Термин "финансовая репрессия" имеет достаточно много определений в научной литературе, однако наиболее полным и соответствующим данному исследованию является следующее: финансовая репрессия - это достаточно жесткое регулирование финансового сектора экономики государством Reinhart (2012). В ранних работах среди целей такой политики выделяли следующие: больший контроль монетарных властей над процентной ставкой и денежной массой, а также над сбережениями и инвестициями, так как государство определяло оптимальное для общества распределение сбережений лучше, чем рынок; помимо этого, более низкие ставки процента позволяют снизить затраты на обслуживание долга. Позднее среди причин финансовой репрессии стали выделять стимулы властей привлекать "легкие" ресурсы в государственный бюджет из финансового сектора Roubini N., Sala-i-Martin X. Financial repression and economic growth //Journal of development economics. - 1992. - Т. 39. - №. 1. - С. 11. . Как правило, это требования, которые касаются банковских резервов или структуры портфеля ценных бумаг на банковском балансе, ставок по депозитам, рационирования кредита (то есть предоставление выгодного кредита приоритетным, по мнению государства, отраслям экономики и препятствование в выдаче кредита остальным отраслям), финансовых транзакций (например, ограничения по движению международных капиталов для поддержания номинального валютного курса) Kohli M. R., Kletzer K. Financial Repression and Exchange Rate Management in Developing Countries: Theory and Empirical Evidence for India. - International Monetary Fund, 2001. - №. 1-103. .

К такого рода политикам прибегают не только развивающиеся страны с популистским правительством, как может показаться на первый взгляд ввиду слабого развития их финансовых рынков, но и развитые страны. Финансовая репрессия применяется и развитыми странами, чтобы сократить долговую нагрузку, снизить выплаты по текущим кредитам, перекредитоваться или привлечь ресурсы для покрытия дефицита бюджета.

Наиболее популярным видом финансовой репрессии в развивающихся странах является потолок ставки процента по депозитам. Анализ этого инструмента финансовой репрессии приводится в работе Fry (1980), где автор представляет количественную оценку ущерба от финансовой репрессии такого типа в развивающихся странах. Механизм влияния на экономический рост удержания процентной ставки по депозитам ниже равновесного уровня следующий: более низкая отдача от банковских вкладов снижает стимулы населения делать сбережения; это, в свою очередь, ограничивает кредитование компаний, следовательно, тормозит расширение производства и, как следствие, экономический рост. Государство прибегает к подобным мерам с целью сделать вложения в свои облигации более привлекательными по сравнению с банковскими вкладами и таким образом получает возможность сформировать приток денежных средств в бюджет.

При этом альтернативным способом занизить реальную ставку процента является инфляция, которой, как показывает история, часто подвержены именно развивающиеся страны. Таким образом, фонды, направленные на накопление капитала, оказываются под двойным ударом - недостатком доступного кредита и инфляционным налогом.

Прежде чем предоставлять количественные результаты исследования, Fry (1980) проверяет, действительно ли связь между инвестициями и сбережениями настолько же сильна в реальности, как предполагает теория. Для семи азиатских, в то время развивающихся, стран (Мьянма, Индия, Южная Корея, Малайзия, Филиппины, Сингапур и Тайвань) строится уравнение с учетом фиксированных страновых эффектов (всего панель включила в себя 70 наблюдений), которое выявляет значимую и положительную связь между процентной ставкой по депозитам и уровнем сбережений в экономике. При этом эконометрически доказывается, что эффект возросшей депозитной ставки, делающей и кредиты более дорогостоящими, не вызывает падения инвестиций, как того можно было бы ожидать.

Дополнительным аргументом в пользу важности доступного реального кредита выступает оценка уравнения, построенного на основе панельных данных по 61 развивающейся стране мира (681 наблюдение). Применяемый метод - двухшаговый метод наименьших квадратов. Все знаки и величины коэффициентов совпали с изначальными предположениями автора: экономический рост, доход на душу населения, доля добывающей промышленности в ВНП, покупательная способность экспорта и уровень сбережений с лагом оказывают положительное воздействие на национальную норму сбережений. В то же время иностранная норма сбережений и предсказуемость инфляции снижают ее. Предсказуемость инфляции автор измерил через скорректированный коэффициент корреляции, полученный из уравнения регрессии, где в качестве объясняемой переменной выступает уровень инфляции, а в качестве объясняющих - уровни инфляции за предшествующие три года.

