Дискурсивные репрезентации (капиталистических) итогов "китайского экономического чуда"

Размещено на http://www.allbest.ru/

Дискурсивные репрезентации (капиталистических) итогов «китайского экономического чуда»

Ирина Троцук

Вряд ли какое-либо иное государство привлекает сегодня больше внимания мировой общественности, чем Китай: ведутся бесконечные споры о его геополитическом статусе, социально-экономическом потенциале, демографических проблемах, экологических угрозах, политическом устройстве и т. д. Однако научный (и научно-популярный) дискурс сосредоточен на поиске ответа на вопрос, какой тип социальной системы сформировался в Китае с точки зрения классической дилеммы «капитализм- социализм», и здесь не наблюдается единства номинаций применительно к прошлому или к новейшей истории. В статье предпринята попытка обозначить варианты дискурсивной репрезентации «китайского экономического чуда», реконструировав их на основе трех показательных в этом смысле работ, переведенных на русский язык в последние годы: Чжан Юя «Опыт китайских экономических реформ и их теоретическая значимость», Линь Ифу «Демистификация китайской экономики» и Рональда Коуза и Нина Вана «Как Китай стал капиталистическим». В статье приведены основные аргументы каждой книги: хотя три интерпретации «китайского экономического чуда» различаются в том числе степенью политизированной восторженности и оптимизма, они созвучны в том, что рекомендуют развивающимся странам заимствовать китайский опыт реформирования и игнорируют ряд его серьезнейших проблем. Три рассматриваемые книги, по сути, репрезентируют три дискурса о «китайском экономическом чуде»: 1) идеологически-политизированный сценарий строительства особого варианта социализма «сверху», 2) экономически фундированный прогноз создания капиталистической экономики одновременно «сверху» и «снизу», 3) констатацию завершившегося перехода к капитализму преимущественно благодаря давлению «снизу» и вопреки запретам и антикапиталистической риторике «сверху». Такие противоречивые дискурсивные модели будут интересны читателю, который помнит споры об особенностях «российского капитализма» в 1990-2000-е годы, и социологам «классического типа» -- исследующим исторические изменения для понимания нынешних социальных трансформаций.

Ключевые слова: Китай, китайское экономическое чудо, капитализм, социализм, модель развития, дискурс, дискурсивная репрезентация

Время с тех пор, как экономика рванула вверх, казалось, шло в Китае с нереальной скоростью, новое быстро делалось старым, старое погружалось в забвение.

(Ли Июнь, 2018: 11-12)

В начале ХХ века думали «только капитализм может спасти Китай», после прихода коммунистов к власти -- «только социализм может спасти Китай», с распадом Советского Союза и крушением коммунизма в Восточной Европе -- «только Китай может спасти социализм», а в последнее время, особенно после мирового финансового кризиса 2008 года, -- «только Китай может спасти капитализм».

(Гордон, 2015: 5)

В последние годы метафора «экономическое чудо» стала устойчивым обозначением итогов нескольких десятилетий бурного социально-экономического развития китайского общества. Однако схожее единодушие не наблюдается в объяснениях причин подобного «чуда», и вряд ли можно разделить его исследователей даже на условных сторонников и противников реализуемой Китаем модели развития. Во- первых, она не статична и неоднократно подвергалась серьезным идеологическим и практическим трансформациям; во-вторых, сегодня просто невозможно серьезное обсуждение достоинств и недостатков капитализма и социализма как совершенно противоположных и несовместимых альтернатив.

К сожалению пытающихся обнаружить в новейшей истории Китая некую линейную модель и к радости исследователей изменчивых реалий в научной и публицистической литературе отсутствует единый объяснительный рефрен относительно «китайского экономического чуда». Впрочем, таковой сложно обнаружить и в описаниях отдаленного прошлого Китая, хотя в своем обобщающем труде «Великое расхождение» К. Померанц (2017) систематизировал разные исторические нарративы и с привлечением огромного эмпирического материала предложил собственное объяснение, почему Китай был крупнейшей экономикой мира на протяжении двух тысячелетий до середины XIX века (см., напр.: Maddison, 2001), но, в отличие от Европы, не смог обойти «соперников»: оказался на пороге промышленной революции раньше, чем Европа, но так и не смог его перешагнуть (сюда же относится «проблема Джозефа Нидэма» (см., напр.: Needham, 1981)).

В своей монументальной работе Померанц объясняет неожиданное и скоротечное (с позиций исторического времени) «великое расхождение» траекторий социально-экономического развития Китая и Европы не промышленной революцией, а сложившимся в Западной Европе комплексом факторов: решение экологических проблем благодаря использованию угля и торговле с другими континентами; достижения науки, изобретения и скорость их распространения; истощение производительных земель под давлением роста численности населения; особые институциональные условия (защита прав собственности и исполнение договорных обязательств обеспечили развитие эффективных рынков товаров, факторов производства, земли и капитала); успешная заморская колонизация и т. д. Померанц отрицает европоцентристскую версию истории, объясняющую экономический прорыв Европы ее якобы уникальными чертами, и обосновывает сопоставимость целого ряда европейских и китайских социально-экономических показателей в XVIII веке (обеспеченность сельскохозяйственными животными, набор сельскохозяйственных культур, размеры транспортного капитала и городов, продолжительность жизни, уровень смертности и т. д.). «Ни Китай, ни Западная Европа не могли похвастаться хорошо отлаженным неоклассическим рынком труда... но Китай, вероятно, был ближе к данной модели» (Померанц, 2017: 165), например, у крестьян было больше возможностей для коммерческого развития ремесел, чем в Англии. В Китае и Европе наблюдалась «схожесть условий, подходящих для зарождения новых типов предприятий, которые обычно рассматриваются как капиталистические. но появились они -- и капитализм в более общем смысле -- лишь в Европе» (Там же: 288). Долгое время Европа и Китай синхронно двигались в направлении протопромышленного тупика, испытывали схожие энергетические, экологические проблемы и истощение региональных ресурсов, но Западная Европа смогла вырваться из тупика благодаря эксплуатации Нового Света и сложному сочетанию изменений, которое предотвратило усугубление экологических проблем в Европе и отсутствовало в Китае.

