Осмысление российских реформ 1990-х годов отечественными и зарубежными экономистами: роль культуры

Размещено на http://www.allbest.ru/

Федеральное государственное автономное образовательное учреждение высшего образования

«Национальный исследовательский университет «Высшая школа экономики»

Факультет гуманитарных наук

ВЫПУСКНАЯ КВАЛИФИКАЦИОННАЯ РАБОТА

На тему «Осмысление российских реформ 1990-х годов отечественными и зарубежными экономистами: роль культуры»

Студентка

Толмачева Елена Ивановна

Москва, 2018

Введение

Распад Советского Союза в декабре 1991 года поставил точку в противостоянии двух блоков, двух миров с разными экономическими системами - командная экономика потерпела сокрушительное поражение. Перед новым государством, которое образовалось на месте РСФСР, стояло много непростых задач по нормализации жизни его граждан. В условиях нависшей угрозы голода и, как вероятного следствия, начала гражданской войны, команде реформаторов под руководством Егора Гайдара требовалось восстановить российскую экономику. Выбрав путь западных стран, реформаторы попытались осуществить переход от командной экономики к рыночной. Для этого требовалось отстроить российские институты в соответствии с уже известными правилами, успешно внедрёнными на Западе. Под реформами 1990-х годов в узком смысле понимаются экономические реформы, осуществляемые правительством Бориса Ельцина - Егора Гайдара в 1992 году, в широком - целый компекс преобразований, направленный на становление в России рыночной экономики и демократии, часть которого началась ещё в 1991 году с реализацией таких положений, как указы президента «Об отмене ограничений на заработную плату и на прирост средств, направляемых на потребление», «О повышении заработной платы работников бюджетных организаций и учреждений», а часть была проведена уже после 1992 года. Так, например, значимый период приватизации государственных предприятий пришёлся на время, когда Гайдар уже не занимал пост исполняющего обязанности Председателя Правительства Российской Федерации.

В начале января 1992 года первый пункт программы неотложных экономических реформ - либерализации цен, показал, что рыночная экономика в России более, чем реальна. Для полноценной реализации своих идей экономистам требовалась поддержка политических сил страны, получить которую было непросто, потому что до октября 1993 года в России фактически существовало двоевластие: президент Борис Ельцин, поддерживающий реформы, и парламент, критиковавший реформы и мешающий их осуществлению. Несмотря на просчёты и ошибки, в которых до сих пор упрекают команду Гайдара и людей, занимавшихся впоследствии приватизацией, по таким формальным признакам, как наличие различных форм собственности, договорных отношений между хозяйствующими субъектами и рыночного механизма ценообразования, Россия осуществила переход к рыночной экономике. К тому же, рыночный статус экономики России в 2002 году был признан как США, так и Европейским Союзом.

Реформы в России осуществлялись согласно «Вашингтонскому консенсусу», перечню правил экономической политики, который изначально был разработан для стран Латинской Америки в 1989 году. Программа, созданная Международным валютным фондом (МВФ) и Всемирным банком, содержала чёткие шаги, которые должна пройти страна на пути от регулируемой авторитарным режимом экономики к либеральной финансово-экономической модели западного типа. Для построения в стране современной финансовой и экономической системы было предложено осуществить либерализацию экономики, внешней торговли и финансовых рынков, приватизацию государственного сектора экономики, поддержание минимального дефицита бюджета за счет сокращения социальных программ, защиту собственности и прав собственников, свободную конвертацию национальной валюты и другое.

В 2011 году глава МВФ Доминик Стросс-Кан выступил с заявлением, что основополагающие принципы западной экономики, то есть, принципы «Вашингтонского консенсуса» оказались нежизнеспособными и даже опасными. По словам Стросс-Кана, упрощённые экономические представления, заложенные в «Вашингтонском консенсусе», рухнули во время кризиса мировой экономики в 2008 году (Башкатова, 2011). Так в Международном валютном фонде пришли к парадоксальному выводу о том, что многолетняя деятельность их организации оказалась ошибочна.

Если про 1990-е годы и можно сказать, что как отечественные, так и западные экономисты сходились в представлениях о том, что чисто экономических шагов может быть достаточно для появления в стране сильного и свободного рынка, то после многочисленных разочарований эти идеи начали пересматриваться и пересматриваются до сих пор. В данном исследовании мы попытаемся ответить на следующие вопросы: 1) Сложился ли некий новый консенсус или мы имеем конфликт интерпретаций?

2) Можно ли выделить ряд факторов или один решающий фактор, определяющий успешность или неуспешность перехода к капитализму?

3) Может ли этим фактором оказаться фактор культуры?

Одним из первых исследователей, который обратил внимание на связь между культурой и экономическим развитием, был Макс Вебер. В своей работе 1905 года «Протестанская этика и дух капитализма» он связал развитие европейского капитализма с протестантской аскезой и идеей о том, что лишь работающий и преуспевающий человек достоин быть богоизбранным (Вебер, 2014).

В 1940-е и 1950-е годы целый ряд исследователей начинает проявлять интерес к тому, как с помощью культуры можно объяснить различия между социальными системами, их политическими и экономическими особенностями. Проблемы взаимосвзяи культуры и развития стран поднимались такими исследователями, как Маргарет Мид, Рут Бенедикт, Дэвид Макклелланд и другими. В 1960-е и 1970-е происходит спад интереса академического сообщества к культуре как фактору социального анализа. В 1980-е внимание к проблемам культуры вновь проявляется Хантингтон, 2002, 10 . Одним из первых учёных, возродивших интерес к теме, становится Лоуренс Харрисон, убеждённый в том, что религия и сформированные ею ценности, определяют возможности экономического развития.