Схожее уравнение для инвестиций также дало ожидаемые результаты. Рост экономики, отношение валютных поступлений и внутренних кредитов к ВНП, темп роста внутреннего кредитования, покупательная способность экспорта, отношение текущей цены к ожидаемой и значение прошлых инвестиций положительно влияют на норму инвестирования.

Таким образом, автор выявляет связь между депозитной процентной ставкой и экономическим ростом. В численном отношении финансовая репрессия приводит к лишению экономики роста в 0,5 п. п. за каждый процентный пункт занижения ставки по депозитам ниже равновесного.

Ярким примером государства, применявшего политику финансовой репрессии, является Индия. Во-первых, это одна из крупнейших развивающихся экономик мира и, во-вторых, эта страна пережила достаточно длинный период давления на банки, благодаря чему удалось собрать достаточное количество качественных данных для анализа. В 1950-х гг. финансовая система Индии была совершенно либеральной, однако уже в 1960-е гг. начинается процесс национализации крупнейших банков и установления "потолка" для кредитных ставок. Позже это перерастает в прямое рационирование кредита в пользу приоритетных секторов экономики, и смягчение политики происходит только в конце 1980-х - начале 1990-х гг.

Demetriades, Luintel (1997) утверждают, что для Индии издержки чрезмерного регулирования финансового сектора несут ощутимые потери в долгосрочном периоде.

В работе ставятся задачи по измерению прямых потерь от контроля процентных ставок, резервов и требований по ликвидности банков на основе соответствующих данных с применением метода главных компонент; также применяются техники коинтеграции для оценки долгосрочной связи между этими политиками и финансовой глубиной (которая выражается через отношение банковских депозитов к номинальному ВВП и ассоциируется с экономическим ростом). При помощи моделей коррекции ошибок авторы изучают динамику финансового углубления и выводят мультипликаторы для каждого вида репрессионной политики.

В результате снижение реальной процентной ставки на 1 п. п. приводит к снижению темпов финансового роста на 0,2-0,6%, а отмена фиксированной заниженной ставки процента привела бы к увеличению финансовой глубины на 6,4% в долгосрочном периоде. Снижение требований по банковским резервам с 15% до 5% привело бы к ускорению роста на 5,4% в долгосрочном периоде. Таким образом, даже если в краткосрочном периоде репрессионная политика способствуют росту выпуска, в долгосрочной перспективе она неизменно подрывает темпы экономического роста. Однако авторы предупреждают, что не стоит экстраполировать эти результаты на все страны, потому что многое зависит и от качества институтов в них.

Подтверждением последнего высказывания выступает пример Китая. В этой стране ставка процента удерживается Центральным банком КНР на уровне ниже рыночного, а в банковском секторе доминируют четыре крупных государственных банка. В результате наблюдается жесткое кредитное рационирование, когда государственный сектор может с легкостью получить выгодный для себя кредит, а частный сектор активно подавляется. Но всегда ли давление на финансовый сектор приводит к одинаковым результатам?

Lu, Yao (2009) изучают финансовую систему Китая и эмпирически проверяют гипотезу о том, что финансовая репрессия порождает процесс утечки финансовых ресурсов из государственного сектора в частный посредством заключения неформальных соглашений между частными фирмами и финансовыми учреждениями. Таким образом, уход из формальной области приводит к общественно эффективным исходам, а репрессия оказывается не действенной из-за слабого механизма исполнения законов. Следовательно, усиление юридических институтов может даже, в определенном смысле, вызвать торможение экономического развития страны.

