Специфика развития изучения ментальности в России

Размещено на http://www.allbest.ru/

Введение

Менталитет является важным феноменом культуры, и проявляется в различных сферах существования народа. Именно в нем заключается вся уникальность образа жизни, мышления, а так же психологического склада характера, которые формируются на протяжении сотен лет. Находясь в постоянном взаимодействии с окружающей средой, менталитет, с одной стороны испытывает ее постоянное влияние, с другой способствует адаптации к ней. В виду этого, на лицо необходимость понимания, сохранения и рационального использования столь сложного культурного явления. Важность исследования данного вопроса диктуется и необходимостью развития цивилизованного общества. Так же это необходимо для воспитания человека, не только как гражданина, в социологическом смысле этого слова, но и как гармоничного представителя своей культуры, не травмированного потерей самоидентичности. Изучение менталитета особенно важно в современных условиях, когда процесс глобализации проявляет себя достаточно агрессивно, угрожая размыванием уникальности той или иной культуры.

Слова менталитет и ментальность в настоящее время все больше и больше становится на слуху. Зародилось это слово достаточно давно в Англии в 17 веке, правда до двадцатого века оно еще ощущалось как неологизм. Проблемой менталитета и ментальности занимаются многие ученые разных областей в течение долгого времени.

Большой интерес к этой проблеме связан с повышением интереса к изучению самой культуры в разных ее проявлениях. Как верно замечено было В.А. Щученко: «Культура исторична в самом точном значении этого слова и наследие - важнейшая предпосылка самого исторического существования культуры». Щученко В.А. Менталитет русской культуры: актуальные проблемы его историко-генетического анализа. С.1. Вот почему разработка истории ментальности, как интегральной части социальной истории, так обширно развернулась в ХХ веке.

В нашей стране жесткие идеологические барьеры, отделившие советскую историографию от всех новых тенденций мировой науки, неприкрыто враждебное отношение к немарксистской историографии, воинствующее сектантство, приводящее к нежеланию осваивать ее положительный опыт - все это обрекло советский историков на отставание и провинциализм в изучении данной проблемы. Но в отличие от нас на западе проблема изучения ментальности выросла в первостепенную задачу исторического знания.

Но с другой стороны из этого совсем не следует, что отечественные историки индифферентны и к самой тематики и в целом к новым тенденциям мировой науки. Напротив, именно рассмотрения круга работ современных авторов, так или иначе связанных с изучением ментальности, анализ методических вопросов, поднимаемых в них, самой тематики обнаруживает поразительную устойчивость при всей прерывистости ее проявления тенденции формирования нового качества исследовательского мышления и тем самым органическую включенность отечественной гуманитарной науки (во всяком случае части ее представителей) в общие процессы становления современного научного знания и выработки адекватного ему исследовательского инструментария. В становлении этой области отечественной науки ключевую роль сыграл А.Я. Гуревича, который в советский период был одним из виднейших исследователь истории ментальностей. Продолжатель и популяризатор наследия школы «Анналов». Виднейших исследователей менталитета и истории ментальностей в двадцатом веке.

Объектом данного исследования является проблема изучения современных исследований в области изучения ментальности. Анализ трудов современных авторов, продолжающих взращивать научное дело А.Я. Гуревича.

Цель работы - рассмотреть и охарактеризовать специфику развития изучения ментальности в России на основе различных материалов, представленных в работах исследователей, которые занимаются её изучением.

Сложность данного исследования заключалась в том, что окружало научное творчество А.Я. Гуревича. В советский период у А.Я. Гуревича были сложные отношения с руководством партии, в частности это было связано с нашумевшей историей вокруг его книги «Проблемы генезиса феодализма». Гуревичу в течении почти двух десятилетий было запрещено: выезжать на запад для чтения докладов или лекций; иметь собственный сектор или кафедру; иметь официальных учеников, аспирантов; стоять во главе журнала, вообще как-то институализировать свою научную школу. В связи с этим как таковая научная школа А.Я. Гуревича сложилась в течение последнего десятилетия.

Интерес данного исследования был обращен к таким коллегам и ученикам Гуревича как: Ю.Л. Бессмертный, А.Л. Ястребицкая, В.П. Дракевич, Ю.Л. Юрганов, Л. Касьянова.

Таким образом, посредством последовательного описания трудов, выше представленных авторов, посвященных исследованию данной темы, происходит осуществление задач поставленных в данной работе.

Актуальность данной проблемы состоит в том, что изучение ментальностей способствует более глубокому познанию взаимоотношений между человеком и обществом, межу социальной историей и духовной основой общества. А в настоящее, сложное для России время проблема правильного изучения своего наследия, как никакая первостепенна для правильности выбора дальнейшего, политического, социального и духовного пути.

Менталитет и ментальность в концепции А.Я. Гуревича

Прежде чем перейти к рассмотрению непосредственно современных исследований в области ментальности, необходимо выделить основные положения концепции ментальности А.Я. Гуревича, которые являются отправной точкой для изучения ментальности в современной России.