По сути, книга Померанца подводит итог многолетних дискуссий о датировке и причинах «великого расхождения» Китая и Европы, но аналогичной работы по «китайскому экономическому чуду» пока нет -- как по объективным причинам (незавершенность исторического этапа), так и по субъективным (множество конкурирующих интерпретаций и идеологизированных подборок эмпирических данных). Кроме того, многие работы о «китайском экономическом чуде» не следуют призыву Померанца отказаться от «изображений черно-белыми красками целых обществ, основанных на том или ином способе хозяйствования. ни одно из сравниваемых обществ не может рассматриваться в качестве нормы, по отношению к которой другое общество представляется отклонением» (Там же: 13, 25).

Не претендуя на экспертное суждение в области оценок «китайского экономического чуда», попробуем все же выделить основные его дискурсивные репрезентации, опираясь на несколько показательных в этом смысле работ, переведенных на русский язык в последние годы. Говоря о дискурсивных репрезентациях, следует сослаться на Д. Макклоски, считающую экономическую науку принципиально «литературной», а «факты, логику, историю и метафоры -- риторической тетрадой»: «Мы не способны мыслить, не думая о том, как вещи близки друг другу. мы не можем думать об экономике только с помощью математики и логики, не используя метафор и историй» (Макклоски, 2015: XV). Приводя определение риторики У Бута -- «тщательное взвешивание более-менее веских оснований для более-менее вероятных или убедительных выводов -- не слишком безоговорочное, но более удачное, чем то, к чему мы пришли бы случайно или под воздействием бездумных импульсов; искусство находить допустимые убеждения и совершенствовать их в совместном дискурсе», Макклоски утверждает, что ученым хочется считать свою речь свободной от риторики, хотя она -- форма и суть как несостоятельной, так и удачной аргументации. Ученые всегда пытаются убедить, а потому не могут не использовать средства риторики, что превращает экономическую науку в разновидность «герменевтического круга»: «Чтобы понимать детали, нужно знать содержание дискуссии в целом, а детали необходимы для понимания дискуссии» (Макклоски, 2015: 2, 10).

Итак, первая работа -- книга Чжан Юя «Опыт китайских экономических реформ и их теоретическая значимость» (2017), заявленная в лаконичной аннотации как обобщение опыта китайских экономических реформ доктором экономических наук и профессором Китайского народного университета. Книга написана в нехарактерном для российской академической традиции (и даже научно-публицистического жанра) стиле (рубленые фразы, политизированные констатации, отсутствие определений ключевых понятий) и формате (нет введения, заключения и библиографии, постраничные сноски немногочисленны, в основном ссылаются на вторичные источники без указания страниц). Содержательно значительную ее часть составляют оценочные суждения, которые можно использовать как оптимистичные лозунги на соответствующих мероприятиях, и в качестве их обоснования, как правило, приводятся цитаты из речей и работ политических лидеров Китая.

Книга Чжан Юя состоит из семи глав, посвященных якобы поиску ответа на вопрос, как «правильно обобщить практический опыт политики реформ и открытости, построить систему экономической науки и научного дискурса с учетом китайской специфики и укрепить самосознание китайской экономической науки?», но на самом деле скорее убеждению читателя в правильности авторской интерпретации китайских экономических реформ. Читателя вряд ли введет в заблуждение заявление автора, что речь идет о научном обобщении, поскольку «революционные достижения и успехи» в области государственного строительства и развития «социализма с китайской спецификой» приведены в оценках руководителей государства на пленумах ЦК КПК. Основные идеи автора повторяются во всех главах, хотя несколько меняются их аргументация и подтверждающие исторические факты и набор цитат, поэтому нет смысла реконструировать содержание книги по главам -- обозначим лишь ключевые положения авторской интерпретации причин успешности китайской модели реформирования и их теоретического значения.

В начале книги Чжан Юй уточняет свое исследовательское кредо: «теория -- отражение практики В качестве подтверждения приводятся цитаты из выступления Си Цзиньпина на 23-й коллек-тивной учебе Политбюро ЦК КПК в ноябре 2015 года: «Практика -- это источник теории. Экономика Китая бурно развивается, ее достижения привлекают внимание всего мира, она несет в себе огром-ный потенциал для теоретического творчества. Необходимо глубоко исследовать новые условия и но-вые проблемы, с которыми столкнулись мировая экономика и национальная экономика Китая, необ-ходимо привнести китайскую мудрость в новое развитие марксистской политэкономии» (Там же: 5).. Экономическая наука современного Китая тесно связана с практикой строительства социалистической экономики с китайской спецификой. С одной стороны, она отражает историю и практические требования экономического развития и политики реформ и открытости, а с другой стороны, обеспечивает их теоретическую поддержку, стимулируя дальнейшее практическое развитие» (Чжан Юй, 2017: 3-4). Приводя цитаты из сочинений Мао Цзэдуна, автор ставит перед учеными Китая задачу разработать новую экономическую теорию и помочь стране построить собственный путь к социализму, учитывая ошибки СССР и иначе сочетая марксизм-ленинизм (политэкономию) с реалиями Китая. В книге перечислены принципы построения социализма, озвученные Мао Цзэдуном: координированное развитие сельского хозяйства (основа) и промышленности (ведущая сила), единое планирование и всесторонний учет, развитие центра и периферии, реализация инициатив на местах, ликвидация социальной поляризации и достижение всеобщего процветания, введение закона стоимости как полезного инструмента, техническая революция и научная модернизация, опора на собственные силы и поддержка извне.

