"Философия имени" отца Сергия Булгакова в контексте поэтической метафизики конца Нового времени

Размещено на http://www.allbest.ru/

Размещено на http://www.allbest.ru/

АВТОРЕФЕРАТ

диссертации на соискание учёной степени

доктора культурологии

«Философия имени» отца Сергия Булгакова в контексте поэтической метафизики конца Нового времени

Специальность 24.00.01 - теория и история культуры

Океанская Жанна Леонидовна

Шуя 2010

Работа выполнена на кафедре культурологии и литературы

ГОУ ВПО «Шуйский государственный педагогический университет»

Официальные оппоненты: доктор культурологии, профессор Едошина Ирина Анатольевна

доктор философских наук, профессор Кондаков Игорь Вадимович

доктор культурологии, доцент Серов Николай Викторович

Ведущая организация: ГОУ ВПО «Московский государственный университет имени М. В. Ломоносова»

С диссертацией можно ознакомиться в библиотеке ГОУ ВПО «Шуйский государственный педагогический университет».

Учёный секретарь диссертационного совета, кандидат философских наук В.В. Попова

ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА РАБОТЫ

Актуальность диссертационного исследования определяется повышенным современным научным интересом к проблематике энергийной связи языка и космоса, к вопросу о статусе языка в истории культуры, к онтологическим и метафизическим исследованиям культуры. Кроме того, в самой отечественной религиозно-философской мысли конца Нового времени, ярчайшим и глубочайшим представителем которой выступает отец Сергий Булгаков, видится вполне реальный антикризисный потенциал, который может быть использован на современном этапе, когда всё цивилизованное человечество сталкивается с катастрофическими последствиями секуляризации и антропологических деформаций.

Особо отметим, что 'Философия имени` есть совершенно особое начинание, в котором впервые русская интеллектуальная культура говорит сугубо своё, уникальное, нигде и никогда прежде не звучавшее слово. Всё сказанное до этого было в лучшем случае подступами к ней, а в худшем - инерционным скольжением в магнитосфере западноевропейской мысли… Существуют довольно серьёзные и глубокие типологические сопоставления «трёх версий русского философского имяславия» Флоренского, Булгакова и Лосева - наш путь иной и связан с намерением увидеть отблески именно булгаковского имяславия (как наиболее равновесного в концептуальном отношении выражения тенденций 'философии имени` вообще) в более широкой неомифологической рефлексии конца Нового времени, на стыке культурных миров России и Европы.

Решение такой культурологической сверхзадачи состояло в намерении вписать лишь на первый взгляд весьма узкую тематику имяславческих споров начала ХХ века и религиозно-философского резонанса вокруг них в узловой проблемный контекст истории интеллектуальной и художественной культуры конца Нового времени. А потому наш труд становится определённым основанием для исследований антикризисного потенциала русской интеллектуальной культуры конца Нового времени.

Булгаков, кажущийся сегодня многим в лучшем случае благородным реликтом «Заката России», которую, по словам режиссёра С. Говорухина, «мы потеряли», помогает, однако же, понять очень многое и в нашей сложной современности: так, например, нейролингвистическое моделирование социокультурного бытия по результатам своим находится в прямой зависимости от человеческого восприятия энергийности имени (рефлективного, как в опыте «Философии имени», либо же - наивно-медиумического, обыденного, профанического).

Сам образ Булгакова более соотносим в истории русской мысли, с одной стороны, с очарованностью софиологической метафизикой В. С. Соловьёва, а с другой - с разочарованием в экономизме. Поднимаясь от земной проблематики хозяйства к теме небесного софийного града, Булгаков проходит в своём разломе, в мучительнейший период жизни, через открытие двух фундаментальных и взаимосвязанных тем: философии имени и трагедии философии; и если последняя была продолжением глубочайших культурологических рефлексий славянофилов и Соловьёва - то первая стала поистине уникальной, первородной, не обусловленной всецело предшествующим состоянием отечественной и европейской философии, хотя и катализированной гонимыми афонскими монахами-имяславцами и независимо от Булгакова несколько позднее развитой в самой сильной позиции относительно статусности имени Лосевым, а прежде в ряде набросков Флоренским, отчасти Эрном и даже Бердяевым, разрабатывавшим, казалось бы, совершенно другие (прежде всего, кризисологические) темы…

Когда говорят о наследии отца Сергия Булгакова, то, действительно, на первый план обычно выходит довольно сложный и внутренне подвижный ансамбль софиологических идей. Многочисленные критики софиологии часто не принимают в расчёт одно совершенно элементарное соображение: Благая Весть возможна потому, что есть София, премудрая обусловленность и обустроенность Бытия - иначе она никакая не Благая Весть, а просто новость. Достоверность Писания и Откровения предрешена такой бытийной структурой, которую можно назвать софиологически фундированной. Иными словами, само уразумение Боговдохновенного Священного Писания обусловлено софийными предпосылками человеческого бытия.

Софиология в силу глобальной метафизической претензии с одной стороны и дофилософской мифопоэтической укоренённости с другой - может быть рассмотрена и как яркий вариант поэтической метафизики конца Нового времени. Сама эта поэтическая метафизика (как мы показываем в диссертационной работе) реализуется в поэзии и романистике, интеллектуальной, политической и экономической жизни; это - универсалистский в своей аксиологии и с необходимостью фрагментарный в своём осуществлении, однако же, требующий экзистенциального включения способ неомифологического миропонимания.

«Поэтическая Метафизика, или Теология Поэтов, - писал дальний первооснователь культурологии как «новой науки» Дж. Вико в книге «Новая наука» (1725 г.), впервые в истории вводя этот образ-понятие «поэтической метафизики», - была первой, т. е. Божественной Поэзией»; согласно такой логике, «Поэтическая Мудрость - первая Мудрость Язычества - должна была начинать с Метафизики, не рациональной и абстрактной Метафизики современных учёных, а с чувственной и фантастической Метафизики первых людей… Метафизика была их настоящей Поэзией, а последняя - естественной для них способностью… Такая Поэзия первоначально была у них Божественной… они приписывали сущность вызывавшим удивление вещам… совершенно как дети берут в руки неодушевлённые предметы, забавляются и разговаривают с ними, как если бы то были живые личности». Согласно неаполитанскому первому культурологу, сами «слова расскажут нам о Происхождении различных словесных Языков, сходящихся в одном общем Идеальном Языке».

