Эстетика массового искусства

Размещено на http://www.allbest.ru/

Размещено на http://www.allbest.ru/

Контрольная работа

По курсу: «Эстетика»

На тему: «Эстетика массового искусства»

2012

Массы появились на авансцене мировой истории одновременно с наступлением нового времени, противопоставившего новый тип общества традиционному, феодально-рабовладельческому, установленному Богом. По времени это совпало, возможно не случайно, с появлением нового общественно-экономического уклада - капитализма. Новый способ развитого производства - мануфактуры, потребовал энергичных людей - капиталистов, и обесправленных масс, которые должны были занять новые рынки труда, востребованные обществом. Это были новые классы, не замеченные ранее в черырехварновой божественной системе, претендующей на абсолютную справедливость. Хотя, справедливости ради нужно отметить, что пролетарии близки к «городским шудрам» - мещанам и ремесленникам, а капиталисты недалеко ушли от вайшев-купцов. Усложнилось производство, и усложнились общественные иерархии. Казалось бы, что такого, но появилось качественное изменение.

Общественному прогрессу понадобились самоуверенные люди, способные доказать свою значимость в обществе и подняться на уровень знати. А это означало ломку традиционного, уже полузабытого сознания, что принадлежность к тому или иному сословию определялась божьей волей и незыблемо определяла место человека в мире. У индусов это было наиболее прямо явлено: достойный - рождаешься в благородных сословиях. Недостойный - будь шудрой и живи только и исключительно впроголодь, ибо все равно не можешь управлять своими желаниями, да и зачем они тебе, ничтожному. На самом деле самосознание европейца по сути не отличалось ничем, хотя общество редко называло вещи своими именами так прямо. Сломавшие сословную перегородку капиталисты открыли дверь наверх и иным шустрым людям из совсем низших состовий. А там появились и всякого рода либералы (слово, за последние полгода превратившееся в грязное ругательство), заговорившие о неких природных правах. А раз так, то и у бесправных по изволению Божьему масс стало прорезаться дерзкое требование счастья. Появление капитализма знаменовало окончательную деструкцию традиционного общества. Отражением этого процесса стала «философия модернизма», разрушившего идеологию традиционной культуры во многих видах общества. (3)

«Революционные движения народных масс еще в XVIII веке приводят предромантиков (Э. Берк) и некоторых романтиков (Ж. де Местр) к определению массы как «великого животного», «яростной толпы», а других романтиков (В. Скотт, В. Гюго) к представлению о народных массах как движущей силе истории, но силе темной, управляемой великими личностями. К. Маркс и Ф. Энгельс видели в народных массах созидательное начало. Напротив, французский социальный психолог Г. Лебон, создавший в книге «Психология народов и масс» (1895) один из первых вариантов теории «массового общества», рассматривал массу как разрушительную силу, подавляющую индивидуальность человека («целый народ… иногда становится толпой»)» (4)

Таким образом, работа Ортеги-и-Гассета «Восстание масс», появилась в 1930 году далеко не на пустом месте. Но именно эта работа «прозвучала», «выстрелила». И свершилось это потому что в Европе созрели и стали угрожающей силой две идеологии, основанные на управлении массовым сознанием - коммунизм и фашизм.

Исследование Ортеге-и-Гассета фундаментально и на редкость богато идеями, хотя многие из них есть повторение патриархального брюзжания корифеев традиционного общества. На самом деле, читая Ортегу-и-Гассета припоминаешь не о Гюго с Вальтер Скоттом, а о том, что уже были и Гоббс, и Мандерлей. А то что философские и эстетические основы построений Ортеги близки философии жизни, кажется наглядным.

Ортега-и-Гассет подробно раскрывает сущность понятия «масса», его принципиальное отличие от толпы. «Толпа - понятие количественное и визуальное: множество». То есть толпа прежде всего визуальна, это объединенная чем-либо группа, собранная вместе без видимого порядка. Масса же по Ортеге-и-Гассету противопоставлена меньшинству. «Меньшинство - совокупность лиц, выделенных особо; масса - не выделенных ничем». «Масса - это средний человек. <…>До банальности очевидно, что стихийный рост ее (массы, - А.) предполагает совпадение целей, мыслей, образа жизни» (5). К сожалению, мысль Ортеги не глубока. Меньшинство также страдало и страдает совпадением целей, мыслей, образа жизни. Элита тоже делится на буквально несколько пород, внутри которых личности ужасно сходны. И отличается элита от масс прежде всего нахрапистой энергетикой. По-настоящему яркие индивидуальности были дефицитом и среди элиты, причем во все времена. Ну а если мы обратимся к творчеству такого знатока французской элиты конца 19- начала двадцатого века как Пруст, то увидим, что среди элиты мало по-настоящему оригинальных личностей, а поиски среди них «утраченного времени» (золотого века традиционного общества) оборачиваются самогипнозом, потакающим тайному человеческому желанию наличия в мире гармонии и изначальной мудрости. Если они и есть, то парадоксально сочетаются с изначальной жестокостью, иерархичночностью и кровью.

«По одному-единственному человеку можно определить, масса это или нет. Масса - всякий и каждый, кто ни в добре, ни в зле не мерит себя особой мерой, а ощущает таким же, "как и все", и не только не удручен, но доволен собственной неотличимостью. Представим себе, что самый обычный человек, пытаясь мерить себя особой мерой - задаваясь вопросом, есть ли у него какое-то дарование, умение, достоинство, - убеждается, что нет никакого. Этот человек почувствует себя заурядностью, бездарностью, серостью. Но не массой.»

Таким образом, определение Ортеги-и-Гассета прежде всего аксиологическое. Если для человека не ценна собственная индивидуальность, то он масса. Далее в своей работе испанский мыслитель показывает, что при таком отношении к себе снижены ценностные требования к окружающим.

