"Цифровая магия" власти: первая управленческая революция

Размещено на http://www.allbest.ru/

«Цифровая магия» власти: первая управленческая революция

И.А. Исаев

Аннотация

Ключевые слова: власть, управление, манипулирование, суверенность, закон, право, приказ, государство, аппарат, технология, машина власти, иерархия, утопия, политика, подчинение, функция, дифференциация, сеть.

Abstract

«DIGITAL MAGIC» OF POWER: THE FIRST MANAGERIAL REVOLUTION The study was carried out within the framework of the RFBR project No. 18-29-16124.

ISAYEV Igor Andreevich, Doctor of Law, Professor, Head of the Department of History of the State and Law of the Kutafin Moscow State Law University (MSAL)Moscow

The article deals with the problem of ideological scientific sources of the first technologies of power. The myth of the «machine of power» was born simultaneously with the myth of digital management of the society. The first rational foundations of the concept of technological process were developed by thinkers of the Renaissance and the Modern Times. The first technological revolutions changed approaches to the problems of politics and law. Deep spiritual and intellectual processes were conceptualised in legislation and political technologies. The magic of managing things and people formed the basis of the Mega-machine that had been evolving since ancient times till the Modern Times. Even contemporary technologies of control and governing contain the elements of magicism reduced to technical manipulation of individuals and entire masses. A number, figure and manipulation form the heart of political technologies.

Keywords: power, management, manipulation, sovereignty, legal act, law, order, State, apparatus, technology, machine of power, hierarchy, utopia, politics, subordination, function, differentiation, network.

Введение: власть и математика

«Цифра» -- вот то магическое слово из технократического «новояза», вокруг которого формулируются все современные культурные и политические дискурсы. Если в XVI11 в. с этим словом связывалось представление о всемогуществе статистики как о способе преодоления хаоса и беспорядочности, то в наше время «оцифровыванию» подвергаются все сферы и отношения социального бытия. Говорят о «цифровой экономике» и даже о «цифровом правительстве».

«Цифра», наполненная метафизическим значением, не есть просто «число». Она скорее символ и магическая техника познания и управления. И если числовая магия, идущая от пифагорейцев и Платона, предполагала наполнение числа качественным содержанием, превращая его в субстанцию и «вещь», то «цифра» комфортнее всего располагается в области количественного.

Количество может быть как прерывным (что и есть число) и непрерывным, выраженным величинами пространственного и временного порядка. Мера, понимаемая в своем буквальном смысле, относится к сфере непрерывного количества, т.е. более непосредственно к вещам, обладающим пространственным характером. «Идея меры состоит в тесной связи с идеей порядка... это создание порядка из хаоса», чего- то, в отличие от Космоса, неопределенного, отождествляемого с «мраком» и субстанциональной стороной мира. Здесь и располагается типичный продукт современного мира -- машина -- демонстрирующая преобладание количества над качеством Генон Р. Царство количества и знамения времени. М., 1994. С. 29--30..

Здесь число является означаемым, цифра -- означающим. В качестве знака цифра выражает не только количественное содержание числа, но и его значимость и ценность. Поэтому цифрование -- не только процесс шифровки содержания, но и обозначение ранга, степени, уровня, т.е. иерархии структуры. И если исчисление предполагает выявление реальных отношений и сущностей, скрытых в природе, и только затем установление их числового аналога, то «цифрование» уверенно идет по пути наложения собственного количественного порядка на качественную реальность существующих отношений и связей. «Цифра становится определяющим символом и мантрой современной науки, стремящейся преодолеть природный беспорядок посредством создания цифрового порядка, рождающегося из хаоса». Бэконовская формула «знание -- сила» представляет собой манифест победителей, покоряющих природу.

Магические техники, представляющие собой все без исключения процессы творчества («всякое действие не обходится без магических элементов»), амбициозно стремились к превращению неорганических элементов природы в органические, неживого в живое. То, что природа не додала человеку при его рождении, он стремился дополучить посредством применения технологий. Первой из них стала «симпатическая магия».

«Цифра» -- понятие из технократического лексикона. Цифровые технологии сознательно или неосознанно черпают свою уверенность в традиции, теряющейся в далеком прошлом. Каббалистические изыскания и процедуры делали цифру реальной силой, преобразующей действительность. Средневековые счетные машины Р. Луллия открывали для оцифровки широкие горизонты будущего. Прагматическая астрология методом расчета предлагала изменить варианты предначертанного будущего для царей и целых государств. Герметические науки, основанные на исчислениях и оцифровке, получили самое широкое распространение в эпоху Ренессанса, когда в качестве своего инструмента они приобрели механическую технику. Рождение машины было непосредственно связано с математизацией жизни и науки.

Исчисление, кроме раскрытия и выявления, означает создание (искусственное по сути) новой реальности. Этот процесс, подчиненный определенным правилам, запускает все новые процессы во всех сферах жизни, как органической, так и неорганической. Особую роль он играет в сфере технической, где исчисление и цифра формируют сам дух и сущность технического: техника формируется с помощью чисел, чтобы затем вырабатывать числа. (Роберт Музиль в «Человеке без свойств» заметил: «Математика, как демон, вошла во все области нашей жизни... Математика есть источник некоего злого разума, хотя и превращающего человека во властелина земли, но делающая его рабом машины. Внутренняя пустота, чудовищная смесь проницательности в частностях и равнодушия в целом... его беспокойство, злость... корыстолюбие, холод и жестокость, характерные для нашего времени, представляют собой... лишь следствие потерь, наносимых душе логически острым мышлением... Математика, мать точного естествознания, бабушка техники, является и праматерью того духа, из которого в конце концов возникли ядовитые газы и военные летчики» Музиль Р. Человек без свойств. М., 1984. Кн. 2. С. 64..)

