"Алые розы Востока": "панисламизм", ориентализм и шпиономания в последние мирные годы Российской империи. Разведывательная империя

1910 год был важной вехой в этом процессе. Как раз тогда была предпринята попытка (вполне модернизационная по своему характеру) систематизировать номенклатуру дел в Особом отделе ДП. Независимо от этого уже в январе того же года состоялось межведомственное «Особое совещание по выработке мер для противодействия татарско-мусульманскому влиянию в Поволжском крае», главными вопросами которого было противодействие панисламизму и пантюркизму Подробнее о совещании 1910 г, проводившемся по инициативе П. А. Столыпина, см.: [Джераси 2013; Campbell 2015; Bessmert^a 2006; Бессмертная 2017]. Об Особом отделе ДП: [Перегудова 2000: 60-109], специально о введенной номенклатуре дел: [Там же: 97-98].. И совещание, и внутренняя попытка ОО ДП упорядочить (среди прочих) сведения о «движении в мусульманском мире», причем именно под рубрикой «панисламизм», отвечали общему росту тревоги в верхах по этому поводу на протяжении 1908-1909 гг. Этот рост обеспокоенности был связан как с «большими» событиями, вроде младотурецкой или иранской революций, так и с событиями частными и с деятельностью отдельных лиц (иногда случайных) и организаций. Например -- с деятельностью миссионерского Братства Св. Гурия и его главы, епископа Мамадышского Андрея [Campbell 2015: 159-161], или с корреспонденциями М.-Б. Хаджетлаше, использованными П. А. Столыпиным. Все вместе и привело к своего рода институализации обеспокоенности панисламизмом. Причем выделение отдельной рубрики «панисламизм» внутри новой номенклатуры дел тем более закрепляло такую институализацию (отмечу, что в иных папках, но в том же «панисламистском» русле «мусульманский вопрос» освещался и ранее как в центральных органах, так и на местах См., например, материалы 1906-1910 гг. в фонде Департамента духовных дел и иностранных исповеданий [Переписка 1906-1910]. Известное 4-томное дело «О пропаганде панисламской и пантюркской идей среди мусульманского населения в России» (РГИА. Ф. 821. Оп. 133. Д. 169-173) велось в ДДДИИ примерно в те же 1910-1914 гг., что и в ОО ДП. В целом, однако, формализация дел в ДДДИИ осуществлялась по более сложным критериям.). Стереотипность производившихся справок, отвечавшая, разумеется, ключевым моментам общего восприятия рассматривавшихся вопросов, лишь поддерживалась, как видим, характерными приемами этой бюрократической деятельности Подробнее см.: [Арапов, Котюкова 2004].. Отредактированные и скомпилированные справки рассылались циркулярно по районам и губерниям с предложением «принять меры к выявлению», «усилить контроль» и сообщить сведения о развитии этого движения на местах. На основании сообщений с мест составлялись, например, сводки о степени интенсивности пропаганды панисламизма по губерниям (в 1911 г. первое место заняли Кавказ, где лидировал Баку, и Туркестан [«Панисламизм» 1913. Л. 5-6]). Вот тут-то - в сообщениях с мест и в ответах на такие сообщения из других мест - и начинается действительная жизнь этого мифа и этого дискурса.

* * *

Помимо п р я м о й п о л е м и к и в духе письма Сазонова, к которой я подробнее вернусь позже, существовали и другие пути «работы» с дискурсом о панисламизме, которые могли бы способствовать его релятивизации. Самый яркий (и потенциально, наверное, самый действенный) способ останется, на этот раз, за пределами моего рассмотрения: это всякого рода хитрости разных персонажей, обычно являвшихся извне департаментов и преследовавших весьма разные цели. Будучи зачастую мусульманами (или представляясь таковыми), они пытались манипулировать сотрудниками полицейских и жандармских органов, предлагая им услуги по защите своих единоверцев от панисламистов, и добивались (или не добивались) доверия чиновников путем использования стереотипов этого дискурса (предполагавшего, помимо прочего, недоступность запутанного мусульманского мира чужакам - немусульманам) См. например о казахском информанте-мошеннике, действовавшем в 1898-1899 гг. на волне Андижанского восстания: [Morrison 2009: 634-635], о реальных шпионах и притворных панисламистах в контексте отношений Российской и Османской империй в период младотурецкого комитета: [Reynolds 2011: 82-106], и снова о М.-Б. Хаджетлаше: [Бессмертная 2012]..

Во внутренней же жизни органов МВД, в письмах с мест - наряду со всяческим нагнетанием панисламистской угрозы в духе упомянутых выше циркуляров, а то и в более радикальном духе (эти письма нередко демонстрировали даже большее, чем циркуляры, неведение относительно того, что следует считать панисламизмом), - зачастую происходила, наоборот, и прагматизация этого дискурса, постановка его на службу практическим целям управления в конкретной губернии или районе. Нагнетание и прагматизация легко сочетались друг с другом:

Мусульманское движение, по-видимому, начинает выливаться в более или менее определенные формы и главари этого движения действуют, по [поступившим] сведениям, по выработанной в Турции программе применительно к условиям, в которых живут русские мусульмане.

Не имея возможности по существующим полицейским условиям (здесь и далее в цитатах разрядка моя. - О.Б.) развить подпольную агитацию при посредстве устройства тайных кружков и таким образом воспитывать население в желательном для них направлении, руководители движения, по-видимому, задались целью при посредстве воспитания юношества в идеях панисламизма подготовить мусульман к участию в политической жизни в будущем.

По агентурным сведениям, муллами внушается населению, что все мусульманские народности - братья не только по религии, но и по крови и, чтобы постоянно напоминать всем мусульманам это последнее обстоятельство, - установлен п р а з д н и к д н я р о ж д е н и я Магомета - 10 февраля, - так, нагнетая, пишет в октябре 1913 г. в ответ на очередной циркуляр Особого отдела заведующий розыскным пунктом в г. Верном и Семиреченской области [«Панисламизм» 1913. Л. 139]. Праздник дня рождения Мухаммада (Маулид ан-Наби, падавший в 1913 г. на 6 февраля) существовал, стоит сказать, в Ираке еще в начале XIII в., а в Османской империи на рубеже XVI-XVII вв. был объявлен официальным; он вовсе не был манифестацией кровного родства. (Впрочем, в сводном донесении, использовавшем это сообщение, уточнялось, что раньше этот праздник имел «церковный характе[р] и не всеми признава[лся]» [О волнениях 1913. Л. 72-77] Автор этой записки (цитированной также выше, см. прим. 20) -- подполковник Сизых, начальник Туркестанского районного охранного отделения..) Заведующий меж тем продолжал, уже более прагматично:

…Главными деятелями по движению, как видно из моих донесений, являются татары и отчасти сарты. Главная же масса мусульман Семиреченской области - киргизы Киргизы -- в то время так обычно называли казахов. Специальный анализ проблем имперской национальной классификации в этой связи см. в [Абашин и др. 2008: 259-276 (С. Н. Абашин)]., сочувствуют этому движению постольку, поскольку пропагандисты его убеждают, что при торжестве идеи панисламизма изменяются условия землепользования, благодаря будущему изгнанию русских из края. Агитация среди киргизского населения может быть парализована более справедливым разрешением вопроса о заселении киргизских земель переселенцами, тем более, что и русские переселенцы, также предъявляют ряд жалоб на систему их устройства <…> Судя по заявлениям крестьян-переселенцев, сделанным мне разновременно, настроение их в общей массе тревожно. При полном отсутствии антиправительственной пропаганды в области это тревожное настроение в данное время не представляет угрозы, но в недалеком будущем, при проведении железной дороги оно несомненно с ус пехом буде т использовано в антигосударственных целях… - и далее о необходимых конкретных мерах по жалобам крестьян о прирезках, недостатке воды и орошения, просчетах в расчетах и т.п., т.е. о том, что позволило бы названной угрозы избежать Заведующий был и прав, и не прав в своих оценках. В 1916 г., как известно, в Семиречье и во всем русском Туркестане произошло массовое восстание, спровоцированное призывом местного населения на тыловые работы и жестко подавленное. См. особенно: [Brower 2003; Котюкова 2011; 2017].. Было ли это сознательным (и циничным) использованием «панисламистской рамки» для «протаскивания» нужной земельной политики или все построение целиком отражало собственные убеждения заведующего (вероятно, многомерные)? Не решусь сказать. Зато указания на отсутствие угрозы «в данное время» и невозможность «подпольной агитации» «по существующим полицейским условиям» вряд ли вовсе лишены намерения сообщить властям, что заведующий хорошо наладил работу. Глубинной же подоплекой его сообщения были, что вполне очевидно, проблемы переселенческой и земельной политики, какими они предстали в Туркестане, и в Семиречье в особенности, усугублявшиеся попытками «посадить на землю» киргизских и казахских кочевников. Характерно, что заведующий решительно отдает «панисламизм» в руки татар и сартов (причем последних - лишь «отчасти»), т.е. преимущественно оседлого населения, а в случае татар - переселенцев; они, помимо прочего, предстают как чужаки, те, кто попал в его ведение извне, за кого ему труднее отвечать Об обострении в предвоенные годы конфликтов вокруг земли, особенно связанных с кочевниками, и о сложной позиции властей в этом вопросе см.: [Brower 2003: 126-151]..

Иерархические и конкурентные отношения внутри министерских структур - да и вопросы большой политики, как мы уже знаем, ярко просвечивают и в той прямой полемике, которая содержалась в письме Сазонова. «Допуская вполне, что [Бухарское] Ханство является ареною усиленной панмусульманской пропаганды, вызывающей известное брожение умов», он, продолжая противопоставление агентов двух ведомств, настаивает, чтобы сведения, доставляемые в Департамент полиции местными агентами МВД, предварительно проверялись структурой МИДа, а именно российским политическим агентством в Бухаре. Он поясняет:

Такое взаимодействие правительственных органов на месте несомненно послужит на пользу дела и устранит излишнюю нервность, которая за последнее время иногда наблюдается в отношениях наших к средне-азиатским ханствам, в частности под влиянием недостаточно проверенных и освещенных базарных толков и слухов, сообщаемых Туркестанским охранным отделением местной администрации [«Панисламизм» 1910. Ч. 1. Л. 203-204].

«На месте» же этой дискуссии предшествовал конфликт начальника Туркестанского охранного отделения подполковника Андреева (того самого, на чьих сведениях базировалось письмо Курлова Сазонову) с российским политическим агентом в Бухаре, действительным статским советником и востоковедом Яковом Яковлевичем Лютшем, которого Андреев обвинял в подверженности влиянию панисламистов и коррупции [Там же. Л. 205] Главным лицом, «ненавидящим Россию» и манипулировавшим по своему усмотрению «непроницательным» Лютшем, а заодно и организатором бухарской резни, подполковник Андреев назвал «представителя от Бухарского Правительства» при Политическом агентстве Мир-Бадалова. Это Мир Хайдар Мирбадалев, старший письменный переводчик агентства и, действительно, представитель канцелярии эмира, он же -- редактор прогрес- систской (джадидской) газеты «Бухара-и-шариф» в 1912 г. и офицер русской армии (дослужил до генерал-майора); ему предстояло сыграть важную роль в событиях в протекторатах и позже, в 1917 г. Сведения о нем и панегирик его деятельности, а также критику позиции подполковника Андреева (как и советского исследователя Т Г. Тухтаметова, «вольно или невольно» воспроизведшего «мистификацию» Андреева) см. в [Абашин и др. 2010: 284300 (В. А. Германов, Миротворческие миссии в Туркестанском крае, Бухарском эмирате и Хивинском ханстве генерала Мир Хайдара Мирбадалева)]. О роли Мирбадалева в Бухаре и Хиве в 1917 г. см. также: [Becker 2004]; как редактора джадидской газеты его коротко упоминает и А. Халид [Khalid 1998]., - все это вслед за «резней» 1910 г. между суннитами и шиитами, каковую Политическое агентство не смогло предвидеть. Впрочем, представители Политического агентства, в свою очередь, случалось, утверждали, что никто иной как Туркестанское охранное отделение занималось «провокацией», этой «резне» лишь способствуя Приводя эти утверждения, В. А. Иванов ссылается на воспоминания 1917 г. служащего Политического агентства С. В. Чиркина и даже склонен осторожно согласиться с ним [Абашин и др. 2010: 395-416, особ. 401-405 (В. А. Иванов)]; мнение Чиркина поддерживает и В. А. Германов [Там же: 276-277]..

