Институциональные основы становления социального государства в современной России

Что же касается гипотезы о пагубном влиянии налогового бремени на трудовую мотивацию, то согласно данным авторитетного межстранового исследования в рамках ОЭСР, а также ряда внутрибританских исследований, уровень налогообложения в целом не оказывает серьезного воздействия на интенсивность трудовых усилий. Таким образом, поиск негативной связи между масштабами соцобеспечения и здоровьем экономики оказывается безуспешным как при попытках найти прямую корреляцию между темпами экономического роста и размером государственных расходов, так и в рамках поиска факторов, опосредованно воздействующих на экономику, таких как ресурсы и стимулы.

И самое главное. Разговор о влиянии социальных расходов на эффективность экономики подразумевает: освобождение бизнеса от излишних социальных повинностей позволит ему создать гораздо «больший пирог», в результате чего и самым бедным группам населения достанется «кусочек» побольше. Такова логика известной либеральной метафоры. Однако и межстрановые сопоставления, и новейший российский опыт периода «тучных лет» говорит о том, что даже если абсолютный размер «кусочка» у наименее обеспеченных групп и увеличивается, вопрос об относительной величине этого кусочка никуда не исчезает. Таким образом, теория о том, что общий экономический рост избавляет общество от бедности - безотносительно действующих в обществе механизмов перераспределения - не подтверждается.

Рассматривая влияние на социальное государство глобализации, следует иметь в виду нынешнее полупериферийное положение России, в силу чего важно учитывать опыт как стран - лидеров глобализации, так и стран - ее объектов.

В отличие от того, что излагает апологетика глобализации, статистика свидетельствует о нарастающей поляризации развитого центра и мировой периферии, связанной с расходящимися ножницами цен на высокотехнологичную продукцию, в производстве которой доминируют развитые страны, и сырьевые товары. Более того, социальные проблемы усугубляются и внутри самого центра.

Противоречие исходных постулатов теории глобализации оптимистичным прогнозам об общемировом выравнивании заметно и в рамках чистой логики. Поддержание экономики и занятости в странах-лидерах требует объема экспортной прибыли, которого можно достичь при условии доступа к ресурсам и рынкам большей части мира. Выполнение же этого условия перекрывает менее развитым и, тем более, получившим крупные займы странам возможность повторить опыт стран-лидеров, ибо масштабный приток промышленного экспорта подавляет их собственную промышленность, не дает достичь положительного торгового баланса и выплатить долги международным финансовым институтам.

В развитых странах глобализация вызывает коррозию общественных и государственных институтов, влияющих на социальный контекст, например, ослабление профсоюзов, обусловленное конкуренцией с рабочей силой стран третьего мира, гораздо ниже оплачиваемой и существенно ограниченной в защите своих прав - такова плата стран периферии за участие в глобализации. И если ранее процесс глобализации затрагивал в странах-лидерах лишь «синие воротнички», то с конца 1990-х - уже и «белые воротнички». Влияние глобализации усугубляется заменой «тейлористско-фордистской» системы новой моделью, делающей отношения работника и фирмы все более персонализированными. Возникающая флексибильность позволяет лучше адаптироваться к новым условиям, но и усиливает зависимость от работодателя.

Глобальный характер экономических субъектов сужает сферу деятельности национальных правительств и подтачивает демократический контроль даже в странах с развитой парламентской традицией. В силу этого удержание транснациональных корпораций в границах исходного государства оказывается весьма проблематичным. России необходимо учитывать этот негативный опыт развитых стран, ибо специфика полупериферийной позиции в том и состоит, что, являясь периферией по отношению к центру, для более отсталых стран полупериферийная страна сама может выступать в качестве центра - со всеми плюсами и минусами этого положения.

Механизм сдерживания социального развития стран периферии связан с тем, что их привлекательность для ТНК зависит от возможности экстернализации издержек. Не случайно основу рекомендаций по привлечению ТНК в слаборазвитые страны составляет акцент на низком уровне оплаты труда и социальных стандартов, нетребовательность экологического законодательства и т.п. Дополнительный импульс к предоставлению требуемых условий создается формированием финансовой задолженности глобальным финансовым институтам. Очевидно, что при наличии серьезной внешней задолженности наибольшим сокращениям подвергаются социальные расходы государственного бюджета. По мере возрастания экономического влияния ТНК увеличивается и политическое, позволяющее добиваться новых преференций. В то же время возможность солидарных действий и самоорганизации как на уровне групп государств, так и на уровне одной социальной общности осложняется в силу формирования в процессе глобализации новой мировой стратификации: при неизменности отрыва периферии от развитых стран структура самой периферии, в том числе внутренняя структура входящих в нее стран, их отдельных регионов и даже городов, начинает представлять систему окружностей со своим центром и периферией.

Таким образом, глобальные структуры монополизируют контроль над экономической и социальной жизнью общества. И хотя издержки от нее ощущают все, наиболее серьезные испытания выпадают на долю тех, кто способен быть лишь объектом глобализации, т.к. в этом случае негативные эффекты практически не компенсируются плюсами от интернационализации экономики.

Сдержать неизбежную в рыночной стихии тенденцию к монополизации может лишь сильное государство, однако политики «не склонны вступать в противоборство с могущественными экономическими игроками, если не выдвигается требований со стороны активного и хорошо организованного гражданского общества» Валлерстайн И. Конец знакомого мира: Социология XXI века. - М.: Логос. 2003. Таким образом, основным субъектом противостояния оказывается социум. Именно здесь у России оказывается «самое слабое звено»: в силу неспособности общества воздействовать на властные структуры не происходит достаточно последовательного отстаивания интересов российских производителей товаров и услуг и сопряженных с ними науки и образования, несовпадающих с интересами стран-лидеров мировой экономики.

