Основы этики

В независимости свобода обнаруживается отрицательно, как «свобода от чего-то». Это действительно актуальная жизненная задача в условиях личной закрепощенности, в каких бы формах она ни заключалась.

Как социальная и политико-правовая проблема эта задача в принципе решается в Европе и в некоторых других частях мира в ходе буржуазных революций XVII--XIX вв., в ходе которых был разрушен феодальный общественный порядок. В США -- в ходе отмены рабовладения. В XX в. аналогичные проблемы решались (но еще не решены до конца) в борьбе против разнообразных тоталитарных режимов, а также их авторитарных разновидностей.

Но успех в решении проблемы гражданского раскрепощения человека везде зависел не столько от решительности, с какой ломалась машина угнетения, сколько от терпеливой последовательности в установлении правового порядка -- той общественной дисциплины, в рамках которой не только государственные и общественные институты гарантируют свободу граждан (а свобода людей как граждан закреплена в системе прав как политических свобод), но и сами граждане гарантируют свободу друг друга исправным соблюдением своих гражданских обязанностей. Этот подход к проблеме политической свободы, называемый либерализмом, также получил развитие в буржуазную эпоху (хотя под словом «буржуазность», имеющем обычно негативный смысл, понимается не либеральность, а «голый» прагматизм, пренебрежение высокими ценностями в угоду «золотому тельцу», т.е. барышу, материальному богатству).

Понимание свободы как самообладания вырабатывается в рамках именно морального воззрения на мир. Воля обнаруживается как свободная через обуздание своеволия. В сфере права это -- подчинение личной воли общей воле, выраженной в общественной дисциплине, поддерживаемой в первую очередь государственным законодательством. В сфере морали это -- сообразование личной воли с долгом. Образно это выражено в известной английской пословице, «Свобода моего кулака ограничена кончиком чужого носа»; в ней речь идет о свободе вообще: свобода одного человека ограничена свободой другого.

Отрицательная свобода, или независимость предстает, таким образом, уже не как своеволие, а как автономия. Автономия выражается в: (а) неподопечности, т.е. в свободе от патерналистской Патернализм (от лат. paternus -- отцовский, отеческий) -- в этике: навязываемые покровительство, забота, помощь или покровительство, навязывающее покровительствуемому неблагоприятный для него статус. опеки и тем более диктата с чьей-либо стороны, в том числе со стороны государства; (б) действиях на основании норм и принципов, которые люди признают как рациональные и приемлемые, т.е. отвечающие их представлению о благе, (в) в возможности воздействовать на формирование этих норм и принципов (в частности, в порядке публичного обсуждения и законодательной инициативы), действие которых гарантируется общественными и государственными институтами.

Отсюда не следует, что люди должны отказаться от своих частных целей и непременно стать законченными альтруистами. Но каждый человек, стремясь к достижению частных целей, должен оставаться в рамках легитимности, т.е. в рамках признанных и практически принятых норм. Каждый в своих действиях должен воздерживаться от произвола. С точки зрения психологии поведения, автономия выражается в том, что индивид N действует в уверенности, что другие признают его свободу и из уважения (а не из страха) не препятствуют ей, а также в том, что N утверждает свою уверенность в действиях, демонстрирующих уважение к свободе других.

Через такое понимание свободы нам раскрывается еще одна характеристика моральных норм. С социологической и исторической точек зрения они, возможно, могут представать как относительные. Однако их социально-историческая относительность всегда выше индивидуальных предпочтений и ситуативной изменчивости. Каждый должен воздерживаться от произвола. Но критерий произвола -- надперсонален и надситуативен. Нормы могут обсуждаться, корректироваться, кардинально меняться. Но принятые, они становятся безусловным критерием поступка, т.е. не подвергаемыми сомнению или обсуждению по отношению к конкретным ситуациям и включенным в них лицам.

Португальский поэт Ф. Пессоа так передал абсолютный (т.е. надситуативный и надперсональный) характер критерия произвола или свободы:

Только такую свободу даруют

Боги -- по собственной воле

Произволению их покоряться.

Нам это только во благо:

Ведь в невозможности полной свободы

И существует свобода.

Е. Евтушенко выразил идею взаимности отказа от произвола в более приближенной к личным отношениям людей форме:

Нечаянно оба пошли мы на сговор:

любовь -- усвоение жизни другого.

Нечаянно нам подсказала природа:

в любви обоюдное рабство -- свобода Эта поэтически выраженная, но вполне определенная нормативная мысль нуждается в уточнении. Обоюдность действительно важна во взаимоотношениях. Но в любви как моей (а не нашей) любви обоюдность не существенна. В своей любви (а не в страсти, не во влюбленности, не в привычной привязанности) я не пекусь о своих правах, как и о своем долге, как и о своих жизненных интересах. Я люблю и значит я живу, но любя, я могу только отдавать свою жизнь другому. Любовь -- это не поддающееся нормированию или регулированию и тем более взаимному подсчету очков (по типу «я -- тебе, а ты -- мне») отношение..

В морали правовая формула «Свобода одного человека ограничена свободой другого» переосмысливается как личная нравственная задача: «Я ограничиваю собственное своеволие, исполняя свой долг: соблюдая права других, не допуская несправедливости в отношении других, содействуя их благу». Она имеет и строгую форму императива: «Всегда ограничивай собственное своеволие, подчиняя его соблюдению прав других, не позволяя себе несправедливости в отношении других, содействуя их благу» Необходимо добавить очевидное: человек должен ограничивать себя не в угоду другим, а сообразно благу других..

Свобода выбора и ответственность

Отрицательная свобода как автономия обращается в свободу положительную: автономия означает уже не только отсутствие внешнего давления, ограничения, принуждения, но и возможность собственного выбора.