Российское императорское политическое агентство в Бухаре - институция МИДа, непосредственно представлявшая Россию при Бухарском эмире. Однако и располагавшийся в Ташкенте туркестанский генерал-губернатор (при чьей канцелярии и состояло Туркестанское районное охранное отделение, одновременно подчиненное МВД) имел здесь некоторые властные функции. Отношения между несколькими включенными в ситуацию ведомствами и представлявшими их лицами (Военным министерством, МИДом, МВД и туркестанским генерал-губернатором, подчиненным Военному министерству, но не всегда соглашавшимся с ним) никогда не были простыми. Главным камнем преткновения был вопрос об аннексии и полном присоединении Бухары к России, обострившийся в результате бухарской резни 1910 г., воспринятой как провал политики «игнорирования» ислама, проводившейся Россией в Туркестане. Центральные органы метрополии, МИД - и Сазонов в частности - решительно возражали против аннексии, ссылаясь на то, что это противоречит интересам России. Самсонов же - туркестанский генерал-губернатор - считал скорую интервенцию необходимой. Дискуссия эта редко затихала, выходя в те годы на уровень и Совета министров, и Думы. Так что неудивительно, что Сазонов (политик, вообще толерантностью к «панисламизму» не отличавшийся и умевший этим дискурсом пользоваться) выступал против нагнетания ситуации в Бухаре, как и против нагнетающих, и подписывал письма, подобные цитированному. Более того, его указание в этом письме на «невыве - ренность» сведений о панисламизме, которую он потребовал устранить путем привлечения структур собственного ведомства, но которая пока что устранена не была, в очередной раз подтверждало сохраняющуюся в его глазах неосведомленность имперских властей о происходящем в российских протекторатах. Такую неосведомленность Сазонов был склонен подчеркивать, она также служила аргументом против аннексии О политическом агентстве в Бухаре и дискуссии о статусе ханства см.: [Becker 2004: 103-108, 174-177; Матвеева 1994; Абашин и др. 2008: 308-310 (Д. Ю. Арапов); Абдурасу- лов, Сартори 2016]. У Абдурасулов и П. Сартори [2016] высказывают предположение, что политика центральных властей России в Бухарском и Хивинском протекторатах руководствовалась стратегией «неопределенности», нацеленной на их сохранение в «серой зоне» (чем и объяснялась склонность этих властей подчеркивать свою неосведомленность о ситуации в протекторатах), тогда как колониальные власти на местах, как генерал-губернатор Самсонов, стремились иметь больше средств прямого контроля там и потому выступали за аннексию. Полемика Сазонова с Курловым, как кажется, подтверждает эту концепцию: такая общая «стратегия неопределенности» может служить еще одним основанием связать эту полемику не только с дискуссиями непосредственно о методах и органах разведки в протекторатах (о таких дискуссиях см.: [Котюкова 2016: 286-296]), но и со стремлением Сазонова к поддержанию «неопределенного» статуса Бухары. Его склонность подчеркивать недостаточную достоверность имеющихся в распоряжении властей сведений проявилась еще и в 1913 г. в его переписке с Самсоновым [Абдурасулов, Сартори 2016: 157-159]. На этот раз, впрочем, Сазонов сам переходит к нагнетанию опасностей -- так что сила «панисламизма» и конспирологических ожиданий вновь оказывается в прямой зависимости от нужд момента.. А Лютш, подчиненный Сазонова, похоже, действительно настойчиво стремился (судя по имеющимся в тех же архивных делах его распоряжениям) к различению между «россказнями» и действительностью. Его сняли с должности в 1911 г., как, впрочем, и подполковника Андреева - позже. Но конфликт этот, нельзя исключить, был среди тех, что оставили след в памяти чиновников заинтересованных ведомств: все более нарочитая демонстрация средств, какими охранные органы подтверждали приводившиеся сведения, может быть тому свидетельством.

Примечательно, что по сути та же полемика с теми же аргументами и по поводу тех же мест произойдет два года спустя. Две записки о положении дел в Туркестане и Бухаре и в Самаркандской области, разосланные циркулярно Особым отделом в мае 1913 г., сообщали не только об афганских шпионах и панисламистских эмиссарах, но и о готовности мусульман, объединившись, присоединиться к Китаю в его предстоящей войне с Россией Это отзвук вышедшего в марте 1913 г. на фоне революционных событий в Китае и обострения российско-китайских отношений циркуляра МВД, призывавшего обратить внимание на «возбужденное состояние мусульман в связи с Балканской войной» и на возможную поддержку ими китайцев в случае войны с Китаем [«Панисламизм» 1913. Л. 25-25об]. Записки принадлежали перу М.-Б. Хаджетлаше. Подробнее о них см.: [Бессмертная 2012].. По мнению критика этих записок, это были лишь «бесцельные росказни», «новости, до которых такие большие охотники все наши азиаты», все те же «новости» - с «базаров». Но на этот раз критиком выступал… как раз бывший начальник Туркестанского охранного отделения. Впрочем, не подполковник Андреев (материалы которого критиковал министр Сазонов), а полковник Флоринский Полковник Евгений Павлович Флоринский (1886-1920?) прислал свои критические соображения в Особый отдел уже в качестве начальника Пермского ГЖУ, вспоминавший по аналогии и другие записки, также основанные на «праздной вздорной болтовне туземцев», которые поступали к нему от Штаба Туркестанского военного округа, ротмистра Зозулевского. Теперь не представитель МИДа упрекает агентов МВД, а представитель МВД - своих же коллег (в конечном счете - коллег из центра, Особого отдела, а не только автора записок), как, впрочем, и подчиненных Военного министерства, виня их как раз в том, в чем на предыдущем шаге этой «эстафеты» агенты МВД были виноваты с точки зрения МИДа.

Замечу, что ротмистр Зозулевский, заведовавший розыском в Контрразведывательном отделении Штаба Туркестанского Военного округа (до конца 1912 г.), действительно поставлял сведения, очень похожие на те, что мы читали вначале в пересказе Курлова, как и на те, что критиковал полковник Флоринский. Классифицируя шпионаж в регионе по его субъектам - «Англия», «Афганистан», «Панисламизм», - ротмистр затруднялся различить особенно второй и третий (зачастую повторяя одно и то же в разных графах). Впрочем, разделению плохо поддавалось и то, что происходило по ту и эту стороны русско-афганской границы: ведь мусульмане - единая сеть Сводки Зозулевского см. в [Военное шпионство 1911-1913]. Проблема различения «внутреннего» и «внешнего» панисламизма ярко проступает в приведенной Т В. Котюковой истории провалившейся попытки генерала-губернатора Самсонова создать при Туркестанском районном охранном отделении «временный отдел для розыска и исследования противогосударственного политического движения в Бухарском и Хивинском ханствах и соотношений сего движения к мусульманскому населению Туркестанского края»: в апреле 1911 г. П. А. Столыпин отказывает ему в этом проекте как раз на том основании, что такой розыск по неизбежности включит борьбу с военным шпионажем, а это компетенция Военного ведомства [Котюкова 2016: 290].. Сведения Зозу - левского поступали как в Военное ведомство, так и в МВД (в копиях).