Постижение хода исторического процесса едва ли может быть полным и убедительным, если историки игнорируют мысли и чувства людей, их миропонимание, которым они руководствовались в жизненной практике. История понимается как диалог современности с прошлым, как перекличка индивидов и культур в «большом времени», с необходимостью предполагает включение в сферу исторического анализа содержание человеческого сознания на всех его уровнях. Познание истории, конечно, не сводится к изучению сознания, но оно неизбежно его предполагает. По мнения Арона Яковлевича Гуревича исследование ментальностей, перебросит мостик над пропастью, создавшейся в результате размежевания социальной истории и духовной жизни. Как верно он заметил в современное время: «История высказываний великих людей потеснена историей потаенных мыслительных структур, которые присущи всем членам данного общества. В силу их универсальной распространенности, и, главное, неосознанности, присущего им автоматизма, эти формы общественного сознания не контролируются их носителями и действуют в них даже и помимо их воли и намерений. Но именно и поэтому они в высшей степени и могущественны, они формируют социальное поведение людей, групп и индивидов. Исследуя эти социально-психологические механизмы, историк из области идеологии переходит в иную область, где мысли тесно связаны с эмоциями, а учения, верования, идеи коренятся в более расплывчатых и неформулированных комплексах коллективных представлений». А.Я. Гуревич. Исторический синтез и Школа «Анналов». - М.: «Индрик», 1993г., С. 48 Эти потаенные мыслительные структуры есть, по мнению А.Я. Гуревича у каждой социальной этнической общности, именно эта специфика и обозначается с помощью понятия «историческая ментальность». Термин ментальность, как точно определено в трудах В.А. Щученко, обозначает конкретное, историческое качество более широкого понятия - менталитета. Щученко В.А. Менталитет русской культуры: актуальные проблемы его историко-генетического анализа. С.4. «Менталитет - (от латинского mens, mentis, что можно дословно перевести на русский язык как ум, мышление, рассудок, образ мыслей и др.) некое неповторимое содержание хранящаяся в таинственных глубинах духа, - часто неявное, подсознательное, выражающее себя в повседневных поведенческих структурах, но также и в литературе, искусстве, музыке и других произведениях культурного творчества». Там же. С.4.

Менталитет - совокупность некоторых относительно устойчивых характеристик, некая абстракция, дающая общее теорико-методологическое представление на духовную жизнь общества, в то время как понятие ментальность несет в себе указания на изменчивость ментальных характеристик, мало подвижного «ментального ядра». Менталитет определяется как самотождественность культуры, точнее, как существо, ядро, основа этой культуры.

По мнению Гуревича, изучение ментальностей высшая степень аспекта социальной истории, без уяснения которого непонятна и сама социальная история. Показательна эволюция таких крупных французских медиевистов, как Ж. Дюбе, Э. Леруа Ладюри: составив себе имя в качестве исследователей социальной и аграрной истории, они обратились затем к изучению ментальностей. Надо заметить, что сам А.Я. Гуревич прошел подобный путь от изучения аграрной истории к истории культуры. Как определял это сам Гуревич: «Изучение ментальностей вовсе не уводит от изучения социально-экономических проблем - оно ставит их в более емкий, всеобъемлющий контекст. В основе этого перемещения центров научных интересов лежит стремление преодолеть тот барьер, который существует между социально экономической историей, с одной стороны, и историей духовной жизни с другой». Гуревич А.Я. Проблема ментальностей в современной историографии // Всеобщая история: дискуссии новые подходы. Вып.1. - М., 1989. - С.79. По мнению Гуревич и большинства мыслителей этой области, программа сознания исторической науки как науки о человеке в обществе, об общественном человеке, мыслящем и чувствующем существе, была разработана на страницах журнала «Анналы», созданного М. Блоком и Л. Февром в 1929 году, и в их трудах.

Некоторые крупные историки, внесшие огромный вклад в изучение ментальности, подчеркивают преднамеренную нестрогость, расплывчатость этого понятия. Так западный исследователь, оказавший огромное влияние на творчество А.Я. Гуревича Ле Гофф считает, что «сильная сторона истории ментальностей именно в том, в чем ее часто упрекают - в расплывчатости ее предмета, в ее попытках уловить упускаемый другими науками «осадок» исторического анализа, отыскать нечто от него ускользающее». Менатльности: двусмысленная история // История ментальностей и историческая антропология: Зарубежные исследования в обзорах и рефератах, М.: Институт всеобщей истории ран; Рос. Гос. Университет, 1996. С.42 Близкой позиции придерживается М. Вовель: «Но именно то неясное, что содержится в целом ряде удобных словесных структур («инерция ментальных структур», «коллективная ментальность»), не только не помешало историческому движению, но и, благоприятствовало ему». Гуревич А.Я., Вовель М., Рожанский М. Ментальность // 50/50: Опыт словаря нового мышления/ Под общ. Ред. М.Ферро. М: Прогресс, 1989, С. 79. А.Я. Гуревич отмечает неизбежность расплывчатости понятия при современном уровне изучения ментальности: «Неопределенность, расплывчатость, даже двусмысленность понятия «ментальность», обусловлено не только тем, что это понятие еще недостаточно логически прояснено историками. Эта неясность в отношение ментальностей отражает, я убежден, суть дела: предмет не очерчен четко в самой грани истории, он присутствует в ней повсюду». Гуревич А.Я. Исторический синтез и Школа «анналов», «Индрик», 1993. С. 69 Вот как достаточно емко определяет понятие ментальость А.Я. Гуревич: «Ментальность - термин, которым, новая историческая наука, наиболее влиятельное направление современной зарубежной историографии, обозначает главный предмет своего анализа: социально психологические установки, автоматизмы и привычки сознания, способы видения мира, представления людей, принадлежащих к той или иной социально-культурной общности. В то время как всякого рода теории, доктрины и идеологические конструкции организованны в законченные и продуманные системы, ментальности, диффузны, развиты в культуре в обыденном сознании. По большей части они не осознаются самими людьми, обладающими этим видением мира, проявляясь в их поведении и высказываниях как бы помимо их намерений и воли…». Гуревич. А.Я. Проблемы ментальностей в современной историографии // Всеобщая история: дискуссии, новые подходы.Вып.1. - М., 1989. - С.75. Из этого определения становится ясно, что наибольшую трудность изучения ментальности составляет то, что исследователи имеют на практике дело с мышлением, нормами поведения и чувствами, в то время как ментальность находится глубже этих форм. На этот счет верно замечание У. Раульфа, что: «Ментальность нечто еще не структурированное, некоторая предрасположенность, внутренняя готовность человека действовать определенным образом, область возможного для него. Это «нечто» проявляется, только проецируясь на экран различных социальных практик, материализуется в мышлении, чувствах и действиях». Раульф У. Предисловие к сборнику «История ментальностей. К реконструкции духовных процессов» // История ментальностей и историческая антропология: Зарубежные исследования в обзорах и рефератах. М.: Институт всеобщей истории РАН, Российский государственный университет, 1996г. С.12. Это высказывание Раульфа аналогично мнению Гуревича, который считает еще, что неосознанность или неполная осознаваемость, являющаяся одним из важнейших свойств ментальности, затрудняющая ее изучение, вместе с тем увеличивает ценность, основанных на ее анализе выводов, так как, по его мнению, здесь ценна непреднамеренность высказываний. Гуревич А.Я. Исторический синтез и Школа «Анналов». 1993. С.231 Под менатльностью он понимает в частности человеческую мысль независимо от того, осознается эта основа людьми или нет, обладают ли люди саморефлексией, обнаруживающей основы своей культурной общности. И в этом случае ментальность обеспечивает отношение людей к миру и ориентирует их деятельность. Там же. С. 121-122. Следуя мыслям Гуревича для истории ментальностей характерна тенденция деидеологизации знания, поиск представлений и понятий, мощно определяющих сознание и поведение человека, но лежащих говоря словами самого Гуревича «как бы ниже господствующих идеологических систем». Гуревич. А.Я. Проблемы ментальностей в современной историографии // Всеобщая история: дискуссии, новые подходы.Вып.1. - М., 1989. - С.77. Тенденция вырваться из жестких и узких рамок идеологий, и высветить установки сознания, самим субъектам неподвластных и даже им противостоящие. «Создаются условия для изучения потаенных пластов общественного сознания, особенно тесно связанных с повседневной жизнью человека, с его коренными жизненными ориентациями». Там же. Эти пласты сознания игнорировались предшествующей наукой. Там же Гуревич пишет, что пласты сознания, которые обнажила история ментальностей, представляют собой огромный фонд человеческих представлений, который не может быть сведен к теориям и идеологиям, живет в значительной мере своей жизнью, по своим собственным законам. «Здесь скрывается иной, неизвестный уровень исторической реальности, на котором следовало бы искать ответы на многие вопросы, связанные с объяснением не только художественного творчества, но и исторического процесса вообще».

