Новая модель роста для российской экономики

Размещено на http://www.allbest.ru/

Новая модель роста для российской экономики

Кудрин А.Л. к. э. н., проф.

Гурвич Е.Т. к. физ.-мат. н.

В период между двумя финансовыми кризисами (1998 и 2009 гг.) российская экономика продемонстрировала впечатляющую динамику. Объем ВВП за 2000-2008 гг. вырос на 83%, производительность труда -- более чем на 70%, расходы на накопление основного капитала в реальном выражении -- в 2 раза. Если в 1999 г. подушевая величина ВВП по паритету покупательной способности (ППС) составляла 9,3 тыс. долл., лишь на % превышая среднемировой уровень, то к 2008 г. этот показатель увеличился до 21,6 тыс. долл. (на 78% выше среднемирового значения). Доля России в мировой экономике (по текущему обменному курсу) за это время возросла более чем в четыре раза: с 0,6 до 2,7%. Существенно улучшилось благосостояние граждан: реальная зарплата выросла в 3,4, реальные пенсии -- в 2,8 раза.

Исключительно успешный (по крайней мере, по формальным показателям) период развития российской экономики, начавшийся после кризиса 1998 г., завершился с наступлением следующего кризиса. Если в докризисный период 2000-2008 гг. среднегодовые темпы прироста ВВП составляли 6,9%, то после кризиса (2009-2013 гг.) рост замедлился до 1,0%. Конечно, в это время темпы роста снизились во всем мире, однако даже в нефтедобывающих странах торможение не было таким резким (табл. 1.) В итоге ухудшились не только абсолютные показатели развития нашей страны, но и ее относительные позиции: из числа лидеров (середины второго дециля среди всех стран по темпам роста) Россия перешла в группу аутсайдеров (начало восьмого дециля).

Таблица 1

Среднегодовые темпы прироста в докризисный и посткризисный периоды (в %)

Источник: расчеты на основе данных МВФ (IMF, 2014).

Замедление стало неожиданностью как для российского правительства, так и для аналитиков. Если в середине 2012 г. официальный прогноз предусматривал увеличение ВВП за 2013-2015 гг. на 13%, то теперь общий рост за эти три года оценивается лишь на уровне 4%. Еще сильнее снизились за это время прогнозы МВФ: с 12 до 2%.

Можно указать и на объективные признаки ухудшения перспектив российской экономики. Темпы роста инвестиций в основной капитал упали более чем в 10 раз -- с 13% в докризисный до 1% в посткризисный период, чистый приток частного капитала, наблюдавшийся накануне кризиса, сменился его устойчивым оттоком (за 2009-2013 гг. из страны ушло 285 млрд долл.).

Правительство приняло меры по стимулированию роста, однако не дало ясного ответа на вопрос о причинах его замедления. Без ответа на него, на наш взгляд, невозможно выйти из стагнации на грани рецессии, в которой находится отечественная экономика. Рецепты лечения не могут быть универсальными, как не существует лекарства от всех болезней; более того, меры, целесообразные в одних ситуациях, могут оказать негативное воздействие в других. Ниже мы попытаемся разобраться, в чем причины резкого замедления российской экономики и что можно сделать, чтобы не просто улучшить ситуацию, а качественно изменить ее.

Развитие российской экономики в 2000-2013 гг

Чем же был обусловлен рост российской экономики в докризисный период и почему прежние драйверы перестали работать в посткризисный? В таблице 2 представлены темпы роста отдельных элементов использования ВВП. Прежде всего отметим опережающий -- по сравнению с ВВП -- рост внутреннего спроса в докризисный период, причем как инвестиционного, так и потребительского. Физический объем экспорта рос примерно с той же скоростью, что и ВВП в целом. С точки зрения источников роста наша экономика разительно отличалась, например, от Китая и других динамично развивавшихся стран Юго-Восточной Азии, где основным двигателем роста служит экспорт.

Таблица 2

Средние темпы роста элементов конечного спроса в постоянных ценах (в %)

Источник: расчеты по данным Росстата.

Углубленный анализ показывает, что в российской экономике доходы от экспорта также были одним из источников роста, однако они формировались не за счет увеличения объема внешних поставок, а благодаря «счастливому случаю» -- удорожанию нефти, газа и других сырьевых товаров на мировом рынке. Для оценки масштабов выигрыша российской экономики от повышения мировых цен на углеводороды мы рассчитали для каждого года экспортные сверхдоходы, полученные из-за удорожания нефти и газа по сравнению с 1999 г. (все цены переведены в постоянные доллары).

Базовый 1999 г., когда цена на нефть марки «Юралс» составила 17,2 долл./барр., типичен для 1990-х годов в целом: средняя цена в этот период (в долларах 1999 г.) была равна 19,6 долл./барр. Благодаря росту цен на углеводороды наша страна получала в 2000-2008 гг. от 5 до 15% ВВП дополнительных доходов (в среднем 9,4% ВВП в год). После кризиса, в 2010-2013 гг., величина сверхдоходов колебалась в диапазоне от 12,5 до 14,5% ВВП. В докризисный период сверхдоходы устойчиво росли (за исключением 2001 и 2002 гг.) -- в среднем ежегодно в эквиваленте 4% ВВП. В 2012-2013 гг. величина сверхдоходов в номинальном выражении стабилизировалась -- их прирост прекратился (рис. 1).

Суммарная величина нефтегазовых сверхдоходов страны за 2000--2013 гг. составила 2,1 трлн долл. (в долларах 2013 г.). При этом на девять лет докризисного периода пришлось 0,9 трлн, а на пять лет посткризисного -- 1,2 трлн долл. Отметим, что общая величина сверхдоходов за весь период в 7,5 раза превышала ВВП 1999 г. (конечно, такое сопоставление носит в основном иллюстративный характер).