В 1990-х годах американский экономист Дуглас Норт, автор теории институтов и институциональных изменений, в своих многочисленных работах указывает на связь между работой формальных правил, существующих в обществе, и неформальных, обычаев и привычек, благодаря которыми люди структурируют свои взаимоотношения. В 2000 году под редакцией Лоуренса Харрисона и Самюэля Хантингтона издаётся большой сборник статей, получивший название «Культура имеет значение. Каким образом ценности способствуют общественному прогрессу». В этом сборнике в статьях Дэвида Ландеса, Джеффри Сакса, Рональда Инглхарта и Лоуренса Харрисона уже можно встретить попытки осмыслить трансформацию российской экономики сквозь призму её культурных особенностей. Во многом благодаря этому сборнику и работам Норта культура среди экономистов понимается как набор ценностей, установок и убеждений, укоренённых в обществе и передающихся из поколения в поколение.

Итак, целью данной работы является определение значимости фактора культуры в российском процессе перехода от командной экономики к рыночной. Для того, чтобы осуществить задуманное, мы ставим перед собой следующие задачи: 1) произвести обзор теорий экономистов, предложить свой вариант их каталогизации 2) сравнить концепции, подчёркивая сходства и различия в понимании культуры, роли институтов, роли элит и так далее 3) показать, как учитывается фактор культуры в дискуссии о возможных путях модернизации России.

Так как ценностные установки общества связаны и с некоторыми другими факторами, например, с географическим - его мы тоже рассмотрим. Важно отметить, что в работе разбираются только идеи экономистов, а не политологов, социологов, историков и так далее. В силу специфики данной сферы определённых теорий и сюжетов в тексте не будет, например, сюжета о необходимости люстрации.

Мы считаем, что ценность работы в первую очередь заключается в её оригинальности: несмотря на то что проблема фактора культуры в последнее десятилетие регулярно поднимается в контексте экономического развития России на различных конференциях и публичных выступлениях, не написано какой-либо антологии, посвящённой российской ситуации. Эта работа - скромная попытка внести вклад в устранение очевидного пробела в науке. Также стоит отметить, что данное исследование является продолжением курсовой работы «Проблема построения капитализма в России сквозь призму теорий Дарона Аджемоглу, Джеймса А. Робинсона и Стефана Хедлунда», выполненной на третьем курсе.

Первая глава - это краткий обзор отношения экономистов к реформам 1990-х годов и их подходов к изучению зависимости экономического развития от работы формальных и неформальных институтов и культуры.

Сюжет второй главы строится вокруг исследований, посвящённых функционированию формальных и неформальных институтов общества. Здесь же появляется теория зависимости от пути, согласно которой Россия застряла в ловушке первоначального институционального выбора.

В третьей главе мы рассматриваем культурно-исторические особенности России, которые по мнению экономистов, сдерживают её развитие. В этой главе в том числе пойдёт речь о географическом и законодательном барьерах, которые на первый взгляд не относятся к культурным особенностям, но более глубинное рассмотрение вопроса покажет обратное.

Четвёртая глава посвящена возможным сценариям преодоления барьеров, которые рассматриваются в третьей главе, и дискуссии о модернизации. Помимо вариантов осуществления модернизации, предложенных экономистами, занимающимися исследованиями связей культуры и экономического развития, здесь представлены так же и идеи экономистов, которые не согласны с тем, что культура оказывает сильное влияние на экономику. На наш взгляд, это необходимо для того, чтобы показать существование в академическом сообществе разных подходов к изучению интересующей нас проблематики.

Глава 1 Обзор концепций экономистов

1.1 Экономисты-реформаторы

Егор Гайдар, один из главных реформаторов 1990-х, считает, что в тех условиях, в которых находилась страна, его команде удалось добиться самого главного - создания работающего рынка, однако политическая ситуация в стране негативно повлияла и влиет до сих пор на дальнейшее развитие страны. Гайдар уверен в том, что несостоявшееся разделение властей затрудняет развитие бизнеса в стране по причине отсутствия у предпринимателя гарантий частной собственности. Именно гарантии частной собственности, согласно Гайдару, являются лучшим стимулом к инновациям и повышению производства. Отсутствие традиций легитимности частной собственности он связывает с формировавшимся многие века культом «священного государства», а специфический характер экономико-политических институтов с влиянием монголо-татарского нашествия. Преобразования 1990-х годов Гайдар рассматривает в своих работах: «Долгое время. Россия в мире экономической истории», «Гибель империи: уроки для современной России» и «Власть и собственность: Смуты и институты. Государство и эволюция».

В 1990 году Евгений Ясин стал одним из авторов программы «500 дней» по переходу от плановой экономики к рыночной, которая выступала в качестве альтернативы «Шоковой терапии» Егора Гайдара. Сначала оказавшись в «противоборствующем» лагере, в декабре 1991 года Евгений Ясин принимает предложение Егора Гайдара представлять правительство в Верховном Совете, становясь важной частью реформаторской команды Гайдара (Федорин, 2010). Ясин считает, что несмотря на то что в России удалось создать рыночную экономику, демократии как политической системы, так и не сложилось. В своих многочисленных исследовательских работах, посвящённых проблеме модернизации России, таких как «Влияние культуры на модернизацию России», «Тектонические сдвиги в мировой экономике: что скажет фактор культуры?», «Культура и инновации» он указывает на то, что именно демократизация необходима для перехода к инновационной экономике. Главными врагами перехода к новой стадии развития он считает традицию авторитаризма, бюрократию, коррупцию, неуважение к закону и клиентилизм - получение желаемого через личные связи. Ясин считает, что перечисленные выше культурные барьеры, стали следствием работы институтов самодержавия и крепостничества.