Истории ментальнностей имеют дело с тремя разными формами человеческого сознания и поведения - категориями мышления, нормами поведения и сферой чувств. Раульф У. История ментальностей. К реконструкции духовных процессов» // История ментальностей и историческая антропология, М.: 1996 С.74. Менталитет же, по мнению Гуревича, находится глубже этих форм - это некая предрасположенность, внутренняя готовность человека действовать определенным образом, «область возможного» для него. Менталитет далеко не тождественнее высказываниям мыслям и видимым образам действия. Он как бы определяет границу между тем, что человек может вообще помыслить и допустить, и тем, что он ощущает как «немыслимое» и «невозможное». А.Я. Гуревич Ментальность в Средневековье. Концепции и практика исследований (К.А. Левинсон) // История метальностей, историческая антропология. Зарубежные исследования в обзорах и рефератах. - М.; 1996. - С. 79-80.

Но такая скрытость и растворенность менталитета в субъекте, определяет одну очень важную сторону и функцию. Эту функцию А.Я. Гуревич назвал «функцией несвободы». Поскольку в ментальности представлено содержание культуры, ментальность образует «некоторую невидимую сферу, за пределы которой принадлежащие ей люди не в состоянии выйти. Они не осознают и не ощущают этих ограничений, поскольку они внутри данной ментальной и культурной сферы». Гуревич А.Я. Исторический синтез и Школа «Анналов». 1993. С.51. Нужно заметить, что А.Я. Гуревич подхватывает и развивает эту мысль у идеологов французской школы «Анналов», подобным образом характеризует эту сферу Ф. Бродель: «…Определенные формы ментальности также могут образовывать темницы времени большой протяженности». Цитата по: Гуревич А.Я. Исторический синтез и Школа «Анналов». 1993. С.121

Идеи на уровне ментальности - это не порожденные индивидуальным сознанием завершенные в себе духовные конструкции, а восприятие такого рода идей определенной социальной средой, восприятие, которое их бессознательно и бесконтрольно видоизменяет, искажает и упрощает. А.Я. Гуревич задает вопрос: «Но не на уровне ли ментальности подчас нужно искать и ту мыслительную и эмоциональную почву, в которой зарождается идея как таковая»? А.Я. Гуревич «Смерть как проблема исторической антропологии о новом направлении в зарубежной историорафии». Одиссей. Человек в истории. М.; 1989год. С115. В этом смысле правомерно говорить о «социальной истории людей», существеннейшим образом отличающейся от истории идей в «чистом виде». Понятие структуры (структурной антропологии) как всеобъемлющей системы отношений в обществе охватывает все уровни социальной действительности - «от подвала до чердака» (По выражению М. Вовеля), сделалось одним из компонентов методологии истории ментальностей.

Обобщая взгляды А.Я. Гуревича на проблему ментальности, нужно еще раз подчеркнуть всю значимость его исследования, ведь его исследование опираясь на западную науку, произвело переворот в отечественной исторической и культурной науке. Наиболее красочно этот переворот изображает эпиграмма написанная коллегой А.Я. Гуревича - Л.М. Баткиным:

Сбежав от умников Сорбонны,

в друзья избрал ты мужиков.

Ты вжился в них, начав с хлевов,

затем добрался до голов,

ворочавших во время оно

то, что ментально - и на вид

не телится и не мычит.

Они пахали и молились.

О чем? Неведомо но вот

талант твой взял их в оборот

(«источники проговорились»).

И наконец-то мы узнали

о том, как мужики блевали,

святой борзую почитали

и то блюли, как высший дар,

чего лишен был Абеляр.

Вы сгнили умники Сорбонны!