«Метафизика, - подчёркивал два века спустя друг и современник Булгакова Н. А. Бердяев, - не может найти своего завершения в системе понятий, она завершается в мифе, за которым скрывается реальность». Таким образом, поэтическая метафизика выступает и как своеобразная неомифология конца Нового времени.

Между тем, не сама поэтическая метафизика «софийности», столь характерная, вообще говоря, для булгаковского стиля мышления, но необходимо связанная с нею проблематика языка и космоса - в центре нашего внимания. Не человеческий субъект, а богозданный космос, мир является у Булгакова объективной основою языка - этот центральный тезис «Философии имени», парадоксально заостряющий проблематику сущности и происхождения языка, позволяет в качестве фундаментальной исследовательской проблемы ставить вопрос о статусе языка.

Современная интеллектуальная культура - во многом вопреки постмодернистской диагностике - находится в состоянии напряжённого поиска сакральности. Номиналистическая революция Нового времени и весь его яркий кризисологический контекст, концентрированно выраженный в феномене Ницше, упираются в существенно противоположные номинализму неоправославные тенденции «догматического обоснования культуры» у отцов Сергия Булгакова, Павла Флоренского, Киприана Керна, реконструкцию «символического миропонимания» у А. Белого и Вяч. Иванова, осмысление бытийной мифоосновы как «развёрнутого магического имени» у А. Ф. Лосева. В этой области культурологическое значение булгаковской метафилологии осмыслено пока менее всего.

Мотивация нашего обращения к Лейбницу, «сближающему, - согласно Хомякову, - самые отдалённые предметы и происшествия», связана прежде всего с тем, что и сам Булгаков на страницах «Философии имени» указывает на то, что единственно в Лейбницевом лице западная классическая философия коснулась фундаментальной проблематики языка. Волюнтаристический космизм евробуддийской метафизики Шопенгауэра, ассоциативно присутствующий у нас, являет собою диаметрально противоположный булгаковскому опыт негативной софиологии и тем особенно интересен. Значение кризисологической проблематики Льва Толстого для формирования булгаковских идей очевидно в силу ряда биографических причин: речь идёт о непосредственном общении юного Булгакова и «старца» Толстого, ставших в известном смысле «культурными героями» конца Нового времени. Хомяков и Жуковский, Дурылин и Розанов, Флоренский и Хайдеггер - всё это персонологические знаки, маркирующие ближние и дальние рубежи проблематизма булгаковской мысли. Ленин и контуры первых итогов мировой революции - тот исторический фон, на котором булгаковское наследие было предано, казалось бы, полному и окончательному забвению… В именах и проблематике М. А. Булгакова и Андрея Тарковского актуализирован уже наш современный опыт в его внутренней герменевтической связи с близкой Булгакову культурой Серебряного века. Всё это представляет собою реализацию реконструкции «большого времени» культуры, о чём писали такие корифеи культурологии ХХ века, как М. М. Бахтин и В. С. Библер.

Степень научной разработанности проблемы. Вопрос о статусе языка, тем более - о его высоком и даже фундаментальном для всякого понимания статусе, к принятию чего нас склоняет собственно булгаковское наследие, имеет ряд принципиальных смысловых граней (о чём - несколько ниже), однако все они сопряжены с холистической проблематикой, иначе говоря - с метафизикой. Метафизические проблемы, по Г. Марселю, это «деградировавшие тайны»; поэтому метафизически ориентированное мышление (неважно, изнутри академической науки, либо же иных вненаучных форм познания) упирается в необходимую реставрацию таинственного и оказывается перед выбором между бесплодным торможением в области сугубой рациональности и решимостью на реконструкцию символического миропонимания древности.

Грани единого концептуального ядра нашего диссертационного исследования внешне вполне обозримы и могут быть представлены в нескольких ключевых понятиях, маркирующих вполне определённые и относительно автономные (хотя и сущностно взаимосвязанные!) сферы: имяславие, герменевтика, булгаковедение, символическое миропонимание, онтология культуры, типология культуры, кризисология. Однако в глубинном осмыслении за всей этой вышеочерченной совокупностью стоит труд огромного числа учёных и мыслителей, древних и современных. Пожалуй, персонологически этот ряд авторов, для которых особую важность представлял вопрос об отношении Бытия и Слова, можно было бы начинать в Средиземноморском мире с Гераклита и Платона, а на Востоке - с Лао-цзы и Конфуция. Хотя, разумеется, и они работали на более древнем (по их собственным свидетельствам), уже не дошедшем до нас материале, либо же представленном чисто мифологически - в рамках мифических космогоний.

К проблеме статуса языка обращались древние мудрецы, позднеантичные философы (Плотин, Прокл) и представители ранней и поздней патристики (школа св. Дионисия Ареопагита, св. отцы-каппадокийцы: свт. Василий Великий, свт. Григорий Нисский, свт. Григорий Богослов; свт. Григорий Палама); в Византии и на Св. Руси сама культурная история мыслилась как продолжение мистерии воплощения в мире Божественного Слова, и здесь огромное значение имеет деятельность первоучителей словенских - святых Кирилла и Мефодия; в западной позднесредневековой схоластике этот вопрос имеет любопытный аналог в знаменитых спорах об универсалиях, о существовании единичных вещей и всеобщего; в новоевропейской мысли к этой теме обратился Г. Лейбниц (вся остальная западная философия, согласно булгаковскому замечанию из «Философии имени», «прошла мимо языка, не заметив проблемы слова»); позднее - В. фон Гумбольдт (отмеченный наряду с библейскими текстами и Платоном пристальным вниманием Булгакова в приложениях к «Философии имени»). В интеллектуальной культуре Европы эта тема получила особое развитие у булгаковского современника М. Хайдеггера, чисто онтологически истолковывающего язык как «дом Бытия» и «просвет во мраке сущего». Кроме Хайдеггера, отметим также работавших в близком герменевтическом русле В. Дильтея и Г.-Г. Гадамера.

В русской мысли Нового времени будут весьма примечательны имена протопопа Аввакума Петрова, М. В. Ломоносова, В. Н. Татищева, В. К. Тредиаковского, Н. М. Карамзина, А. С. Шишкова, А. С. Пушкина, А. С. Хомякова, К. С. Аксакова, А. А. Потебни, А. Н. Веселовского - все они (каждый по-своему) были непосредственными предтечами отечественной 'философии имени` (кроме отца Сергия Булгакова здесь должны быть упомянуты его близкий друг - отец Павел Флоренский и продолживший их дело А. Ф. Лосев), равно как и более широкого углублённого внимания к феномену языка, всегда отличавшему мышление русских символистов, что особенно явственно при соприкосновении с наследием Вяч. Иванова и А. Белого.

