Еще раз о евразийстве: культурно-стратегические акценты

Размещено на http://www.allbest.ru/

1

ЕЩЁ РАЗ О ЕВРАЗИЙСТВЕ: КУЛЬТУРНО-СТРАТЕГИЧЕСКИЕ АКЦЕНТЫ

Шульга М.А.

Ключевые слова: евразийство и ориентализм, культурная автаркия и культурная гегемония, евразийская идея, многополярный мир и одно - (или уни -)полярный мир, евразийство и универсализм.

Keywords: Eurasianism and Orientalism, Cultural Autarky and Cultural Hegemony, Eurasian idea, Multipolar world and Unipolar world, Eurasianism and Universalism.

Формирование отношения к евразийству как к некоему средоточию «диктаторских ценностей», находящихся в антагонизме и к «базовым цивилизационным ценностям», и к «общечеловеческим ценностям Европы» в официальном украинском дискурсе определено в качестве одной из составляющей исторического образования и, шире, - национально-патриотического воспитания детей и молодежи Дословно: «Учитель должен доказать ученикам, что благодаря базовым цивилизационным ценностям удалось разграничить мир диктаторских ценностей евразийства и общечеловеческих ценностей Европы» [см.: 15]. [см.: 15]. Указанное толкование евразийства вполне укладывается в логику ориентализма как логику «использования культурной силы» для установления и поддержания гегемонии европейских (и, шире, - западных) представлений о Востоке Суть «гегемонии западной культуры по отношению ко всей мировой культуре» раскрыта в свое время Антонио Грамши [см.: 10, с. 133]. Им же разработана и концепция гегемонии как «аппарата духовного и морального руководства» людьми [см.: 9, с. 212, 216, 241, 244, 246]. [20, с. 16, 18, 58], противостояние которой, если вспомнить Эдварда Саида, не ограничивается лишь просветительской работой, но и не исключает ее. То есть, с одной стороны, западные «репрезентации Востока», по заключению Э. Саида, - это не просто вымыслы о Востоке, которые развеются в тот же миг, как о них будет сказана правда. Это - результат деятельности «созданного усилиями многих людей корпуса теории и практики, в который вложены значительные материальные инвестиции» [20, с. 17]. Но, с другой стороны, анализ этих репрезентаций заключается не столько в указании их правильности как соответствия оригиналу, сколько в раскрытии особенностей «стиля, речевых оборотов, нарративных приемов», которые и образуют отличительную черту ориентализма как особой «корпоративной институции», созданной Западом для того, чтобы узаконивая определенные взгляды на Восток, «контролировать, подчинять или даже инкорпорировать мир, который явно есть другим (или альтернативным, или новым)» [20, с. 25].

Соответственно, анализируя клише «евразийство = мир диктаторских ценностей», важно не только раскрыть содержание самих этих ценностей, но и уяснить, на каких основаниях представителями ориентализма как «множества общественно-экономических и политических институций», накладывающих определенные ограничения на «все, что может быть сказано о Востоке» [20, с. 14, 17], они классифицированы как «диктаторские». Иными словами, если сосредоточиться исключительно на культурно-стратегических аспектах противостояния ориентализму, то есть не касаться вопроса важности создания равноценной ориентализму по эффективности и соразмерной ему же по материальным инвестициям «корпоративной институции», то получаем важность уяснения тех содержательных моментов евразийства, акцентирование которых как «других (или альтернативных, или новых)» и должно осуществляться соответствующим «корпусом теории и практики» «Мягкая сила» должна иметь свой четко определенный объект своего приложения, отсутствие которого грозит ей «размягчением». .

Напомним, что, согласно Э. Саиду, цель ориентализма - управление Востоком путем такой его репрезентации (словесно-интерпретационной и не только), которая выгодна Западу. А поскольку Западу выгодно иметь дело с тем Востоком, который он сам для себя описывает (ведь это позволяет Западу на основании приписываемых Востоку негативных коннотаций обосновывать свое превосходство над Востоком и, далее, свое доминирование, а также свое господство над ним за счет превращения его в свое «привилегированное поле действий»), то задача приверженцев евразийства заключается не в том, чтобы убедить Запад в отсутствии у евразийства им же (Западом) приписанных ему (евразийству) «диктаторских ценностей». Попытки такого убеждения, по выводу того же Э. Саида, изначально будут обречены на неудачу, потому как стоит ориенталу лишь открыть рот, он тут же будет назван «агитатором, желающим создавать трудности» и «оскорбляющим западные демократии» [20, с. 49, 144].

Культурная автаркия и культурная гегемония

Задача состоит в том, чтобы сформулировать цель евразийства О евразийстве речь тут идет с учетом констатированной в свое время Вадимом Цымбурским омонимии термина «Евразия» [см.: 25, с. 422]. А именно: с одной стороны, это название континента в целом или Евразия как «храмина континента» [см.: 18, с. 296]. С другой, - это название особенного пространства, - России-Евразии, которое является центром этой «храмины», очерченным «системой степи» [18, с. 339]. Единство приведенных определений «Евразии» воплощено в следующей геополитической формуле. А именно: «... объединить всю Евразию могло только государство, овладевшее всей системой степи» [22, c. 215]. В какой-то мере, не столь важно, какая именно Евразия здесь имеется в виду - «храмина континента» или «Россия-Евразия», ведь по желанию и, учитывая определенную историческую конъюнктуру, можно принять как первое, так и второе значение этого термина. В первом случае, поглощая пространство «системы степи», Россия-Евразия стремится консолидировать вокруг себя континент Евразию. Во втором - отходя за линию, тянущуюся «от Карпат до Хингана» и, сосредотачиваясь на освоении и благоустройстве собственных внутренних пространств, Россия-Евразия сохраняет себя в качестве центра «храмины континента», - «континентальной территории, равноудаленной как от Атлантического океана и Средиземного моря, так и от Тихого океана и Индийского» (П. Милюков [16, c . 69]), - ожидая лучших времен для развития этой «храмины» под своим началом. Не обусловлен ли тезис Збигнева Бжезинского о целесообразности создания конфедеративной России, прилегающей на западе к трансатлантической Европе, а своим востоком отходящей китайской сфере влияния [См.: 3, с. 117, 202, 209], среди всего прочего, и пониманием того, что, до тех пор, пока существует Россия в виде центра «храмины континента», сохраняется и возможность консолидация этой «храмины» вокруг России? Ведь: «Устраните этот центр - и все остальные его части, вся эта система материковых окраин (Европа, Передняя Азия, Иран, Индия, Индокитай, Китай, Япония) превращается как бы в “рассыпанную храмину”» [18, с. 296]. не только лишь как экономического проекта, но и как культурной и, возможно, культурно-образовательной программы, предполагающей, что используемая в ее рамках «культурная сила» не будет, как это предусмотрено в ориентализме, силой культурного превосходства одного из участников евразийского проекта. Если обратиться к текстам основателей евразийства, то, скажем, у Николая Трубецкого, указанная «культурная сила» тождественна не культурной гегемонии России-Евразии, но ее культурной автаркии. Эта, на первый взгляд, парадоксальность (где же «диктаторские ценности»?!) заслуживает боле детального рассмотрения.

