Культурно-мировоззренческие основания глобального сетевого общества XXI в.

Глубокие преобразования власти были вызваны развитием мгновенных телекоммуникаций и падением монополии на информацию. Технологии демократизировали власть и социум, они медленно делают это вопреки яростному сопротивлению последней (как, например, на арабском Востоке и в Китае наших дней). Власть, привыкшая приказывать, перешла в постмодерне к вынужденному и подчас лишь кажущемуся диалогу, к спектаклю. Она была вынуждена увеличить прозрачность своих действий и контролируемость их со стороны общественности.

Размывание власти ведется и благодаря глобализационным и глокализационным процессам. Как первые, так и вторые выводят из-под контроля правительств все большую часть общественной жизни. Более того, они порождают проблемы, требующие разрешения или на мировом уровне (экологические, экономические, проблемы военной безопасности) или на субнациональном. «По мере того как по миру катится Третья волна, ключевая политическая единица эры Второй волны - нация-государство - трещит под давлением снизу и сверху. Одни силы стремятся перевести политическую власть с уровня государства-нации на уровень внутринациональных регионов и групп. Другие силы пытаются поднять ее на уровень межнациональных агентств и организаций» ^{[4, с. 486]}.

Нормативным государственным устройством модерна является ограниченная монархия (в том числе, диктаторские режимы, вроде гитлеровского, сталинского, маоистского и пр.) и представительная демократия. Оба типа выражают идею борьбы за общественное благо узким кругом лиц, избранных народом. Недоверие к авторитаризму и системе псевдопредставительства, распад консенсуса в номадической социальности порождают два других нормативных типа государственного устройства: прямая или полупрямая демократия и анархо-синдикализм. Они существенно ограничивают или отвергают идею представительства и проповедают расширение участия в процессе принятия политических решений. На концептуальном уровне сувереном провозглашается не большинство, а совокупность меньшинств. Политэкономической идеологией становится не фашизм и не либерализм (нормативы модерна), а неосоциализм (евросоциализм) или, на более продвинутом этапе, анархо-синдикализм.

Рассредоточение власти, ее децентрализация осуществляется и на более высоком уровне. Как отмечает Тоффлер, «жизненно важный принцип политики завтрашнего дня направлен на разрушение системы принятия решения и передачи решений туда, куда они относятся» ^{[4, с. 660]}. Сегодня мы можем наблюдать пока лишь тенденции, уверенно клонящие общество в эту сторону. Одним из эпохальных и красноречивых событий можно считать тихую исландскую революцию 2008-2012 гг. в сторону прямой демократии и левоцентризма. 20 октября 2012 года в Исландии была принята первая в истории человечества конституция, разрабатывавшаяся в Интернете в системе краудсорсинга. Ее итоговая редакция была подготовлена случайными людьми, выбранными по лотерейному принципу: в том числе плотниками, мясниками, домохозяйками, офисными служащими.

В настоящее время мы переживаем период столкновения, подчас даже вооруженного, всех трех волн, каждая из которых, если несколько упростить, представлена Первым, Вторым и Третьим миром соответственно. Первый мир приближается к точке доминирования постиндустриализма, Второй мир, преимущественно индустриальный, интегрирует множество постиндустриальных элементов и движется в кильватере Первого. Третий мир соединяет в себе в разных пропорциях существенные элементы всех трех парадигм.

Глобализация как новая супертенденция международных отношений

Термин “глобализация” входит в международное информационное пространство в 60-ые годы XX-ого века. К тому времени было накоплено достаточно эмпирического материала, чтобы констатировать качественно новый этап в жизни общества и отчетливо увидеть интенсификацию тенденций к его развитию; понадобилось, следовательно, и понятие, могущее вместить в себя и связать воедино аналитически отобранные процессы и явления, усиливающие интеграцию, взаимозависимость и сравнительную гомогенизацию мирового сообщества в ряде ключевых сфер. Этим понятием и стала “глобализация”, отражающая самосознание наступившей исторической эпохи, видение ей как инерциальных направлений собственного становления (глобализация как закономерный этап в развитии капитализма), так и его ориентиров (неолиберальная теория рынка и либеральная демократия как ведущие идеологии Запада). Собственно датой введения термина в научный лексикон можно считать 1983 год, когда Р. Робертсон стал первым автором, который оперся на него в своих научных исследованиях, «понимая под ним как компрессию мира, так и обозначение мира как целого» ^{[16, с. 8]}.