Ортега-и-Гассет справедливо указывает и на то, что тот, кто привык кичиться перед другими вовсе не принадлежит к большинству. От массы отличается прежде всего тот, кто способен предъявлять к себе повышенные требования. Именно к повышенным требованиям к себе апеллирует М. Гаспаров:

«Мы, часто считающие себя высокими интеллектуалами, тоже носители массовой культуры -- разве что не в тех областях, что наши соседи. Тот же Аверинцев говорил: «Мы не сможем отстаивать культуру, пока не научимся видеть врагов этой культуры в себе». Право, собственная наша культура тоже неполна и эклектична, если мы не знаем эстрадных хитов и модных фильмов. А если мы их знаем, то даем ли мы себе отчет, как они в нас уживаются? В 1860-х годах тот, кто ценил Пушкина, должен был отвергать Некрасова, и наоборот, это было понятно и объяснимо. В наше время стихи Пушкина и Некрасова -- и Блока, и многих других -- лежат перед нами в одном и том же школьном учебнике и требуют к себе равного уважения; это гораздо менее представимо и объяснимо. Какой филолог скажет: где критерий, сводящий к соизмеримости хотя бы этих трех поэтов (и еще какого-нибудь четвертого, сегодняшнего)?» (6)

Таким образом, как справедливо замечает Ортега-и-Гассет, ни аристократизм происхождения, ни известность, ни талант не гарантируют принадлежность человека к «меньшинству» - именно таким термином Ортега-и-Гассет называет сообщество или индивидуальность, противопоставленную массе. Как можно убедиться в работе Ортеги-и-Гассета, либерально демократическая-идеология, основанная на поддержке класса собственников с обязательным и часто приоритетным учетом мнения меньшинства, противопоставлена по определению идеологии масс, не терпящей отличий и сложностей. И тут мы в первый, но не последний раз обратим внимание, что идеология сегодняшнего времени, сегодняшней власти в нашей стране подчеркнуто антилиберальна. Идеология власти основана на презрении к массам и понять ее можно, ибо массы доказали свою полную управляемость. Им ведь обещают жизнь без сложностей, и они покупаются на нее. Но с другой стороны власть тоже не любит сложностей, не любит системы противовесов и сдержек. Мышление власти принципиально уравнивает и выправляет ситуации, искореняя живую сложность и превращая ее в автоматизм полуживого социального существа. Есть о чем задуматься, массы и принципиально аристократическая власть, какой бесспорно является сегодняшняя власть в России, не так уж и полярны.

В связи с вышесказанным осмелюсь утверждать, что вправляет массами отнюдь не то меньшинство, о котором говорит Ортега-и-Гассет. Это то меньшинство, о котором он по каким-то причинам умалчивает. Таким образом, общество делится не на две, а на три части - массы, те, кто массами управляет, и меньшинство, как правило, разнородное и часто оппозиционное, пытающихся остаться над схваткой, тех, кто составляет культурную элиту и слой неприкаянных - недостаточно решительных или бессовестных, чтобы примкнуть к власти, и недостаточно глупых, чтобы считать себя частью двуслойного общества. Мысль не новая, оживающая в тех или иных работах. [12]

Умолчание Ортеги-и-Гассета о «третьей силе» тем более странно, что он много внимания уделяет политическим особенностям существования масс.

«Сегодня преобладает масса и решает она. И происходит нечто иное, чем в эпоху демократии и всеобщего голосования. При всеобщем голосовании массы не решали, а присоединялись к решению того или другого меньшинства. Последние предлагали свои "программы" - отличный термин. Эти программы - по сути, программы совместной жизни - приглашали массу одобрить проект решения» (5).

Итак, массы - это то, что сейчас называют словом «электорат», т.е. те, кто передает политическую власть (власть от своего имени!) избранному ( в буквальном и переносном смысле слова) меньшинству. Электорат - понятие, к которому в нашей стране относятся презрительно, и именно потому, что он превращен в массу и не является народом. В связи с этим необычайно важно мнение немецкого философа Карла Ясперса:

«Массу следует отличать от народа.

Народ структурирован, осознает себя в своих жизненных устоях, в своем мышлении и традициях. Народ -- это нечто субстанциальное и квалитативное, в его сообществе есть некая атмосфера, человек из народа обладает личными чертами характера также благодаря силе народа, которая служит ему основой.

Масса, напротив, не структурирована, не обладает самосознанием, однородна и квантитативна, она лишена каких-либо отличительных свойств, традиций, почвы -- она пуста. Масса является объектом пропаганды и внушения, не ведает ответственности и живет на самом низком уровне сознания». (7)

Если понять и принять идею Ясперса, а она представляется верной, то становится непонятным недоумение Ортеги-и-Гассета.

«Сейчас картина иная. Всюду, где торжество массы растет, - например, в Средиземноморье (говоря о Средиземноморье философ говорит о современных ему Италии и Испании, - А.)- при взгляде на общественную жизнь поражает то, что политически там перебиваются со дня на день. Это более чем странно. У власти - представители масс. Они настолько всесильны, что свели на нет саму возможность оппозиции. Это бесспорные хозяева страны, и нелегко найти в истории пример подобного всевластия. И тем не менее государство, правительство живут сегодняшним днем. Они не распахнуты будущему, не представляют его ясно и открыто, не кладут начало чему-то новому, уже различимому в перспективе. Словом, они живут без жизненной программы.»

Писалось в годы расцвета фашизма и коммунизма. Обвинялись массы. Но я все-таки отмечу, что при странном сходстве масс и правящих якобы их представителей, они глубоко различны. Прикрываясь демагогией защиты интересов масс правящие элиты ловко защищают свои и только свои интересы. У манипуляторов есть своя идеология, которая проводится в жизнь через массы.