Свобода не выбрать весьма убога

(И. Бродский)

Свобода оказывается «для чего-то»: по крайней мере для осуществления выбора. Идея свободы воли, по поводу которой в истории мысли было столько дебатов, реализуется в свободе выбора, в возможности, способности и праве человека выбирать предпочтительное из альтернативных целей или задач.

Одно из распространенных определений морали относит ее к способам нормативной регуляции поведения, наряду (или однопорядково) с обычаем, правом, традицией и т.д. Допустимость такого определения обусловлена тем, что мораль действительно, как мы видели, формулирует требования относительно того, на какие ценности должен ориентироваться человек в своих действиях. Однако моральные принципы и нормы отличаются от большинства других систем регуляции. Во-первых, они выходят за рамки социальных, гражданских, религиозных и т.д. установлений. Они не обращаются к человеку как члену какого-то сообщества, организации, профессии, конфессии и т.д. Они обращены к человеку как таковому. (Повторим, что в этом, в частности, проявляется их универсальность.)

Во-вторых, они не имеют исключительного предметного содержания. Большинство моральных требований являются одновременно требованиями, санкционированными в рамках регуляторов иного вида. Убийство, кража, лжесвидетельствование преследуются по закону. (В прошлом большинством законодательств запрещалось и прелюбодеяние; в законодательстве некоторых мусульманских стран кара за супружескую неверность сохраняется и поныне, в особенности для женщин). Свобода (как политические свободы), равенство (как гражданские права), справедливость в современных государствах обеспечиваются системой права. Помощь и забота вменяются разного рода нормами общинного, соседского общежития, профессиональной солидарности, а также этикета. Каждая система регуляции предполагает свободу воли (выбора) у того, к кому она обращена; но это свобода человека как члена определенного общества, представителя сообщества, профессии, конфессии и т.д. Свободу воли предполагает и мораль. Она также формулирует определенные требования. Но это -- требования к человеку относительно решений и действий, до которых никакие правовые, локально-групповые, административно-корпоративные, конфессиональные или иные нормы «не дотягиваются» за отсутствием соответствующих средств контроля. Моральная задача ставится перед человеком не просто как свободным принимать то или другое решение, но и свободным по отношению ко всем существующим регулятивам Регулятив -- определенная, т.е. имеющая характерные (содержательные или функциональные) признаки, система регуляции поведения, например, право, обычай, этикет и т.д.. Мораль обращается к человеку от имени всех людей, а значит и от имени его самого. Она не угрожает никакими санкциями, она обращается лишь через голос совести, предоставляя человеку возможность быть свободным и от неприкаянности, иными словами, отвечать хотя бы перед собой и хотя бы за себя.

Оттого мораль и воспринимается нигилистическим и анархистским сознанием как самая суровая тирания. Мораль действительно тиранична. Однако это тирания, которую человек должен осуществлять в отношении себя самого. В отличие от других инструментов социальной дисциплины, которые обеспечивают противостояние человека как члена сообщества (как «социального животного») природным стихиям, включая природу самого человека, мораль призвана обеспечить самостоятельность человека как духовного существа (как личности) по отношению к его собственным склонностям, спонтанным реакциям и внешнему давлению. Точнее, это обеспечивается самим человеком как моральной личностью. По своей внутренней логике мораль обращена к тем, кто считает себя свободным Исторически же конкретные требования морали (как и любые иные социально-организующие правила) обращены сначала к свободным (либо как гражданам, либо как к суверенным подданным) и знатным, затем вообще ко всем мужчинам и, наконец, ко всем вменяемым лицам., кто в своих решениях и действиях руководствуется собственным пониманием правды, а не тем, «как принято».

Мерой свободы человека задается и мера его ответственности. Понятно, что человек ответствен и в рамках называвшихся выше регулятивных систем, однако ими же ответственность и ограничена. В морали человек ответствен перед самим собой, а перед другими -- в той мере, в какой он признает их своими-другими, т.е. частью своей суверенности, в какой других он принимает как продолжение себя самого или как таких, которые представительствуют его, через которых он оказывается представленным. Соответственно в морали человек ответствен только за самого себя: за сохранение своей внутренней свободы, своего достоинства, своей человечности. Но и за других, в той мере, в какой он признает их своими-другими.

Когда Ж.П. Сартр говорит: «наша ответственность гораздо больше, чем мы могли бы предполагать, так как распространяется на все человечество...» Сартр Ж.П. Экзистенциализм -- это гуманизм // Сумерки богов. М., 1989. С. 324., он исходит из того, что человек, поступая определенным образом, утверждает идеальный образ человека и тем самым выбирает в себе человека, стремящегося до конца исполнить свой долг, или проявить себя в качестве совершенно свободного человека. Но совершенная полнота свободы человека и есть только идеал, в чистоте образа которого человек явлен универсально, по ту сторону добра и зла, безгрешно, бесплотно -- в абсолютности своей духовности.

По мере расширения круга тех других, перед которыми и за которых человек считает себя ответственным в своей свободе, он преодолевает тесные пределы условности, или частичности, своего существования.

Здесь возникает вопрос, требующий этического внимания: возможен ли «обратный» ход рассуждения-- от ответственности к свободе? Справедливо ли считать, что по мере принимаемой человеком на себя ответственности повышается мера обладаемой им свободы? Поскольку свобода и ответственность рассматриваются нами как сопредельные понятия, было бы логично ответить на этот вопрос отрицательно: ведь индивид освобождается через страдание самоограничения, обуздания своеволия, через утверждение в себе сознания долга; ответственность как бы оправдывается обретаемой свободой. Может ли свобода быть оправданной ответственностью? Мы начали рассуждение с разведения свободы и своеволия. Так же и ответственность может быть разной: той, которая накладывается групповыми, корпоративными, служебными или какими-то иными локальными обязанностями, но это, скорее, подотчетность; и той, которая самостоятельно принимается личностью в качестве личного и универсализуемого долга. Самоограничение практически проявляется в самообладании: в подчинении склонностей долгу, своеволия -- свободе, подотчетности -- ответственности. Иначе и не может быть, если серьезно отнестись к высказанному выше положению, что мера свободы человека удостоверяется мерой его ответственности.