Тридцать лет спустя результатом «стремительного прогресса политической экономии с китайской спецификой стало формирование целостной теоретической системы» -- итога китаизации и модернизации марксистской политэкономии, основные задачи которой автор суммирует так (Там же: 6): освобождение и развитие производительных сил, искоренение эксплуатации и всеобщее благосостояние; развитие всех секторов экономики при доминировании общественной собственности; сочетание социалистического строя и рыночной экономики; многообразные методы распределения с приоритетом принципа распределения по труду; эффективность и справедливость; участие в экономической глобализации и сохранение независимости; развитие на основе интересов народа, инноваций, координации, открытости и совместного использования достижений; интеграция принципов индустриализации, информатизации, урбанизации и аграрной модернизации с китайской спецификой. Все перечисленные задачи и способы их решения в разных сочетаниях многократно повторяются и уточняются в следующих главах книги.

В изучении китайской экономики Чжан Юй выделяет несколько уровней: исследования принятых мер (реформ) он считает полезными, но поверхностными в том смысле, что они далеки от фундаментальной теории; анализ экономических теорий (социалистическая плановая и рыночная экономика, подходы к реформам, статус государственного сектора, третья промышленная революция и пр.) кажется ему абстрактным, но важным для понимания законов развития экономики и разработки экономической политики. Основную проблему он видит в том, что экономическая наука Китая -- «незрелая: собственные фундаментальные теории слабы, заимствуются и копируются экономические теории Запада, которые далеки от китайской реальности. Исследования и научные инновации экономической теории по-прежнему значительно отстают от практики и требований времени. В определенном смысле это нормально... Пока система социалистической рыночной экономики не сформировалась, а социалистические модернизации не завершились, невозможно разработать совершенную теорию» -- нужно «поддерживать и развивать марксистскую политэкономию, китаизировать и модернизировать ее» (Там же: 9).

Опору на марксизм автор обосновывает тем, что это наука (!), «инновационное развитие которой можно стимулировать на базе практической реализации политики реформ и открытости», поскольку пока существуют капиталистический строй и связь между трудом и капиталом, основные принципы марксизма не устареют. «Если мы не будем применять наставления и принципы марксистской политэкономии в качестве теоретической основы, мы не сможем достичь научного понимания законов движения современных капиталистических и социалистических экономик, одержать победу в деле строительства социалистической экономики с китайской спецификой и создать политэкономию социализма с китайской спецификой» (Там же: 13). Чжан Юй предлагает опираться на марксизм как теорию будущей социалистической экономики (замена частной собственности на государственную, достижение всеобщего благосостояния и пр.), не игнорируя и не упрощая взгляды классиков марксизма, но расширяя и корректируя их согласно действительности (например, утверждение об отсутствии товарно-денежных отношений при социализме), «непрерывно стимулируя китаизацию марксистской экономической науки» (дополняя и обогащая принципы научного социализма китайской спецификой), адаптируя теорию к современным условиям и «стимулируя модернизацию марксистской экономической науки» (Там же: 15).

Подобная терминология странно выглядит в работе, претендующей на теоретико-научный характер, но автор неоднократно подчеркивает, что его приоритетная задача -- показать превосходство социалистического строя на примере китайской политики реформ и открытости как снимающей противоречие между производительными силами (движущая сила прогресса) и социалистическими ценностями (идеал упорных поисков и борьбы). По мнению Чжан Юя, высокие темпы экономического роста в Китае породили такие «капиталистические явления», как социальная поляризация, коррупция и эгоизм (!), поэтому необходимо задать четкие критерии развития производительных сил и их взаимодействия с производственными отношениями. Обобщая исторический опыт социалистического строя, он считает необходимым объединить развитие производственных сил и социалистических ценностей для искоренения эксплуатации и поляризации и достижения всеобщего благосостояния. Он уверен, что Китай движется в этом направлении, поскольку уже пережил успешное развитие социалистической экономики, избыточный акцент на развитии производительных сил или на ценностных приоритетах социализма и коммунизма, игнорирование развития производительных сил ради сохранения социалистического пути и уничтожения проявлений капитализма и, наконец, фокус на развитии производительных сил и игнорирование социалистических ценностей.

По мнению Чжан Юя, эти четыре состояния доказали необходимость корректного заимствования Китаем экономических теорий Запада и урегулирования взаимоотношений марксистской и буржуазной политэкономий, потому что вторая в определенной степени рациональна и полезна: отражает особенности рыночной экономики и распределения ресурсов, долго исследовала экономические законы, сочетая разные методы (статистические, экспериментальные, теории игр и др.). «Китай должен внимательно изучать и заимствовать опыт западной экономической науки, но совершенно недопустимо бездумно ее копировать и тем более рассматривать ее как единственную научную теорию» (Там же: 19) по нескольким причинам: она содержит сильный идеологический компонент; не существует единой экономической теории (только в неолиберализме несколько школ) или «универсальной научной правды»; «полезные и идеологические элементы западной экономической науки не разграничиваются, а зачастую и вовсе смешиваются»; в ней не даны ответы на важнейшие вопросы -- как выстроить отношения правительства и рынка и как определить экономическую эффективность (каково правильное соотношение объективной трактовки макро/микроэффективности и моральных суждений). Западный экономический мейнстрим автор упрекает в догматизме (необоснованных претензиях на универсальность, под которыми скрывается стремление к стандартизации и игнорирование опыта развивающихся стран) и требует избавиться от него ради «теоретического самосознания и самоуверенности».