В этом плане опять-таки вспоминается нынешняя власть, которая даже перестала скрывать механизм манипулирования массами. Массы теперь бредут на голосование, принуждаемые деканатом, работодателями и прочими сильными мира сего, кланяются образу зверя-медведя. И на самом деле правители открыты тому будущему, которое брезжит. Это возврат к традиционному обществу, которое Ортега-и-Гассет тонко, исподволь возводит на пьедестал. А если это принять за рабочую гипотезу, то становятся понятными некоторые «удивления» и «неупоминания» в работе Ортеги-и-Гассета. Как и многие талантливые работы она тенденциозна и склонна замечать прежде всего то, что ложится в свою теорию.

«Какой представлялась жизнь той человеческой массе, которую в изобилии плодил XIX век?» - вопрошает философ, - « Прежде всего и во всех отношениях - материально доступной. Никогда еще рядовой человек не утолял с таким размахом свои житейские запросы. По мере того как таяли крупные состояния и ужесточалась жизнь рабочих, экономические перспективы среднего сдоя становились день ото дня все шире. Каждый день вносил новую лепту в его жизненный standard. С каждым днем росло чувство надежности и собственной независимости. То, что прежде считалось удачей и рождало смиренную признательность судьбе, стало правом, которое не благословляют, а требуют». (5)

Получается, что под массами Ортега-и-Гассет понимает городского обывателя - тех, кого называли в России «мещане», а также мелкую буржуазию, вроде лавочников. Можно согласиться, что жизнь этих слоев была более обеспеченной, чем прежде. Но насколько оправдано в отношении них понятие «массы» в его количественном смысле. Не были ли миллионы крестьян, выброшенных на рынки труда в город, истинной массой? Но они жили в нищете, в тяжелых условиях и никак не могли почувствовать «обеспеченность». Чувствуется некоторая натяжка в рассуждениях Ортеги-и-Гассета. Правда, философ тут же пишет, что «С 1900 года начинает и рабочий ширить и упрочивать свою жизнь» (5). То есть рабочая масса начинает приближаться к так называемому среднему классу. «Он, однако, должен за это бороться. Благоденствие не уготовано ему заботливо, как среднему человеку, на диво слаженным обществом и Государством» (5).

Опять-таки, массы пролетарские, те, которые впервые появились на мировой арене, подпадают под понятие «обеспеченности» с огромной натяжкой. Становится понятно, насколько отличаются массы Ортеги-и-Гассета от масс Маркса.

Видимо, объектом исследования Ортеги-и-Гассета являются мелкие лавочники, мелкие чиновники и городские ремесленники, то есть прямые наследники обитателей городов традиционного общества. Именно их жизнь стала сытой и обеспеченной. Именно они стали слишком мало трудиться, чтобы хорошо кушать. Аристократия, не слишком утрудившаяся в то же самое время, не привлекает внимание философа, видимо, потому что ее мало, а это оправдывает многое.

Таким образом, массы Ортеги-и-Гассета действительно массы в качественном плане, а не в количественном. Философ считает, что эти массы незаслуженно стали сытыми и это плохо. Может быть. Ранее, в традиционном обществе, ностальгически замечает философ, массы ощущали тяготы жизни. Человек «ощущал ее (жизнь, - А.) как скопище преград, которые обречен терпеть, с которыми принужден смириться и втиснуться в отведенную ему щель» (5). Хочется заметить, что в России, видимо, научились бороться с этим развращающем действием среды. За последние десять лет отчетливо видно возвращение психологии традиционного общества. Приведу пример. Руководитель одного предприятия в моем городе, государственного, между прочим, перевел уборщиц на полставки, оставив им тот же объем работ, в целях экономии. Когда они попытались возмутиться, увеличил им объемы еще больше и заставил подписать согласие работать в тяжком труде за две тысячи в месяц. И кормить несовершеннолетних детей. Мотивировал он это тем, что быдло должно жить плохо, жалеть его принципиально нельзя, и оно должно выживать на грани смерти, иначе нормального общества не будет. Когда одна из дамочек сбежала в другое заведение на целых 6 тысяч, он не поленился прийти к директору и объяснить ему, что тот не прав, правда, безуспешно. Человек этот кандидат наук, бывший в прошлом первый секретарь райкома, личный друг губернатора, повторяющий его афоризмы. Это идеология элиты, идеология нынешнего правительства. И честно говоря, жизнь такова, что я даже как-то не возмущаюсь, только удивляюсь слегка. Идеалы Ортеги-и-Гассета вновь обретают жизнь. Воспринимается подобное уже почти как норма. Точнее, становится понятно ощущение героев «Доктора Живаго», которые попали в страшный поток истории - ими движет только одно желание, как то выбраться из этого потока в тихую гавань.

Что хорошего дает человеку массы ощущение отсутствия преград и в социальной жизни и в добывании хлеба недуховного, задается вопросом философ?

Ничего хорошего, таков ответ. Прежде всего, массы считают, что все прекрасно подлажено под их жизнь провидением, все устроено «само собой» и можно пользоваться благами, не задумываясь ни о завтрашнем дне, ни о том, что государственная машина хорошо работает только благодаря труду. Видимо, имеется ввиду труд управленцев. Это общество безответственных потребителей и общество бездумного потребления. Я вполне соглашусь с Ортегой в том, что упрощенное понимание такого понятия, как государство, свойственно среднему классу. Но, во-первых, не только ему. И люмпены, и аристократы часто не более сложно представляют себе проблемы, и не заморачивают себе голову. Что можно сказать о Людовике XIV, выдвинувшем бессмертный тезис «после нас хоть потоп»? Если это не лозунг массового человека, то лозунг странно похожего на него управителя масс.

Массовый человек, соглашусь с испанским мыслителем, действительно похож на ребенка в своем нежелании поступиться чем-либо для удовлетворения своих потребностей. Но именно такой психологией обладают правители-тираны. Это психология лидеров коммунистических и фашистских сообществ. Вспомните, как для осуществления своих грандиозных проектов по мгновенной индустриализации страны Сталин обрек на голод миллионы украинцев, миллионы донских казаков? Это ли не пример упрощенческого подхода к решению сложных проблем и к небывалой безответственности?

