Актуальность. Проблема синтеза искусств, вызванная к жизни потребностью запечатлеть многообразие мира посредством различных художественных языков, - одна из важнейших в современном искусстве и искусствознании. Существенной гранью это обширной проблемы, значимой как для теории взаимосвязи искусств, так и для творческой практики являются взаимоотношения музыки и хореографии в рамках балетного спектакля.

В XX веке имеются, по меньшей мере, три содружества "композитор - хореограф", делавших спектакли, равно выдающиеся как в хореографической, так и музыкальной составляющих. Это - герои данной диссертации Игорь Стравинский и Джордж Баланчин, а также Джон Кэйдж и Мерс Кэннингэм, Том Виллемс и Уильям Форсайт. При всем стилистическом различии две последние пары оперируют музыкой и танцем как независимыми величинами. Баланчин и Стравинский, учитывая специфику своих искусств, стремятся продемонстрировать их общие основы. Именно эта особенность делает сочиненные ими балеты чрезвычайно притягательными для исследователя, чувствительного к элегантнейшим, по словам Баланчина, искусствам - музыке и хореографии.

Степень изученности темы. Блистательный тандем композитора и хореографа еще не был предметом внимания отечественных ученых, хотя порознь балетная музыка Стравинского и творчество Баланчина фигурировали во многих исследованиях. Из музыковедческих работ назовем сочинения Михаила Друскина, Ирины Вершининой, Риммы Косачевой, Светланы Савенко, а также фундаментальные труды под редакцией Виктора Варунца, содержащие множество разнообразных сведений о Стравинском в балете Вершинина И. Ранние балеты Стравинского. - М.: Наука, 1967; Косачева Р. О музыке зарубежного балета. Опыт исследования. - М.: Музыка, 1984; Савенко С. К вопросу о единстве стиля Стравинского // И.Ф. Стравинский. Статьи и материалы / Сост.Л. Дьячкова / Под общей ред.Б. Ярустовского. - М.: Сов. композитор, 1973; Друскин М. Игорь Стравинский. Личность. Творчество. Взгляды. - Л.: Сов. композитор, 1982; Стравинский И.Ф. Переписка с русскими корреспондентами / Сост., текстологическая ред. и коммент.В.П. Варунца. - В 3-х т. М.: Композитор, 1998-2003; Стравинский - публицист и собеседник. - М.: Сов. композитор, 1988. . Российское баланчиноведение представлено работами Олега Левенкова - автора первой русскоязычной монографии о хореографе, статьями Елизаветы Суриц, эссе Вадима Гаевского, воспоминаниями Юрия Слонимского и Веры Костровицкой Левенков О. Джордж Баланчин. - Пермь: Книжный мир, 2007; Суриц Е. Балет и танец в Америке. - Екатеринбург: Изд. Урал. гос. ун-та, 2004; Гаевский В. Дом Петипа. М.: АРТ, 2000. .

О сотрудничестве Баланчина и Стравинского в отечественной литературе упоминается спорадически - тема "Стравинский и Баланчин" пока не входит в число предпочтений отечественных исследователей.

В США совместная работа Баланчина и Стравинского удостоена ряда описаний различного типа. Подробную справку о постановках балетов соавторов, включая все возобновления, редакции и телеверсии (если таковые имеются), приводит посмертный каталог сочинений Баланчина Choreography by George Balanchine: A Catalogue of Works. - New York: Viking, 1984. . Аналогичные, хотя и менее объемные данные содержатся в обзоре "Стравинский и танец", выпущенном к 80-летию композитора Stravinsky and the Dance. A Survey of Ballet Productions. 1910-1962 / In Honor of the Eightieth Birthday of Igor Stravinsky / Catalogue by Selma Jeanne Cohen, with an introduction by Herbert Read. - New York: Dance Collection of the New York Public Library, 1962. . Обширный фактологический и аналитический материал имеется в американской критике, освещавшей все премьерные постановки балетов композитора и хореографа, начиная с фестиваля Стравинского в Метрополитен-опера (1937) и заканчивая последним в жизни Баланчина фестивалем в NYCB (1982). Благодаря Нэнси Рейнгольд, опубликовавшей журналистские отклики в хронологическом порядке, мы имеем возможность проследить как эволюцию театра Баланчина-Стравинского, так и постепенное вхождение критиков в стиль соавторов Reynolds N. Repertory in Review. - New York: Dial Press, 1977. .

Упоминания о союзе Баланчина и Стравинского составляют неотъемлемую часть литературных трудов Линкольна Керстина - соратника Баланчина в создании всех его американских трупп, включая NYCB, вдохновителя фестиваля Стравинского 1937 года, заказчика "Орфея" и "Агона".

Отдельные замечания по поводу сотрудничества Баланчина и Стравинского рассыпаны по биографическим и мемуарным источникам. Диапазон описаний широк - от творческих споров и характеристик балетов до совместных трапез и констатации ощущений во время танца. Назовем событийно емкие и литературно яркие биографии Баланчина, вышедшие из-под пера Ричарда Бакла, Бернарда Тайпера и Дона МакДона Buckle R., with Taras J. George Balanchine: Ballet Master. A Biography in collaboration with John Taras. - New York: Random House, 1988; Taper B. Balanchine: A Biography. - Berkeley, Los Angeles, London: Univ. of California Press, 1996; McDonagh D. George Balanchine. - Boston, 1983. . В этом же ряду упомянем американские биографии Стравинского С. Вэлша, Э. Вайта, Р. Тарускина, литературу, посвященную дягилевской антрепризе, и, разумеется, многочисленные мемуары.