Согласно Н. Трубецкому, именно изменение культуры является наиболее важным программным пунктом евразийства, изменение же политического строя или политических идей без изменения культуры следует отбросить как несущественное и нецелесообразное [22, c. 352]. Поэтому евразийство синонимично поиску «самодовлеющего» культурного контекста для реформирования политического строя и выработки политических идеологий, контекста, который бы учитывал не только географическую или хозяйственную, но и этнопсихологическую особенность России-Евразии в качестве особого мира.

Первым шагом в этом направлении, как следует из рассуждений Н. Трубецкого, следует считать отмежевание от ценностей европейской культуры в вопросах евразийского культурного строительства. Это диктуется тем, что европейская культура, во-первых, является продуктом истории только одной, - а именно, романо-германской, - этнической группы [22, c. 59]. И, во-вторых, - базируется на эгоцентричных установке и оценке, - «то, что похоже на нас является лучшим и совершенным чем то, что на нас не похоже» Фактически Н. Трубецкой задолго до Э. Саида указал на главный отличительный тезис ориентализма: «культура современных романогерманцев совершеннее всех прочих культур», а потому «то, что похоже на нас лучше и совершенней всего, что на нас не похоже» [22, с. 81, 82]. Поэтому, пишет Э. Саид, не быть ориенталистом, прежде всего, означает «не пытаться упорно повторять, что “наша” культура или страна - номер один» [19, с. 467]. [22, с. 64, 81]. Последнее предусматривает отнесение тех народов, которые по своей культуре и психологии являются наиболее отличными от современных романо-германцев, к классу «дикарей», «малокультурных» или «первобытных народов». Культурное творчество этих народов воспринимается сквозь призму так называемого «оптического обмана» Э. Саид констатирует существование «ограниченного количества типичных инкапсуляций: путешествие, повествование, легенда, стереотип, полемическая конфронтация», образующих своеобразные линзы, с помощью которых Европа смотрит на Восток и которые «формируют речь, перцепцию и виды взаимодействий между Востоком и Западом» [20, с. 82]. , ограничивающего понимание представителя «не нашей» культуры восприятием лишь тех ее элементов, которые являются наиболее общими для обоих участников культурного контакта. Соответственно, во время встречи представителей максимально отличающихся между собой культур, они оба покажутся друг другу смешными, нелепыми, а потому - необходимо «дикими» [22, c. 71, 74-75].

«Оптический обман», считает Н. Трубецкой, присутствует в методологии европейской этнологии, антропологии и истории культуры, в виде двух аксиом, лежащих в основе их теоретических построений. Во-первых, это «чудовищное petitio principii» - «предвосхищение основания», - предполагающее наличие прогресса исключительно в истории самих романо-германцев, так как только в ней имеет место постепенное приближение к современному состоянию культуры, произвольно провозглашенному венцом совершенства Ориентализм, подмечает Э. Саид, «смотрит на Восток как на нечто, чье существование не разворачивается во времени и в пространстве, а сохраняется там фиксированным для потребностей Запада», потому что лишь «Запад - это тот, кто действует, а Восток - только лишь пассивный реагент» [20, с. 145]. [22, c. 78]. Во-вторых, это постулирование того, что история народов, культура которых максимально отличается от современной европейской культуры, считается оправданной постольку, поскольку они вступают на путь европеизации, демонстрируя как можно большую степень близости и сходства с теми или иными элементами романо-германской культуры, которая предлагается им в качестве некоего «общечеловеческого» мерила оценки, как их собственных достижений, так и их собственной истории. «... в этой истории все, что противоречит европейской культуре, представляется злом, показателем косности и отсталости; наивысшим моментом этой истории признается тот, в который совершился решительный поворот к Европе; в дальнейшем же ходе истории все, что бралось из Европы, считается прогрессом, а всякое отклонение от европейских норм - реакцией» Поэтому ориентализм, заключает Э. Саид, - это такое знание о Востоке, которое помещает все ориентальное «в класс, в суд, в тюрьму, или в учебник, для внимательного обследования, изучения, осуждения, исправления или управления» [20, с. 58]. [22, c. 94].