Феномен значительного занижения процентной ставки существовал в Китае с планового периода начала 1950-х гг. С тех пор до текущего времени банки активно кредитовали государственные предприятия, существенная часть которых была убыточной. Для проверки своей гипотезы авторы используют данные с начала 1990-х гг. по кредитному поведению банков, инвестициям в государственный и частный сектор, институциональные индексы и макроэкономические характеристики страны. Они строят уравнения со случайным эффектом на основе панельных данных.

Эмпирический анализ показывает, что увеличение эффективности закона снижает инвестиции в частный сектор, а это означает, что эффект утечки достаточно силен. Как следствие, это негативное воздействие распространяется и на экономический рост в целом. Таким образом, Китай представляет собой парадоксальный пример сосуществования слабого законодательства и экономического роста. Однако авторы не утверждают, что одно прямо вытекает из другого, а подчеркивают, что взаимосвязи между формальной законной системой и неформальными договорами в экономике с искажениями из-за финансовой репрессии носят очень сложный и запутанный характер.

Тот факт, что финансовая репрессия не приносит желаемых доходов и в развивающихся странах проверяет Jinjarak (2013). Обычно власти прибегают к финансовой репрессии в сочетании с торговыми тарифами и инфляционным налогом. Под контроль берутся международные потоки капитала и внутренние финансовые посредники, и таким образом увеличивается разрыв между эффективной процентной ставкой по государственному долгу за рубежом и внутри страны. Эта разница представляет собой своего рода налог на финансовые транзакции, снижая обязательства государства по долговым выплатам.

Теоретически связь между финансовой прозрачностью и репрессией устроена следующим образом. Финансовая открытость государства является фактором роста мобильности ресурсов, а также позволяет разделить риски между сберегателями и инвесторами даже через границы. Но, в свою очередь, это требует дисциплины от фискальных и монетарных властей, так как ограничивает внутренние займы по меньшей ставке благодаря доступности зарубежных финансовых рынков для сберегателей и инвесторов внутри страны. Таким образом, авторы проверяют гипотезу о влиянии экономической интеграции между странами на доходы от финансовой репрессии.

В работе проводится эконометрический анализ на основе панельных данных по 62 странам мира в 1980-ые-2000-ые гг. На основе анализа автор доказывает, что страны с большей торговой и финансовой открытостью меньше прибегают к доходам от финансовой репрессии как к средству обслуживания долга. К тому же, государства с более развитыми институтами и бюджетной политикой меньше стремятся получать доход посредством финансовой репрессии. Это означает, что процессы экономической глобализации способствуют удержанию фискальных и монетарных властей от излишнего давления на финансовые рынки страны.

Однако финансовая репрессия посредством занижения ставки по депозитам встречается не только в развивающихся странах.

Одной из ранних работ, где освещается тема занижения депозитной ставки процента в США, является работа Luttrell (1968). Так, еще в 1966 году Федеральная резервная система установила потолок на потребительские депозиты в 5%, а также ограничения были наложены на взаимно-сберегательные банки (сберегательные банки в США, собственниками которых являются сами вкладчики) и на дивиденды в различных сберегательных и кредитных ассоциациях.

В связи с этим автор ставит перед собой задачу показать, к каким искажениям в распределении ресурсов может приводить вмешательство государства в кредитно-депозитную сферу с учетом предпосылки о том, что свободные рынки обеспечивают оптимальное распределение. Если же рыночное равновесие искажается, то изменяется доходность некоторых вложений в меньшую сторону и, следовательно, денежный поток, направленный к этим активам, также снижается. Результаты работы опираются на анализ исторической ретроспективы ограничения процентной ставки.

Автор начинает свой исторический экскурс с древних времен. Тогда процентная ставка считалась виновницей неравенства и несправедливости в обществе, поэтому порицалась как с религиозной, так и с законодательной точки зрения, хотя четких теорий с обоснованием ее запрета не существовало. Тем не менее, рыночные механизмы все же взяли верх, и уже в IV веке до н.э. римляне полностью санкционировали процентную ставку.

