"Прометей прикованный" Эсхила: структура характера главного героя и хор (сопоставления с "Орестеей")

Размещено на http://www.allbest.ru/

Размещено на http://www.allbest.ru/

«Прометей прикованный» Эсхила: структура характера главного героя и хор (сопоставления с «Орестеей»)

Жерновая Галина Александровна,

кандидат искусствоведения, доцент, профессор, независимый исследователь

г. Санкт-Петербург

Аннотация

прометей эсхил двойственность

Структура характера Прометея отличается наличием в нем двух этосов и двух патосов, указывающих на дионисическую (трагическую) двойственность мира. Это Дионис в маске Прометея. Хор Океанид является выражением внутренней коллизии героя с помощью условных (непсихологических) средств.

Abstract

Zhernovaya Galina A.

PhD (history of arts), docent, professor, independent researcher (Saint Petersburg, Russia)

The character of Prometheus is structured according to two types of ethos and two types of pathos inherent within him which reflect the Dionysian (read: tragic) duality of the world. Here we find Dionysus under the mask of Prometheus. The Oceanid chorus represents the hero's internal (psychological) conflict through conventional (non-psychological) means.

Ключевые слова: характер, главный герой, хор, этос, патос, поступок, катастрофа, подвиг-преступление, человекобог.

Keywords: character, main character, chorus, ethos, pathos, actions, catastrophe, feat-crime, man-god.

Основная часть

«Прометей прикованный» - самая известная и самая неисследованная трагедия Античности. Нет сведений о том, когда и кем написана (авторство Эсхила подвергается сомнению), была ли поставлена в театре, является частью трилогии или дилогии. Не поддаются последовательному и непротиворечивому толкованию нравственно-теологические и психологические аспекты ее содержания. При этом «Прометей прикованный» - чрезвычайно популярное произведение Эсхила (трагедия дошла до наших дней в составе эсхиловского канона) в европейской и русской культуре XIX и XX веков. В филологических и философских исследованиях этого периода на первый план в духе современности выдвигался пафос героического самостояния личности и игнорировалась трагическая двойственность сознания и поступков Прометея. Не подлежала сомнению моральная победа прикованного титана, олицетворяющего поступательное восхождение человечества, над деспотизмом Зевса. Нельзя не отметить, что к концу XX века в англо-американском антиковедении наметилось переосмысление этой концепции. Публикации новых переводов трагедий Эсхила на английский язык сопутствовало усиление исследовательского внимания к религиозно-нравственной позиции драматурга См.: Aeschylus: The Oresteia / Ed. Simon Goldhill. Cambridge [u. a.]: Cambridge Univ. Press, 1992. X, 102 S.; Griffith M. Aeschylus: Prometheus bound. Cambridge [u. a.]: Cambridge Univ. Press, 1983. VIII, 319 S.: Kt.. Но божественная власть Зевса в театре Эсхила не могла подвергаться безоговорочному осуждению. Возникал вопрос о сущности мировоззрения Эсхила: действительно ли поэт восславил богоборчество Прометея, содействовавшего низвержению небесного престола Зевса? Или трагедию о прикованном Прометее создал не он?

Необъятный контекст указанных проблем диктует автору статьи сосредоточить свое внимание на конкретной цели - описать структуру характера главного героя и функции хора, способствующие изображению его усложненной психологии средствами непсихологического театра. Несмотря на многообразие подходов к исследованию трагедии Эсхила, характер Прометея почти не изучен. В трудах ученых прошлого века преобладало представление о статичности и монолитности этого характера, об отсутствии колебаний и сомнений в душе главного героя; в то время как характер скованного титана не лишен контрастов и противоречий, и не только тех, которые выполняют структурообразующие функции. Среди таких обязательных, «технологических» контрастов следует указать необходимое противоречие в характере между этосом и патосом, а также внутренний конфликт, раскрываемый Эсхилом в условно-театральных формах взаимодействия героя с хором.

Этос - это первый раздел трагического характера. Этос обычно реализован в одном или нескольких поступках, направленных на достижение цели. Как указывал Г. Гегель, и в жизненных проявлениях «ряд поступков субъекта - это и есть он» (курсив автора. - Г.Ж.) Гегель Г. В. Сочинения: В 14 т. Т 7: Философия права / Пер. с нем. Б. Столпнера. М.: Соцэкгиз, 1934. С. 143.. Но в античной драме классического периода поступки субъекта объединялись в этос еще и конкретной целью, стремление к которой мотивировало участие героя в действии. Этос отражает сознательное поведение персонажа, предъявляющего миру собственную личность в процессе борьбы за свои ценности и интересы. Однако героя подстерегает неизбежная катастрофа, внезапность вторжения которой вынуждает его как бы забыть о преследуемой цели и совершить «бесцельный» поступок. Этот сторонний поступок возникает спонтанно и совершается героем не только вопреки целевому заданию, но и подчас против себя самого. Такой поступок называется патосом, им открывается второй раздел трагического характера. Для создания характера героя достаточно было контраста двух поступков - этоса и патоса.

Однако женский характер античной трагедии требовал как минимум четырех поступков - двух этосов и двух патосов. Религия Диониса предполагала в женщине воплощение земной двойственности, противопоставленной единичности, единству и цельности. В условиях земного становления мир и человек не могут избежать раздробленности, они расколоты надвое, трагически раздвоены, олицетворением чего являлись женщина и бог трагедии, «дважды рожденный» Дионис. Если же в мужском характере трагедии обнаруживаются два этоса и два патоса, как, например, в характере Прометея, значит читатель лицом к лицу встречается с Дионисом в маске героя, на сей раз скованного титана.