Безусловно, близкий булгаковскому имяславию феномен ословесненной космологии в различных ракурсах интенционально присутствовал у крупнейших представителей культурфилософской мысли за три века её истории: здесь могут быть названы Дж. Вико, И.-Г. Гаман, И.-Г. Гердер, А. Фабр д'Оливе, Новалис, Г. Гегель, Ф. Шеллинг, А. Шопенгауэр, Ф. Ницше, уже упомянутый А. С. Хомяков, И. В. Киреевский, Ю. Ф. Самарин, Н. Я. Данилевский, Н. Н. Страхов, К. Н. Леонтьев, В. С. Соловьёв, В. Ф. Эрн, В. В. Розанов, Н. А. Бердяев, И. А. Ильин, В. А. Шмаков, Л. Шестов, А. Бергсон, О. Шпенглер, Э. Кассирер, М. Шелер, Х. Ортега-и-Гассет, Г. Вирт, Р. Генон, Ю. Эвола, А.-Дж. Тойнби, К. Ясперс, Р. Гвардини, К.-Г. Юнг, М. Элиаде, Ж. Деррида.

Из отечественных учёных конца ХХ-го - начала ХХI-го веков, разрабатывавших после 'диалогической герменевтики` М. М. Бахтина и 'диалектики мифа` А. Ф. Лосева близкие к 'философскому имяславию` проблемы символической морфологии и исторической типологии культуры, необходимо назвать имена А. В. Михайлова, С. С. Аверинцева, В. В. Бибихина, В. Н. Топорова, В. С. Библера, Г. С. Померанца, В. В. Бычкова, В. П. Ракова, И. В. Кондакова, И. А. Едошину, Н. В. Серова, А. И. Неклессы, С. М. Усманова, В. В. Малявина, А. Г. Дугина, В. П. Океанского.

Исследования непосредственно 'имяславческой тематики` представлены для нас трудами следующих авторов: митрополит Иларион (Алфеев), протоиерей Константин (Борщ), протоиерей Артемий (Владимиров), Л. А. Гоготишвили, Е. Н. Гурко, А. Х. Султанов, В. Р. Тимирханов, А. М. Хитров, О. Л. Соломина, В. Гагатик.

Проблематика 'булгаковедения` и 'места Булгакова` в широком контексте русской религиозной философии означена для нас работами таких авторов: С. М. Половинкин, А. П. Козырев, А. И. Резниченко, протоиерей Дмитрий (Лескин), М. А. Маслин, П. П. Гайденко, И. Б. Роднянская, Н. К. Бонецкая, Е. М. Амелина, Е. И. Аринин, Т. Г. Щедрина, А. И. Негров, В. В. Бычков, В. В. Сапов, Н. К. Гаврюшин, Н. В. Мотрошилова, Н. А. Ваганова, В. В. Сербиненко, В. Н. Порус, А. А. Гриб, М. Р. Элоян, С. В. Колычева.

Обозначим и других авторов, в общем контексте исследования имеющих определённое значение (иногда - полемическое) для нашего труда:

С. Н. Трубецкой, Е. Н. Трубецкой, Н. С. Трубецкой, С. Л. Франк, протоиерей Георгий Флоровский, протоиерей Василий Зеньковский, протоиерей Митрофан Зноско-Боровский, Л. А. Тихомиров, архимандрит Киприан Керн, Л. Ю. Бердяева, О. Клеман, Н. А. Струве, Х. Яннарас, П. Фейерабенд, Ж. Делёз, А. Бадью, З. Бжезинский, П. Бьюкенен, игумен Вениамин (Новик), протоиерей Максим (Козлов), игумен Андроник (Трубачёв), игумен Августин (Анисимов), В. П. Троицкий, И. И. Евлампиев, М. Н. Громов, Р. А. Гальцева, Ю. Н. Давыдов, К. М. Долгов, П. С. Гуревич, Е. В. Золотухина-Аболина, Л. Б. Карпенко, Т. А. Касаткина, С. Я. Левит, А. В. Гулыга, И. С. Андреева, Н. Б. Мечковская, С. С. Хоружий, В. И. Холодный, М. В. Максимов, Г. Д. Гачев, А. Г. Гачева, В. Н. Акулинин, П. А. Сапронов, Н. П. Ильин, А. М. Малер, А. В. Нестерук, Ю. М. Осипов, А. С. Панарин, М. Ковсан, А. Н. Портнов, Т. Б. Кудряшова, К. Свасьян, Т. Ю. Сидорина, С. Н. Иконникова, В. М. Дианова, В. Н. Захаров.

Цель диссертационного труда - культурно-историческая конкретизация и характерологическая типизация соотношения бытия и слова на исходе Нового времени с опорой на идеи булгаковского имяславия.

Задачи, решаемые для достижения поставленной цели:

1) максимально дифференцированная репрезентация идей булгаковского имяславия;

2) герменевтическая экспликация самой проблематики рассматриваемой булгаковской темы «мир и язык» в интеллектуальной и словесно-художественной культуре эпохи глобального антропологического кризиса последних двух столетий;

вторая задача имеет конкретизирующий ряд уровней, отражающих феноменальные грани булгаковского имяславия:

а) антропологический: раскрытие темы в аспекте эгологии тотальности;

б) эсхатологический: раскрытие темы в аспекте крушения мира как дома;

в) метафизический: раскрытие темы в аспекте ностальгии по осмысленной бытийной целокупности;

г) онтологический: раскрытие темы в аспекте предельного драматизма исторической новизны;

3) обоснование оптимальной реализации понимания соотношения бытия и слова на исходе Нового времени с опорой на булгаковскую «Философию имени»;

4) демонстрация методологического потенциала «Философии имени» отца Сергия Булгакова для культурологических исследований;

5) прикладное раскрытие 'философии имени` (прежде всего - булгаковской) как определённой герменевтической практики, приоритетной по отношению к западноевропейским направлениям герменевтики;

6) характерологическая аргументация актуальной весомости булгаковской «Философии имени» в качестве антикризисного потенциала, противостоящего деструктивным тенденциям западной мысли ХХ века.

Объект исследования - «Философия имени» отца Сергия Булгакова, её концептуально-содержательная наполненность, предполагающая исходно космологическую ориентацию мышления.

Предмет исследования - контекст поэтической метафизики конца Нового времени, исторической эпохи двух последних столетий, раскрывающейся сквозь призму булгаковского имяславия.