В четвертой главе «Проблемы становления социального государства в современной России» обрисована специфика каждой из составляющих сформировавшейся в России институциональной матрицы (социально-экономической, социально-политической и социокультурной) и показано значение выявленной специфики для перспектив становления полноценного социального государства.

В начале 1990-х макроэкономический сценарий, результатом которого должен был стать экономический подъем и - следом - активная социальная политика, формулировался следующим образом. На первом этапе под лозунгом необходимости срочного накопления средств для модернизации экономики приоритетными были объявлены топливно-сырьевой и финансовый сектора, как сферы, способные быстро осуществить масштабную концентрацию капитала. При этом политика доходов в отношении не занятого в привилегированных отраслях населения исключалась, т.к. «передача труду части ресурсов неизбежно ослабляет капитал». Время для «передачи» должно было наступить на втором этапе, когда крупный капитал, почувствовав потребность в специалистах (из-за страха потерять собственность в конкурентной борьбе), поделится с ними частью доходов. Материально окрепший средний класс должен был придти на рынки товаров и услуг и своим потребительским поведением усилить конкуренцию, а, значит, и спрос на квалифицированный труд в других отраслях. Наконец, долгосрочный экономический рост должен был создать основу для социального государства, дополнительно расширяющего платежеспособный спрос населения социальными трансфертами (третий этап). На все этапы отводились считанные годы.

Однако в полной мере оказался реализованным лишь первый этап сценария - концентрация капитала и собственности в руках новой элиты за счет присвоения доходов от экспорта сырья и масштабного перераспределения средств, так или иначе изымаемых из реального сектора экономики. Второй и третий этапы так и не реализовались, хотя удержание собственности и являлось основной целью финансово-промышленных групп. Препятствием включению механизмов рыночной конкуренции стали особенности институциональной среды, включая «разрешительность» - основной принцип функционирования российского рынка. Так как угроза потери собственности исходила не от конкурентной борьбы, то и отражалась она внерыночными методами. Все это негативно сказалось на численности и специфике формирующегося среднего класса, чьи доходы были в основном «шальными деньгами» безудержно растущих зарплат в не связанных с производством сегментах рынка, доходами от игры на рынке ГКО и т.п. Потребительские запросы этой группы практически полностью удовлетворялись импортом и потому стимулом для отечественной промышленности не служили. Не стал этот средний класс и эффективным внутренним инвестором: у большинства его представителей не оказалось развитой культуры сбережения, те же, кто сберегал, доверяли финансовым институтам тем меньше, чем больше были сбережения.

Тем не менее, после дефолта 1998 г. определенное оживление в реальном секторе все же возникло, но основным фактором экономического подъема стал рост цен на нефть. На этом фоне начали подрастать, хотя и незначительно, доходы населения, вызвав увеличение объемов розничной торговли, реализующей, впрочем, в основном зарубежную продукцию. Однако довольно скоро стало ясно, что кардинальных изменений в структуре российской экономики не предвидится: инвестиционная активность наблюдалась лишь в энергосырьевых отраслях.

Таким образом, сложившаяся в 1990-е годы институциональная среда (незащищенность прав собственности; неадекватность финансово-кредитной системы; дестимулирующий характер налогообложения; отсутствие конкуренции и защиты внутреннего рынка и.т.д.) не претерпела качественных изменений. Теория институциональных изменений вполне убедительно объясняет, почему «институциональный остаток» (термин Д.Норта) складывается не в пользу экономического роста, основанного на научно-промышленном развитии. Институты далеко не всегда создаются для того, чтобы быть социально эффективными, что же касается организаций (здесь - органов власти), то именно институциональные рамки в решающей степени определяют их сущность и развитие, они же, в свою очередь, влияют на процесс изменения институциональных рамок. Так возникает «эффект блокировки», позволяющий институциональной матрице самовоспроизводиться. Закрепление однажды выбранного направления происходит так: первоначальный набор институтов формирует анти-стимулы для продуктивной деятельности, их возрастающая отдача создает заинтересованные группы, они влияют на общество таким образом, что его члены вырабатывают ментальные конструкции, оправдывающие сложившийся порядок вещей. В итоге формируется политика, укрепляющая сложившиеся стимулы и организации.

Действительно, реализация задуманного сценария, вернее, его первой части, не могла не оказать долгосрочного воздействия на весь комплекс общественных отношений. Концентрация экономической власти требовала концентрации в сфере политической, последняя была невозможна без концентрации и монополизации СМИ. И, как показывают наши исследования, выстраиваемые в массовом сознании «ментальные конструкции» вполне соответствовали интересам сил, заинтересованных в поддержании существующих правил игры. Согласно контент-анализу т.н. либеральных СМИ за первое десятилетие реформ, в них доминировал резкий негативизм в отношении государства, противопоставление «сильного государства» рыночной экономике и гражданским свободам, что препятствовало формулированию требований к системе государственной власти. Тема демократического контроля за властью не только не звучала - в период масштабного перераспределения общенациональных ресурсов СМИ резко негативно относились к институтам демократического контроля (парламенту, Счетной палате, Уполномоченному по правам человека и т.п.), представляя их - в отличие от президентско-правительственных структур - некомпетентными и бессильными. С началом радикальных реформ резко изменилось отношение СМИ к участию граждан в политическом процессе: число суждений, поощряющих его, резко снизилось, в то время как число суждений, характеризующих политику, как далекую от жизни большинства сферу, подчеркивающих «аполитичность» как значимую позитивную характеристику представителя «среднего класса», резко возросло. Даже дефолт 1998 г. не стал стимулом к серьезному переосмыслению причин случившегося: усугубив фобии и неприязнь к государству, СМИ не только не актуализировали тему демократического контроля, но и усилили пропаганду дистанцирования от политики и государства. Последние годы не внесли принципиальных коррективов в идейно-информационный контекст. Хотя «сильное государство» перестало быть «жупелом», актуализации темы демократического контроля за властью при этом не происходит. Перестали быть символами «реакционной некомпетентности» парламент и Счетная палата, но лишь потому, что теперь формально или фактически встроены в «вертикаль власти».