Удорожание экспорта стимулировало экономический рост прежде всего за счет расширения внутреннего спроса по нескольким каналам. В результате проведенной в 2002 г. реформы налогообложения добычи нефти и газа основная часть природной ренты, возникающей в этом секторе (в среднем 70%), стала изыматься в бюджет (Гурвич, 2010). В сочетании с ростом цен на углеводороды это увеличило нефтегазовые доходы бюджета (понимаемые как изъятие природной ренты с помощью ресурсных платежей и экспортных пошлин) в 40 раз за 2000-2008 гг., или почти в 8 раз в реальном выражении¹. Благодаря этому правительству удалось существенно снизить налоги в несырьевом секторе без ущерба для бюджетной системы -- ее суммарные доходы за этот период в реальном выражении почти удвоились. Вслед за доходами росли все виды государственных расходов: так, к 2008 г. инвестиции в основной капитал за счет бюджетных средств выросли в реальном выражении почти втрое. Рост социальных расходов и зарплат в бюджетном секторе создавал дополнительный потребительский спрос, а увеличение госзакупок -- спрос на продукцию производственного назначения.

Часть сверхдоходов, которые оставались у производителей после налогообложения, направлялась на увеличение заработной платы, причем не только в нефтяной, газовой и металлургической отраслях, но и во всей экономике (табл. 3). В результате реальный рост заработной платы намного опережал рост производительности труда (измеряемой как соотношение физического объема производства и совокупных затрат труда).

Таблица 3

Индекс роста реальной зарплаты по видам деятельности (в %, 2000 г. = 100%)

Источник: расчеты по данным Росстата.

Удорожание экспорта вносило определенный вклад и в увеличение прибыли предприятий -- главного источника осуществляемых ими инвестиций. Однако положительное влияние удорожания экспортной продукции на инвестиции не сводилось к увеличению прибыли. Быстрый рост производства создавал ожидания будущего спроса на продукцию и тем самым подстегивал инвестиционный спрос (по «модели акселератора»). Особенно значительным такой эффект оказывался для иностранных инвесторов: ВВП в долларовом выражении увеличился за 2000-2008 гг. в 8,5 (!) раза -- в среднем на 27% в год.

В результате постепенно снижался чистый отток частного капитала, а с 2006 г. начался его чистый приток. В целом, по оценкам Е. Гурвича и И. Прилепского (2013), повышение цен на нефть на 1% в реальном выражении увеличивало внутренний спрос на 0,22%.

Поступающие в бюджет нефтяные сверхдоходы в 2000-2008 гг. частично сберегались, чтобы предотвратить перегрев экономики и рост инфляции, а также создать запас прочности на случай падения цен на нефть. Сберегаемые сверхдоходы бюджета были использованы на погашение государственного долга (его величина снизилась со 161 млрд долл. в начале 2000 г. до 41 млрд долл. в конце 2008 г.) и накопление бюджетных нефтегазовых фондов.

Фактически правительство проводило контрциклическую политику, сглаживая влияние колебаний внешней конъюнктуры на российскую экономику. Как известно, такая политика позволяет существенно уменьшить негативное воздействие макроэкономической волатильности на рост (Fatas, Mihov, 2009), что особенно важно для нефтедобывающих стран (Кудрин, 2006; 2013; Davis et al., 2003). Это подтвердил опыт кризисного периода, когда значительная часть Резервного фонда была потрачена на смягчение последствий резкого падения цен на нефть. Анализ жизненного цикла российских предприятий показал, что более высокая по сравнению с сопоставимыми странами макроэкономическая волатильность препятствует диверсификации отечественной экономики, затрудняя выживание «молодых» фирм (Gonzalez et al., 2013).

При этом сбережение нефтедолларов нельзя рассматривать как «вычет» из возможного увеличения внутреннего спроса. Проводившееся правительством за счет нефтяных доходов сокращение внешнего долга, как и создание Стабилизационного фонда, а затем Резервного и ФНБ, уменьшали все виды макроэкономических рисков, обеспечивали повышение суверенных и корпоративных кредитных рейтингов и снижение стоимости заимствований для всех категорий российских заемщиков, тем самым дополнительно стимулируя рост.

В целом с 2000 по 2013 г. сбережения в виде досрочного погашения внешнего долга и чистых (за вычетом расходов на создание госкорпораций, поддержку экономики в 2009 г. и т. п.) накоплений в нефтегазовых фондах составили 215 млрд долл. (в долларах 2013 г.). Таким образом, на сбережения было направлено примерно 10% общих нефтегазовых сверхдоходов экономики и 15% нефтегазовых сверхдоходов бюджета. Если бы эти средства были полностью потрачены, то расходы расширенного бюджета на протяжении рассматриваемого периода превышали бы фактические на 3,5%.

Трудно согласиться с мнением, согласно которому именно этой незначительной добавки правительству не хватило, чтобы обеспечить диверсификацию экономики, инновационное развитие и достижение высокой конкурентоспособности (особенно учитывая, что за 2000-2013 гг. государственные расходы в реальном выражении выросли более чем вдвое). При полном расходовании сверхдоходов бюджета можно было бы скорее ожидать ухудшения показателей развития из-за резкого усиления зависимости российской экономики от колебаний внешней конъюнктуры, роста макроэкономических рисков и соответственно процентных ставок.

На ускорение роста работали и другие механизмы, повышавшие доступность финансовых ресурсов. Во-первых, в условиях низких базовых процентных ставок в США и еврозоне, а также растущего кредитного рычага возрос переток капитала из развитых стран в развивающиеся (рис. 2). Всего за восемь лет (2000-2007 гг.) чистый приток капитала в развивающиеся страны и страны с формирующимся рынком вырос почти в 20 раз!

Во-вторых, курсовая политика Банка России на фоне последовательно дорожающей нефти формировала ожидания стабильного номинального курса рубля, в результате пересчитанные в рубли условия внешних заимствований выглядели чрезвычайно выгодными. При этом расширение внутреннего рынка благодаря росту производства и укреплению рубля повышало привлекательность российской экономики для иностранных инвестиций. В итоге на смену масштабному оттоку капитала (11% ВВП в 1999 г.) пришел его существенный приток (7% ВВП в 2007 г.).

