передает отсутствие и потерю; решимость узнать прошлое и осознать его неуловимость.. Сама Петровская говорит, что травмирующее прошлое может быть восстановлено или даже скорее построено заново только на расстоянии иностранного языка: "при смене языка [русского на немецкий] именно об отчуждении речь. Простите за нескромность, это нечто в направлении Беккета: не совсем понятно, кто говорит, кто этот индивидуум" Десятерик Д. "День" Берлин - Киев [Екатерина ПЕТРОВСКАЯ: "Я объясняю в Берлине - то, что происходит в Киеве, в тысячу раз более Европа..."] // День. № 46. 2014 (https://day.kyiv.ua/ru/article/kultura/ekaterina-petrovskaya-ya-obyasnyayu-v-berline-chto-proishodit-v-kieve-v-tysyachu-raz).. Но кроме дистанции между историей и рассказчицей, необходимой для возможности психологически переработать травму, также появляется дистанция между текстом и читателями за счет чуждости языка в особенности появления русского и русизмов в тексте (см. часть 3.4.); а также за счет многочисленных мультилингвистичных вставок, которые частично объясняются повествовательницей в ходе рассказа: "dass mein zukьnftiger Onkel bei der Geburt den Namen Geroj truda bekam, Held der Arbeit, abgekьrzt Gertrud" Vielleicht Esther. 18. Пер.: что моему будущему дяде при рождении дали имя Geroj truda, герой работы, сокращенно Гертруд., "ein Rezept fьr Kwas, einen erfrischenden Trank" Vielleicht Esther. 30. Пер.: Единственный - это был рецепт Kwas, освежающее питье..

Одним из элементов литературы "постпамяти" является фикционализация; встает вопрос об отсутствии свидетельств, об правдивости источников "воспоминаний". Данную проблему также признает сама писательница: "Идея в том, что никакой объективности воспоминаний нет, что память существует в момент воспоминания. Я ужасно беспамятная, и, собственно, книгу я писала о проблеме беспамятства. Там, где не хватает памяти, начинается фантазия, получается ошибка. В книге очень много ошибок, хотя я стремилась писать только правду. Я что-то путаю, но и рефлексирую над этой путаницей. Я, наверно, первый человек в Германии, который в литературном тексте написал слово фикус через "к" - Fikus." Десятерик Д. "День" Берлин - Киев [Екатерина ПЕТРОВСКАЯ: "Я объясняю в Берлине - то, что происходит в Киеве, в тысячу раз более Европа..."] // День. № 46. 2014 (https://day.kyiv.ua/ru/article/kultura/ekaterina-petrovskaya-ya-obyasnyayu-v-berline-chto-proishodit-v-kieve-v-tysyachu-raz), объясняя это тем, "что фикция будет - Fiktion (фикцион) - и так из фикуса вырастает литература" Там же.. На этом примере мы видим также языковую игру Петровской. Сразу обратим внимание на то, что несмотря на неродной для писательницы язык, все ошибки, грамматические и лексические, появляющиеся в тексте оказываются совершенно продуманы, даже осмыслены рассказчицей по ходу повествования, часто в размышлениях над ними повествовательница подходит к раскрытию темы ошибочных фактов и утраты истории.

Итак, можно заметить, что ответы Петровской в интервью создают определенные предпосылки к прочтению, готовят читателя к правдивой истории о семье рассказчицы; личные ответы писательницы, опыт написания и размышления, которыми она делится в разговорах заставляют многих полностью отождествлять писательницу и рассказчицу и далее воспринимать произведение как достоверное. Но несмотря на формирование этого имиджа в ответах, мы уже видим, что роман изобилует литературными приемами и немецкий язык далеко не единственный фактор, превращающий это произведение в художественное. Произведение по форме и эстетике повествования успешно встраивается в литературу эпохи "постпамяти"; по содержанию - в традицию семейного романа.