Свобода духа

Путь нравственного совершенствования человека можно представить как путь освобождения: от обретения независимости и способности проявлять себя неподотчетно, к способности водить, самостоятельно ограничивать себя в своих прихотях и, далее, к свободному самоопределению себя в должном -- к добру. Однако зададимся следующим вопросом: может ли быть свобода в добре, т.е. при осуществлении выбора между злом и добром в пользу добра?

Мы уже отмечали принципиальную незавершенность совершенства как нравственной задачи. Добавим принципиальную неосуществимость совершенства во всей его полноте; в таком виде это сверхчеловеческая задача. Однако потенциально незавершаемый путь совершенствования всегда имеет четко определенную точку исхода. Освобождение начинается с самоограничения. В негативной «свободе» произвола, в «свободе от» еще нет свободы позитивного решения. Решения, обращенного в действие, -- творчески насыщенного, благотворного и добродетельного. Однако в положительной свободе, в «свободе для» вполне сохраняется жизненная энергия своеволия в виде настроенности на самостоятельность, самоутверждение, созидание себя вовне. Более того, позитивная свобода, как правило, сохраняется и при утрате свободы внешней, при попадании в зависимость от внешних обстоятельств. Можно ли представить себе более свободного внутренне человека, чем Эзоп, и в рабстве остававшегося поэтом!

Ж.П. Сартр начинает очерк «Республика молчания» (1944) с пронзительного откровения: «Никогда мы не были так свободны, как в период оккупации». Эти слова -- как эхо признания, сделанного по поводу другого, хотя такого похожего опыта; в 1942 г. в блокадном Ленинграде Ольга Бергольц писала в «февральском дневнике»:

В грязи, во мраке, в голоде, в печали,

Где смерть, как тень, тащилась по пятам,

Такими мы счастливыми бывали,

такой свободой бурною дышали,

что внуки позавидовали б нам.

Можно сказать, что в условиях ограниченности соблазнов и исключительности жизненных целей (в данном случае: освобождение Родины, физическое выживание в условиях нечеловеческих и нечеловеческого сопротивления захватчикам) ощущение счастья и чувство свободы ближе. Но такие условия с очевидностью указывают и на другое: действительно прочувствовать и испытать свободу можно при стремлении не избавиться от голода и сбросить оковы, но сохранить свое человеческое достоинство, пусть в борьбе с голодом или поработителем. Опыт свободы возможен при условии сориентированности на идеальные ценности, приближаемые посредством осуществления реальных целей. Именно в таких условиях «выбитости» из привычного жизненного уклада, когда человек остается один на один с бесчеловечностью (в виде ли крайне жестких обстоятельств или безмерно жестоких людей), он имеет возможность вполне подтвердить свою нравственную автономию только очевидно свободной приверженностью тому, что повелевается долгом Ср. линии поведения в фашистском плену «героя партизанских боев» Рыбака и «интеллигентика» Сотникова в повести В. Быкова «Сотников» (или снятом на ее основе кинофильме «Восхождение»)., т.е. добру.

На этой высшей ступени разрешается кажущееся неразрешимым противоречие свободы и необходимости, две стороны которого оказываются примиренными через взаимоотсечение. В свободном волении личность принимает необходимо данное долженствование. Личность утверждает свою автономию, т.е. независимость от внешних условий, решительным принятием автономного, т.е. приоритетного по отношению ко всем остальным, принципа. В свободно принимаемом и осуществляемом добре и заключена свобода духа.

КОНТРОЛЬНЫЕ ВОПРОСЫ

Каковы основные значения слова «свобода»? Почему свобода может истолковываться и как своевольный бунт, и как возможность творчества?

2. В чем отличие «свободы от...» от «свободы для...»?

3. В чем состоит понятие свободы как автономии?

Если свобода в позитивном, нравственном значении непременно предполагает ответственность и, стало быть, самоограничение, не следует ли отсюда, что «свобода» это всего лишь иное слово для дисциплины?

Почему свобода, несмотря на всю свою привлекательность, оказывается тем испытанием, которого человек иногда спешит избежать?

Каким образом путь освобождения, в особенности духовного освобождения, совпадает с путем нравственного совершенствования?

Тема 19. Добродетель и порок

В современном словаре русского языка слова «добродетель» и «порок» справедливо помечены ремаркой «книжн.». В отличие от многих других этических терминов эти слова присутствуют в живом языке пассивно и употребляются в каких-то специфических значениях. О человеке говорят «добродетельный», как правило, с иронией и, значит, в обратном значении: мол, делает вид, но мы-то знаем. А не с иронией -- только в эпитафии, реже в панегирике. Слово «порок» (чаще в форме прилагательного: «порочный») употребляется активнее -- в смысле «аморальный», подверженный страстям, в особенности тайным страстям.

В традиции моральной философии слова «добродетель» и «порок» имеют широкие значения -- положительных и отрицательных качеств (моральных качеств) личности. Честность, щедрость, великодушие, сострадательность и т.п. -- добродетели. Лживость, скаредность, мелочность, черствость и т.п. -- пороки.

В названии данной темы слова «добродетель» и «порок» даны в единственном числе. Это не случайно. Мы не собираемся анализировать конкретные добродетели и пороки, только некоторые из них будут упомянуты, а некоторые, существенные, рассмотрены в следующем разделе учебника. Для нас важно понять, в чем состоят добродетель и порок вообще -- как формы проявления морали на уровне личности, или, как принято говорить, «личностной определенности морали».