Все это не прошло бесследно: наши данные говорят об отсутствии в массовом сознании минимально необходимых представлений о механизмах и институтах демократического контроля, о логических сбоях в отношении сути и предназначения парламента, об уверенности в бесперспективности усилий гражданских ассоциаций, о распространенности представлений о политике, как о нереспектабельной сфере деятельности. И в целом - о непонимании глубинных связей между политической и экономической сферами. В результате обществу удалось навязать представление о политико-экономической концентрации как о продуктивной, приближающей реализацию социально значимых целей. В то время как, по словам Л.Эрхарда, «демократия и свободное хозяйство находятся в такой же логической связи, как диктатура и государственное хозяйство» Эрхард Л. Благосостояние для всех. М. НАЧАЛА-ПРЕСС. 1991.

Причина, по которой российское общество и, в первую очередь, его средние слои, более других заинтересованные в парламентской демократии, допустило деградацию основных демократических институтов, связана с отсутствием к моменту радикального общественного переустройства самостоятельно вызревшей системы взглядов относительно фундаментальных основ социальной рыночной экономики. В такой ситуации массовое сознание оказалось беззащитным перед воздействием взятых под контроль реформаторами и крупным бизнесом СМИ.

Все это возвращает нас к проблеме переноса институтов в иной культурно-исторический контекст. Еще Токвиль указывал на уровень развития общественного сознания, как на основное условие эффективности заимствованных законодательных установлений. В западном обществе тема демократического контроля возникла одновременно с задачей ограничения властного произвола - условия реализации фундаментального интереса средних слоев: сохранения свободы и собственности. Так эта тема рассматривалась Локком, американскими федералистами, позднее - в работах, посвященных кризисам среднего класса.

Вновь вопрос институциональной эффективности актуализировался во второй половине ХХ века в связи с неудачными попытками догоняющей модернизации, и теория институциональной эволюции объяснила различия в функционировании одного и того же набора формальных правил в разных культурно-исторических контекстах наличием воплощенных в обычаях ограничений, искажающих механизмы и практику контроля за соблюдением этих правил. Задолго до Норта, внимание к существованию в обществе огромного запаса неформальных знаний, позволяющих интерпретировать формальные правила, обратил Саймон. Эти, часто не эксплицируемые знания, и составляют то, что Поланьи назвал «молчаливым», т.е. не артикулированным знанием. Совокупность правил вместе со схемами их интерпретации, в том числе социальной онтологией и системой ценностей, и составляет социальную культуру в обществе. На ее детерминирующую роль в возникновении разных последствий при общности формальных правил игры указывал и Ф.Хайек. Важно подчеркнуть, что проблема культурной идентичности не приводит этих признанных авторитетов к отрицанию самой возможности переноса институтов. Она, по их мнению, лишь требует понимания необходимости внесения как в теоретические конструкции, так и в институциональные механизмы соответствующих корректив.

В то же время, еще М.Вебер указывал на социально-политическое устройство западного общества - его рационально разработанное право и управление на основе твердых формальных правил, как на то, без чего может обойтись «авантюристический, спекулятивно-торговый капитализм и политически обусловленный капитализм всевозможных видов» Вебер М. Избранные произведения. М. Прогресс. 1990, но в чем непременно нуждается капитализм производительный. И именно тем, что лишь Запад предоставлял хозяйственной сфере подобное право и подобное управление в требуемой юридической и формальной законченности, Вебер объяснял уникальную инновационную восприимчивость современного западного капитализма. Увы, по всем приметам: от структурных диспропорций до всепроникающей коррупции российский капитализм может быть определен как «авантюристический», порождающий специфическую «рационализацию» условий жизни.

Действительно, в отсутствие целостной системы взглядов относительно социально-экономического фундамента строящегося общества, равно как и поддерживающей его системы институтов, у тяжело переживающего адаптацию населения произошло скорое возрождение архетипов взаимодействия индивида, общества и государства. В результате между государством и населением сложился непродуктивный социальный контракт, предполагающий высокую толерантность населения к неисполнению государством многих из своих функций в обмен на свободу уклонения гражданами от своих обязанностей. Следствием такого «контракта» стали, с одной стороны, масштабная вовлеченность населения в неформальную экономику, а с другой, - чрезвычайные по масштабу злоупотребления власти. При этом государство не раз демонстрировало населению неравноправие сторон, усугубляя недоверие, лежащее в основе этой системы отношений.

Очевидно, что подобный социальный контракт и позитивный прогноз в отношении становления социального государства несовместимы. На протяжении реформ ожидания в отношении его качественного изменения связывались с приходом воспитанного в новых условиях поколения. Однако проведенные автором исследования свидетельствуют о том, что высокая адаптивность поколений, социализировавшихся в условиях «авантюристического капитализма», может скорее стать фактором закрепления и воспроизводства сложившейся непродуктивной институциональной матрицы. Так, большинство студентов старших курсов (52%) сообщили, что поступили в вуз, используя деньги и связи родителей, и сопоставимая доля (54%) заявили, что трудоустроятся с помощью родственников и знакомых, причем заметен сдвиг в сторону желанности занятости - на фоне роста коррупции - в системе государственного управления и, прежде всего, в контролирующих и силовых органах. Около 60% выпускников вузов считают систему карьерного продвижения несправедливой, т.к. она в основном зиждется на лояльности руководству, но не намерены способствовать ее изменению.