1.2 Сюжет: в поисках семейной истории

Поток "смонтированных" эпизодов с коллажными вставками-надписями напоминает поток сознания; будто мы наблюдаем за мыслями рассказчицы, и они все время прыгают из настоящего в прошлое и в мир фантазии. Это позволяет рассказчице незаметно для читателей проявлять себя в разных планах событий и исполнять роль всезнающего повествователя, а также наблюдателя и деятеля прошлого. Рассказывая историю прабабушки "возможно" Эстер повествовательница первый раз размышляет о том, откуда она могла узнать эту историю и насколько верны факты, на которых история ее прабабушки строится: "Woher kenne ich diese Geschichte in ihren Einzelheiten? Wo habe ich ihr gelauscht? Wer flьstert uns Geschichten ein, fьr die es keine Zeugen gibt, und wozu? Ist es wichtig, dass diese Alte die Babuschka meines Vaters ist? Und was, wenn sie nie seine Lieblingsoma war?" Vielleicht Esther. 221. Пер.: Откуда я знаю эту историю в деталях? Где я ее услышала? Кто шепчет нам истории, свидетелей которых нет, и почему? Важно ли, что эта старуха была бабушкой моего отца? И что, если она никогда не была его любимой бабушкой?. Описывая историю Эстер, рассказчица начинает придумывать разные варианты окончания ее жизни и представляет себя "писательницей": "Ich beobachte diese Szene wie Gott aus dem Fenster des gegenьberliegenden Hauses. Vielleicht schreibt man so Romane. Oder auch Mдrchen. Ich sitze oben und ich sehe alles!" Vielleicht Esther. 221. Пер.: Я наблюдаю за этой сценой, как Бог, из окна противоположного дома. Может быть, так пишут романы. Или сказки. Я сижу сверху, и я вижу все!. Таким образом повествовательница появляется и проявляется себя не только в настоящем, но и в прошлом, присваивая себе историю и чужие воспоминания. Размытие границ между своими и чужими воспоминаниями, согласно Хирш, является характерной чертой романа литературы "постпоколения".

Подводя итог, отметим, рассказчица - основа всего романа, она связывает все разрозненные истории, частички "памяти". Рассказчица принадлежит поколению "постпамяти", непрожитое прошлое всегда будет ее мучить из-за вторичной травмы. Создавая книгу об истории своей семьи, рассказчица вроде бы ищет свидетельства прошлого, но поиски ее не увенчаются успехом с одной стороны, но с другой, ее путешествие все-таки завершено, и эпилог показывает завершение истории, осознание рассказчицей своей одержимости прошлым. Это все показывает нам, что суть ее поисков не их окончание, не желание действительно что-то найти, а сам процесс и его описание; настоящая цель - создание историй и вписание своей семьи в мировой контекст.

Факты или фикция?

В этой части мы рассмотрим, как из биографические, исторические факты фикционализируются, проходят литературную переработку и превращаются в художественный текст. Рассказчица "Возможно, Эстер" хочет записать истории своих родственников, располагая малым количеством информации, для заполнения лакун в историях она додумывает многие истории. Повествовательнице важно сохранить память память о трагедии в целом, а не написать достоверную историю. В роман гармонично вписываются реальные события, исторические реалии, которые мы рассмотрим ниже, а также места (Варшава, Киев, Москва, Берлин), названия улиц ("mein Vater in der Uliza Engelsa und meine Mutter in der Uliza Liebknechta Ecke Institutskaja" Vielleicht Esther. 281. Пер.: мой отец на улице Энгельса, моя мама на улице Либкнехта, на углу Институтской). Также роман сочетает в себе фактические тексты и квазидокументарные материалы: архивные тексты (дело Штерна и Васильева), дневники, рецепт (кваса, сохранившийся от тети Лиды); и изобилует коллажными вставками вывесок, надписей, фотографий.