Раскрывая тему "Стравинский и Баланчин", нельзя не учитывать их высказывания друг о друге, как правило, подтверждающие взаимно любимый тезис о балете как зримой музыке и звучащем танце. Стравинский не упускал случая подчеркнуть музыкальность хореографии Баланчина. Баланчин - танцевальную природу музыки Стравинского. Наряду с программными заявления на сей счет (у Баланчина таковым можно считать статью "Танцевальный элемент в музыке Стравинского", вышедшую в журнале, издаваемом Керстиным Balanchine G. The Dance Element in Stravinsky's Music // Dance Index. - 1947. - October-November. , у Стравинского - памфлет "Музыка для глаз" Stravinsky I. Squibs // Stravinsky I., Craft R. Themes and conclusions. - London, 1972. ) соавторы упоминают о моментах подготовительной работы и репетиций, анонсируют совместные сочинения, характеризуют музыкантов и танцовщиков.

Список иноязычных работ, посвященных композитору и хореографу, увенчан монографией Чарльза Джозефа "Стравинский и Баланчин. Путешествие в изобретение" Joseph Ch. M. Stravinsky and Balanchine: The Journey of Invention. - New Haven: CT, 2002. . Внимание исследователя в первую очередь занимает музыкальная составляющая. А именно - черновики Стравинского, изменявшиеся (и порой существенно) под влиянием танцевальной специфики и замечаний хореографа.

В ряду источников данной диссертации следует упомянуть театральные впечатления диссертантки, многие годы занимающейся балетной критикой; собрание Российского государственного архива литературы и искусства (Санкт-Петербург); архивы Джорджа Баланчина и Джерома Роббинса; а также разнообразные видеоматериалы. В том числе биографические фильмы, запечатлевшие облик и речь соавторов; видеобалеты, отразившие их этапные создания; видеореконструкции, позволяющие оценить оригинальный облик спектаклей; собрания видеоархивов, фиксирующие этапы их эволюции.

Предмет. Предметом данной диссертации является спектакль и в первую очередь его музыкально-хореографическая основа. В понятие "спектакль" в нашем случае входит все, что характеризует синтетическое представление. Это - и само сценическое действие в сопряжении видимого и слышимого, и процесс его создания, и влияющие на конечный результат взаимоотношения главных его участников - композитора и хореографа.

Задачи и цель. В задачи автора входит:

§ оценка балетного спектакля с точки зрения взаимовлияния автономных, но тесно связанных форм - звуковой и визуальной;

§ выборочная характеристика творчества Баланчина, поданная с точки зрения его отношения к музыкальному материалу;

§ характеристика балетного творчества Стравинского (как балетов, так и постановок, созданных на небалетную музыку), рассмотренная в контексте его отношения к хореографическому тексту;

§ выявление "музыкального" в хореографии и "хореографического" в музыке.

Результатом решения этих задач должно стать формирование целостной картины содружества Стравинского и Баланчина в контексте балетного театра ХХ столетия, что и является целью данной диссертации.

Методология. Методологической базой диссертации послужили труды, посвященные взаимодействию и синтезу искусств, и, прежде всего, синтезу театральному Конен В. Театр и симфония. - М.: Музыка, 1967; Курышева Т. Театральность и музыка. - М.: Сов. композитор, 1984; Сабинина М. Взаимодействие музыкального и драматического театра в ХХ веке. М.: Композитор, 2003; Jordan S. Moving Music. - London, 2000; Balanchine G. The Dance Element in Stravinsky's Music // Danse Index. - 1947. - October-November. , поскольку подобный подход к спектаклю требует совмещения музыковедческих и театроведческих (а точнее - балетоведческих) принципов описания. Отмечено, что в обеих отраслях отечественного искусствознания сложились свои традиции анализа балета.

В балетоведении главным выразительным средством балетного театра мыслится пластическая составляющая. Рассмотрение хореографического текста с целью выявления хореографической драматургии произведения и является фундаментом анализа спектакля в целом. Музыке в большинстве балетоведческих работ отводится роль дополнительной краски. Она упоминается, но не анализируется. Преобладающим является объективно-описательный метод исследования, культивирующийся с рубежа XIX-XX веков. Используются как целостный (спектакль анализируется "от" и "до"), так и фрагментарный анализ (рассматриваются отдельные эпизоды балета - характеристики действующих лиц, "пиковых" ситуаций, отдельно взятые работы танцовщиков и т.д.). Лучшие из этих работ (назовем в первую очередь труды патриархов нашей науки о балете - А. Левинсона, Л. Блок, Ю. Слонимского, В. Красовской, Е. Суриц, Г. Добровольской) позволяют воспринимать сценический облик спектакля "внутренним" взором, создавая тем самым иллюзию присутствия в театре.

Другой тип балетоведческого анализа можно назвать субъективно-метафорическим. Главное здесь - собственное ощущение автора от спектакля, развернутое в системе метафор и аллюзий, художественных, эстетических и исторических ассоциаций. Чем и занимается В. Гаевский, наследующий традиции "поэта танца" - А. Волынского.

Музыковедческий анализ балета ставит во главу угла партитуру. Балет анализируется как самостоятельное музыкальное произведение, как правило, программное, не имеющее непосредственного отношения к конкретной сценической интерпретации (допускается, что их может быть много) и обладающее собственной концертной судьбой. Родилась эта традиция, когда жанр обогатился музыкой, достойной подобного анализа, а именно - с приходом в балет Чайковского и Глазунова.

Продолжилась с началом дягилевской антрепризы и появлением в балетном театре Стравинского, Дебюсси, Равеля. В частности, критические отклики на концертные исполнения балетов Стравинского составили значительный пласт музыковедческой литературы о балете 1910-1920-х годов. В числе выступивших в это время был Борис Асафьев, чей вклад в балетное музыковедение трудно переоценить. В его трудах музыка в балете рассматривается с позиций симфонизма - высшего принципа формообразования и мыслится драматургическим фундаментом, обеспечивающим целостность спектакля.