Обратим особое внимание на то, что в качестве предметной сферы в нашем труде моделируется определённый культурно-исторический контекст (что можно рассматривать и как специфическую особенность собственно культурологического дискурса, связанного с выделением универсальных доминант и их взаимодействием), который в гуманитарных исследованиях иногда (и довольно часто) представлен в качестве объекта, объективного фона - феномена более широкого, чем сам предмет исследования. Нас же интересует прежде всего культурно-историческая конкретизация со-отношения бытия и слова на исходе Нового времени - она может быть оптимально реализована лишь на проблемном фоне именно булгаковской (космологически ориентированной) «Философии имени» (объекта нашего исследования), что поднимает значение последней на программно-методологическую высоту (гипотеза диссертационного исследования). Доказательству этого исходного положения посвящен первый структурный раздел нашего труда (первый параграф первой главы) - остальные одиннадцать разделов направлены на активизацию предметного поля.

«Философия имени» отца Сергия Булгакова может быть объективно осмыслена в контексте поэтической метафизики конца Нового времени только через раскрытие самого контекста последней сквозь призму булгаковского имяславия. Получается - известный герменевтический круг, и он реализуется нами как определённый методологический приём. Предлог «в» оказывается тогда не только структурно-синтаксическим элементом названия работы, но и символическим маркёром самого стратегического ресурса.

Теоретико-методологические основания исследования определены характером и особенностями самого объекта. Специфика объекта (в данном случае, как мы уже отметили, это - непосредственно «Философия имени» отца Сергия Булгакова, её концептуально-интенциональный состав) продуцирует вполне определённую методологию, которую можно охарактеризовать как культурологическую герменевтику: это прежде всего - культурфилософские исследования от Дж. Вико до А. Ф. Лосева и В. В. Бибихина, включающие гегелевскую «философию истории» и связанную с ней «историческую поэтику», идущую от А. Н. Веселовского и активно разрабатываемую в ХХ веке А. В. Михайловым, С. С. Аверинцевым, В. Н. Топоровым и многими другими крупнейшими учёными, труды по символической морфологии дохристианской и собственно христианской культурной истории М. Элиаде и Р. Гвардини, культурно-морфологические разработки О. Шпенглера и К. Ясперса, онтологическая и философская герменевтика М. Хайдеггера и Г.-Г. Гадамера, это и религиозно-философские опыты самого С. Н. Булгакова, а также его своеобразного «предтечи» - А. С. Хомякова, как и развивающего ряд принципиальных идей последнего Н. Я. Данилевского, исследования в области кризисологической герменевтики словесности и культуры В. П. Океанского.

Этот вырастающий из соразмерной булгаковской «Философии имени» научно-теоретической рефлексии методологический ансамбль культурологической герменевтики направлен на вполне определённый культурологически верифицируемый предмет, а именно - со-отношение бытия и слова на исходе Нового времени.

Реализуется своеобразное объективное моделирование применяемой методологии, в хорошо известном смысле преодолевающего анархию методологического субъективизма и подчинённого следующей модели:

ОБЪЕКТ > МЕТОД > ПРЕДМЕТ

Ключевые понятия нашего исследования: «статус языка» (вводимое нами понятие), «поэтическая метафизика» (Дж. Вико), «макроконтексты культуры» (В. Н. Топоров), «большое время» (М. М. Бахтин), «конец Нового времени» (Р. Гвардини), «кризисология» (В. П. Океанский).

Объект лингвокультурологического наследия самого отца Сергия Булгакова можно обозначить следующим образом: религиозно-мифологический ресурс языка + религиозно-мифологические модели как языки культуры с присущими им символическими образами мира

Таким образом, язык в булгаковской «Философии имени» понимается метафилологически и онтологически как своеобразная ословесненная космология. Здесь можно увидеть и весьма парадоксальную тенденцию эпохи, а именно - радикальную реакцию на деструктивный процесс номинализации, поскольку магистральной линией нескольких столетий было именно стремительное понижение космологического статуса языка.

Остаётся ещё вопрос о самом культурно-историческом феномене длящегося «конца Нового времени», первые симптомы которого, связанные с кризисом рационализма, обнаруживаются уже в европейском романтизме. Ведь существуют и довольно резонные соображения о том, что Новое время не прошло, а так называемое Новейшее время и постмодернизм как эпоха «прото-» (М. Эпштейн) имеют самое прямое отношение к стадиальности развёртывания «метафизики Нового времени», к мифологии «мировой ночи», которая «распространяет свой мрак», ибо «свет Божества во всемирной истории погас» (М. Хайдеггер). Эта логика сохраняет свою незыблемость, если мы пока ещё сверяем своё время по европейским часам…

Есть нечто потрясающее в том, что мыслимое нами о вещах имеет действительное отношение к ним самим; не в этом ли - подлинный триумф со-общительности! И ещё более удивительно отнюдь не то, что многое невыразимо словами и вообще сокрыто от нас, но, совсем напротив - то, что космическое многообразие нам открыто и преимущественно через язык. Правда, язык при этом необходимо понимать как нечто заведомо большее, нежели просто средство межчеловеческого общения - язык приобщает нас к бытию самого мироздания.

Человеческое существование изначально пронизано двумя взаимообусловленными первофеноменами, о которых мы говорим в настоящем труде: это - язык и космос. Изнутри вариантов семиотической конкретизации союза «и» имеются культурно-исторические свидетельства о мире как богозданном творении, либо трагический опыт глухой бездны безликой бытийности, либо же метафизические соображения о призрачности самого присутствия, фантомности мира… Вполне очевидно, что в последних двух возможностях выражается культурно-цивилизационный упадок, онтологическая деградация культурно-исторического организма.

Логоцентричность - ословесненная мыслимость - космоса не только сообщает антропологическое измерение тотальности, но и базируется в исходной космологичности языка. С другой стороны, номиналистическая революция Нового времени, состоящая в катастрофическом усилении позднеархаической тенденции к декосмизации языка, начавшейся ещё в глубинах индоевропейской мифологии, обнаружила свою исчерпанность в ХХ веке, по-своему прихотливо повернувшемуся к мифореализму, аскетическому и философскому имяславию, поэтике пространства, креативной космологии. Хотя реальными носителями ментального «поворота», своеобразной «культурной революции», как всегда, оказываются креативно мыслящие единицы…

В терниях постмодернистского «нового александризма» человеческая мысль не только послушно движется к резервации в информационной Сети, но и титанически взыскует «первобытной онтологии», незаметно совершая глобальный поворот от тотальной семиотизации существования к тому, что можно было бы назвать наивной первореальностью - прото-культурным внутри культурного опыта, составляющим его сокровенно-интимную и вместе с тем диковинную, экзотическую пра-основу.