К концу XX века концепт глобализации становится одним из доминирующих ракурсов исследования современного социума, однако его удовлетворительная дефиниция до сих пор остается проблематичной. Изучив ряд попыток дать ответа на вопрос, что же такое глобализация, предложим свое определение.

Глобализация - это возникшая в середине двадцатого века система процессов и обусловленных ими явлений, прослеживающихся в каждой сфере жизни общества, которая основана на развитом капитализме, научно-технической революции в сфере коммуникационных и транспортных технологий, неолиберальной теории рынка и либеральной демократии и обнаруживает себя как: интенсивная, но неравномерная интеграция мирового сообщества и усиление взаимозависимости его членов на всех уровнях; слияние рыночных, финансовых, политических, информационных, научно-технических, культурных и т.д. пространств национальных государств с постепенной утратой значения и влияния последних; перемещение программных и регулятивных полномочий к наднациональным институтам; сжатие пространства-времени.

Корни глобализации прослеживаются вглубь истории, которая на каждом своем этапе демонстрировала стремление к преумножению интегрированности мира экономически, политически и культурно. Крупные явления общественной жизни, такие как появление царей четырех сторон света, становление мировых империй и мировых религий, великие географические открытия и торговая экспансия, транспортная и информационная система раннего индустриализма в конечном счете послужили пробными камнями и пропилеями поистине глобальной электронной глобализации сегодняшнего дня.

Причины глобализации лежат в каждой сфере общественных отношений и необходимым образом дополняют друг друга. Мировоззренчески, глобализацию породила экспансивная субъективность, сдвиг в сторону интеграции на основании светской рациональности, разложение идеологических и социальных оков, в значительной мере освободившее государства и частных лиц. Экономически - потребность капитализма в новых рынках сбыта, областях приложения капитала и усовершенствовании производства, продукта, распределения и системы потребления. Политически - колониальная экспансия, прогресс средств осуществления власти и контроля, возрастающая открытость контактам и сотрудничеству. Все три основоструктуры - экономическая, политическая и культурная - взаимопереплетены и действуют сообща, хотя в разном историческом контексте любая из них может возобладать (например, в СССР доминировал политический фактор, подчинивший себе и экономику и культуру). В настоящих условиях доминирует экономический фактор, из чего и взгляды на содержание понятия глобализации тяготеют к определению ее как мировой интеграции финансов и всех факторов производства.

Вкратце обрисовывая глобализационные эффекты, можно сказать, что сторонники экономического подхода к глобализации рассматривают ее как высшую стадию развития капитализма, когда она подчиняет себе все сферы жизни и властно пронизывает их мелкоутилитарной стоимостной логикой ^[17]. Ей свойственны экономический экспансионизм, аморальный прагматизм, гедонистические практики и эксплуатация не столько производственных способностей людей, сколько потребительских. Глобализация приводит к торжеству хаотичной дерегулированной рыночной логики и интеграции всех национальных хозяйств, - в первую очередь, в сфере финансов, - в единое мировое хозяйство, каждый элемент которого связан сетями с каждым.

Культурологические концепции преимущественно сходятся в точке зрения, что в настоящее время имеет место интенсивное сближение ценностей, норм и культурных символов различных наций и этносов с доминированием американской потребительской модели, что ведет к образованию глобальной культуры, которая будет многоразлична на поверхности, но сущностно тождественна ^{[18, с. 63]}. Они подчеркивают гомогенизацию и стандартизацию эмоционально-образного содержания сознания и когнитивной парадигмы, не отрицающие индивидуального начала, но позволяющие реализовать его лишь в границах общего культурного кода и на основе общего содержания, формирующегося глобальными источниками информации.

Политическое толкование глобализации видит наиболее существенным ее двигателем торжество либеральных, всесторонне лояльных, плюралистических и во многих смыслах “открытых” политических доктрин, которые формируют политическую установку на мировую интеграцию ^[19]. Вместе с тем, обращается внимание на постепенное разложение политического как такового из-за ослабления возможностей контроля и многофакторности событий, выхода ряда существенных проблем за пределы национальных границ и национальной юрисдикции и появления локализации.