Но живо, длится время оно:

все так же пьем мы и блюем,

в святых как прежде, ходят суки,

и вот - существенность той штуки,

что мы «ИСТОРИЕЙ» зовем. Л.М. Баткин. О том, как А.Я. Гуревич возделывал свой аллод. Эпиграмма. 1991г., Данная эпиграмма была написана Л.М. Баткиным в честь юбилея А.Я. Гуревича, но произнесена была на торжество самого Баткина, им самим же. По словам самого Баткина это было им заделано, чтобы обезопасить себя, как именинника, на случай если его коллегам, а в частности Гуревичу эпиграмма придется не по душе. Внимательно читая это стихотворение можно смело прировнять его к гимну творчества А.Я. Гуревича. В котором отображены все знаменательные периоды его творческой эволюции. От академического подхода к истории («сбежав от умников Сорбонны»), через изучения сельского хозяйства («начав с хлевов») , к истории ментальностей. Услышав эпиграмму, А.Я. Гуревич промолчал. Какова была его реакция до сих пор известно лишь ему самому.

Переходя непосредственно к последователям А.Я. Гуревича и его ученикам, можно смело утверждать, что большинство тем их исследования определены в этой эпиграмме. Убежденность в том, что реальность исторического процесса состоит не в истории идей и высших слоев, а именно в повседневной жизни подавляющего числа индивидов.

История ментальностей и историческая антропология

Из всех разновидностей антропологически ориентированной истории ранее всего - еще в 70-е годы- отечественные историки смогли познакомиться с детищем школы «Анналов» - историей ментальности. Однако прошло еще 20 лет, прежде чем специалисты по истории России «освоили» это понятие и начали применять его в своих исследованиях.

На 1993 - 1996 гг. пришелся пик теоретического осмысления нового концепта: за это время прошли несколько конференций историков и «круглый стол» философов, посвященные феномену российского менталитета. Материалы дискуссий были опубликованы; См.: Русская история: проблемы менталитета. М., 1994; Менталитет и аграрное развитие России (XIX - XX вв.). М., 1996; Менталитет и политическое развитие России. М., 1996; Менталитет и культура предпринимателей России XVII - XIX вв. Сборник статей. М., 1996; Российская ментальность (материалы «круглого стола») // Вопросы философии. 1994. № 1. С. 25 - 53. одновременно в печати появилось несколько статей историков-русистов, обобщивших достижения зарубежных коллег в исследовании менталитета и обсудивших возможности применения этого подхода к изучению отечественной истории. Пушкарев Л.Н. Что такое менталитет? Историографические заметки // Отечественная история. 1995. № 3. С. 158 - 166; Зубкова Е.И., Куприянов А.И. Ментальное измерение истории: поиски метода // Вопросы истории. 1995. № 7. С. 153 - 160

В отличие от истории ментальностей, восприятие собственно исторической антропологии в России оказалось сопряжено со значительными трудностями. Недоразумения возникли уже по поводу самого термина: дело в том, что к тому моменту, когда А.Я. Гуревич в 1984 г. впервые познакомил отечественную научную общественность с новым направлением в западной, прежде всего французской медиевистике, сложившимся под влиянием этнологии и получившим название «историческая антропология», Гуревич А.Я. Этнология и история в современной французской медиевистике // Советская этнография. 1984. № 5. С. 36 - 48 (об «исторической антропологии» см. с. 40 и сл.). в российской науке уже имелась дисциплина с таким названием, однако предметом ее изучения являлась физическая антропология, т.е. антропогенез и изменение форм человеческого тела во времени и в пространстве. См.: Алексеев В.П. Историческая антропология. М., 1979. И поэтому, когда в конце 80-х годов А.Я. Гуревич стал активно популяризировать новое направление исторических исследований, используя заимствованный из западной литературы термин «историческая антропология», ему возражал академик В.П. Алексеев, недоумевавший, зачем переносить название биологической по сути дисциплины на то, для чего, по мнению В.П. Алексеева, уже существовало вполне адекватное обозначение - «историческая психология». Гуревич А.Я. Историческая антропология: проблемы социальной и культурной истории // Вестник АН СССР. 1989. № 7. С. 71 - 78. Ср.: Алексеев В.П. Не возникнет ли путаница? // Там же. С. 78 - 79.

Нужно отметить, что возможно А.Я.Гуревич сам дал повод для подобных недоразумений, поскольку в своих получивших широкую известность статьях об исторической антропологии он называл в качестве главной задачи нового направления исследований реконструкцию «картин мира» минувших эпох, т.е. то же, что в предшествующих своих работах он считал целью истории ментальностей. Гуревич А.Я. Историческая наука и историческая антропология // Вопросы философии. 1988. № 1. С. 56 - 57; его же. Историческая антропология... С. 73 - 74. В этом, возможно, А.Я. Гуревич следовал за некоторыми французскими историками (в частности, А. Бюргьером), в работах которых история ментальностей и историческая антропология разграничивались недостаточно четко. Складывалось впечатление, что речь идет просто о смене названия.

Но на самом деле это не совсем так или вовсе не так. Арон Яковлевич Гуревич, обобщая свои взгляды на историю ментальностей, считает, что нужно переходить от изучения ментальности к изучению «картины мира». “Картина мира” в концепции А.Я. Гуревича - центральная категория истории ментальностей, - дисциплины, которая, по мысли этого выдающегося исследователя, делает возможным синтез социальной истории и истории культуры, создает ситуацию диалога исследователя с людьми минувших эпох. Гуревич А.Я. Исторический синтез и Школа «Анналов». 1993. С.85-86. «Понятие «картина мира» не кажется столь же сомнительным и неясным как ментальность. С ним легче «совладать»». Там же С.289.