Андерс Ослунд, шведский экономист, работавший советником команды Егора Гадара, уверен в том, что реформы 1990-х можно считать успешными, однако их оказалось недостаточно для создания демократического государства. Объяснение этому он находит в том, что в период реформ не было разработано специальной реорганизации государственной системы и в Конституции 1993 года, значительно расширившей права президента, что в итоге позволило Владимиру Путину задержаться у власти на долгие годы. Ослунд считает, что протестные движения в России способны привести к демократическому прорыву, за которым последует последовательный процесс демократизации. Нас интересует работа Ослунда «Russia's Capitalist Revolution» и его интервью Фонду Егора Гайдара.

Джеффри Сакс, американский экономист, также работавший советником Егора Гайдара, считает, что реформатором удалось достичь своей главной цели - создания рыночной экономики, пусть и с очевидным перекосом в сторону производства сырья. Сакс убеждён в том, что реформы 1990-х, по сути, оказались лишь рывком вперёд, которого оказалась недостаточно для обеспечения стабильного экономического роста и процветания. Реформы он считает незавершёнными и связывает это с ранней отставкой Гайдара. Проблемы экономического развития стран, в том числе России, Сакс предлагает рассматривать через географические характеристики страны, качество действующего правительства и культурные барьеры, существующие в обществе.

1.2 Экономисты, дающие оценку со стороны

Лоуренс Харрисон, американский экономист, относит Россию к странам с низким культурным капиталом, для людей, живущих в которых характерен поиск подпорок в прошлом, в то время, как для людей из стран с высоким культурным капиталом, характерна нацеленность на будущее. Харрисон отмечает, что в России немало культурных традиций, которые тянут граждан и страну в целом назад. Например, он считает, что в России сильным влиянием обладает церковь, и это влияние распространяется как на граждан, так и на институт государства. Без процесса демократизации, как считает Харрисон, Россия не сможет конкурировать со странами Запада. Харрисон касается проблем российской экономики в статье «Способствуя прогрессивным преобразованиям в культуре» и в интервью журналу The New Times. экономический культура демократия приватизация

Теория институтов и институциональных изменений Дугласа Норта, американского экономиста, лауреата Нобелевской премии по экономике, крайне важна для того, чтобы начать наше исследование. Как уже было отмечено во введении, Норт один из первых экономистов, отметивших значение неформальных институтов. Также Норт внёс существенный вклад в разработку концепции зависимости от пути, заявив, что история имеет значение. Согласно Норту, понять альтернативы, с которыми мы сталкиваемся сегодня, невозможно, не проследив путь пошагового развития институтов Норт, 1997, 130. В первую очередь нас интересуют такие работы Норта, как «Институты и экономический рост: историческое введение», «Институты, институциональные изменения и функционирование экономики» и «Насилие и социальные порядки. Концептуальные рамки для интерпретации письменной истории человечества».

Александр Аузан, декан Экономического факультета МГУ, во многом опирается на теорию Дугласа Норта. Согласно Аузану, реформы 1990-х годов не смогли заставить институты работать так, как этого хотели реформаторы, а приход к власти Владимира Путина запустил процесс реакции, который фактически повернул вспять институциональную модернизацию. Для объяснения причин произошедшего Аузан используют концепцию эффекта «колеи» - перевод термина «path dependence problem». Согласно этой теории, ранние случайные события могут привести к формированию пути развития, при котором неудачные решения повторяются. Аузан считает, что для России неудачным институциональным выбором являются самодержавие и крепостное право. Так именно институты определяют выбор траектории развития, а устойчивой колеей её делает культура. Своё видение институционального развития и эффекта «колеи» Аузан рассматривает в работах «Экономика всего», «Институциональная экономика для чайников» и своих многочисленных лекциях, например, на образовательном портале «Постнаука».

Стефан Хедлунд, шведский экономист, специализирующийся на российских исследованиях, считает, что попытки предпринять рыночную реформу в начале 1990-х годов натолкнулись на препятствия в виде глубоко укоренившихся антирыночных социальных норм, таких как «коммунальный дух», недоверие и неприязнь к богатым, недоверие к закону и частной собственности, предпочтение нерыночных видов деятельности рыночным. Хедлунд убежден в том, что перечисленные выше социальные нормы накапливались не одно столетие. Так он утверждает, что явно выраженные антирыночные установки не появились одновременно с Советским Союзом. Историю их развития он предлагает рассматривать со времён, когда страной управляли князья. В своей большой работе, посвящённой российскому опыту перехода к рыночной экономике «Невидимые руки, опыт России и общественная наука. Способы объяснения системного провала» Хедлунд присоединяется к экономистам, поддерживающим концепцию зависимости от пути предшествующего развития.

Дарон Аджемоглу и Джеймс Робинсон, американские экономисты, написавшие в соавторстве несколько работ о связях между экономикой страны и её политическим устройством, считают, что на экономическое процветание влияет исторический процесс институционального развития страны. Согласно их теории, подробно изложенной в работе «Почему одни страны богатые, а другие бедные. Происхождение власти, процветания и нищеты», Россия представляет из себя страну, с работающими инклюзивными экономическими институтами в условиях политической экстрактивности. В своих работах экономисты показали, что нет причинно-следственной связи между демократизацией и ростом доходов. Так появляется гипотеза об упущенном факторе, которым предположительно является фактор культуры.

Джозеф Стиглиц, американский экономист и лауреат Нобелевской премии по экономике, в своих работах «Кто потерял Россию?» и «Куда ведут реформы?» утверждает, что российские реформаторы ошибочно полагали, что от всех институтов, полученных в наследство от СССР, стоит отказаться. Так сторонники шокотерапевтического подхода, по его мнению, пытались использовать многие из тех принципов, что использовали большевики при переходе от капитализма к коммунизму для обоснования обратного перехода. Понимая реформы как эволюционнный процесс, Стиглиц говорит, что процесс реформирования страны выводит нас за пределы проблем изменений в обществе (экономических и политических) - к проблемам, относящимся к эволюции самого общества. Проблемы экономического развития и переходных процессов он в большей мере относит к сфере институциональной трансформации, чем повседневного экономического управления. Создание рыночной экономики невозможно без основополагающих институтов, а институты - без основополагающей институциональной инфраструктуры.