Уже в древности обнаруживается тенденция, стремящаяся зафиксировать в цифрах как все бесконечно малое, так и бесконечно большое. Но цифра приобретает и иное достоинство: она оказывается прямо связанной с метафизикой. Э. Юнгер спрашивает: «Не должна ли в этом случае измениться и сама физика, не должна ли она приобрести магический характер?» Тогда и случайность приобретает иной смысл: ранее ее связывали с непредсказуемыми факторами, с идеей рока, сегодня же она теснейшим образом связана с исчисленным миром цифр Эвола Ю. Рабочий в творчестве Эрнста Юнгера. СПб., 2005. С. 87..

Машинерия нуждается в точном подсчете вероятностей, т.е. сосредотачивается на предвидении, поэтому она олицетворяет собой «процесс» и заботится не о традиции, а лишь об устойчивости системы. Система начинает жить для себя и для своего будущего.

Собственно механизация и математизация жизни впервые и придают по-настоящему машинный тип давно существующим «машинам власти». Технические элементы в них все более замещают собой человеческие элементы. Прежние гуманитарные и органические связи все чаще заменяются техническими, этико-нейтральными приемами. Любая машина власти желает казаться беспристрастной и объективной: в своих действиях и решениях машина не имеет судьбы, но не может избежать случайностей.

Вещи же развиваются согласно их судьбе, которая «сцепляет между собой все формы, включая числа, без случайности». Именно это фундаментальное правило «тайного сопряжения мира... всех форм, согласно судьбе и позволяет принять произвольные условия игры (конкретные правила) с церемониальными (а не договорными, как в обмене, упорядоченном законом) целями, как совершенно конвенциональный ритуал, где не без оттенка иронии осознается абсолютная необходимость, которая лежит в основе игровых ожиданий» БодрийгерЖ. Фатальные стратегии. М., 2017. С. 220..

Старый социологический афоризм гласит: «Знания ради предсказания, предсказания ради контроля». Магико-ориентированное мышление предполагает, что предсказания и контроль, проявляющиеся в законах природы, полностью являются результатом деятельности человека: «Человек создает свои «законы природы», а не просто открывает формулы Божественного Математика». Этот вывод справедлив не только для науки, но и для самой математики, каким бы таинственным ни казалось соответствие между математическими символами и событиями, которые они представляют Бекнет Г. Современная теория священного и светского и ее развитие // Беккер Г., Босков А. Современ-ная социологическая теория. М., 1961. С. 159--160..

Понимание цифровой структуры вещей уже с эпохи Возрождения придавало человеку, как ему казалось, новую власть над окружающим: оно делало человека более похожим на Бога, которого еще пифагорейцы воспринимали как «Высшего Математика». Если человек может в какой-то степени применять или улучшать свои математические способности, тем самым он становится ближе к божественному порядку.

Неопифагорейство и неоплатонизм Возрождения полагали, что числовые модели вполне заметны каждому, кто только сможет к ним присмотреться. Нарушения же меры, однако, приводило здесь к математическому мистицизму, который опирался на понимание чисел преимущественно как магических символов. «Эта романическая реакция против правил и критериев с таким же успехом может произойти и в наши дни, и возможен возврат к некоторым принципам, которые описывало Возрождение. Это -- реальная возможность ближайшего будущего», -- предсказывал Бертран Рассел Рассел Б. Мудрость Запада. М., 1998. С. 286.. Магия числа притягивает человеческое сознание, внушая ему представление о неоспоримой точности чисел и об эстетике цифрового лаконизма. Кажется, что у цифры большая смысловая емкость, чем у слова. В качестве знаков цифры экономнее и в пространстве текста, и, как выяснилось, во времени. Таков лаконизм приказов, отличающийся от лаконичности описаний и разъяснений. Власть выбирает именно такой язык, свойственный также машинерии, работающей по принципу экономии сил и энергии.

Некогда организаторы первой мегамашины черпали свою силу и власть из трансцендентного небесного источника. Космический порядок был положен в основу этого человеческого порядка: «Точность в измерениях, абстрактная система механики, принудительная упорядоченность действий этой мегамашины первоначально происходит от астрономических наблюдений и научных расчетов». Стимулами же для этого непременно служили коллективная безопасность и коллективно достигаемое изобилие. Машины власти, подчиняя себе стихийную природу, заодно подчиняли и человека, придавая ему роль основного элемента машины, субстанции, заимствованной у природы. Человек попадал в рационализированную область исчисления.

С появлением мегатехники господствующее в обществе меньшинство создает некую единообразную, всеохватную и выходящую за пределы земли структуру, предназначенную прежде всего для автоматической работы. «Если верить современным интерпретациям роли человека, поступающим со стороны технократов, присущие ему функции в будущем окажутся либо поглощены машиной, либо строго ограничены и подвергнуты контролю в пользу обезличенных коллективных организаций. В значительной степени такая интерпретация была связана с ошибочным сочетанием свойственного данному обществу типа механического процесса с необоснованным чувством растущего морального превосходства» МамфордЛ. Миф машины. М., 2001. С. 9--10.. Все усложнявшаяся со временем «машина власти», нуждаясь в соответствующей сакрализации, выстраивала для этого все более сложные идеологические обоснования.

Уже эзотеристская традиция Каббалы связывала число с некоей духовной или космической силой. Создание алфавита и изображение чисел приравнивалось к творению мира. Опираясь на закон аналогии и соответствия между различными планами Вселенной, каббалисты рассматривали форму, число и ценность букв и чисел не как алгоритм, а как реальные силы.