Едва ли не первым еще в 1984 г. А.Я. Гуревич познакомил отечественную научную общественность с термином “историческая антропология”, обозначавшим вновь возникшее научное направление. Однако при этом содержание новой дисциплины, ее предмет в интерпретации Гуревича остались прежними - история ментальностей. В статье “Историческая наука и историческая антропология”, которую можно считать первым “манифестом” этого направления в нашей стране, А.Я.Гуревич писал: “Одна из главных задач исторической антропологии и состоит в воссоздании картин мира, присущих разным эпохам и культурным традициям...” Гуревич А.Я. Историческая наука и историческая антропология. М.: 1988, С.57. Далее А.Я. Гуревич развивает мысль, что одной из целей нового направления называлось “изучение социального поведения людей” и “человеческого индивида... в рамках социума”; однако тут же А.Я. Гуревич подчеркивал, что поведение людей детерминируется не только объективной реальностью, но и “в огромной степени” - их субъективным восприятием мира, т.е. опять-таки ментальностью. Помещенный далее перечень тем “историко-антропологического исследования” по существу ничем не отличается от списка “основных представлений людей”, служащих предметом изучения истории ментальностей, который тот же автор приводит в другой своей работе. Гуревич А.Я. Исторический синтез и Школа «Анналов». 1993. С.85-86. В этой же книге он написал о “перерастании” истории ментальностей в историческую антропологию, “нацеленную на реконструкцию картин мира”. Там же. С.293.

При такой трактовке получается, что произошла лишь смена названия. Тем интереснее ответ Ж. Ле Гоффа на вопрос, заданный ему А.Я. Гуревичем в интервью в декабре 1991 г.: есть ли какой-то внутренний смысл в замене “истории ментальностей” понятием “историческая антропология”, или эти понятия взаимозаменяемы? Ле Гофф ответил со всей определенностью: “История ментальностей и историческая антропология никогда не смешивались. Они сложились почти одновременно, но соответствовали разным целям и объектам. Историческая антропология представляет собой общую глобальную концепцию истории. Она объемлет все достижения “Новой исторической науки”, объединяя изучение менталитета, материальной жизни, повседневности вокруг понятия антропологии. Она охватывает все новые области исследования, такие, как изучение тела, жестов, устного слова, ритуала, символики и т.п. Ментальность же ограничена сферой автоматических форм сознания и поведения”. Интервью с Ж. Ле Гоффом // Гуревич А.Я. Исторический синтез и Школа «Анналов». 1993. С.297

Категоричное утверждение Ж. Ле Гоффа о том, что “история ментальностей и историческая антропология никогда не смешивались”, представляется мне далеко не бесспорным: как раз наоборот, в трудах историков школы “Анналов”, начиная с ее основателей - Февра и Блока - и кончая самим Жаком Ле Гоффом можно найти немало примеров смешения (или, точнее, нечеткого разделения) этих двух направлений. Но зато приведенное суждение одного из лидеров “новой исторической науки” характеризует определенную тенденцию, проявившуюся к началу 90-х го-дов - тенденцию к ограничению сферы истории ментальностей. Возможно, не все коллеги Ж. Ле Гоффа согласны с ним в том, что ментальность - лишь часть проблематики исторической антропологии, но своего рода разочарование в эвристических возможностях этого термина (и связанного с ним направления исследований) испытали в 80-х гг. многие ученые во Франции и в других странах.

Возвращаясь к разногласиям между А.Я. Гуревичем и его французскими коллегами по вопросу о соотношении истории ментальностей и исторической антропологии, необходимо подчеркнуть, что эти разногласия все же находятся в рамках одного направления, и их не стоит преувеличивать. Подобно Ле Гоффу и Бюргьеру, А.Я. Гуревич понимает историческую антропологию широко - по существу как программу обновления всей исторической науки. Разделяет он и интерес своих французских коллег ко времени “большой длительности”: ведь именно к этой категории времени принадлежат “картины мира”, реконструкцию которых, как мы уже знаем, А.Я. Гуревич считает главной задачей исторической антропологии.

В некоторой степени обновленное понимание исторической антропологии относительно истории ментальности дает Ю.Л. Бессмертный, который в течении долгого времени был коллегой Гуревича. Согласно его точки зрения: «Предмет исторической» антропологии - это изменение в восприятии людьми разных эпох окружающего мира, специфика психологических реакций в тот или иной период, своеобразие групповых поведенческих норм на каждом из этапов». Ю.Л. Бессмертный Историческая антропология сегодня: французский опыт и российская историографическая ситуация. // Историческая антропология: место в системе социальных наук. М. 1998г. С.32. Продолжает он замечает, что анализ этих сюжетов выступает однако не как самоцель, «но как средство осмысления стадиальных и региональных различий в мотивации поступков, совершаемых людьми тех или иных групп, как средство для уяснения их поведенческих стратегий, предпочтений и предубеждений». Там же. Исходя из этого можно заключить, что акцент на этих аспектах человеческого поведения во многом объясняет и само название этого направления, и роль, которую оно сыграло в «очеловечивании» исторической науки второй половины ХХ века. Поскольку же подобные мотивации и предпочтения далеко не всегда были осознанными, историческая антропология должна, по мнению ее сторонников, включать в поле своего зрения и неотрефлексированные представления людейразного времени. А так как некоторые из них выступают в зашифрованной форме символов, специальное внимание считается необходимым уделять «символике, ритуалам, обрядам, высвечивающим нечто подспудное и сокрытое». Ю.Л. Бессмертный Историческая антропология сегодня: французский опыт и российская историографическая ситуация. // Историческая антропология: место в системе социальных наук. М. 1998г. С.34.

Еще одной характерной чертой антропологического подхода к прошлому западные, вслед за ними и отечественные специалисты считают подчеркнутое внимание к маргинальному и отвергаемому в данной социальной структуре (например к положению преступников, чужаков, нищих и т.п.) См. Ф. Ирзиглер, А. Лассото. Нищие и фигляры, шлюхи и палачи6 маргинальные группы и аутсайдеры в истории средневековья. // Культура и общество в средние века: методология и методика зарубежных исследований. Под ред. А.Л. Ястребицкой.

См. Ястребицкая А.Л. Бедность, бедняки и маргиналы в европейском городе XII-XVIIвв. (социокультурная реконструкция) // культура и общество в средние века - Раннее новое время. Методика и методология современных историко-антропологических и социо-культурных исследований. М. 1998г., подробно на этой теме остановимся в одной из следующих глав. Сторонники исторической антропологии объясняют это тем, что анализ отвергаемого в данной системе помогает понять ее самую; хотя их противники высказывают сомнения в продуктивности исследований исключительных и нетипичных явлений.

