Казнь Людовика XVI в восприятии русских и европейских интеллектуалов рубежа XVIII и XIX веков

Подвешенный таким образом вопрос о значимости предписаний закона в деле короля был перехвачен выступившим следом за Мориссоном Сен-Жюстом. Со свойственной ему категоричностью суждений и духом противоречия Сен-Жюст предваряет свои размышления следующими словами: «J'entreprends, citoyens (2), de prouver que le roi peut кtre jugй, que l'opinion de Morisson, qui conserve l'inviolabilitй, et celle du comitй, qui veut qu'on le juge en citoyen, sont йgalement fausses; et que lй roi doit кtre jugй dans des principes qui ne tiзpnent ni de l'une ni de l'autre.». Ярый противник жиронды, Сен-Жюст обращает всю силу своего красноречия на опровержение сказанного прежде: не только не может быть сомнений в том, что короля нужно судить, но не стоит даже думать о том, чтобы судить его согласно каким-либо существовавшим до этого законным предписаниям.

Для доказательства своей точки зрения Сен-Жюст оперирует понятием политической теории Руссо «общественный договор», заявляя при этом, что общественный договор существует для регламентирует отношения и обязательства граждан по отношению друг к другу, но не к монарху: «Les citoyens se lient par le contrat; le souverain ne se lie pas ; фu le prince n'aurait point de juge et serait un tyran (…) Le pacte est Un contrat entre les citoyens et non point avec le gouvernement: on n'est pour rien dans un contrat oщ l'on ne s'est point obligй». Исходя из этой логики, если монарх имеет абсолютную неприкосновенность, он становится тираном. Следовательно, Сен-Жюст утверждает, что «неприкосновенность» короля, обозначенная в Конституции, является правом неприкосновенности в отношении каждого отдельного гражданина страны. Но когда речь идет о нации в целом, король не может иметь этого права («On semble chercher une loi qui permette de punir le roi; mais, dans la forme de gouvernement dont nous sortons, s'il y avait un homme inviolable, il l'йtait, en partant de ce sens, pour chaque citoyen; mais de peuple а roi, je ne connais plus de rapport naturel» (с. 391)).

Еще одним риторическим аргументом Сен-Жюста стала вытекающая из представлений об «общественном договоре» идея о том, что Людовик нарушил взятое на себя единственное обязательство монарха -- хранить жизнь народа, он не может требовать гражданского суда по тем законам, которые он сам попрал («Outre ces motifs, qui tous vous portent а ne juger pas Louis comme citoyen, mais а le juger comme rebelle, de quel droit rйclamerait-il pour кtre jugй civilement l'engagement que nous avions pris avec lui, lorsqu'il est clair qu'il a violй le seul qu'il avait pris envers nous, celui de nous conserver? Quel serait cet acte dernier de la tyrannie, que de prйtendre кtre jugй par des lois qu'il a dйtruites? » - с. 391). Со свойственной ему категоричностью Сен-Жюст ставит далее вопрос ребром: «Pour moi, je ne vois point de milieu : cet homme doit rйgner ou mourir» (с. 391). Из такого заявления неминуемо должен был следовать логический шаг к тому, что поскольку после Великой Революции король не может больше править, потому что существует Республика, то жить ему тоже нет никакой возможности.

В своей речи Сен-Жюст в определенный момент доходит до некоей крайней точки, до в высшей степени радикальных идей: «Встанет когда-нибудь сильный духом и скажет, что короля надо судить не за особые проступки по управлению, а за то уже преступление, что он был королем! Ибо ничто в мире не может оправдать этой узурпации; и какими иллюзиями, какими условностями ни окружала бы себя королевская власть, она является вечным преступлением, против которого имеет право восстать и бороться каждый гражданин» (с.12) (Il est telle вme gйnйreuse qui dirait, dans un autre temps, que le procиs doit кtre fait а un roi, non point pour les crimes de son administration, mais pour celui d'avoir йtй roi, car rien au monde ne peut lйgitimer cette usurpation; et de quelque illusion, de quelques conventions que la royautй s'enveloppe, elle est un crime йternel contre lequel tout homme a le droit de s'йlever et de s'armer; c. 391) -- это перекликается, в свою очередь с идеями Томаса Пейна, изложенными в трактате (The Rights of Man), о том, что монархическая власть в самом своем истоке являлась узурпацией власти над людьми, проводимым через насильственный захват. В следующей главе риторика Томаса Пейна будет рассмотрена более подробно, здесь же важно отметить данное сходство.