О Дионисе как единственном герое античной трагедии и его масках в науке известно со времен Ф. Ницше, который указал в своей знаменитой книге (1872) на то, что Прометей был распространенным вариантом такой маски: «Можно утверждать, что никогда, вплоть до Еврипида, Дионис не переставал оставаться трагическим героем, но что все знаменитые фигуры греческой сцены - Прометей, Эдип и т.д. - являются только масками этого первоначального героя - Диониса»¹. Орфический миф о растерзании младенца Диониса титанами не противоречит идее единства титанов с Дионисом: разрываемый на части бог таким образом соединяется со своими преследователями, преображая их и подчиняя себе. Поэтому для понимания смысла трагедии принципиальное значение имеет тезис Вяч. Иванова: «Титаны суть первый аспект дионисийского начала в непрерывной цепи явлений вечно превращающегося бога» Ницше Ф. Рождение трагедии, или Эллинство и пессимизм // Ницше Ф. Сочинения: В 2 т. Т. 1 / Сост. К. А. Свасьян; пер. с нем. Г. А. Рачинского. М.: Мысль, 1990. С. 93. Иванов Вяч. Эллинская религия страдающего бога // Эсхил. Трагедии (в переводе Вяч. Иванова) / Отв. ред. Н. И. Балашов. М.: Наука, 1989. С. 333.. Моральный релятивизм мифа не препятствовал формированию на его основе системы нравственных параметров в религии орфиков: власть обрекает себя на возмездие за насилие над невинными, а поклонения достойны не воинские доблести героев, а муки незаслуженно страдающих. На эти аспекты орфической религии указывал Т Гомперц, размышляя о титанах и Дионисе мифа: «Мистическое зерно нового верования составляют не славные подвиги, как, например, подвиги Геракла, бога избранных, а незаслуженные «страсти¹¹ народного бога Диониса. Превосходство сильных притеснителей, которых постигнет впоследствии месть высшего божества, - бессилие невинно-страждущих, но уповающих на конечное торжество справедливости, - все это отразилось в злых Титанах и беспомощном младенце Дионисе» (курсив автора. - Г.Ж.) Гомперц Т. Греческие мыслители: В 2 т. Т. 1 / Пер. с нем. Д. Жуковского и Е. Герцык; на-уч. ред. нового изд., коммент., примеч. и предисл. А. В. Цыба. СПб.: Алетейя, 1999. С. 134..

«Прометей прикованный» - произведение не завершенное, часть утраченной целостности. Об этом можно сказать с уверенностью. Далее начинаются вопросы, догадки и предположения. Часть чего - трилогии или дилогии? Какая часть трилогии - первая или вторая? А.Ф. Лосев, наряду с другими учеными-современниками, искал ответы на эти вопросы: «Трагедия «Скованный Прометей» не могла быть последней ее частью, так как с точки зрения Эсхила посрамление Зевса недопустимо. Тогда она была либо первой, либо второй частью трилогии, а в третьей части спор Зевса и Прометея разрешался примерно так, как спор Аполлона и Эринний в «Орестейе» (такое написание принято автором. - Г.Ж.)» Лосев А. Ф. Эсхил // Лосев А. Ф., Сонкина Г. А., Тимофеева Н. А., Черемухина Н. М. Гре-ческая трагедия. Учебное пособие для пед. институтов. М.: Учпедгиз, 1958. С. 94.. Есть резон сразу сообщить читателям предлагаемой статьи, что в «Прометее прикованном» при сопоставлении с «Орестеей» обнаруживается совмещение структурных элементов первой и второй трагедий трилогии.

Специфической особенностью первой трагедии «Орестеи» является то, что действие ее «ведет» не главный герой - Агамемнон, а персонаж «вне хора» - Клитемнестра. Агамемнон по возвращении из Трои попадает в сети вероломной жены, замыслившей его убийство и осуществившей свой преступный замысел. Нечто подобное в расстановке сил можно наблюдать и в «Прометее прикованном». Герой полностью зависит от своего всесильного противника, который распоряжается его жизнью по своему усмотрению. Приказ царя богов приковать Прометея к скале начинает трагедию, затем следует требование к прикованному немедленно открыть тайну Зевсовой власти, и, наконец, Зевс завершает действие вселенской катастрофой, с падением Прометея в подземный Тартар при блеске молний и ударах грома. Поступки Зевса имеют эффектное внешнее выражение и не подлежат сомнению. Они же стали основанием для известных в науке утверждений, что трагедия статична, что в ней нет действия, что между двумя проявлениями Зевсовой воли (в начале и в конце) в пьесе ничего не происходит.

Однако действие второй трагедии «Хоэфоры» «ведет» ее главный герой Орест. Он прибывает в Аргос с определенной целью - отомстить убийцам отца, находит себе союзников, разрабатывает план проникновения во дворец и убивает Клитемнестру и Эгисфа. Поиск разумных мотиваций убийства матери и психологическая невозможность совершить его и есть действенное содержание характера Ореста. Роли Прометея и Ореста по протяженности развития вполне сопоставимы. Прикованный к скале титан не пассивен. В обстоятельствах предельной физической связанности он оказывает сопротивление врагу, имеет конкретную цель, достижение которой может обернуться перспективой освобождения. Его поступки не выходят за рамки чуть заметных психологических реакций, но это осознанные действия и стремления. Ряд таких поступков образует не только характер Прометея, но и действенную линию трагедии, составленную из душевных импульсов и порывов героя, как и должно быть во второй трагедии трилогии. Эту особенность драматургии пьесы отметил в свое время литературовед В.В. Кожинов: «Прометей не действует в собственном смысле. <…> В пассивности Прометея обнаруживается невозможность противостоять Зевсу, беспомощность перед высшими силами. И все же по существу именно Прометей действует; его неподчинение целиком сознательно и активно. Прометей пассивен как раз формально: ведь Зевс вынужден сопротивляться Прометею (курсив автора. - Г.Ж.)» Кожинов В. В. Сюжет, фабула, композиция // Теория литературы. Основные проблемы в историческом освещении. Роды и жанры литературы. М.: Наука, 1964. С. 461.. Орест «ведет» действие, органично совмещая борьбу с персонажами «вне хора» Эгисфом и Клитемнестрой с внутренней проблемой - невозможностью убить мать. У Прометея психологическую коллизию создает несовместимость богоборца - «гибриста» и защитника человечества, покорного Судьбе. Развитие коллизии, преодолеваемой к финалу, становится магистралью действия, которое совершается как бы отдельно или, точнее, параллельно внешнему конфликту, навязанному Зевсом и возглавляемому им.

Зевс, не являясь действующим лицом трагедии, постоянно, хотя и невидимо, находится у скалы Прометея. С кем бы ни говорил титан, он вынужден учитывать негласное присутствие третьего собеседника. Зевс видит и слышит всё. По интуиции И.Ф. Анненского, в древности «зрители все время чувствовали бога где-то над сценой, незримо присутствующим и судящим»¹. «Оглядка» на Зевса многое объясняет в поведении Прометея, мотивирует цель и средства ее реализации.