Историческая антропология резюмирует Бессмертный - «Представляет собой направление интегративного анализа прошлого, отличающееся установкой на изучение представлений и мотивов человеческого поведения, взятых во взаимосвязи со всеми элементами и сторонами социальной системы». Ю.Л. Бессмертный Это странное прошлое // Диалог со временем. М. 2000г. Вып. №3 С.34-36.

Такую историческую антропологию уместно рассматривать как, «антропологически ориентированную историю», способную анализировать любые формы человеческих действий и поступков и при том в любой социальной сфере - от экономики до культуры. Важно лишь учитывать, что основополагающие принципы этой исторической антропологии предполагают приоритетное внимание к массовому, групповому, а не к конкретным индивидуальным вариантам интерпретации принятых поведенческих стереотипов.

С другой стороны именно это явилось главным импульсом критики в начале 90-х годов антропологических подходов. В этой критике были разные противоположные тенденции. Одна из них была связана с нарастанием антиинтеллектуалистических настроений, предполагает более или менее осознанно предпочтение конкретных исследовательских опытов любым методическим осмысленным общим подходом. Другая тенденция отправляющаяся от реальных издержек сериальной истории, оправдывает необходимость на современно этапе акцента на углубленном анализе отдельных конкретных текстов, с тем чтобы противопоставить увлечению вневременным и повторяющимся анализ особенного, субъективного, уникального (нередко выпадающего из внимания исторической антропологии). Исходным моментом для третьей тенденции служит тот факт, что при историко-антропологическом анализе групповых стереотипов исследуются представления и поведенческие нормы, характерные для данной группы вообще, но ни для какого бы то нибыло из ее членов, в частности; неудовлетворенность порождает сдвиг в сторону укрупнения исследовательского масштаба и так называемой «микроистории», с тем чтобы включить в поле зрения поступки и мотивы действия отдельных персонажей, их микроконфликты и взаимодействия. Результатом всех этих и некоторых других дискуссий вокруг исторической антропологии явилось резкое сокращение (в первую очередь во Франции затем в России) числа исследователей идентифицирующих себя с этим направлением. Ю.Л. Бессмертный Кризис Анналов// Споры о главном. Дискуссии о настоящем и будущем исторической науки вокруг французской школы анналов. М 1993г. С. 107-125. Все большее число историков стало отдавать предпочтение анализу «конкретных» - ситуаций или же отдельных памятников, меньше (или вообще не) интересуясь построением широких концепций. Именно в этот период на передовые роли в отечественной историографии вышла научная школа А.Я. Гуревича. Объясняя это тем, что своеобразие российской историографической ситуации побуждает видеть в историко-антропологическом подходе одно из средств преодоления, некоторых наших «больных мест». Имея ввиду традиционный взгляд на примат в историческом процессе надличностных сил (будь-то «объективные закономерности», промысел Провидения или «непреодолимая» особость российского пути), явное (или неявное) предубеждение к идеям изменчивости менталитета, недооценка или даже игнорирование субъективных помыслов участников исторических процессов (включая помыслы и представления авторов исторических источников). Ю.Л. Бессмертный Историческая антропология сегодня: французский опыт и российская историографическая ситуация. // Историческая антропология: место в системе социальных наук. М. 1998г. С.36. Преодоление именно этих стереотипов могло бы помочь более точному и определенному осмыслению нашей истории и культуры. Для этого необходимо обратится к исследовательской практики и подходам французской исторической антропологии.

Исследование истории ментальностей как истории коллективных бессознательных представлений в современной отечественной науке

История ментальностей - как подчеркивает Ж.Ле Гофф - «Расположена в точке пересечения индивидуального и коллективного, протяженного времени и повседневности, бессознательного и сознательного, структурного и конъюнктурного, маргинального и главного». Цитата. по: Ходонов А.С. История ментальностей в современной французской историографии. - С.114. Возникает вопрос, а кто подразумевается под субъектом ментальности, что касаемо этого, то анализ литературы показывает, что существует две точки зрения. Первая состоит в том, что ментальность может быть и коллективная и индивидуальная. Вторая - в том, что ментальность может быть только коллективная.

Современные исследования в этой области расширили этот вопрос. Как показывает анализ исследованию М.М. Крома перед каждым историком, пытающимся применить понятие «менталитет» к изучению конкретного материала возникают две проблемы теоретического характера. «Во-первых, кого следует считать носителем определенного типа ментальности: индивида, некую социальную группу (класс, сословие, территориальную общность) или весь народ в целом? И, во-вторых, как соотносятся в этом понятии элементы сознательного и бессознательного; другими словами, что в человеческом сознании и поведении соответствует термину «менталитет», а для чего требуются какие-то иные термины»? М. М. Кром История России в антропологической перспективе: история ментальностей, историческая антропология, микроистория, история повседневности. М., 1999г. С.4

Этот вопрос в научной деятельности Гуревича, а следовательно и его «научной школе» удостоен самого пристального внимания. По его мнению интерес историков к изучению ментальностей укрепился говоря его словами «в связи с перемещением центра тяжести в исследовании как бы «сверху вниз» - от истории «героев», правителей, государственных деятелей мыслителей к истории повседневной жизни разных социальных слоев и групп, рядовых людей, общества в целом». Гуревич. А.Я. Проблемы ментальностей в современной историографии // Всеобщая история: дискуссии, новые подходы.Вып.1. - М., 1989. - С.83. Всю историю духовной и социальной жизни можно разделить на два потока: с одной стороны это оформленные, результаты духовного процесса, то есть - идеологии, религиозные философские научные системы; с другой стороны это социально-психологические проявления. То, что часто называют коллективными бессознательными, выражающими повседневные стереотипы сознания, как правило неотрефлексированные, до конца неосознаваемые самими носителями.