Дэвид Ландес, американский историк экономики, отмечает, что взрыв деловой активности в 1990-х годах повёл предпринимательство в России вверх, однако старые привычки, долгие годы формировавшиеся в недрах культуры, никуда не делись. Так враждебное отношение к предпринимательству и повсеместную коррупцию Ландес связывает с упадническим состоянием, в котором пребывает российская культура. В статье «Культура объясняет почти всё» он объясняет, как взаимосвязаны культура и экономическая деятельность и как изменения одного отражаются на другом.

Глава 2. Институты и культура

2.1 Формальные и неформальные институты

Институты - это правила или же ограничительные рамки, которые организуют взаимоотношения между людьми в обществе и структурируют повседневную жизнь. Институты включают в себя все формы ограничений, созданных людьми для того, чтобы придать определенную структуру человеческим взаимоотношениям Норт, 1997, 17-18. Институты делятся на формальные и неформальные. Главное различие между ними - это механизм принуждения. Исполнение формальных правил контролируется такими группами людей как судьи, полицейские, военные - то есть, специально обученными для осуществления принуждения людьми. Что касается неформальных институтов, то здесь за принуждение отвечает целое сообщество людей. При нарушении правил сообщества, человеку не грозит, например, тюрьма, но наказание скорее всего окажется ощутимым. Если с точки зрения этого сообщества некто ведёт себя неподобающим образом, он может быть «изгнан» из этого сообщества, например, попав в чёрный список ресторана из-за вызывающих (по меркам этого заведения) действий. Важно отметить, что в случае функционирования формальных институтов нарушение правила далеко не всегда будет замечено, каким бы эффективным ни был мониторинг, а в случае действия неформальных институтов нарушение будет замечено почти наверняка, так как за соблюдением правил следят люди, которые в гораздо большей степени зависят от поведения окружающих, чем люди, отвечающие за функционирование формальных институтов Аузан, 2014, 28.

Дарон Аджемоглу и Джеймс Робинсон уверены в том, что экономический успех любой страны зависит от того, как функционируют её институты, правила, по которым работает экономика и стимулы, которые получают её граждане. В большей степени их интересует взаимосвязь формальных институтов - политических и экономических. Механизм и особенность функционирования неформальных институтов в той или иной стране для них не является фактором, напрямую влияющим на экономическое процветание.

Аджемоглу и Робинсон делят политические и экономические институты на инклюзивные (от английского слова inclusive - «влючающий в себя», «объединяющий») и экстрактивные (от английского to extract - «извлекать», «выжимать»). К одной из основных характеристик инклюзивных экономических институтов относится стимулирование к участию больших групп населения в экономической активности. Также этот вид институтов сохраняет за каждым отдельным человеком право выбора - где работать и что покупать. Другой важной особенностью инклюзивных институтов являются защищённые права частной собственности, независимая система правосудия и равные возможности для участия всех граждан в экономической активности. Инклюзивные институты способствуют экономическому росту, процветанию и повышению производительности труда, а защищенные права частной собственности - это их главный элемент потому, что лишь те, чьи права защищены, готовы инвестировать и повышать производительность труда Аджемоглу, Робинсон, 2016, 105. Говоря иначе, у них есть стимулы. Экстрактивные экономические институты обладают свойствами, противоположными инклюзивным: права частной собственности не защищены или же частной собственности в принципе не существует, судебная система контролируется, до участия в экономической активности допускаются только группы, которые образуют элиту государства. Вся суть экстрактивных институтов заключается в том, чтобы извлекать максимальный доход из одной части общества и направлять его на обогащение другой части - политической элиты.

Согласно Аджемоглу и Робинсону, между экономическими институтами и политическими институтами существует прямая связь. Например, судебная система и различные общественные блага зависят от государства, института, который обладает силой для установления порядка, предотвращения мошенничества и принуждения к исполнению договоров, которые заключаются между фирмами и частными лицами. Несмотря на то что многие общественные блага могут быть созданы частными компаниями, только государство обладает уровнем координации, необходимым для целой страны. Так государство переплетается с экономикой. Инклюзивные экономические институты не могут функционировать без инклюзивных политических институтов, которые, в свою очередь, характеризуются плюрализмом и централизованностью управления. При экстрактивности политических институтов вся власть сосредотачивается в руках элиты, которая создает экстрактивные экономические институты, позволяющие ей эксплуатировать остальное население. Так экстрактивные экономические институты возникают естественным образом в условиях экстрактивных политических институтов Аджемоглу, Робинсон, 2016, 114.

Экономические институты поддерживаются политическими. Инклюзивные политические институты, распределяя власть среди широкого круга людей, всегда будут разрушать основу таких экономических институтов, которые создают барьеры для входа на рынок новых игроков и поддерживают изъятие ресурсов у населения. Иначе говоря, политические институты отвечают за экономическое состояние страны.

Если Дарон Аджемоглу и Джеймс Робинсон серьёзно рассматривают только взаимосвязь формальных институтов, то автор теории институтов и институциональных изменений Дуглас Норт уверен в том, что неформальные институты так же заслуживают внимания. Согласно Норту, неформальные ограничения важны по той причине, что одни и те же формальные правила в разных обществах имеют разные проявления и несмотря на полное изменение формальных правил, общества упорно сохраняют старые элементы. Неформальные ограничения передаются посредством социальных механизмов, «и являются частью того наследия, которое мы называем культурой» Норт, 1997, 57. Так Норт формулирует определение культуры как передачу ценностей и установок, влияющих на поведение, от одного поколения к другому. Из этого логично следует, что неформальные ограничения, берущие начало в культуре, не могут моментально измениться вслед за изменениями формальных правил.