Таким образом, можно констатировать, что массы поддерживают правителя-тирана. Он опирается на них, а они поддерживают его. Клеем, склеивающим данных союз, является достаточно высокий уровень жизни. Но опыт показывает, что хватает и обещаний быстро повысить его.

Не без сладострастия Ортега-и-Гассет пишет:

«Ощущение чужого превосходства вырабатывается лишь благодаря кому-то более сильному, кто вынуждает сдерживать, умерять и подавлять желания. Так усваивается важнейший урок: "Здесь кончаюсь я и начинается другой, который может больше, чем я. В мире, очевидно, существуют двое: я и тот другой, кто выше меня" (5). Обратите внимание, что иезуит Ортега не говорит, что начинается другой человек, равный или более слабый, он как бы не замечает, что определенный демократический опыт в его время уже есть - та же Скандинавия, США, Франция. Нет, на его карте есть только коммунисты и фашисты. Очень тонко дается понять, что средний человек никогда не станет считаться с равным, об этом просто не упоминается. Сразу понятно, что быдлу нужно стучать по голове, чтобы оно что-то поняло. А ведь жизнь крестьянской общины говорит о том, что быдло в принципе может договориться, и даже не прочь это сделать, так как любит предсказуемую жизнь, в отличие от правящего класса, в котором все стараются съесть зазевавшегося. Есть в рассуждении Ортеги опасное упрощение в виде мечты о золотом веке прошлого (об этом золотом веке нам щебечут еще в мифах, с детских лет слышим мы о нем). Видимо, это золотой век не для масс, а только для правящей верхушки. Но для нее поменялось немногое - просто изменились способы управления. Раньше можно было спать на печи, ибо положение дел было освящено ссылкой на божественное устройство, а теперь нужно прилагать усилия, чтобы «разводить» электорат.

Ортегу-и-Гассета интересует культура массы, а также ее психология и ментальность. Он со справедливым негодованием рисует интеллектуальную картинку современного ему общества (впрочем, изменилось мало что):

«Тирания интеллектуальной пошлости в общественной жизни, быть может, самобытнейшая черта современности, наименее сопоставимая с прошлым. Прежде в европейской истории чернь никогда не заблуждалась насчет собственных "идей" касательно чего бы то ни было. Она наследовала верования, обычаи, житейский опыт, умственные навыки, пословицы и поговорки, но не присваивала себе умозрительных суждений, например, о политике или искусстве, и не определяла, что они такое и чем должны стать. Она одобряла или осуждала то, что задумывал и осуществлял политик, поддерживала или лишала его поддержки, но действия ее сводились к отклику, сочувственному или наоборот, на творческую волю другого. Никогда ей не взбредало в голову ни противопоставлять "идеям" политика свои, ни даже судить их, опираясь на некий свод "идей", признанных своими. Так же обстояло с искусством и другими областями общественной жизни».

К этим блестящим словам стоит вернуться после рассмотрения того, какие именно черты массовой культуры выделяет философ:

- склонность решать проблемы насилием;

- непреложное право на свой взгляд без каких-либо усилий его выработать;

- своеобразный герметизм сознания, т.е. ощущение достаточности собственных знаний и отсутствии потребностей в их корректировке в окружающей действительности;

- склонность к упрощенным схемам и нечетким, непроработанным системам.

Но приглядимся повнимательнее к этим чертам. Склонность решать проблемы насилием присуща все тиранам, а особенно тиранам массового общества. Вспомните Иосифа Виссарионовича. Если накормить страну не получается, убеждаем массу, что мешают «враги народа», а также, что «жить стало лучше, жить стало веселее». Герметизм сознания массы помогает воспринять такие лозунги на веру, ведь масса не привыкла доверять чему-то вне знакомого. Но и у диктатора есть герметизм сознания. Он никогда не выходит за пределы своих схематичных представлений, которые в конце концов сводятся к тщеславию и вечному «после нас хоть потоп». Это все тот же ребенок, только более злой и более мощный. Мозги-мускулы накачаны, воля-мускулы накачаны, а ответственность отсутствует, нравственности нет, не доросли. И это при наличии изощренности, хитрости, изворотливости, часто незаурядного интеллекта!

Герметизм, закрытость - свойственны тоталитарным режимам. Вспомним СССР, Северную Корею, сегодняшний Туркменистан. Сама атмосфера таких государств стимулирует в людях нежелание «испачкаться в грязи, окружающей светлый оазис».

Герметизм способствует и развитию того, что Ортега-и-Гассет назвал «непреложным правом на свой взгляд». Испанский мыслитель отказывает массе в праве на «свой взгляд», и тем самым становится но одну сторону с манипуляторами масс, более того, тем самым проявляются черты массового сознания у самого Ортеги-и-Гассета. Но невозможно не согласиться с тем, что сознание самодостаточности, воспитанное герметизмом, лишает человека масштаба, в соответствии с которым он мог бы оценить и сопоставить свои взгляды с существующими. Массовый человек достаточно самодоволен и часто мнит себя специалистом в таких областях, как литература, кино, политика, безапелляционность его суждений и смешит, но не пугает (за одним исключением) . У массового человека нет прав. Но давайте вспомним, как в пределах не такой уж давней исторической памяти вполне уверенный в истинности своих вкусов Жданов учил Шостаковича, как нужно писать музыку. Вспомним атаки на Зощенко и Ахматову, инициированные не писателями, а коммунистической элитой. Разве это - не все то же проявление массового сознания? Но ведь Жданов относился к элите. Неужели самодовольное невежество имеет разную ценность от того, относится оно к массе или к представителю элиты.

Таким образом, одни и те же черты свойственны как элите массового общества, так и электорату. Более того, черты массового сознания сознательно культивируются, ибо они помогают управлять народом, превращенным в массу. А одним из средств управления как раз и является массовая культура.