Сетевая структура глобального постиндустриального общества

Постмодернистская парадигма восстает против метанарративов и порядка как маски авторитарной власти. Она демонтирует ту самую осевую, монистскую мировоззренческую структуру, которая естественным образом порождала централизм, иерархию и строгую подотчетность, систему администрирования с выверенными методами, контролируемым процессом и хорошо прогнозируемым результатом. Постмодерн утверждает множественность позиций ценности, автономию и свободу самоопределения, он требует предельной компрессии иерархии, структурной жесткости и оппозиции центр - периферия. Как отмечает А. В. Назарчук, провозвестниками этой концепции были Делёз и Гваттари, которые «заставляют иначе взглянуть на порядок и строение мира. Мир может быть полицентричен, может расти из каждого отдельного закутка. В нем может не быть системы, не быть единства» ^{[20, с. 69]}. Эта модель реализуется в сетевой, ризоматической доктрине управления, которую исследователи называют важнейшей чертой постиндустриального (информационного) общества.

Основоположник теории сетевого общества М. Кастельс определяет сети как «открытые структуры, которые могут неограниченно расширяться путем включения новых узлов, если те способны к коммуникации в рамках данной сети, то есть используют аналогичные коммуникационные коды (например, ценности или производственные задачи)» ^{[21, с. 496]}. С исторической точки зрения сетевые образования не представляют собой ничего нового, но лишь сейчас под давлением сверхплотности и громадного числа информационных потоков из вспомогательного средства они превращаются в доминантную формообразующую модель и претерпевают ряд существенных изменений. Природа сетей нового типа состоит в их ячеистой, повторяемой структуре, многоканальности, динамичности, гибкости и адаптивности, аутопоэтичности, способности к регенерации, резистентности, всеохватности. Но что важнее, специфика современных сетевых структур, опосредованных техникой и окрыленных электричеством, и их глобализационных эффектов заключается не просто в установлении связей между объектами, но в постоянной динамической метаморфозе (иногда - значимой, иногда - не очень) каждого из них под давлением информационных обменов с остальными звеньями.

Широкое распространение сетей можно констатировать в каждой сфере общества. В экономике - это в первую очередь глобальный финансовый рынок, ТНК, горизонтальные сетевые предприятия. Последние являются по Кастельсу главным генератором сетевых моделей, поскольку способны, отталкиваясь от целей проекта, связывать деятельность самых разных акторов в самых разных направлениях: в горизонтальных сетях, в корпоративных слияниях, в глобальных альянсах. С экономической точки зрения, как отмечает Шендрик, современное общество есть общество «децентрализованного управления, новых организационных стратегий...», применяемых в условиях, когда центр вынужден делегировать власть, будучи более не в состоянии эффективно управлять множественными подчиненными звеньями и быть в курсе ситуации на отдаленных рынках ^[22].

В политике сетевая структура обнаруживает себя во все более ветвящемся государственном аппарате, передаче власти на места, международных организациях и органах наднационального управления (напр., совет министров ЕС). Первые пробы элементов прямой электронной демократии и разработка законопроектов посредством краудсорсинга через Интернет (Исландия, 2012 г.), онлайн-контроль за бюджетом и бюрократическими процедурами знаменует дальнейшую пролиферацию сетевой логики.

Область культуры поглощается “сетевым” по своему существу гипертекстом, в котором, взятом идеально, каждый семантический элемент связан со всеми прочими и бесконечно отсылает к их многообразию. Вместе с тем, формирующая культуру повседневная коммуникация все больше осуществляется через социальные сети и интернет-сообщества.

Метасеть Интернет является основным проводником информационных процессов и средством связи. Это «современный эквивалент электричества в индустриальную эпоху», создавший «универсальное социальное пространство коммуникации» и являющийся технологическим базисом социального взаимодействия в современном обществе ^{[23, с. 7]}. Благодаря ему человек теперь полноправно участвует в производственных процессах, находясь в удалении от крупных экономических центров, уменьшается также его культурная и политическая оторванность. Вокруг сетей Интернета организована вся деятельность от финансовой сферы и СМИ до политики и общественных движений, он является инструментом осуществления личной свободы и свободы общественных групп. Будучи основанным на двух фундаментальных ценностях - открытой горизонтальной коммуникации и самоуправляемой, аутопоэтичной организации сетей - он может стать революцией в развитии демократии, создав «интерактивный канал диалога между обществом и государством» и открыв возможность контроля первым последнего ^{[23, с. 73]}.