Именно это и произошло, согласно Хедлунду, с Россией в 1990-е годы. Ельцинская либерализация привела к тому, что радикально новые правила кардинально разошлись с сохранившимися со старых времён нормами, убеждениями и ожиданиями. Так, несмотря на формальное введение в России рыночной экономики, «бытовые стратегии выживания остались завязанными на старые методы использования знакомств и другие формы нерыночной деятельности» Хедлунд, 2015, 204-205.

Как отмечает Аузан, формальные и неформальные институты могут жить в мире, поддерживая и дополняя друг друга, а могут находиться в состоянии войны Аузан, 2014, 30. В России, как он считает, неформальные институты заточены не на кооперацию с формальными, а на войну по причине необходимости выживания в условиях враждебного (формального института) законодательства. «Когда корпус законов составлен так, что исполнить их все принципиально невозможно, каждый человек потенциально является преступником, и населением в целом гораздо проще управлять» Аузан, 2014, 33. Так многие случаи взяточничества в России, например, при регистрации новой фирмы, Аузан объясняет качеством формальных институтов.

С институциональной точки зрения культура обладает чертами неформальных институтов по отношению к формальным институтам, таким как законы и контракты (Аузан, Валитова, Иванов, Калягин, Тамбовцева, 2009).

Авторы доклада «Культурные факторы модернизации» предлагают дать определение культурному фактору с помощью понятия культурного капитала. Пьер Бурдьё, по аналогии с человеческим капиталом, под культурным капиталом подразумевает «преимущества, которые передаются элитами своим детям (навыки устной и письменной речи, эстетические ценности, умение взаимодействовать с людьми, ориентация на достижения) и расширяют возможности их социальной мобильности» Bourdiey, 1972, 49. Такое определение культурного капитала позволяет говорит о нём, как о системе сформированных в ходе исторического процесса качеств, обладающих чертами надконституциональных норм, «коллективного бессознательного» нации. Так, когда культурный капитал имеет влияние на экономику, речь идет о культурном факторе; при влиянии экономики на традицию - об институциональном факторе Аузан, Архангельский, Лунгия, Найшуль, 2011, 34.

Стоит отметить, что существуют и другие интерпретации культурного капитала. Так Лоуренс Харрисон, с позиций культурного детерминизма, считает, что культура оказывает весомое влияние на экономическое развитие и делит весь мир на страны с низким и высоким уровнем культурного капитала. Культурный капитал он определяет как «совокупность ценностей, верований и установок, ведущих общество к достижению целей Всеобщей декларации прав человека ООН, а именно - к демократической форме правления, включающей верховенство права; - к социальной справедливости, включающей образование, здравоохранение и благоприятные возможности для всех, и - к ликвидации бедности» Харрисон, 2002, 27. Из этого определения можно заключить, что культуры, чьи ценностные установки и верования не ведут к полной реализации демократической формы правления, обладают низким культурным капиталом. Так Россию Харрисон относит как раз к странам этой группы (см. Приложение №1).

Харрисона можно считать полноправным продолжателем традиций Макса Вебера. Так он считает, что к странам с высоким культурным капиталом могут относится только те общества, в которых религиозные институты не подавляют личность, а, напротив, культивируют дух соперничества и прагматизм. Харрисон уверен в том, что в России церковь обладает сильным влиянием, и это влияние распространяется как на институт государства, так и на граждан страны. По Харрисону, именно православие привело к тому, что в России не сложились ценности, благоприятствующие становлению демократии. Несмотря на то что определение культурного капитала Харрисона несколько отличается, оно не противоречит тому, что, культурный капитал имеет связь с неформальными институтами.

С качеством существующих институтов также связана целая теория, при помощи которой экономисты (в том числе и Аузан) находят причины неудач стран на пути к модернизации - теория зависимости от пути. Этой теории посвящён следующий раздел главы.

2.2 Зависимость от пути предшествующего развития

Проблема зависимости от пути (от англ. path dependence problem) в дискуссии, посвященной экономическому развитию, впервые появилась благодаря американскому экономисту Полу Дэвиду. Его теория утверждает, что ранние случайные события могут привести к формированию пути развития, при котором неудачные решения не устраняются. На примере истории раскладки клавиатуры QWERTY Дэвид впервые показал, как это происходит. В 1873 году компания по производству оружия Remington ввела эту раскладку потому, что она позволяла продавцу быстро напечатать словосочетание «type writer». Несмотря на то что в будущем появились альтернативные варианты раскладки, позволяющие значительно увеличть скорость ввода текста, QWERTY так и не позволила другим побороться за лидерство (David, 1985).