Но в критике Флоринского ярко виден и ответ на вопрос о том, почему попытки «сбалансировать» миф о панисламизме не удаются, а прагматизация (будь она спонтанной или преднамеренной) его не разрушает. Какие бы мелкие склоки или принципиальные вопросы не стояли за манипуляцией «панисламизмом», они осуществляются изнутри этого же мифа; отношения власти и внутренние ссоры в министерствах оформляются, как мы видели, в его же категориях. Полковник Флоринский удивительно подробен и трезв в своей критике: афганцы, наводнившие русский Туркестан, - не шпионы, а чернорабочие; новые идеи в мусульманстве идут не из Бухары, а из Каира, Константинополя, Индии; а мы… мы не справляемся с нашей политикой в Туркестане, предоставляя туземное население самому себе (еще один отзвук критики политики «игнорирования» ислама). Но именно поэтому «имеется полная возможность для лиц, работающих над объединением мус у л ь м а н и созданием из них г р о з н о й м и р о в о й с и л ы, подчинить их своему исключительному влиянию. При освещении панисламистской работы необходимо учитывать это положение, но нельзя перемешивать возможность с тем, что фактически делается», - так он возвращается к критике записок и одновременно подтверждает их мифологию [О волнениях 1913. Л. 80-83].

Миф о панисламизме - это, конечно же, характерный ориенталистский миф, каким он предстает в бюрократической среде. Назову такой ориентализм по сфере его бытования «государственным» А. Моррисон, рассматривая влияние подобного ориентализма на конкретные практики управления мусульманами в Туркестане, называет его «прикладным» [Morrison 2009].; но я предположу чуть ниже, что это - радикальный вариант «массового ориентализма» (я говорю о «массовом ориентализме», отличая его от ученого знания, востоковедения, и имею в виду противоречивый комплекс массовых представлений о Востоке, подразумевающий, в духе Э. Саида, отношения господства и подчинения Подробнее см.: [Бессмертная 2017].). Одновременно, как уже было отмечено, он связан с государственным национализмом - и то, как именно, становится особенно ясным, если приглядеться к перемене в описании мусульман, возможно произошедшей во время войны.

Изменение заключено, грубо говоря, в том, что мусульман как бы перестают описывать или, точнее, «исследовать». Разумеется, о них продолжают собирать сведения (да и все та же «первичная» справка о панисламизме в очередном своем актуализированном превращении, напомню, по-прежнему фигурирует в делах Особого отдела в 1916 г.). Но внешне будто бы происходит как раз то, к чему призывали Сазонов, Лютш, Флоринский и им подобные: тут меньше попыток определить, наконец, что такое панисламизм и каковы его проявления, меньше фантастики (вспомним и то, как строго эту справку отредактировали См. прим. 36.) и больше конкретных, жестких и персонифицированных сведений: обзоры прессы, отслеживание создания бюро мусульманской фракции Думы, конечно же, выявление шпионов и т.п. [«Панисламизм» 1916]. Я говорю лишь о тенденции, и это предположение еще требует подтверждения. Но если это так, объяснить эту тенденцию могло бы наблюдение Э. Лора: «Новая военная программа порвала с русификацией в том смысле, что никто больше не пытался «национализировать» отдельных индивидов путем их ассимиляции. Скорее она принимала идентичность как данность…» [Лор 2012: 17]. Иными словами, бесконечные попытки определить и выявить, фактически создать панисламизм в довоенное время отражали - по контрасту - надежды государственных лиц на то, что мусульмане все-таки не будут «отчуждены от России и всего русского» (несбывшиеся надежды, как этим лицам казалось См. об этом: [Джераси 2013; Bessmertarna 2006].). А предполагаемый спад «панисламистских» фантазий в период войны мог бы указывать на принятие этими лицами того обстоятельства, пусть и столь же воображаемого, что мусульмане все-таки «отчуждены». Это два противоположных полюса одних и тех же националистических устремлений. Однако и то и другое равно выражалось в риторике врага.

Пора, однако, вспомнить, казалось бы, о совсем другом пространстве. Дискурс о панисламизме не был единственным модусом описания мусульман в поздней Российской империи, существовали, конечно, и иные См. об этом, например: [Абашин и др. 2008: 313-337 (Д. В. Васильев, С. Н. Абашин); Schimmelpenninck van der Oye 2010].. Среди них подчеркивание «традиционной лояльности» русских мусульман Мусульман, подданных Российской империи, тогда называли русскими не по этнической принадлежности, а по подданству; путаницы не возникало. Российскому государству (о губернаторах, с уверенностью рапортующих о лояльности, проявляемой мусульманами во время войны, пишет, например, Франциска Дэвис [Дэвис 2013]; ср. ряд документов в [Арапов 2006]). Вряд ли стоит ждать непротиворечивого сосуществования таких дискурсов, но стоит задуматься о некоторых из возможных механизмов этого сосуществования.

Лояльность - модус описания российских мусульман, восходящий, видимо, еще к Екатерине II - или к памяти о ней и ее политике веротерпимости. В рассматриваемое время он иногда уже осознавался как набор стереотипов, и это использовалось в политической полемике. Например, один из левых мусульманских кавказских деятелей, Саид Габиев, иронизировал, отмечая в 1913 г. в связи с Балканской войной, что мусульмане - « «лояльные», «всегда рабски безмолвные», «забитые», «преданнейшие из всех инородцев России» <…> - вдруг заговорили» («Мусульманская газета» (Санкт-Петербург). 1913. 25 мая, №18). В переписке Особого отдела в довоенное время опора на эти старые стереотипы лояльности могла служить еще одним средством оспаривания дискурса о панисламизме: «Среди мусульманского населения Кубанской области, - писали из этой области в апреле 1911 г. (даже оттуда, с Кавказа, чаще считавшегося рассадником панисламистских идей), - совершенно не замечается пропаганды идеи объединения всех мусульман под главенством Турции. Настроение черкесов вполне мирное и среди них нет революционных организаций» [Панисламизм. Кубанская область 1911. Л. 3] Ср.: «Сведений по панисламизму в марте 1911 г. не поступало и трудно найти секретных сотрудников, потому что это движение не выявлено». Ср. здесь же «пикировку» начальников разных уровней -- ждущих панисламистских действий и отрицающих оправданность таких ожиданий (причем от кавказцев, вернувшихся в Россию из Турции), -- завершившуюся развенчанием ожиданий антиправительственных действий [Панисламизм. Кубанская область 1911. Л. 1-4].. Это могло служить и тому, что мы уже встречали в сообщении начальника розыскного пункта в г. Верном, - желанию отделаться от лишней работы по «выявлению» или же сообщить в центр между строк, что полицейская работа в области хорошо налажена. Однако и дискурс о лояльности был уже так или иначе соотнесен с дискурсом о панисламизме, он не существовал более сам по себе и может рассматриваться только в этой связке, в этой «игре дискурсов». Он вряд ли всегда отражает наднациональное устремление к имперскому разнообразию (так его склонна трактовать Ф. Дэвис [2013]).