Борьба за власть завершилась для Прометея полным поражением: он прикован к скале на мириады лет. Утверждения Прометея о равенстве с Зевсом следует понимать как претензию на власть, и Зевс именно так это и понимает. Переход Прометея на сторону Зевса в войне богов с титанами был рассчитан на то, чтобы Зевс из благодарности уступил ему часть своей власти. Но Зевс не поступился и малой толикой вселенского господства, разгадав дерзкую хитрость титана. В работах по древнегреческой мифологии не случайно подчеркивается, что «Прометей у Гесиода представлен заурядным обманщиком, вздумавшим перехитрить самого Зевса. Но именно этот момент противодействия Зевсу в дальнейшем лег в основу эсхиловской концепции Прометея-богоборца» Анненский И. Ф. Античная трагедия // Анненский И. Ф. Драматические произведения. Античная трагедия (публичная лекция) / Сост. Г. Н. Шелогурова. М.: Лабиринт, 2000. С. 12. Лосев А. Ф., Тахо-Годи А. А. Боги и герои Древней Греции. М.: Слово / Slovo, 2002. С. 14.. Новой «хитростью» Прометея, нацеленной на освобождение от плена и страданий, должен был стать торг тайной Зевса, которой владеет титан и которую хотел бы узнать царь богов. Прометею известно не только когда и как Зевс потеряет власть, но и средство избавления от неминуемого падения. Прометею ведомо, что власть у Зевса отнимет сын, как сам он отнял ее у своего отца. Титан знает и имя богини, которой суждено родить столь могущественного сына. Только Прометей может отвести от Зевса беду. Важно, не нарушая молчания, выждать момент, когда Зевс почувствует опасность, и тогда предложить ему, ищущему помощи, выход из безвыходной ситуации в обмен на свободу. В конце второго эписодия в диалоге с Океанидами Прометей наконец формулирует свою цель, на пути к которой он уже успел совершить несколько поступков:

Поговорите о другом. А этому

Ни срок, ни время не созрели. Тайну скрыть

Как можно глубже должно мне. Тогда спасусь

От истязаний и цепей позорящих (Пр. 522-525) Здесь и далее цитаты из текста трагедии «Прометей прикованный» (перевод А. И. Пи-отровского) даны по: Эсхил. Трагедии (в переводе Вяч. Иванова) / Отв. ред. Н. И. Балашов. М.: Наука, 1989. С. 234--267..

Какова же роль человечества, облагодетельствованного Прометеем, в конфликте титана с царем богов? Для Зевса человечество само по себе не имеет никакого значения, он даже готов был его уничтожить. А в ситуации с Прометеем оно является неоспоримым доказательством дерзости и своеволия титана, что становится удобным предлогом для расправы над ним, в некотором роде официальной версией преступления вождя оппозиции. Для Прометея же забота о роде человеческом - предназначение и смысл его божественного бытия. Все силы титана отданы людям. Он с достоинством принял вызов Судьбы, когда именно любовь к человечеству ему вменили в преступление. Как провидец, он знает, что ему назначено страдание за людей. Соединение двух сюжетных линий - соперничества с Зевсом и любви к человечеству, - вероятнее всего, не было изобретением Эсхила, а составляло основу мифологической традиции. А.Ф. Лосев приводит версию мифа, по которой Прометей был внебрачным сыном Геры. Зевс низверг оскорбителя своей чести титана Евримедонта в Тартар, а, как излагает древний мифограф, Прометея «впоследствии под предлогом похищения огня, распял и пригвоздил на Кавказе»¹. С.И. Радциг полагал, что «греческий миф о Прометее содержит в себе два основных момента: похищение огня для людей, что является началом культурной жизни человека, и борьбу с Зевсом» Цит. по: Лосев А. Ф. Афина Паллада // Тахо-Годи А. А., Лосев А. Ф. Греческая культура в мифах, символах и терминах / Сост. и общ. ред. А. А. Тахо-Годи. СПб.: Алетейя, 1999. С. 276. Радциг С. И. Эсхил // История греческой литературы: В 3. т. / Под ред. С. И. Соболев-ского и др. М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1946. Т 1. С. 314..

Трагедия построена на двух пересекающихся сюжетных линиях, и исследователи XX века в большинстве своем сходились во мнении, что поединок Прометея с Зевсом все же имеет доминирующее значение. По В.Н. Ярхо, «при всей физической неподвижности Прометея именно тайна Зевса, которой владеет прикованный титан, является основной пружиной драматического конфликта в трагедии» Ярхо В. Н. На рубеже двух эпох (Эсхил) // Ярхо В. Н. Древнегреческая литература. Тра- гедия: Собрание трудов. М.: Лабиринт, 2000. С. 55.. Тем более что, несмотря на многословность, проблематика даров Прометея людям не имеет действенной активности. Негодование Власти на то, что смертные получили огонь богов - лишь дежурная фраза для оправдания собственной жестокости. Прометей в деталях перечисляет Океанидам свои заслуги перед человечеством, потому что намеренно отвлекает внимание собеседниц от своих отношений с Зевсом. Монологи Прометея о его дарах людям - в действенном плане прежде всего умолчания о тайне Зевса.

Однако для Эсхила смысл «переплетения» двух сюжетных линий, вероятнее всего, в их равноценности. Двойственность душевной природы Прометея находит свое выражение в параллельном движении конфликтов - внешнего и внутреннего. Титаническая гордость (это родовая черта Прометея: не может быть титана без гордости) не мешает герою в эписодии с Ио самоотверженно защищать гонимого человека. И Прометей в равной мере отдается греховной страсти богоборчества и жертвенной любви к слабым, готовясь принять за них великое страдание. Идею милосердия утверждает в трагедии и бог-художник, кузнечных дел мастер Гефест. Титана к катастрофе ведет «мягкосердечие» к людям, то самое «мягкосердечие», в котором Власть упрекает Гефеста, не порвавшего старой дружбы с Прометеем, укравшим огонь для людей из его кузницы.

Прометей - провидец, он знает свою судьбу: ему предстоит страдание за благодеяния роду человеческому. И он согласен принять это страдание. Однако полнота всеведения не абсолютна даже у провидца. Ему неизвестно, когда, при каких обстоятельствах и в каких формах обещанное страдание будет ему явлено. Он сам говорит об этом в начале трагедии:

Но это все предвидел я заранее.

Сознательно, сознательно, не отрекусь,

Все сделал, людям в помощь и на казнь себе.