Перечисленным аксиомам Н. Трубецкой противопоставляет ряд положений, которые, по его мнению, подрывают веру в «универсальность и безотносительную ценность европейской культуры» и, как таковые, могут стать исходными в деле создания надлежащей «культурно-исторической базы» евразийства и достижения культурной автаркии. А именно: европейская культура не является ни чем-то особенным, ни культурой всего человечества, а лишь результатом творчества определенной этнографической группы народов, которые имели общую историю; только для этой определенной группы народов, которая ее и создала, европейская культура является чем-то обязательным; европейская культура не может быть более совершенной или же «высшей» по сравнению с любой другой культурой, созданной другой этнографической группой, потому как «высших или «низших» культур и народов нет, а есть только более или менее похожие друг на друга культуры и народы; полное, органическое усвоение романо-германской культуры (как и любой чужой культуры), то есть усвоение, которое делает творчество в ее духе наравне с народами, ее создавшими, возможно лишь при условии антропологического смешения с романо-германцами; без такого антропологического смешения возможен только суррогат полного усвоения культуры, при котором усваивается только «статика» культуры, но не ее «динамика», то есть народ, усвоив современное состояние европейской культуры, оказывается неспособным к дальнейшему ее развитию и каждую новую смену элементов этой культуры вынужден снова перенимать от романо-германцев; вследствие этого этот народ всегда будет «отставать» от романо-германцев, то есть усваивать и воспроизводить различные этапы их культурного развития всегда с некоторым опозданием, а потому окажется по отношению к природным европейцам в невыгодном и подчиненном положении. В конце концов: «Объявлять похожих на нас высшими, а непохожих низшими - произвольно, ненаучно, наивно, наконец, просто глупо» [22, с. 81-82].

Таким образом, европейская (и, шире, - западная) культура, по выводу Н. Трубецкого, изначально страдает первородным грехом того, что и будет впоследствии определено Э. Саидом как ориентализм. У Н. Трубецкого этот «первородный грех» суммирован тезисом: «Романогерманец считает высшим самого себя и все, что тождественно с ним, низшим - все, что отличается от него» [22, с. 90]. У Э. Саида - указанием на то, что «как культурный аппарат, ориентализм - это полная агрессия, активная деятельность, пренебрежительная оценка». Как таковой он не только «отражает европейское превосходство перед восточной отсталостью», но и закрепляет «неискоренимое различие между превосходящим Западом и низшим Востоком» [20, с. 18, 60, 266]

При этом ориентация на «универсальность и безотносительную ценность европейской культуры» не только обрекает проект евразийства на «культурное бессилие» перед «культурной силой» Запада. Учитывая, что евразийская этнопсихологическая стихия соткана двумя особенными, но комплементарными (дополняющими друг друга) элементами, - славянским и туранским («степь и оседлость» у Петра Савицкого), - указанная ориентация чревата «позиционным превосходством» (Э. Саид) одного из них по типу «позиционного превосходства» Запада над Востоком. Перефразируя П. Савицкого, - превосходством «тех экономических «европейцев», которыми могут стать земледельцы русской лесной и лесостепной полосы и население промышленное, где бы оно ни осуществляло свои занятия» как над «кочевником-монголом, киргизом, калмыком, которые не исчезнут и не смогут исчезнуть» в силу их проживания в областях «абсолютного» скотоводства. Так и над народами, практикующими трехполье и представляющими собой некий переход между первыми и вторыми [18, с. 336, 337].

Предотвращение этого своеобразного «внутреннего ориентализма» требует, поэтому, не просто указания на безосновательность «общеобязательности “законов мирового прогресса”», которая, на самом деле, скрывает «универсальность и безотносительную ценность европейской культуры». Но и уяснения иного, чем это предусмотрено Западом, механизма синтеза разнородных культурных элементов, культурно-хозяйственных укладов как иного, - не ориенталистского, - принципа их совместного бытия в рамках единого пространства. Установления такой формулы их сосуществования, когда бы отличие этих элементов друг от друга служило не аргументом в пользу гегемонии одного из них, так что: «С одной стороны стоят люди западного мира, а с другой - <…> ориенталы; первые (без какого-либо определенного порядка) - это люди рационально мыслящие, мирные, свободолюбивые, логичные, способные взращивать подлинные ценности, лишенные врожденной подозрительности; другие не имеют ни одного из этих признаков» [20, с. 70]. Но аргументом - в пользу значимости отличительных черт каждого для развития друг друга.

У Н. Трубецкого искомая формула определяется как «оправославление татарщины и туранизация византийской традиции» [22, c. 158]. Первая часть этой формулы обусловлена не только тем, что «напряженное горение религиозного чувства», облагородив татаро-монгольскую государственность, превратило ее в русскую. Но и неоспоримым соединением с Православием всех унаследованных Россией традиций, которые, в свою очередь, только за счет этого и могли стать собственно русскими. И Византийская культура изначально была для россиян неотделима от Православия, и церковно-славянская литературно-языковая традиция легла в основу русского литературного языка, потому что была церковной и православной.

Вторая часть указанной формулы - «туранизация византийской традиции», - обусловлена проникновением черт туранской психики в российское толкование Православия. Туранский же психологический тип характеризуется, прежде всего, существованием так называемой «подсознательной философской системы», которая является основой жизни и в которой неразрывно связаны между собой восприятие действительности, поступки, поведение и быт [22, c. 155]. Именно поэтому, однажды приняв определенное мировоззрение и превратив его в подсознательный закон понимания и поведения, носитель туранской психики на этом успокаивается и крепко держится за свое верование, поскольку достигает желаемых для себя устойчивого равновесия и ясной основы собственной жизни. Несмотря на своеобразное «мумифицирование» единожды воспринятых верований и взглядов, туранская психика в целом создает для нации определенные благоприятные условия развития, в частности - культурную устойчивость, культурно-историческую преемственность и экономию национальных сил [22, c. 155-156]. Позитив туранского психического типа, заключает Н. Трубецкой, заметен в допетровской Московской Руси, уклад жизни которой представлял собой своеобразное «бытовое исповедание», где государственная идеология, материальная культура, искусство и религия были нераздельными составляющими единой системы. Последняя в виде православия находилась в подсознании каждого и определяла собой жизнь, как всего национального целого, так и отдельного его представителя, была своеобразной рамкой душевной жизни россиян, но не предметом их сознательного теоретизирования [22, c. 157]. Несмотря на то, что Православие было воспринято русскими не от туранцев, а от Византии, и противопоставлялось в русском национальном сознании татарщине, именно отношение россиян к православной вере и та роль, которую эта вера играла в их жизни, во многом базировались именно на особенностях туранской психологии [22, c. 157].