Складывающиеся у молодежи представления есть производная комбинации реальной практики и информационного фона. Если в 1990-е годы коррупция интерпретировалась как «необходимая смазка», то в 2000-е деиндустриализация выдавалась за переход к постиндустриальной экономике. Пока трудно судить о том, изменит ли рефлексия наступившего финансово-экономического кризиса сложившиеся в молодежной генерации представления.

В пятой главе «Социальное государство как фактор развития» на основе эмпирических исследований, касающихся социальной стратификации, доступности образования, трудовой мобильности выпускников вузов, показано влияние институционального контекста на перспективы становления экономики знаний и формирования массового среднего класса.

Одним из важнейших индикаторов качества изменений в рамках реформы, целью которой является модернизация общественно-экономической системы, является социальная структура, отражающая доминирующие процессы вертикальной мобильности. В обнародованных в 2008 году планах правительства обозначен ориентир: к 2020 году средний класс должен составлять не менее 70% населения - показатель, характерный для наиболее развитых стран Запада. До кризиса эта страта, по разным оценкам, не превышала трети населения, следовательно, для достижения цели требуется резкий рост восходящей мобильности. А так как значительной части индивидов, обладающих рядом существенных признаков среднего класса, для полноценного вхождения в эту страту не хватает уровня дохода, достижение поставленной цели требует существенного роста доходов населения.

О связи между социальным государством и массовым средним классом говорит опыт западных стран, чья социальная структура приобрела свою эллиптоидную форму во второй половине ХХ века - период расцвета социального государства. Эффект роста средних слоев раскрывается при анализе структуры расходов в этих странах с учетом прямых и косвенных эффектов от госвложений, а также иной, влияющей на уровень благосостояния деятельности государства.

Во-первых, государство адекватно оплачивало труд работников бюджетной сферы: в странах, где наемный труд демонстрирует способность к самоорганизации и солидарности, где существует реальная политическая конкуренция и при этом достигнут общественный консенсус в отношении ценности социально-политической стабильности, необоснованное занижение оплаты труда работников госсектора невозможно. Позитивных изменений в оплате труда работников частного сектора государство добивалось регулированием минимальной заработной платы и расширением прав наемных работников. Во-вторых, государство взяло под особый контроль отрасли, имеющие стратегическое значение для экономики и общества. С помощью различных инструментов (полной или частичной национализации, антимонопольных мер, влияния на решения экспортирующих отраслей, планирования госинвестиций) решались задачи достижения условий макроэкономического оптимума; содержания непривлекательных для бизнеса, но необходимых низкорентабельных или капиталоемких секторов; межотраслевого перераспределения ресурсов; проведения целенаправленной региональной политики; стимулирования инвестиционной деятельности в области НИОКР и т.д. Все это прямо или опосредованно влияло на экономическое развитие и, соответственно, возможности восходящей мобильности. В-третьих, государство экстенсивно развивало социальные сектора, что оказывало динамический эффект на сопряженные с ними производительные отрасли. Таким образом, госрасходы на социальную сферу поддерживали занятость и адекватную оплату труда квалифицированного персонала как непосредственно в социальной сфере, так и в отраслях, обеспечивающих ее функционирование. Кроме того, адекватно финансируемые социальные сектора и, прежде всего, система образования, делали свой вклад в конкурентоспособность национальной экономики с очевидными последствиями для дальнейшей генерации социальных и экономических условий для восходящей мобильности. В-четвертых, государство содействовало росту экономики и сопутствующей восходящей мобильности расширением платежеспособного спроса за счет трансфертов малообеспеченным домохозяйствам. И, наконец, государство принимало на себя полностью или в значительной степени бремя оплаты приемлемых по качеству услуг социального сектора, а также вполне достойного содержания пенсионеров и инвалидов. Таким образом, социальное государство влияло на благосостояние граждан и, соответственно, на формирование социальной структуры путем вмешательства в различные сферы.

С учетом этих соображений рассмотрим перспективы массовой восходящей мобильности в России. Касаясь объема бюджетных ассигнований, выделяемых на социальную сферу, заметим, что их доля и до кризиса была весьма далека от той, что расходуется развитыми странами, в том числе и с учетом приоритетных национальных проектов. Есть основания утверждать, что не станет источником весомых вливаний и ныне преобразованный Стабфонд, поскольку в условиях кризиса порядок аккумулирования и использования средств Резервного фонда и Фонда будущих поколений не позволит направлять значительные средства в социальную сферу. Следовательно, реального поворота в сторону социального государства, принимающего на себя значительную долю социальных расходов и создающего условия для приемлемо оплачиваемой занятости населения в высокотехнологичных отраслях, пока, похоже, не предвидится.

В этих условиях особую роль играют перераспределительные механизмы. Однако в Бюджетном послании 2007 года была подчеркнута нецелесообразность каких-либо существенных изменений в порядке налогообложения доходов физических лиц в долгосрочной перспективе, Бюджетное послание 2009 г. также не содержит предложений относительно изменений порядка налогообложения. Между тем, анализ зарубежного опыта позволил автору произвести расчет налоговой прогрессии, приносящей выигрыш не только абсолютному большинству российских граждан, но и абсолютному большинству предпринимателей и высокооплачиваемых наемных работников, при этом показано, что с ее введением дополнительно решается проблема уклонения от налогов. Что же касается контраргумента - перспективы недобора налогов из-за уклонения представителей верхних децилей, то словами Л.Эрхарда придется сказать: если государство спасует в этой области, можно распрощаться с социальным государством.

Другим барьером на пути становления массового среднего класса является отсутствие адекватной антимонопольной политики, что говорит о том, что реального размежевания крупного капитала и власти пока не происходит. Когда у общества нет ни интенций, ни навыков осуществления демократического контроля, невозможно соотнести реальные социальные вложения бизнеса и преференции, полученные им от государства. В этой ситуации странно было бы ожидать проявлений со стороны бизнеса настоящей социальной ответственности, притом, что возможности влиять на доходы населения у него очень существенны.