Под кризисологией следует понимать всю совокупность проблем, возникающих вокруг культурно-исторической ситуации этого поворота: это - не просто учения о кризисе, но и прежде всего сам кризис, понятый как структура смыслов, перекрывающих бытийность. Характер конъюнкции (связи, выражаемой в союзе «и» или в приставке «со-») языка и космоса - главный кризисологический нерв данного поворота, охарактеризованного М. Хайдеггером как «поворот» от смыслов к Бытию, отнюдь не связанный с непременной потерей бытийных смыслов. Однако его негативное измерение обусловлено тем, что сам Хайдеггер называл «нетостью священных имён» - его аксиологический позитив ознаменован булгаковской «Философией имени» с её учением об иконичности слова, которое, согласно отцу Сергию, есть «пришлец из другого мира»…

Имяславческая проблематика, по нашему разумению, столь необычна, многозначительна и вместе с тем столь трудноподъёмна для современного научного мышления, что на её целостное высокодифференцированное освоение должен быть воздвигнут архипелаг монографий и диссертаций; поэтому наш труд - на подступах к нему, это - культурологические пролегомены, открывающие, а не закрывающие тематику именной связи мира и языка.

Оценивая возможные перспективы включения проблематики булгаковской лингвокультурологической и метафилологической мысли в сверхактуальное поле научной и культурной макросовременности, мы должны отметить, что перед нами в опыте «Философии имени» отца Сергия Булгакова - безусловно, вполне определённый методологический компендиум, готовый к использованию! Его более широкой практической реализации мешает доминирующий «позитивизм» современного мышления… Нас, однако, интересует оценка дальней перспективы возможных положительных сдвигов в направлении усвоения булгаковской метафилологии.

Сегодня довольно сомнительной представляется сама возможность обращения конструкционно-эпистемологических моделей западной номиналистической цивилизации как к православному духовно-метафизическому миропониманию, так и, тем более, к усвоению архаической неразрывности денотатов и референтов, что является метафизической основой философского имяславия, чётко сформулированному на страницах как булгаковской, так и лосевской «Философий имени». Представляется достаточно иллюзорной и всегда заманчивая для западного мира экзотическая псевдовозможность подпитки умирающей культуры со стороны «восточных традиций» - во всяком случае, по рассматриваемому нами вопросу молчаливому Востоку ответить сегодня практически нечего; скорее всего, в лице туманной «восточной мудрости» мы имеем дело с останками какого-то серьёзнейшего опыта, утраченного в более глубокой и уже практически недоступной нашему пониманию древности. Таким образом, перспективы усвоения и развития метафизики имени связаны только с Россией, с её креативным будущим. Если грядущее тысячелетнее раскрытие «русско-сибирской души», о котором грезил Шпенглер, не будет «бледным наследством» фаустовской цивилизации, если чаемая славянофилами самобытность нашего культурно-цивилизационного фактора сумеет найти своё преобразующее слово в деградирующем мире - тогда эта проблематика, вне всякого сомнения, станет корневой основой будущей российской интеллектуальной культуры. В противном случае она останется ознаменованием жизненных траекторий Великого Несбывшегося… Нашим поколениям, скорее всего, узнать это будущее - каким сбудется оно - в силу скоротечности земной жизни не будет дано. В этом, однако, имеется как утешение, так и основание к творческой решимости.

Многоплановые и разнокачественные источники, в которых наиболее ярко, а иногда - парадоксально зафиксировано проблемно эксплицированное неприятие процесса номинализации, конвенциализации и декосмизации языка, составили материалы диссертационного труда: среди них - трактаты самого отца Сергия Булгакова «Философия имени» и «Трагедия философии», а также его труды «Об экономическом идеале», «Философия хозяйства», воспоминания «Две встречи», переписка с С. Н. Дурылиным и В. В. Розановым, а также речь «Под знаком Университета»; труды Н. А. Бердяева «Самопознание», «Экзистенциальная диалектика Божественного и Человеческого», «Истина и Откровение»; отца Павла Флоренского «Общечеловеческие корни идеализма», а также цикл «У водоразделов мысли»; В. С. Соловьёва «Кризис западной философии»; А. С. Хомякова «О современных явлениях в области философии»; Г.-В. Лейбница «Новые опыты о человеческом разумении автора системы предустановленной гармонии»; элегия В. А. Жуковского «Море»; «семейный» роман Л. Н. Толстого «Анна Каренина»; эсхатологический поэтический цикл К. Д. Бальмонта; мистериальный роман М. А. Булгакова «Мастер и Маргарита»; кинофильм А. А. Тарковского «Сталкер»; статья М. Хайдеггера «О Сикстинской Мадонне», а также его знаменитая ректорская речь «Самоутверждение немецкого университета»; труды В. И. Ленина, в которых нередко упоминается имя С. Н. Булгакова…

Научная новизна исследования определяется тем очевидным фактом, что ничего подобного с опорою на идеи булгаковского имяславия ещё не предпринималось в обширной культурологически ориентированной литературе. Так исторически сложилось, что культурологи охотнее обращаются к западным авторитетам - в диссертации же убедительно показана (на примере, прежде всего, «Философии имени» отца Сергия Булгакова) высокая, и именно - культурологическая, продуктивность рецепции наследия представителей отечественной интеллектуальной культуры. Очевидно, однако, что за этой новизною стоит опыт сложившейся в последние годы научной школы «Герменевтика словесности и культуры», которая в настоящем диссертационном исследовании, по словам её руководителя, «наиболее ярко» позиционирует себя.

Теоретическая значимость исследования заключается в осмыслении проблематики соотношения языка и космоса, при котором не человеческий субъект, а сам космос, мир, является объективной основой языка (лейтмотив булгаковской «Философии имени», на базе которого формулируется центральный тезис автора диссертации о космологическом статусе языка). Метафилологический подход к языку, реализованный в булгаковской «Философии имени», где прямо утверждается, что филология не справляется с языком, выводит исследовательскую мысль на уровень поисков культурологического изоморфизма мира и языка. В работе продемонстрирована герменевтическая реконструкция единого метафизического импульса, которым охвачены разнообразные явления культуры конца Нового времени.