Для поддержки своей точки зрения Сен-Жюст приводит ряд исторических примеров, отсылающих слушателей к античным республикам и ко времени Славной Революции в Англии, но они будут более подробно рассмотрены в следующем разделе данной главы.

В финальной части своей речи Сен-Жюст вводит еще один оригинальный риторический ход, заявляя о том, что : «Louis est un йtranger parmi nous; il n'йtait pas citoyen avant son crime; il ne pouvait voter, il ne pouvait porter les armes; il l'est encore moins depuis son crime ; et par quel abus de la justice mкme en feriez-vous un citoyen pour le condamner? Aussitфt qu'un homme est coupable, il sort de la citй; et point du tout, Louis y entrerait par son crime». Действительно, с правовой точки зрения, король для нации являлся фигурой особого рода, он действительно не имел права голосовать, как другие граждане, и обладал совершенно другими полномочиями. Упирая на это, Сен-Жюст старается убедить слушателей, что абсурдным теперь является приведение его в статус гражданина после совершенных им преступлений против граждан. Градус абсурдности такого решения призвана повысить и фраза о том, что человек, совершивший преступление, из общества изгоняется, в то время как Людовик, совершив преступления, теперь станет гражданином. Аргументы Сен-Жюста произвели большое впечатление на слушателей в силу их очевидной оригинальности и яркости, а так же смелости самого оратора, который обращения к правовым нормам перемежал весьма эффективно с историческими примерами и идеологическими призывами ярого революционера.

Тем более интересным представляется рассмотреть то, какие возражения приготовил следующий оратор, который по решению Конвента должен был выступать в защиту права королевской неприкосновенности. После Сен-Жюста слово взял жирондист Жозеф Фуше. Он призывал Конвент не поддаваться на софистические рассуждения и держаться ясно изложенных законов, согласно которым единственной карой для Людовика XVI должно было быть низложение, которое для короля хуже смерти. Жизнь короля после низложения, среди свободного народа Фуше назвает «пыткой»: «Citoyens (1), la Rйpublique franзaise, existe; elle triomphe; la royautй est irrйvocablement abolie, le ci-devantroi est jugй. Il a mйritй plus que la mort. Les vrais principes de l'йternelle justice condamnent le tyran dйchu au long supplice de la vie au milieu d'un peuple libre» (с. 393). Поэтому он призывает слушателей судить короля с «холодным» разумом и этим прославить свое отечество.

Развивая эту идею, он соглашается с тем, что в действительности нет такого закона, который бы позволил воздать за преступления короля по заслугам, но при этом, он убеждает слушателей в том, что естественным образом худшим наказанием станет для монарха потеря власти и созерцание того, как в подчиненном ему прежде государстве процветает свобода (C'йtait un roi. Il n'y avait point de loi qui pыt atteindre ses crimes ; mais la nature nous venge de l'ancienne impuissance de notre lйgislation ; elle lui inflige une plus terrible peine que la mort; elle prolonge son existence dans la publique libertй; elle le laisse en spectacle а l'univers comme sur un йchafaud d'ignominie, d'oщ il contemplera dans un sourd dйsespoir le progrиs de la libйration du genre humain. С. 393). Вместе с тем, быстрое избавление короля через казнь, по мнению Фуше, может только поспособствовать скорейшему появлению следующего потенциального тирана, ведь правление и доминирование может длиться долго, а наказание за него -- всего лишь мгновение («La domination peut кtre longue, la mort sera courte: marchons а l'empire. Voilа le langage que le supplice bref d'un tyran immolй inspire а son successeur». с. 394)

Другим его аргументом было то, что каждый человек по натуре своей может исправиться, и встанет на этот путь, если он будет раскаиваться в совершенных им поступках. («Tout nomme est corrigible, mкme un tyran quand il n'a plus rien а ses ordres : qu'il sente le remords, qu'il pleure ses crimes; qu'il voye la libertй aes autres, qu'il sente qu'il a justement perdu la sienne, et qu'il venge par cet йquitable et long supplice, la majoritй de la nature qu'il outragea, et la saintetй des lois sociales qu'il osa violer». с. 393)