Так, подконтрольные крупному бизнесу инфраструктурные отрасли определяют рентабельность российской экономики и делают убыточным и неконкурентоспособным задыхающийся от растущих тарифов и дорогих кредитов несырьевой сектор - с очевидными последствиями для занятого в нем населения. Благодаря отказу от прогрессивной шкалы и налога на наследство, крупный капитал облегчил для себя бремя наполнения бюджета, тем самым предопределив низкий уровень доходов бюджетников и консервацию серьезного недофинансирования социальной сферы. В силу этого бремя оплаты услуг образования, здравоохранения и иных социальных расходов все более перекладывается на население. Следует учитывать и влияние крупного бизнеса на расходы населения: инфраструктурные отрасли влияют на расходы населения через повышение цен на потребительские товары и услуги, связанное с ростом издержек на топливо, высокие проценты по кредитам, торговые наценки и т.д. Нужно иметь в виду и ослабление законодательства, касающегося охраны труда и окружающей среды, позволяющее бизнесу все больше экстернализовать издержки.

Таким образом, в России фундаментальный социальный компромисс, необходимый для становления действительно социального государства, отнюдь не достигнут. Население не обладает той степенью самосознания и самоорганизации, которая позволяла бы оказывать давление на государство, а через него - на крупный бизнес, принуждая последний действовать не узкокорыстно, а в соответствии с долгосрочными интересами большинства граждан. Нет сегодня и факторов глобального характера, аналогичных тем, что в 30-х годах ХХ века стали действенным средством от социального эгоизма у западной политико-экономической элиты.

Создание прочной экономической основы для социального государства требует выравнивания жизненных шансов, в том числе возможности получения качественного высшего образования представителями всех социальных групп, в чем все более утверждается развитый мир, стоящий перед проблемой демографического дисбаланса. Перед Россией же с ее минимальной представленностью на самых перспективных мировых рынках и все большим превращением в нетто-импортера высокотехнологичной продукции стоит гораздо более сложная задача - удержаться от скатывания на периферию мирового развития.

Оценить политику государства в сфере образования возможно, лишь соотнося реализуемые меры и их последствия с глобальными вызовами. Двадцать лет назад вызов состоял в экономическом отставании, угрожающем способности поддерживать статус сверхдержавы. С целью его преодоления было предпринято радикальное общественное переустройство, затронувшее и систему образования. Нововведения в виде вариативности образования; устранения ограничений на получение второго высшего образования; отмены требований идеологического характера к получающим определенные профессии; легитимации негосударственных учебных заведений; платности образования и т.д. отвечали задачам момента. Новая экономическая реальность нуждалась в массе специалистов, ранее либо не востребовавшихся, либо востребовавшихся в радикально меньших масштабах и с более узкими функциями. Множество людей получило возможность скорректировать профессию согласно призванию и способностям, а также требованиям рынка труда. Научно-педагогическое сообщество получило широкие возможности для профессиональной реализации - как с точки зрения занятости, так и творчества. Связанная со знаниями сфера обрела перспективу превращения в мощную отрасль экономики. И, наконец, возник рынок образовательных услуг, расширяющий возможности выбора образовательных учреждений.

Однако, будучи наложены на реальную ситуацию 1990-х годов со значительным снижением платежеспособности населения и катастрофическим недофинансированием системы образования, институциональные изменения, как будто открывавшие новые возможности, породили новые проблемы. Прежде всего - усиление имущественных ограничений в доступе к качественному высшему образованию, которое в значительной степени стало платным, причем серьезных затрат требует само поступление в вуз - как в силу вузовской коррупции, так и в силу резкого разрыва между школьными и вузовскими требованиями. Для жителей отдаленных регионов это усугубляется ростом транспортных тарифов и стоимости жизни в образовательных центрах. Другой проблемой стало резкое снижение качества и даже профанация образования, девальвация вузовского диплома.

Наши данные недвусмысленно говорят о том, что на этапе поступления в хорошие вузы в значительной степени реализуется формула «связи + большие деньги - знания», то есть, возможность обучаться связана не столько с интеллектуальной и личностной конкурентоспособностью молодого человека, сколько со способностью его семьи либо открыто оплатить поступление в вуз, либо использовать коррупционные механизмы поступления. Отрицательный отбор происходит и при переходе на вторую ступень: попасть в магистратуру легче наиболее обеспеченным студентам, притом, что они гораздо реже посещают занятия и дополнительно самообразовываются в рамках избранной специальности.

Уже такой перверсивный эффект первого этапа модернизации образования, как нарастание имущественных ограничений, говорит о движении России в направлении, обратном от решения стоящей перед ней сверхзадачи. На Западе осознание экономической функции образования (воспроизводство кадров для конкурентоспособной национальной экономики) привело к внедрению системы мер, минимизирующих влияние на доступ к образованию наследуемых ресурсов. В главной роли выступает государство: и как основной источник финансирования, и как разработчик правил игры, нацеленных на создание конкуренции способностей. Этим же решается и вопрос снятия связанных с несправедливыми ограничениями социальной мобильности социальных напряжений, то есть, образование исполняет свою социальную функцию. В России же государство самоустранилось как от обязанности полноценно финансировать сферу образования, так и от выработки адекватных механизмов выравнивания шансов: на фоне роста платности образования финансовые инструменты, открывающие доступ к образованию и возможность полноценно учиться выходцам из малообеспеченных семей (образовательные кредиты, адекватные стипендии и т.п.), практически не развиты.