Чжан Юй полагает, что развитость капиталистической экономики заставляет людей верить в ее эталонность, априорность и надисторичность, что неверно уже хотя бы потому, что эта модель неприменима к нерыночным системам. В то же время он не претендует на то, чтобы опыт Китая применялся к другим странам, уважая специфичность и единичность, не укладывающиеся в рамки политэкономического мейнстрима. Китай предложил особое решение общих проблем многих стран, особенно развивающихся, выдвинув теорию социалистической рыночной экономики, т. е. речь идет, согласно Си Цзиньпину, о «развитии специфичности до универсальности» -- практический опыт Китая предлагает множество способов решения национальных и глобальных проблем (например, «сильное вмешательство государства -- необходимый фактор модернизации в развивающихся странах» -- Там же: 58).

В становлении китайской экономической модели (и «китаизированного марксизма») Чжан Юй выделяет три основных этапа после 1950-х годов, когда Мао Цзэдун провозгласил «второе сочетание» марксизма-ленинизма с китайской действительностью и собственный путь китайского социализма: 1) «разрушительные» 1980-е -- сравнительный анализ моделей социалистической экономики (СССР, стран Восточной Европы и др.); 2) «созидательные» 1990-е -- сопоставление радикальных (советских) и постепенных (китайских) реформ в рамках теории переходной экономики, т. е. «транзита» от социалистической плановой экономики к западной капиталистической рыночной; 3) начало XXI века, или этап «совершенствования и доработки», -- в 2003 году на пленуме ЦК КПК был задан курс на систему социалистической рыночной экономики с доминирующей общественной собственностью и внешне открытой, в 2013 году пленум принял программу всестороннего углубления реформ -- совершенствования социалистического строя с китайской спецификой, модернизации государственного управления и формирования научно обоснованной и эффективной институциональной системы.

Автор считает 1990-е годы принципиально важными, потому что Китай отказался от «шоковой терапии» и выбрал «двухколейный переход» -- когда старая система не разрушается, а становится основой для новой по принципу преемственности и совместимости, причем это касается и структуры собственности, и модели ценообразования, и внутриотраслевой перестройки экономики, и регионального развития. Несмотря на корректное противопоставление советской модели радикального разрушения прежней системы и китайской модели ее последовательного изменения, в книге встречаются и странные утверждения со ссылками на западных авторов. Например, что в 1990-е годы в Китае местная власть стала движущей силой экономического роста, помогая и поддерживая сильное центральное правительство, а в России «центральное правительство было очень ограничено во власти и бессильно перед местными органами» (Там же: 149), что не соответствует действительности.

Выбор разных моделей реформирования социалистической системы Чжан Юй объясняет начальными условиями: китайскому переходу способствовала отсталая традиционная структура экономики, для которой характерны устойчивые горизонтальные связи между районами и высокая степень автономии местных властей (непонятно, почему эти условия не сработали в России, учитывая приведенную выше авторскую характеристику ситуации в нашей стране в 1990-е годы). Более убедительны отсылки автора к таким изначальным китайским условиям, как невысокий уровень централизации экономики, поддержка зарубежных китайских экономических элит, отсутствие затяжного политико-экономического застоя и кризиса системы социального обеспечения (ее просто не было). Автор справедливо отмечает, что благоприятные начальные условия -- дело относительное, важнее то, как эти условия используются (в книге критикуются «заслуги» М. С. Горбачева -- провал постепенных реформ и реализация стратегии «большого взрыва»).

По мнению Чжан Юя, сегодня китайская экономическая модель сочетает следующие элементы: разные типы собственности при доминировании общественной (классический марксистский базис); многоструктурная рыночная система, подчиненная государству в лице КПК (органичное сочетание рыночного и государственного, прямого и непрямого регулирования, централизации и децентрализации); многоаспектная система расширения внешних связей с опорой на собственные силы (экономическая глобализация -- стимул рационального распределения ресурсов и развития производительных сил всех стран, а не инструмент расширения капиталистических отношений и неравенства до глобальных масштабов); взаимное стимулирование индустриализации нового типа и информатизации (системные инновации); постепенные и умеренные преобразования для устранения недостатков плановой системы и разумного сочетания социализма и рыночной экономики «сверху» и «снизу».

Автор не отрицает, что китайская модель несовершенна, поскольку не решила ряд важных проблем (экологические, безработица, коррупция, социальное расслоение и др.). Он отвергает критику рыночных реформ в Китае как неправильных со стороны «новых левых» и неолиберальную критику китайского варианта социализма как сдерживающего приватизацию, либерализацию и интернационализацию, настаивает, что китайскому обществу следует идти по пути не перестройки, а совершенствования выбранной модели социализма с китайской спецификой, на котором «китайская нация благодаря своему духу целеустремленности и смелой инновационной практике сделала большой шаг к построению демократической, богатой, могущественной и модернизированной социалистической державы» (Там же: 76).

Подобную успешность Чжан Юй объясняет преимуществами социалистической рыночной экономики по сравнению с капиталистической, вернее, отсутствием в первой ряда внутренних противоречий второй, обостряющихся по мере ее развития: антагонизма труда и капитала, относительной перенаселенности и безработицы, раскола на бедных и богатых, кризиса перепроизводства, стихийности, виртуализации (доминирования финансового капитала), экологических кризисов и перекосов международного рынка. Главным преимуществом социалистической рыночной экономики в книге названо сочетание экономической эффективности с социальной справедливостью (всеобщее благосостояние и всестороннее развитие) по принципу «погоня за прибылью и реализация социальных целей не противоречат друг другу» (Там же: 171). Здесь автор переходит к откровенной утопии, описывая идеальный итог нынешних экономических реформ: отсутствие классового антагонизма; удовлетворение потребностей всех членов общества; гармоничное развитие всех секторов экономики и видов собственности, преодолевающее «стихийность и отсталость рыночной экономики»; сочетание стихийных «народных» и государственных реформ; единство экономической и социалистической демократий в «защите народных интересов и обеспечении здорового развития социалистического строя» (Там же: 103) -- вряд ли китайское общество может похвастаться реальным, а не декларативным достижением всего перечисленного.