Однако после падения Римской империи религиозные воззрения на ростовщический доход снова распространились в Средние Века, когда не только "доход из ничего", но и забота о материальных благах в принципе подвергалась жесткой критике. Только в XVI веке к изучению теории процентной ставки стали подходить более осмысленно, и в XVIII веке с отходом от схоластики и появлением обоснований существования процентной ставки в законодательстве были сделаны послабления. Но в большинстве европейских стран по-прежнему устанавливался верхний порог на взимание процента.

На ранних этапах существования США отношение к ростовщичеству было схоже с европейским: процентная ставка воспринималась как нечто, делающее бедного заемщика еще беднее и алчного богатого кредитора еще богаче.

В начале XX века многие страны ввели потолок на выплаты по депозитам. Эта мера была связана, в основном, с программами страхования вкладов. Такое положение вещей сохранялось вплоть до начала 1930-х годов, когда в США был принят Банковский Акт, ограничивающий процентную ставку. В документе приводится три причины этой меры: во-первых, сокращение выплат по депозитам приведет к сокращению комиссии, которую банки изыскивают за свои услуги с клиентов; во-вторых, ограничение на процентный доход депозитов до востребования будет препятствовать перетоку капитала из малых в крупные населенные пункты, и фонды в не городских поселениях там и останутся для обеспечения местных нужд; в-третьих, эти ограничения будут сдерживать банковский "аукцион на повышение" ставки в борьбе за потребителя и, следовательно, будут противостоять слишком рисковым вложениям банков и их последующим коллапсам. В 1966 году была оглашена и четвертая причина регулирования процентной ставки - борьба с нездоровой конкуренцией между банками и другими финансовыми посредниками.

По результатам исторического анализа автор приходит к выводу, что во все времена исход от законодательного регулирования процентных выплат был прямо противоположен ожидаемому. Вместо того, чтобы обеспечивать более дешевые кредиты, оно, наоборот, ослабляло кредитные потоки. В результате экономики испытывали острый недостаток в заемных средствах, необходимых для множества жизненно важных проектов. Более того, иллюзия контроля финансовых заемных потоков на самом деле приводит к тому, что большее число займов становится неконтролируемым государством.

Rolnick (1987) - более поздняя работа, посвященная экономическому анализу монетарной политики в историческом разрезе, а именно действенности мер влияния на депозитные процентные ставки в США во время Великой Депрессии.

Автор замечает, что с 1930-х вплоть до выхода статьи (1987 год) Федеральная резервная система пользовалась политикой контроля процентных ставок по депозитам, преследуя цель сделать банковские вложения менее рискованными (при меньших выплатах по вкладам инвестировать в рисковые активы стимулов тоже меньше). Власти считали, что, исключая банковскую конкуренцию по ставке процента, они уменьшают шансы повторения банковского кризиса 1930-х гг.

Однако уже в 1970-х более острой проблемой, как упоминалось в предыдущей работе, стала конкуренция банков с другими финансовыми учреждениями-посредниками, в которой первые из-за низкой депозитной ставки уступали последним. К тому же исследования предыдущего десятилетия опровергли прямую связь между высокими депозитными ставками и рисковыми инвестициями, поэтому политика занижения процентных выплат потеряла свой первоначальный смысл и от нее отказались.

В связи с этим автор ставит перед собой задачу пересмотреть результаты исследований 1960-х годов, которые не соответствуют современной финансовой теории и, вероятно, результаты которых окажутся не устойчивыми на других данных с применением более современных методов анализа.

Новизна представляемой работы заключается в том, что автор использует данные более высокого качества о банковской сфере США 1920-х гг. Он строит эконометрическую модель и оценивает ее, используя метод наименьших квадратов и метод Фуллера-Баттеса, и получает противоположные заявленным в литературе результаты. В данном случае положительная корреляция между величиной ставки процента по вкладам и более рисковыми активами на балансе банка является достаточно сильной и значимой. Это утверждение не означает, что регулирование депозитной ставки является лучшей политикой по борьбе с излишним риском, но, по крайней мере, показывает, что существуют инструменты для его контроля. Как выяснилось, основная проблема более ранних исследований заключалась не столько в методологических аспектах, сколько в качестве данных, так как за неимением явных процентных ставок по депозитам различные авторы были вынуждены строить прокси для этой переменной.