Устранить препятствия на пути талантов из малообеспеченных семей и отдаленных поселений в виде вузовской коррупции и непосильных расходов на поездку на вступительные экзамены был призван переход к ЕГЭ. Ответом же на упреки в нивелирующем таланты характере ЕГЭ должно было стать расширение и упорядочение олимпиад школьников. Наблюдение за первым опытом тотального перехода к ЕГЭ (2009 г.) позволяет сделать вывод о том, что коррупция далеко не побеждена, хотя, возможно, и несколько ограничена в масштабах. Не решается и важнейшая проблема возможности проживания в столицах малообеспеченных студентов из провинции, притом, что доведение размера стипендии до прожиточного минимума требовало суммы всего в 1% от дополнительных доходов федерального бюджета. Таким образом, в современной России наблюдается непонимание прямой связи между «экономикой знаний» и «социальным государством», экономической эффективностью и социальной справедливостью.

Перспективы устойчивого развития, обеспечивающего социальное государство финансовыми ресурсами, зависят от места страны в глобальной экономике, причастности к передовым отраслям, готовности к созданию и восприятию инноваций. Одним из пока сохраняющихся конкурентных преимуществ России является, согласно отчету ВЭФ, наличие возможностей в области исследований и развития, а также довольно значительный человеческий капитал, что, собственно, и не позволяет поставить Россию на еще более низкие места в рейтингах, поскольку, по мнению авторов отчета, именно это несколько компенсируют серьезные слабости ее государственных институтов. В то же время наши исследования говорят как о явной невостребованности выпускников вузов, связанных с точными и естественными науками, так и о кадровом голоде высокотехнологичных отраслей. Изучение поведения выпускников вузов на рынке труда позволило оценить интенсивность трудовой мобильности, выявить мотивы ее совершения и связанные с ними ценностные доминанты.

Анализ данных говорит о наличии четырех моделей поведения выпускников вузов в сфере труда: 1) инерционной, когда индивид работает в рамках полученной в вузе профессии и не меняет место работы; 2) инерционно-мобильной, когда индивид меняет место работы, оставаясь в рамках исходной профессиональной направленности; 3) мобильно-инерционной, когда индивид меняет профессию при дальнейшей склонности к стабильности места работы; 4) мобильной, когда индивид меняет профессии и места работы. Выбор модели в значительной степени обусловлен рыночной востребованностью полученной в вузе специальности, а также связанными с трудом ценностными доминантами, которые можно разделить на: 1) акцентуацию на карьере; 2) акцентуацию на содержании труда; 3) акцентуацию на оплате труда 4) акцентуацию на общественной полезности труда. Согласно нашим данным, за 90-е годы почти вдвое снизилось число выпускников вузов, нацеленных на содержание труда, и наполовину выросло число интересующихся исключительно оплатой. В итоге: около половины руководствуются уровнем оплаты труда, по 20% - содержанием работы и карьерными перспективами, одна десятая - общественной полезностью профессии.

Данные говорят о высоком уровне трудовой мобильности, причем в каждом третьем случае происходит радикальная смена профессии. На самом деле уровень перепрофилирования еще выше, так как многие респонденты необоснованно связывают нынешнюю работу с полученным образованием. Масштаб перепрофилирования значимо коррелирует с полученной специальностью. Среди окончивших вуз по специальности юриспруденция, строительство, экономика, финансы и т.п. доля тех, чья нынешняя работа не имеет абсолютно никакого отношения к вузовской специальности, составляет 11%-23%. В тех же специальностях, что как раз и создают долгосрочную конкурентоспособность национальной экономики (математика, физика, химия, электроника, приборостроение и т.п.) - более 40%. Такой высокий уровень перепрофилирования объясняется их невостребованностью: варианты ответов «работа по вузовской специальности есть, но за нее плохо платят», либо «работы для специалистов данного профиля нет вообще, они не нужны» выбрали 80,0% химиков, 75% математиков и физиков; 66% биологов, биотехнологов, физиологов; 47,0% специалистов в области электро- и радиотехники, электроники, приборостроения и связи; 42,6% инженеров машиностроительных отраслей и т.д.

Легкость перепрофилирования связана с тем, что работа в секторах, куда в основном переходят указанные специалисты (торговля, сервис, финансы и т.п.), не требует наличия сложных специализированных знаний - почти 40% респондентов полагают излишним высшее образование для выполнения своих нынешних функций. Требование же высшего образования со стороны работодателей в более чем половине случаев респонденты объясняют символическим характером вузовского диплома, а вовсе не тем, что исполнение профессиональных обязанностей требует специальных знаний вузовского уровня сложности.

Совершаемые на рынке труда перемещения приносят дипломированным специалистам искомый результат: большинство добивается повышения оплаты труда и социального престижа, ибо для абсолютного большинства молодых людей сегодня престиж профессии определяется уровнем дохода, который она приносит.

Таким образом, массовое перепрофилирование специалистов, чьи профессии имеют непосредственное отношение к экономике знаний, обусловлено колоссальной межотраслевой дифференциацией в оплате труда не в пользу научно-производственных отраслей. Причина - в сложившихся за годы реформ ценовых диспропорциях, делающих наиболее высокотехнологичные отрасли наименее рентабельными. Сложившиеся диспропорции вынуждают предприятия обрабатывающего сектора увеличивать потребление дешевых и сокращать использование дорогих ресурсов, в том числе более качественной и дорогой рабочей силы. В этих условиях предприятия осуществляют т.н. регрессионные инновации, при которых инвестиции вкладываются не в передовое оборудование, а в подержанные и упрощенные новые активы. Цена выживания - проблематичность, если не невозможность возвращения в прежнюю высокотехнологическую нишу с соответствующими последствиями для востребованности высококвалифицированных специалистов.