В поисках способа согласовать спонтанный порядок и социальную рациональность Чжан Юй отводит главную роль государству, но обосновывает ее странным образом: «Процесс общественной эволюции -- это не искусственно созданный результат, а следствие бессознательного (?!) взаимодействия между людьми, достигнутое в ходе спонтанной эволюции. Что же касается социальных норм, то они сознательно планируются, устанавливаются и претворяются в жизнь государством и приравниваются к общественным благам» (Там же: 110). Автор делает «важное умозаключение: в условиях социалистической рыночной экономики рынок играет решающую роль главным образом в микроэкономических сферах, в то время как правительство и партия в частности контролируют социальное развитие и макроэкономику» (Там же: 209). Он считает чрезмерное вмешательство государства в микроэкономику таким же препятствием на пути экономических реформ, как сохранение пережитков плановой экономики (хотя это государственное регулирование на макроуровне), незавершенность реформ, нехватку рыночных сил и недостатки всех (!) рыночных экономик (безработица, коррупция, поляризация и др.).

Нынешний этап экономического развития КНР Чжан Юй называет погружением в «новую нормальность» -- переходом от «экономического чуда» в 10% среднегодового роста к умеренным 7% «постпромежуточного индустриального развития». Несмотря на сокращение возможностей роста после фазы быстрого экономического подъема, Китай обладает чертами, которые обеспечивают стране экономический рост, пусть и более умеренный, чем прежде: демографический фактор (огромная численность «трудолюбивого и высоко обучаемого населения»), пространственный фактор (обширная территория, природные ресурсы, региональные различия), высокий внутренний спрос и накопленные инвестиции. К сожалению, автор не отмечает, что у каждого из этих преимуществ есть оборотная сторона, сдерживающая экономический рост, но признает, что «„новая нормальность“ таит перспективы и возможности, которые нужно в полной мере использовать, хладнокровно реагируя на все вызовы... чтобы Китай превратился из крупного государства в могущественную державу и двигался к светлому будущему» (Там же: 228).

Вторая работа -- книга Линь Ифу «Демистификация китайской экономики» (2017), написанная по итогам десяти лет чтения лекций по экономике в Пекинском университете. В предисловии автор ставит те же задачи, что и Чжан Юй: за пределами Китая

научные круги, политики и общество в целом очень поверхностно понимают механизмы функционирования китайской экономики. отталкиваясь от уже существующих экономических теорий. их анализ и изучение сути проблемы нередко смешиваются с идеологическими п политическими предрассудками. Необходимо создавать новые теоретические конструкции с учетом китайской специфики и по результатам скрупулезного анализа стараться понятным языком донести до зарубежных исследователей суть экономических успехов, достигнутых в результате политики реформ и открытости (хотя она привела и к серьезному дисбалансу в обществе), обозначить существующие трудности, а также перспективы дальнейшего развития. Этими разработками должны заниматься именно китайские экономисты. (Линь Ифу, 2017: 4)

Кстати, Чжан Юй упоминает Линь Ифу -- как представителя западной теории переходной экономики, который связывает медленное развитие Китая с приоритетной поддержкой тяжелой промышленности в рамках стратегии «догнать и перегнать», т. е. утверждает, что реформы запустили быстрое развитие страны благодаря возрождению традиционного низкозатратного, низкорискованного и приносящего быструю выгоду пути постепенных изменений за счет использования сравнительных ресурсных преимуществ. Сам Линь Ифу разрабатывает модель развенчания мифов о китайской экономике, называя свою книгу импульсом к началу широкой дискуссии о направлениях дальнейшего экономического развития.

Он предлагает следующую историко-экономическую хронологию: до наступления Нового времени Китай -- одна из самых развитых и могущественных стран (в 1820 году на его долю приходилась треть мирового ВВП); после европейских промышленных революций Китай начал «стагнировать и деградировать» и превратился в полуколонию (до 1979 года его доля в мировом ВВП составляла менее 5%, страна считалась одной из самых бедных); с конца 1970-х годов китайская экономика «демонстрирует настоящие чудеса» (средний прирост ВВП -- 9,9%, Китай превратился в «страну победившего среднего класса» и потеснил Японию в рейтинге крупнейших экономик и Германию как главного экспортера потребительских товаров). Книга реконструирует социально-экономическое развитие Китая в рамках заданной хронологии и в поисках ответов на пять основных вопросов.

Первый вопрос: почему западные страны смогли экономически превзойти Китай, хотя он достиг пика развития до начала Нового времени? «Около двух тысячелетий назад экономики Европы и Китая находились примерно на одном уровне, но последовавшая вслед за распадом Римской империи эпоха феодализма нанесла экономике Европы серьезный удар, в то время как экономика Китая продолжала расти и оставалась крупнейшей... Вплоть до ХУП-ХУШ веков Китай обладал наиболее передовыми технологиями. Компас, бумага и порох являются примером технологических достижений Китая (а также уровень производства стали и железа), который шел тогда в авангарде всего развитого мира» (вряд ли это словосочетание можно применять к ХУП-ХУШ векам в том смысле, в каком мы используем его сегодня) (Там же: 3335). К факторам экономического роста Китая до Нового времени Линь Ифу относит динамичное развитие рынков земли, рабочей силы и товаров благодаря частной собственности на землю и ее свободной продаже, свободу перемещений и мобильность рабочей силы, развитые государственные и экономические институты. Причиной утраты Китаем экономических позиций и отставания от Европы он считает промышленные революции XVIII века, вернее, «проблему Джозефа Нидэма», который, собственно, и задался вопросом, почему, оказавшись на пороге промышленной революции значительно раньше Европы, Китай, в отличие от Европы, этот порог так и не перешагнул.