Сеть имеет и ряд негативных эффектов. Сложная локализация ее структур, мгновенная воспроизводимость и прекрасная адаптивность затрудняют правовой контроль и делают практически неуязвимыми террористические и иные деструктивные сети. Реализуя, казалось бы, принцип индивидуальной свободы и расширяя горизонт самостоятельности каждого субъекта взаимодействия, они тем самым тяготеют к нарушению координации между ними и дезинтегрируют процессы, требующие максимизации системных эффектов. Непредсказуемость индивидуального поведения, от которого теперь зависит больше, свобода входа и выхода увеличивают элемент неуправляемости, беспомощности, хаотичности, неопределенности, что, с одной стороны, оборачивается учащением и интенсификацией кризисов, а с другой - уменьшением способности к их предупреждению.

Кроме того, на что обращает внимание В. Г. Подлесная, «сеть основывается на схожести интересов, что обеспечивает довольно высокую эффективность ее деятельности. Но возникает опасность, что инструменты, избираемые для удовлетворения потребностей агентов сети, могут ущемлять интересы неагентов сети…» ^{[24, с. 102]}. В экономике, благодаря этому, торжествует логика казино, зачастую подчиняющая благо социальных субъектов случайным колебаниям и интерференциям разнонаправленных процессов. В политике имеет место кризис в связи с необходимостью кардинально пересмотреть принципы управления и утратой традиционной власти авторитета. В культуре - рыночный нивелирующий порядок, гипертекстовой хаос и динамика форм, препятствующие устойчивости и преемственности, необходимым для развития: логика Протея.

Сетевое общество ставит перед множеством трудностей человека, являющегося тем узлом, через который проходит ток множества сетей, но который, будучи лишь одним из сущностно идентичных узлов, может быть с легкостью заменен. На его психику оказывают давление противоречия между стремительно растущим объемом информации и медленным ростом истинным знаний; между потребностью в поиске нужной информации и проблематичностью этого поиска; между свободой и зависимостью от виртуального миропорядка; между участием в различных сетях и фрагментарностью сознания с одной стороны и потребностью в целостности и упорядоченности как бытия, так и мышления - с другой.

Социальная коммуникация постиндустриализма:

масс-медиа, масс-культура и новые формы взаимодействия

В течение последнего столетия освобожденная секулярная субъективность производила все новые и новые средства для расширения собственных функций вовне. Под давлением волны технологических открытий и социальных реформ социальная коммуникация претерпела более быстрые и революционные изменения, чем за всю свою предыдущую историю. Стремительное развитие института масс-медиа и электронных каналов связи, - расширений человеческой нервной системы, если следовать Маршалу Маклюэну, - подарило новые возможности контакта с массовой аудиторией, в котором так нуждалась экономика и политика ^{[25, с. 92]}. Уже в первой трети XX в. произошла инверсия в соотношении крупных информационных и материальных обменов. Информация вырвалась из-под власти локальных контекстов и начала перемещаться с околосветовой скоростью, обеспечивая нужды системы и создавая массовую культуру.

Несомненно, возникшая инфосфера имеет свои преимущества и апологетов, готовых их защищать. Как отмечает Энтони Гидденс, «глобальные СМИ сделали возможным широкое распространение таких точек зрения, как индивидуализм, уважение к правам человека и поддержка прав меньшинств» ^{[26, с. 420]}. Масс-медиа провозвестили эрозию монополии на коммуникацию со стороны властных институтов и групп влияния, они учредили слабо контролируемую децентрированную, а затем сетевую структуру информационных обменов. Гидденс признает за масс-медиа позитивное содержание, определенный рост осведомленности населения благодаря новым технологиям и их демократическую направленность. Тем не менее, равно как абсолютное большинство авторитетных мыслителей, он рассматривает масс-медиа преимущественно критически, подчеркивая их регрессивную роль. Умонастроение первых исследователей вопроса можно передать словами Ги Дебора: «На первый взгляд, СМИ вторглись в жизнь как простое оборудование для мгновенной коммуникации, очередное удобство - однако это новшество обернулось настоящим Троянским конём» ^{[27, с. 15]}.