Зато дискурс о лояльности носит столь же ориенталистский характер, сколь и дискурс о панисламизме: он так же представляет мусульман как сплошное неразделимое целое, как единую культуру. В риторике врага панисламисты - авангард этой «культуры», воплощающий ее самые опасные, воинственные и агрессивные черты, - и тем более, как обнаружилось выше, если этот авангард «прогрессивный». В риторике лояльности российские мусульмане видятся чаще всего как темная, невежественная и покорная, пусть мирная, но бездвижная масса. То, как легко представления о темноте перерастают в представления о возможной грозной опасности, можно видеть в приведенной выше критике «базарных россказней», которую направил в Особый отдел полковник Флоринский.

Но в довоенное время появилась и важная альтернатива такому целостному образу. Совмещение двух модусов описания мусульман представляло панисламизм как п а р т и ю - но не единую 20-миллионную партию мусульман России, как в приведенной выше цитате из обзора мусульманской печати, а партию, борющуюся за лояльную мусульманскую массу против правительства, иными словами, партию, в одном ряду с эсэрами и эсдэками «бор[ющуюся] против существующего государственного строя», - так кто-то в Особом отделе написал на полях статьи Ахмет-Бека Агаева, стремившегося оправдать панисламизм, сравнивая его с пангерманизмом и панславизмом как «культурное», а не «политическое» движение [Панисламизм. Баку. 1911. Л. 18]. Характерно, что дела по панисламизму в новой номенклатуре Департамента полиции стояли в одном ряду с другими революционными движениями (эти - под номером 74). Характерно и то, например, что агентурную работу по панисламизму курировал в Охранном отделении Баку тот же ротмистр Мартынов, который «вел» работу по Иосифу Джугашвили (Сталину).

Тем самым дискурс о мусульманской лояльности, как и иные пути, релятивизирующие дискурс о панисламизме, тоже не разрушает образа мусульманского внутреннего врага - однако нарушает его целостность. Рождающийся в результате совмещения идей о мусульманской лояльности и о панисламизме образ мусульман империи, дробящийся по горизонтали, - где низ представлен «лояльными массами», а верх - панисламистской «революционной партией» («руководителями»), - заставляет нас переместить взгляд из плоскости государственного национализма и ориентализма в плоскость собственно политико-социальную, в сугубую, «обыкновенную» плоскость охраны «существующего государственного строя» Т В. Котюкова [2016] упрекает сотрудников Туркестанского охранного отделения в том, что они применяли в «работе» с мусульманами методы, выработанные на опыте борьбы с обычными политическими партиями, отчего эти методы и не были эффективными. Мне эта связь интересна в обратной перспективе: тем, как образ мусульманского Другого превращается в социально-политический.. Не случайными оказываются аллюзии к революционности, «республике» и «партиям», встречавшиеся нам в цитатах из многих источников: это важное измерение рассматриваемой нами обеспокоенности.

Кто же воображается здесь конечной жертвой этого врага - «панисламизма», как и иных революционных партий или чуждых национальных и им подобных культур, будь они мусульманскими, т.е. «восточными», или «западными»? Их жертва - это «мы», российское государство.

О чем может говорить описанная ситуация? Речь ведь шла о конструировании внутреннего врага в структурах (будь то в центре метрополии - особенно в Особом отделе Департамента полиции МВД - или же на местах), чьи функции - политический розыск и наблюдение за лицами, занимающимися противоправительственной деятельностью [Перегудова 2000]. Иными словами, это институции, фактически нацеленные на выявление врага и потому по неизбежности его во многом «создающие», в этом смысле - в смысле «нацеленности» на врага, - уже исходно «военизированные». Свидетельствует ли описанное умонастроение о чем-либо, кроме ситуации в самих этих институциях?

Разумеется, здесь был представлен лишь один, притом весьма специфичный сегмент российского довоенного и предвоенного видения Другого. Однако, с одной стороны, не стоит преуменьшать роль информации, поступавшей от МВД, в управлении страной в это время, а с другой - не стоит вовсе отсекать людей, работавших в этих по сути разведывательных органах, от прочей публики. «Государственный ориентализм», который сыграл здесь столь существенную роль, не мог не питаться ориентализмом массовым. Массовая литература охотно поставляла (как это было и в других странах См., например: [Thomas 2008; Satia 2008]. Джеффри Брукс, однако, считает, что в России отношение к Другому на протяжении конца XVIII -- XIX в. было более толерантным (тем самым и более архаичным), чем тогда же в странах Западной Европы и США [Brooks 1985]. Представляется, что это уже не вполне относится к рассматриваемому периоду; более того, даже если согласиться с автором, нельзя не признать (оставаясь даже в пределах его собственного исследования), что массовая литература так или иначе заострила отношение к Другому.) не только привычные ориенталистские стереотипы, но и набор образов шпионов и тому подобных персонажей для конструирования врага что массовому читателю вообще, что сотрудникам жандармских управлений в частности. Ориенталистское и шпионское (как и в других странах) легко сочетались друг с другом, заостряя присутствие Другого. Так, знаменитая «Газета-Копейка» в 1909 г. публиковала роман с продолжением «Алые розы Востока (Тайны турецкой революции)», пронизанный шпионскими сюжетами на тему младотурецкой революции (и давший название и эпиграф этой статье) Алые розы Востока (Тайны турецкой революции): Роман В. А. Анзимирова и Дю- метра. Публиковался в: «Газета-Копейка» (Московское изд.), 1909, 23 апреля -- 17 июня. Также отд. изд.: [СПб.]: И. Г. Никольский, [1909]. Автор романа и один из создателей газет «Копейка» В. А. Анзимиров (1859-1921) начинал общественную деятельность среди народников. Дюметр, предположительно, вымышленный персонаж [Рейтблат 1989].. Восточная тайна питала собой шпионскую образность, и наоборот, а все вместе ложилось на революционную подкладку. Продолжу цитированное в эпиграфе:

… - Что я не шпион? - с бесстрастной улыбкой договорил за него старший. - Это, конечно, довод, но. не из разумных. Имя, даже знакомое, известное, не спасет от риска налететь на шпиона. Честных людей от шпионов надо уметь отличать, на первых порах, чутьем, присущим каждому честному человеку, а потом. потом, вступив в партию, просто - знать их.