Пифагор, размышляя об этом, говорил, что всё в мире существует через число и что число определяет чистые и простые добродетели разных существ. Боэций был убежден в том, что расположение вещей имеет в качестве необходимого принципа связь чисел: сами числа содержат в себе возвышенные добродетели. «Силы, связанные с числами, столь восхитительны, настолько эффективны, что эти числа являются самыми... соответствующими небесным вещам и божественным идеям. Весьма высоко эпическое значение чисел ставил и Платон. Но и он, и Августин считали, что в числах имеется некая скрытая добродетель, действенность которой знаменательна как для добра, так и для зла См.: Папюс. Наука о числах М., 1998. С. 77--80..

Наука в своем чистом виде и множестве прикладных форм может содержать в себе оценки, связанные с предсказанием и контролем. «Наука как таковая может быт ангельской или дьявольской» (Г. Беккер).

Но homofaberоказался человеком поверхностным, его ум был прикован только к немногим известным предметам и нескольким грубым геометрическим формам: для него даже такая божественная форма, как сфера, не имела центра, будучи по-прежнему только реализацией «места, соединяющего две округленные ладони» (Г. Башляр). Человек творящий вполне может оказаться в области темных сил, расположившись там вместе со своей техникой.

Человеческая составляющая в мегамашине одновременно питала ее иррациональные качества и настойчиво требовала принятия рациональных решений. Внедрение технических начал и принципов, которые со временем оформляются в науку и специальное знание, только усугубляло этот разрыв. Вместе с тем нарастающая усложненность мегамашины требовала централизации управления, когда наряду с рациональным техническим обоснованием происходила иррациональная сакрализация управляющего центра, на роль которого все более претендовали государственный аппарат и вождь. Наука как символическая конденсация последовательной рациональности считалась ценной прежде всего потому, что обещала обществу легкое достижение нерациональных и даже иррациональных целей (Г. Беккер). «В наши дни доестественное полностью вытеснило сверхъестественное, но удивительно наблюдать, как часто различие между ними стирается уже при жизни вождя», ему приписывается сверхъестественная сила, секуляризация, порождая новую сакрализацию, вызывает к жизни идолократию, позволяющую говорить о классовом сознании, национализме или демократии как о религиях» Беккер Г. Современная теория священного и светского // Современное социологическая теория. М., 1961. С. 215--216..

Сосчитать -- это означает продемонстрировать власть над элементами цифровой реальности. В выборе подсчитываемых объектов субъект уже демонстрирует свою избирательную волю, оценивая их в качестве однородных. Реальная власть статистики, господствующей техники XVII в., была заключена в такой избирательности, осознанно или неосознанно влияющей на результат. Статистические данные не проверяют, им верят. Поэтому государственная власть, стремясь сделать статистику своей монополией, с трудом терпит независимые от нее статистические исследования. Кто считает, тот и управляет процессами. Все политические технологии с древнейших времен вращались вокруг процедуры подсчета. Управленческие технологии -- это манипуляции с цифрами.

В XVII в. выпестованное государством в своем лоне научное математическое мышление разрывало все прочие сплетения -- колебалась и бледнела не только прежняя теологическая картина мира, но менялось внутреннее видение мира, поскольку его постижение «было преисполнено основными аксиомами этого геометрически-математического видения мира, движущегося между точкой и бесконечностью».

Эта новая догматизация политических властных образований, проблематика глубины, появления математической картины мира подрывала условности вновь сформированного, «сознательно напоенного редогматизированным христианством» классического и барочного общества. Паскаль замечал: «Все общества, так же как и государство, не что иное, как обычай, дурной компромисс, чтобы избежать хаоса», справедливость есть только то, что значимо, мода определяет как удовольствие, так и справедливость. «Поскольку справедливость нельзя было насильственно сделать, сделали справедливым насилие, чтобы справедливость и насилие шли рука об руку», следовательно, справедливостью называют то, что вынуждены соблюдать: всё колеблется вместе со временем. И это говорит великий математик и изобретатель суммирующей машины¹¹.

У пифагорейцев «великая монада» (единица) творчески воздействует на творческую «диаду»: как только она проявляется, первоначальный принцип становится двойным, неделимая сущность, неисчерпаемая бесконечность и земная, проявляющаяся субстанция. «Один есть аллегория активности, а два -- объект, с которым осуществляется действие: матери, природы, мира. Продукт этого диалектического единства, активного и пассивного, который вводит разрыв в полноту бытия, есть феномен сотворения мира. Число 3 -- ключ к аналогии между макрокосмом и микрокосмом: арифмология представляется идейным истоком современной компьютерной двоичной системы». (Машины, состоящие из ряда переключающих устройств, где включение последующего переключателя зависит от действия определенных комбинаций соединенных с ним предшествовавших переключателей, включающихся в то же самое время. Эти действующие по принципу «все или ничего» машины называются цифровыми машинами (Н. Винер «Кибернетика и общество»).)

Магия чисел питала науки об обществе верой в познаваемость мира, над которым она давала человеку власть. Число становилось рациональным основанием политического. Могущество «машины власти» возрастало пропорционально количественному накоплению государственной мощи (расширение территории, возрастание численности населения, рост капиталов и т.п.). Поэтому вся наука Нового времени базировалась на математическом принципе, и эта вера в число сохранялась слишком долго: математическое знание стало ассоциироваться со знанием вообще. И если знание становилось «силой», в этом прежде всего была заслуга математики.