Практическая значимость диссертационного труда состоит в том, что в нём с опорою на конкретный и сравнительно небольшой по объёму текст «Философии имени» отца Сергия Булгакова проведена аналитика фундаментальной общечеловеческой проблемы со-отношения слова и бытия, дана кризисологическая диагностика культурно-исторической современности последних двух столетий, предложено осмысление путей преодоления антропологической катастрофы с опорою на антикризисный потенциал булгаковских идей.

Личный вклад диссертанта заключается в том, что благодаря его докторскому исследованию собственно булгаковский вариант философского имяславия вводится в современный научный культурологический оборот и поднимается на методологическую высоту, при этом демонстрируется реальная продуктивность использования такого подхода к феноменам культуры. Можно сказать и так, что этот авторский путь культурологически обогащает традиционно сложившуюся герменевтику с её замкнутым кругом известных имён и стратегий.

На защиту выносятся следующие положения:

1. Философия имени или философское имяславие - этот русский извод философии языка - есть особое направление, в котором впервые отечественная интеллектуальная культура говорит совершенно уникальное, по крайней мере - в масштабах Нового времени - слово об энергийной связи имён и сущностей.

2. Проблема статуса языка - одна из центральных проблем традиционной и современной интеллектуальной культуры, и в силу этого её изучение является приоритетной областью культурологии как науки.

3. Культурно-историческая конкретизация соотношения бытия и слова на исходе Нового времени может быть оптимально реализована на проблемном фоне именно булгаковской «Философии имени».

4. Теоретические положения «Философии имени» отца Сергия Булгакова являются готовым методологическим ресурсом для культурологии как новой интегративной области знания, имеющей универсальное значение в системе современного российского высшего профессионального образования.

5. Философия имени как феномен отечественной интеллектуальной культуры и, прежде всего, «Философия имени» отца Сергия Булгакова есть русский - культурологический - вариант герменевтики, причём, более полноценный, чем её западные направления, поскольку с опорой на метафизическую энергетику слова здесь осуществляется софиологический синтез сакрально-религиозного и философско-онтологического аспектов культурной реальности.

6. Русская интеллектуальная культура конца Нового времени и, в частности, булгаковская «Философия имени» есть весомый антикризисный потенциал, противостоящий номиналистическим и конвенциалистским тенденциям западной мысли, анархизму и деструктивности мышления, нарастающих в ходе истории ХХ столетия, равно как и позитивистскому уплощению самой эпистемы (аксиоматики) научного знания и его верификации.

АПРОБАЦИЯ РЕЗУЛЬТАТОВ ИССЛЕДОВАНИЯ

Основные положения диссертационного исследования были представлены на научных конференциях и форумах «Роман Достоевского "Идиот" и мировая культура» (Иваново, 1999); «Молодая наука - 2000» (Иваново, 2000); «Информационная среда вуза» (Иваново, 2003, 2005); «Дети и сказка в культуре, литературе, кинематографии и педагогике» (Иваново, 2003, 2004); «А. С. Хомяков - мыслитель, поэт, публицист» (Москва, 2004); «Провиденциальное жизнетворчество А. С. Хомякова» (Москва, 2004); «Наука в классическом университете» (Иваново, 2004); «Глобальный культурный кризис Нового времени и русская словесность» памяти Андрея Тарковского (Шуя, 2006); «Гуманитарные аспекты профессионального образования: проблемы и перспективы» (Иваново, 2006, 2007); «Шуйская земля: традиции и туризм» (Шуя, 2006); «Истина и пути её постижения» (Иваново, 2006); «Международный Соловьёвский семинар» (Иваново, 2006, 2007); «Н. А. Бердяев и единство европейского духа» (Москва, 2006); «Этнокультурная ситуация в Ивановском регионе» (Иваново, 2006); «Глобализация и инновации в системе образования» (Шуя, 2006); «Художественное слово в пространстве культуры» (Иваново, 2006); «Анахарсис: Международные Таврические чтения» (Симферополь, 2006); «Принцип визуализации в истории культуры» к 75-летию со дня рождения Андрея Тарковского (Шуя, 2007); «Есть ли почва для исторического оптимизма в России?» (Иваново - Москва, 2007); «Проблемы литературного образования: школа - вуз» (Шуя, 2007); «Феномен Андрея Тарковского в интеллектуальной и художественной культуре» (Иваново, 2007); «Мир и язык в наследии отца Сергия Булгакова» (Москва - Шуя, 2007); «Малые жанры: теория и история» (Иваново, 2007); «Наследие отца Павла Флоренского и музейное дело» (Кострома, 2007); «Юбилейная конференция Шуйского государственного педагогического университета» (Шуя, 2007); «Современная Россия в поисках социального оптимизма» (Иваново, 2007); «Русский язык в центральном регионе России: состояние, функционирование и перспективы развития» (Иваново, 2007); «Актуальные проблемы высшего педагогического образования» (Шуя, 2007); «Литература и личность: методический и литературоведческий аспекты» памяти В. П. Медведева (Иваново, 2008); «Третий съезд краеведов Ивановской области» (Шуя, 2008); «Проблемы формирования общероссийской идентичности: русскость и российскость» (Иваново, 2008); «Шуйская сессия студентов, аспирантов, молодых учёных» (Шуя, 2008); «Русская софиология в европейской культуре» (Москва, 2008); «Соборность: от Хомякова - до Зизиуласа» (Италия, Бозе, 2008); «Богословские перспективы современной культуры» (Москва, 2008); «Национальная элита - судьба России» (Москва, 2008); «Антикризисный потенциал Традиции» (Щелыково, 2009); «Оправдание культуры в творчестве В. С. Соловьёва и в русской философской мысли» (Иваново, 2009); «Проблематика имяславия в контекстах древних и новых» (Иваново, 2009); «Лингвокультурология священника Павла Флоренского» (Кострома, 2009); «Актуальные вопросы экзистенциальной психологии» (Шуя, 2009); «Рождение культурологии в России» (Иваново, 2010); «Пропилеи на Волге: Костромская земля в отечественной культуре» (Кострома, 2010); «III Шуйская сессия студентов, аспирантов, молодых учёных» (Шуя, 2010); «Психология кризисной личности» (Шуя, 2010); «ХХII Бальмонтовские чтения» (Шуя, 2010).

Результаты работы обсуждались на заседаниях кафедры культурологии и литературы ГОУ ВПО «Шуйский государственный педагогический университет» и кафедры гуманитарных дисциплин Ивановского института ГПС МЧС России, а также в Академии философии хозяйства при Московском государственном университете имени М. В. Ломоносова и Российском Центре социальных исследований и просвещения имени С. Н. Булгакова.