Последнее, по мнению Н. Трубецкого, и объясняет тот факт, что «религиозное горение» Московской Руси не дало ни одной продуманной и детально детализированной богословской системы так же, как и турки, несмотря на свою большую набожность по сравнению с арабами, не дали ни одного выдающегося мусульманского богослова [22, c. 158]. Взамен Россия получила уже упоминавшееся «бытовое исповедание», предусматривавшее воплощение религиозных переживаний и идей не в изящных богословских трактатах, а в формах внешнего быта и культуры, во всем устройстве повседневной жизни в целом. «Именно в силу туранских черт своей психики древнерусский человек не умел отделять своей веры от своего быта, сознательно выделять из проявлений религии несущественные элементы, и именно поэтому он оказывался таким слабым богословом, когда встречался с греками» [22, c. 157].

С учетом выведенной формулы синтеза славянского и туранского элементов в стихии русской жизни, евразийство как проект государственного строительства не может и не должно опираться на разного рода «пан-измы», усиливающие центробежные силы путем подчеркивания односторонней связи, - по языковому, религиозному и иным подобным признакам, - того или иного элемента с каким-либо иным народом, проживающим за пределами России [22, c. 425]. Наиболее удачной формой выражения найденной формулы и будет, согласно Н. Трубецкому, евразийская идея, которая объединяет славянский и туранский свои элементы У П. Савицкого речь идет о четырех сельскохозяйственных зонах, располагающихся на территории и Евразии как Старого Света, и России как его «сердцевины», которая «… в обозримой потенции - не просто частица Старого Света, но некоторое уменьшенное воспроизведение его совокупности» [18, с. 339]. Первая - зона «европейского» земледелия; вторая - область степного земледелия (трехполье); третья - зона «абсолютного» скотоводства; четвертая - переходит в пустыню, в преодолении которой «возникает зона искусственного орошения» и на линии которой Россия соприкасается с субтропической зоной, подобно тому, как это делает любая страна-участница «океанического хозяйства» [18, с. 338-339]. По выводу П. Савицкого, лишь российскому народу интересны «задачи экономического воскрешения “древней Азии”» путем восстановления оросительной системы в провинциях «Персии, Афганского и Китайского, а также отчасти и русского Туркестана» [18, с. 338, 339]. Не потому ли «главным противником англосаксов на пути к мировому господству является русский народ»? [см. 5, с. 88]. не по какому-то частичному признаку, а на основании подкрепленной историческими аргументами констатации общности их исторической судьбы [22, c. 425]. Без широкой пропаганды этой идеи среди носителей обоих элементов, без превращения ее в их стойкое убеждение пространство России-Евразии (как и пространство Евразии в целом Как тут не вспомнить Збигнева Бжезинского, подчеркивающего важность сохранения геополитического плюрализма на карте Евразии для сохранения «глобального первенства Америки» [3, с. 198]. ) обречено на распад в качестве политического и экономического целого. Именно поэтому евразийская идея должна стать идеей-правительницей, то есть идеей, согласно которой должны быть организованы все стороны жизни России-Евразии, в том числе и ее государственность.

Относительно последней идея-правительница не означает неизбежности упрочения какой-то одной определенной политической формы: «Что же касается формы правления, то из того фактического положения, которое мы выше охарактеризовали как типичное для идеократического строя, со временем может развиться либо особого рода монархия, либо особого рода республика» [22, c. 416]. Указанная особенность означает, что любая политическая форма призвана обрести вид идеократии, то есть обеспечить такую организацию государственной власти, когда правящий класс состоит из людей, объединенных единым мировоззрением В этом контексте интересны рассуждения А. Грамши о «проблеме сохранения идеологического единства», причем сам термин «“идеология” берется именно в самом высоком его смысле, смысле мировоззрения» [см.: 10, с. 30]. . Именно последнее в сочетании с готовностью принести себя в жертву идее-правительнице является тем «селекционным признаком», на основании которого происходит отбор в правящую когорту [22, c. 439]. Элемент жертвования, содержанием которого являются постоянные мобилизованность и тяжелые нагрузки, обусловленные принадлежностью к «правящему отбору», необходим при этом для уравновешивания тех привилегия, которые неизбежно связаны с такой принадлежностью.

Отсюда следует, отмечает Н. Трубецкой, что идея-правительница должна быть такой, чтобы, во-первых, ради нее стоило жертвовать собой, а, во-вторых, чтобы жертва ради неё расценивалась всеми гражданами как морально ценный поступок [22, c. 439]. В соответствии с этими требованиями, содержанием идеи-правительницы не может быть ни благо отдельного класса или отдельного народа, - обоснование превосходства и преимущества одного класса или одного народа над остальными классами или народами невозможно, и обречено на неудачу, - ни благо человечества, жертвовать ради которого можно только из соображений «сохранения вида», а не из соображений нравственного долга [22, c. 440-441]. Искомым содержанием может быть только «особый мир», понятие которого находится между слишком конкретным понятием народа, с одной стороны, и слишком абстрактным понятием человечества, - с другой. «Совокупность народов, населяющих хозяйственно самодовлеющее (автаркическое) месторазвития и связанных друг с другом не расой, а общностью исторической судьбы, совместной работой над созданием одной и той же культуры или одного и того же государства, - вот то целое, которое отвечает вышеуказанному требованию» [22, c. 441] . Это целое не является биологической единицей, поскольку предполагает примат духовного, культурного родства и общности судьбы (социальных связей) над антропологическим родством (биологическими связями), а забота о нем не вредит остальным человеческим коллективам, потому что, во-первых, место его развития является автаркическим, и, во-вторых, указанная забота утверждает поддержку своеобразия, но не «эгоцентричных самоподъемов», каждого отдельного народа, входящего в это целое [22, c. 441-442].