Линь Ифу рассматривает разные варианты решения «проблемы Нидэма»: (1) культурный детерминизм -- якобы конфуцианская культура слишком тради- ционна и консервативна, поддерживает идеалы гармоничного общества и сосуществования человека с природой, а потому сдерживает развитие науки и демократии, что в принципе объясняет отставание китайцев от европейцев в Новое время, но не их могущество в предшествующий период; (2) гипотеза о соперничестве европейских государств (в противовес единству Китая) и защите патентных прав -- первый фактор не объясняет прежнего могущества Китая, а второй переоценивает роль патентов в промышленной революции; (3) теория ловушки равновесия -- в Китае отсутствовал спрос на новые технологии по причине высокой плотности населения и отсутствия излишков/средств на внедрение новых технологий -- очевидны ошибки во внутренней логике теории и ее несоответствие реалиям, в частности, волнообразному росту населения Китая; (4) доминирующее сегодня объяснение отставания Китая отсутствием европейского варианта промышленной революции.

Линь Ифу согласен с последним объяснением, но говорит не о европейской промышленной революции, а о разных траекториях исторического развития Европы и Китая. До Нового времени на Западе и на Востоке практический опыт (крестьян и ремесленников) играл ведущую роль в технологических изменениях (побочный продукт метода проб и ошибок), поэтому многочисленное население обеспечивало Китаю постоянное технологическое развитие; в XVIII веке в Европе промышленная революция ускорила технологические изменения, потому что их основу составлял эксперимент, и численность населения перестала играть роль; кроме того, европейцы стали инвестировать большие средства в фундаментальную науку, что позволило добиться устойчивого социально-экономического роста. Таким образом, ответ Линь Ифу на первый вопрос таков:

Благодаря унификации и стандартизации критериев оценки (знаний и талантов) институциональная система китайского общества (в частности, система образования и отбора на госслужбу) была достаточно объективна... но развитие технологических инноваций в ней продолжало опираться на опыт.

К тому времени, когда дальнейшее развитие начало требовать применения научного эксперимента, эта система стала препятствием на пути прогресса.

В Китае не произошла научная революция, которая повлекла бы за собой промышленную. В условиях, когда технология не развивается, нет способов накапливать капитал, поэтому нет и возможности вступить в капиталистическое общество. И хотя ростки капитализма появились в Китае очень рано, им не суждено было взойти. (Там же: 76-77)

Второй вопрос: почему до политики реформ и открытости (провозглашенный на III Пленуме ЦК КПК в 1978 году курс на реформирование экономики и развитие внешней торговли) экономические успехи Китая были незначительны? Новый экономический курс помог стране достичь темпов роста в 9,9% ВВП и внешней торговли в 16,3%, стать одной из самых инвестиционно привлекательных стран, накопить крупнейшие золотовалютные резервы, обеспечить рост благосостояния населения и даже сыграть стабилизирующую роль в азиатском финансовом кризисе 1997 года и мировом экономическом кризисе 2008 года. Впрочем, столь убедительные успехи представлены в книге далеко не в бравурном формате: автор признает, что Китай потребляет слишком много ресурсов, ухудшая экологическую обстановку; что в стране распространена коррупция, «серые» и «черные» схемы доходов, что усиливает общественное недовольство и снижает доверие к государству; что сохраняется серьезный разрыв между средними доходами на душу населения (между восточной, центральной и западной частями страны, между городом и деревней, богатыми и бедными), а реформы нередко перераспределяют блага в ущерб некоторым группам -- это порождает социальную напряженность, сдерживаемую за счет регулируемых государством источников средств.

Реконструируя основные этапы в истории китайского общества, Линь Ифу показывает, что уже в последней четверти XIX века все политические силы страны признавали необходимость кардинального слома социально-политической системы, но изменения запаздывали или носили частичный характер, поэтому Китай оставался отсталым. Только в 1920-е годы китайские интеллектуалы признали важность не только социальных и политических институтов иного типа, но и их идеологической составляющей, и «в 1921 году, после образования Коммунистической партии Китая, из „небольшой искры“ социалистического кружка разгорелось общественное движение, которое смогло сплотить всю страну» (Там же: 87). Распространение социалистических идей автор связывает с антизападными настроениями (поэтому столь легко была воспринята идея иных, чем западные, институтов и три принципа Сунь Ятсена -- национализм, демократия и народное благосостояние на принципах коммунизма) и дружескими отношениями с СССР на фоне нарастания экономических проблем Запада в духе прогнозов К. Маркса. В Китае ленинская модель социализма, сработавшая в Советском Союзе, потерпела крах по причине иных исторических условий (например, в России промышленность была сосредоточена в городах, в Китае -- в иностранных концессиях): «Нужно крайне осторожно использовать иностранный опыт -- даже самые незначительные различия в условиях могут привести к противоположным результатам. Никакая теория не должна восприниматься как догма... И даже если теория была доказана на примере одной страны, она не обязательно окажется применима в другой» (Там же: 92).

Неудачи социалистической революции заставили китайское руководство искать новые пути реформирования, и на вооружение была взята стратегия «окружения города деревней» Мао Цзэдуна, согласно которой имущественное расслоение в деревне можно было преодолеть конфискацией земли у местных богачей и ее распределением между крестьянами. В 1947 году КПК выдвинула новую политическую программу -- экспроприации земли у крупных землевладельцев в пользу беднейшего крестьянства, экспроприации монополистического капитала в пользу социалистического правительства и защиты национального капитала, что привело к победе КПК и созданию социалистического правительства. Вывод Линь Ифу по данному периоду в истории Китая слишком позитивно-отстраненный: «Есть китайская пословица: „Ученый не организует мятеж и за три года“. Однако чтобы КПК выросла из небольшого кружка интеллектуалов в объединившую всю страну партию, понадобилось всего 28 лет, с 1921 по 1949 год. Всего лишь одно поколение!