Этика добродетелей

Этимология русского слова «добродетель» очевидна. Соответствующее латинское слово -- «virtu» -- имеет в качестве одного из изначальных значений «доблесть», «мужество» и восходит к «vir», что значит «мужчина». Соответствующее греческое слово -- «arete» -- имеет в качестве одного из изначальных значений «совершенство». Не случайно Аристотель, разработавший наиболее глубокое в античности (и не только в античности) учение о добродетелях, указывал, что добродетель доводит до совершенства то, добродетелью чего она является Аристотель. Никомахова этика // Указ. изд. С. 85. Этого же взгляда придерживался Фома Аквинский (1225--1274).. Надо сказать, что в эпоху Возрождения значение латинского слова «virtu» приближается к греческому аналогу: «виртуоз» -- virtuozo -- это художник, музыкант, а также любой творческий человек, достигший в своем искусстве совершенства. В современном английском языке слово «virtue», обозначая именно «добродетель», неявно по звучанию, но явно семантически (т.е. по своим значениям) указывает на совершенство -- совершенство каких-то качеств человека, а в широком смысле -- даже физических.

Слово «добродетель» может выступать как обобщающее понятие, тождественное моральности: «добродетельный человек» -- то же, что «моральный человек». Соответственно «порочный» -- то же, что «аморальный». Такое словоупотребление, разделяемое порой и философами, теоретиками морали, имеет под собой основание: человек либо морален, либо нет, т.е. человек либо добродетелен, либо порочен. Наиболее последовательно и убедительно выразил такое понимание добродетели Кант:

«Добродетель есть сила в исполнении своего долга». Или в другом месте: добродетель есть «образ мыслей, имеющий твердую основу и направленный на то, чтобы точно исполнять свой долг» Кант И. Антропология //И. Кант. Соч. в 6 т. М., 1966. Т. 6. С. 379; его же Религия в пределах только разума //И. Кант. Трактаты и письма. М., 1980. С. 93..

Слово «добродетель» может иметь и частный смысл морального качества; соответственно добродетелей столько, сколько можно предположить разновидностей человеческой деятельности. Однако если признать существование многих добродетелей, то естественно будет предположить, что в одних отношениях некто N будет добродетельным, а в иных -- порочным, например, мужественным, но несправедливым, искренним, но похотливым и т.д. Противоречие, обнаруживаемое в подобном рассуждении, -- лишь кажущееся и, как часто бывает, вытекает из употребления слова «добродетель» в различных значениях. Слово «добродетель» в одном случае употребляется как обозначение личностного качества, а в другом -- как обобщенный показатель характера. По характеру человек действительно либо морален (добродетелен), либо аморален (порочен). Но человек несовершенен. Это несовершенство проявляется, в частности, и в том, что он никогда не состоит из одних добродетелей.

Итак, примемте внимание, что слово «добродетель» имеет два значения. В одном оно выражает исключительно некоторое обобщенное качество человека -- соответствовать тому образу личности, который предполагается так или иначе толкуемой моралью. В другом значении это слово, употребляемое, как правило, во множественном числе -- «добродетели», -- обозначает конкретное моральное качество. Концепция добродетелей и пороков как моральных достоинств и недостатков (провалов) важна как в теоретическом, так и в практическом отношениях. Она позволяет взглянуть на моральность человека как непостоянную и неоднородную величину, увидеть противоречивость любого морального характера, понять смысл заповеди «Не судите...» и близкие ей по направленности настойчивые рекомендации философов и моралистов не судить о человеке по отдельным поступкам; наконец, она подсказывает о целесообразных методах нравственного воспитания и самовоспитания, о возможности постепенности, последовательности (этапности) в воспитании, а также операционализации его приемов.

И в одном, и в другом значении «добродетель» сохраняет тот смысл, на который указывает греческая этимология слова: добродетель -- это своего рода совершенство. В этом смысле добродетели и пороки -- это не просто определенные, наряду с другими, качества личности, которые как бы характеризуют личность со стороны, служат основанием для ее оценки другими. Добродетель -- установка, решимость, намерение индивида действовать на основе моральных принципов. Для того чтобы стать добродетельным, человек должен научиться действовать в соответствии с собственными принципами вообще. Установка на добродетель предполагает в индивиде чувство собственного достоинства и гордости и, стало быть, стремление его сохранить. Из уважения к себе индивид не может позволить себе определенные поступки, если о них, как можно предположить, придется впоследствии сожалеть, если их придется стыдиться, если они могут быть вменены ему в вину.

С психологической точки зрения, установка на добродетельность как совершенство основывается на сознании целостности внутреннего мира, «равности» индивида самому себе. Некоторые современные исследователи моральной психологии склонны рассматривать целостность как одну из необходимых добродетелей человека. Это можно было бы признать справедливым, если бы в рамках самой морали не были выработаны соответствующие представления об искренности и чистоте. Близкое последнему слово «целомудрие», связываемое обычно с отношением, человека к нормам сексуальной морали, но в христианской этике употребляемое для обозначения добродетельности вообще, прямо указывает на «умудренную целость» внутреннего мира человека.

В этическом плане в концепции добродетели (и как противоположности -- порока) подчеркивается важный аспект нравственности, а именно личностный. Этика норм отражает ту сторону нравственности, которая связана с формами организации, или регуляции, поведения. Этика ценностей анализирует то позитивное содержание, которое посредством норм вменяется человеку в исполнение. Этика добродетелей указывает на то, каким должен быть человек, чтобы реализовать должное и правильно себя вести. В этико-философских исследованиях эти разные стороны нравственности далеко не всегда представлены дифференцированно. Однако предполагаемое ими различие акцентов в восприятии нравственности позволяет более тонко анализировать этические проблемы.