Работа поддержана и выполнена в рамках двух государственных заказов под рубрикой «фундаментальные исследования»: на уровнях ведомственной и федеральной целевых программ. Научно-исследовательский проект «Антикризисный потенциал русской интеллектуальной культуры конца Нового времени», поддержан Советом ведомственной целевой программы «Развитие научного потенциала высшей школы (2009 - 2010 годы)». Научно-исследовательская работа «Герменевтические исследования макрокультурного кризиса и антикризисного потенциала русской словесной культуры» поддержана в рамках федеральной целевой программы «Научные и научно-педагогические кадры инновационной России» (2009 - 2013 годы) научно-исследовательская работа «Герменевтические исследования макрокультурного кризиса и антикризисного потенциала русской словесной культуры».

Содержание диссертации представлялось научной общественности в двух монографиях «Язык и космос» (М.; Шуя, 2008) и «Ословесненный космос отца Сергия Булгакова» (Иваново; Шуя, 2009), в двух научных культурологических сборниках: «Мир и язык в наследии отца Сергия Булгакова» (Шуя, 2008) и «Ословесненный космос» (Иваново; Шуя, 2010), во множестве других научных материалов, означенных в заключительной части реферата.

Структура диссертационного исследования связана с решением поставленных задач: работа состоит из Введения, где проясняются исходные принципы всего замысла; четырёх глав, каждая из которых состоит из трёх параграфов (в общей сложности - двенадцати разделов); заключения, где оцениваются рецептивные перспективы булгаковской «Философии имени», а также делаются выводы, соответствующие каждому из двенадцати разделов; примечаний к каждому из разделов, библиографического списка.

ОСНОВНОЕ СОДЕРЖАНИЕ РАБОТЫ

Во Введении проясняются исходные принципы диссертационного труда, обосновывается актуальность темы, определяются объект, предмет, цель и задачи исследования, описывается степень исторической разработанности исследуемой проблематики, формулируются положения, выносимые на защиту, а также фиксируется новизна, теоретическая и практическая значимость предлагаемой к защите диссертации.

Глава первая «Бытие и эго» направлена на изучение драматического сопряжения фундаментального космизирующего импульса булгаковской «Философии имени» с эгологическими тенденциями эпохи конца Нового времени.

Первый параграф первой главы «Космологический статус языка в «Философии имени» отца Сергия Булгакова» всецело направлен на реконструкцию основных идей булгаковского имяславия как в концептуальной соотнесённости с другими крупнейшими представителями философского имяславия (отец Павел Флоренский, А. Ф. Лосев), где собственно булгаковская модель занимает гармонизирующее место на предмет понимания статуса имени (космос оказывается местом ословесненной встречи сокровенных глубин творения и неприступных вершин божественного миротворчества), так и в более широком спектре онтологически ориентированной философии языка Нового времени: от Г. Лейбница и В. Гумбольдта - до К. С. Аксакова и М. Хайдеггера. При этом особо подчёркивается зияющее различие «философии грамматики» Булгакова и антифилософской «грамматологии» Ж. Деррида: с одной стороны, человек выступает как гомологон вселенной, с другой же - как «грамматический предрассудок». «Антропокосмическая природа слова делает его символом», - подчёркивает Булгаков, для которого язык есть «арена самоидеации вселенной»; а потому, согласно такой логике, «не мы говорим слова», «в нас говорит мир, вся вселенная, а не мы, звучит её голос».

Второй параграф первой главы «Океанический Логос как Интеллигенция Бездонности: софийный маринизм В. А. Жуковского и софиология водного мира отца Сергия Булгакова (к метафизике имени в поэтическом космосе элегии «Море»)» показывает, как «софиология океана» из «Автобиографических записок» Булгакова, явленная автору как некое космическое откровение во время пересечения Атлантики на пароходе «Европа», обнаруживает замечательный аналог в элегической поэзии В. А. Жуковского. Стихотворение «Море» раскрывает специфическое самомышление тотальности, явленное через особое мистическое вчувствование автора, исполненное метафизических дум. Мы говорим тут исходно о некоей онтологически обусловленной архетипической двуплановости мира, где небесное и земное фундаментальные начала поставлены в асимметрическое соответствие. Земное развёртывается здесь не как надёжная и очевидная для многих опора, а, скорее, как чудесное стояние над бездной, переходящее в парение и трепет. Земля, бездна и вода поставлены в метафизическое соответствие: герой (поэт, религиозный философ), стоя над бездной, всматривается в тайну мироздания, прислушивается к душе мира. При этом небо (Бог) не отступается окончательно от мира (моря), равно как и мир (море) не может найти себя в отчуждении от неба (Бога). Гармоническое со-устройство небесного и земного, со-зеркалье горнего и дольнего желаемо, но неустойчиво, недостижимо в полной мере, а потому призрачно, в лучшем случае - скоротечно во времени. Но часть своих качеств ураническое начало сообщает долу, оставляя открытой идеальную перспективу полного феозиса - «онтологического коммунизма бытия» (по Булгакову), что обращает само мировое время в сквозную эсхатологию. Как пишет об этих вещах современный американский православный богослов Д. Харт в книге с характерным названием «Красота бесконечного»: «В каком-то смысле эсхатологическое избавляет время от бремени истории, придаёт времени чисто эстетический характер, необязательную, свободную, риторическую благодатность…»