Анализ балетных партитур и (или) их фрагментов включают в посвященные композиторам монографии И. Нестьев, Г. Хубов, Л. Карагичева, С. Хентова, М. Тараканов, Т. Левая и О. Леонтьева. Проблемы поэтики и музыкальной драматургии балета разрабатывают В. Богданов-Березовский, С. Катонова, Л. Генина, Р. Косачева и Ю. Розанова, Т. Курышева, И. Вершинина, А. Богданова, С. Шапиро.

Анализ балета как результата совместных усилий композитора и хореографа - идеальная цель исследователя этого жанра. Обоснование данной методологии дал Б. Асафьев, заявивший о сосуществовании в балете двух процессов: пластико-танцевального (хореографического действа) и музыкального (воплощение замыслов композитора) формообразований, и возникновения на их основе новой семантико-структурной организации - балетного спектакля. Концепцию Асафьева продолжили работы В. Ванслова, В. Холоповой, Е. Дуловой.

Особой аналитической разновидностью, доводящей асафьевскую концепцию до логического абсолюта, является разбор спектакля по принципу "нота-движение". В отечественной литературе отмеченный вид анализа в основном представлен работами хореографов, имеющих сугубо практические цели. Зарубежное балетоведение довольно широко использует этот подход, особенно по отношению к бессюжетным балетам, где не срабатывает объективно-описательный метод, опирающийся на повествовательную (сюжетную) драматургию.

При всех достоинствах данного анализа нельзя не отметить его чрезмерную формализованность и малую наглядность. Смягченную, можно сказать, художественную разновидность подобного разбора (объективно-описательный анализ сценического действия плюс фиксация этапных моментов музыкальной драматургии) демонстрируют лучшие путеводители по балетам. Бесспорным лидером здесь является серия изданий с участием Баланчина, уделявшего словесному описанию хореографической и музыкальной форм первостепенное внимание.

Материал. Материалом диссертации стали совместные балеты Баланчина и Стравинского, балеты Баланчина на небалетную музыку Стравинского, а также балеты, сделанные ими в содружестве с другими авторами.

Научная новизна. Научная новизна определена уникальностью исследования в контексте отечественного искусствознания. Это - первое русскоязычное повествование о творческом содружестве Баланчина и Стравинского. Что, безусловно, справедливо по отношению к великим представителям русской культуры, волей судеб оказавшихся за рубежом. Также впервые в русской литературе балетное творчество Стравинского описано как результат взаимодействия с хореографами. А деятельность Баланчина - как итог взаимодействия с музыкальным материалом.

Теоретическая значимость. В диссертации синтезируются музыковедческие и театроведческие методы анализа спектакля, что и определяет теоретическую значимость работы. Используются объективно-описательный, "технологический" (нота-движение) и "сопрягающий" (асафьевский) подходы. Отдельные штрихи в повествование добавляют компоненты субъективно-метафорического метода. Стоит оговорить, что в намерения автора не входит полное - от занавеса до занавеса - описание происходящего на сцене и звучащего в оркестре (отчасти его восполняют характеристики балетов, как правило, принадлежащие очевидцам премьер). В качестве руководства к действию автор избирает слова Баланчина: "Балет - отнюдь не слова, и никакими описаниями не передать то, что происходит на сцене. С другой стороны, если эти слова тщательно подобраны и если их не слишком много, у читателя возникает мысль: “Пожалуй, на это стоит взглянуть своими глазами”".

Ясно, что при подобном подходе в распоряжении читателя оказывается образ спектакля. Причем те его грани, что кажутся автору наиболее существенными. А таковыми могут быть и отдельные фрагменты представления, и обстоятельства, связанные с его созданием, и эстетические взгляды создателей балетов, проявившиеся в данном сотрудничестве, и многое другое, входящее в широко трактуемое понятие "спектакль". Подобная свобода описания отнюдь не является произволом - таковы условия, диктуемые материалом. Специфика бытования балета - этой, по словам Баланчина, бабочки, сегодня живущей, а завтра умирающей, - позволяет исследователю не "кнопить" засушенный объект в гербарий, а воссоздавать самые интересные эпизоды его "полета". Тем более что многие балеты, упоминающиеся в данной диссертации, либо исчезли со сцены, либо существуют в версиях, весьма далеких от первоначальных. Таким образом, дистанцированное описание спектакля в любом случае остается свободным допущением, авторским взглядом, основанным как на личном зрительском опыте, так и на аналогичных "вольных" источниках.

Практическая ценность. Диссертацию оценят композиторы и хореографы, желающие найти общий подход к созданию спектакля. А также музыковеды и театроведы, стремящиеся к сблансированной оценке театрального синтеза. Кроме того, многие фрагменты данного исследования могут быть включены в учебные вузовские курсы по истории и теории музыкального театра.

Апробация. Диссертация обсуждена и рекомендована к защите на заседании кафедры современной музыки Московской государственной консерватории им.П.И. Чайковского 3 июня 2009 года. Основные положения работы отражены в ряде публикаций и выступлений на научно-теоретических конференциях. На протяжении десяти лет материалы исследования находят применение в специальном курсе "Современный балетный театр", который автор читает в Московской государственной консерватории им.П.И. Чайковского.

Структура. Исследование состоит из введения, четырех глав, заключения, трех приложений и списка литературы из 409 наименований.

Основное содержание

Введение содержит обоснование актуальности темы, обзор литературы и предпосылок исследования. Излагаются методологические установки и ориентиры диссертации, определяются его цели и задачи.

В Главе I. - "Музыкальный мир Баланчина" - анализируемый объект рассматривается как историко-культурный феномен, приведший к созданию выдающихся сочинений. Фундаментальная музыкальная образованность позволила хореографу с легкостью ориентироваться в различных музыкальных стилях, жанрах, структурах. В своих музыкальных штудиях, в частности, компоновке музыкального материала для балетов, он был, по собственным словам, и "человеком музыки", и "человеком театра". Творческие результаты данного синтеза освещены в шести разделах.

§ 1. - "Баланчин-музыкант" - повествует о Баланчине - исполнителе, композиторе, аранжировщике.