Для Китая это -- настоящее чудо» (Там же: 95). Бесспорно, но автор не упоминает, в какую цену обошлось китайскому обществу это «чудо» (см., напр.: Юй Хуа, 2016).

После образования КНР началось активное социалистическое строительство с курсом на индустриализацию (прежде всего развитие тяжелой промышленности) в кратчайшие сроки и по советской модели плановой экономики (1949-1978). Она показала свою несостоятельность, что привело к распределению ресурсов с помощью административной системы (искажение цен, нормирование ресурсов, прямой контроль за распределением излишков и вмешательство государства в управление предприятиями), т. е. к исчезновению рыночной конкуренции. В селах плановая экономика основывалась на государственной монополии на закупки и сбыт, коллективизации, продовольственной самодостаточности регионов («мэр следит за корзиной с овощами, а губернатор -- за мешком с рисом» [Линь Ифу: 113]) и разделении города и деревни с помощью системы регистрации домохозяйств хукоу (ограничение мобильности сельского населения, чтобы избежать безработицы в городах и не позволить сельским жителям использовать городские дотации и субсидии) -- все это помогало максимально концентрировать излишки в городах для развития промышленности, но привело к столь разрушительным последствиям в селах, что кризис 1959-1961 годов (падение урожайности) вызвал массовый голод.

По мнению Линь Ифу, нельзя считать плановую экономику абсолютно неэффективной -- с момента перехода на нее в 1953 году Китай смог решить ряд принципиальных вопросов: мобилизовал излишки, обеспечил накопление капитала и рост инвестиций в тяжелую промышленность, добился стабильных темпов роста промышленного производства, аналогичных развитым странам. Однако цена была высока: структурные дисбалансы -- развитая тяжелая промышленность в отсталой аграрной стране, где более 70% рабочей силы было занято в сельском хозяйстве; ориентация производства на тяжелую промышленность, а не на потребности людей, т. е. незначительный рост потребления; увеличение разрыва в доходах и потреблении города и села. «К концу 1970-х годов треть населения жила за чертой бедности» (Там же: 139).

Оценивая факторы «восточноазиатского чуда» -- бурного экономического роста Японии и «восточноазиатских тигров» (Сингапура, Гонконга, Тайваня и Южной Кореи), Линь Ифу приходит к выводу, что ни один из них неприменим к китайской ситуации: экономика Китая не имела ничего общего с японской системой (несмотря на схожесть культурологических и исторических особенностей); еще три гипотезы он считает однобокими даже для «восточноазиатских тигров», не говоря уже о китайском обществе, -- рыночная экономика, основанная на частной собственности и конкурентном распределении ресурсов (нигде рыночная экономика не обошлась без государственного регулирования), активное правительственное вмешательство и искажение ценовых сигналов (но нерыночные механизмы применяют и социалистические страны), а также экспортная ориентация (скорее следствие экономического развития, а не его причина). «Нельзя сказать, что какая-то из гипотез полностью правдива или ошибочна, но гипотеза, которая могла бы дать исчерпывающее объяснение успешного экономического развития, должна включать самые разные аспекты, а не ограничиваться только одним» (Там же: 148).

В качестве такой гипотезы о причинах «китайского экономического чуда» Линь Ифу предлагает теорию жизнеспособности и сравнительных преимуществ. Так, развитие тяжелой промышленности как стратегия догоняющего развития в Германии согласовывалась с ее сравнительными преимуществами (политика «железа и крови»), и государство использовало административные механизмы инвестирования в условиях низкой мобилизации капитала и рассредоточения средств в аграрном секторе. Аналогичным образом успешной стала промышленная политика Японии (приоритет автомобилестроения), тогда как в Китае и Индии развитие тяжелой промышленности и автомобилестроения противоречило их сравнительным преимуществам.

Критерием соответствия отрасли сравнительным преимуществам может служить необходимость государственной поддержки после того, как отрасль уже создана. Если предприятия по-прежнему требуют поддержки и субсидий, то они нежизнеспособны и, следовательно, не соответствуют сравнительным преимуществам... Развивающиеся страны должны использовать для сокращения издержек на технологическое развитие и ускорение темпов экономического роста преимущество отсталости (например, Китай импортировал из Японии и Германии передовые технологии производства мотоциклов, а когда они отказались от их изготовления, то стал крупнейшим в мире производителем мотоциклов). Государственная экономическая политика должна руководствоваться не слепой погоней за темпами роста и бездумным копированием зарубежного опыта, а поддержанием открытого и конкурентного рынка, на котором не искажаются ценовые сигналы [хорошая рекомендация и для российского руководства. -- И.Т.]. (Там же: 176-177)

Третий вопрос: почему серьезный рост, достигнутый в результате политики реформ и открытости, сопровождается колебаниями экономического цикла, трудностями реформирования государственного сектора, региональной дифференциацией, социальным неравенством и т. д.? Чтобы ответить на этот вопрос, Линь Ифу рассматривает конкретный пример -- аграрную реформу, делая акцент на системе семейного подряда как спонтанном институциональном новшестве. Он убежден, что оптимальная модель реформирования -- опора институциональных изменений «сверху» на стихийные процессы: так, внедренная «снизу» система семейной подрядной ответственности в деревне Сяоганцунь провинции Аньхой была поддержана правительством и распространена на всю страну. «Если в основе институциональных изменений нет стихийной основы, и они приводятся в движение только силами правительства и социальных элит, то единственный способ их проведения -- административное давление. Если используются неправовые методы и даже после создания структур они не согласуются с идеологией и системой ценностей, велика вероятность провала таких изменений» (Там же: 404).