И поэтому негодование Ортеги-и-Гассета по поводу того, что массе дали много прав, несправедливо. Много прав, опираясь на массы, взяла новая элита, которая стала говорить от имени масс. Сами же массы в современных ему Италии и Испании высказывать несогласное мнение опасались. То есть свобода масс была фикцией, только разговорами. Она была в 20 веке в некоторых европейских странах и США, и это кратчайший промежуток.

Современные исследователи (8) выделяют в массовой культуре следующие черты: общедоступность, лёгкость восприятия, развлекательность, упрощенность. Данные черты легко укладываются в черты массового сознания, указанные Ортегой-и-Гассетом.

Многие исследователи ( (8) (2) (9) ) отмечают связь массовой культуры с рынком. «Необходимым свойством продукции М. к. должна быть занимательность, чтобы она имела коммерческий успех, чтобы ее покупали и деньги, затраченные на нее, давали прибыль. Занимательность же задается жесткими структурными условиями текста. Сюжетная и стилистическая фактура продуктов М. к. может быть примитивной с точки зрения элитарной фундаментальной культуры, но она не должна быть плохо сделанной, а, наоборот в своей примитивности она должна быть совершенной -- только в этом случае ей обеспечен читательский и, стало быть, коммерческий успех» Правда, В.Руднев (9)тут же справедливо замечает, что в тоталитарном обществе вся культура являтеся массовой, в частности так было в СССР, где коммерческая составляющая массовой культуры отсутствовала.

Если задаться вопросом, почему такое происходит, ответ скорее всего коренится в том, что несмотря на всю важность коммерческой составляющей, наиболее важна идеологическая составляющая. Массовая культура внедряет в сознание «базовые ценности». И если в обществе потребления базовые ценности защищают само потребление, то в тоталитарном обществе правящую элиту. И в том и в другом случае основой консенсуса элиты и масс является то, что Ортега-и-Гассет назвал «уменьшением тягот жизни», или то, что рок-группа «Наутилус Помпилиус» назвала «гарантированной нищетой», т.е. наличием способа сносного существования с удовлетворением потребностей чуть больше минимума без серьезного труда.

О.Ю. Биричевская справедливо утверждает (8): «Будучи порождением не столько художественного творчества, сколько бизнес-проектов, массовая литература выполняет ряд нетривиальных функций -- от воспроизводства и трансляции базовых ценностей культуры, консолидирующих общество, от их адаптации к массовому восприятию до тематизации проблем и целей общественного развития.

Если рассматривать культуру как систему порождения, хранения, трансляции и воспроизводства социального опыта, то в массовой литературе представлены не просто типичные сюжеты и даже не столько типичные темы, сколько -- фактически --ценностно-нормативные фреймы конкретной культуры.

Массовая культура направлена на создание такого положения дел, при котором потребитель постоянно узнавал бы то, что он уже знает, и видел бы в очередных артефактах масскульта доказательство извечной стабильности известных ему ценностей. Она приучает множество людей смотреть на все разнообразие и сложность современного мира через неподвижную призму-витраж ее ценностей».

По мнению исследовательницы слабомотивированное нападение США на Афганистан и позднее Ирак после событий 11 сентября было вызвано тем, что по схемам массовой культуры «плохие парни» должны были быть наказаны, и вся Америка требовала от президента Буша примерить маску Рембо. События, проводимые в жизнь по образчика массовой культуры, пришли в полное противоречие с жизнью. Но массовое общество это не смутило.

Некоторые исследователи отмечают особую роль массовой литературы в современном обществе, т.к. она является производной «языковой культуры». «В итоге язык оказывается не только носителем информации и средством социальной коммуникации, но и средством бытия, как говорил М. Хайдеггер, -- «домом бытия» индивида, группы, народа, нации. В синхроническом плане язык является основным фактором формирования артикулированного сознания, а затем -- погружения этого сознания в мир культуры. С возникновением письменности основой такого погружения стала разнообразная и многоуровневая система текстов, выполненных в различных жанрово-стилистических моделях. Каждая из таких моделей обладает внутренней смысловой системностью, которая, с одной стороны, выражает определенное осмысление действительности автором (адресантом) текста, а с другой -- направлена на заинтересованное восприятие текста его адресатом. Читатель, доверившийся тексту, начинает улавливать некую логику, вовлекается в диктуемую ею систему поиска и дешифровки, приближаясь к более полному и адекватному пониманию всего текста, который в данном случае выступает в качестве устройства, обучающего читателя. На этом механизме передачи смысла основано не только обучение, но и воспитание, убеждающее воздействие, сопереживание, эстетическое восприятие» (8).

В связи с этим становится понятным преобладание в современной массовой культуре таких внелитературных жанров, как кино, телевизионное шоу и эстрадный шлягер, которые относятся к текстовым видам культуры.

О.Ю. Биричевская (8) формулирует несколько критериев, позволяющих отличить массовую литературу от литературной классики.

Вышеуказанные особенности массовой культуры приводят к тому, что она существует прежде всего в рамках жанровой литературы c достаточно жесткими рамками. Оновные жанры, в которых работает массовая литература, следующие: детектив, хоррор, триллер, женский роман, эротика, фантастика, фэнтэзи. Как справедливо замечает О.Ю. Бричевская, будучи наложены на пирамиду потребностей Маслоу, жанры обслуживают все виды основных -нижележащих - потребностей (физиологические, безопасность, любовь и принадлежность к чему-либо, уважение, познание нового) на уровне, не требующем напряжения.

Существует мнение, что массовая культура в тех своих формах, которые достигают широкой популярности, функционирует под видом так называемой «поп-культуры». По большому счету, популярность - это единственное отличие. Поп-культура также сориентирована на «разорванность мышления», на клише, на легкостью усвоения.