Экономический рост не изменил тенденцию к технологической примитивизации. Не произошло качественных изменений и в структуре промышленности: практически не было роста в производстве технологического оборудования, в производстве оборудования для других секторов экономики в лучшем случае имела место стагнация, а чаще - дальнейшее снижение объемов. Прежде всего это касается станкостроения и приборостроения, обеспечивающих технологический уровень промышленности в целом. При сложившейся структуре экономического роста переход к экономике знаний весьма проблематичен, так как исчезает субъект - потребитель научно-технологических инноваций.

Другой проблемой, сказывающейся на возможностях материального стимулирования квалифицированных специалистов в высокотехнологичных отраслях, является стремление лиц, контролирующих предприятия, к быстрому извлечению из подконтрольных активов своей ренты вопреки интересам развития предприятий. Подобная практика обусловлена сохраняющейся нестабильностью прав собственности, да и правил игры в целом. В привилегированных отраслях (ТЭК, инфраструктурные отрасли) инсайдерская рента в значительной степени извлекается за счет сверхприбыли, обусловленной монопольным положением, контролем над уникальными активами и т.п. В отраслях - жертвах ценового диспаритета подобных возможностей нет, соответственно, инсайдерская рента извлекается в значительной степени за счет фонда оплаты труда.

Не работает на привлечение высококвалифицированного персонала и такой важный стимул как конкуренция: в условиях коррупции и криминализированности общества борьба с конкурентами внеэкономическими способами обходится дешевле, чем требующие крупных инвестиций инновации.

Возникает порочный круг: отсутствие в институциональном контексте действенных стимулов к инновационной деятельности в высокотехнологичных отраслях приводит к невостребованности соответствующих специалистов, что, в свою очередь, негативно воздействует на институты подготовки кадров. Развернуть ситуацию способно государство, располагающее арсеналом средств для преодоления структурных диспропорций, обеспечения стабильности прав собственности, превращения хозяйственной среды в подлинно конкурентную. Возникни потребность в специалистах, способных создавать и применять новое научно-технологическое знание, - потребуется и соответствующее образование, и действительно талантливые абитуриенты, для обеспечения доступа которых в хорошие вузы не требуется изобретать никакого колеса.

Таким образом, применительно к нынешней России социальная функция государства должна заключаться не только в выравнивании образовательных шансов индивидов, но, прежде всего, в выравнивании условий функционирования отраслей экономики, с тем, чтобы обеспечить привлекательность для рабочей силы тех из них, которые только и могут обеспечить стране устойчивое развитие.

Заключение диссертации представляет основные выводы исследования.

Анализ социально-экономической политики государства и межстрановые сопоставления позволяют сделать вывод о том, что в России социальное государство пока остается скорее декларативной конституционной нормой, нежели реальностью. Среди логичных следствий такого положения невыполнение институтом образования своей экономической и социальной функции, отсутствие стимулов к инновационной деятельности в наукоемком производстве и, в силу этого, недоиспользование имеющегося кадрового потенциала, его перепрофилирование и депрофессионализация. Итогом становятся сомнительные перспективы становления экономики знаний - единственной гарантии устойчивого развития, обеспечивающего высокий уровень благосостояния населения.

Случилось так потому, что в отличие от западного, российское общество оказалось не способным к созданию социально-политической системы с реальной политической конкуренцией и демократическим контролем общества за властью. В отсутствие факторов, вынуждающих государство реагировать на представления большинства о приоритетах общественного развития, оно освободило себя от обязанности развивать социальную сферу, защищать, выдерживая испытания глобализацией, рабочие места для квалифицированного труда, создавать среду, в которой ценностью является сумма знаний и навыков, а не связи в бюрократическом и криминальном мире.

Теперь, уже на новом историческом витке, с иными ресурсами и представлениями, кризис возвращает общество и властные институты к вопросу о выборе адекватной модели социально-экономического развития и возможностях ее реализации. Проблема в том, что в силу положительной обратной связи, усиливающей факторы, обусловившие изначальный выбор модели, имеет место тенденция к воспроизводству однажды выбранной модели, делающая переход из селективной модели в более универсальную весьма проблематичным, притом, что последняя демонстрирует лучшие возможности как для преодоления бедности, так и для достижения глобальной конкурентоспособности. Тем не менее, опыт социальных государств, приступавших к решительному социально-экономическому переустройству в условиях экономического и социального неблагополучия, свидетельствует о том, что при наличии общественного консенсуса относительно необходимости преодоления пагубных для страны дисфункций, возможно строительство социального государства, способного в короткие сроки дать позитивный социальный и экономический эффект и при неблагоприятных стартовых условиях.

Сегодня, судя по недостаточной социальной ответственности бизнеса, необходимой степени консолидации нет. Однако не исключено, что кризис заставит часть российской политико-экономической элиты осознать общность интересов с большинством населения и необходимость заняться внутренним развитием, включая создание полноценного социального государства. Предложенная автором диссертации система необходимых для этого мер в соответствии с принятым концептуальным подходом затрагивает бюджетно-налоговую и кредитно-финансовую сферы, антимонопольное регулирование, промышленную политику.

ОСНОВНЫЕ ПОЛОЖЕНИЯ ДИССЕРТАЦИИ ОТРАЖЕНЫ В СЛЕДУЮЩИХ ПУБЛИКАЦИЯХ

Монографии:

1. Институциональные проблемы становления социального государства в России. М. М-Студио. 2009 - 11 п.л.

Главы в монографиях:

1. Российский средний класс в глобализирующемся мире// Россия в глобализирующемся мире. - М. Наука. 2004. (в соавт. с Авраамовой Е.М., Логиновым Д.М) - 1,0 п.л.

2. Российский средний класс: перспективы расширения // Качество жизни населения. Россия 2015. - М. Наука. 2005 (в соавт. с Авраамовой Е.М., Вершинской О.Н. и др.) - 0,9 п.л.