Числовая комбинаторика за период от Средневековья до Нового времени сформировалась в законченный инструмент, обеспечивавший для первой технической революции отвлеченные абстрактные языковые формы, которые тем не менее сохраняли в себе некий вещественный и конкретный магизм, присущий еще временам тотемизма. Гимном политической жизни в платоновском смысле и манифестом Нового времени стал призыв Кампанеллы, обращенный к Пико делла Мирандола: «Оставить библиотеки и обратить к миру жажду действия». Священное существует повсюду, но лишь постольку, поскольку неизбывны человеческие масштабы (Альберти). Град человеческий точно соответствует природному ритму, и в нем соблюден единый масштаб, присущий универсальной связи человека с миром. Но рядом с этим гуманистическим призывом у Леонардо проявляется стремление свести все явления к их простейшему строению, которое в конечном счете является математико-механико-машинной структурой. Налицо машина- человек, машина-животное, машина мира. Движителями этих машин по-прежнему еще являются духи, духовная способность, т.е. сила понимается как нечто нетелесное, но физическое, сам по себе дух не может управлять, потому что если дух -- нетелесное качество, то это пустота, а пустоты нет в природе (Леонардо).

Возрождение предлагало свой вариант арифмологии: божественные хронократоры как божественные начала отдают распоряжения силам, правящим стихиями. Вместо небесной механики мы находим мифологию, вместо математических расчетов и количественных отношений мы встречаем приказания и заклинания, нападение и защиту, литургию и риторику Вебер А. Избранное: кризис европейской культуры. СПб., 1999. С. 414--415. См.: Гарэн Э. Проблемы итальянского Возрождения. М., 1986. С. 224, 250--251, 341..

Джамбаттиста Вико считал саму математику совершенно познаваемой, поскольку она создана человеком, хотя и не имеет определенного отношения к действительности. Природа же совершенно непознаваема, зато она непосредственно соотносится к действительности: в «новой науке» он находит совпадение научной обоснованности и реального мира, но это и есть история. Б. Рассел считал, что представление о том, что общество более познаваемо, чем природа, было возрождено позже В. Дильтеем, М. Вебером и В. Зомбартом: общественная организация представляется естественным и эволюционным процессом, в котором принимают участие человеческие существа; накапливая традиции, они могут развивать формы общественной жизни. И «быть может, самая слабая черта XVIIIв., -- полагал Альфред Вебер, -- то, что он так и не преодолел глубочайший разрыв между рожденными из чистой человечности идеальными тенденциями преобразования жизни и государства и брутальным идеализмом власти государств этого времени. Этому стремлению государств к власти идейно почти не была положена узда. Ему представляли, не освещая его глубоко, пребывать в границах посредством случайно примененного механизма европейского равновесия» Вебер А. Указ. соч. С. 123.. Его слабость заключалась в том, что непосредственное видение трансцендентных сил, светлых и темных, уже скрытых математическим мышлением XVIIIв., распылялось в его идеальном постижении, делая мыслительные образования «пустыми и призрачными».

1. Магия -- первая технология власти

«Царство количества» Рене Генона и «информационное общество», как представляется, вырастают из одного корня. Подсчитать что- либо -- означает установить над этим собственную когнитивную власть схемы: «числа отчасти становятся материей» (Фома Аквинский).

По замечанию Мирчи Элиаде, вообще «сделать» нечто -- значит познать логическую формулу, с помощью которой это нечто может быть изображено или самопроизвольно стало бы явным. Так ремесленник становится знатоком секрета, т.е. магом. Людям Ренессанса и технологического обновления Европы магия некогда казалась чем-то несовместимым с техникой; Томмазо Кампанелла даже считал их сестрами -- магия служила настоящим стимулом для технологического завоевания мира См.: Димитриев И. С. Неизвестный Ньютон. СПб., 1999. С. 159..

И магическое действие достаточно долго занимало центральное положение среди всех видов человеческой деятельности. К такой оценке склонялись Марсилио Фичино и Джованни Пико делла Мирандола; Френсис Бэкон был обязан магико-алхимическим наставлениям предшественников, когда определял науку как силу и активное действие овладения природой. И уже Лейбниц от Луллия до Бруно идет по следам каббалистических таинств в поисках логического ключа, который открыл бы все тайны, даже Декарт обращался к Луллиевым расчетам, чтобы найти наконец «чудесное основание» для искусства решения всех вопросов Герметизм, магия, натуральность для европейской культуры. М., 1999 ; Вебер А. Указ. соч. С. 414--415. 23--25.. Кампанелла был уверен, что все науки, исследуя структуру реальности, пользуются магией в той мере, в какой она является практической деятельностью, преобразующей природу, включаясь в игру ее законов посредством технической изобретательности, способной действовать в ней.

И человеческое общество на всех своих уровнях представляет не что иное, как магию в действии: ведь каждое существо, которое вовлечено в магические отношения, участвует в некоем магическом процессе. Манипуляторы же, постигнув этот механизм, понимают, что «мир есть не что иное, как слепок автоматической линии», он наблюдает за всем этим, чтобы извлечь пользу.

Но в этой новой реальности сам процесс развивался уже только ради процесса. Экономика как таковая, цель и смысл существовали лишь в воображении, бесформенные и утопические, а «на переднем плане воцарились флора и фауна производящих монад, все спряталось за функции и формулы. Это был конец природы и конец истории. Прежние реалии -- пространство и время -- только функции формул... Даже такие наиконкретнейшие силы, как государство и общество, оказались механизмом, в сути своей непостигаемым этаким процессом в себе» Бенн Г. Признание в экспрессионизме // Двойная жизнь. М., 2011. С. 316..