Масс-медиа получили возможность обращаться к громадным аудиториям, но, не являясь государственным институтом, они использовали ее в сугубо коммерческих целях. Они претворили в культуру логику индустриального производства, логику рынка, апеллируя к самым низкопробным запросам массовой публики. Культура, поставленная масс-медиа на поточную линию, породила ситуацию, в которой, как констатируют Адорно и Хоркхаймер, «весь мир становится пропущенным через фильтр культуриндустрии» и ее деструктивную идеологию ^{[1, с. 101]}. Функция масс-медиа и культуриндустрии, по их мнению, - это коммерциализированное воспроизведение обыденности, монотония узкого обывательского сознания, которое через масс-медиа замыкается само на себя. И структурно, и содержательно продукт масс-медиа приводит к уничтожению критически и синтетически мыслящего субъекта, вызывает «захирение способности к воображению и спонтанной реакции» ^{[1, с. 101]}.

Непрестанный шквал идущих от множества производителей и оторванных от своих референтов образов, символов, маркетинговых посылов, примитивных нарративов и иррелевантных новостей погружает людей в общий нездоровый сон, который был назван Бодрийяром гиперреальностью ^{[28, с. 44]}, а Кастельсом реальной виртуальностью ^{[13, с. 351]}. Он навязывает интерпретации, которые порой выражают интересы властных и бизнес-групп, а порой инерцию системы и препятствует становлению самостоятельных взглядов. Картина мира не формируется как целостность и система, а имеет вид скопления в разной степени изолированных фактов и оценок, она мозаична и парциальна.

Гиперреальность, реальная виртуальность или, используя термин Ги Дебора, “спектакль” отчуждает индивида от самого себя и от мира, подчиняя его «созерцаемому объекту» ^{[27, с. 18]}. «Функция спектакля в обществе заключается в постоянном производстве отчуждения» и подавления самости, так что действия подвластного коду “индивида” не принадлежат ему самому, ибо его самого как такового нет и никогда не было ^{[27, с. 20]}.

Ключевую роль в становлении гиперреальности играют глобализационные эффекты, делающие ее практически безальтернативной в каждой точке земного шара. Вместе с тем, глобализованная гиперреальность заставляет исчезнуть узкоместный взгляд на жизнь и интенсифицирует взаимозависимость и взаимоосведомленность до высших пределов. Мы наблюдаем превращение общества в маклюэновскую «глобальную деревню», где «каждому в мире приходится теперь жить в условиях предельной близости с другими, созданной нашим электрическим вовлечением в жизни друг друга» ^{[25, с. 58]}. Событие и информация о нем, действие и реакция вновь приобретают черты одновременности, которая была характерна для мира акустики. Словом, «в электрическую эпоху мы носим на себе как свою кожу все человечество» ^{[25, с. 44]}.

Состав массовой культуры постмодерна находится под определяющим влиянием переосмысленной практики потребления. Массовая культура, являясь и продуктом, и катализатором потребительской экономики наполняется главным образом маркетинговым содержанием, экономический подъем - ее первостепенная функция, и потому потребление/развлечение становится доминирующей идеологией. Производство нуждается не столько в созидательных потребностях и способностях, сколько в потребительских, оно символически подвергает поношению и остракизму все, что не является развлечением и потреблением ^{[29, с. 68]}. Как верно указывает В.Г. Подлесная, «труд в постиндустриальных странах утрачивает значение одной из главных движущих сил общества. Не трудовая деятельность является определяющим фактором организации общества, а потребление. В условиях высокой степени развития производительных сил общества нет нужды в привлечении всех членов общества к трудовой деятельности» ^{[24, с. 102]}. Изобилие необходимых благ и семиотизация бытия знаменуют сдвиг в структуре потребительской мотивации, при котором происходит смещение приоритета с функциональной полезности предмета на его символическое, статусное содержание.