Третий параграф первой главы «Отец Сергий Булгаков и трагедия эгологической философии: А. С. Хомяков и В. С. Соловьёв как булгаковские «предтечи» о трагедии эгологической философии; философия трагедии Н. А. Бердяева в контексте булгаковской ”Трагедии философии“» ориентирован на концептуально (и даже хронологически: поскольку это - совсем непродолжительный мучительный Крымский период послереволюционной творческой жизни Булгакова, непосредственно предшествующий эмиграции в Константинополь на пароходе «Жанна» с последующим отъездом в Европу, где размышления над проблематикой соотношения Слова и Бытия были продолжены, о чём свидетельствуют обширные приложения с выписками из Библии, Платона, Гумбольдта к основному интересующему нас в диссертации тексту) сопряжённую с «Философией имени» работу Булгакова «Трагедия философии». Здесь показана прежде всего предвосхищенность булгаковской соборной антиэгологической аргументации в наследии А. С. Хомякова и В. С. Соловьёва, которые подробно репрезентируются на этот предмет. После чего осуществляется герменевтическая проекция проблематики булгаковских трудов «Философия имени» и «Трагедия философии» на развитую эгологию, непосредственно явленную в русской мысли у Н. А. Бердяева. Если выделить ключевые метафизические понятия условного булгаковско-бердяевского диалога, то, очевидно, для Булгакова это будет - София, а для Бердяева - Ungrund. София и Ungrund уже на уровне топологического символизма противонаправлены: София представляет собою божественную сферу, верховный покров, премудрое устроение свыше - тогда как Ungrund есть по определению бездонность, движение вниз, падение, провал… В Ungrund отсутствует высшее упование на премудрое Творчее попечение о Бытии - только полагание на свои силы и гибельная героика. Здесь, разумеется, раскрывается глубокая экзистенциология отчаяния, о котором проникновенно писал ещё преп. Исаак Сирин: «Ничто так не сильно, как отчаяние. Оно не знает, чтобы кто победил его десными ли-то, или шуими. Когда человек в мысли своей лишит жизнь свою надежды, тогда нет ничего дерзостнее его. Никто из врагов не может противостать ему, и нет скорби, слух о которой привёл бы в изнеможение мудрование его; потому что всякая приключающаяся скорбь легче смерти, а он подклонил главу, чтоб принять на себя смерть».

Глава вторая «Дом и его крушение» направлена на изучение эсхатологического плана эпохи конца Нового времени.

Первый параграф второй главы «К проблематике 'Отец Сергий Булгаков и Лев Толстой`: идиллия и эсхатология в романе ”Анна Каренина“» посвящён рассмотрению знаменитого «семейного» романа Л. Н. Толстого «Анна Каренина», где просматриваются (предвосхищаются) три устойчивые булгаковские темы: изображение Божества в искусстве, тема хозяйства, тема Софии-истины, которая дана только собранию верующих. Сама булгаковская софиология имеет идиллический и эсхатологический аспекты, самым принципиальным образом сопряженные в толстовском романе: идиллия связана с «Философией хозяйства», а эсхатология - с предельным развитием софиологии как «богословия кризиса», вплоть до последней работы отца Сергия «Апокалипсис Иоанна». Для Л. Н. Толстого всегда была наисущественной основная проблема человеческого существования - неизбывное присутствие смерти. Жизнь под угрозой неизбежной смерти и смерть как мера жизни - вот постоянный предмет художественной рефлексии писателя. Но речь может идти не только об индивидуальной смерти, но и о самой смертоносности как таинственном первофеномене, коим существенно затронута человеческая культура. У Толстого, по его собственным словам, «своды» романа сведены так, что не видно, где «замок» - на наш взгляд, этот таинственный «замок» замыкает идиллический (связанный с образом и сюжетной линией Константина Дмитриевича Лёвина) и эсхатологический (связанный с образом и сюжетной линией Анны Аркадьевны Карениной) планы произведения в их сложнейшем взаимоотталкивании и взаимопритяжении; в точке их соприкосновения начинает резонировать вечная толстовская тема - жизни и смерти, их премудрого (софийного) сопряжения. Интересно, что уже ранний С. Н. Булгаков (стоит указать здесь на общение молодого Булгакова и позднего Толстого, которому отец Сергий придавал определённое значение), как и Л. Н. Толстой со своим программным героем (К. Лёвиным, штудирующим богословие А. С. Хомякова), в качестве выхода из, казалось бы, герметичного круга эсхатологической необходимости обращается к тематике хозяйства, возделывания земли. Но уже в первых главах романа начинает звучать тема конца, исхода. В «Анне Карениной» тема добровольного ухода из жизни предстаёт как примета времени, с первых страниц романа и до конца. Танатологические образы удивительно тонко и ассоциативно воплощены в толстовском романе: кажется, что весь многовековой опыт человечества, взыскующего ответы на вопросы, поставленные смертью, отразился в этом произведении. Здесь - его универсальность, оправдывающая само сближение с булгаковской проблематикой.

Второй параграф второй главы «Софийный Домострой С. Н. Булгакова: переписка с С. Н. Дурылиным и В. В. Розановым», учитывая отмеченную исследователями «непосредственную связанность» софиологии с имяславческой проблематикой, раскрывает каким образом имеющие давнюю европейскую предысторию софиологические идеи в булгаковском исполнении отражают православную интенциональность, преломлённую, однако, в ментальной специфике «русско-сибирского» мира (в чём удостоверяют нас уникальные материалы указанной переписки). Булгаков, например, пишет: «…я всё больше ценю в русском православии, как и во всём христианстве церковном (от чего очищают его так усердно «первохристианствующие» штундисты учёного и неучёного образца), именно эту добрую примесь доброго язычества, которое ведь правильно ощущало душу земли и моря и славу Божию, поведанную небесами». В его других мыслях из писем С. Н. Дурылину особо значимыми представляются следующие темы: св. София как «самый нужный и важный вопрос богомыслия»; благодатное присутствие святости, «если и пусто будет на земле»; «примат мифа» и «мифотворчество» как «ступень к теургии»; идея «благодатной земли», которую «без всякой теософии следует признать»; пожар в раке преп. Сергия Радонежского как предвестие будущих испытаний и катастроф, ожидающих Россию и человечество. Письма Булгакова к Розанову ещё более рельефно показывают дистанцирование будущего отца Сергия (которому была чужда духовно-непросветлённая розановская ветхозаветно-языческая «идиллия» без Христа) от ложной метафизики женственности, от всякого натуралистического вагинализма, к которому, однако, устойчиво тяготел сам его адресат: «…религия Ваша - не моя религия». Между тем, конечно, можно говорить и о том, что сама проблематика розановского пансексуализма до некоторой степени всё-таки увлекала Булгакова, о чём свидетельствуют следующие его материалы «Пол в человеке: (Фрагмент из антропологии)» и сомнительные в православном отношении гендерно-теологические рукописи 1921 года. Однако, развёртывая полемику с розановской метафизикой, Булгаков однозначно подчёркивает, что «приравнивание пола сексуальности совершенно ложно». Здесь же звучит булгаковская мысль об отце Павле Флоренском (которому через несколько лет предстояло принять последнюю исповедь Розанова) как «совершенно единственном в своём роде человеке», «о ком история будет писать ”жизнеописание“, если не ”житие“». Булгакову также принадлежит здесь трезвая православная оценка войны как трансцендентного человеческой истории феномена, в раскрытии которого человек не может не участвовать. В целом же, церковно понимаемое домостроительство было главной креативной целью булгаковской мысли.