Поп-культура стала частью всемирно-исторического процесса. Сегодня можно говорить о поп-философии и поп-науке (2), а также поп-дипломатии и поп-политике (американские президенты, начиная с Рейгана), поп-пище (суши), поп-спорте (теннис), поп-телеканалах (MTV) и т.д. Информатизация и глобализация являются питательной средой поп-культуры. Именно благодаря им ее шествие по миру так победно и неостановимо. Информатизация и глобализация приводят к появлению новых особенностей, трансформаций массовой культуры. масса толпа товарный мир

«В современной философской литературе информационное общество рассматривается как потребляющее, где существуют определенные стандарты действий между пользователем и собственником ресурсов. Определенные стандарты действий - это ничто иное, как сценарий. И если человек действует по сценарию, то он играет в театре. Именно современное общество представляет собой театр, как отмечает французский философ Г. Дебор в своей работе «Общество спектакля»

Характеризуя современный мир У. Бэк указывает на еще одну важную особенность: в современных условиях возникает единый мир - но не как признание многообразия, взаимной открытости, т.е. плюралистической-космотической природы представлений о себе и других, а наоборот, как единый товарный мир. В этом мире локальные культуры и ценности утрачивают корни и заменяются символами товарного мира, взятыми из рекламного и имиджного дизайна мультинациональных концернов. Бытие становится дизайном - причем повсеместно» (2).

В связи с возникновением единого товарного мира спрос на науку и философию также стал определяться рыночными параметрами. Потребность в осознании нового и в рефлексиях стала удовлетворяться за счет поп-ученых и поп-художников. «Востребуемыми в первую очередь оказались не фундаментальные знания и творческая потенция ученого, оригинальные идеи и глубина замысла исследовательского проекта, сколько умение подать «товар» лицом, найти нужные формулировки и формы для рекламы этого товара, включив в них именно те значимые, ключевые, «магические» слова и аргументы, которые смогли бы произвести решающее впечатление на людей, распоряжающихся заветными фондами. В итоге преимущество получают не фундаментальные исследования, перспективность которых обосновать и доказать обывателю, сидящему в кресле распорядителя финансами, не просто трудно, но подчас и невозможно, а прежде всего проекты прикладного характера, реализация которых сулит быстрые, конкретные и весомые результаты» (2).

Возникновние поп-философии связано не с грантами, а с тем, что философия тоже может быть товаром для массовой публики, удовлетворяя ее потребности в самоуважении. «Масс-медиа вторглись в философское производство как эзотерическую область, присвоив себе особую форму компетентности осуществляя выбор собеседников, «звезд», тем и заголовков <…> Взяв или присвоив себе компетентность в области философии, масс-медиа добиваются признания, возможности поставить ее (философию) под сомнение, фальсифицировать, создавая, предназначенный широкой публике, псевдоним философии и философа <…>

Появляется новый образ медиативного философа, который чаще всего использует эмоциональный репертуар, необходимый для того, чтобы поддерживать со своими непосвященными читателями сложные отношения - одновременно соблазна и шантажа. Вместо профессиональной компетентности стали выдвигаться ее иные типы, поскольку определенному количеству философов стало необходимо заставить признать свой капитал и на других рынках, что соответственно вынудило их подчиняться партнерам, владеющим другой культурой и имеющим другие интересы» (10).

Итак, поп-культура со всеми ее недостатками - упрощением, разорванностью и нечеткостью понятий, направленностью на сиюминутное потребление, и прочая, и прочая, и прочая добралась до сфер, куда ей, казалось бы, по определению дверь должна быть закрыта.

Хорошо это или плохо? Ответ не так однозначен, как представлялось хитрейшему из хитрых, Ортеге-и-Гассету. Массовая культура может выступать в качестве своеобразного клея, соединяющего общество.

О.Ю. Биричевская (8) считает, что «массовая литература как феномен массовой культуры связана с аккумулированием и трансляцией базовых ценностей, обеспечивающих культурную идентичность личности и на этой основе -- культурально обусловленную консолидацию общества. Дискурс массовой литературы занимает промежуточное место между обыденным сознанием и «высокой» художественной культурой, философией, политикой. С одной стороны, он обеспечивает адаптацию новых ценностей и смыслов, а также их восприятие обыденным сознанием. С другой -- вырабатывает некий ценностно-смысловой «бэкграунд», определяющий контекст осмысления действительности в различных сферах деятельности, своеобразие конкретной национальной культуры, а также возрастных, профессиональных, региональных субкультур».

Канадский философ Маршал МакЛахэн, создатель теории «прогрессивной эволюции» считает, что в рамках либерального общества может существовать множество культур, каждая из которых осваивает свою нишу. Поп-культура при этом не уничтожает классическую, но позволяет большему количеству людей приобщиться к культуре, что ведет к постепенному качественному прогрессу общества. Примерно те же мысли высказывает в своей работе М. Гаспаров. (6) Признаюсь, что мне симпатична эта теория, но в условиях, когда культура обслуживает «единый рынок», она может стать реальностью только в рамках широкой государственной и общественной поддержки.

Все исследователи, оптимисты или пессимисты, тем не менее подчеркивают, что ситуация очень сложная, и к чему приведет дальнейшая экспансия массовой культуры, сказать сложно.

Теперь, пожалуй, можно снова вернуться к тому моменту, когда массовая культура появилась на авансцене истории. Случились эти два события не одновременно. Вместе с массами в культурном пространстве появился модернизм, и чуть позже его радикальная форма - авангард. Формально, модернизм, а особенно авангард, совсем не массовое искусство, а скорее элитарное. Бытует мнение, что появление массового искусства было своеобразной реакцией на элитарность модернизма. Но так ли это?

Модернизм пришел на смену рационализму, пришел в результате охлаждения интереса к теории рационально обустроенного мира, теории безграничных возможностей разума - жизнь не подтверждала этого. Модернизм можно охарактеризовать в соответствии с его названием, как «общекультурное течение (идеологию) конца XIX - XX вв., ориентированную на современность, то есть признающую приоритет современного над традиционным» (3). В этом смысле модернизм должен постоянно «гнаться за временем». И действительно, в рамках модернизма постоянно рождались новые теории, новые формы, новые течения.