В своих работах, посвященных исследованию зависимости от пути (или же эффекту колеи) Аузан, отмечает, что о проблеме, как о научно поставленной, стоит начинать говорить со статистических данных, полученных Ангусом Мэдисоном. Американский статистик свёл данные 200 лет мирового развития в одну таблицу (См. Приложение №2). Мэдисон продемонстрировал, что существуют две траектории, по которым движутся страны. Согласно его таблице, скорость роста экономики траектории А значительно выше траектории B. Получается, что есть нечто, удерживающее одни страны в траектории А, а другие - в траектории В. Аузан придерживается версии, что это нечто - качество институтов. Дуглас Норт в работе «Институты и экономический рост: историческое введение» предполагает, что расхождение траекторий может быть следствием ошибки первоначального институционального выбора. В качестве примера он приводит расхождение траекторий Англии и Испании в XVII-XIX вв. К XIX веку страны, занимающие примерно одинаковые макроэкономические позиции, резко расходятся между собой. Данное расхождение связывается с тем, что в Испании налоги остались в руках королевской власти, а в Англии перешли под контроль парламента. Изменение налоговой системы также положило начало изменению культурному (North, 1993). Согласно Аузану, гипотеза Дэвида-Норта позволяет сделать вывод о том, как институты и культуры влияют на «залипание» страны в колее - институты (они же стандарты) определяют выбор траектории, а устойчивой колеей её делает культура. Норт в соавторстве с историком Уоллисом и политологом Вайнгастом развивают эту гипотезу в работе «Насилие и социальные порядки. Концептуальные рамки для интерпретации письменной истории человечества». В этой работе ученые высказывают предположение, что две траектории развития - это скорее даже не траектории, а два разных мира с принципиально разными социальными порядками, различающиеся набором правил. В одном мире элиты создают законы для других и делают исключения для себя, в другом элиты создают законы, которые распространяются на всех граждан. В одном инструменты насилия распределены между группами элиты, в другом существует коллективный контроль.

Примечательно, что Мэдисон не отнёс России ни к странам с траекторией развития А, ни В. Получается, что есть ещё одна группа стран, которые находятся посередине: они вышли из состояния традиционности, но никак не могут завершить модернизацию. Аузан отмечает, что страны этой группы периодически совершают рывки вперёд, но с течением времени эффект от этих рывков проходит. Именно такой диагноз и ставит Аузан России, относя её к странам, застрявшим в колее.

Стефан Хедлунд, считает, что никогда нельзя рассматривать ни людей, ни государства как живущие исключительно в настоящем времени. Люди всегда имеют склонность оглядываться в прошлое - то же касается фирм и государств. В случае государств нужно учитывать существование коллективной памяти и национального самосознания, которое по своей природе связано именно с историческими событиями. Согласно Хедлунду, память о том, как всегда решались дела всегда тормозит процесс изменений. Именно история не позволяет рыночным силам избавиться от непригодных институциональных решений как в политике, так и в экономике.

Итак, по теории зависимости от пути, Россия раз за разом возвращается к исходной позиции, из которой пыталась выбраться путём внедрения изменений. Для начала необходимо определить, что считается устойчивым состоянием страны - к каким институтам вновь и вновь, по мнению экономистов, приводят реформы.

В терминологии Аджемоглу и Робинсона Россия постоянно возвращается к экстрактивным политическим институтам. Хедлунд, Аузан и Ясин называют этот институт институтом самодержавия.

Возникновение самодержавия на территории современной России они связывают с событиями, происходящими в XIV и XV веках, а именно со становлением Московии. В результате монголо-татарского ига власть Киева ослабла, а вместе с ней и «лествичное право», не подразумевавшее авторитарного правления Хедлунд, 2015, 181. Московский государь под Ордой ещё не был самодержцем, им был хан, отряды которого вместе с войском других русских князей постоянно доказывали инакомыслящим его абсолютную власть. Но московский государь закрепил за собой ярлык на великое княжение и ещё при монголах установил свою власть над Северо-Восточной Русью, так что удельные князья и бояре стекались к нему для службы, хотя знали, что выхода обратно не будет Ясин, Снеговая, 2009, 104. Конец монголо-татарского нашествия в 1480 году фактически делает Ивана III единоличным правителем Московского царства с безлимитными полномочиями. Как отмечает Хедлунд, произошла трансформация старого порядка, при котором великий князь был первым среди равных, в систему полноценного самодержавия. В новой системе отсутствовали какие-либо средства для привлечения правителя к ответственности. Иначе говоря, никаких законодательных рамок для правителя заложено не было. Так самодержавие, сложившееся на территории России в XV веке сильно отличалось от феодализма Западной Европы, в котором, по крайней мере, формально существовали взаимные права и обязанности.

В Московском царстве времён Ивана Грозного, по мнению Егора Гайдара, прослеживаются явные черты восточной деспотии, а масштабное расширение государства на Сибирь и Урал загнало Россию в «имперскую ловушку»: всё большие территории стало необходимо охранять и удерживать. С этого времени начинается культивация «оборонного сознания», а государство объявляется священным Гайдар, 2009, 217.

Модернизация государства, проводимая Петром I по своей сути, заключалась в увеличении эффективности командования и контроля. Хедлунд считает, что период правления Петра - это первый в истории случай командной экономики. Так правительство не просто обеспечивало основную часть покупательной силы и инвестиционного капитала, но и задавало ряд жёстких стандартов производства и предоставляло значительную долю рабочих за счёт приписывания крепостных к шахтам и фабрикам. Так в процессе перестройки государственного устройства Пётр I практически не затронул социально-экономические основы, а даже использовал старые институты для усиления своей самодержавной модели догоняющего развития. Главным таким институтом, как считает Ясин, был институт крепостничества. Таким образом, мобилизационная модернизация Петра сохранила главный источник отставания России от Запада - традиционную систему. Гайдар отмечает, что модернизация, проводимая Петром с целью сближения с Западом, осуществлялась по законам Востока: вместо того, чтобы ослабить государство, он усиливает его, превращая в главный инструмент для решения национальных задач Гайдар, 2009, 220. Значимым нововведением Петра, согласно Ясину, стала российская бюрократия, появившаяся с принятием «табеля о рангах».

Следующими мощными реформами в истории России были реформы Александра II. Результат целого комплекса формальных преобразований, включавший в себя отмену крепостного права, судебную и земскую реформы, оказался недолговечным Хедлунд, 2015, 196. Так очередная попытка догнать Запад упёрлась в стену из устойчивых традиционных институтов, сдерживающих развитие.