"Я не знаю, как можно быть хореографом, не будучи, в первую очередь, музыкантом, подобным Баланчину", - признавался Игорь Стравинский. И действительно - складывается впечатление, что в музыке, как и в балете, Баланчин с поразительной энергией стремился охватить или хотя бы попробовать все. В консерватории помимо фортепиано он в качестве вольнослушателя занимается в классах гармонии, контрапункта и инструментовки, пробует свои силы в игре на скрипке, трубе и валторне. К консерваторским временам относятся и его первые композиторские опыты, если, разумеется, не считать школьных импровизаций и детских опусов. Привычка к писанию нот не покидала Баланчина всю жизнь. В его архиве имеется множество гармонических задач и фуг, созданных им как для фортепиано, так и для инструментального состава. Эти опыты, очевидно, служили отличной подготовкой к фортепианным переложениям. Баланчин делал их специально для репетиционных пианистов, предпочитая работу с концертмейстером поиску нужного места на магнитофонной ленте. Кроме того, хореограф занимался "сборкой" музыки для некоторых своих балетов, не чуждаясь при этом резких стилевых контрастов. В частности, регулярно соединял в одном вечере два балета на музыку Стравинского - неоренессансный "Монумент Джезуальдо" и авангардистские "Движения для фортепиано и оркестра".

Самостоятельной областью композиторской деятельности Баланчина можно считать купюры и перестановки частей в рамках отдельно взятого произведения. На этот "больной" вопрос мастер смотрел с двух точек зрения. Первую он изложил так: "В моих балетах я никогда не изымаю части первоначальной музыки". Это - слова Баланчина-музыканта, признающего текст, зафиксированный в нотной записи, единственным и неизменным. Баланчин-хореограф, воспитанный на непрерывной изменчивости текста танцевального, далеко не всегда следовал этому правилу.

Для музыкальной практики такие действия выглядят оскорбительными. Для балетной - совершенно естественными. Вопрос состоит лишь в том, насколько искусен "хирург". От многих своих коллег, "резавших" партитуры с небрежностью мясников-дилетантов, Баланчин отличался исключительной точностью и вкусом. В его редакциях обновленные сочинения радуют безупречным изяществом формы. Третья симфония Чайковского, лишенная вступительного марша, обретает четкость и компактность классического четырехчастного цикла. "Шотландская симфония" Мендельсона избавляется от бесконечных длиннот-повторов. Второй фортепианный концерт Чайковского - от утомительных каденций, написанных в угоду исполнительским амбициям. На все эти сочинения Баланчин смотрел глазами хореографа, уверенного, что балет - не музей, где экспонаты хранятся вечно. Таким же "не музеем" представлялась ему музыка. Как можно изменить хореографический текст, приспособив его к требованиям времени, так можно изменить и музыку, если она, на взгляд постановщика, чересчур длинна и многословна.

§ 2. - "Баланчин у Дягилева: “Блудный сын" Прокофьева" - посвящен одному из любимых методов работы Баланчина с музыкальным материалом - музыкально-хореографическому контрапункту, освоенному им в труппе Сергея Дягилева и широко применяемому впоследствии.

Первый оригинальный балет, поставленный Баланчиным для труппы Дягилева, - "Барабо" Витторио Риети (1925) - открывает целую танцевальную серию, куда входят "Пастораль" Жоржа Орика, "Чертик из табакерки" Эрика Сати в оркестровке Дариуса Мийо, "Триумф Нептуна" лорда Бернерса, "Кошка" Анри Coгe, "Бал" Витторио Риети. Все они, так или иначе, воплощают популярную в послевоенной Европе мюзик-холльную тенденцию. Для Баланчина, уже поставившего "Песнь соловья" Стравинского, мюзик-холльный период был определенным шагом назад. Но именно здесь он оттачивает любимые впоследствии выразительные средства. В частности, контрапункт музыкального и визуального начал. В поздних сочинениях этот контрапункт в основном проявляется в структурных несоответствиях - в том, что Баланчин называет следованием за музыкальной линией, а не за тактовой чертой. В данном же случае имелось несоответствие сценическое, отвечающее формуле: "возвысить низкое, опустить высокое". "Возвышению" и "понижению" подвергались как музыка, так и хореография. А главным достижением в совмещении несовместимого стал последний балет дягилевской антрепризы. В "Блудном сыне" Сергея Прокофьева, сотканном, по словам очевидцев, из горячности и иронии, Баланчин сделал этот прием главной идеей сочинения. Поразительно, но блистательный результат был достигнут не благодаря общей воле авторов, а в итоге их разнонаправленных действий. Претензии Прокофьева к Баланчину, изложенные в "Дневниках", позволяют судить о том, каким композитор представлял и свое сотрудничество с постановщиком, и идеальный облик спектакля.

В отношении Прокофьева к постановке сказалось годами воспитанное представление о том, как должно ставить балет. Образно-смысловой унисон видимого и слышимого плюс метроритмическое соответствие танца и музыки он почитал обязательными условиями. Баланчин с одобрения Дягилева эти представления безжалостно поломал, чем восстановил против себя композитора. Дальнейшие события, связанные с финансовыми аспектами постановки, их окончательно развели. Не пожалеть об этом нельзя. Для балетного театра утрата столь яркого дуэта стала поистине печальным событием.

баланчин стравинский балет музыка

Предметом § 3. - "Балеты Чайковского" - является ряд сочинений, поставленных Баланчиным на музыку великого композитора. Подчеркнуто, что пиетет перед Чайковским не мешал Баланчину оставаться "человеком театра", т.е. придерживаться специфики балетного жанра и собственных представлений об интерпретации музыки.