Именно вторая часть социальной жизни и определяет такое важное, по мнению одного из современных исследователей Ю.Л. Юрганова, свойство ментальности как - «неосознаваемость» или не полная осознаваемость. «В ментальености раскрывается то о чем изучаемая историческая эпоха вовсе и не собиралась, да и не была в состоянии сообщить, и эти ее невольные послания, неотрефлексированные и непроцензурированные в умах тех, кто их отправил, тем самым лишены намеренной тенденциозности, в них эпоха как бы помимо собственной воли «проговаривается» о самой себе о своих секретах». Ю. Л. Юрганов. Категории русской средневековой культуры. СПб. 2000г. Здесь сразу вспоминаются строки из эпиграммы Баткина «…то, что ментально, и на вид не телится и не мычит…». Л. М. Баткин. О том, как А. Я. Гуревич возделывал свой аллод. Эпиграмма. 1991г. С.5. В этой особенности ментальности по мнению М.М, Крома заключена ее огромная познавательная ценность. На этом уровне удается расслышать такое, о чем нельзя узнать на уровне сознательных высказываний. Тем самым такое прочтение истории ментальностей значительно расширяет круг знаний о человеке в истории, о его представлениях и чувствах, верованиях и страхах, о его поведении и жизненных ценностях, лучше и глубже выражает специфику исторической реальности. С другой стороны верно и утверждение В.А. Щученко, что: «Культурный авангард так же пронизан общими ментальными тонами, хотя его представители могут в той или иной мере выходить, и как правило, выходят за устойчивые, традиционные рамки менталитета, становятся возбудителями (наряду с социальными вызовами эпохи) ментальных поворотов, иногда очень существенных». Щученко В.А. Менталитет русской культуры: актуальные проблемы его историко-генетического анализа. С..11 Но, следуя концепции Гуревича нельзя довольствоваться изучением идеологий: ведь это достояние культурной или правящей элиты доходило до сознания простолюдинов масс, в трансформированном виде, и нужно знать ту духовную, психологическую почву, на которую они ложились. Но вместе с тем А.Я. Гуревич задает более общий, и сложный вопрос: «Каковы были воззрения народа, эмоции и мысли людей, не принадлежавших к высшим эшелонам общества, каковы их верования, движущие пружины их поступков, что представлял собой мир, если смотреть на него не из кабинета мыслителя или княжеского дворца, а из

мастерской ремесленника или крестьянской хижины»?² Гуревич. А.Я. Проблемы ментальностей в современной историографии // Всеобщая история: дискуссии, новые подходы.Вып.1. - М., 1989. - С.83. Чтобы лучше понять этот вопрос, неслучайно к изучению ментальности обратились ведущие современные аграрные историки и историки повседневности (А.Я. Гуревич в их числе, из числа его последователей можно выделить: А.Л. Ястребицкая, В.П. Даркевич). Они не могли не обратить внимание, на особенности их поведения.

В.П. Даркевич выделяет целый ряд структурных элементов, констант, которые как раз и характеризуют относительно устойчивые коллективные представления, т.е. исторически конкретные формы ментальностей. К их числу относятся следующие структурные формы: восприятие пространства и времени, отношение земного мира с миром потусторонним, и соответственно восприятие и переживание смерти, разграничение естественного и сверхъестественного, духа и материи, установки относящиеся к осмыслению детства, старости, отношения к природе и общественной жизни, труду собственности, богатству и бедности, оценки права и обычая и их роли в жизни общества, понимание власти, господства и подчинения и др. В.П. Даркевич. Аргонавты средневековья. М. 1989г. С.135.

Можно сделать предварительный вывод, что новые знания о человеке, включаемые в поле зрения историка на уровне ментальности, относятся по преимуществу не к одним лишь представителям интеллектуальной элиты, которые на протяжении большей части истории монополизировали образование, а потому и фиксацию информации, традиционно доступной историкам, но и к широким слоям населения. Если идеи вырабатывают и высказывают немногие, то ментальность - неотъемлемое качество любого человека, ее нужно лишь уметь уловить. До того «безмолвствовавшее большинство» (термин Гуревича), Гуревич А.Я. Средневековый мир: культура безмолвствующего большинства М.: 1990г. практически исключаемое из истории, оказывается способным заговорить на языке символов; ритуалов, жестов, обычаев и суеверий и донести до сведения историка хотя бы частицу своего духовного суверенитета. «Ментальности выражают не столько индивидуальные установки личности, сколько внешнюю сторону общественного сознания, будучи имплицированы в языке и в других знаковых системах, традициях верованиях». Ю.Л. Юрганов Категории русской средневековой культуры. Харьков, 1995г. С.111.

Из анализа данного раздела исследований другого современного исследователя в области менталитета и ментальности К. Касьяновой К. Касьянова. К вопросу о русском национальном характере. М. 1997. С. 364. становится ясно, что ментальность образует свою особую сферу, со специфическими закономерностями и ритмами, противоречиво и опосредовано с миром идей в собственном смысле этого слова, но ни в коей мере не сводимую к нему. Проблема «народной культуры» - сколь ни неопределенно и даже обманчиво это наименование, - как проблема духовной жизни масс, отличной от официальной культуры верхов, ныне приобрело новое огромное значение именно в свете исследований ментальностей. Сфера менитальностей сложна и непрямо связана с производством, демографией, бытом.