Именно в идее-правительнице принято усматривать те самые «диктаторские ценности», которыми попрекают евразийство. Но почему так важно следование евразийской идее именно как идее-правительнице? Напомним, что евразийская идея, по выводу Н. Трубецкого, обеспечивает некий продуктивный синтез славянского и туранского культурных начал, представленных соответствующими хозяйственными укладами - земледельческим и кочевым Продуктивный - в том смысле, что обеспечивает их совместному (это непременное условие) сосуществованию автаркию как способность продемонстрировать иной способ взаимодействия культур, чем тот, который знает Запад и который предполагает радикальное исправление того, что Запад считает «абсолютно другим» для себя. Иными словами, продуктивный синтез предполагает использование различий в качестве ресурса для сотрудничества, а не конфронтации. Тем самым, евразийство дает ответ на вопрос, сформулированный Э. Саидом: «Можно ли считать понятие отличной культуры (или расы, или религии, или цивилизации) полезным, или же оно всегда оборачивается самовосхвалением (когда говорится о собственной культуре), либо враждебностью и агрессией (когда говорится о культуре “других”)?» [20, с. 421]. Иными словами: «… как опровергнуть представление о том, что отличие влечет за собой враждебность»? [19, с. 453]. Автаркия поэтому - это не столько несогласие с западным проектом мироустройства, сколько способность создать альтернативный ему проект, в смысле обеспечивающий такую «организацию взаимодействия с культурами всех окружающий народов» [18, с. 297], чтобы исключить саму возможность «позиционного превосходства» любой из них. . А поскольку Россия-Евразия не ограничивается исключительно степью, а объединяет её с зонами леса, пустыни и тундры, на территории евразийского пространства, отмечает М. Трубецкой, возникают особые смешанные культурно-бытовые типы, могущие служить основой для целой «радуги евразийских культур», являющихся разновидностями единой обще-евразийской культуры [22, с. 260]. евразийство государственный экономический культурный

Отказ от евразийской идеи в пользу либо «универсальности европейской культуры», либо одного из этнопсихологических ее элементов фактически означает разрыв этих «культурно-бытовых типов» и противопоставление их друг другу, что в свою очередь делает их неспособными к совместному противостоянию «позиционному превосходству» Запада, для которого все они - суть ориенталы. Вспомним геополитику Обращение к геополитике не случайно, ведь, по заключению Э. Саида, ориентализм и есть распределение геополитического знания между различного рода текстами - эстетическими, экономическими, социологическими и т.п. [20, с. 24]. И если культурная сила ориентализма используется для организации мирового пространства по образцу западной культуры (как совокупности способов организации человеческой жизни и деятельности), то в евразийстве культурная автаркия рассматривается как условие организации обще-евразийского пространства безотносительно к западным образцам (моделям) мироустройства. Потому как: «Не в обезьяньем копировании “океанической” политики других, которая много в чём к России не может быть применена, а в осознании “континентальности” и в приспособлении к ней - экономическое будущее России» [18, с. 418]. . Внутренняя граница зоны проникновения «народов моря» (а именно они являются носителями западной культуры Почему так - См.: 17. ) вокруг континентов «грубо обозначена линией, вдоль которой цена <...> океанской перевозки и железнодорожной перевозки с соседнего побережья» соответствует цене перевозки по континентальной железной дороге [14, с. 26]. Для Евразии эта граница очерчена, согласно Альфреду Мэхену, 40-й параллелью северной широты, контроль над которой со стороны «народов моря» предоставляет им стратегические преимущества, поскольку исключает (в силу экономической невыгодности) возможность связывания внутренних составляющих Хартленда - «пространств на территории Российской империи», - вместе с примыкающими к нему территориями в единое народнохозяйственное целое - «огромный экономический мир» П. Савицкий отмечает, что континентальный мир способен втягивать в свой внутренний обмен приморские районы, которым выгодно покупать продукты в «странах своего Hinterland'a» [18, с. 412]. Так, в пределах России с эти миром сопряжены определенные области западноевропейской, иранской и средиземноморской хозяйственно-географических сфер, которые «представляют собой как бы выдвинутый в глубины материка эмпориум “окраинно-приморских” миров» [18, с. 339]. Для раскрытия «в хозяйственных категориях образа России как территориального “центра” Старого Света» П. Савицкий предлагает термин-программу «континент-океан», отмечая, что в случае его игнорирования Россия будет обречена на экономическую примитивность «натурального» хозяйства, а ее вхождение в «мировой океанический обмен» (синоним «мировой торговли») обернется для нее промышленным «небытием», обусловленным значительной дороговизной сухопутных перевозок по сравнению с морскими [18, с. 339, 402, 406, 408]. [14, с. 27].

Противостояние народов Евразийского континента плану А. Мэхена [см.: 5, с. 88-91], бесспорно «оскорбляет западные демократии» и побуждает последние к использованию технологий социализации и социального обучения, обеспечивающих усвоение элитами не западных государств европейских норм, ценностей, а также способствующих развитию у них новых идентичностей. Социализация задаёт им чёткие ориентиры в виде либеральных рыночных принципов и стандартов демократического управления, ориентируясь на которые эти элиты теперь должны определять свои интересы и идентичности. Социальное обучение предполагает тесные контакты между носителями западной культуры и странами, к ней не принадлежащими, с целью создания в этих странах политических институтов по западному образцу [см.: 11, с. 33-39]. Показательны в этом контексте рассуждения Влада Генина (Университет Феникс, США) о «коренной проблеме российских вузов» (почему не принято рассуждать о «коренной проблеме американских вузов»?), заключающейся, по его мнению, в том, что им не хватает серьезного компонента - «воспитанной с детства готовности к маркетингу» и, тем самым, «готовности к бизнесу для себя». Отсюда - важность обучения студентов сознательному отношению к бизнесу (само собой по американским лекалам), суть которого выражена формулой «О долях надо торговаться» [6, с. 27, 28]. Тем самым искусство «продавать» себя [6, с. 28], которое должно культивироваться с детства, преподносится как та высшая ценность, ради которой можно забыть обо всем, вплоть до национальных интересов собственного государства. Ведь установка «бизнес для себя» абсолютна даже в случае, если она грозит ущербом этим самым интересам. Что это, если не пресловутая истина ориентализма - «исследование чужеземного региона, такого, как Восток» (в данном случае - специфики системы российского высшего образования) «оборачивается программой контроля путем предвосхищения»? [20, с. 379]. Предвосхищения (и упреждения) возможности овладения другим государством умением использовать «совместную работу геостратегии, геоэкономики и бизнеса», как это предусматривает тот же «американский imperium, ибо двуединая геополитика (геостратегия + геоэкономика), прокладывая путь “своему” бизнесу, в то же время держит его в поле своего доминирования» [25, с. 512]. Но последнее, согласно логике ориентализма, - привилегия Запада. Другие культуры обязаны открыть свои пространства для «двуединой геополитики», но не отечественной, а, само собой разумеется, западной, отстаивающей интересы «своего» бизнеса Как это происходит на деле, описал в свое время Алексей Едрихин (Вандам) [см.: 5, с. 90]. Сначала в страну заходит частная торговая предприимчивость. Это дает повод иностранному государству к вмешательству в целях защиты своих подданных. Такое вмешательство означает обязательное получение права участвовать в местном управлении. «Раз посеянные таким образом семена начинали прорастать и с течением времени покрывали собою страну» [5, с. 90]. . Поэтому в западной культуре геоэкономика - это государственный курс, «обеспечивающий живучесть устремляющемуся в новый век национальному Левиафану», а, перефразируя В. Цымбурского, другим культурам она преподносится как программа «приватизации политики», имеющая мощный «антиэтатический заряд: за ее антигеополитизмом маячит безгосударственничество» [25, с. 509]. Но разве ориенталу доступно государственное строительство? Разве что при условии предварительного использования по отношению к нему технологий социализации и социального обучения …