Работа хореографа над "Лебединым озером" и "Щелкунчиком" была связана со вставками, купюрами и перестановками музыкального материала. Окончательного варианта сценического решения, как и окончательного варианта музыкальной партитуры, для Баланчина не существовало. В этом смысле оба балета - истории с продолжением. Неизменными оставались только заявленные "темы". В "Лебедином" - темп и воодушевление. В "Щелкунчике" - елка. Третий балет Чайковского - поразившая Баланчина в детстве "Спящая красавица" так и осталась нереализованной мечтой. Тем не менее, фрагмент из нее звучит в "Щелкунчике" - самом репертуарном спектакле NYCB.

Хореограф поместил антракт перед сценой роста елки, соединив два крупных, интонационно близких эпизода. Елка как воплощение волшебства, наверное, главное, что интересовало его в этом балете, и Баланчин намеренно подготовил ее метаморфозу (сценический рост) со всей драматургической и музыкальной тщательностью. Антракт, следующий за ним скерцозный эпизод и сцена роста елки, образовали стройную трехчастную структуру. Первая часть была конструктивно упорядочена (три проведения темы, завершающиеся кадансами). Вторая представляла собой развивающую контрастную середину. Третья - динамическую репризу с симметричным по отношению к первой части нарастанием звучности. В таком виде композиция обрела ясный смысл. Завораживающая музыка Антракта стала предвкушением чуда. Сцена роста елки - его материализацией. А весь фрагмент в целом маркировал границу между явью и сном. Миновав ее, герои попадали в волшебный мир и начинали жить по его законам. Победа мечты над обыденностью, видимо, была принципиально важным моментом для Баланчина. Как витальность и воодушевление в "Лебедином озере".

В отношении этого балета он искал верный темп. "Лебединое…" должно было избавиться от слезливой сентиментальности. Замедленные темпы ей способствовали. Темпы быстрые и точные вернули балету моторный импульс, а вместе с ним - утерянную дансантность. Естественно, при таком подходе изменилась трактовка персонажей - появились "веселые" (то есть, подчеркнуто подвижные лебеди) и необычная их предводительница. Безупречная виртуозность, холодность, "нездешность", неулыбчивость, быстрота реакции и четкость жестов - таковы, при всем различии физических и эмоциональных типов, достоинства баланчиновских героинь. Начиная с Марии Толчиф, танцевавшей премьеру и заканчивая Марией Ковроски - нынешней Одеттой.

§ 4. - "Балеты на музыку американских композиторов" - повествует об американском периоде творчества Баланчина, где навыки работы с музыкой, приобретенные в петроградские и "дягилевские" годы, получают развитие в новой среде. Таким образом, охвачены три "родины" Баланчина - Россия, где он родился и получил образование, дягилевская антреприза, в которой сформировалось его дарование, и США, где хореограф обрел всемирное признание. Особо подчеркнута просветительская сторона постановочной деятельности мастера, который нередко обращался к малоизвестным или забытым сочинениям американской музыки и тем самым вводил их в концертный обиход. Анализируются сочинения Баланчина на музыку Готшалка, Айвза, Гершвина, Соузы, Шуллера, Гоулда. Подчеркнуто, что Баланчин создал собственную "американу", где американская, по сути, музыка "читалась" с позиций хореографического космополитизма. В ее трактовках Баланчин сохранил самоидентификацию, оставаясь приверженцем европейских ценностей.

Оппоненты, упрекавшие Баланчина в невнимании к "американскому" не были безоговорочно правы. Американское в музыке интересовало его не меньше, чем американское в танце. Это, прежде всего, джаз с его танцевальными истоками, этнографический срез ковбойского фольклора, песенная лирика, а также профессиональная (небалетная) инструментальная и симфоническая музыка. Прославленную "Тарантеллу" он поставил на бравурное рондо Луиса Моро Готшалка.

На пике популярности "Тарантеллы", мгновенно ставшей танцевальным бестселлером, в концертный репертуар вошли другие сочинения забытого композитора. Пятью годами позже американцы отдали дань другому автору со сложной судьбой - Чарльзу Айвзу. К 100-летию со дня рождения он был официально провозглашен классиком американской музыки. Баланчин, поставив свою "Айвезиану" в 1954 году, признал этот факт двумя десятилетиями раньше. С вошедшими в балет произведениями, в том числе известным впоследствии "Центральным парком в темноте", хореограф фактически познакомил слушателей. Как иностранец, Баланчин ощутил американизмы Айвза особенно остро. Как музыкант, оценил его феноменальную композиторскую технику. Как хореограф, откликнулся на ее своеобразие. В частности, визуализировал инструментальный театр Айвза с его пространственностью и полистилистикой.

В трактовке джаза и мюзикла хореограф не изменил своей традиционалистской сути: привязанность к этим жанрам возникла не в Америке. Корни ее уходят в российское прошлое: американские вестерны, увиденные им на экранах немого кино, учебную фортепианную литературу, школьные развлечения. И его первый "американский" опус - "Регтайм" на музыку фортепианного переложения одноименной пьесы Стравинского также появился в Петрограде. Что касается джаз-бэнда, приближенного к оригиналу, то впервые Баланчин работал с ним в мюзик-холльном балете "Чертик из табакерки" (1926). Три фортепианные пьесы Эрика Сати, вошедшие в спектакль, можно считать одним из ранних французских экспериментов в рэгтайме, а аранжировку их Дариусом Мийо - пародией на американский джаз-бэнд. Аналогичным был подход Баланчина, избравшим стилистической основой мини-балета пародийный кейк-уок.

Получив возможность сотрудничать с американскими джазовыми авторами, Баланчин выбрал самый европеизированный образец их продукции - синтез джаза с современной академической музыкой. Таковы балеты "Современный джаз: варианты" (1961) и "Кларинада" (1964), которые Баланчин заказал соответственно Гюнтеру Шуллеру и Мортону Гоулду. Объединение лучших джазовых сил Америки с усилиями ее лучшего хореографа имело любопытные последствия. Взгляд на джаз с позиций академизма был раскритикован за "поверхностность", а, точнее, за игнорирование Гарлема, как "источника настоящего джазового движения". Пояснение Баланчина: "Мы не делаем джаз, мы делаем балет" осталось вне внимания оппонентов. Также как и абсолютная адекватность его музыкальных выборов. Фактически композиторы и хореограф исповедовали одну концепцию. Музыканты балансировали между джазом и академической музыкой. Баланчин - между джаз-движением и классическим танцем. От первого он заимствовал ритмическую раскованность и видимость импровизационной свободы. От второго - классические па, пуанты и академичность формы.