Объектом современных ментальных исследований являются коллективные представления, социально-психологические формы (эмоции, темперамент, восприимчивость, чувствительность и т.д.) истоки которых, восходят к психогенетической природе исторически определенных общностей, коллективов, какими они были выработаны природно-географической средой (климат, ландшафт и др.), экономической и политической историей, неожиданными поворотами исторической судьбы - всем тем, что в конечном итоге стереотипизирует поведение и существующие на его основе типологически своеобразные ментальные формы. Возникает вполне разумный вопрос. Если ментальные проявления по большей части бессознательны, формы их не очевидны, то, как их можно обнаружить в исторически меняющемся мире? Эту проблему можно определить как проблему предметного воплощения ментальных проявлений в культуре. На первое место выдвигается язык, исторические характеристики восприятия и чувственности, исторические формы взаимосвязи социального и биологического (брак, семья, здоровье, питание, обряды жизни и смерти), история повседневности, где явления ментального порядка соотносятся с экономической историей. Невольно напрашивается высказывание: «Любой предметно-поведенческий акт человека аксиологичен, а тем самым сопряжен с более или менее устойчивыми и обобщающимися ментальными формами». Щученко В.А. Менталитет русской культуры: актуальные проблемы его историко-генетического анализа. С.10.

Завершая эту тему можно сделать общий вывод, что история ментальностей появляется там, где история не сводится к калейдоскопической смене кратковременных событий, деяниям великих личностей, выдающимся творческим достижениям, на первый план выступают долговременные процессы («время большой протяженности», «экологическое время»), история повседневной жизни разных социальных слоев и групп, в первую очередь, «рядовых людей» народных масс. М. М. Кром История России в антропологической перспективе: история ментальностей, историческая антропология, микроистория, история повседневности. М., 1999г. С.98. Тут исследуются устойчивые формы поведения и психики, которые подчеркнем заданы такими более или менее постоянными факторами как природно-географическая среде, язык, религиозная вера, традиционные установки культуры и т. д.

Еще раз отметим, что традиционная же история культуры, сосредоточенная на филиации идей, на средневековой теологии, философии литературе и т.п., на отдельных преимущественно великих фигурах и произведениях - подобная историография кажется, современным исследователям в области ментальности, не без основания такой же помехой на пути к новому знанию, как и стерильный экономизм. От изучения «высоколобых» - «много ли толку отечественному историку». Л. М. Баткин. О том, как А. Я. Гуревич возделывал свой аллод. 1991г. С.5. «Вы сгнили умники Сорбонны». Там же. Эпиграмма. С. 5.

Но с другой стороны необходимо не забывать и понимать, что всякая система (социальная и культурная в том числе) является системой открытой, что разнородные системы взаимодействуют друг с другом, влияют друг на друга, не утрачивая при этом своей сущностной специфики. В этом плане ментальные системы подпитываются системами идейного, отрефлексированного порядка, а элитарная, идейно и образно оформленная культура воздействует на ментальные системы, взламывая их консерватизм, понуждая их приспосабливаться к новым условиям социальной среды.

Концепция ментальности «низших слоев» маргинальных групп, в творчестве А.Л. Ястребицкой

Характерной чертой современных исследований в области ментальности западные, вслед за ними и отечественные специалисты считают подчеркнутое внимание к маргинальному и отвергаемому в данной социальной структуре (например к положению преступников, чужаков, нищих и т.п.), к так называемым маргинальным группам. Как уже говорилось в одной из предыдущих глав, сторонники исторической антропологии объясняют это тем, что анализ отвергаемого в данной системе помогает понять ее самую; хотя их противники высказывают сомнения в продуктивности исследований исключительных и нетипичных явлений.

Важно отметить замечает А.Л. Ястребицкая, что: «Вплоть до начала ХХ века многие историки рисовали романтические картины равенства и общинного единства средневековых горожан, якобы, единым фронтом противостоящих своим светским и духовным сеньорам». Ястребицкая А.Л. Бедность, бедняки и маргиналы в европейском городе XII-XVIIвв. (социокультурная реконструкция) // культура и общество в средние века - Раннее новое время. Методика и методология современных историко-антропологических и социо-культурных исследований. М. 1998г. С. 280-289. Эти и подобные идеи о преобладающем и фундаментальном значении объединенного в корпорации ремесленного населения и отсутствии в его среде резких имущественных различий развивали в свое время О. Тьерри и К. Гегель, Л. Зом и К. Бюхер.

Развитие с рубежа XIX-XX вв. позитивистской историографии с ее интересом к явлениям хозяйственной и социальной жизни и к таким темам, как движение народонаселения и система налогообложения, стремление приложить к изучению Средневековья статистические методы нанесло сокрушительный удар этим идеалистическим и во многом априорным концепциям.

Переворот в этой области изначально был связан с западными исследованиями Х. Йехта, Р. Хинтце, О. Хаймпеля, Ф. Ирзиглер, А. Лассото, Ф. Ирзиглер, А. Лассото. Нищие и фигляры, шлюхи и палачи6 маргинальные группы и аутсайдеры в истории средневековья. // Культура и общество в средние века: методология и методика зарубежных исследований. превопроходцев изучения социальной истории средневекового города, как замечает А.Я. Ястребицкая: «Обнаружили не только глубокие имущественные и социальные контрасты, но и определенную зависимость степени их интенсивности от типа хозяйственной структуры, характера и масштабов рынка сбыта того или иного города». Ястребицкая А.Л. Культура и общество в средние века - Раннее новое время. Методика и методология современных историко-антропологических и социо-культурных исследований. М. 1998г. С. 281. Новые исследования открывали новые горизонты менталитета средневековья, и что особенно важно, о его типологическом многообразии. Но делая обзор западных исследований, справедливости ради стоит заметить, что не обошлось и без обратных генерализирующих крайностей - утверждений (А. Дорен, А. Пиренн, А. Допш).

Однако эта первая «прививка» социологии к истории осуществлялась по существу еще в прежнем, правовом измерении, определявшем в ту пору массовое исследовательское историческое сознание. Поэтому в центре внимания социальных историков начала века находились, как и прежде, преимущественно традиционные категории людей. Даже марксистские исследователи с их особой приверженность к социальным низам, по существу, так же не шли дальше общих констатаций их существования. Да и само понятие беднота или маргинальная группа, в словоупотреблении историков вплоть до конца первой половины нынешнего столетия имело исключительно инструментарный характер и отражало не столько специфику реалий именно средневековья, сколько представления современного им самим эпохи.