Тем не менее, процентная ставка по депозитам не обязательно напрямую отражает банковский риск, и этому способствует программа страхования вкладов. Но даже ставки по незастрахованным вкладам могут быть не показательными, если в обществе есть ожидания относительно того, что государство в случае непредвиденных обстоятельств окажет банку поддержку. Но, несмотря на это, такая форма финансовой репрессии, по мнению автора, все же оправдана. Во-первых, есть научное обоснование того, что незастрахованные вкладчики все же требуют более высокую ставку процента по депозиту; во-вторых, даже если бы все вклады были застрахованы, потолок ставок ограничил бы размер банков и, следовательно, размер застрахованных фондов, которые можно было бы инвестировать в рисковые активы: если все депозиты застрахованы, то банкам необходимо отчислять больше средств в специальные страховые фонды, из которых будут производиться выплаты в случае закрытия банка; это значит, что застрахованным банкам необходимо иметь больше средств, чем незастрахованным. При этом низкая процентная ставка по депозитам, регулируемая государством, сокращает приток депозитов в банки. Таким образом, у них остается меньше свободных средств для инвестирования в рисковые активы.

Roesl, Toedter (2015) анализируют и дают оценку последствиям подобной финансовой репрессии в Германии с 2010 года. Тогда Европейский Центральный Банк проводил нетрадиционную монетарную политику по аналогии с политикой "количественного смягчения", применяемой Федеральной резервной Системой США.

Авторы начинают анализ с оценки потерь процентного дохода немецких вкладчиков и отдельно рассматривают два эффекта на их благосостояние: от налога на капитальные доходы (который в Германии автоматически налагается на доходы от капитальных вложений и направляется прямо к финансовым органам страны) и от инфляции. Эффекты от этих явлений сравниваются с гипотетической ситуацией без налога, инфляции и финансовой репрессии. В результате введение налога на капитальные доходы снижает процентный доход на 28 млрд евро, практически полный эквивалент доходам от налога на капитал в 2013 году в Германии. При сценарии с инфляцией, составляющей, по предположению авторов, 1,5%, реальная процентная ставка снижается на 0,6 п. п., что вызывает дальнейшие потери в 32 млрд евро. Добавление ко всему этому искусственного удержания процентной ставки на уровне в 2% влечет за собой дополнительные потери в 64 млрд евро. Эти потери эквивалентны ежегодной потере 800 евро каждым жителем Германии. Таким образом, немецкие вкладчики не досчитываются в совокупности 125 млрд евро в год.

Однако эта величина не равна потерям общественного благосостояния, потому что не учитывает сокращение процентных расходов кредиторов, в первую очередь, государственного сектора. Для получения чистых оценок изменения благосостояния общества авторы используют модель перекрывающихся поколений с калибровкой на данных по Германии. Полученные оценки потерь мертвого груза для общества составляют 0,4% всех трудовых доходов в стране от введения налога на капитальные доходы; инфляция увеличивает его на 1,6%, а финансовая репрессия - на 3% всех трудовых доходов в экономике. В денежном эквиваленте потери мертвого груза составляют примерно 10 млрд евро из-за налогов, 33 млрд евро из-за инфляции и 73 млрд евро из-за финансовой репрессии. Это эквивалентно чистым ежегодным потерям благосостояния в 450 евро на душу населения.

Таким образом, массивные и продолжительные вмешательства в инвестиционно - сберегательные планы населения значительно искажают межвременное распределение потребления, сбережений и богатства в целом.

В работе Becker, Ivashina (2014) авторы показывают, что именно финансовая репрессия стала основной политикой многих европейских государств в период кризиса суверенного долга в 2007 году и анализируют влияние репрессии на банковский сектор.