Разумеется, важную роль в этом сыграли и другие факторы. Так, в 2006 г. правительство РФ и Банк России сняли почти все ограничения на операции с капиталом (это снизило видимые риски для иностранных инвесторов). Был также создан солидный запас «макроэкономической прочности»: бюджет и счет текущих операций имели устойчивый профицит, были накоплены значительные золотовалютные и бюджетные резервы, существенно снижен внешний долг (правда, эти достижения тоже стали возможны благодаря высоким ценам на нефть).

В целом в 2007 г., когда приток иностранного капитала в Россию достиг пика, дополнительные (по сравнению с наблюдавшимися в 1999 г.) инвестиционные ресурсы за счет этого фактора превысили 100 млрд долл. При этом, по оценке Экономической экспертной группы (ЭЭГ), повышение цены на нефть на 1 долл./барр. увеличивало чистый приток капитала в страну на 1 млрд долл.

Столь значительный разворот потоков частного капитала способствовал бурному развитию кредитования. На рисунке 3 показан рост накопленной величины кредитов, выданных организациям и физическим лицам, -- в 11,3 раза в реальном выражении за 2000-2008 гг. (или с 10 до 41% ВВП). Еще одна причина этого в том, что некоторые направления финансового сектора развивались почти с нуля. Так, реальная величина кредитов физическим лицам выросла за докризисные годы в 46 раз (в среднем на 53% в год!).

На рисунке 4 представлена динамика дополнительных ресурсов, которые приходили в российскую экономику по двум рассмотренным каналам. Хотя их природа и условия получения существенно различаются, с точки зрения факторов текущего роста их можно с некоторой условностью складывать. Достигнув пикового значения (свыше 300 млрд долл.) в 2007 г., этот показатель несколько снизился и сейчас стабилизировался на уровне около 250 млрд долл. в год.

К рассмотренным механизмам влияния на экономику цен на нефть и потоков капитала следует добавить еще один -- воздействие на формирование ожиданий инвесторов. Этот канал реже обсуждается -- вероятно, потому, что его труднее прямо измерить. Одним из способов количественной оценки эффекта ожиданий мы считаем анализ элемента использования ВВП «изменение запасов материальных оборотных средств»². По динамике этого показателя можно оценивать ожидания производителей относительно будущего спроса на их продукцию.

Отметим, что в докризисный период средние темпы роста валового накопления на 5 п. п. превышали темпы роста накопления основного капитала, а в посткризисный период, напротив, первый показатель был почти на 4 п. п. ниже. Это означает, что на первом этапе запасы материальных оборотных средств в среднем росли намного быстрее, чем производство, а на втором -- намного медленнее. В докризисный период данный элемент конечного спроса, по нашим оценкам, повысил средние темпы роста ВВП на 1,1 п. п., а в посткризисный снизил их на 0,8 п. п. Иными словами, при переходе от «оптимистических» ожиданий, когда производители увеличивали запасы, к «пессимистическим», когда запасы сокращались, рост экономики замедлился почти на 2 п. п. Роль запасов ярко проявилась в период кризиса 2009 г., когда рекордное падение производства (на 7,8%) почти полностью объяснялось именно их сокращением (иначе спад составил бы лишь 0,5%).

В ряде исследований построены количественные оценки влияния цены на нефть на показатели развития российской экономики. В большинстве работ получены относительно близкие результаты: эластичность физического объема ВВП по ценам на нефть составила 0,15 (Kuboniwa, 2012), 0,2 (Rautava, 2013) или 0,24 -- 0,25 (Ito, 2008; Korhonen, Ledyaeva, 2010). По оценке П. Суни, рост цен на нефть в 2001-2006 гг. повышал ежегодные темпы роста ВВП примерно на 2,5 п. п., что соответствует величине коэффициента эластичности на уровне 0,2 (Suni, 2007).

Применяя приведенные оценки к данным об удорожании нефти в докризисный период, можно оценить связанную с этим добавку к росту российского ВВП на уровне 3-3,5% в год. Таким образом, из 6,9% среднего роста в этот период примерно половину определяли благоприятные (и постоянно улучшающиеся) внешние условия. На долю «собственного» роста остается 3,5-4% в год по сравнению с 4,3% роста мировой экономики. Расчеты ЭЭГ дают несколько меньшую оценку вклада нефтяной конъюнктуры в рост (порядка 2% в год), однако очень высоко оценивают ее вклад в рост зарплаты: гипотетическое суммарное увеличение реальной зарплаты при сохранении в 2000-2008 гг. неизменных цен на нефть и стабильного притока капитала составило лишь 50% -- почти в пять раз меньше фактического прироста (244%).

Связь между нефтегазовыми сверхдоходами и экономическим ростом отражена на рисунке 5. Отметим, что она стала особенно тесной с 2009 г. Если в докризисный период корреляция между приростом сверхдоходов и темпами роста ВВП составляла 0,57, то в 2009-2013 гг. она возросла до 0,93 (!).

Таким образом, главным двигателем роста российской экономики в докризисный период служил массированный приток в страну ресурсов извне. Это позволяет условно охарактеризовать действовавший экономический механизм как «модель импортированного роста». Конечно, далеко не весь рост производства определялся внешними ресурсами. Частично он был обусловлен динамичным развитием всей мировой экономики (и соответствующим расширением внешнего спроса на российскую продукцию), но в большей мере, по всей видимости, действием рыночных сил после завершения переходного периода и финансового кризиса 1998 г.

Однако после кризиса 2009 г. другие факторы практически перестали действовать -- возможно, из-за возникших негативных условий. К последним можно отнести возросшую неопределенность макроэкономической среды -- в частности, волатильность обменного курса (Rautava, 2013), непоследовательность действий правительства по ряду вопросов (наиболее ярким примером могут служить многократно и непредсказуемо менявшиеся решения о судьбе накопительной пенсионной системы) и др. По мнению Всемирного банка, это привело к «кризису доверия» со стороны инвесторов (World Bank, 2014). В итоге рост, судя по всему, почти полностью стал определяться изменением нефтегазовых доходов.