Обстоятельство, что «культура перестала быть тем, чем она была раньше: сферой должного и идеального, областью незыблемого господства нетленных канонов красоты, изящества и совершенства», стало одной из точек для отсчета постмодернистского мышления ^{[6, с. 171]}. Оно, до известной степени и дитя, и апостол этих регрессивных перемен, среди первых опознало их изъяны. Несмотря на кажущееся возрастание доступности важной информации и большую свободу коммуникаций, например, в Интернете, исчезает сам могущий быть свободным субъект и всякое понятие о демаркации важного и неважного. Человек, погруженный в этот гипноз, само упоминание о котором вызывает у него недоверчивый и высокомерный смешок, нормативно лишен идеалов, видения смысла и долговременной логики собственной жизни.

Как отмечает Бауман, человек, утративший эсхатологическую надежду и веру в совершенное общество, ведущее «за пределы индивидуальной смертности», совершил инверсию приоритетов в отношении временных измерений ^{[10, с. 198]}. «Действительно, на всем протяжении человеческой истории делом культуры было отсеивание и осаждение твердых частиц вечности из кратковременных человеческих жизней и мимолетных человеческих действий, создание долговременности из быстротечности, непрерывности из дискретности и, таким образом, преодоление ограничений, накладываемых человеческой смертностью, путем использования мужчин и женщин в интересах бессмертного человеческого рода» ^{[10, с. 137]}. Сегодня мы являемся свидетелями противоположной тенденции замены долговременной логики поведения кратковременной, ориентированной на сиюминутное, мгновенное, и вытекающие из этого приоритета мелкоутилитарные и гедонистические практики. Это приводит, среди прочего, «к исчезновению и ослаблению, распаду и разложению человеческих связей, сообществ, коллективного целеполагания и партнерских отношений, что порождает перманентную экзистенциальную неуверенность и отчужденность.

В то время как культура превращается в рупор идеологии потребления и развлечения, порождая симулякры, происходит прискорбное сужение сферы политического до публичных исповедей и дешевых режиссируемых зрелищ или, иными словами, ее смерть, в то время как СМИ становятся главным и всепроникающим средством борьбы за власть ^{[10, с. 118]}. Как подчеркивает Гидденс, с одной стороны, СМИ способствовали развитию демократии, но с другой, никем не избранные магнаты делового мира приобрели огромное могущество, маленькие же, независимые медиакомпании были постепенно включены в высокоцентрализованные медиаконгломераты, что угрожает целям демократии ^{[26, с. 92]}. «По мере того как глобальные СМИ становятся все более концентрированными и коммерциализованными, они посягают на деятельность “сферы публичного” так, как это описано у Хабермаса. …Коммерциализованные СМИ во многом обязаны рекламе с ее мощной способностью приносить доход и вынуждены отдавать предпочтение тому, что гарантировало бы высокие рейтинги и продажи. Эта форма самоцензуры в СМИ ослабляет участие граждан в общественных делах и ухудшает людское понимание общественных проблем» и перемещает акцент на развлечения и интимные детали жизни ^{[26, с. 420-421]}.

Человек в новом обществе свободен, но эта свобода скорее похожа на заброшенность: общественная власть, утратив «большую часть своей устрашающей и вызывающей возмущение репрессивной мощи… также потеряла значительную часть своей способности предоставлять возможности» ^{[10, с. 59]}. В связи с глобализационными процессами роль неконтролируемых сил все возрастает, а «риски и противоречия продолжают генерироваться современным обществом» ^{[10, с. 42]}, только увеличивая широкую и растущую «брешь между общественным положением людей де-юре и их возможностями стать индивидуумами де-факто, то есть управлять своей судьбой и выбирать варианты, которых они действительно желают» ^{[10, с. 47]}.

Децентрированная, сетевая структура коммуникации вкупе с уничтожением чувства вкуса, меры и системного мировоззрения создают сумасшедший эклектизм, в котором смешаны символы всех времен, эпох и рангов. «Эклектизм, - пишет Ж.-Ф. Лиотар, - является нулевой степенью общей культуры: по радио слушают реггей, в кино смотрят вестерн, на ленч идут в закусочную Макдоналда, на обед - в ресторан с местной кухней, употребляют парижские духи в Токио и носят одежду в стиле ретро в Гонконге...» ^{[7, с. 214]}.

Исследователи масс-медиа и масс-культуры отмечают тенденцию к стиранию границы между отдельными средствами коммуникации и их постепенную конвергенцию (мультимедиа). Закономерно и то, что в номадическом обществе происходит демассификация масс-медиа (Тоффлер, Кастельс, Гидденс), в результате чего былая массовая аудитория распадается на множество тематических ниш и сетей.