Отголоски любимой джазовой эстетики Баланчин обнаружил и в менее интеллектуальном, но коммерчески более успешном песенном шлягере. "Роман" Баланчина c главными поставщиками песенной лирики - американскими мюзиклом и кино - был любовью по расчету, однако свел его с истинными профессионалами жанра. В том числе с приятелем дягилевских времен Верноном Дьюком (Владимиром Дукельским), Джонни Мерсером и Ричардом Роджерсом. С Роджерсом Баланчин начал новое направление в американском мюзикле, где танцы были не вынужденным перерывом в действии, а самыми притягательными его моментами. С Гершвиным Баланчину поработать не удалось, но его гершвиниада - "Не все ли равно?" (1970) - стала приношением главному бродвейскому лирику.

Песни, вошедшие в этот балет, Гершвин числил среди лучших своих созданий и включил в сборник фортепианных переложений. Незадолго до смерти он подарил экземпляр Баланчину, но тогда хореограф не смог сделать выбор и, возвратившись к Гершвину в 1970-е, использовал музыку всего сборника. Постановщик, безусловно, оценил способность композитора к неожиданному переосмыслению - в первую очередь, ритмическому - традиционных идиом фокстрота и блюзовой баллады. Обильное акцентное варьирование и кинематографический эффект меняющихся метров создавали любимое им ощущение предсказуемой спонтанности. Но как танцевать Гершвина? Баланчин, обогатив движение отдельными джазовыми идиомами, не изменил классической ориентации, что озаботило ревнителей национальной специфики. Возможно, на взгляд американца, воспринимающего Гершвина в контексте национальной истории, культуры и психологии, балет действительно содержит некий изъян. Но на вкус европейца, для которого песни Гершвина - самоценные шедевры мелодичности и элегантности, сочинение абсолютно органично. "Американец в Париже" - назвал композитор свое самое популярное симфоническое произведение. "Европеец в Нью-Йорке" - мог бы озаглавить Баланчин свою гершвиновскую вещь, скрестившую Бродвей с эстетикой классического балета.

Аналогично подошел Баланчин к другой американской гордости - маршам Джона Филиппа Соузы, положенным в основу балета "Звезды и полосы навсегда" (1958). В патриотических "Звездах…" содержится непатриотический подвох - точная и остроумная пародия на парады, шествия, салютирования и прочий верноподданнический антураж новой родины Баланчина. А также, если обнажить чистую хореографическую сущность, пародия на гордость старой родины - императорский балет. В трактовке Баланчина он приобрел вкус Бродвея, а музыка Соузы замечательно вписалась в эту концепцию.

Глава II. - "Хореографический мир Стравинского" - посвящена балетному творчеству Стравинского и его работе с хореографами. Очерки о балетных и микстовых сочинениях композитора расположены в хронологическом порядке: Наряду с описанием работ первых постановщиков - Михаила Фокина, Вацлава Нижинского, Леонида Мясина, Брониславы Нижинской, Курта Йосса, Антона Долина - в главе содержатся сведения о дальнейшей сценической судьбе этих балетов и в первую очередь - постановках Баланчина.

Основной акцент сделан на особенностях творческого взаимодействия композитора и хореографов. Стравинский всегда имел собственное представление о том, как должен выглядеть сценический вариант его музыки. Соавторы, естественно, настаивали на своем видении спектакля. Балеты, признанные ныне шедеврами, как правило, рождались в непростом столкновении художественных воль.

§ 1. - "“Жар-птица” (первый постановщик - Михаил Фокин: Русские сезоны, 1910)" - посвящен начальному этапу жизни Стравинского в балете. Подчеркнута роль Михаила Фокина в формировании Стравинского как автора балетной музыки.

Первоначальное отношение Стравинского к балетам Фокина можно охарактеризовать как полное и абсолютное признание. Да и вряд ли в начале 1910-х годов Стравинский мог относиться к Фокину иначе - именно первый хореограф дягилевской антрепризы обучил его искусству создания театральной музыки. В "Жар-птице" патронат Фокина ощутим с первого до последнего такта, что неудивительно, учитывая особенности работы над балетом. Этот тип сотрудничества, когда, по словам Фокина, "два художника вместе вырабатывают смысл каждого момента музыки", хореограф считал наиболее плодотворным: Начиная с первой постановки вне дягилевской антерпризы (в 1921 году балет поставил Федор Лопухов) хореографы безошибочно ощущают тесную спаянность музыки со сказочным сюжетом, что показывает экскурс в историю постановок "Жар-птицы".

Баланчин знал фокинский балет, что называется, изнутри - в дягилевской антрепризе он исполнял роль Кащея. Однако в собственной постановке (NYCB, 1949) хореограф, сохранив сказочную подоплеку, отказался от полной версии балета, обратившись к третьей оркестровой сюите. Вместе с частью партитуры Баланчин избавился от того, что считал сюжетным балластом - золотых яблок, волшебного яйца, богатырей и их финального дефиле с царевнами. "Здесь ничего нет, кроме красивой музыки", - так оценил хореограф повествовательные возможности балета. Его драматургической опорой стали не сюжетные повороты, а характеристика Жар-птицы с ее "вкусной" звукописью и сцены Кащеева царства с их изобретательной ритмикой.

§ 2. - "“Петрушка" (первый постановщик - Михаил Фокин: Ballets russes, 1911)" - посвящен конфликту Стравинского и Фокина, вызванный различными представлениями об эстетике данного спектакля.