В Европе в то время увеличение доли долга, которую держали у себя банки, совпало с сокращением выпуска новых банковских кредитов. Держа на балансе облигации, выплаты по которым не осуществляются и с большой вероятностью не будут осуществлены, банки потеряли возможности для корпоративных инвестиций. Таким образом, авторы ставят перед собой задачу выявить связь между предпочтениями фирм о способе финансирования проектов и кредитной активностью банков, предполагая, что предпочтение выпуска ценных бумаг кредиту связано с возросшей стоимостью последнего.

Авторы рассматривают различные способы, которыми может осуществляться финансовая репрессия в отношении банков. Например, это прямое государственное владение капиталом, когда центральный планировщик беспрепятственно дает указания о действиях банка. К такому способу влияния прибегают, в основном, страны с возрастающим суверенным риском Abbas S.M. A. et al. Why Do Banks in Developing Countries Hold Government Securities?. - UCL School of Slavonic and East European Studies (SSEES), 2016. - №. 2016-1. . Помимо непосредственного владения государство может преследовать свои интересы через руководство банка, имеющее связи с политическими партиями.

Анализируя описанную связь, необходимо исключить альтернативные причины, которые заставляют банки накапливать государственный долг и изменять условия кредитования. В работе при помощи теста Плацебо доказывается, что между "здоровьем" банка и его относительным предпочтением суверенного долга практически нет связи; также это не связано с шоком спроса на безрисковые активы (шоком ликвидности). Вероятно, желание банка вкладываться в государственный долг связано с ожиданием, что даже в случае дефолта помощь будет оказана, в первую очередь, крупным банкам, которые поддерживают всю национальную финансовую систему, поэтому такие инвестиции действительно кажутся безрисковыми. Однако авторы показывают, что прямой контроль государством банковского собственного капитала и руководящих постов тесно связан с усилением банковской репрессии.

Becker, Ivashina (2014) проводят эмпирическое исследование на данных по страна Еврозоны и строят эконометрические модели, выявляющие связь между получением банковского кредита фирмами и величиной государственного долга на балансе банков с учетом фиксированного эффекта для каждой компании в выборке. Уравнение строится по данным о европейских компаниях, которые брали займ и выпускали облигации с 1996 по 2013 гг. Всего выборка содержит 8477 компаний, рассмотренных в квартальном временном срезе на протяжении указанного периода.

По результатам анализа авторы приходят к выводу, что сокращение корпоративного кредита - это побочный продукт повышения банковского инвестирования в государственный долг во время периодов финансовой репрессии. Более того, связь между риском суверенного долга и уровнем банковских займов отрицательная.

Авторы не ограничиваются только констатацией взаимосвязи, они также анализируют последствия финансовой репрессии. По оценке, в период с 2007 по 2013 год в Европе среднее увеличение отношения государственного долга к ВВП составило 10 п. п. При этом негативное воздействие государственный долг начинает оказывать тогда, когда его величина по отношению к ВВП страны превышает 90%, так как тогда вытеснение банковского кредитования начинает быть ощутимым. Более того, доля банковских займов при финансовой репрессии снижается даже больше, чем при рецессии.

Hoffmann, Zemanek (2012) также рассматривают проблему долга в европейских странах, который в самых развитых из них ко второй половине 2000-ных достиг практически того же уровня, что и после Второй мировой войны. Авторы утверждают, что с конца 1970-х властям в этих странах не удавалось успешно проводить контрциклические фискальную и монетарную политики. Так, Центральные банки многих развитых стран урезали ставку процента в периоды кризисов, но в периоды подъемов поддерживали ее на слишком низком уровне, опасаясь вызвать рецессию. В связи с чем процентные ставки упали практически до нуля и накопился значительный государственный долг, так как низкие процентные ставки позволяли дешево его обслуживать. Так, в США в рамках программ количественного смягчения Федеральная резервная система выделила примерно 1,2 трлн долл. ликвидности для поддержания финансовых структур. После этого ставки упали настолько низко, что монетарные власти потеряли рычаг давления на экономику. Доходы от налогов сократились, а уровень долга возрос. Именно поэтому перед Европой стала задача снижения затрат по обслуживанию долга, и методом ее реализации стала финансовая репрессия.