«Как следствие, можно наблюдать культ нового, погоню за современностью. Новое в данном случае является продуктом прогресса и развития технических сил человечка и его разума. <…> фокусом современных (модернистских) обществ выступает индивидуальность, вырастающая на пересечении инноваций, секуляризации и демократизации» (3). Таким образом источником, музой экспериментов модернистов является изменение общества, развитие нового общества, ориентированного на силу и возможности человека. Наиболее яркими для ослепленных первичными успехами людей явились технические, мощь, зримо выражена в победе над природой. А в искусстве техногенное начало проявилось в резко индивидуальном стиле, в важности авторской творческой воли, позиция которой должна быть понята реципиентом.

Тем не менее, некоторые исследователи считают, что модернизм можно считать разновидностью рационализма, а не его полным отрицанием. «С одной стороны, может показаться, что модернисты выступают против рационализма, ибо и Ницше, и Фрейд, и Джеймс, и Франк отрицают господствующее положение разума. Но, с другой стороны, никого из них мы не можем назвать иррационалистами или мистиками, ибо каждый из названных философов имеет чёткую идеологию (не обязательно философскую систему, но непротиворечивую и последовательную совокупность философских идей, т.е. идеологию). Так, например, для Фрейда все желания Оно являются вполне ясными и конкретными, но недоступными для понимания самого пациента, в то время как психоаналитик способен не только узнать эти желания, но и помочь пациенту повлиять на них. Если подсознание может быть познано разумом, значит оно функционирует как разумное. С одной стороны, для Фрейда разум (пациента) оказывается бессильным перед подсознанием, но, с другой стороны, торжествует разум психоаналитика, способного узнать истинное содержание человеческой психики. Подобным же образом и Ницше отрицает не разум как таковой, а лишь те формы разума, которые противоречат жизни, которые подавляют жизненную силу человека, обращая его в фарисейство. В то же время жизненная сила, которую воспевает Ницше, движется волей, устроенной по разумным (прагматическими) принципам выживания, силы и продолжения рода. Жизненные необходимости человека (как и либидо у Фрейда) имеют вполне логический характер, они не только могут быть осознаны разумом и членораздельно высказаны, но они уже осознаны и высказаны самим Ницше. Также и Джеймс при описании религии говорит о том, что «сила разума меркнет перед мистикой» <…> и, казалось бы, отрицает значение и силу разума в религиозной жизни человека, но, тем не мене, он говорит о вере как вполне логичной и разумной силе, вслед за Лютером, выделяя две составляющие веры: интеллектуальную и интуитивную, первая из которых апеллирует к доказательству бытия бога, вторая является более витальной и даётся раз и навсегда. <…>. Таким образом, вера, для Джеймса, не представляет собой нечто мистическое и иррациональное, ибо всякая вера является для него «биологическим и психологическим состоянием.» <…>. Хотя вера основывается скорее на чувствах, а не на разуме (здесь Джеймс использует термин профессора Леуба «состояние-вера»), тем не менее, это «состояние-вера» может быть понято и описано в научно. <…> …модернизм ориентируется не просто на разум как субстанцию, но на особые формы разума: экономического разума у К. Маркса, психоаналитического разума у З. Фрейда, религиозного разума у С. Франка, интуитивного разума у У. Джеймса, волевого разума у Ф. Ницше, полового разума у В. Розанова и т.п. <…> Прослеживается общая тенденция бегства от разионализма, который утверждал центральность понятия «разум», стремление к переосмыслению (с позиций экономики, политики, психоанализа, мистики, религиозной идеологии, волюнтаризма и т.п.) центрального положения разума, т.е. определённого рода деконструкция центральности. (3) В принципе основы децентрализации разума были заложены еще в философии жизни в конце 19 века. «… в последней трети ХIХ в. в европейской философии появляется тот проект критики разума, который действительно можно назвать проектом тотальной его критики. Речь идёт о философии жизни, которая пойдёт на радикальный разрыв гармонии различных, но, в сущности, родственных элементов познания - воли и разума, рассудка и фантазии, отводя разуму исключительно утилитарное, прикладное место в познании и отказывая ему в способности быть фундаментом подлинного мировоззрения». (13)

«<…> Таким образом, модернизм, как идеология обновления, всегда стремится к поиску пограничных областей знания, которые не были ещё исследованы. С другой стороны, модернизм стремится к переосмыслению предшествующих традиций, что также влечёт за собой идеологическое смещение в пограничные области знания. В конечном итоге, модернизм стремится к синтезу искусства, морали и знания». (3)

В конечном итоге, мы убеждаемся, что все равно модернисты аппелируют к сознанию, пытаясь доказать, что разум лишь часть сознания, а не его центр.

«<…> модернисты не могут удовлетвориться только описанием и исследованием внешней формы явлений, к чему неминуемо ведёт установка на всеобщность, массовость и центральность. Модернизм также ориентирован на поиск универсальных оснований сознания, но, по мнению модернистов, эти основания скрыты в глубине сознания. Если для рационализма истина лежит на поверхности и является сознанию как ясная и чёткая (clare et distincte), а всё, что не может быть сформулировано логически (мистика, бред, лепет), не является научным, следовательно, не обладает истиной, то модернисты полагают, что внешнее является лишь ширмой, модификацией и проявлением внутренней силы или, как говорит, В. Соловьёв «внутренней целости» <…>. Истина, для модернистов, это не соответствие представления реальным вещам, но соответствие высказывания определённому контексту, т.е. другим высказываниям». (3)

В связи с последним замечанием можно отметить одну крайне важную для модернистов особенность - крайнюю тенденциозность их взглядов и признание истины «только для своих».