3. Конкурентные позиции российского среднего класса в глобализирующемся мире// Россия в глобализирующемся мире. Стратегия конкурентоспособности. -М. Наука. 2005 (в соавт.с Авраамовой Е.М.) - 0,9 п.л.

4. Социальная мобильность выпускников вузов// Социальная дифференциация высшего образования/ Под ред. С.В.Шишкина. - М.: НИСП. 2005 (в соавт. с Аврамовой Е.М., Логиновым Д.М.) - 3,0 п.л.

5. Проблемы социального обеспечения населения в контексте глобализации// Россия в глобализирующемся мире: социальные аспекты/ Под ред. А.Ю.Шевякова. - Тверь: Издательство Тверского государственного университета. 2006 - 0,5 п.л.

3. Глобальные вызовы и реформа образования: проблемы соответствия//

Социальные проблемы в контексте национальных проектов/ Под ред. А.Ю. Шевякова. - М. ИСЭПН РАН. 2007 (в соавт. с Верпаховской Ю.Б.) - 0,9 п.л.

4. Перспективы формирования образовательных стратегий домохозяйств в условиях модернизации системы высшего профессионального образования//Образовательные ресурсы домохозяйств/ Под ред. Е.М.Авраамовой. - М.: М-Студио.2008 - 0,8 п.л.

5. Социальное государство как генератор массовой восходящей мобильности// Вертикальная мобильность российского общества: 2000-е годы/ Под ред. Е.М.Авраамовой. - М.:М-Студио. 2008 - 1,0 п.л.

Статьи в журналах, рекомендованных ВАК

1. Средний класс в современном обществе //Общество и экономика. 1996. №6. - 1,0 п.л.

2. Адаптация и перемена статуса: вниз по лестнице, ведущей вверх// Народонаселение. 1998. №2 (в соавт. с Авраамовой Е.М.) - 0,3 п.л.

3. Идейный фон становления российского среднего класса// Общественные науки и современность. 1999. №1. - 0,5 п.л.

4. Российский средний класс: идейный контекст становления// Общественные науки и современность. 2002. №1 - 0,8 п.л.

5. Статусная несовместимость и перспективы социальной мобильности// Народонаселение. 2003. № 4 - 0,7 п.л.

6. Современное высшее образование и перспективы вертикальной мобильности// Общественные науки и современность. 2004. № 6 (в соавт. с Авраамовой Е.М., Логиновым Д.М.) - 0,7 п.л.

7. Образование: доступность или качество - последствия выбора из альтернативы // Знание. Понимание. Умение. 2005. №2. - 1,1 п.л.

8. Экономика образования и экономическая политика государства// Экономика образования. 2006. №3 - 0,8 п.л.

9. Проблемы модернизации образования - в структуре российской экономики// Высшее образование в России. 2006. №5 - 0,8 п.л.

10. Институциональный контекст экономики знаний// Актуальные проблемы Европы. 2007. №2 - 0,9 п.л.

11. Мотивы выбора образовательных стратегий на новом этапе реформы высшей школы // Высшее образование. 2008. №9 - 0,4 п.л.

12. К оценке российского крупнокорпоративного бизнеса как субъекта социальной политики//Российский экономический журнал. 2008.№ 11- 0,6 п.л.

Другие публикации

1. Процессы социальной стратификации и социальной интеграции. Проблемы формирования «среднего класса»// Россия: проблемы социальной адаптации. -М.: ИСЭПН РАН. 1996 - 2,0 п.л.

2. Российский средний класс в глобальном контексте// Россия в центро-периферическом мироустройстве. - М. Московское представительство Фонда Ф.Эберта. 2003 - 0,4 п.л.

3. Новые поколения россиян на рынке образования и труда: с кем войдем в глобальную экономику?// Социальные аспекты экономических реформ. - М. ИЭ РАН. 2005 - 0,5 п.л.

4. Молодые россияне в сфере образования и труда и глобальные вызовы// Молодежь и будущая Россия. Материалы Второй всероссийской научно-практической конференции. - М.: ИНИОН РАН. 2006 - 0,6 п.л.

5. Станет ли поколение «пепси» поколением «next»?// Человеческий потенциал модернизации России. Стратегия опережающего развития - 2006. - М. URSS. 2006 - 0,3 п.л.

6. Социально-политические и культурные основы экономической эффективности// Социальная справедливость и экономическая эффективность: Опыт, проблемы, теория. Материалы научной конференции. - М.: ЛЕНАНД, 2007. 0,3 п.л.

7. Цели развития тысячелетия. Актуальность для республики Адыгея// Доклад о развитии человеческого потенциала в Российской Федерации за 2006-2007 гг. - М. Весь Мир. 2007 - 0,8 п.л.

8. Социально-культурный контекст становления молодежных генераций и перспективы инновационного развития// Россия: приоритетные национальные проекты - инновации - молодежь. Материалы Всероссийской научно-практической конференции (в соавт. с Верпаховской Ю.Б.) - М. ИНИОН РАН. 2006 - 0,3 п.л.

9. Высшее образование молодых россиян как ресурс экономики знаний// Развитие систем высшего образования в обществе знания: тенденции, перспективы, прогнозы. Тезисы I Международной научно-практической конференции. - М. СГА. 2006 - 0,4 п.л.

10. Модернизация образования и перспективы конкурентоспособности страны// Инновационное обновление социального сектора России: перспективы и последствия. Материалы XIV Кондратьевских чтений. М. МФК.2006 - 0,4 п.л.

11. Современные тенденции на рынках образования и труда: проблема кадров для экономики знаний// Россия: Тенденции и перспективы развития. Ежегодник. Вып. 2. - М., 2007 - 0,6 п.л.