За законами подобия и сходства всегда существуют некие магические силы, за силами -- магическая среда, а за ней -- уже демонология, связанная со сверхъестественной силой. Здесь речь уже шла о власти, о магическом потенциале, о мере интенсивности особой сверхъестественной силы -- маны, которая отчасти предшествует магическому ритуалу, а отчасти создается в его ходе, постоянно актуализируется магом См.: Мосс М., Юбер А. Набросок общей теории магии // Мосс М. Социальные функции священного. СПб., 2000. С. 188--189.. Мана может быть как коллективной, так и индивидуальной, пронизывая вещи

и людей, подобно гипотетическому «эфиру», который имел столь важное значение для физиков еще в XIX в. (Так, акты обмена актуализируют чувство собственности отчуждаемых вещей, поскольку право собственности в этом плане происходит от сочетания проникновения вещей маной субъекта и его отношений с другими, которые состоят в отчуждении и передаче этих вещей Гурвич Г. Д. Магия и право // Философия и социология права. СПб., 2004. С. 544..) Повсеместное присутствие маны как властной среды делало ее универсальной энергией для управленческих технологий. Маг воздействовал на объекты целенаправленно и технически рационально, полагаясь на «симпатическое» взаимодействие вещей и людей: чтобы понять и подчинить другого, нужно «войти в него».

У Джордано Бруно процесс влияния на людей и общество непосредственно или через обращения к «могущественным невидимым существам» -- демонам и героям -- обозначен как «связывание». Бруно впервые разработал концепцию магии, рассматривая ее как науку и психологический инструмент для манипуляции как массами, так и отдельными людьми: «Знание соответствующих связей позволяет магу осуществлять свою мечту стать владыкой мира; он сможет когда и сколько угодно повелевать природой и человеческим обществом». Если «Государь» Макиавелли был предтечей политического авантюриста, то маг из бруновских «Связей» оказался прототипом будущих обезличенных массмедиа, глобальной манипуляции и «механизмом по промыванию мозгов», осуществляющим оккультный контроль над массами. Он принимает в расчет всю совокупность ожиданий для того, чтобы создать тотальную иллюзию «каждому свое». Да и сам Бруно не очень-то заботился о защите человеческого достоинства, признавая единственное право, которое принадлежит ни Богу, ни людям, но самому манипулятору Кулиану Й. П. Эрос и магия в эпоху Возрождения. СПб., 2017. С. 203--205..

Настоящий маг должен был уметь приводить в порядок, корректировать, направлять фантазию, распоряжаться ею по собственной воле. Мастер памяти сам создает фантазмы и руководит своими эмоциями, чтобы не превратиться из «господина в раба», поэтому он должен отличать данные, полученные из фан

тастического источника, от тех, что переданы от органов чувств, отличать воображаемое от осязаемого, ведь все вокруг поддается манипуляции. Для манипулятора открыты все пути, чтобы создать любые связи: надежду, сострадание, страх, любовь, ненависть, негодование, гнев, пренебрежение к жизни и смерти. Бруно выделяет главные источники связи, «связь связей» -- эрос, воображение, веру. Маг использует естественные склонности и влечения, чтобы создать длительные связи и подчинить человека или группу воле манипулятора Кулиану Й. П. Указ. соч. С. 310--312.. (Накануне Второй мировой войны, в июне 1939 г., ведущие авторы таинственного «Коллежа социологии» дали утвердительные ответы на анкетный вопрос одного из авторитетных журналов: «Всегда ли были на Западе руководители сознания?» Аспекты политической магии могли быть самыми разнообразными Коллеж социологии. СПб., 2004. С. 495--513..)

«Привязать проще тех людей, у которых меньше всего знаний. Особенность их души такова, что она раскрывается и пропускает ощущения, вызванные техническими приемами и методами воздействия, и гораздо легче манипулировать многими, чем отдельным человеком». (Актуальность этих проблем очевидна. «Маг сегодня занимается общественными связями, пропагандой, изучением рынка, рекламой, информацией, дезинформацией... Напрасно историки сделали вывод об исчезновении магии с развитием точных наук», -- полагал Й. П. Кулиану.) Наука всего лишь заменила часть магии, явившись продолжением ее мечтаний и стремлений, только уже с помощью технических средств... Самолет и компьютер лишь осуществили обещания, которые магия когда-то сформулировала... Можно сказать, что технология есть демократическая магия, позволяющая всем пользоваться «необыкновенным возможностями, которыми хвалился маг» Кулиану Й. П. Указ. соч. С. 226--227..

Ньютоновская сила притяжения вполне может быть сопоставима с принципом «взаимной симпатии» вещей, который является основополагающим для магической техники. Взаимосвязанность и взаимодействие предметов отмечает научное исследование, полагая этот принцип за свою аксиому: «Тела своими теперешними состояниями обязаны другим телам вне их, что при устранении окружающих тел они перестают быть тем, чем они нам представляются» (Джон Локк).

Пустого пространства не существует -- и Декарт и Ньютон это утверждали. «Невозможно себе представить, чтобы грубая неживая материя могла бы без посредства чего-то такого, что не является материальным, действовать и влиять на другую материю без взаимного контакта» (И. Ньютон): рождалась идея «тонкой материи», идущая от «эфира» физики стоиков. Обнаружить эту связку между небесными и земными сферами казалось возможным с помощью математики, которая понималась как универсальная наука о порядке вообще, об отношениях и структурах См.: Дмитриев И. С. Указ. соч. С. 83--108..

Хотя власть всегда приходит извне, как власть некоего целого, она конституируется в поступках и действиях и тех, кто ее осуществляет, и тех, на кого она направлена. Но постепенно власть концентрируется в руках немногих или одного. Тогда власть, как это имеет место в тирании, может стать просто вожделением одного. Между магами и властителями происходит разделение власти, и этот результат был уже заложен в самих магических техниках властвования и управления. Как писал Д. Фрэзер, маги, ставшие царями, постепенно превращались в царей-жрецов и в живых царей-богов, и именно в момент вытеснения магии на второй план каста профессиональных магов начала поставлять обществу ученых. Магия, порождая царскую власть, появилась в новой роли благодетеля человечества, поскольку она разбила «застойную, имевшую плачевные результаты однородность геронтократии и по инициативе царей-магов допустила изменения», которые по «фантазиям деспотов-магов могли освободить человечество от рабского служения традиции».