Далее он говорит о том, что В то же самое время он убеждал Конвент, что казнь короля не в интересах нации, поскольку «окружила бы короля ореолом мученичества и собрала бы новых многочисленных приверженцев вокруг молодого дофина» (с.13): «Au contraire, faites tomber sur l'йchafaud cette tкte exйcrйe, qui est pour les йmigrйs* pour les tyranB d'Europe et pour les aristocrates internes, tant qu'elle est sur les йpaules de Louis, la tкte de Mйduse : leur espйrance renaоt» leur audace est ranimйe; l'idйe de la royautй, replacйe sur la tкte d'un jetine innocent, gagne des prosйlytes;»

Многие тезисы Фуше прозвучали неубедительными, к концу его речи ропот среди слушателей возрос так сильно, что оратор вынужден был прерваться и сойти с трибуны. Слушатели Конвента были скорее склонны прислушиваться к тем ораторам, которые отстаивая преступность Людовика. Речь Фуше показала, что подавляющее большинство Конвента было совершенно не настроено оставить короля без суда и наказания, поэтому в последующих речах тактика жирондистов заключалась в том, чтобы не выгораживая короля напрямую, уводить слушателей в дебри законодательных или моралистических установок, или растягивать ход процесса через введение новых документов или другого рода свидетельств, изучение которых требовало время.

26 декабря 1792 года состоялось финальное слушание по делу Людовика XVI. Самой важной из речей трех его защитников считается речь Раймонда Десеза, которую хотелось бы рассмотреть здесь более подробно, учитывая то, что к этому моменту Конвент был настроен почти категорически на принятие решения казнить короля. Это было вызвано тем, что Людовик XVI крайне неблагоразумно вел себя во время допроса и слушания обвинения: отрицал очевидные факты, не признавал собственные подписи и почерк, перекладывал ответственность за те или иные события на своих министров.

Все это явным образом усложняло задачу его защиты. Десез ставит перед собой цель оправдать короля и с точки зрения теории права, как абстрактного монарха, и с точки зрения конкретных обвинений, касающихся произошедших во Франции событий. Согласно этой цели, свою речь он разделяет на две основные части: первая часть посвящена установлению основных принципов существования монархии, а вторая -- разбору фактов, освещенных в обвинительном акте.

Для рассмотрения конституционных принципов Десез устанавливает два ракурса: точка зрения до отмены королевской власти и после. Прежде всего, он озвучивает первейшее положение о том, что нации суверенны по своей природе. Как следствие, они могут определять для себя наиболее подходящий способ управления и при необходимости менять один на другой, если в прежнем они обнаруживают какие-либо изъяны («vices»). Говоря о том, что это право неоспоримо и прописано в Конституционном акте, Десез напоминает о том, что принят он был стараниями в том числе Людовика, который являлся членом Законодательного собрания. Отметив это, он говорит о том, что нация большого государства неминуемо должна свою власть делегировать, существуя либо как монархия, либо как республика («La nйcessitй de cette dйlйgation la conduit, ou а se donner un roi, ou а se former en Rйpublique»с. 618).

Далее он отмечает, что неприкосновенность правителя является неотъемлемым условием существования монархии: «Le gouvernement monarchique exigeait nйcessairement l'inviolabilitй de son chef». Объясняет он это тем, что король, будучи обязан эффективно действовать как представитель исполнительной власти закона и внушать всем гражданам уважение к власти и правительству, нуждался в защите от возможных посягательств. Десез переносит акцент на то, что не сам король придумал оградиться правом на независимость, но народ в лице его представителей решил, что для его (народа) собственного «спокойствия»(«pour leur propre tranquillitй») и «счастья»(«pour leur propre bonheur»), король должен был быть наделен способностью противопоставлять «неизменную», жестко закрепленную власть закона любым страстям и порывам, которые могли бы привести к уклонению от него («l'inflexibilitй de la loi а toutes les passions ou а tous les йcarts qui pourraient йluder ou violer ses dispositions»). Таким образом, он спорит с высказанными прежде идеями (наиболее категорично в речи Сен-Жюста) о том, что короли со времен своего возникновения узурпировали власть в собственных корыстных целях.