Учение Аристотеля о добродетелях

Аристотель различает разумные и нравственные добродетели, или, иными Словами, добродетели ума и добродетели характера. Первые развиваются в человеке благодаря обучению; таковы мудрость, сообразительность, рассудительность. Вторые рождаются из привычек-нравов: человек действует, приобретает опыт, и на основе этого формируются черты его характера. Как строителями становятся на основе опыта строительства домов, а музыкантами -- практикуясь в игре на инструментах, так и справедливыми люди становятся, поступая справедливо, благоразумными -- поступая благоразумно, мужественными -- действуя мужественно. Русское слово «добродетель» также указывает на практические основания нравственных качеств человека, однако одновременно подсказывает, что эти качества утверждаются активно, деятельно: в деянии добра.

Однако не всякие действия сами по себе ведут к добродетели и удерживают от порока. Добродетель -- и в этом заключается ключевой момент учения Аристотеля -- представляет собой меру, золотую середину между двумя крайностями: избытком и недостатком. Другое важное определение добродетели состоит в том, что она есть «способность поступать наилучшим образом во всем, что касается удовольствии и страдании, а порочность -- это ее противоположность» Аристотель. Никомахова этика // Указ. изд. С. 82..

Добродетель и порок у Аристотеля не симметричны. Мера противостоит безмерности; но безмерность «разномерна»: безмерностей много, тогда как мера -- только одна. Так и в отношении каждой добродетели Аристотель выявляет два порока, которые в свою очередь внутренне неоднородны.

Будучи серединой между крайностями пороков, добродетель оказывается вполне строгой и определенной; порок же беспределен. Добродетель как бы устанавливает предел пороку -- формирует бесформенное. Эта мысль в различных вариациях проходит через всю историю европейской философии: добро проявляется через ограничение, формование стихии естества, зло -- бесформенно (в смысле необузданно). Вышеприведенное кантовское понимание добродетели как «силы в исполнении своего долга» или «образа мыслей, имеющего твердую основу», оказывается вполне созвучным аристотелевскому пониманию (хотя непосредственно оно восходит к стоической традиции). При том, что высказывание Канта следует отнести к первому подходу в понимании добродетели (как обобщающего выражения характера), а трактовку Аристотеля -- ко второму (добродетели -- моральные качества человека), оба мыслителя указывают на одно: добродетель -- это внутренний порядок, или склад души; этот порядок не случается, а обретается человеком в сознательном и целенаправленном усилии.

В разъяснение своего учения Аристотель дает небольшой очерк, представляющий «таблицу» добродетелей и пороков в их соотнесенности с различными видами деятельности. Этим очерком предваряется подробный анализ отдельных добродетелей. Итак, добродетель -- это середина между пороками чрезмерности и недостаточности того качества, которое олицетворяет добродетель. Так в отношении к опасности мужество -- это середина между безрассудной отвагой и трусостью. В отношении к удовольствиям, связанным с чувством осязания и вкуса, благоразумие -- это середина между распущенностью и тем, что можно было бы назвать (поскольку ни во времена Аристотеля, ни в наши специального термина нет) «бесчувственностью». В отношении к материальным благам щедрость -- это середина между мотовством и скупостью.

В отношении к чести и бесчестию величавость -- это середина между спесью и приниженностью. Так и ровность -- середина между гневливостью и «безгневностью»; правдивость -- середина между хвастовством и притворством; остроумие -- середина между шутовством и неотесанностью; дружелюбие -- середина между вздорностью и угодничеством; стыдливость -- середина, между бесстыдством и робостью. И т.д.

Следует помнить, что названные качества были обозначены в качестве добродетелей и пороков в IV в. до н.э.; они не всегда однозначно совпадают с нашими современными представлениями о должном и предосудительном. Схема Аристотеля интересна не только как пример определенной -- телеологической Телеология (от Греч. telos -- цель) -- философское учение о целях. «Телеологический» -- относящийся к такому учению или к самой сфере целей. Не путать с «теологией» (от греч. teos -- бог) -- богословием, учением о боге и божественных делах. -- теории добродетели. В ней показана континуальность (непрерывность и органическая целостность) нравственного опыта человека. Неявность практической границы между добродетелью и пороками (при ее концептуальной однозначности) подчеркивает трудность осуществления человеком своего нравственного предназначения в той ситуации, каковой является жизнь, когда каждое деяние прямо или косвенно опосредовано выбором между добром и злом, добродетелью и пороком (малодушное воздержание от принятия решения тоже отражает определенный, хотя и скрытый выбор).

Внутренний конфликт

Каждая ситуация выбора сопряжена с конфликтом. Приводившееся уже высказывание Овидия -- «Благое вижу, хвалю, но к дурному влекусь» -- представляет внутренний конфликт этически точно: человек между добром и злом. Однако выбор нередко переживается гораздо мягче -- как выбор между разного рода благами. Известное уже в гомеровскую эпоху «Знаю правильное, но выбираю приятное» указывает на психологические и нравственные трудности такого выбора. Знать, в чем заключена добродетель еще не значит осуществлять добродетель, еще не значит воспринимать ее как императив, обращенный к самому себе. Долгое время подобного рода сентенции воспринимались моральными мыслителями как парадокс: как можно, зная добродетель, вести порочную жизнь? И Аристотель вполне разделял убежденность Сократа в том, что человек, обладающий истинным знанием, не будет вести себя противоположным образом: ведь никто не поступает вопреки тому, что представляется наилучшим, иначе как по незнанию. Но вместе с тем Аристотель постарался показать возможность разрешения этого нравственного затруднения. Слово «знать» употребляют в двух смыслах: (а) «знает» говорят и о том, кто только обладает знанием, и (б) о том, кто применяет знание на практике. Аристотель далее уточнял, что, строго говоря, обладающим знанием следует считать лишь того, кто может применять его.