Постиндустриализм утверждает сетевые, горизонтальные, полицентрические формы коммуникации не только в сфере масс-медиа. Общение отдельных людей и малых групп в корне меняется. Данная тема представляется неисчерпаемой с социологической и психологической точки зрения, мы же обратим внимание на два явления, знаковых для современной инфосферы: вирусную информацию и смартмоб. Постоянная включенность людей в поток медийной коммуникации и специфическое свойство сетей, делающих каждое звено передатчиком, приводит к тому, что определенные типы информации приобретают в сетях особый статус. Будучи принят и одобрен сетевым сообществом, информационный повод, вошедший в сеть даже на локальном и крошечном его участке, может быть практически мгновенно по геометрической прогрессии распространен индивидами в глобальном масштабе: именно этот феномен называется вирусностью. Таким образом, информационный повод способен перейти из области частной и групповой коммуникации в массовую, граница между ними становится легко проницаемой. Несмотря на многообразие сетей и сообществ, вирусные материалы и мемы (крошечные нарративы-символы со своей историей) свободно циркулируют между ними, по большей части приобретая известность не благодаря чьим-то заинтересованным усилиям, а самопроизвольно. В конечном счете они образуют тезаурус массовой культуры, новый символический язык, на котором говорит молодежь.

Другим сетевым эффектом являются смарт-мобы - зарождающиеся и координирующиеся в сети коллективные действия и недолговечные социальные организации. Если мемы суть информационные материалы, выработанные, одобренные и принятые сетевым сообществом, то смартмобы суть действия аналогичной природы. Широко известен такой вид смарт-моба, как флеш-моб, и метод сетевого творчества - краудсорсинг, который мы также относим к смартмобу.

Заключение

Анализ западной истории как целого привел нас к заключению, что ее движущей силой является становление экспансивной субъективности, движимой волей к власти и устремленной к овладению вещами через науку, всю сферу познания и творчества, через политическое и экономическое господство. Течение этого процесса имеет свои отчетливо прослеживаемые этапы - парадигмы: премодерн, модерн и постмодерн или, рассуждая с экономико-социальной точки зрения, аграрная цивилизация, индустриальная цивилизация и постиндустриальная цивилизация. В премодерне властная субъективность подавлялась инстанцией трансцендентного, которая сдерживала и деформировала рост научного знания, препятствовала полному сосредоточению на инструментальном овладении людьми и вещами. Модерн, начавший заявлять о себе в позднем Средневековье, пересмотрел понятие трансцендентного, фактически девальвировав его и отодвинув в тень. Ход и обоснование жизни обратились к порабощению и усовершенствованию природы, как внутренней, так и внешней. Модерн выдвинул проекты секуляризации, рационализации, освобождения индивида, глобализации и универсализации самого себя, спасительного научного прогресса и построения наилучшего общества. Ориентация на вечное и сверхчувственное была заменена ориентацией на временное, имманентное, то есть личный интерес или общественное благо. Естественным следствием стало стремительное технологическое развитие, экономическая (индустриальная) революция и активная социально-инженерная работа, приведшая к торжеству представительской политической модели.

Тем не менее в середине XX в. общим местом стала констатация провала проекта Просвещения и модерна в целом, его идеалы, начиная от истины и прогресса, заканчивая политическими амбициями, были подвергнуты критике и переоценке. Рациональность модерна оказалась объявлена иррациональной и мифологизированной, а его постулаты последовательно инвертированы. Монизм, универсализм, объективизм в вопросе истины сменились плюрализмом, убеждением в принципиальной невозможности истины, бессмысленном и игровом характере истории. Метанарративы, идеологии и большие проекты, всякая самонадеянная попытка представить объемлющий и последовательный взгляд на мир, установить фундаментальные ориентиры движения начали считаться опасными химерами, или, словами Фуко, фашизмом. Постмодерн провозгласил былые истины и законы морали, социальные институты и идеалы конструктами, инструментами классового господства, продуктом властных отношений, конфигурацией заблуждений и случайностей.