Так, по оценкам авторов, нижний порог затрат на обслуживание долга в США составляет 3% от всех государственных доходов. Федеральная резервная система активно скупала государственные облигации, благодаря чему ей удавалось влиять на доходность этого актива (снижение предложения облигаций приводит к росту цен на них и снижению процентных выплат, связь между которыми обратная). Это и есть одна из форм финансовой репрессии. Кроме того, данные демонстрируют, что реальные затраты на обслуживание государственного долга значительно сократились в 2010 и 2011 гг. и впервые стали отрицательными. Это значит, что инфляция способствовала ликвидации государственного долга. Но власти взяли на себя дополнительные долговые обязательства, превышающие выигрышный эффект от снижения стоимости денег.

В Еврозоне финансовый кризис 2008 года перерос в кризис суверенного долга, так как инвесторы начали сомневаться в устойчивости государственного долга стран, находящихся на "периферии" союза. Оттоки капитала начали наблюдаться из Греции, Ирландии, Португалии, Испании и Италии и стали перетекать, в основном, в Германию. Понизив краткосрочные процентные ставки с целью простимулировать финансовую систему в кризис, Европейский центральный банк начал также скупать облигации перечисленных выше стран с высокой премией за риск. Однако эта репрессивная мера повлияла и на Германию, вызвав снижение доходности немецких государственных облигаций. Это привело к снижению затрат на обслуживание немецкого долга. В статье оценен "ликвидационный эффект" устранения одного процента выплат по государственному долгу для Германии. По данным 2011 года, если бы доходность государственный облигаций удалось сократить на один-два процента, то доходы в казну увеличились бы как минимум на эквивалентную величину. В том же году инфляция составляла 2,4%, а выплаты по государственному долгу в реальном выражении составили всего 0,7% ВВП. По прогнозам авторов, небольшой рост инфляции мог бы даже устранить весь немецкий долг.

Drut (2013) отдельно останавливается на влиянии на итальянские и испанские банки финансовой репрессии во время кризиса в Еврозоне, упомянутого выше. Автор выделяет несколько причин, по которым банки были вынуждены приобретать государственные облигации. Во-первых, так они смогли частично восстановить свою прибыльность, перекрыв свои долги в 255 млрд евро займом государству в 300 млрд евро. Во-вторых, это помогло им сократить ту величину долга, которая числилась у них на балансе еще с начала 2000-х гг., когда банкам щедро выдавались кредиты. В-третьих, это своего рода преследование стратегии благоразумия, так как суверенные ценные бумаги не нуждаются в выполнении дополнительных регулятивных требований по капиталу. За счет всех этих факторов доля государственных облигаций на балансах банков значительно возросла к 2013 году.

Автор задается следующими вопросами: как долго сможет длиться такая финансовая репрессия? Чем грозит возросшая взаимозависимость государства и банков? И какие меры могут быть предприняты для смягчения сложившейся ситуации?

Для ответа на эти вопросы в работе проводятся параллели с долговой ситуацией в Японии в 2000-х гг. К концу XX века государственный долг Японии превысил 100% ВВП, и тогда японские банки впервые прибегнули к покупке государственных облигаций, за счет чего была профинансирована половина приращения долга с 1998 до 2011 гг. Страховые компании же вносили свой вклад примерно в четверть этой величины. Автор замечает, что в Испании и Италии имели место аналогичные тренды. Однако вероятность кризиса, вызванного такой тесной связью, снижена за счет численности банков-держателей государственного долга - 28 независимых национальных банков. Больший риск в данном случае представляет то, что величина накопленного государственного долга очень велика, как в Италии, или растет с высокими темпами, как в Испании. И тот факт, что благодаря относительно более высокой риск - премии банки смогли исключить из своих балансов старые долги, полностью компенсируется немалыми шансами дефолта этих государств.

Таким образом, в большинстве случаев финансовая репрессия негативно воздействует на функционирование экономических систем как развивающихся, так и развитых стран. Однако она действительно дает возможность государству покрыть большую долю своего суверенного долга.

2. Модель