Таких вот только пыток я не ждал никак:

На жарком камне гибнуть, иссыхать, сгнивать

В просторах злых, пустынных, неприветливых (Пр. 265-270).

Ему думается, что приговором Зевса Судьба казнит его за уже оказанные благодеяния людям, что совершается предопределенное. Он старается вспомнить все, что сделано им для смертных. Он подводит итоги, в то время как его подвиг любви к людям - впереди.

В прологе Гефест, выполняя приказ Зевса, приковывает Прометея к скале в горах далекой Скифии. Воспроизводится последовательность процесса приковывания. Вот к скале прибиты оковы для рук, грудь пронзена гвоздем, ребра окружены цепями, ноги заключены в кольца - и весь Прометей оказывается одетым железной сетью. Оглашается и официальная версия вины Прометея: наказан за непослушание Зевсу, за проявление неумеренной любви к роду человеческому, за то, что украл божественный огонь из кузницы Гефеста и отдал его людям, жалким однодневкам, которых Зевс намерен был заменить другими, более совершенными. Диалог ведут Власть, распорядитель казни, и Гефест, ее исполнитель. А Прометей молчит. «Но долгое молчание, с которым он переносит все мучения приковывания, - по комментарию И. Тренчени-Вальдапфеля, - лучше всяких слов выражает нечеловеческие страдания, сознательное приятие этих страданий и презрение к исполнителям воли Зевса» Тренчени-Вальдапфель И. Прометей прикованный и освобожденный // Античное обще-ство. Труды конференции по изучению проблем античности. М.: Наука, 1967. С. 327..

Молчание Прометея в прологе трагедии неоднократно подвергалось анализу историками античного театра. Его мотивировали прежде всего постановочными условиями, поскольку в театре Эсхила в эписодии могли участвовать только два разговаривающих актера. Прометей же был третьим, не предусмотренным традиционной театральной эстетикой. И вынужден был молчать, ожидая, когда закончится диалог актеров, играющих Власть и Гефеста, чтобы один из них мог приступить к тексту роли главного героя. Молчание Прометея оценивалось исследователями и как своеобразный художественный прием Эсхила, применявшийся им и в «Орестее» (молчание Кассандры в эписодии третьем и начале четвертого «Агамемнона»). Суть эффекта состояла в том, что персонаж, вызывающий в публике наибольший интерес, молчит в ответ на обращенные к нему вопросы. Наконец, молчание Прометея давало почву для психологических интерпретаций: в нем видели выражение негодования, презрения к врагам или нравственного достоинства титана, не убоявшегося вечного страдания. Однако молчание Прометея - это еще и конкретный поступок героя, нацеленный на предполагаемый торг тайной Зевса. К тому же при всей реальности поступок этот имеет символическое значение, не позволяющее ему полноправно войти в состав первого этоса характера Прометея. Дело в том, что общий смысл этоса - в молчании, хотя герой уже в финале пролога начинает говорить. Символика действия в том и состоит, что Прометей как бы всегда молчит, даже когда говорит. Такое сопряжение антиномичных действий - специфическая примета драматургии Эсхила. Агамемнон идет по красному ковру, расстеленному Клитемнестрой, а на самом деле как бы не идет. Орест убивает свою мать, как бы не убивая ее, ибо такой поступок для него невозможен.

В монологе-монодии экспонируются два этоса героя, их внутренняя противоречивость: титан-богоборец, враждующий с Зевсом, и защитник человечества, назначенный Судьбой. Монодия предполагает пение, что способствует интонационной выразительности контрастов. Первая тема - жалоба на несправедливость и жестокость казни, которой подверг титана Зевс. Неприязнь к Зевсу сопряжена в его душе со стонами и стенаниями. Пожалеть титана - значит исполниться ненавистью к его мучителю. С первых слов монодии Прометей настаивает на своем равенстве с верховным богом олимпийцев. И этот мотив переплетается в своем дальнейшем развитии с плачем поверженного титана. Вторая тема возникает непосредственно после первой. Герой как бы выходит из горестного оцепенения и вспоминает, что ему дана способность «видеть вперед», дар предвидения. Помогая людям, он знал о неизбежности страдания. И теперь он хотел бы «с легкостью переносить свой жребий» (Пр. 103-104), избавиться от посторонних Судьбе страстей. В конце монодии Прометей прямо обращается к публике с автохарактеристикой, совмещающей обе темы его личностной природы:

Взгляните, вот я, бог в оковах, горький бог,

Зевса враг ненавистный, чума и напасть

Для богов, гнущих шею у Зевса в дому.

Все за то, что людей я сверх меры любил (Пр. 122-125).

Вступительная песнь Хора Нимф-Океанид (парод) имеет нетрадиционную структуру: это диалог хора с героем. Океаниды, явившиеся в крылатой повозке и оставшиеся в ней, обращаются с вопросами к Прометею, и он отвечает им. После каждой строфы-антистрофы (их две пары) - высказывание Прометея. Способность героя предвидеть будущее позволила драматургу наметить рационально выверенный план последующего хода событий не только трагедии, но и дилогии (или трилогии) в целом. Однако провидец, предсказывая перспективы своих отношений с царем богов, оберегает тайну Зевса даже в общении с Океанидами. Особенно весомы два взаимоисключающих прогноза развития его конфликта с Зевсом. Предупреждая расспросы Океанид о возможности избавления от страданий, он заявляет, что проблему отношений с Зевсом должен решать не он, а Зевс. По первому предсказанию, он откажется помочь царю богов раскрыть заговор и усугубит тем свои муки:

Медовых речей болтовня

Не растопит мне сердце! Угроз похвальба

Не сломает! Что знаю, о том не скажу!

Не раскрою и рта! Пусть железа сперва

Беспощадные снимет! За стыд и за казнь

Пусть меня наградить пожелает! (Пр. 172-177)

В словах Прометея озвучена в первоначальном варианте цель героя и дано предсказание событий, завершающих трагедию, своеобразный прогноз ее финала.

Второе предсказание противоречит первому и вызывает недоумение, поскольку провидческое слово в рамках трагедии не осуществилось. Прометей говорит о своем грядущем примирении с царем богов, инициатива которого будет исходить от Зевса:

Но время придет,

Станет ласков и сладок, надломлен и смят

Под копытом судьбы.

Этот зычный и ярый погасит он гнев.

Будет дружбы со мной и союза искать…

Поспешит, и навстречу я выйду (Пр. 187-192).