Потенциал и перспективы действующей модели роста

рост экономика капитал цена

Попробуем оценить потенциал нынешней модели экономического роста, ответив на два вопроса: во-первых, существуют ли предпосылки для ее развития, позволяющие рассчитывать на снижение ресурсной зависимости; во-вторых, можно ли надеяться, что в обозримом будущем сложатся условия, при которых «модель импортированного роста» опять заработает? Для ответа на первый вопрос проведем дополнительный анализ, с одной стороны, поведения правительства и компаний, а с другой -- достигнутых результатов.

По мере того как главным двигателем экономического роста становился внешний приток доходов и капитала, экономическая политика постепенно все больше концентрировалась на вопросах распределения этих ресурсов. В начале 2000-х годов реформы были направлены преимущественно на решение базовых институциональных проблем (введены в действие новый Бюджетный, Налоговый, Трудовой, Земельный кодексы, проведена реформа электроэнергетики) и формирование благоприятных условий для бизнеса (реализовывалась программа «дебюрократизации», снижалась налоговая нагрузка на несырьевой сектор). Затем главным трендом стало увеличение государственного участия в экономике, а основным рычагом управления -- распределение финансовых ресурсов. Поддержка роста на данном этапе проводилась преимущественно за счет создания госкорпораций и различных институтов развития.

В этот период были созданы Инвестиционный фонд для финансирования крупных бизнес-проектов на началах государственно-частного партнерства, АИЖК для поддержки ипотечного кредитования, Российская венчурная компания как эле -мент национальной инновационной системы, расширил свои функции и масштабы деятельности Российский банк развития (ВЭБ). Параллельно были сформированы несколько госкорпораций, в которые в ряде случаев включили компании, ранее действовавшие (иногда вполне успешно) на рыночных принципах, и консолидированные компании ОАК и ОСК. Одновременно принимались и другие решения -- например, по разграничению полномочий бюджетов различных уровней, монетизации льгот и др., но они уже не определяли основной линии политики правительства.

Изменение вектора экономической политики можно проиллюстрировать, сопоставив проведенные в 2000-е годы две пенсионные реформы.

Реформа 2002 г. содержала революционные институциональные изменения: была создана накопительная компонента пенсионной системы, страховая составляющая трудовых пенсий была построена на получившем международное признание условно-накопительном принципе, позволяющем увязывать размер пенсии с суммарным трудовым вкладом работника на протяжении всей трудовой карьеры, и т. д. Реформа, проведенная в 2010 г., почти целиком сводилась к повышению размера пенсий: на 30% проиндексированы базовые пенсии, увеличены пенсионные права за работу в советский период (до 1991 г.). Фактически не предпринимались попытки повысить эффективность пенсионной системы или создать соответствующие стимулы.

Намерение поддержать развитие определенного вида экономической деятельности на практике сводилось к выделению в той или иной форме финансовых ресурсов. Широкое распространение получило предоставление налоговых льгот -- их суммарный объем в 2012 г. составлял 2,9% ВВП³. К этой цифре, учитывающей прямые льготы, следует добавить еще много неявных субсидий. Так, применение пониженных ставок экспортных пошлин на нефтепродукты фактически означает снижение налоговой нагрузки на нефтепереработку. Однако подобная политика нередко приводила к обратному результату, позволяя получателям субсидий успешно выживать без проведения модернизации (Гурвич, 2010). В результате долгое время консервировалось глубокое технологическое отставание отечественной нефтепереработки: по оценкам Института энергетической стратегии, средняя за 2007-2010 гг. глубина переработки нефти составила в России 73% по сравнению с 92% в странах ОПЕК.

Быстрое расширение внутреннего спроса повлияло на стратегии предприятий: они оказались ориентированы преимущественно на наращивание объема производства, а повышение его эффективности рассматривалось как второстепенная задача. Как показано в таблице 4, по доле организаций, оценивавших расширение производственных мощностей как один из основных результатов инновационной деятельности, Россия сопоставима с другими странами с переходной экономикой. В то же время доля организаций, считавших одним из важных результатов снижение затрат на оплату труда, в нашей стране оказалась незначительной. Отметим также, что в других странах финансовый кризис заставил предприятия резко активизировать усилия по сокращению издержек, а российские предприятия почти не изменили свои стратегии. Практически нет признаков оживления интереса производителей к инновациям: удельный вес организаций, проводивших технологические инновации, в промышленности в 2000 г. составлял 10,6%, в 2008 г. -- 9,6, в 2012 г. -- 9,9%⁴.

Таблица 4

Доля организаций, оценивших отдельные результаты инновационной деятельности как основные

Источник: Индикаторы инновационной деятельности, 2014: Стат. сб. / НИУ ВШЭ. М., 2014.

Попробуем в целом оценить эффективность докризисной модели роста. Ее очевидная слабость в том, что динамика производства очень сильно зависит от внешних условий: возобновление притока новых финансовых ресурсов оживляет рост, а их сокращение ведет к спаду (как в 2009 г.). Но насколько эффективно использовались огромные дополнительные финансовые ресурсы, которые получила Россия в 2000-е годы? Удалось ли с их помощью не только повысить уровень жизни и расширить выпуск, но и создать прочные основы дальнейшего развития экономики, то есть повысить ее конкурентоспособность?

В качестве одного из критериев можно использовать динамику доли российской продукции на мировых несырьевых рынках (табл. 5). Как показывают результаты расчетов, доля нашей страны на высокотехнологичных рынках за 2002-2008 гг. увеличилась незначительно (оставаясь крайне низкой). Положение России на рынках нетопливной продукции несколько укрепилось благодаря удорожанию металлов -- второй после углеводородов позиции в структуре нашего экспорта, но осталось почти неизменным для «машин и оборудования». Таким образом, резкий рост доли российской экономики в мире не был основан на заметном повышении ее конкурентоспособности. Правда, следует оговориться, что доля нашей страны на мировых рынках не снизилась, несмотря на большое увеличение зарплаты в долларовом выражении.