Вернемся к Н. Трубецкому. Таким образом, делает вывод Н. Трубецкой, содержанием идеи-правительницы может быть только благо совокупности народов, населяющих некоторый особый мир и соединенных между собой культурным, а не собственно кровным, языковым или религиозным родством. Территория идеократического государства неизбежно совпадает поэтому с определенным автаркическим миром, но автаркия государства в привычном, - хозяйственном, - смысле автоматически не гарантирует последнему идеократических характеристик [22, c. 442]. Отсюда проистекает необходимость несколько шире взглянуть на саму автаркию, в частности осознать, что исключительно хозяйственных связей недостаточно Такая недостаточность много в чем связана с тем, что экономические выгоды, например, у Реймона Арона отнесены к историческим (исторически обусловленным развитием техники и идеями относительно организации и управления человеческими сообществами) целям-задачам внешней политики. Достижение же извечных целей-задач, - стремление выжить, стремление к безопасности и стремление славы, - предполагает ориентацию не на экономические выгоды как таковые (они могут быть невелики в данный конкретный момент), а на получение еще и так называемой «невидимой» пользы. Пользы, выраженной не количественно, а в виде обретения контроля над «территориями, людьми и душами» как факторами, позволяющими решать «все задачи, которые ставят перед собой государства в разных исторических обстоятельствах» [см.: 2, с. 90-99]. для выработки идеи-правительницы. Подобная выработка требует, прежде всего «живого ощущения» общности культурных и исторических традиций, причем сама эта общность должна быть не только теоретически установлена и признана, но и глубоко осознана, то есть, заложена в психику человека. «... основной плюс автаркии - ее неизменность, гарантирующая мирное сожительство внутри и вовне, - возможен только при том условии, если области, объединенные в особый мир, спаяны друг с другом не лишь экономикой, но и историей («общностью судьбы»), цивилизацией, национальными особенностями и национальным равновесием (чтобы не было белого “мастера” и черного раба)» [22, c. 436].

Невозможность произвольного перекраивания «особого мира» актуализирует проблему взаимного дополнения (комплементарности) «особых миров». Ее решение, по мнению Н. Трубецкого, требует смещения акцента исследования с хозяйственной автаркии тех государств, которые не являются особым миром, на систему действительно автаркических, - особых в культурном отношении, - государств-миров как такую форму организации мировой экономики, которая не тождественна той, что предложена европейской цивилизацией. Предлагаемая последней форма организации мирового хозяйства предусматривает единый тип цивилизации, но с различными жизненными стандартами для каждого отдельного государства и для различных частей внутри одного государства. Система же автаркических миров, наоборот, является многообразной относительно цивилизаций, но в то же время одностандартной в пределах каждого автаркического мира [22, c. 436-437].

Поскольку территория России - это потенциально автаркический мир, населенный разными народами, не кровными, но связанными между собой общей исторической судьбой, то ее автаркия, - существование в качестве особого мира или «континента в себе», - будет зависеть от умения сформулировать идею, которая, во-первых, позволит построить Россию-Евразию с учетом этнопсихологического единства ее славянского и туранского элементов. И, во-вторых, будет конкурентоспособной при устройстве мира по образу и подобию романо-германской культуры за счет резкого духовного отмежевания «всего русского общества» от Европы [22, c. 302]. Внешнеполитическим измерением такой идеи должна стать азиофильская ориентация России, содержанием которой является неразрывное сочетание ее интересов с интересами Турции, Персии, Афганистана, Индии, Китая и другими странами Азии [22, c. 344]. Если такая идея не будет сформулирована, Россия, предостерегает Н. Трубецкой, будет иметь лишь тень самостоятельности, что неизбежно обернется для нее бесславной гибелью [22, c. 297].