Мировоззренческий перелом нашел зеркальное отражение в экономико-социальной структуре. Постиндустриальное, информационное общество реализует плюралистскую доктрину в своей сетевой, децентрализированной структуре. Поток информации в нем не контролируется и не редактируется авторитарными формациями. Он наполняется из бесчисленного множества различных источников. Экономика, рынки финансовых инструментов, товаров и услуг спаяны в единую суперсеть и движутся за счет почти непрогнозируемой суммы действий акторов со всего земного шара. В культуре начинает доминировать пользовательский контент, продукты дилетантского творчества. Информация распространяется вирусным образом, если ей удается завоевать внимание своим драматическим, реже познавательным содержанием.

Библиография

1. Хоркхаймер М., Адорно Т. Диалектика Просвещения. М., СПб: Медиум, Ювента, 1997.

2. Хабермас Ю. Философский дискурс о модерне. М.: Весь мир, 2008.

3. Вебер М. Избранные произведения: сборник. М.: Прогресс, 1990.

4. Тоффлер Э. Третья волна. М.: АСТ, 2010.

5. Хайдеггер М. Ницше. СПб.: Владимир Даль, 2010.

6. Ильин И.П. Постмодернизм от истоков до конца столетия: эволюция научного мифа. М.: Интрада, 1998.

7. Ильин И.П. Постструктурализм. Деконструктивизм. Постмодернизм. М.: Интрада, 1996.

8. Деррида Ж. О грамматологии. М.: Ad Marginem, 2000.

9. Фуко М. Предисловие к американскому изданию «Анти-Эдипа» // Делёз Ж., Гваттари Ф. Капитализм и шизофрения. Анти-Эдип. Екатеринбург: У-Фактория, 2008.

10. Бауман З. Текучая современность. СПб.: Питер, 2008.

11. Белл Д. Грядущее постиндустриальное общество. Опыт социального прогнозирования. М.: Academia, 2004.

12. Иноземцев В. Л. Современное постиндустриальное общество: природа, противоречия, перспективы. М.: Логос, 2000.

13. Кастельс М. Информационная эпоха: экономика, общество и культура. М.: ГУ ВШЭ, 2000.

14. Бек У. Общество риска. На пути к другому модерну. М.: Прогресс-Традиция, 2000.

15. Скородумова О. Б. Отечественные подходы к интерпретации информационного общества: постиндустриалистская, синергетическая и постмодернистская парадигмы [Электронный ресурс] // Знание. Понимание. Умение: Информационный гуманитарный портал. 2009. № 4. Режим доступа: http://www.zpu-journal.ru/e-zpu/2009/4/Skorodumova

16. Robertson R. Globalization. London: Sage, 1992.

17. Зеленов Л.А., Владимиров А.А., Степанов Е.И. Современная глобализация: состояние и перспективы. М.: ЛЕНАНД, 2010.

18. Шендрик А. И. Глобализация в системе культурологических координат // Знание. Понимание. Умение. 2004. № 1. c. 59-71.

19. Фукуяма Ф. Конец истории и последний человек. М.: АСТ, 2010.

20. Назарчук А. В. Сетевое общество и его философское осмысление // Вопросы философии. 2008. № 7. С. 61-76.

21. Кастельс М. Становление общества сетевых структур // Новая постиндустриальная волна на Западе: Антология / Под ред. В.Л. Иноземцева. М.: Academia, 1999.

22. Шендрик А. И. Информационное общество и его культура: противоречия становления и развития [Электронный ресурс] // Знание. Понимание. Умение. 2010. № 4. Режим доступа: http://www.zpu-journal.ru/e-zpu/2010/4/Shendrik

23. Кастельс М. Галактика Интернет: Размышления об Интернете, бизнесе и обществе. Екатеринбург: У-Фактория, 2004.

24. Подлесная В. Г. Сетевые структуры: сущность и роль в социально-экономическом развитии общества // Механізм регулювання економіки. 2010. № 3. С. 100-106.

25. Маклюэн Г. М. Понимание Медиа: Внешние расширения человека. М.: Канон-пресс-Ц, Кучково поле, 2003.

26. Гидденс Э. Социология. М.: Едиториал УРСС, 2005.

27. Дебор Ги. Общество спектакля. СПб.: Опустошитель, 2011.

28. Бодрийяр Ж. Символический обмен и смерть. М.: Добросвет, 2000.

29. Бодрийяр Ж. Общество потребления. СПб.: Культурная революция, 2006.

Размещено на Allbest.ru