Таблица 5

Доля российской продукции на мировых рынках (в %)

Источник: расчеты авторов по данным ФТС РФ и International Trade Centre.

Рассмотрим далее динамику производства торгуемой продукции. Как показано на рисунке 6, общий рост производства был обеспечен в основном неторгуемым сектором. Средние за 2003-2008 гг.⁵ темпы роста выпуска торгуемых отраслей составляли 4,2% (несколько медленнее, чем мировая экономика -- 4,8%), а неторгуемый сектор рос очень быстро -- на 9,6% в год. Рекордсменами здесь были финансовая деятельность (рост в 3,5 раза), строительство и торговля (рост на 93 и 91% соответственно). Опережающее расширение производства в неторгуемых секторах отражало динамичное увеличение внутреннего спроса. Но в сферах, где приходилось конкурировать с зарубежными производителями, мы отставали от мировой экономики. Отметим, что инвестиции также направлялись преимущественно в отрасли, ориентированные на неторгуемую продукцию или услуги, либо в сырьевой сектор (табл. 6).

Таблица 6

Структура инвестиций в основной капитал по видам экономической деятельности (в %)

Источник: рассчитано по данным Росстата.

Опережающий рост неторгуемого сектора -- один из признаков «голландской болезни». Однако в ряде исследований показано, что в российской экономике наблюдаются лишь отдельные симптомы, но в целом нет оснований говорить о ее существенном проявлении (Oomes, Kalcheva, 2007; Dobrynskaya, Turkisch, 2010 и др.). Так, рост цен на нефть оказывал положительное влияние на объем производства обрабатывающих отраслей, то есть отсутствовал главный признак «голландской болезни» (Kuboniwa, 2012).

Вместе с тем можно предположить, что Россия не избежала действия более общего эффекта «ресурсного проклятия», который предсказывает негативное влияние ресурсного богатства на долгосрочный экономический рост из-за снижения качества государственных институтов. Так, наличие ресурсной зависимости и длительный опыт жизни при социализме затрудняли формирование рыночных институтов в странах с переходной экономикой и ухудшали показатели экономического роста (Beck, Laeven, 2006). В другом исследовании показано, что чем выше удельный вес добывающих отраслей в экономике российских регионов, тем ниже там качество регулирования (De Rosa, Ioott, 2012).

Подведем итоги. Огромные сверхдоходы, полученные страной в условиях благоприятной конъюнктуры сырьевых рынков, существенно ускорили рост производства, обеспечили рекордное увеличение доходов населения (включая зарплату во всех отраслях экономики, в том числе в бюджетном секторе, пенсии и т. д.), повысили макроэкономическую надежность. Вместе с тем нельзя сказать, что значительные ресурсы, направленные на модернизацию экономики (в виде госинвестиций, расходов на создание институтов развития, предоставления различных субсидий и т. п.), дали осязаемые результаты, поскольку характеристики международной конкурентоспособности не улучшились. Это ставит под сомнение возможности «ресурсного подхода» создавать условия для долгосрочного роста экономики.

Период 2009-2013 гг. фактически подтверждает этот вывод. В 2011 г. цены на нефть выросли, еще раз обновив исторический рекорд, а затем оставались примерно на том же уровне. Потоки капитала в развивающиеся страны и страны с формирующимся рынком колебались около отметки, лежащей ниже рекордного уровня 2007 г., но выше всех предшествующих. Таким образом, условия для российской экономики не ухудшились. Тем не менее даже их стабилизации оказалось достаточно, чтобы приток капитала сменился его устойчивым оттоком, рост инвестиций в основной капитал постепенно снижался и прекратился в 2013 г., а рост ВВП замедлился до 1,3% -- самого низкого значения за последние 15 лет (не считая кризисный 2009 г.).

Обратимся ко второму вопросу: можно ли надеяться на возвращение притока внешних финансовых ресурсов, который снова запустит прежнюю модель роста? Чтобы ответить на него, рассмотрим внешние и внутренние условия функционирования российской экономики в ближайшие годы.

Цены на нефть. После достижения исторического рекорда в 2011 г. стоимость барреля последовательно снижается. Большинство прогнозов исходят из того, что в ближайшие годы нефть на мировых рынках будет постепенно дешеветь. Так, МВФ в прогнозе от октября 2014 г. предсказывает, что в ближайшие шесть лет цена на нефть в постоянных долларах снизится более чем на 20% (IMF, 2014) (рис. 7). Еще более пессимистичен прогноз Международного энергетического агентства (МЭА)⁶, согласно которому к 2019 г. цена на нефть в постоянных долларах упадет ниже 80 долл./барр. Нисходящий тренд обусловлен расширением добычи сланцевой нефти в США и высокой вероятностью возвращения на рынок Ирана, Ливии и Ирака при одновременном замедлении спроса со стороны как развитых, так и развивающихся стран. Резкое падение нефтяных котировок в октябре-ноябре 2014 г. показывает, что процесс снижения цен на углеводороды может существенно ускориться.

Эконометрический анализ приводит к выводу, что долгосрочная динамика цен на нефть описывается как медленно растущий тренд, на который накладываются масштабные циклические колебания (Jacks, 2013; Shafiee, Topal, 2010). Как показано на рисунке 7, период таких колебаний (промежуток между двумя пиками цен) составлял в последние десятилетия примерно 30 лет. Эти выводы вместе с приведенными прогнозами позволяют предположить, что мы прошли очередной пик цен на нефть и вошли в фазу их снижения. Судя по прошлому опыту, она может продлиться примерно 15 лет.

Объем добычи нефти. По прогнозу правительства РФ, в ближайшие 15 лет добыча нефти будет оставаться практически на неизменном уровне⁷. Введенные США в рамках санкций ограничения на поставки в Россию оборудования для добычи трудноизвлекаемой нефти в сочетании со снижением мировых цен на углеводороды ухудшат перспективы добычи и, вероятно, вызовут ее заметное сокращение.