Навязанная большевиками советская система на многие годы закрыла для России окно в Европу. Задушив существовавшие в начале XX века ростки демократизации институтов и становления рыночной экономики, как уверен Хедлунд, большевики «возродили историческое наследие Московии, отмеченное долгосрочной зависимостью от пути» Хедлунд, 2015, 199. Вся власть сосредоточилась в руках одной партии - Коммунистической партии Советского Союза. Власть использовалась не в соответствии с формальными правилами и в отсутствие законодательных механизмов внешнего сдерживания. Таким образом, происходит возрождении матрицы Московии. Так существуют и некоторые аспекты, по которым и Российская Федерация с самого начала своего существования напоминает Московию. К таким аспектам Хедлунд относит нечёткие права собственности, автократическую модель правления, модернизированную форму служилых дворян, зависимых от воли правителя, и ксенофобию, которой оправдывается милитаризация.

Так попытки модернизации, проводимые в России, не принесли того успеха, на который рассчитывали реформаторы. Прогресс имел место, и немалый, но в итоге страна развивалась не быстрее других. Реализуя модель догоняющего развития, основанную на подавлении людей, она не догоняла развитые страны Ясин, 2014, 107. Именно механизм вертикальной мобилизации и подавления населения оставался доминирующим при проведении институциональных изменений.

Несмотря на то что Гайдар не связывает проблемы российской модернизации с залипанием в колее, в своей работе «Государство и эволюция» он уделяет большое внимание влиянию, которое оказал на страну институт самодержавия и как все попытки модернизации упираются в нежелание государства становится «слабее», то есть делегировать часть полномочий обществу. Гайдар в большей степени связывает трудности перехода к демократии и рыночной экономики с базовыми характеристиками социализма в России - длительностью социалистического периода, подавлением ростков гражданского общества и элементов рыночной экономики Гайдар, 2005, 377. Так и Дэвид Ландес считает, что в истории России семьдесят пять лет насаждения антирыночных и антибуржуазных идей оказали большее влияние на преобразования 1990-х годов, чем всё, что переживала страна до создания СССР Ландес, 2002, 40.

Теория зависимости от пути пользуется большой популярностью среди экономистов, но из-за того, что она предполагает отталкиваться от исторического опыта страны, не пользуется успехом у экономистов, которые с недоверием относятся к историческому детерминизму. Так, например, Аджемоглу и Робинсон хоть и считают, что развитие страны зависит от институционального выбора, не согласны с тем, что этот выбор продиктован историей. По теории зависимости от пути, неудачные решения не искореняются несмотря на реформы. Аджемоглу и Робинсон утверждают, что на события, которые приводят к институциональным изменениям, не влияет зависимость от раннее выбранного пути. Они уверены в том, что детерминированного пути развития стран не существует. В их теории к институциональным изменениям приводят «точки перелома», события или стечение обстоятельств, которое разрушает существующий экономический и политический порядок.

Глава 3. Барьеры на пути реформ

3.1 Самодержавие и крепостничество

Итак, как стало ясно из предыдущей главы, формальные институты оказывают влияние на неформальные и в случае России прежде всего стоит обратить внимание на то, как институты самодержавия и крепостничества повлияли на формирование неформальных правил и ограничений и на культурный капитал общества.

По мнению Ясина, самодержавие - это неотъемлемое свойство российского государства, которое в паре с крепостничеством создали для России несколько крупных культурных барьеров для модернизации Ясин, 2014, 55. Так, самодержавие и крепостничество оказали огромное влияние на развитие страны, сделав отличия от Европы особенно глубокими. Они создали огромные препятствия для появления институтов, способствовавших повышению конкурентоспособности, обеспечению свободы и прав человека. Институт крепостничества способствовал усилению политического абсолютизма, авторитарных отношений в обществе и семье, сдерживал развитие городов, среднего класса, частной собственности, личных и политических свобод.

Институты самодержавия и крепостничества стали традицией потому, что население относится к ним примирительно. Традиции самодержавия и крепостничества, привели к формированию традиции авторитаризма. Последовательная борьба властей с проявлениями самостоятельности и своеобразия, начиная с уничтожения зачатков народовластия в Новгороде, утвердила эту традицию. Традиции авторитаризма оказали огромное влияние на общество. Так, например, сложилось представление о том, что Россия не может обойтись без царя. Вред, нанесённый стране данной установкой, сегодня выражается в крайне низком уровне гражданской ответственности. Также авторитаризм препятствует верховенству права, утверждению законности и независимости суда. «Точнее, чем ближе мы подходим к нашему времени, тем больше власти стремятся формально соблюдать законы, даже использовать их, вводя в законодательство удобные для себя нормы, чтобы потом манипулировать ими. Реальное уважение права заменяется господством формалистики» Ясин, 2014, 57.

Институты самодержавия и крепостничества закрепили в обществе традиции иерархии господства и произвола, а формировавшиеся веками модели поведения, в основе которых лежат неосознаваемые и по этой причине особенно прочные культурные ценности и представления, раз за разом делают процесс трансформации крайне непростым. Далее мы подробно рассмотрим, к каким особенностям привели традиции самодержавия и крепостничества.