Не лишено оснований известное в науке предположение, что, по замыслу драматурга, второе предсказание должно было исполниться в финале дилогии (или трилогии) о Прометее. Несбывшимся оно не могло остаться. Тем более здесь же, в пароде, явлен пример того, как всякое слово Прометея, казалось бы случайно оброненное, оказывается пророческим и получает осуществление. Вот, жалуясь Океанидам на оскорбительность казни, Прометей говорит:

О пускай бы под землю, в поддонный Аид, Принимающий мертвых, он сбросил меня, В Тартарийскую ночь!

Пусть бы цепью железной сковал, как палач,

Чтоб не мог любоваться ни бог и никто

На мученья мои!

А теперь я, игрушка бродячих ветров,

В муках корчусь, врагам на веселье! (Пр. 152-159)

И слово его осуществляется! Как будто Зевс услышал просьбу страдающего титана и в финале трагедии сбросил его вместе со скалой в подземный Тартар.

Обещанное, хотя и не реализованное в трагедии, примирение Прометея и Зевса привлекает внимание исследователей уже почти два века. С одной стороны, потому, что в этом примирении обнаруживает себя еще один вариант (помимо «Орестеи») концепции гармонического разрешения противоречий между двумя поколениями богов - старшими титанами и младшими олимпийцами. В «Прометее прикованном» виделась попытка Эсхила «в конечном счете примирить архаического благодетеля людей Прометея и олимпийского владыку над людьми и богами Зевса, представить в гармоническом единстве два исторических периода» Лосев А. Ф., Тахо-Годи А. А. Боги и герои Древней Греции. С. 154.. С другой стороны, борьба и примирение Прометея с Зевсом у Эсхила отражали представления древних о взаимоотношениях человека и бога.

Человек в земной жизни обречен на непрерывное страдание. Он страдает от холода и голода, плотских страстей и борьбы за существование, неутоленных желаний и нескончаемого противопоставления себя окружающим, неразделенной любви и всеобщего непонимания. Страдает в горе и радости, в отчаянии поражения и торжестве победы. И подобно эсхилов - скому Прометею, мог бы воскликнуть: «Поглядите, страдаю безвинно!» (Пр. 1093). В трагедии Эсхила в образе Прометея олицетворено страдающее человечество. Однако, по мысли трагического поэта, страдает человек отнюдь не безвинно: он наказан за непослушание богам и за претензию на равенство с ними.

О Прометее как носителе человеческого принципа в соперничестве людей и богов писал венгерский антиковед середины XX века И. Тренчени-Вальдап - фель, акцентируя в прикованном титане и владыке Олимпа «равноправных представителей божественного и человеческого мира»¹. Он называл Прометея «представителем человеческого идеала среди богов» Тренчени-Вальдапфель И. Прометей прикованный и освобожденный. С. 333. Там же. С. 331..

Мифология древних греков имела несколько параллельных версий сотворения человека, в которых Зевс и Прометей поочередно и несколько раз создавали людей. Трудно предположить, какая из них стала основой трагедии. Важно, что вместе с дарами Прометея люди восприняли его титаническое самовозношение, желание состязаться с богами (в библейской традиции - «быть как боги»), а в отмщение за это получили неизбывное страдание. В XXXVII орфическом гимне «К Титанам» выдвинут тезис, что титаны - «многострадальных людей начало и первоисточник» Цит. по: Иванов Вяч. Дионис и прадионисийство. СПб.: Алетейя, 1994. С. 185.. По главному мифу орфиков, злые титаны растерзали и съели младенца Диониса, разорвав его на семь частей. Но Зевс сжег их молнией, а из пепла создал людей, смешавших в своей природе два начала - титаническое (преступное) и дионисическое (божественное). Прометей Эсхила, «гибрист» и «софист», воспроизводит в своей психологии душевную модель человека, бросившего вызов богам. Зевс же - карающее божество, имеющее на то право. Между ним и людьми незатухающий конфликт: Зевс намерен уничтожить несовершенный человеческий род, который, в свою очередь, культивирует в себе богоборческую ненависть к нему. В характере Прометея любовь к человечеству и бунт против Зевса даны как два контрастных этоса, объединенных его душевной цельностью.

В христианской догматике проводится резкая грань между Творцом и творением - Богом и человеком. Человек - не Бог, хотя и сотворен по Его образу и подобию. Античный политеизм не имел достаточной определенности в различении божественного и человеческого. Эсхил находит разделительную межу в смертности человека и бессмертии бога. Учение орфиков о человеке совмещало в себе несколько доктрин разного происхождения и направленности: помимо мифа о злых титанах и младенце Дионисе, имевшем основополагающее значение, признавалось бессмертие души и, как следствие, ее предсуществование и «переселение» из одного тела в другое. Душа, заточенная в «темницу» тела, была демоном, божеством природных стихий, временно низвергнутым с неба за преступления. Земная человеческая жизнь для такой души должна была стать наказанием и стимулом к исправлению См.: Реале Дж., Антисери Д. Западная философия от истоков до наших дней. Т 1: Ан-тичность. СПб.: Петрополис, 1994. С. 8--9; Гомперц Т. Греческие мыслители. Т 1. С. 127--128. . Но падшие души и на земле неизбежно влеклись к преступлениям, проявляя свою исконную демоническую (титаническую) сущность. Речь ведь не шла о повреждении благой человеческой души в результате грехопадения. Прометей Эсхила покровительствует преступному роду людей, потому что Мойры, решения которых ему известны, назначили человечеству, наряду с богами, участвовать в миростроительстве. По Ф. Ницше, «сокровенное ядро сказания о Прометее» - в необходимости преступления для индивида с титаническими склонностями¹. В свою очередь, «титаническое стремление стать как бы Атлантом всех отдельных существ и на сильных плечах нести их все выше и выше, все дальше и есть то, что объединяет прометеевское начало с дионисическим» Ницше Ф. Рождение трагедии, или Эллинство и пессимизм. С. 92. Там же. С. 93..

Примирение Прометея и Зевса могло знаменовать начальный момент гармонии, к которой поэт, вероятно, и направлял действие трагедии. Наступит время, и Зевс смиренно попросит помощи у титана, а Прометей пойдет ему навстречу. Боги и люди найдут путь к единству в гармонически устроенной вселенной. Ведь мировая гармония - предопределение Зевса, его судьба и назначение. И в деле нравственного переустройства мира Зевсу не обойтись без помощи человека. В рамках трагедии в процесс совершенствования мира уже вовлечена смертная Ио, потомком которой станет Геракл, сын Зевса и освободитель Прометея. Второе предсказание скованного титана, по сути, намечает действенную основу «Прометея освобожденного».