Потоки капитала. На рисунке 2 видно, что потоки капитала в развивающиеся страны и страны с формирующимся рынком в 2009-2013 гг. колебались около отметки 400 млрд долл. Однако по мере сворачивания программы количественного смягчения в США и постепенного повышения процентных ставок в ведущих странах капитал будет уходить туда. Это отражено, в частности, в прогнозах Всемирного банка, предсказывающего сокращение чистого притока капитала в страны с формирующимся рынком⁸.

Демографический прогноз. По прогнозу Росстата, в ближайшие годы численность населения в работоспособном возрасте будет последовательно сокращаться⁹. В среднем варианте прогноза этот показатель за 15 лет снизится на 7%. В таких условиях правительство ожидает уменьшения численности рабочей силы на 8% к 2030 г. Эта тенденция может стать серьезным ограничением для роста российской экономики.

Рост уровня зарплаты. В последние годы в российской экономике устойчиво происходили неблагоприятные сдвиги в распределении первичных доходов. В 2006-2013 гг. доля оплаты труда выросла на 8 п. п., а доля валовой прибыли упала на 7,3 п. п. (рис. 8). Это означает, что с каждым годом кривая совокупного предложения сдвигается влево, снижается инвестиционная привлекательность российской экономики, сокращаются инвестиционные ресурсы предприятий (что особенно важно в условиях ограниченного доступа к финансовым ресурсам).

Тарифы естественных монополий. За 2008-2013 гг. внутренние цены на газ для промышленных потребителей выросли в 2,6 раза, то есть прирост этих цен почти в 2,5 раза превышал прирост ИПЦ.

Учитывая, что на долю газа приходится примерно 70% объема топлива для генерации электроэнергии, это означает удорожание тепла и электроэнергии. Тарифы на железнодорожные грузовые перевозки также выросли несколько больше, чем потребительские цены. Заморозив тарифы естественных монополий в 2014 г., правительство со следующего года вновь планирует последовательно повышать их. В сочетании с опережающим ростом оплаты труда это делает весьма проблематичным поддержание конкурентоспособности российских производителей.

Кредитование. Пределы наращивания кредитования по некоторым направлениям -- прежде всего розничному -- близки к исчерпанию.

В ближайшие годы нельзя надеяться, что российская экономика вновь окажется в идеальной ситуации, в которой сформировалась «модель импортированного роста» и на которую рассчитан ее механизм. Напротив, практически по всем направлениям придется действовать в трудных, совсем не тепличных условиях. Серьезным дополнительным фактором, еще более осложняющим положение в российской экономике, станут новые проблемы, возникшие в связи с событиями вокруг Крыма, Восточной Украины и последовавшими за этим санкциями. Они ограничат приток капитала в Россию, замедлят как динамику инвестиций в целом, так и процесс импорта передовых технологий, следовательно, и рост экономики.

Снижение цен на нефть и отток капитала означают, что российская экономика входит в длительный период сокращения притока внешних ресурсов. В таких условиях все описанные выше механизмы, работавшие на рост экономики, будут работать на ее торможение. Учитывая, что стабилизация цен на нефть привела к стагнации экономики, их снижение (при сохранении прежней модели роста) может вызвать длительную рецессию.

К перечисленным объективным факторам добавляется значительное ухудшение ожиданий экономических агентов, которое делает проблематичным расширение производства и, следовательно, инвестиций. В свою очередь, сокращение инвестиционной активности ухудшает ожидания -- в итоге они становятся «самосбывающимися». Именно этим можно объяснить отток капитала в посткризисный период -- он оказывается просто не востребованным при неопределенных перспективах развития страны.

Потенциал нынешней модели роста российской экономики отражают долгосрочные прогнозы ее развития. Согласно оценкам ОЭСР, средние темпы роста российской экономики в период до 2030 г. составят 2,8%, а между 2030 и 2060 гг. снизятся до 1,2% (OECD, 2014). По расчетам Гурвича и Прилепского (2013), долгосрочные средние темпы роста российской экономики составят 2,2%. В результате последующего пересмотра среднесрочной динамики российской экономики и динамики цен на нефть обе приведенные оценки роста, очевидно, должны быть заметно снижены. Согласно опубликованному в октябре 2014 г. прогнозу МВФ, средний за ближайшие шесть лет темп роста российской экономики составит 1,3% (IMF, 2014). В любом случае динамика отечественной экономики будет заметно отставать от мировой (темпы ее роста ОЭСР прогнозирует на уровне 3,7 и 2,3% для первого и второго периодов соответственно), а доля России в мировой экономике -- быстро падать.

Низкие темпы роста в сочетании с удешевлением углеводородов создают тяжелые проблемы для нашей экономики. Во-первых, это приведет к стагнации, если не падению, реальных доходов населения. Во-вторых, возникнут сложности в бюджетной сфере. Многие расходные программы принимались в расчете на быстрый рост ВВП, и большая часть статей расходов не корректируется автоматически при замедлении роста экономики. Страны, оказавшиеся в подобной ситуации в кризисный период (например Греция), столкнулись с тем, что расходы не удается сократить пропорционально падению доходов, а заимствования в ситуации растущего дефицита оказываются практически невозможными. В результате всем таким странам пришлось пройти через болезненный в экономическом и социальном отношении период радикального сокращения обязательств государства, тем более трудного, что оно вынужденно проводилось в спешке.

Как показал проведенный анализ, проблемы российской экономики носят хронический и долгосрочный характер. Если цены на нефть не будут вновь быстро расти (а такой сценарий практически нереален), то существующая модель не сможет обеспечить экономический рост. Нет никаких признаков, что экономика сумеет выйти из стагнации, если не будет создана новая модель роста.