Возможно, в античную эпоху все знание было иным, чем в нашу, -- потенциально операционализуемым и прикладным. Знание умозрительное не считалось знанием в собственном смысле слова, если оно не становилось знанием практическим. Античные рационалисты-просветители, такие как Сократ и Аристотель, кажется, так и не решились признать (по наивности или из ригоризма?), что можно рассуждать по науке, а поступать по влечению, науке противоречащему, причем именно в таком качестве и осознаваемому Как было показано в теме 11 в связи с разбором взглядов Милля и Чернышевского, европейская мысль приходит к твердому пониманию возможности и нормальности таких противоречий лишь в период позднего Просвещения. В развернутом виде это понимание было выражено Достоевским и вслед за ним французскими экзистенциалистами. ; что воля как способность человека к сознательному и целенаправленному самопонуждению к действиям определяется не только разумом, но и эмоциями.

Правда, у Аристотеля есть и другое наблюдение:

«...друг друга принуждают они [дурные люди] делать правосудное, а сами не желают» Аристотель. Никомахова этика // Указ. изд. С. 254.,

в котором отражен серьезный внутренний разлад личности, не настолько нравственно развитой, чтобы, зная, в чем состоит добродетель, в данном случае справедливости, самой по добродетели поступать, но тем не менее продвинутой настолько, чтобы понимать императивную форму добродетели и воспроизводить эту императивность... адресуя ее другим.

Античные мыслители, несомненно, представляли ту особенность человеческой натуры, которую сегодня мы бы назвали двойственностью, однако это свойство не было понято ими именно как двойственность, присущая человеку. Как таковая двойственность была осмыслена в христианстве. Апостол Павел как будто повторяет Овидия:

«…не то делаю, что хочу, а что ненавижу, то делаю». (Рим., 7:15).

Но апостол Павел воспринимает это не как парадокс или не просто как парадокс, но как выражение трагичности нравственной, или подзаконной, жизни. Это по Аристотелю добродетель развивается на основе опыта. Согласно христианской этике, добродетель как сила души дается каждому человеку через благодать, в откровении. Как знание она дана через закон. Но через закон узнается и грех. Закон указывает: «Не пожелай», говорит Павел, и через это я узнаю греховность своего пожелания. (Неверно было бы понимать это так, что законом провоцируется греховность; Бог дает закон, предполагая возможные последствия своеволия человека.) Получается так, что через добро (закон) человек познает зло (свой грех).

Двойственность человека раскрывается через столкновение духовности заповеди, знания добродетели и плотскости устремлений, греховности желаний. Но, говорит Павел, я согласен с законом, что он добр, а делаю, чего не хочу.

«А потому уже не я делаю то, но живущий во мне грех. Ибо знаю, что не живет во мне, т.е. в плоти моей доброе; потому что желание добра есть во мне, но чтобы сделать оное, того не нахожу. Доброго, которое хочу не делаю, а злое, которого не хочу, делаю». (Рим., 7:17 - 19).

По Сократу и Аристотелю, если человек знает одно, а поступает по-другому, значит он не знает, значит он обладает не знанием, а мнением, и ему следует добиться истинного знания, выдерживающего испытание в практической деятельности. По Павлу, если человек знает одно, а поступает по-другому, то это свидетельствует о том, что его тело предано греху, и он должен отрешиться от греха - от своей плоти: перестать быть по-земному практичным. И по одной, и по другой версии, добродетельность либо как разумность, либо как праведность обретается человеком в процессе уяснения собственной двойственности и разрешения внутреннего конфликта (по крайней мере насколько это в силах самого человека).

«Кардинальные» и «теологические» добродетели

В истории этики как моральной философии признаются два основополагающих набора добродетелей. Это: (1) «кардинальные добродетели» классической Греции, их четыре: умеренность, мужество, мудрость и справедливость; (2) «теологические (или богословские) добродетели» христианства, их три: вера, надежда, милосердие (любовь).

Было бы исторически некорректно полагать, что кардинальные добродетели - это именно добродетели античности вообще или даже в особенности классически-греческой античности. Точнее было бы отнести кардинальные добродетели к «афинской этике», имея в виду, что она отличалась от «спартанской» или «коринфской». В наборе кардинальных добродетелей отразилось именно афинское нравственное миросозерцание, рационализированное в греческой философии классического периода. Однако именно в качестве набора фундаментальных добродетелей они были представлены у Платона. У Аристотеля, как мы видели, иной подход к добродетелям, так же как и у Эпикура или стоиков. Если взять греческую трагедию, то в ней так же варьируются, частично пересекаясь, иные наборы непременных добродетелей. Следует отметить, что само обозначение «кардинальные добродетели» появляется довольно поздно, а именно, во

времена схоластики Схоластика (от греч. schole - школа) - средневековая философия (IX - XV вв.), в которой богословско-догматические рассуждения были соединены с рационалистическим и формально-логическим подходом. , т.е. в IX - X в., по-видимому, именно для того, чтобы отличать их от теологических добродетелей.

Но и богословские добродетели некорректно считать христианскими добродетелями вообще. Христианский мыслитель, официально признанный «учитель церкви» Фома Аквинский, разделяя в душе человека (фактически следуя Аристотелю) разум и склонность, устанавливает два вида добродетелей: интеллектуальные (мудрость, наука, искусство) и моральные (благоразумие, справедливость, умеренность, стойкость), понимая под добродетелями привычки, исполнение которых в добрых делах способствует совершенствованию человека.

Коренное различие между кардинальными и теологическими добродетелями заключается в том, что первые во многом отражают античный интеллектуализм и особое внимание классической античности к рациональным способностям человека. Даже если взять Аристотеля, который разделил по существенному основанию добродетели ума и добродетели характера, или нравственные добродетели, -- последние у него характеризуются непременной сознательностью, произвольностью, намеренностью. И для Сократа, и для Платона, и для Аристотеля, и для стоиков идеал человека заключался в образе мудреца. В христианских добродетелях на первый план выдвигается воля. Для христианского мыслителя знание и исследование природы совсем не важно для благочестия человека: не он же изобрел природные стихии. Но важно верить в Творца, любить его и надеяться на даруемое им спасение. Вера, надежда, милосердная любовь -- это способности, характеризующие «стремительную», т.е. волевую, а не созерцательную, или аналитическую, стороны души человека.