Главные герои первых трагедий «Орестеи» - Агамемнон и Орест - в пародах не участвуют. Прикованный к скале Прометей физически не может покинуть игровую площадку, ему не дано уклониться от диалога с вступающим в действие Хором Океанид. В пароде «Прометея прикованного» представлен момент первой встречи героя с хором и обретения хором героя, в общении с которым хор видит сакральный смысл своего назначения. У Агамемнона и Ореста единение с хором происходит тоже в обстоятельствах первой встречи, хотя и не в пароде. Общаясь с хором, герой говорит как бы с самим собой. Диалоги Прометея с Хором Океанид не могут быть доступны слуху Зевса, они относятся к сфере внутренней жизни героя и его сознания.

В первом эписодии поступком Прометея-богоборца на пути к освобождению становится отказ от помощи Океана. Для «старика» Океана он мальчишка-зять, супруг одной из дочерей, впавший в немилость Зевса. Океан готов ходатайствовать перед Зевсом за него при условии, что Прометей пообещает смириться. Но Прометей не может отказаться от своей судьбы - страдания за человечество, поэтому примерное поведение - не его удел. Он соотносит свое предназначение с трагической судьбой Атланта и Тифона. И.Ф. Анненский в начале XX века подчеркивал контраст жизненных позиций персонажей: «Титан разгадал цель визита ранее, чем Океан успел раскрыть рот для выражения своего участия. И вот, слабодушной мудрости старца, который ищет спрятаться за неопределенными обещаниями помочь, уговорить, устроить, титан противопоставляет страшную, подавляющую картину мук как результата дерзаний»¹. Прометей с иронией относится к беспринципности Океана. Он спокойно объясняет старцу, что его предложение - напрасный труд и пустое добросердечие, что их встреча может обернуться бедой для Океана и усугублением несчастий Прометея.

Визит Океана - это последняя попытка старого титана (а может быть, и Зевса) вернуть Прометея с тропы богоборчества и политических страстей в мир частной жизни, в котором живет он сам и его многочисленное семейство, в котором заботы о повседневном существовании поглощают личностные запросы. Совет Океана: «А ты смирись, пригорбись, придержи язык!» (Пр. 327) - есть его выстраданная мудрость. По толкованию И. Тренчени - Вальдапфеля, свободному от излишних модернизаций, «Прометей с достоинством отклоняет примирительные предложения бога моря, и в его отказе одновременно звучат и боязнь за своего старого друга, и едкая насмешка над примиренческой мудростью» Анненский И. Ф. Античная трагедия. С. 10. Тренчени-Вальдапфель И. Прометей прикованный и освобожденный. С. 328.. Мойры назначили Прометею подвиг на мировой арене, но не освободили от выбора между домом и площадью. Титан рвет семейные и дружеские узы, чтобы выступить против всемогущего Зевса одному. Одиночество борца с властью - его свобода: тем самым он оберегает близких от подозрений в единомыслии с ним.

Второй этос Прометея (защитник человечества) выявлен через поступок - процесс самопознания героя, который, рассказывая Хору о нелегких трудах на благо людей, подводит итоги собственной многогранной деятельности:

А если кратким словом хочешь все обнять:

От Прометея у людей искусства все (Пр. 505-506).

Рассказ Прометея о благодеяниях людям обращен к Хору Океанид, то есть к самому себе, а несогласие Океанид или критика в его адрес свидетельствуют о внутренних сомнениях героя. Своеобразие поступка - в его процессуальное™. Вина Прометея - похищение огня в кузнице Гефеста для передачи людям - подана здесь как предмет постепенного осознания героем масштабов сделанного им для человечества. (В «Эвменидах» подобный поступок - процесс совершает Афина, убеждающая Эриний отказаться от мести ее городу, принять гостеприимство афинян и поселиться в нем). В финале второго эписодия Прометей возвещает закон вселенской иерархии: Мойры правят миром, а Зевс подчиняется их решениям. Другом людей титан стал потому, что всегда сочувствовал им, имел сердечную расположенность, и потому, что знал волеизъявление Мойр, назначивших ему подвиг защиты человечества. На этом единстве личного стремления и диктата закономерности в поступках Прометея основана у В.Н. Ярхо концепция героического в творчестве Эсхила: «Так, он (Прометей. - Г.Ж.) знал, что, вступаясь за людей и обрекая себя на мученья… он поступает в согласии с необходимостью - его субъективное желание совпадает с объективной неизбежностью»¹.

Поступок-процесс начинается в первом эписодии, прерывается появлением Океана и затем продолжается, занимая весь второй эписодий. Он выражен через рассказ: Прометей повествует о своих заслугах, как персонаж-вестник. В первом эписодии он дает общую характеристику своей деятельности, акцентируя при этом главный свой подвиг - передачу людям божественного огня. Во втором эписодии называет детали и подробности человеческих умений в обращении с огнем. По мнению И. Тренчени-Вальдапфеля, «только огонь был непосредственным даром Прометея людям. Все остальное можно рассматривать как подарок Прометея лишь в том смысле, что всеми искусствами человек обязан, в итоге, познанию огня» Ярхо В. Н. На рубеже двух эпох (Эсхил). С. 55. Тренчени-Вальдапфель И. Прометей прикованный и освобожденный. С. 328..

Прометей прежде всего научил смертных мыслить. Раньше люди смотрели и не видели, слушали и не слышали, влачили жизнь в сонной грезе. Титан перечисляет искусства-ремесла (в Античности ремесла относились к разряду искусств), которыми с его помощью овладели люди: работа с деревом и камнем, различение звезд на небе и времен года на земле. Он научил их письму и числам, на основе памяти помог сформировать культурную традицию. Показал, как приручать диких животных, запрягать лошадей, строить корабли под парусом. Открыл им основы медицины, гаданий, толкования снов. От него люди узнали свойства металлов: железа, серебра, золота, меди. Ряд уче - ных-антиковедов XX века, и И. Тренчени-Вальдапфель в их числе, полагают, что автор трагедии понимает огонь в русле философского учения Гераклита, по которому, «все, что существует, т.е. что находится в непрерывном становлении и развитии, сводится к разновидностям огня» Там же..