Несмотря на эффективность системы семейного подряда, способствовавшей небывалому развитию сельского хозяйства, в сочетании с другими реформами она породила и серьезные проблемы: угрозы продовольственной безопасности -- в ходе урбанизации и индустриализации объекты инфраструктуры и жилье занимали все больше сельскохозяйственных земель в условиях роста населения и уровня жизни, т. е. роста потребности в продовольствии; слишком медленный рост доходов крестьян, или три сельские проблемы -- «бедность села (по сравнению с городом), тяготы крестьянства (продолжительность и напряженность труда снизились благодаря механизации и пр., но системы образования, здравоохранения и социального обеспечения остались отсталыми и/или стали непомерны дорогими) и угрозы для сельского хозяйства» (Там же: 213-214).

В городской промышленности к началу политики реформ и открытости оформились три основные проблемы: структурные дисбалансы -- серьезный дефицит одних продуктов (легкой промышленности, энергоресурсов и сырья) на фоне перепроизводства других (тяжелая промышленность); проблемы координации (распределение ресурсов и транспортных перевозок); низкая мотивация работников и потому низкая эффективность государственных предприятий (уравнительный подход к гарантированной оплате труда). Государство пыталось решить эти проблемы до 1978 года, корректируя дисбалансы (центр перебрасывал средства только в проблемные отрасли и возвращал инвестиции обратно в тяжелую промышленность, как только намечалось улучшение ситуации), децентрализуя управленческие механизмы (передавая полномочия провинциям) и вводя политические стимулы трудового энтузиазма.

Эти меры имели объективные ограничения, поэтому проблемы не были устранены к 1978 году. Руководство страны придерживалось прежних стратегий, распределяя инвестиции между сельским хозяйством, легкой и тяжелой промышленностью, чередуя децентрализацию с вмешательством в процессы инвестирования (в периоды инфляции) и вводя дифференцированную оплату труда. Все эти меры носили макроэкономический характер, постепенно компании получили в свое распоряжение часть прибыли, однако плановая экономика не позволяла ее использовать, поэтому возникла необходимость «внепланового снабжения и рыночных механизмов распределения ресурсов... реформы развивались от предоставления больших полномочий до появления прозрачных условий владения собственностью. и передачи части прав и прибыли государственным предприятиям» (Там же: 230). Впрочем, государство не получило ожидаемого увеличения прибыли, поскольку снизились его возможности контроля (фальсификации отчетности, сокрытие доходов и коррупция). Поэтому правительство с 1985 года начало внедрять контрактную систему на государственных предприятиях и разделило их на два типа: малые и средние подлежали приватизации, а в крупных вводился совет директоров и наблюдательный совет, что привело к сосуществованию плановых и рыночных механизмов распределения ресурсов и ценообразования, чему способствовало расширение прав на ведение внешнеторговых операций (их получили регионы), сокращение директивного управления, восстановление государственных банков и создание небанковских финансовых учреждений (фондовых бирж, страховых компаний) под жестким контролем государства.

За тридцать лет постепенные реформы принесли заметные результаты: во- первых, существенно возросла эффективность государственных предприятий; ...во-вторых, доля государственных предприятий в промышленности быстро снижалась. Однако вместе с успехами необходимо признать и существование в городской экономике разных проблем. Во-первых, финансовый сектор оказался очень хрупким (высока доля невозвратных кредитов, на фондовых рынках существовали пузыри и спекуляции); ... во-вторых, 1980-е годы прошли под знаком коррупции; .в-третьих, реформирование государственных предприятий так и не завершилось успехом. большая часть крупных предприятий. не может похвастаться значительными успехами и сохраняет зависимость от государственной поддержки (государство не может допустить их банкротств по политическим и социальным причинам). (Там же: 242-243)

Четвертый вопрос: какие сферы китайской экономики требуют реформирования ради сохранения тенденции роста? Линь Ифу признает, что по всем рассмотренным направлениям реформ накопились проблемы, и предлагает нерадикальные способы их решения. Например, для поддержки нежизнеспособных на рынке государственных предприятий, несущих стратегическое или социальное бремя, он предлагает отбирать управляющих на конкурентной основе и менять их заработную плату в зависимости от успешности работы. По его мнению, способствовать становлению конкурентного рынка и капиталистической экономики должна корректировка финансовой реформы: «Наиболее эффективным для Китая будет распределение мобилизованного капитала между средними и малыми предприятиями трудоемких отраслей, обладающих сравнительными преимуществами» (Там же: 275), через систему небольших региональных банков.

И, наконец, пятый вопрос: насколько реальны рост китайской экономики и строительство социалистического сельского хозяйства и гармоничного общества? Линь Ифу приводит мнение ряда зарубежных ученых, что среднегодовые темпы экономического роста Китая в 7,8% -- подлог, а реальные темпы роста после дефляции между 1998 и 2002 годами не превышают 2-3%. Он с этим категорически не согласен и аргументирует свою позицию различием механизмов западной и китайской дефляции: в Китае она была результатом не эффекта обогащения, а увеличения предложения в экономике избытка, поэтому темпы роста потребления и инвестиций не изменились. Чтобы избежать повторной дефляции и обострения сельских проблем, Китай начал строительство «новой социалистической деревни», что не только улучшило бытовые и производственные условия сельской жизни, но и стимулировало спрос посредством создания «общества средней зажиточности».

Тем не менее неравномерное распределение доходов остается важнейшей социально-экономической проблемой Китая. В качестве механизма ее решения Линь Ифу отстаивает концепцию «единства справедливости и эффективности первичного распределения и справедливости перераспределения» (Там же: 315-316). Он предлагает создавать «хорошую рыночную систему» посредством углубления реформ, прежде всего в финансовой сфере (чтобы содействовать развитию средних и малых финансовых учреждений), увеличения налога на использование природных ресурсов и переложения его бремени с государственных предприятий на систему социального страхования и ликвидации монополий, а в отраслях, где это невозможно, -- усиления контроля.