Очевидно, что в каждом случае набор добродетелей определялся еще и тем, в чем виделось высшее благо человека и какая ценность принималась в качестве абсолютной, т.е. в чем усматривался нравственный идеал.

Развитие европейской морально-философской мысли позволяет и по-иному взглянуть на различие кардинальных и богословских добродетелей. Ключевым в этом ином взгляде может быть учение А. Шопенгауэра о двух «кардинальных добродетелях» -- справедливости и человеколюбии. Эта идея имеет несомненную традицию, которая в новоевропейской философии восходит по крайней мере к Гоббсу. Но по существу она задается различием ветхозаветной этики закона, или справедливости, и новозаветной этики любви. Преимущественно этикой справедливости была и античная этика вплоть до позднего (римского) стоицизма, и мусульманская этика. С точки зрения теоретического описания морали, эти разные добродетели указывают на два ее основных уровня -- мораль социальных отношений и мораль личного выбора (подробнее об этом в темах 23--25).

Учение B.C. Соловьева о добродетелях

В новоевропейской философии роль добродетели как этической категории существенно снижается, она уступает место категориям свободы воли, долга и блага. Ситуация меняется со второй половины XIX в. Один из опытов переосмысления учения о добродетели был предпринят B.C. Соловьевым. Этот опыт тем более интересен, что Соловьев -- христианский мыслитель, но он лишает приоритетного этического значения как кардинальные добродетели античности, так и теологические добродетели христианства.

Соловьев положил в фундамент своей системы нравственной философии, изложенной в обширном труде «Оправдание добра» (1897), три качества или способности человека -- стыд, жалость и благоговение. Каждое из них определяет разные стороны нравственного опыта человека. В стыде отражается отношение человека к низшему, к своим естественным влечениям, к материальной природе вообще: человек стыдится ее господства и своего подчинения ей. В чувстве жалости отражается отношение человека к другим людям и вообще к живым существам, ему подобным; жалость заключается в том, что человек соответствующим образом переживает чужое страдание и, болезненно отзываясь на него, сострадая, проявляет в большей или меньшей степени свою солидарность с ними. В благоговении отражается отношение человека к высшему. Высшего человек не может стыдиться, ему не может сострадать; но может преклоняться перед ним, проявляя свое благочестие.

Эти три начала могут быть рассмотрены как чувства, способности, но также и как правила действия, и как условие известного блага. Их можно рассматривать и как добродетели.

По отношению к стыду добродетель и порок выражены в стыдливости и бесстыдстве. По отношению к жалости -- в сострадательности и жестокости, злобности. По отношению к благоговению -- в благочестии и нечестивости. Своеобразие соловьевского учения о добродетели в том, что оно позволяет раскрыть многомерность этического содержания одного и того же качества или явления в контексте различных сфер нравственного опыта человека. Например, смирение считается добродетелью по крайней мере со времен христианства. Но смирение -- это умаление себя, признание своего ничтожества. Как таковое оно имеет смысл только в отношении к высшему. Уничижение же себя перед недостойным есть низость и, стало быть, выражение безнравственности. Так же и энтузиазм представляет собой добродетель, только когда вызывается высокими принципами. По отношению к предметам безразличным энтузиазм предстает как слабость; а по отношению к недостойному -- оборачивается постыдной манией.

С этих позицией Соловьев и рассматривает классические добродетели -- кардинальные и теологические.

Если понимать мудрость как способность наилучшим образом достигать поставленных целей, то значение добродетели она приобретает только в случае, если достойны сами цели. Библейский «змей» был несомненно мудрейшим из животных, но, учитывая, какую цель он преследовал, его мудрость не может быть признана добродетелью, но должна быть проклята как источник зла. Поэтому и житейски благоразумный человек, хорошо понимающий людские слабости и ловко устраивающий свои дела, не может быть назван добродетельным. Способность достижения поставленных целей наилучшим образом становится добродетелью благодаря благоговению, направляющему человека на наиболее достойные цели.

Так же и мужество является добродетелью не само по себе, а в зависимости от того, на какие предметы оно направлено. Нельзя назвать мужеством смелое исполнение бесчинств, так же как трусостью -- боязнь греха и благочестивый страх. Мужествен тот, кто способен сохранять самообладание и возвышать свой дух над инстинктом самосохранения.

И умеренность, или воздержанность, признается добродетелью, когда относится к постыдным состояниям и действиям. Не следует быть умеренным в искании истины; а воздержанность в благожелательности свидетельствует об отсутствии великодушия.

И справедливость, как бы мы ее ни понимали: как соблюдение прав других людей, воздержание от обид или оказание помощи, является добродетелью лишь в той мере, в какой она основывается на чувстве жалости. И если понимать справедливость как соблюдение законов, то ее можно считать добродетелью только при условии, что человек свято выполняет свои нравственные обязанности Например, нельзя признать добродетельным человека, который, исполняя закон о лжесвидетельствовании, дает показания против матери или отца, или сына..

Как и кардинальные добродетели, богословские добродетели (про которые Соловьев говорит: «так называемые богословские добродетели») не являются безусловными и обретают свое нравственное значение в зависимости от предмета своего приложения. Так, вера не может считаться добродетелью в случае, если обращена на недостойное. Не является добродетелью вера в магию или суеверие. Даже направленная на Бога, но проявленная недостойно, т.е. не через радость, а через трепетный ужас, вера не будет признаком добродетели. И надежда должна быть благоговейной: недостойно, с точки зрения христианской этики, надеяться только на себя или на Бога, но только в ожидании от него материальных благ. И любовь добродетельна только как милосердие (подробнее об этом в теме 24).

Вывод Соловьева заключается в том, что ни одна из признанных добродетелей не является нравственно достойной сама по себе, они получают свое значение добродетелей в соотнесенности с первичными основами нравственности.