Могущество мага не выходило за пределы управления имманентными сверхъестественными силами, с которыми он мог сам отождествляться, создавая их частично: царь же, «живой бог», являлся только посредником сакрального, высшей силы, и даже когда царская власть превращалась в жреческую функцию, имевшую основание в религии, магия продолжала со своими обрядами проникать в ее основания Цит. по: Гурвич Г. Д. Указ. соч. С. 518--519, 523.. (Как полагал Поль Ювелен, «магия превращалась в юридическую технику частного права, признанную даже социальным правом», поскольку магия оказывала помощь в самофункционировании договоров и обязательств. «Под названием процедуры и разбирательства понимались по большей части жертвенные ритуалы; эта техника лишь подразумевала волю богов: то боги напрямую открывали свою волю в праве через оракулов и ордалии, то они открывали ее косвенно, используя в качестве посредников старейшину, мудрецов, судей, жрецов и царей. Юридическое пророчество, божественное повеление и табу не ограничивались подтверждением права на прошлое время; они имели тенденцию к фиксированию правоположений на будущее в качестве общезначимой нормы» (П. Ювелен).

При нарушении права собственности или договора магическое проклятие с большей силой действовало на оспариваемую или украденную вещь, чем на нарушителя права. Магические санкции пронизывали процедуры юстиции и репарации. Nexum римского права являлся одновременно магической и юридической связью. Обязательство означало связывание церемониями или магическими формулами, а магико-юридическая связь в момент своего расторжения знаменовала установление магического равновесия. Магией пользовались для того, чтобы связать стороны, участвующие в договоре, -- каждая из сторон в определенных условиях заранее допускала возможность подвергнуться проклятию. Магическое влияние проявлялось также в клятве, «данном слове», выражавшееся в разных символических формах и в письменном договоре, где «букве, написанным словам приписывается действительная магическая сила». П. Ювелен даже полагал, что религиозно-магические элементы проявляются при анализе источников таких понятий публичного порядка, как суверенитет, публичная власть, государство, на которых и покоится право Цит. по: Гурвич Г. Д. Указ. соч. С. 526, 529--530..

Действие власти на другого человека всегда проявляется в форме детерминации. Власть полагает в нем мотивы: или прямые мотивы, «обусловленные самостоятельно пережитой силой полезности, истины, красоты, святости», или косвенные, вследствие того, что пред- найденный им в опыте фактический контекст мотивации благодаря как бы техническому их включению в духовное взаимодействие, используется как рычаг «для целей, представляющих ценность для обладателя «власти». «Человек власти» использует известное положение «Знание -- сила», чтобы господствовать над людьми при помощи общественной техники Шпрангер Э. Формы жизни. М., 2014. С. 188--189..

Власть мага приводится в действие с помощью ритуала и заклинаний: тогда слово уже перестает быть лишь словом и физически выражает сущность вещи, которую оно называет. Магия -- это в принципе наука слова, эти слова и символы призваны конденсировать физико-космические энергии. Маг же должен полностью слиться со своими действиями, и совпадение это отнюдь не символическое, оно призвано стать реальным и действенным. Корнелий Агриппа пояснял: священные обряды, ритуал, который их окружает, обладают такой силой, что даже если они остаются непонятными и не наблюдаются пристально, они не становятся от этого менее эффективными при условии, что они исполняются с верой. И «математика необходима магии и во многом с ней связана до такой степени, что тот, кто изучает одну, не опираясь на другую, становится на путь безысходности» («Небесная магия») Цит. по: Натаф А. Мэтры оккультизма. СПб., 2002. С. 61.: всякое политическое действие, каким бы рациональным оно ни было, всегда проникнуто элементами магии.

2. Победа функции

Эудженио Гарэн полагал, что научная рациональность принадлежала скорее теологии, чем вырастающим из нереальности зла импульсам, которые «давили на бастионы порядка» и испускались магией, культивировавшей их, исследующей, испытывающей и пользующейся ими. Рассудочные же структуры теологизированного видения мира и крайний рационализм разрушали реальность, противопоставляя логические, понятийные, четкие рамки подвижной зыбкости жизни: «однообразность, суровость законов против абсурдности чудес». Магико- астрологическая традиция постулировала связь и единство всего так, что «сияние наиболее отдаленной звезды отражается в любом, даже самом скрытом месте мироздания». В поэтике Кампанеллы и Бруно единство жизненного порыва, являющегося одновременно формой и материей мира, описывается как истечение энергии, которая создает свои порядки и их же перестраивает, когда познание и поступок совпадают, а наука ставится на службу бесконечного магического предобразования всего Гарэн Э. Указ. соч. С. 343--344..

«Картина мира, сущностно понятная, означает не просто картину, изображающую мир, а мир, понятый в смысле такой картины». Сущее становится сущим, когда оно поставлено представляющим и устанавливающим его человеком. «Миру, который стал картиной, свойственно быть новым» (М. Хайдеггер), поэтому основной процесс Нового времени -- покорение мира как картины. Но как только рационалистический «гигант планирования, расчета, организации» превращается из количества в собственное качество, тогда все это подлежащее расчету, становится расчету не поддающимся: «Неподотчетность невидимой тенью нависает над всеми вещами в эпоху, когда человек стал субъектом, а мир картиной» Хайдеггер М. Время картины мира // Время и бытие. СПб., 2007. С. 73..