3.2 Низкий уровень социального капитала

Понятие социального капитала в экономической науке было введено в широкий оборот Джеймсом Коулмэном и Робертом Патнэмом в 1980-е годы. Под социальным капиталом понимаются принятые нормы социального взаимодействия, которые по аналогии с физическим капиталом представляют некую ценность для экономики, способствуя её эффективности. По Коулмэну, социальный капитал - это также и компонент человеческого капитала, так как он участвует в его создании. Так для успеха коллективных действий или для обеспечения процветания некоего сообщества важно, чтобы члены -- это сообщества друг другу доверяли. По Ясину, базовым компонентом социального капитала выступает доверие. В свою очередь уровень доверия взаимосвязан с уровнем ответственности, терпимости и солидарности. Уровень доверия в обществе возможно измерить при помощи опроса. Так, например, в 1990 году организация World Values Survey спрашивала людей из разных стран мира о том, доверяют ли они большинству людей. Этот опрос показал, что высокий уровень доверия существует в скандинавских (Швеция - 73,2% положительных ответов, Дания - 80,6%) и англосаксонских странах (Великобритания - 67,3%, США - 72,2%), в России же сумма положительных ответов составила всего 37,9% Inglehart, Haerpfer, Moreno, Welzel, Kizilova, Diez-Medrano, Lagos, Norris, Ponarin, Puranen, 2014 . Ясин обращает внимание на то, что значения показателей уровня доверия находятся в прямой зависимости от методологии измерения. Так, если в рамках этого опроса респондентам предлагалось выбрать один из пяти ответов (два из которых были позитивными - «определённо да» и «скорее да»), то если на тот же вопрос предложить только три варианта ответа, то ответов «да» в России в 1990 году будет всего 25%. Ясин также включает в свою работу динамику положительных ответов для России: 1989 г. - 54%, 1990 г. - 25%, 1991 г. - 36%, 1995 г. - 24%, 1998 г. - 22%, 2005 г. - 22%, 2006 г. - 22%. Высокий уровень доверия в 1989 связывается экономистом с тем, что общество было заряжено оптимизмом касательно гласности и началом демократизации. Затем происходит резкое падение, потому что ожидания населения не оправдываются Ясин, 2007, 69. Аузан считает, что помимо соцопросов существуют другие способы измерения уровня доверия в обществе. Например, Аузан, предполагает, что достаточно оценить высоту и плотность забора частного дома. В России, как известно, заборы порой целиком заслоняют собой здания.

Низкий уровень доверия в России указывает на то, что в обществе преобладают настроения «социального цинизма». В таком обществе люди чувствуют, что окружены враждебными, эгоистичными индивидами, группами и институтами, которые притесняют их и подавляют. Для выживания в такой среде разумно либо ограничить свои связи с обществом, либо самим стать эгоистами.

Как уже было сказано выше, уровень доверия напрямую связан и с другими компонентами социального капитала. Так, в обществе с низким уровнем доверия - низкий уровень гражданской ответственности, потому что доверять можно только самому близкому кругу людей: своей семье и друзьям. Гайдар отмечает, что в России, по аналогии со многими неевропейскими государствами, семья играет особую роль в экономической и общественной жизни общества. Низкий уровень социального доверия идёт в паре с исторической традицией использования родственных связей. Если в Европе факт использования родственных связей при поступлении на работу или при выборе партнера по сделке в абсолютном большинстве случаев будет осуждён, то в России отказ от семейной поддержки или же нежелание поддержать члена семьи воспринимаются как нарушение этики Гайдар, 2005, 116.

Лоуренс Харрисон с ограниченным радиусом социальной идентификации и доверия также связывает феномен коррупции. По его мнению, низкий уровень доверия ведёт к ущербному восприятию общества и к «эластичности» этических норм. Так коррупция в обществах с низким уровнем доверия не представляется как нечто враждебное, а, наоборот, если, прибегнув к ней, можно помочь своему близкому человеку, то она полностью оправдана.

Джозеф Стиглиц низкий уровень социального капитала в России объясняет резким расслоением на богатых и бедных. Распад социального капитала, по его мнению, увеличивает уровень насилия и мафиозного бизнеса в стране (Стиглиц, 2000).

3.3 Отсутствие городской культуры и среднего класса

Стефан Хедлунд считает, что основополагающее различие между Россией и Западной Европой заключается в том, что Россия не была подвергнута действию тех глубоких правовых и ментальных трансформаций, которые стали результатом формирования европейской городской культуры. Это послужило причиной того, что в России не развился отчётливый средний класс, ставший основой европейского развития Хедлунд, 2015, 361. Русский царь жил в «городе-паразите», который не был ни центром торговли, ни городской промышленности, а только обиталищем чиновников и излюбленным местом проживания землевладельцев.

Так и по Ясину, в России не было города в том смысле, в каком он был в Средние века в Западной Европе. Территориальных единиц, которые можно назвать городом, в России было очень мало, а те, что были, имели совсем иной характер, чем города Европы. Если европейский город был центром мелкой промышленности, работавшей не на торгового посредника, а непосредственно на потребителя, то в России город был преимущественно административным и торговым центром, а промышленность была раскинута главным образом по деревням Ясин, 2014, 40-41.

Московское государство совершенно не знало того социального класса, который сыграл важную роль в истории Западной Европы - класса свободных городских ремесленников. В России не существовало такой организации мелких промышленников, на почве которой возникла вся культура капиталистического Запада. Европейские городские общины не просто завоевали свободу от власти феодалов, но и в итоге привели к крушению абсолютной монархии. По Ясину, именно дух свободы, обитавший в торгово-промышленном европейском городе привёл к расширению прав его обитателей. В российских же городах этот воздух не веял, и почвы для свободы было взяться неоткуда. Только после указов Екатерины II в 1785 г. российские города обрели более свободный статус и постепенно стали накапливать внешние отличия от деревень.

Гайдар отмечает, что во второй половине XIX - начале XX века в России происходило зарождение гражданского общества, материально и социально независимого от государства. «Средний класс» включал в себя «лучших представителей дворянства, разночинцев, купечества». Однако социальные конфликты начала XX века практически до основания вырвали из российского общества эту группу людей, обладавших потенциалом развиться в нечто большее.