<.> Полчаса спустя, оба заговорщика разными тропинками, по одиночке, спускались к платановой роще и затерялись в густых тенях, окутавших «Долину Повелителя» (Газета-Копейка. 1909. 24 апреля. №5. С. 3) В том же номере, замечу, -- сообщения под рубриками «События в Персии», «Переворот в Турции»..

Дистанция от этой образности до институализации дискурса о панисламизме достаточно велика. Однако служба в разведывательных и охранных органах, вероятно, способствовала радикализации и «превращению в действительность» подобных представлений.

Глядя из этого «разведывательного» угла, приходится вспомнить размышления Мартина Томаса о том, что он назвал колониальным разведывательным государством, или разведывательной империей (intelligence state / empire of intelligence) [Thomas 2008] О роли сбора информации в колониальных империях см. также: [Satia 2008; Morrison 2009].. Он говорит о практиках управления колониями во Франции и Великобритании в межвоенный период (т.е. уже после Первой мировой войны) и вводит понятие колониального разведывательного государства, имея в виду, что управление здесь осуществляется на основе информации, собранной специфически разведывательными методами, поскольку правительство отчуждено от населения своих колоний и будто ждет неизбежного крушения колониального порядка. Не то же ли происходит - только на 10-20 лет раньше - и у встретившихся нам российских персонажей? Они видят себя, несомненно, представителями государства, вместе с ним отчужденными от общества, которое описывают, информацию о котором собирают и которого, до некоторой степени, боятся (ведь «жертва» - это м ы, государство). Причем, как мы видели, дилеммы имперского разнообразия и национализма, собственно колониального управления оказываются здесь неотрывными от проблем во внутреннем политическом порядке Разумеется, дальнейший кризис военных лет, включая шпиономанию и конспирологические теории, трактуется исследователями и в контексте кризиса внутреннего политического порядка тоже. Б.И. Колоницкий описывает его в терминах фрагментации политической культуры того времени, монархического сознания в частности, отмечая при том общий «патриархально-авторитарный знаменатель» разных культурных сегментов [Колоницкий 2010: особ. 551-565]. Противоречит ли этому «национализация империи», увиденная Э. Лором, или она представляет одну из важных составляющих того же кризиса, тенденцию, смыкающуюся с ним?.

Последнее утверждение близко идеям А. Эткинда о «внутренней колонизации», с его точки зрения специфичной для России (отмечая, что российское государство - это континентальная империя, он делает акцент на том, что колонизация здесь направлена на собственный народ даже в большей степени, чем на этнически чужие сообщества) [Эткинд 2013; Эткинд и др. 2012]. Но, может быть, продуктивнее описывать эту ситуацию в прежних терминах национализирующегося (и национализирующего) государства Ср. рецензии на книгу А. Эткинда, в частности [Платт 2012]. - тем не менее в рассматриваемое время разведывательного? Этот большой вопрос оставим, однако, на будущее Его рассмотрение потребовало бы, помимо прочего, вернуться к конкретике. Случайно ли, в частности, что в привлекших мое внимание примерах инструментализации дискурса о панисламизме (а выборка действительно была случайной, и материал широк) речь шла преимущественно о Туркестане и Бухаре, отчасти о Кавказе--т е. об областях, в отличие от мусульманских анклавов внутренней России, более всего отделенных от метрополии? Туркестан мог восприниматься как «единственная» колония, а Бухара и вовсе была (и осталась) протекторатом. Иными словами, не окажется ли, что национализирующий модус дискурса о панисламизме все-таки по-разному «работал» применительно ко внутренним областям империи и к ее колониальным окраинам? Требуя отдельного рассмотрения, сказанное не отменяет, как представляется, моего главного тезиса: о разведывательном модусе существования этого государства в те годы..

Создается впечатление, что, описывая внутреннего врага, наши чиновники говорят о зыбкости «существующего государственного строя» и ждут надвигающейся катастрофы. Иными словами, эти правительственные лица уже встречают Первую мировую войну фрустрированными (и это не кажется странным на фоне российских катаклизмов начала века - Русско-японской войны, революции 1905-1907 гг., роста радикальных настроений, как и революций по соседству на Востоке, и т.д.). Создание образа внутреннего врага, панисламиста в частности, оказывается компенсацией таких фрустраций. Так сплетаются в букет - в пространстве межреволюционных страхов - три «алые розы Востока»: «панисламизм», ориентализм и шпиономания.

Архивные источники

1. Военное шпионство 1911-1913 - Лица, зарегистрированные развед[ывательными] отделениями Штаба Турк[естанского] В[оенного] О[круга] и Ташк[ентского] К[онтр]. Р[азведывательного] отд[еления], как подозреваемые в военном шпионстве в пользу Афганистана и о Панисламистском движении (Агентурные сведения). (РГВИА. Ф. 2000 (Главное управление генерального штаба). Оп. 15. Д. 179).

2. О волнениях 1913 - О волнениях в Бухаре и Афганистане (ГАРФ. Ф. 102. ДП. ОО. Оп. 243. 1913. Д. 365).

3. Обзор 1910 - Обзор мусульманской печати в Империи в 1910 году и казанско-татарских газет в 1913 году (РГИА. Ф. 821. ДДДИИ. Оп. 133. Д. 451).

4. «Панисламизм» 1910 - Мусульманское движение «Панисламизм». Общепартийное центральное дело (ГАРФ. Ф. 102. ДП. ОО. Оп. 240. 1910. Д. 74. Ч. 1-2).

5. «Панисламизм» 1913 - Мусульманское движение «Панисламизм». Общепартийное центральное дело (ГАРФ. Ф. 102. ДП. ОО. Оп. 243. 1913. Д. 74).

6. «Панисламизм» 1916 - Мусульманское движение «Панисламизм». Общепартийное центральное дело (ГАРФ. Ф. 102. ДП. ОО. Оп. 246. 1916. Д. 74).

7. Панисламизм. Баку 1911 - Панисламизм. Гор. Баку. Комитетское дело (ГАРФ. Ф. 102. ДП.ОО. Оп. 241. 1911. Д. 74. Ч. 6).