Но более важно отметить следующее. Модернизм не отвергает прежнюю рациональную культуру, а как бы расшатывает ее, вызывает недоверие к ней. Происходит смещение от того, что традиционно считалось центром человеческого к периферии, к особенности и даже маргинальности. Из культуры как бы исчезает традиционно человеческое. Все тот же Ортега-и-Гассет описал этот феномен (с большим, правда опозданием) в статье «Дегуманизация искусства».(14)

Смещение интереса к невыразимому в рассудочных формулах, но принципиально познаваемому разумом дало продуктивный виток в развитии искусства. Но выполнило двоякую роль. Оно подорвало доверие к традиционному искусству, к классике, к ее основам. Действительно, Ортега был прав, сказав, что произошел очень резкий скачок в культурной жизни.

«Для модернизма мир является не только объектом изменения и преобразования (как собственно и для философа нового времени), но и конкретным орудием для достижения личной или общественной пользы. В этом смысле симптоматично, что прагматизм, возникший именно в эпоху модерна, оказывается близок философии жизни. Таким образом, философия становится не просто теорией и даже не способом познания мира, а непосредственным способом достижения блага». Следовательно, в философии, истории и искусстве нуждаются лишь постольку, поскольку они являются необходимыми для достижения той иди иной жизненной цели. Этот тезис наиболее ясно выразил Ницше, говоря, что «Таковы услуги, которые может оказать жизни история; каждый человек и каждый народ нуждаются, смотря по его целям, силам и потребностям, в известном знакомстве с прошлым.»

Прагматизм модернизма больше декларируемый, чем реальный. Нет более удаленных от реальности людей, чем теоретики прагматизма. Однако прагматизм опять таки снижает значимость традиционных культурных ценностей. «Хлеб духовный» становится одноуровневым с «хлебом насущным».

«… модернизм предельно практичен, философы-модернисты не пишут более книг для констатации фактов или описания жизни, тем более они далеки от поклонения чистой науке. Как говорилось выше, все они преследуют конкретные прикладные цели. Следовательно, модернисты ориентируются на широкий круг читателей (зрителей), в конечном счёте, на массовое сознание. В эпоху модернизма знание перестаёт быть уделом избранных, оно становится достоянием массы. Поэтому подзаголовок книги Ницше звучит как «книга для всех и ни для кого». Подобную же ориентацию на массовое мы можем найти и в области искусства. «Ориентация на массовое рождает два следствия. Первое - искание коллективного, доступного всем… Второе следствие: ориентация в целом на массовый стиль вела и простыми и сложными путями к усилению гротескового начала». (3)

А гротеск, как ни странно, только в начале, в случае столкновения с ним после классического искусства кажется сложным и вызывает отторжение. На самом деле язык гротеска выразительнее и проще языка реалистического искусства. Можно сказать, что экспрессивность гротеска лежит на поверхности, а экспрессивность классического искусства нужно еще постичь. В связи с эти не могу не отметить возмутительную работу Климента Гринберга «Авангард и Китч». В данной работе примером массового искусства, а именно китча, является Илья Репин, а истинного искусства Пабло Пикассо, т.к. его язык, якобы сложнее и выразительнее языка Репина, относимого безоговорочно к массовому искусству. Думаю, что Гринберг не в состоянии оценить ни Пикассо, ни Репина, если для него гротесковая выразительность сложнее реалистической манеры. Излишне говорить, что и в той и в той манере можно создать сложное нетривиальное содержание. Вообще, хочется отметить, что, например, работы Ортеги-и-Гассета, хотя и спорны, на редкость талантливы, богаты мыслями, написаны прекрасным лапидарным языком, сопоставимым с языком Шкловского. Работа Гринберга написана банальным языком и ничего кроме претензий не содержит, я бы отнес и ее и ее автора к категории «взбесившейся поп-культуры», к поп-философии.

Таким образом, можно предположить, что модернизм, свергнув с пьедестала высокую классику, подготовил массовое искусство, без пиетета растаскивающего его достижения в свои произведения. Подтверждение этой мысли можно найти в работе Т. Борисовой (11). Исследуя авангард с точки зрения семиотики она приходит к следующим выводам.

Авангард - элитарная разновидность модернизма. Он должен был быть в авангарде, то есть на самом переднем крае. И в этом авангардная разновидность модернизма элитарна.

«Авангардное искусство в целом можно определить как деконструктивное по отношению к предыдущему, конструктивному. Оно и существовать-то может только при наличии чего-нибудь "отрицаемого". В его "послужном списке" найдем и деконструирующее воздействие на код и его алфавит: например, вводятся новые, незнакомые элементы (приклеивается окурок к поверхности картины, в качестве музыкального инструмента используется дверной звонок); экспериментаторски умножаются "буквы" в "алфавите" кода, используются помехи ("шумы") вместо конструктивных элементов; нарушается алгоритм (законы соединения) и проч. На уровне "интенсионал-экстенсионал" происходит мена (подмена) И-Э в реальном или возможном мирах, смещение ("дефиксация") относительно фиксированных интенсионалов и экстенсионалов (переходя на якобсоновскую терминологию, здесь можно говорить о деформации "массива готовых представлений". Деконструирующая сосредоточенность на "канале связи" (среде) приводит к мене/подмене кода средой сообщения, засорению канала связи шумом или полной заменой сообщения шумом, другим способам разрыва связи между адресантом и адресатом» (11).

Результатом деструкции является огромное количество «форм» и «смыслов» классического искусства, в результате разъединения с контекстом утративших сложность и глубину. В таком виде, после упражнений модернистов, оно легко может быть использовано массовой культурой. Да и сам модернизм очень легко может использоваться массовой культурой. Вот что пишет исследовательница:

«… "матричность", например, Малевича - особенно его "мужиков" и "баб" - по отношению к упаковочной индустрии. Ведь достаточно склеить (или просто положить рядом) буквально взятые наугад предметы: тюбик зубной пасты, банку с кремом, жвачку - и любую репродукцию Малевича, чтобы явственно увидеть обработанные, "пережеванные" массовой культурой отдельные конструктивные элементы авангардистского искусства. Оказывается, они не так уж и глубоко прячутся под всем этим великолепием "скромного обаяния буржуазии" (11)