Точные и краткие вопросы Океанид чередуются с пространными монологами Прометея, действенный смысл которых заключен в самом процессе припоминания и перечисления фактов его благотворного вмешательства в человеческую жизнь. Мысль Прометея движется в конечном счете к поискам доказательств собственной правоты и несправедливости Зевса. Ему дано знать свою судьбу, и он не отказывается понести великое страдание, назначенное ею. Но и Зевс зависит от решений Необходимости, у руля которой стоят Мойры и три Эринии.

Катастрофа поджидает Прометея в третьем эписодии: ему приходится забыть о движении к цели и совершить поступок (первый патос), направленный против себя самого. Поначалу появление Ио не вызывает в нем опасений. Он предсказывает ей дальнейшие странствия и не ждет от нее вмешательства в собственную судьбу. Оказывая поддержку смертной дочери Инаха, которую Зевс и Гера унизили до превращения в животное, Прометей отвлекается от преследования своих интересов. Он делает сознательный выбор, открывая Ио тайну Зевса, умолчание о которой до положенного срока давало ему надежду на спасение. Во всеуслышание он произносит, что власти Зевса придет конец, что царь богов вынужден будет искать помощи у скованного титана. Неназванным осталось лишь имя богини, которой суждено родить Зевсу сына, превосходящего его силой.

Прометей озвучил тайну Зевса - произошло событие, на котором крепится структура характера героя. Но событие это лишено какой-либо выразительности и подчеркнутости. Можно предположить, что такая неакцен - тированная подача первого патоса героя в момент катастрофы, как и самой катастрофы, - характерная черта творческого мышления драматурга. В «Хо - эфорах» таким решающим поступком, лишенным эффектности, был первый патос Ореста - невозможность для него убить мать. Этот первоначальный и сущностный поступок хотя и не терял своего катастрофического смысла, однако заслонялся в зрительском восприятии вторым патосом героя - убийством Клитемнестры. Так и в «Прометее прикованном». Ио спрашивает, но герою для собственного блага не следует отвечать на ее вопросы. Он же дает обстоятельные ответы, потому что Ио нужна правда, хотя знает о последствиях для себя. Теперь у него нет надежд на спасение.

Эта неочевидность событийной значимости поступка главного героя в момент катастрофы способствовала появлению в трудах исследователей искаженных представлений о технологии и сущности театра Эсхила. Однако некоторые из них в поисках «разгадки» эписодия с Ио делали акцент не столько на содержательных аспектах, сколько на его драматургических функциях. И.Ф. Анненский связывал эпизод с развитием действия за пределами трагедии: «Сцена титана с Ио полна драматического значения, мы узнаем из этой сцены, что от Ио через двенадцать поколений родится спаситель Прометея, и титан не без вызова невидимо присутствующему Зевсу предрекал это несчастной жертве его любви»¹. И. Тренчени-Вальдапфель видел в эпизоде с Ио момент поворота трагедии к развязке: «…у этой встречи есть прямая драматургическая функция: она подготавливает окончательную развязку трагедии и даже трилогии» Анненский И. Ф. Античная трагедия. С. 13. Тренчени-Вальдапфель И. Прометей прикованный и освобожденный. С. 329..

Цель Прометея оказалась недостижимой из-за невинно страдающего человека, которому нельзя было отказать в утешении и помощи. Он думал, что Судьба поставила ему в заслугу труд культурного просвещения рода человеческого, которым он тешил свое тщеславие. Он думал, что быть прикованным к скале по приказу Зевса за неумеренную любовь к людям - значит принять страдание за человечество, обещанное Судьбой. Оказалось же, что подвиг любви к людям он совершил только теперь. Тайна Зевса открыта, и вдохновенный Прометей предсказывает дальнейший путь Ио и отдаленные перспективы своего освобождения. По слову И.Ф. Анненского, «титана под влиянием Ио охватил пророческий жар (курсив автора. - Г.Ж.)»¹. «Пророческий жар» Прометея - это начальный момент дионисийского экстаза. Цель, требовавшая от него оглядки и осторожности, утрачена, и им всецело владеет восторг свободы.

В эксоде обретенная Прометеем свобода позволяет ему игнорировать удручающую реальность. Физическая зависимость от Зевса, оковы, «выставленность напоказ», так мучившие его еще недавно, потеряли для него свое значение.

Меня же меньше, чем ничто, заботит Зевс.

Пусть действует, пусть правит кратковременно,

Как хочет. Будет он недолго царь богов (Пр. 938-940).

Он громко повторяет предсказание о рождении у Зевса соперника-сына, подчеркивая, что лишь ему одному известно, как царю богов избежать злой участи - утраты власти. Этот второй патос Прометея - вызов Зевса на поединок - отмечен большинством исследователей. В толковании А. Боннара поступок воспринимается как идейный центр трагедии: «И тогда уже открыто угрожая своим оружием - тайной, которой он владеет, он обращается непосредственно к Зевсу и бросает ему вызов через мировое пространство» Анненский И. Ф. История античной драмы: курс лекций / Сост. В. Е. Гитин и В. В. Зель- ченко. СПб: Гиперион, 2003. С. 222. Боннар А. Греческая цивилизация: В 3 т. Т 1: От Илиады до Парфенона / Ред. В. И. Ав-диев и Ф. А. Петровский; пер. с фр. О. В. Волкова. М.: Искусство, 1992. С. 220..

Вопреки ожиданиям Прометея, Зевс отказался от переговоров с ним и выслал Гермеса с требованием немедленно сообщить все, что титану-провидцу известно о будущности его власти. Зевс не намерен торговаться. Продолжая силовое давление, он рассчитывает вырвать у Прометея тайну. Натиск и устрашение - вот средства воздействия на прикованного титана. Но Прометей, упоенный свободой, отказывается выполнить требование Зевса. Бунт против Зевсовой власти - не поступок уже, а дионисийская оргия. Здесь проявляется не христианская свобода воли, предполагающая, что в человеке есть «ни от кого и ни от чего не зависящая способность самоопределения по отношению к добру и злу» Цит. по: Новоселов О. Н. Русская православная судьба. Религиозно-философское иссле- дование. Киров: Киров. обл. тип., 1997. С. 76.. Прометей во власти особого состояния (самочувствия), которое овладело им в результате утраты личной цели. Сознание своего божественного бессмертия и ощущение безграничности внутренних сил Прометей противопоставляет реальному насилию Зевса. Его подвиг - торжество душевной свободы титана, скованного физическим страданием. Главное в Прометее не борьба с несправедливой властью, не восстание против верховного божества и даже не защита человечества, главное - стихия свободы, исходящая из него и подчиняющая не только забывших о себе Океанид, но и читающую публику. По мысли литературоведа В.Б. Шкловского, «титан Прометей остался свободным, когда гнев богов приковал его к кавказской скале; трагедия Эсхила написана про свободу» Шкловский В. Повести о прозе. Размышления и разборы: В 2 т. М.: Художественная ли-тература, 1966. Т. 2. С. 430.. В художественной логике Эсхила Свобода не поставлена в оппозицию к Необходимости. Свобода получена героем как дар Необходимости, как награда за полноту смирения перед нею. Герой Эсхила не борется с Судьбой, он, познав свое предназначение, следует ему, защищаясь от посягательств на его внутреннюю независимость. В условиях тотальной двойственности Свобода и Необходимость - одно, Свобода рождается из познанной Необходимости.