8. Панисламизм. Кубанская область 1911 - Панисламизм. Кубанская область, гор. Екатеринодар и Черноморская губерния. Агентурные сведения (ГАРФ. Ф. 102. ДП. ОО.

9. Оп. 241. 1911. Д. 74. Ч. 36, л. Б).

10. Переписка 1906-1910 - Переписка с губернаторами, Главным управлением по делам печати и др. учреждениями и должностными лицами о расследовании деятельности неутвержденного Правительством мусульманского союза и в связи с появлением в периодической печати сведений об антиправительственных выступлениях магометан.

11. 21 января 1906 г. - 23 сентября 1910 г. (РГИА. Ф. 821 (ДДДИИ). О. 8. Д. 1199).

Литература

1. Абашин и др. 2008 - Центральная Азия в составе Российской империи / Отв.ред.

2. С.Н. Абашин, Д.Ю. Арапов, Н.Е. Бекмаханова. М.: Нов. лит. обозрение, 2008.

3. Абашин и др. 2010 - Абашин С.Н., Арапов Д.Ю., Бабаджанов Б.М. и др. Россия - Средняя Азия. Т 1: Политика и ислам в конце XVIII - начале XX вв. М.: URSS, ЛЕНАНД, 2010.

4. Абдурасулов, Сартори 2016 - Абдурасулов У., Сартори П., Неопределенность как политика: размышляя о природе российского протектората в Средней Азии // Ab Imperio. 2016. №3. С. 118-164.

5. Арапов 2002 - Арапов Д.Ю. Мусульманское движение в Средней Азии в 1910 г.

6. (По архивным материалам Департамента полиции МВД Российской империи) // Сборник русского исторического общества. Т 5 (153). М.: Рус. панорама, 2002. С. 127-134.

7. Арапов 2004 - Арапов Д.Ю. Система государственного регулирования ислама в Российской империи (последняя треть XVIII - начало XX вв.). М.: [б. и.], 2004.

8. Арапов 2006 - Арапов Д.Ю. Императорская Россия и мусульманский мир. М.: Наталис, 2006.

9. Арапов, Котюкова 2004 - Арапов Д., Котюкова Т. Архивные материалы Министерства внутренних дел Российской империи о мусульманском движении начала XX века // Вестник Института Кеннана в России. Вып. 6. 2004. С. 57-71.

10. Аршаруни, Габидуллин 1931 - Аршаруни А., ГабидуллинХ. Очерки панисламизма и пантюркизма в России. М.; Л.: Безбожник, 1931.

11. Бартольд 1912 - Бартольд В.В. Халиф и султан // Мир Ислама. Т 1. 1912. №1. С. 203226. №2. С. 345-400.

12. Бессмертная 2010 - [Бессмертная О.Ю.] Культурный билингвизм? Игра смыслов

13. в одной скандальной статье (Из истории отношений мусульманских оппозиционеров и русских «государственников» в позднеимперской России) // Бессмертная О.Ю., Журавский А.В., Смирнов А.В. и др. Россия и мусульманский мир: Инаковость как проблема. М.: Языки славянских культур, 2010. С. 197-383.

14. Бессмертная 2012 - Бессмертная О. Мусульманский Азеф, или Игра в Другого: метаморфозы Магомет-Бека Хаджетлаше (Почти роман) // Казус: индивидуальное и уникальное в истории. 2007-2009. Вып. 9 / Под ред. М.А. Бойцова, И.Н. Данилевского. М.: РГГУ, 2012. С. 209-298.

15. Бессмертная 2014 - Бессмертная О.Ю. Разведывательное государство? Как не развалился правительственный дискурс о панисламизме, или «тренировочная площадка» шпиономании в последние «мирные» годы Российской империи // Первая мировая война в «восточном измерении»: Сб. ст. / Ред.-сост. Т.А. Филиппова. М.: Ин-т востоковедения РАН, 2014. С. 7-28.

16. Бессмертная 2017 - Бессмертная О.Ю. Только ли маргиналии? Три эпизода с «мусульманским русским языком» в поздней Российской империи // Islamology. Т. 7. No. 1. 2017. С. 139-179.

17. Бобровников 2008 - Бобровников В. Российские мусульмане после архивной революции: взгляд с Кавказа и из Болгарии // Ab Imperio. 2008. №4. С. 313-333.

18. Брубейкер 2000 - Брубейкер Р. Мифы и заблуждения в изучении национализма //

19. АЬ Imperio. 2000. №2. С. 247-268.

20. Воробьева 1999 - Воробьева Е.И. Мусульманский вопрос в имперской политике Российского самодержавия: вторая половина XIX века - 1917 г.: Дис…. канд. ист. наук / Ин-т российской истории РАН, С.-Петерб. филиал. СПб., 1999.

21. Джераси 2013 - Джераси Р. Окно на Восток: Империя, ориентализм, нация и религия в России. М.: Нов. лит. обозрение, 2013.

22. Дэвис 2013 - Дэвис Ф. Первая мировая война как испытание для империи: мусульмане на службе в царской армии // Большая война России: социальный порядок, публичная коммуникация и насилие на рубеже царской и советской эпох / Ред. К. Бруиш, Н. Кат - цер. М.: Нов. лит. обозрение: 2013. С. 41-57.

23. Климович 1936 - Климович Л.И. Ислам в царской России. М.: Гос. антирелиг. изд-во. 1936.

24. Колоницкий 2010 - Колоницкий Б.И. Трагическая эротика: Образы императорской семьи в годы Первой мировой войны. М.: Нов. лит. обозрение, 2010.

25. Котюкова 2011 - Котюкова Т.В. Восстание 1916 г. в Туркестане: ошибка власти или историческая закономерность? // Обозреватель. 2011. №8. С. 98-126.

26. Котюкова 2016 - Котюкова Т.В. Окраина на особом положении: Туркестан в преддверии драмы. М.: Науч.-политич. книга, 2016.

27. Котюкова 2017 - Восстания 1916 г. в Азиатской России: неизвестное об известном / Ред.-сост. Т.В. Котюкова. М.: Рус. импульс, 2017.

28. Лор 2012 - Лор Э. Русский национализм и Российская империя: кампания против «вражеских подданных» в годы первой мировой войны. М.: Нов. лит. обозрение, 2012.

29. Матвеева 1994 - Матвеева Н.В. Представительство России в Бухарском эмирате и его деятельность (1886-1917 гг.): Автореф. дис…. канд. ист. наук. Душанбе, 1994.