Многополярный мир vs одно - (или уни -)полярный мир (евразийство vs универсализм): стратегические вопросы для евразийства

Причем само такое отмежевание, как следует из размышлений Н. Трубецкого, должно быть продуктивным, то есть заключаться в инициировании иной модели мироустройства, чем та, что предусмотрена миром гегемонии Согласно Реймону Арону, мир гегемонии означает бесспорное преобладание одного из государств. Это преобладание таково, что недовольные государства не надеются изменить статус-кво, а государство-гегемон не пытается их поглотить территориально и почитает внешние формы их государственной независимости [2, с. 158]. И если ориентализм фактически утверждает культурную гегемонию Запада (в смысле бесспорности его мировоззренческого превосходства), то евразийство существует как проект, претендующий на устранение самих предпосылок для такого рода бесспорности. Тут интересна увязка понятий «идеократии» у Н. Трубецкого, «аппарата гегемонии» у А. Грамши и «корпуса ориентализма» у Э. Саида. Увязка в контексте уяснения механизмов формирования мировоззрения, свойственных западной культуре, причин их восприятия в качестве универсальных, а также условий продуктивного противостояния им как претендующим на бесспорную универсальность. В этом плане важно понимать, что «одна социальная группа может перенимать научные знания от другой без принятия ее идеологии» [10, с. 82]. Но как обеспечить это на практике? И распространяется ли этот тезис А. Грамши на знания об обществе? . Модели, сердцевину которой и составит «система автаркических миров как особой формы организации мирового хозяйства» [22, с. 436]. Их взаимное другу друга дополнение по «принципу континентальных соседств» (П. Савицкий), должно быть таковым, что, перефразируя Хэлфорда Макиндера, «передвижение по глади океана» перестанет быть «естественным конкурентом внутриконтинентального передвижения» [14, с. 23]. Несложно увидеть, что в евразийстве содержится набросок многополярной модели мира, в которой взаимодействие ее участников задается универсализмом. Но универсализмом не как ширмой для прикрытия частных интересов одного из них Э. Саид, например, указывает на то, что словосочетание «арабская нефть» после нефтяного бойкота 1973-1974 годов было увязано с «отсутствием каких-либо арабских моральных обоснований своего права владения огромными нефтяными ресурсами». Отсюда выдвигалось «предложение взять нефтяные просторы арабов под контроль военно-морского флота западных держав» [20, с. 371]., а как равное уважение и равное право каждого на индивидуальность, право Другого «быть другим» [См.: 24, с. 28-29, 181]. Или, если вновь обратиться к Н. Трубецкому, - право «быть самим собой» [22, с. 119]. Поэтому культурная автаркия, отстаиваемая евразийством, - это не просто отрицание «позиционного превосходства» Запада, но и демонстрация иного способа совместного существования народов и государств, где: «вместо принципа градации народов и культур по степеням совершенства - новый принцип равноценности и качественной несоизмеримости всех культур и народов земного шара» [22, с. 81]. ?

Однако, как возможна реализация права Другого «быть другим» в мире, подверженном глобализации? Учитывая факт последней, предусматривает ли евразийство противостояние ориентализму как чему-то «исполнительно-административному» [20, с. 12], то есть предполагающему использование определенных управленческих, в том числе и государственно-управленческих практик? В этом смысле должна ли культурная автаркия означать и умение противостоять технологиям «осмысления уроков», когда знание политических реалий, способов административного устройства, отражающее определенные обстоятельства места и времени, используется для развития политической жизни, административных преобразований в ином пространственно-временном контексте. Составляющими «осмысления уроков» принято считать: 1) «мягкие» трансферы, то есть передачу идей, концепций, подходов; 2) «жесткие» трансферы, то есть передачу программ и способов их использования [см.: 11, с. 33-39]. Например, термин «good governance» («достойное управление») с 1997 года имеет статус программы, предложенной Всемирным банком развивающимся странам в качестве нормативной глобальной модели управления и предусматривающей оформление культурно-исторических контекстов этих стран в соответствии с определенным набором требований - «разумное управление государственным сектором», прозрачность, подотчетность, правовая база для развития [см.: 7]. Требований, которые выдвигаются фактически западными институциями, и под реализацию которых выделяются соответствующие кредиты на цели развития, гранты и т.п. Все это превосходно вписывается в парадигму «несостоявшихся государств» с ее отстаиванием необходимости использования в государственном строительстве «типических, универсальных решений в очень непохожих контекстах» [13]. Предусмотрены ли в евразийстве иные государственно-управленческие практики, автаркические по отношению к западной науке управления? Иными словами, предусмотрено ли противостояние западной науке управления и, в целом, западному обществознанию, в пункте их ориенталистских интенций? Ориентализму как чему-то «экономическому» и «финансовому»? Важность «необходимой связи между экономической и финансовой автаркией» акцентирована Н. Трубецким и им же подмечено, что «европейские и американские автаркисты практически эту связь отрицают, и половина несчастий происходит от этого» [22, с. 437]. Кроме того, Н. Трубецкой писал о важности «также поставить радикально вопрос о стандарте жизни и о типе цивилизации в связи с экономической автаркией», поскольку «всякая данная географическая область может или не может быть автаркична только при данном жизненном стандарте и при данном типе цивилизации» [22, с. 437]. И если эти стандарты будут разными для разных автаркических миров, хотя и едиными в пределах каждого из них, то позволит ли это устранить указанный Э. Саидом факт, что «белый западный буржуа считает своим исключительным человеческим правом не только править небелым миром, но и владеть им, именно потому, что по своему определению, “те люди” не являются людьми в том понимании, в каком ими являемся “мы”» [20, с. 145]. Ведь предполагается, что социальные стандарты у них, как у представителей разных автаркических миров, будут разными. Затрагивает ли евразийство социальные вопросы, готово ли оно противостоять ориентализму «напряженным социальным соревнованием», включающим в себя такие конкретные политические проблемы, как иммиграционные законы, правовые нормы индивидуального поведения, законодательное урегулирование насилия и мятежа, характер и содержание образования, направление внешней политики, имеющей дело с определением официальных врагов [20, c. 429-430]? Например, как предусмотрено (и предусмотрено ли?) в евразийстве «иное политическое отношение, чем отношение “господин-раб”» [см.: 20, с. 130]? Или же такая система образования, которая предотвратит формирование у представителей правящего класса и интеллектуальной элиты свойственного ориентализму отношения к согражданам как к объектам оценочных суждений и проблемам, «которые должны быть решены», а также сделает невозможным отсутствие у первых ко вторым «симпатии, прикрытой профессиональным знанием» Как тонко подметил А. Грамши: «… чтобы чувства народа знали и изучали такими, какими они объективно предстают, и не относились к ним как к не заслуживающим внимания и бесплодным в историческом движении» [10, с. 148]. Без этого «отношения интеллигента с народом-нацией являются или становятся отношениями чисто бюрократического, формального порядка» [10, с. 147]. [см.: 20, с. 139, 269]?