Правительство осознает серьезность проблемы. В «Основных направлениях деятельности Правительства Российской Федерации на период до 2018 года»¹⁰ указано, что без активной экономической политики рост экономики замедлится до 2 -- 3% в год, что не позволит сбалансировать экономические и социальные составляющие развития страны. Таким образом, построение новой модели роста российской экономики, способной действовать даже при ухудшающихся внешних условиях, становится абсолютным императивом.

Контуры новой модели экономического роста

Рассмотрим возможные пути восстановления роста российской экономики на основе разработанного Д. Родриком и использованного для ряда стран принципа «диагностики роста» (Rodrik, 2010). Предложенный им алгоритм предусматривает в качестве первого шага выделение ключевых препятствий для роста, а затем -- выбор мер, реализуемых в рамках существующих политических условий, административных ресурсов и т. п. и способных снять или хотя бы смягчить большинство основных ограничений.

Диагностика должна начинаться с определения основной причины неудовлетворительного роста: либо экономика не имеет доступа к финансовым ресурсам в необходимом объеме, либо экономическая деятельность в стране не обеспечивает достаточную доходность (с учетом явных и неявных издержек и рисков). Этот выбор фактически разделяет все варианты восстановления экономического роста. Если мы считаем, что главная проблема -- недостаток финансовых ресурсов, то экономическая политика должна предложить их дополнительные источники или способы компенсировать их дефицит (например, временно замещая недостаток капитала для частных инвестиций государственными капиталовложениями). Такой подход можно назвать «ресурсным»: фактически он продолжает линию, сформировавшуюся в докризисный период, когда экономическая политика была ориентирована в основном на управление финансовыми ресурсами.

Несмотря на популярность точки зрения, что «в экономике не хватает денег», первая гипотеза не подтверждается объективными экономическими данными. В самом деле, норма сбережений в российской экономике высока по международным меркам (в среднем за последние три года она составила 27% ВВП) и устойчиво превышает норму накопления (в среднем 24% ВВП). Значительная доля частных национальных сбережений инвестируется за рубежом (несмотря на рекордно низкие, близкие к нулю процентные ставки в развитых странах). За последние три года чистый отток частного капитала составлял в среднем 3,3% ВВП в год, а валовой вывоз российского капитала -- 7,5% ВВП. Даже если считать, что до половины притока иностранных инвестиций фактически отражает репатриацию ранее вывезенного отечественного капитала, то объем финансовых ресурсов, доступных для инвестирования в российскую экономику, превышает 30% ВВП. Если бы эти ресурсы полностью использовали, то Россия вновь оказалась бы среди лидеров мирового роста.

Каковы же важнейшие риски и как их можно снизить? Когда говорят о причинах недостаточной инвестиционной привлекательности российской экономики, обычно называют низкое качество институциональной среды (незащищенность собственности, несовершенство судебной системы, высокие административные барьеры, коррупцию). Признавая важность всех этих факторов, мы считаем, что главная проблема отечественной экономики имеет еще более глубокий характер -- она заключается в слабости рыночных механизмов. Зрелая рыночная система состоит из агентов (компании, банки, работники), имеющих сильные стимулы и участвующих в конкуренции по установленным правилам. К сожалению, в российской экономике ни одно из этих условий не выполняется в достаточной степени.

И в банковском, и в нефинансовом секторах доминируют государственные, квазигосударственные (госкорпорации) или смешанные (частично государственные) компании. Такие компании, как правило, имеют существенно искаженную мотивацию: они менее заинтересованы в получении прибыли, их коммерческая деятельность во многих случаях сочетается с фактическим выполнением функции «агента правительства», у них слабее ответственность за результаты деятельности -- убытки могут быть тем или иным способом покрыты правительством (в последнее время мы видим все больше подобных примеров).

Проведенное Всемирным банком обследование 79 тыс. российских предприятий за период 2003--2008 гг. подтвердило, что у предприятий государственной и муниципальной форм собственности значительно хуже показатели производительности, чем у частных (Bogetic, Olusi, 2013).

Отметим, что квазигосударственные компании могут демонстрировать еще менее рыночное поведение, чем полностью государственные (Vahabi, 2012). Можно предположить, что это в полной мере относится к России, где госкорпорации даже юридически представляют собой некоммерческие организации. Кроме того, как показывают многие исследования (например, Sharafutdinova, Kisunko, 2014), для нашей страны характерны тесные неформальные связи между властями и бизнесом, что ставит в особое положение не только прямо, но и косвенно аффилированные с государством компании. Конечно, из общей закономерности бывают исключения. Так, некоторые исследователи находят, что российские государственные банки более эффективны, чем частные (Karas et al., 2008). Однако причины такого результата, возможно, неявные преимущества государственного статуса, гарантирующие в глазах вкладчиков высокую надежность банков.

Роль рыночных сил (или их отсутствия) можно проиллюстрировать на примере советской экономики. В ряде исследований была показана ее крайне низкая эффективность, прежде всего из-за слабости системы стимулов, свойственной огосударствленному народному хозяйству (см.: Easterly, Fischer, 1994; Brixiova, BuHr, 2002). Более того, по оценкам авторов первой работы, экономика СССР демонстрировала в 1960-1989 гг. худшую в мире динамику факторной производительности.

Задача укрепления рыночных механизмов не сводится к улучшению инвестиционного климата, она значительно шире. Неразвитость рыночной среды приводит к неверной оценке деятельности компаний, не поощряет лучших производителей и не отсеивает худших, не заставляет бизнес искать новые, более совершенные стратегии и т. д. В результате экономические ресурсы не перемещаются в наиболее продуктивные отрасли, отсутствует спрос на инновации, необходимость поддержки «своих» компаний повышает нагрузку на бюджет -- таким образом, экономика все больше отстает в развитии.

Важнейший признак нерыночной среды -- серьезное ослабление зависимости компаний от экономических результатов их деятельности.