Но даже если весь мир до самых своих основ и будет перестроен техникой, для которой характерна безудержная специализация, то это вовсе не значит, что тем самым будет решена хотя бы одна из важных проблем, стоящих перед человеком. Техническое развитие может и должно иметь границы. Под натиском техники может начаться движение к новому миру устойчивости и границ, новому классицизму действия и господства, где «смыслы высшего порядка будут передаваться посредством нового интегрированного механического языка».

«Теперь же ищут дешевых решений... которые тешат иллюзиями о возможности предотвратить катастрофу путем переговоров и обсуждений; в рамках категорий «договора и общества» молчаливо подразумевают выработанную рационалистической и просветительской антропологией идею о якобы добром от природы человеке» Эвола Ю. Указ. соч. С. 108--109.. И если человек, который «по натуре добр», вдруг предстал злым, то в этом стали видеть вину среды и общества. Все стало приближаться к некоему усредненному типу человека, ничего великого и выделяющегося. «Человек добр, но в нем нет ничего героического, на него уже не возложена ответственность, он должен быть практически полезным, целесообразным»... Обесценивается все трагическое, все судьбоносное, все иррациональное, действительным признается только доступное, понятное. «Человеку не надо ни за что бороться. Это за него делают общество, партия, народные массы». Все страдания можно победить гигиеной и социальными методами. С другой стороны, все творения подвластны науке.

Две эти идеи разрушали все прежние взаимосвязи, саму субстанцию, обесценивали все ценности -- это и был настоящий нигилизм XIX в.: «Видовая субстанция стремится к выражению, перескакивает через всю промежуточную идеологию и непосредственно и неприкрыто овладевает техникой, в то время как цивилизация... обращается вспять, к мифу» См.: Бенн Г. Указ. соч. С. 289--291..

М. Хайдеггер называл «поставом» притязания, побуждающие человека к тому, чтобы противостоять природе посредством современной техники. По его мнению, вся физика Нового времени есть предвестник «постава»: представление предметности теперь задается, но не факт, что природа «остается могущей быть поставленной в качестве системы информации», бездумное приведение техники в движение или бесполезное ее восприятие сопровождаются исчезновением истины в некоем «правильном»: постав делает «сокрытым не только предшествующие формы открытости», но искажает саму истину.

Физика Нового времени становится проявлением, манифестацией воли, которая откровенно стремится к господству над миром: О. Шпенглер заметил, что внутри барочной философии европейское естествознание существует как бы само по себе. С самого начала естественные науки стали не служанкой теологии, а «прислугой технической воли к власти и только потому -- математически и экспериментально ориентированной, в основе своей практической механикой» Шпенглер О. Закат Европы. М., 1998. Т. 2..

Новоевропейская «механическая экономика», сплошной машинообразный расчет всякого действия и планирования в своей безусловной форме требует нового человечества, выходящего за пределы прежнего человека, полагал М. Хайдеггер. Недостаточно обладать военной техникой и людьми, способными ее обслуживать, недостаточно даже просто овладеть техникой, словно она есть нечто в себе безразличное, потустороннее пользе и вреду, строительству и разрушению. «Требуется такое человечество, которое в самой своей основе сообразно уникальному существу новоевропейской техники и ее метафизической истине», которое дает существу техники целиком овладеть собой. На это способен только ницшеанский «сверхчеловек», который нуждается в машине для безусловного господства над Землей Хайдеггер М. Время и бытие. СПб., 2007. С. 179--180..

Фридрих Юнгер обратился к анализу понятия «постав», использованного Хайдеггером для обозначения не аппарата и организации, а для некоего предварительного условия, которое делает всякое техническое обустройство и оборудование возможным. Ф. Юнгер в этой связи подчеркивает различие, существующее между «вещностью» и «предметностью»: «В правовом смысле предмет -- это нечто, что предполагает наличие лица, так же как существенность самого лица подразумевает, что ему противостоит некий мир предметов. Вещное право является обязательным коррелятом права личности: предметы возникают из спора, спор (речь здесь идет не о каузальной связи) есть «причина предметов». Предмет оказывается интенсификацией сказанного, поскольку сказанное в споре является причиной возникновения предметов и предметности, есть нечто, что основывается на сказанном о предметах» Юнгер Ф. Язык и вычисления // Язык и мышление. СПб., 2005. С. 51--55..

В «машине власти» исчезает или становится невидимой ее субстанциональная составляющая. Между техникой и человеком теряется различие. Первичной становится функция. Технологии власти исключают из сферы своей деятельности моральные и умозрительные (метафизические) элементы: власть заменяет свое лицо маской (Э. Канетти).

«Становясь предметами, вещи расстаются со своей хрупкой и мимолетной жизнью, со своим своеобразием, ведь в понятии «предмет» уже присутствует лишение лица». Предметы противостоят лицу, тогда как вещи обладают еще свободной от каких бы то ни было различий между лицом и предметом собственной тайной и жизнью. «Предметы же, как гласит одна юридическая дефиниция, суть отграниченные телесные фрагменты окружающей человека природы». Юристы используют понятие «объект» как обозначение для сведенной в понятие всей совокупности предметов определенного рода и ставят его выше предмета. В объекте исчезает вещь и ее вещность. И вещи, предметы, объекты исчезают всюду, где появляется функция. Власть функции и предприятия, индексирующего функции, велика, предприятие захватывает все более обширные области, «его пункты управления контролируют все большие и большие площади», реализуется некий универсальный рабочий план, задуманный в планетарном масштабе: «Всю область кибернетики можно понимать как функционально упорядоченную, поэтому распоряжаться ею будут функционеры» См.: Юнгер Ф. Указ. соч. С. 63--64..