Гермес говорит с титаном, как с вором, пойманным на месте преступления. Прометей, в свою очередь, презирает в боге-вестнике добровольного раба власти. Дионисийская основа трагедии, предполагающая двойственность изображаемых явлений, подразумевает и в богоборчестве Прометея сочетание героизма и безумия. Одно не может существовать без другого. Страдая от жестокости Зевса, Прометей совершает подвиг единоличного противостояния власти, посягающей на свободу подданных, и обнаруживает при этом несгибаемость воли и несокрушимую душевную силу:

Так пусть пылающую мечет молнию,

Гремит подземным громом, кружит неба свод

Метелью белокрылою, пусть рушит все, -

Меня согнуть не сможет! Не скажу ему,

Чьи руки вырвут у него владычество (Пр. 993-997).

Но героическому пафосу Прометея сопутствует вспышка дионисийского безумия, переходящая в оргию. К сознанию Ореста безумие подступает сразу после убийства им матери. Безумие Прометея неотделимо от экстаза свободы, переживаемого им, потому что восстание против верховного бога - тягчайшее из преступлений. Богоборческая агрессия Прометея определяется Гермесом, представителем Зевсовой власти, именно как безумие. И это не только ответный удар на дерзкие выпады титана, но констатация очевидного:

Вот послушайте бред, бесноватого речь.

Сумасшедшие мысли! Что надо еще,

Чтоб назвать одержимым, безумцем, глупцом

Болтуна и бахвала. Узду он порвал! (Пр. 1054-1057)

Подвиг и преступление, объединенные в конкретном поступке героя, сочетание доблести и вседозволенности возможны лишь в состоянии спасительного дионисического безумия. И внутренняя свобода Прометея как абсолютная ценность бытия проявлена им в преступном богоборческом порыве. Прометей не только бессмертный бог, но еще и психологическая модель («идея») человека. В конфликте Прометея с Зевсом драматург разрабатывает проблематику отношений человека с языческими богами. Ф. Ницше в мифе о Прометее искал отражение их неразрешимого противоречия: «Лучшее и высшее, чего может достигнуть человечество, оно вымогает путем преступления и затем принуждено принять на себя и его последствия, а именно всю волну страданий и горестей, которую оскорбленные небожители посылают, должны послать на благородное, стремящееся ввысь человечество (курсив автора. - Г.Ж.)»¹. Романтический оптимизм воззрений Ф. Ницше на человечество, «стремящееся ввысь», был чужд эллинам-пессимистам. В трагедии Эсхила через характер Прометея происходит постижение человеческой души, в которой свили себе гнездо гордость, самовозношение и властолюбие, вызывавшие справедливый гнев Зевса. И конфликт Прометея с Зевсом возникает и развивается как борьба за власть. Поэтому Прометею и нечего ответить Гермесу на выпад: «Была б тебе удача, стал бы страшен ты!» (Пр. 979). О «разборке между своими» писала О.М. Фрейденберг: «По сюжету Эсхила Прометей - поборник старых порядков, но вовсе не «революционер». Его возмущает вероломство Зевса, который воспользовался услугами Прометея, но не вознаградил его, а, напротив, низвел; против Зевса он восстает, а не против богов вообще» Ницше Ф. Рождение трагедии, или Эллинство и пессимизм. С. 92. Фрейденберг О. М. Образ и понятие // Фрейденберг О. М. Миф и литература древно-сти. М.: Наука, 1978. С. 352.. У И.Ф. Анненского: «Прометей - это не мятежник, и это - не страстотерпец. Это бог в борьбе с другим богом (курсив автора. - Г.Ж.)» Анненский И. Ф. История античной драмы. С. 228..

Зевс не считает для себя возможным какой-либо компромисс с Прометеем, несмотря на страстное желание оградить свою власть. Прометей проиграл в поединке с Зевсом: не удалось человекобогу превзойти царя богов. Дрожит земля, сверкают молнии, и Прометей по воле Зевса проваливается в бездну с протестующим возгласом. У скованного героя нет единомышленников, в его арсенале лишь ненависть к Зевсу и сила самостояния. Спектр контрастов это - са и патоса в характере Прометея разнообразен: молчание - поток обличений, любовь к людям - ненависть к властителю мира, осторожность - безоглядность, слезная жалоба - яростный гнев, надежда - отчаяние, плен - свобода.

Характер трагического героя в драматургии Эсхила строился в двух параллельно развивающихся плоскостях: психологической и условно-театральной. Психологическая плоскость характера Прометея создавалась контрастом двух его разделов - начального и финального, этоса и патоса. Условно-театральная плоскость предполагала, что в «строительстве» характера главного героя принимает участие хор.

Персонаж-хоревт в театре Эсхила имел конкретный человеческий или божественный облик: аргивский старейшина, троянская пленница-хоэфо - ра, богиня старшего поколения Эриния, нимфа Океанида. Хор - это группа одинаковых неиндивидуализированных лиц. Их было двенадцать или пятнадцать, но персонажи трагедии обращались к ним в единственном числе, и сами они говорили о своей коллективной общности тоже в единственном числе. Хор был носителем сознания и памяти главного героя: то, о чем пел или говорил хор, было театральной (условной) реализацией его мыслей и переживаний. Хор словесно оформлял бессловесные импульсы душевного мира героя. Сюжетные перипетии между ними демонстрировали внутренние противоречия героя, непростой для него выбор.