В "Петрушке" пути Фокина и Стравинского разошлись. Причиной можно считать и несовпадение в месте (Стравинский, в основном, работал за границей, в то время как Фокин находился в Петербурге), и занятость хореографа, совмещавшего службу в Мариинском театре с подготовкой новых спектаклей у Дягилева, и, самое главное, - разногласия соавторов по поводу конечного результата. Если говорить об их эстетической подоплеке, это - разное видение сценического действия. Фокин хотел реализма, Стравинский - условности. Если перевести фокинское "непонимание" в технические термины, это - присущая "Петрушке" метрическая переменность и ритмическая прихотливость массовых сцен, а также их "неконтрастность" сценам солистов.

Согласно Фокину, требование "повторности и упорядоченности" имеет как эстетическое, так и практическое обоснование. В первое входит "удовольствие от повторности движения" и этнографическая точность. Второе предполагает комфорт танцовщиков. Важно, что речь в данном случае идет о массовых сценах, где ритмическим премудростям надо обучить не пару солистов (что Фокин, в конце концов, сделал в отношении Нижинского-Петрушки, по его словам, "не ладившего с музыкой"), а целую группу участников, порой приглашенных на несколько представлений. Для труппы, лишенной стабильного кордебалета и постоянно работавшей в условиях цейтнота, это обстоятельство было едва ли не решающим.

Разумеется, Фокину понятно, что композитор, имеющий дело с невербальной звуковой субстанцией, представляет образ масленичной толпы, весьма далеким от оригинала. Но также очевидно, что хореограф, работающий с телесной конкретикой, должен показать эту толпу, причем не в виде красочного пятна, а в самом что ни на есть конкретном, "вещном" воплощении. И Фокин ставит массовые сцены, ориентируясь на собственные представления о "драматическом жесте", предполагающем единый сценический ритм.

Судя по описанию Леонида Мясина, видевшего спектакль в 1914 году, толпа Фокину удалась. Но все же стоит признать: самое сильное впечатление в "Петрушке" производит именно "общечеловеческая часть", притом, что и в самых тщательных из идущих ныне реставраций она наверняка утратила множество оригинальных деталей. Если воспользоваться резкой, но точной характеристикой Андрея Римского-Корсакова, нашедшего в "Петрушке" смесь русской сивухи (народные сцены) с французскими духами (кукольная комедия), то Фокину, только что поставившему шумановский "Карнавал" ("дивный", по словам Стравинского), заморский парфюм оказался ближе отечественного продукта. Тем более сервированного столь необычным образом - вне предполагаемого Фокиным метроритмического "реализма".

То, что в оригинальном "Петрушке", по сути, было два сюжета - история личности, чья трагедия разыгрывается на фоне веселящейся толпы, и история толпы, безразличной к страданиям "маленького человека", - определило две самые популярные интерпретационные линии. Рассмотрение их занимает заключительную часть раздела.

§ 3. - "“Весна священная" (первый постановщик - Вацлав Нижинский: Ballets russes, 1913)" - посвящен единственному совместному опыту двух новаторов - Стравинского и Нижинского. Сочинение рассматривается как дансантный нонсенс, оставляющий хореографу только два пути: либо покориться силе ритма, "растворившись" в нем и признав подчиненную роль хореографии; либо проигнорировать музыку, задействовав ее в качестве звукового фона. С этих позиций рассмотрены интерпретации "Весны священной" Нижинским, Мясиным и последующими хореографами.

Стравинский отказывает Нижинскому в музыкальной образованности и в этом видит причину его неспособности создать собственную хореографическую форму. Именно ее спустя годы не хватает композитору в танце первой "Весны священной". Любопытно, что упреки в адрес Нижинского сопровождаются положительным примером - упоминается музыкант и изобретатель индивидуальных форм Баланчин. Самое красноречивое (и уязвимое) в этой оппозиции - отсутствие необходимой для сравнения общности: Баланчин так никогда и не поставил "Весну священную". В начале 1950-х годов он обсуждал возможность постановки "Весны" в сценографии Пабло Пикассо и Павла Челищева. На рубеже 1960-1970-х предполагалась постановка на музыку авторского переложения "Весны священной" для двух фортепиано. Ни одно из этих намерений не осуществилось. Более того - даже в грандиозной антологии балетного Стравинского, показанной NYCB в июне 1972 года, места "Весне" не нашлось. Как следует из воспоминаний Мориса Бежара, Баланчин заметил: "Весну" хореографически поставить невозможно. Причину хореограф определил в короткой фразе, сказанной Николаю Набокову: "Есть музыка, помогающая танцу, и есть музыка, танец подавляющая". "Весна" была для него в ряду немногих сочинений, подавляющих танец, а, следовательно, и волю хореографа.

Что касается Нижинского, то его желание сделать танец "имитацией музыки" отнюдь не диктовалось ее незнанием. Тем более что в "Играх", создававшихся одновременно с "Весной священной", хореограф решительно отказался от этого намерения, создав хореографию, порой принципиально не совпадающую с музыкальным рядом. Очевидно, в "Весне…" он счел "имитацию музыки" единственным методом работы с партитурой, хотя последующие хореографы, в частности Леонид Мясин (Ballet russes, 1920), с благословения Стравинского от нее отказались. Подобный подход избавил постановщиков от необходимости безоговорочно подчиняться партитуре и позволил искать обновления в сюжетах, так или иначе интерпретирующих темы, заданные оригинальной "Весной". Основные их "ответвления" - ритуально-этнографические, оргиастические, тираноборческие - рассматриваются в завершении раздела.

В § 4. - "“Песнь соловья”. “Пульчинелла” (первый постановщик - Леонид Мясин: Ballets russes, 1920)" - сравниваются постановки Мясина и Баланчина. Отмечена индивидуальная специфика подхода к музыкальному материалу и, как следствие, различные постановочные результаты.