Технические достижения все более предстают как главный знак высшего положения человека в бессмысленном и хаотическом мире. Технический прогресс на уровне потребления благоприятствует определенной пассивности индивида и развитию ресентимента. «В момент истории, к которому мы подошли, -- полагал Г. Марсель, -- становится очевидным, что как только техника, на которой зиждется цивилизованная жизнь, отступает, тогда с поразительной скоростью происходит возврат к варварству, опирающемуся на разум».

Техника и функционализм -- две взаимосвязанные части одного и того же зла. Освобождение технического начала превращает то, что вначале определялось как средство, в самостоятельную цель. Злоупотребление техникой рискует привести к настоящей охлократии. Зависимость техники от технологии сопровождается уменьшением межличностной солидарности между людьми и «все больше и больше -- между «недочеловеками», т.е. между такими существами, которые все больше сводятся к собственно функции, на полях которой реализуются развлечения с изгнанным из него воображением. Становясь все больше зависимым от техники, индивид уже неспособен освободиться от того ансамбля предупреждений, которые предстают как соблазны» См.: Марсель Г. Люди против человеческого. М.-СПб., 2018. С. 62--69..

Нумерация, «оцифрование» является свидетельством того, что утрачена самостоятельность предмета и индексируются уже не вещи, предметы и объекты, а отношения. «Предприятия -- это система индексации, оно есть то, что возникает тогда, когда исчезает самостоятельность предметов. Нумерация -- составная часть самого метода, называемого нормированием или стандартизацией»: вступив на этот путь, вещи, предметы и объекты исчезают. Происходит это потому, что они индексируются по их отношению к определенному предприятию, сущность машины полностью открывается, когда она теряет силу предметной самостоятельности, когда она полностью подчиняется планированию, стандартизации и автоматизации. «Мы окружены механизмами и при их включении представляем собой систему индексации, предприятия индексируют нас самих: включая и выключая механизмы, мы устанавливаем определенные отношения с предметами», эти отношения функциональны, в этом процессе есть «нечто чуждое нам и даже зловещее, к тому же сегодня никому не ясен его масштаб. Зловещим в нем является то, что исчезновение предметов влечет за собой и исчезновение личности» Юнгер Ф. Указ. соч. С. 59--61..

Ф. Юнгер задается вопросом, не содержит ли в себе любое мыслимое исчисление одновременно и инструкции по собственной эксплуатации? Пропаганда, реклама -- не что иное, как голос предприятия, индексирующего отношения. Языком распоряжаются как инструментом, это -- способ потребления, расходования. Чудовищная мощь процесса расходования осознается немногими... Наши старые надежные порядки разрушаются. Разрушается порядок собственности, порядок взаимоотношений людей и предметов. Вместе с ним зашатался и весь основанный на этом личностно-предметном отношении правовой порядок, а с ним -- весь государственный порядок... Зашатались все существующие сообщества. Можно ли понимать государство как центральный пункт некоего предприятия или систему индексации отношений? Как автоматически функционирующий механизм, предполагающий наличие лишь функций и функционеров? «Человек индексируется предприятием, рассматривается им с точки зрения функционирования аппаратуры и организации труда».

Этот автоматизм характеризуется исчезновением границ. Но там, где исчезают границы, рождается страх, страх -- это не что иное, как потеря границ, потеря дистанции Юнгер Ф. Указ. соч. С. 65--66.. «В наше время только одна область техники не выказывает симптомов упадка, что явно выдает ее принадлежность к иной, более значительной системе отсчета..». Мы имеем дело с одной из тех «материальных революций, которые совпадают с появлением новых рас, успешно овладевающих магией новых средств» (Э. Юнгер).

Технику как совокупность приобретенного (в противоположность врожденному) от механики (сложного изготовленного объекта) отличает то, что технические устройства не являются ни телесными системами, ни механизмами. Так, даже наша письменность -- уже это, конечно, техника Дебре Р. Введение в медиологию. М., 2000. С. 59..

3. Техника в политике

У Паоло Маттиа Дориа, автора концепции «добродетельной политики», близко стоявшего к идеям Вико, геометрические сущности образуют «универсальную математику» и всеобщий обычай рода человеческого. Математика здесь выполнят функции здравого смысла, о котором говорит Вико, и «вводит реальные различия в видимость чувственного мира», тем самым приготавливая твердую почву для совместной жизни людей...

Дориа был уверен, что политическое управление не может быть отдано на откуп «ученым практикам с их гипотетической метафизикой (у картезианцев) и коммерческой политикой меркантилистов: для управления государством недостаточно только благоразумия». (За спиной «торгашей» Дориа маячит несколько загадочный силуэт «политических каббалистов», которых нельзя наделять политическими полномочиями из-за их сугубо «механического строя мышления» См.: Иванова Ю. В., Соколов П. В. Кроме Макиавелли. М., 2014. С. 109--110, 112--113..) Практический платонизм вступает здесь в конфликт как с коммерческим республиканизмом, так и с естественно-правовыми теориями эпохи.

Машинная техника есть самостоятельное видоизменение практики такого рода, что практика начинает требовать применения математического естествознания (М. Хайдеггер).

Все процессы для того, чтобы их можно было представить в качестве природных, должны быть заранее определены в пространственно-временных величинах движения. Гипотезы развертываются из основополагающей схемы природы и вписаны в нее. Современный исследовательский эксперимент есть не просто наблюдение, а метод подтверждения закона в рамках и на службе определенного объекта природы: «Наука Нового времени коренится и вместе с тем специализируется в проектах определенных предметных сфер» Хайдеггер М. Время картины мира. С. 60--66..