Литературная переработка фактов появляется тогда, когда исторических фактов совсем не хватает и рассказчице необходимо заполнить лакуны в рассказах. Например, истории своих близких родственников (тети, дяди, мамы) она представляет читателям относительно сухо, правдоподобно. По мере продвижение в глубь количество лакун увеличивается, в таких случаях она либо сама представляет свой вариант развития событий, исходя из тех немногих фактов, которыми располагает, либо спекулирует и предполагает несколько разных. Один из приемов, которые использует Петровская, - мотивное соединение нескольких планов произведения: как в главе про процесс "In der Welt der unorganisierten Materie" Vielleicht Esther. 139-180. (В мире неорганизованной материи) она соединяет моменты из разного времени сюжетом про архив. Рассказчица действительно ищет информацию о процессе Штерна в архивах, она действительно путешествует. В Москве она долго описывает Центральный архив ФСБ, он вызывает у повествовательницы ассоциации с КГБ, пугает ее, затем она переключается на описание истории Иуды Штерн, которую она вроде бы узнала из этого архива. Также в начале части "Im Archiv" Vielleicht Esther. 148-152. (В архиве) 4 главы рассказчица описывает архив Министерства иностранных дел Германии в Берлине, где находится много материалов делу Штерна на немецком: "drei Bдnde zum Attentat, verfasst auf Deutsch. Berichte der deutschen Botschaft in Moskau, Brief- und Telegrammwechsel, Notizen des Auswдrtigen Amts, Zeitungsartikel, Ьbersetzungen, Gerichtsprotokolle, Radiosendungen" Vielleicht Esther. 150. Пер.: три тома об убийстве, написанные на немецком языке. Отчеты посольства Германии в Москве, смена писем и телеграмм, заметки из Министерства иностранных дел, газетные статьи, переводы, судебные записи, радиопередачи.. В середине этой главы повествовательница рассказывает, что ее брат уже посещал архив ФСБ и нашел там только две пули с места преступления, никаких записей, поэтому она не стала туда заходить. В итоге именно материалы и фотография из немецкого архива становятся основой истории об Иуде Штерн. Так, подмена места действия практически незаметна, рассказ о посещении Берлинского архива идет параллельно описанию архива на Лубянке, истории о посещении этого архива ее братом и рассказу об Иуде Штерн. Вымысел вплетается в факты, и Иуда Штерн мифологизируется и становится сначала Иудой Предателем, потом Иегудой Пророком: "Iuda ist die russische Version, Judas ist die deutsche Ьbersetzung, ein fataler Fehler, denn so hieЯ der Verrдter von Jesus, niemand sonst, vielleicht wollte der Geheimdienst, dass das Volk nun den Namen Judas im Ohr hat, Judas lebt, ein Verrдter unserer Politik und unseres Lebens, er hieЯ aber Jeguda Stern, Jehuda Gabriel unter den Propheten, Philosophen, Dichtern, Geigern, er hatte zwischen Itzhak und Menuhin gestanden" Vielleicht Esther. 156. Пер.: Иуда - русская версия, Иудас - немецкий перевод, фатальная ошибка, потому что это было имя предателя Иисуса, никого другого, может быть, секретной службы, которая теперь имеет имя Иуда на слуху, Иуда, предатель нашей политики и нашей жизни, но его звали Иегуда Штерн, Иегуда Габриэль. Среди пророков, философов, поэтов, скрипачей он стоял между Ицхаком и Менухиным.. В этой главе художественная обработка очевидна: о том, что случилось со Штерном нам сообщают в самом начале главы - он стрелял в немецкого посла, затем был приговорен к расстрелу и убит; все, что рассказчица описывает после - это ее личная интерпретация событий, она расписывает процесс с разных сторон, описывает мысли Штерна, мотивы. Повествовательница будто выступает в роли греческого трагика и рассказывает читателям о мифе, который все знают, но заново по-новому. На основе архивных материалов она пишет сценарий процесса, а также придумывает историю, предшествующую процессу, описывает жизнь Иуды Штерна: "Ein Chor aus Hunderten von Stimmen johlte das Gleiche. "Meuchelmцrder!", "Provokatorische Schьsse!"…" Vielleicht Esther. 152. Пер.: Хор из сотен голосов разразился одним и тем же. "Убийцы!", "Провокационные выстрелы!", "Warum aber wollte der Bьrger Stern auf den deutschen Botschafter schieЯen? - Es war ein Zufall" Vielleicht Esther. 165. Пер.: Но почему гражданин Штерн хотел немецкого посла? - Это было совпадение., "Wann schicken Sie mich in die Welt der unorganisierten Materie?" Vielleicht Esther, 167. Пер.: Когда Вы отправите меня в мир неорганизованной материи?. В конце главы рассказчица прямо говорит о своем замысле переработки информации: "Und ich sagte, doch, ich habe nun einmal diese Neigung, alles in ein groЯes Panorama zu stellen, als befдnden wir uns selbst in der Windrose des Geschehens, wenn auch nur dank eines verrьckten Verwandten, von dem wir nichts lernen kцnnen" Vielleicht Esther. 180. Пер.: И я сказала: да, у меня есть склонность поместить все в большую панораму, как если бы мы были сами в розе событий, хотя бы благодаря сумасшедшему родственнику, о котором мы ничего не можем узнать.. История Штерна вошла в семейные легенды Петровских, но существует несколько мнений о ней: брат повествовательницы уверен, что все было так, как сохранилось в их семейной легенде (Штерн был сумасшедшим, политически активным, хотел устроить протест и убил посла); отец утверждает, что Штерн был марионеткой как Маринус Ван дер Люббе; одни считают его виновным, другие - сумасшедшим и поэтому невиновным. Рассказчица раскрывает так долго и подробно историю Штерна, она должна собрать все известные рассказы о нем и представить историю жизни Штерна в большом масштабе, на фоне всемирной истории.