Это -- вывод именно Соловьева, который ставил признанные добродетели в зависимость от стыда, жалости и благоговения. Не подвергая сомнению внутреннюю теоретическую достоверность и логическую обоснованность его учения, этому его выводу можно было бы придать более обобщенный статус методологического принципа: действительное нравственное значение добродетелей определяется той общей системой нравственных ценностей, в которую они включаются, и в конечном счете -- нравственным идеалом.

В качестве примера можно рассмотреть «Моральный кодекс строителя коммунизма», включенный в третью Программу КПСС, принятую в 1961 г. При первом взгляде может возникнуть впечатление, что Кодекс, в котором провозглашаются принципы солидарности, товарищества, братства в отношениях между людьми и народами, пронизан гуманистическим пафосом. Однако при более внимательном его изучении и прояснении явных и скрытых ценностных приоритетов, задаваемых коммунистической идеологией и всем проектом построения «материально-технической базы коммунизма», становится очевидным, что в действительности это был кодекс авторитарно-технократической «нравственности» , в котором словосочетания из лексикона гуманизма оказались выхолощенными, а их включение в партийный документ (какими бы мотивами ни руководствовались его действительные разработчики) делало их инструментом идеологической манипуляции.

Франклиновские добродетели

В дополнение к сказанному приведем в качестве примера систему добродетелей, известных в истории нравственности как франклиновские добродетели.

Б. Франклин -- первый американский политический деятель, ученый-изобретатель и писатель, получивший мировую известность. Его портрет также всемирно известен благодаря тому, что помещен на стодолларовой купюре. Франклин -- совершенный пример «self-made man» -- «человека, всем обязанного самому себе»: он начинал с работы на мыловарне, затем стал печатником, затем электротехником, начальником почтового отделения, издателем, а впоследствии и дипломатом. Главное правило Франклина -- совершенствование самого себя и окружения, и он утверждал это правило всеми возможными средствами: ему принадлежит проект эффективной и экономичной уборки мусора в Лондоне; а также знаменитый «Экономический проект» против расточительного использования свечей в Париже; благодаря своим электротехническим опытам он разработал громоотвод и конденсатор. Он многого достиг, и ему есть чем поделиться. В течение ряда лет он издавал календарь, в котором в форме поучений, правил и нравоучительных историй изложил свою практическую этику.

Успех -- главный критерий жизни, поэтому добродетель, по Франклину, следует измерять полезностью. О достоинстве человека можно судить по тому, предоставляют ли ему кредит. Чтобы добиться достоинства, или -- что то же -- доверия кредиторов, человек должен соблюдать три главные добродетели. Это -- трудолюбие, точное соблюдение денежных обязательств и бережливость. Помимо этих трех добродетелей Франклин указывает еще на следующие: 1) воздержанность в еде и питье; 2)немногословность, способность избегать пустых разговоров, от которых нет пользы ни одному из собеседников; 3) соблюдение порядка во всем; 4) решительность в исполнении принятых планов; 5) искренность, честность; 6) справедливость; 7) умеренность; 8) чистота, опрятность в одежде и в жилище; 9) спокойствие, т.е. способность не волноваться по пустякам, из-за неприятностей обычных и неизбежных; 10) целомудрие; 11) скромность Франклин Б. Автобиография // Франклин Б. Избр. соч. М., 1956. С. 482--483..

Для Франклина это были добродетели совершенного человека вообще. На деле же франклиновский совершенный человек -- это совершенный предприниматель. Это обращаясь к нему, Франклин стремится доказать, что в каждом деле следует вести себя сообразно избираемым целям. Но цели надо избирать достойные и всегда оставаться человеком, т.е. быть верным добродетели.

КОНТРОЛЬНЫЕ ВОПРОСЫ

1. Что делает человека моральной личностью?

Каков смысл кантовского высказывания о добродетели как силе в исполнении своего долга?

3. Каково значение понятия меры в аристотелевском учении о добродетелях?

4. Каковы основные начала нравственности, по учению B.C. Соловьева?

5. Каковы кардинальные и теологические добродетели?

6. Какова особенность франклиновских добродетелей?

Тема 20. Счастье

Если по прошествии более половины пути в изучении этики у читателя уже сложилось определенное понимание морали, то помещение темы «Счастье» в заключение центрального по значению раздела, посвященного основным моральным понятиям, может вызвать недоумение. Основные моральные понятия отражают универсальные и общезначимые характеристики морали. Между тем идея счастья как будто бы иная: она указывает на что-то, что принадлежит отдельному человеку, является его достоянием; счастье -- индивидуально, не универсализуемо. И хотя, по словам классика, все в счастье одинаковы, но различаются в несчастье -- счастье большинству людей представляется как «данное мне», «обретенное мною», «добытое» или «заслуженное мной» и т.д.

Тем не менее эта тема помещена в раздел ключевых моральных понятий не случайно. Посредством понятия «счастье» фундаментальное содержание морали получает определенность личной жизненной цели. Спору нет, счастье всегда индивидуализировано. Но также ясно, что от того, что индивидуализировано в переживании и проживании ощущаемого как счастье, зависит, приближается ли человек к нравственному идеалу или уклоняется от него. Вопрос о счастье -- это не просто вопрос о том, как быть удачливым, довольным или даже добродетельным, но прежде всего о том, в чем заключается хорошая жизнь и к чему человеку следует стремиться в первую очередь.

Различные мнения о счастье

Судя по первым из дошедших до нас этическим трактатам, можно сказать, что рассуждение о морали исторически возникает и развивается как рассуждение главным образом о том, в чем заключается счастье человека и как его можно достигнуть. И, как правило, это рассуждение строится в виде полемики философа с простецом -- через противопоставление того, что понимают под счастьем мудрецы, и того, что понимают под счастьем люди толпы.