Наконец, как предусмотрено изменение той «диспозиции силы и бессилия», на которой и зиждется ориентализм как «цепочка зависимостей, тянущаяся от Востока к Западу», как некая сложившаяся между ними система отношений «силы, доминирования, различных степеней сложной гегемонии» [см.: 20, с. 16, 64]? Если евразийство - это некий эскиз многополярного мира, то, как быть с утверждением Мортона Каплана о том, что любая многополярная система неизбежно трансформируется в биполярную, участникам которой свойственно подчинять цели универсальных акторов своим целям, а цели противоположного блока - целям универсальных акторов [см.: 12]? Как может быть установлена многополярная модель мироустройства без устранения, а точнее понимания путей такого устранения, той неразрывной дуги знания и силы, объединяющей европейского или западного правителя и ориенталиста, которые и сегодня могут опереться на авторитет своей нации, подпертый системой силы [см.: 20, с. 17-18]. Силы административной, экономической, финансовой, военной и, в целом, - культурной, то есть возделывающей мир с помощью определенных Тут интересна игра слов: «определить» - установить содержание чего-либо (отграничить) и «определить» - о-предемлить, установить предел чему-либо (ограничить). Ориентализм, по признанию Э. Саида, - это сумма ограничений, которые налагаются на мысли и действия, так или иначе связанные с Востоком. И, одновременно, - «стандартное сито для просеивания Востока в западное сознание». В обоих случаях - «специфический и конкретный корпус информации о Востоке» [см.: 20, с. 18, 60, 267, 370-371]. форм человеческой деятельности? И если в евразийстве найдена формула продуктивного синтеза нескольких различных, но комплементарных культурных элементов, олицетворяющих собой различные хозяйственные уклады, в рамках одного «особого мира» так, что «позиционное превосходство» одного из них исключено, то, как возможен такой же продуктивный синтез автаркических «особых миров»? Языком геополитики, синтез морских и сухопутных систем коммуникаций (двух «видов мобильности» у Х. Макиндера [См.: 14, с. 25]) как двух равноценных составляющих единой системы мировых средств сообщения так, чтобы предупредить «позиционное превосходство» народов, контролирующих эти коммуникации, и снять сам вопрос о культурном их превосходстве друг над другом. И, тем самым, исключить реализацию известной формулы Х. Макиндера «Трех знаменитых тезисов Макиндера», как пишет Р. Арон [см.: 2, с. 191]. , довольно последовательной в своей стратегической нацеленности. Какой должна быть стратегическая последовательность евразийства, упреждающая саму возможность практического воплощения указанной формулы? Скажем, нельзя реализовать проект «континент-океана» (П. Савицкий) без нейтрализации попыток со стороны «народов моря» закрепиться в зоне между 30 и 40 параллелями северной широты и без выстраивания системы отношений с этими народами с учетом рецидива таких попыток. И принцип «оставьте нас в покое» тут не сработает, так как допущение, что западный потребитель «имеет право владеть или распоряжаться (или и то, и другое) большей частью мировых ресурсов» просто потому, что «он, в отличие от ориентала является настоящим человеком» [20, с. 145] уже давным-давно институционализировано. И если ориентализм - это «контроль через предвосхищение» [См.: 20, с. 379], то какого рода предвосхищение со стороны евразийства может ему противостоять?

Далее, если стратегическое планирование предполагает моделирование неких «“чрезвычайных” ситуаций, которые способны изменить сложившиеся тенденции» [см.: 1], то какими должны быть те события, не только лишь административные, финансовые, экономические и т.п. Обсуждение этих событий вряд ли может быть публичным., но и культурно-просветительские, культурно-образовательные, культурно-воспитательные То есть предполагающие использование силы культурной автаркии как силы действенного противостояния не западной культуре как таковой, а попыткам представителей ее финансово-экономической, политической, интеллектуальной элиты при помощи «часто употребляемых идиом» (Э. Саид) убедить всех остальных, что их культура - это «номер один». То есть не западной культуре как определенной культуре, а западной культуре как определяющей и о-предеммливающей другие культуры. , чтобы лишить Запад способности сохранять и реконструировать Восток в том виде, в каком он его устраивает - как неспособный к самостоятельному промышленному и, шире, финансово-экономическому развитию, а также и государственному строительству (ведь все это предполагает национализацию и природных ресурсов, и собственности транснациональных корпораций). Как присутствует ориентализм в обществознании и, если можно так сказать, в общество-делании? Согласно Э. Саиду, в первом случае - как «разветвленная и систематизированная дисциплина, благодаря которой европейская культура сумела сформировать, политический, социологический, милитаристский, идеологический, научный и окрашенный ярким творческим воображением взгляд на Восток <…>, причем она часто формировала не только взгляд, но и сам предмет» [20, с. 14]. Во втором, учитывая последнее, - как «целая сеть интересов, которая неизбежно дает о себе знать (а потому всегда влияет на происходящие события), когда речь идет о такой специфической сущности, как “Восток”» [20, с. 14]. Эти определения Э. Саида ценны тем, что обращают внимание на ключевое для анализа ориентализма слово - «сеть», указывающее на сетевой принцип его организации в качестве «корпоративной институции» Согласно Э. Саиду, на Востоке обязательными элементами этой сети всегда были «ученый-натуралист, филолог, миссионер, купец, солдат» [20, с. 19]. Согласно Х. Макиндеру, - «миссионер, завоеватель, фермер, горнопромышленник и, наконец, инженер» [14, с. 9]. И немаловажный вопрос: «как они могли быть там <…>, не рискуя, что Восток им в этом воспрепятствует» [20, с. 19]. . Институции, руководствующейся «не столько эмпирической реальностью, сколько системой желаний, угнетений, инвестиций, проектов» [20, с. 19].