В сезоне 1920 года Мясин трижды обращался к Стравинскому. Кроме ориентальной "Песни соловья" в дягилевском "меню" значились реставраторский "Пульчинелла" и новаторская "Весна священная" - все в хореографии Мясина. "Песнь соловья", на первый взгляд, была для него самым легким "блюдом". Цветистость оркестрового колорита и орнаментальная узорчатость мелодики предполагали давно опробованный в антрепризе Gesamtkunstwerk. Что касается взаимодействия с музыкой, то ориентальное начало сочинения Стравинского нашло воплощение в "мелких, сдержанных" движениях. Мясин, по его словам, сымитировал их с китайских росписей по шелку и лаковых ширм. Если верить Борису Кохно, хореограф тем самым "сделал сложную версию партитуры, которая никогда не понималась публикой".

Баланчиновский опыт перевода музыкальной "китайщины" в сценическую оказался востребован еще менее. В Париже спектакль прошел четыре раза, в то время как "Песнь соловья" Мясина - семь. И все же есть возможность оценить ориентально-декоративный стиль молодого хореографа. По просьбе Фонда Баланчина фрагмент исчезнувшего балета воспроизвела исполнительница роли Соловья Алисия Маркова. Репетируя с Илоной Лути выход своего героя, она обращает внимание на положение рук - кисти скрещены, пальцы слегка подрагивают - и особо трепетное эмоциональное состояние. "Дыши, дыши", - обращается Маркова к ученице, а далее делает акцент на движении, напоминающем орнаментальную вязь: танцовщица, вращаясь в chaines, постепенно, шаг за шагом сгибает колени и останавливается в поклоне-полуприседе. Вся комбинация замечательно гармонирует с извивами орнаментальной мелодики.

Еще один результат работы над "Песней соловья" - привитое на всю жизнь убеждение, что правильный выбор темпа является важнейшим условием взаимодействия музыки и хореографии. Вначале он следовал указаниям Дягилева, но Стравинский нашел темпы слишком медленными и потребовал играть быстрее. Баланчин исполнил его пожелание, переучив танцовщиков. Несмотря на очевидные моральные неудобства, опыт Баланчина в деле создания "Песни" можно считать положительным, а балансирование между Дягилевым и Стравинским не только мучительным, но и поучительным. Хореограф впервые видел, как сталкиваются интересы "человека театра" - Дягилева с интересами "человека музыки" - Стравинского, и в тяжком противодействии художественных воль рождается музыкально-театральное целое. Не исключено, что в гармоничности этих начал, которой славился зрелый Баланчин, сыграл свою роль юношеский опыт наведения мостов между старшими товарищами.

"Пульчинеллу" Стравинский назвал "своим первым намеренным рейдом в прошлое". Перголези и его современников композитор повторил с акцентом, неожиданным даже для заказчика балета - Дягилева. Однако, несмотря на метрические смещения мотивов и вторжения внутритактовых акцентов, традиционные танцевальные формулы оставались опознаваемыми. И надо полагать, что Мясин, одновременно работавший еще и над "Весной священной", испытывал облегчение, окунаясь в любезную сердцу танцовщика дансантность.

Хореографию "Пульчинеллы" Стравинский счел в "целом очень хорошей", хотя "местами механистичной". Вообще из замечаний Стравинского по поводу постановок Мясина следует, что он фактически не имел претензий к хореографу, а если таковые возникали, относил свое недовольство за счет событий, не зависящих от постановщика, в частности, недостатка оркестровых репетиций. Причина столь благожелательного, хотя отнюдь не восторженного отношения, отчасти заключается в лояльности Мясина, по возможности, если Дягилев не считал иначе, выполнявшего пожелания соавтора. Но главное - и это, очевидно, особенно трогало композитора - в совпадении трактовки сценического времени. Стравинский мыслил сюжетный балет как динамичное, темповое действие, что гармонировало с новациями хореографа. Специфическая мясинская стремительность отлично легла на быстрые темпы. На их замедленность Стравинский традиционно жаловался, имея дело с другими хореографами. В случае с Мясиным этот раздражитель отсутствовал.

В представлении последующих интерпретаторов балет "Пульчинелла" был неразрывно связан с заданной в либретто comedia deѕ arte, и Баланчин не был исключением. Однако, обратившись к "Пульчинелле" в содружестве с Джеромом Роббинсом (New York City Ballet, 1972), он не просто воспроизвел, но даже усилил атмосферу площадного театра с его прямым и резким выражением морали.

§ 5. - "“Байка про Лису, Петуха, Кота да Барана”. “Свадебка" (первый постановщик - Бронислава Нижинская: Ballets Russes, 1922, 1923)" - повествуют о первых микстовых балетах Стравинского и интерпретационных принципах Нижинской, сумевшей отстоять собственное видение спектаклей, в частности - обособленность музыкальной и хореографической форм в "Свадебке".

"Фонематическую музыку" (так Стравинский характеризовал игру речевыми акцентами) с оригинальной "гусельной" оркестровкой Нижинская прочла в стиле русского балагана, соединив характерный танец с клоунадой и акробатикой, в том числе кувырками через голову, что соответствовало "звериному" характеру танца и удовлетворило композитора. Единственное, в чем не сошлись соавторы, - расположение исполнителей. Стравинский хотел довести ансамблевый принцип площадного театра до логического завершения, то есть увидеть на сцене всех участников действия, включая оркестрантов, певцов и танцовщиков. Нижинская пожелание не выполнила, посчитав, что ее четкая хореография не нуждается в инородных добавлениях. Танцовщики вели действие в соответствии с их вокальными аналогами, но на сцене кроме них и декораций Михаила Ларионова никого и ничего не было. Ближе к замыслу композитора оказался Федор Лопухов (ГАТОБ, Ленинград, 1927). Автор первой российской постановки показал публике певцов. Серж Лифарь (Ballets Russes, 1929) усилил дух театральности иным способом: роли Кота, Петуха и Барана были разделены между танцовщиками и акробатами.