Для обозначения такой ситуации Я. Корнаи ввел термин «мягкие бюджетные ограничения» (МБО), показав, что МБО выступают неизбежным свойством управляемой государством экономики и приводят к избыточному, непродуктивному использованию всех ресурсов (Корнаи, 1990). Предпосылка формирования МБО -- готовность государства мириться с неэффективной работой «своих» компаний, компенсируя ее финансовой поддержкой (в виде прямых субсидий, тех или иных налоговых послаблений, льготных кредитов и т. п.), комфортным регулированием цен и тарифов, предоставлением привилегий при распределении госзаказов, месторождений и т. п. Именно механизм МБО (прежде всего возможность получать кредиты на нерыночных условиях) больше всего ослабляет стимулы государственных компаний повышать свою производительность (Bartel, Harrison, 1999). Самым «слабым звеном» в такой системе оказываются государственные монополии, которые одновременно не имеют конкурентов и действуют в условиях мягких бюджетных ограничений.

Искаженная мотивация государственных и квазигосударственных компаний не только определяет их собственные действия, но и накладывает отпечаток на всех участников рынка. У поставщиков государства или госкомпаний исчезают стимулы сокращать издержки, поскольку они могут сравнительно легко включать их в свои цены (из-за неэффективных действий государства при проведении госзакупок, регулировании цен естественных монополий и т. п.), не испытывают тогда давления и производители аналогичной продукции -- и дальше по цепочке поставщиков. В итоге этот феномен широко распространяется по экономике, как следствие, неизбежно снижается конкурентоспособность производства.

В нерыночной среде могут не работать стандартные инструменты экономической политики. Например, едва ли не главным стимулом, заставляющим компании повышать производительность, служит сильная конкуренция (Ospina, Schiffbauer, 2010). Однако такой результат наблюдается для относительно «передовых» российских предприятий, а развитие «отстающих» под действием конкуренции может тормозиться (Aghion, Bessonova, 2006). Согласно данным Е. Бессоновой, положительное влияние конкуренции на эффективность производства сдерживается сосуществованием в российской экономике предприятий с высокой и низкой производительностью из-за институциональных барьеров для выхода из отрасли наименее эффективных предприятий (Бессонова, 2010). Таким образом, для повышения производительности требуется не только снизить барьеры для входа на рынок, сдерживающие конкуренцию, но и облегчить перемещение факторов производства из менее эффективных отраслей в более эффективные, то есть фактически активизировать процесс «созидательного разрушения» (по Шумпетеру).

Иными словами, для создания должной мотивации необходимо кардинально усилить положительные стимулы и ужесточить ответственность за результаты деятельности всех финансовых и нефинансовых компаний, действующих на рынке. Это требует повысить качество рыночной среды: слабая защита собственности, низкая конкуренция, избыточное госрегулирование, как и мягкие бюджетные ограничения, увеличивают вероятность ухода с рынка эффективных фирм и выживания неэффективных (Hallward-Driemeier, 2009).

Еще одно очень важное следствие высоких рисков для всех участников российской экономики состоит в смещении решений в направлении сиюминутных, дающих быструю отдачу. Применительно к гражданам эту ситуацию иллюстрируют результаты исследования, опубликованного в 2010 г. (Wang et al., 2010).

Участникам эксперимента в 45 странах (включая развитые, развивающиеся и страны с формирующимся рынком) предлагали выбрать между получением 3400 долл. в текущем месяце либо 3800 долл. в следующем. Результаты показали, что в России лишь 39% опрошенных предпочли подождать месяц и получить на 400 долл. больше. По степени «терпеливости» Россия оказалась в последнем дециле выборки: представители только четырех стран оказались еще менее терпеливыми, а 40 стран -- более терпеливыми. В число последних вошли и участники из сопоставимых с Россией стран, таких как Мексика (58% «терпеливых»), Аргентина и Турция (по 63%), Чехия (80%) и др.

Для бизнеса признаком «короткого горизонта» может служить отмеченное выше преобладание в бизнес-стратегиях задачи расширить выпуск над целью сократить издержки: удовлетворение существующего спроса за счет механического наращивания выпуска обеспечивает немедленный результат, а модернизация производства дает отдачу намного позднее. Сдвиг предпочтений правительства в сторону решения текущих задач был особенно заметен в последние годы в пенсионной политике, где объем ресурсов на текущие выплаты пенсий рос, а предназначенных для финансирования будущих пенсий сокращался. Однако и в других сферах все более ощутима ориентация на меры, предполагающие получение немедленных результатов. По всей видимости, это обусловлено, с одной стороны, сохраняющейся критической зависимостью российской экономики от непредсказуемых перепадов внешней конъюнктуры, а с другой -- частым изменением формальных и неформальных «правил игры», усиливающимся по мере нарастания избыточного государственного регулирования.

«Близорукие» предпочтения крайне затрудняют проведение реформ, поскольку их положительный эффект обычно проявляется не сразу. Именно «близорукость», а не ошибки в проведении денежно-кредитной политики, ограничивает доступность «длинных» денег в стране и соответственно реализацию частных проектов с длительными сроками окупаемости. Но главное последствие такого сжатия горизонта планирования в том, что он определяет поворот как бизнеса, так и органов власти от стратегии развития к стратегии «фиксации прибыли» -- рациональной в текущий момент, но не имеющей перспектив политики. Одна из важнейших задач правительства -- восстановить нарушенный баланс между долгосрочными и краткосрочными целями.

Меры, объявленные, разрабатываемые или уже реализованные правительством в последнее время, при всем разнообразии их целей можно разделить на три группы. Первую образуют широко обсуждаемые меры по фискальному и/или монетарному стимулированию экономики (такие как снижение базовой ставки ЦБ). Ко второй группе относятся меры, предусматривающие увеличение бюджетных расходов (что подразумевает ослабление бюджетного правила) или дополнительное финансирование инвестиционных проектов из средств ФНБ, Банка России (обеспечивающего рефинансирование кредитов на реализацию инвестиционных проектов), и т. д. Наконец, третье направление составляют меры по совершенствованию экономической среды (включая улучшение условий для ведения бизнеса). Оценим, насколько предлагаемые меры помогают сделать российскую экономику более рыночной и снижают риски, блокирующие ее развитие.