Фикционализацию и мифологизацию мы можем наблюдать и в историях прабабушки Эстер и бабушки Розы. От бабушки Розы остался дневник, она вела его для себя, и множество заколок, которые рассказчица все время находила у себя дома в детстве. Дневниковые записи повествовательница называет своей нитью Ариадны в прошлом, они связывают ее со своими родственниками (в особенности еврейскими), о которых она только узнала. О прабабушке Возможно Эстер известно точно, что она осталась в Киеве, когда семья отца рассказчицы уехала оттуда в 1941. Рассказчица не знает, что случилось потом, поэтому она, представляя разные варианты развития событий, отказывается последовательно описать ее расстрел, вместо этого рассказчица показывает несколько разных версий того, что могло случиться с Эстер и где ее могли расстрелять - "Sie wurde auf der Stelle erschossen, mit nachlдssiger Routine, ohne dass das Gesprдch unterbrochen wurde, <…> Oder nein, nein. Vielleicht fragte sie, seien Sie so nett, Cherr Offizehr, sagen Sie bitte, wie kommt man nach Babij Jar?" Vielleicht Esther. 221. Пер: Ее застрелили на месте, с небрежной рутинностью, без прерывания разговора, <...> Или нет, нет. Может быть, она спросила, будь так милы, Шерр Офицер, скажите, пожалуйста, как пройти до Бабий Яра?. Эстер сравнивается с Ахиллесом из апорий Зенона. Она неумолимо идет на встречу своей смерти, но никак не приближается к ней, потому что повествовательница не описывает точно ее смерть, а показывает множество моделей развития событий, каждый раз дополняя ее историю новыми "возможными" подробностями: "Ihr ging entwickelte sich wie ein episches Geschehen, nicht nur weil Vielleicht Esther sich wie die Schildkrцte aus den Aporien von Zenon bewegte, Schritt fьr Schritt ? langsam, aber sicher ?, sie war so langsam, dass niemand sie einholen konnte, und je langsamer sie ging, desto unmцglicher war es, sie einzuholen, sie anzuhalten, sie zurьckzubringen und erst recht, sie zu ьberholen. Nicht einmal der schnellfьЯige Achilles hдtte das gekonnt" Vielleicht Esther. 212. Пер.: Ее ход развивался как грандиозный Эпос не только потому, что, вероятно, Эстер шаг за шагом, как черепаха, выходила из апорий Зенона, но верно, она была настолько медленной, что никто не мог ее поймать, и чем медленнее она шла, тем более невозможно было ее догнать, остановить, вернуть, или даже обогнать. Даже быстроногий Ахилл не мог этого сделать.. Этой историей рассказчица пытается спасти прабабушку от смерти, но Эстер остается. Тут снова происходит соединение трех планов. Связующим образом в этом становится фигура Ахиллеса. Сначала с ним сравнивается прабабушка, затем рассказчица вспоминает, как в детстве мама рассказывала ей этот миф об Ахиллесе:

"Eine der ersten Geschichten, die meine Mutter mir vorgelesen hat und die sie mir danach, wer weiЯ warum, noch mehrmals nacherzдhlte, als ob in diesen Wiederholungen eine belehrende Kraft stecke, war die Geschichte von Achilles und seiner Ferse. Als seine Mutter ihn im Fluss der Unsterblichkeit badete und ihn dabei an der Ferse festhielt, sprach meine Mutter mit schmeichelnder Stimme, als ob die Geschichte schon zu Ende wдre; sie hielt ihn an der Ferse, sagte meiner Mutter, ich weiЯ nicht mehr, war es die linke oder die rechte - aber vielleicht hat meine Mutter das auch gar nicht erwдhnt, und ich bin es, die sich damit beschдftigt, ob es die linke war oder die rechte, obwohl es ьberhaupt keine Rolle spielt." Vielleicht Esther. 214-215. Пер.: Одной из первых историй, которую моя мама прочитала мне, и после этого, кто знает почему, несколько раз пересказывала мне, как будто в этих повторениях была какая-то поучительная сила, была история Ахиллеса и его пяты. Когда его мать купала его в реке бессмертия и держала его за пятки, моя мать говорила убаюкивающим голосом, как будто история уже подошла к концу; она держала его за пятку, говорила она, я не помню уже, держала она его за левую или за правую - но, может быть, мама даже не упомянула об этом, а я из тех, кого беспокоит, левая ли это была пята или правая, хотя это не имеет значения вообще.

В этом моменте мы явно видим мотив додумывание, придумывание нового и бережливое отношение к деталям - характерные для повествовательницы черты. Но главное, уязвимость прабабушки соединяется с уязвимостью Ахиллеса, а также с самой рассказчицей. Повествовательница признается, что история ее семьи, история прабабушки - это ее слабое место, она уязвима, потому что не может не думать о прошлом Vielleicht Esther. 215.. Повествовательница вписывает Эстер в античный мир, а затем и себя через свои детские воспоминания опыта чтения мифа, и эти ассоциации создают такое пространство в размышлениях рассказчица, в котором она будто находится со своей прабабушкой в одном месте в одно время. Пространство воспоминаний мифологизируется, что позволяет рассказчице сохранять и "воскрешать" прошлое бесконечно.

Реально существующие места вписываются в нарратив, становятся основой для правдивой выдумки. В романе описываются такие места, как Бабий Яр, концентрационный лагерь Маутхаузен. Эти места являются символом трагедии, они связывают историю воедино. Бабий Яр показан в тексте с разных сторон: он появляется в прошлом и становится местом, где погибла Эстер; затем рассказчица, готовясь к своей поездке находит о нем информацию в интернете, и наконец оказывается там сама. То, как существует Бабий яр в настоящем удивляет рассказчицу: это теперь парк, куда люди приходят отдыхать будто никакой трагедии и не было. Так же показан Маутхаузен: в прошлом он является частью истории дедушки, затем повествовательница находит сайт мемориального музея, там она видит рекламу романтических прогулок и туров. После рассказчица едет на автобусе в мемориальный музей Маутхаузен, а вместе с ней едут школьники и спортсмены купаться и отдыхать. Разные перспективы взгляда на места трагедий показывают, что случилось с историей в современности: места трагедий превращаются в места отдыха и привлечения туристов; история существует в современности, но выглядит несколько нелепо. Повествовательница звонит в офис Маутхаузена: "Ich rufe nicht jeden Tag in einem KZ an. Ehrlich gesagt ist es mein erstes Mal. Die Arbeitszeiten stehen im Internet. Mittagspause von 12 bis 13 Uhr. Also mьsste noch 9 Minuten gearbeitet werden. Bin ich so deutsch geworden?" Vielleicht Esther. 232. Пер.: Не каждый день я звоню в концентрационный лагерь. На самом деле этой мой первый раз. Часы работы есть в интернете, перерыв с 12 до 13. Значит еще 9 минут они должны работать. Я стала настолько немкой? понимает, как несуразен тот факт, что сейчас можно позвонить и приехать туда, откуда раньше никто не возвращался. Затем непосредственно в поездке заметно удивление и принятие рассказчицей того, что не все постоянно думают о прошлом: "Aber sei ihnen doch nicht bцse., seit dem Krieg sind tausend Jahre vergangen, welcher Krieg denn, man darf doch aufs Klo, man darf klettern gehen, schwimmen, und es darf auch gutes Wetter sein. Ein lдngst vergangener Krieg steht nicht im Widerspruch zum Bikini, lass deine Gedanken von dieser Dame, sie ist keine Tдterin und auch kein Opfer" Vielleicht Esther. 262. Пер.: Но не сердитесь на них: с тех пор как была война, прошла тысяча лет, что за война, можно пойти в туалет, можно заняться скалолазанием, плавать, и погода тоже может быть хорошей. Давно прошедшая война не противоречит бикини, оставь свои мысли об этой даме, она не преступник и не жертва.