30. Миллер 2008 - Миллер А. Империя Романовых и национализм. М.: Нов. лит. обозрение, 2008.

31. Миллер 2012 - Миллер А. История понятия нация в России // «Понятия о России»:

32. К исторической семантике имперского периода / Ред. Д. Сдвижков, И. Ширле. М.: Нов. лит. обозрение, 2012. Т 2. С. 7-49.

33. Мусульманская печать 1987 - Мусульманская печать России в 1910 году / Под ред. В. Гольмстрем. Оксфорд: О-во исследования Средней Азии, 1987 [1-е изд.: СПб.: Тип. М-ва внутр. дел, 1911] = The Muslim press in Russia in 1910. Oxford: Society for Central Asian Studies, 1987 (Reprint Series; №12).

34. Перегудова 2000 - Перегудова З.И. Политический сыск в России: 1880-1917. М., РОССПЭН, 2000.

35. Платт 2012 - Платт К. Внутренняя колонизация: границы империй / границы теорий // Неприкосновенный запас. 2012. Т 82. №2. Цит. по электрон. версии. URL: http://www.nlobooks.ru/node/2081.

36. Рейтблат 1989 - Рейтблат А.И. Анзимиров В.А. // Русские писатели. 1800-1917: Биографический словарь. Т 1. М.: Сов. энциклопедия, 1989. С. 74-75.

37. Тольц 2013 - Тольц В. «Собственный Восток России»: Политика идентичности и востоковедение в позднеимперский и раннесоветский период. М.: Нов. лит. обозрение, 2013.

38. Фуллер 2009 - Фуллер У. Внутренний враг: Шпиономания и закат императорской России. М.: Нов. лит. обозрение, 2009.

39. Халид 2005 - Халид А. Российская история и спор об ориентализме // Российская империя в зарубежной историографии: Работы последних лет: Антология / Сост. П. Верт, П.С. Кабытов, А.И. Миллер. М.: Нов. изд-во, 2005. С. 311-323.

40. Эткинд 2013 - Эткинд А. Внутренняя колонизация: имперский опыт России. М.: Нов. лит. обозрение, 2013.

41. Эткинд и др. 2012 - Там, внутри: Практики внутренней колонизации в культурной истории России / Под ред. А. Эткинда, Д. Уффельманна, И. Кукулина. М.: Нов. лит. обозрение, 2012.

42. Ямаева 1998 - Мусульманские депутаты Государственной думы России 1906-1917 гг.:

43. Сб. документов и материалов / Сост. Л.А. Ямаева. Уфа: Китап, 1998.

44. Becker 2004 - Becker S. Russia's protectorates in Central Asia: Bukhara and Khiva, 18651924. London; New York: Routledge, 2004 (1^st ed.: 1968).

45. Bennigsen, Lemercier-Quelquejay 1960 - Bennigsen A., Lemercier-Quelquejay Ch. Les mou - vements nationaux chez les musulmans de Russie: le «sultangalievisme» au Tatarstan. Paris: Mouton, 1960.

46. Bennigsen, Lemercier-Quelquejay 1964 - Bennigsen A., Lemercier-Quelquejay Ch. La presse et le mouvement national chez les musulmans de Russie avant 1920. Paris: Mouton, 1964.

47. Bessmerterna 2006 - Bessmertna'ia O. Le «panislamisme» existait-il? La controverse entre l'Etat et les reformistes musulmans de Russie (autour de la «Commission speciale» de 1910) // Le choc colonial et l'islam. Les politiques religieuses des puissances coloniales en terre d'islam. Paris: La Decouverte, 2006. P. 485-515.

48. Brooks 1985 - Brooks J. When Russia learned to read. Princeton, NJ: Princeton Univ. Press, 1985.

49. Brower 2003 - Brower D. Turkestan and the fate of the Russian Empire. London: Psychology Press, 2003.

50. Burke 1972 - Burke E. Pan-Islam and Moroccan resistance to French colonial penetration, 1900-1912 // The Journal of African History. Vol. 13. No. 1. 1972. P. 97-118.

51. Burke 1975 - Burke E. Moroccan resistance, Pan-Islam and German war strategy, 1914-1918 // Francia: Forschungen zur westeuropaischen Geschichte. Bd. 3. 1975. P. 434-464.

52. Campbell 2015 - Campbell E.I. The Muslim question and Russian imperial governance. Bloomington; Indiana: Indiana Univ. Press, 2015.

53. Crews 2006 - Crews R.D. For prophet and tsar: Islam and empire in Russia and Central Asia. Cambridge: Harvard Univ. Press, 2006.

54. Deringil 1998 - Deringil S. The well-protected domains: Ideology and legitimation of power in the Ottoman Empire, 1876-1909. London: I.B. Tauris, 1998.

55. Georgeon 2003 - Georgeon F. Abdulhamid II: le sultan-calife, 1876-1909. Paris: Fayard, 2003.

56. Gossman 2013 - Gossman L. The passion of Max von Oppenheim: Archaeology and intrigue in the Middle East from Wilhelm II to Hitler. Cambridge: Open Book Publishers, 2013.

57. Hagen 1998 - Hagen M. von. The Great War and the mobilization of ethnicity in the Russian Empire // Post-Soviet political order conflict and state building / Ed. by B.R. Rubin, J. Snyder. London; New York: Psychology Press, 1998.

58. Hurgronje 1923 - Hurgronje C.S. The holy war «made in Germany». 1915 // Verspreide Ge - schriften van C. Snouck Hurgronje. Bonn; Leipzig: K. Schroeder, 1923. Vol. 3. P. 257-284.

59. Karpat 2001 - Karpat K. The politicization of Islam: Reconstructing identity, state, faith, and community in the late Ottoman state. Oxford: Oxford Univ. Press, 2001.

60. Khalid 1998 - KhalidA. The politics of Muslim cultural reform: Jadidism in Central Asia. Berkeley: Univ. of California Press, 1998.

61. Khalid 2005 - Khalid A. Pan-Islamism in practice: The rhetoric of Muslim unity and its uses // Late Ottoman society: The intellectual legacy / Ed. by E. Ozdalga. New York: RoutledgeCurzon, 2005. P. 201-224.

62. Landau 1990 - Landau J. The politics of Pan-Islam: Ideology and organization. Oxford: Clarendon Press, 1990.

63. Landau 2002 - Landau J.M. Pan-Islamism // The Encyclopaedia of Islam: CD-ROM Edition. Leiden: Brill, 2002.