Таким образом, "каркасом" для рассказов о родственниках все время становится какой-то известный исторический или биографический факт, он описывается кратко, а затем претерпевая художественную обработку он превращается в историю. Петровская также все время использует реалии и места, существующие и сейчас, что помогает ей создать правдоподобную выдумку-"историю о своей семье".

Интертекстуальность

Петровская использует греческие мифы и трагедии для восполнения лакун в историях или создания опоры для сюжета: миф об Ариадне в рассказе о бабушке Розе, миф об Ахиллесе, апории Зенона и Гомера в рассказе о прабабушке Эстер и трилогию Эсхила в рассказе о своих родственниках-евреях из Польши. За счет интертекстуальности пространство воспоминаний рассказчицы мифологизируется, а событийно-временные планы соединяются воедино. Так, через интертекстуальность "прошлое" художественно обрабатывается. Примеры с мифологизацией пространства воспоминаний мы рассмотрели в предыдущей части, так как они также демонстрируют совмещение "фактов" и "фикции"; в этой части мы уделим внимание сюжетным, внутритекстовым отсылкам и эпиграфам.

Основной сюжетной отсылкой является Одиссея, путешествие: в настоящем рассказчица совершает длительную поезду с большим количеством остановок, препятствий, но в итоге направляется домой; помимо этого она проделывает и путешествие в прошлое, еще более трудное и запутанное. Реминисценции на Одиссею можно встретить на протяжении всего тексту: Эстер двигается так медленно, что Гомер бы уже успел заправить корабли Vielleicht Esther. 214. In der Zeit, in der Babuschka ging, hдtten Schlachten ausbrechen kцnnen, und Homer hдtte begonnen, die Schiffe aufzuzдhlen., отец рассказчицы читает "Дублинцев" Vielleicht Esther. 92. Мой папа читал много книг на польском языке, потому что они не были переведены на русский язык, он даже читал "Дублинцев о Джеймсе Джойсе" на родственном польском языке, даже некоторые русские книги, недоступные на оригинальном языке, он и его друзья читали на польском языке. ("Mein Vater las viele Bьcher auf Polnisch, weil sie nicht ins Russische ьbersetzt waren, sogar Die Dubliners von James Joyce hatte er im verwandten Polnisch gelesen, selbst manche russischen Bьcher, in der Originalsprache unzugдnglich, lasen er und seiner Freunde auf Polnisch"), также измененная цитата из рассказа "Араби" ("I carried my chalise through the mobs of foes." Vielleicht Esther. 91. Пер.: Я нес свою чашу через толпы врагов. Оригинальная цитата: I bore my chalice safely through a throng of foes/Я нес свою чашу безопасно через толпу врагов (Joyce, James. Araby. Dubliners. Huebsch, New York, 1917. p. 35.)), включенного в сборник "Дублинцы", становится эпиграфом к части "Polscha". "Араби" посвящен герою, отправляющемуся в путешествие, конечный результат которого бесплоден, и заканчивается тем, что персонаж возвращается туда, откуда он пришел. Таким образом, этот эпиграф может, как предзнаменовать "польские истории" рассказчицы: ее приезд в чужую Польшу, сон, в котором она переживает свое еврейское прошлое, историю Озиеля и его школы для глухонемых еврейских детей, а также может предвещать окончание путешествия.

Петровская использует много интертекстуальных ссылок, которые часто задаются прямо в эпиграфах к частям. Многие части и главы имеют в качестве эпиграфа цитаты. Например, процесс Иуды Штерна проходит под эпиграфом из "Процесса" Кафки: "Dieses Gesetz kenne ich nicht, sagte K. Desto schlimmer fьr Sie, sagte der Wдchter" Vielleicht Esther. 141., эпиграф сразу задает рамку абсурда и сумасшествия. К части "GrцЯenwahn" из главы про процесс Штерна Петровская ставит цитату о покушении из Kцlnische Zeitung 1932 года об убийстве немецкого графа Мирбаха 1918 года, которое сравнивается с действием Штерна.