Установив таким образом правовую основу существования короля в государстве, Десез указывает на наличие в конституции «гипотез», которые предусматривают ситуацию, в которой король может считаться отрекшимся от трона, но обращает внимание слушателей, что слова «низложение» или «предание суду» не упоминаются там: «Et je m'explique mal en 'parlant de peine, car ce n'est point en effet une peine que la loi prononce, dans le sens lйgal de ce mot; ce n'est point un jugement qu'elle ordonne, ce n'est point une dйchйance qu'elle йtablit; ce mot n'est pas une seule fois dans la loi; c'est une supposition qu'elle crйe, et par laquelle elle dйclare que, dans l'hypothиse qu'elle a prйvue, le roi sera prйsumй avoir abdiquй la royautй» (с. 619).

Опираясь на внимательный анализ положений статей Конституции № 5, 7 и 8 Десез выстраивает логически вывод о том, что король, будучи низложенным за свои преступления, становится гражданином и может подлежать суду как таковой, но уже лишь за те деяния, которые он совершил после низложения. Таким образом, низложение короля, по логике конституции, выстраиваемой Десезом, подводит своего рода черту, за которой остаются все прежние его преступления и после которой он как бы становится с чистого листа обычным гражданином («Le roi, rentrй dans la classe des citoyens, peut alors кtre jugй comme eux. Mais pour quels actes? Pour les actes postйrieurs а son abdication» с. 620). Похожая мысль высказывалась в рассмотренных выше речах других видных участников Конвента, и была оспорена их противниками, но Десез следом выдвигает, на мой взгляд, сильный аргумент. Он проводит параллель между личностью монарха и Законодательным Собранием, которое в случае злоупотребления властью должно было быть подвергнуто роспуску, но без последующего наказания его членов в индивидуальном порядке: «Et, au reste, la loi est parfaitement йgale entre le Corps lйgislatif et le roi. Le Corps lйgislatif pouvait aussi trahir la nation; il pouvait abuser du pouvoir qu'elle lui confiait; il pouvait proroger ce pouvoir au-delа du terme qu'elle avait fixй, il pouvait envahir sa souverainetй : la nation avait, sans doute, le droit de dissoudre ce Corps prйvaricateur; mais aucune peine n'йtait prononcйe par la Constitution, ni contre le Corps, ni contre les membres» (с. 620). Эта параллель призвана прояснить формальное различие между королем, как исполнителем законодательной власти в государстве (тем, что у Томаса Гоббса называется the body politic) и человеком, на которого эта обязанность возложена. Равным образом и Законодательное Собрание должно отвечать за свои действия формально, как некоторый единый орган, но в случае общей ошибки, отвечать только потерей своей роли в управлении. То есть, упраздняя позицию короля в государстве, по мнению Десеза, нельзя переносить государственные решения в сферу личной судьбы человека, который до этого выполнял функции управления государством, создавая для оправдания его казни законы на ходу.

Тем не менее, как покажет ближайшее будущее, предложенная Десезом точка зрения не будет принята ни по отношению к королю, ни по отношению к членам самого Конвента многие из которых будут казнены уже в первые месяцы после казни Людовика. И те, кто наиболее ратовал за то, чтобы отправить короля на эшафот, взойдут на него сами следом за ним (Дантон, Робеспьер, Филипп Эгалите), или погибнут иначе (министр внутренних дел Ролан де ла Платьер и его жена).

На заседании Конвента от 15 января 1793 года было проведено всеобщее голосование, при котором от депутатов требовалось ответить «да» или «нет» на следующий вопрос: «Louis Capet est-il coupable de conspiration contre la libertй publique, et d'attentats contre la sыretй gиnйrale de l'Etat?» (c. 63, т. 57). Из 745 членов Национального Конвента 693 проголосовали утвердительным ответом на поставленный вопрос, в результате чего Людовик Капет был объявлен виновным в заговоре против свободы и посягательствах на сохранность государства. Таким образом, под именем Людовика Капета к смертной казни на гильотине был приговорен последний король Франции Людовик XVI.

Согласно идее, изложенной в исследовании историков кембриджского университета, во время Американской революции впервые возникла идея о том, что конституцию можно написать. Несмотря на то, что прежде в западной истории уже существовали подобные опыты, в случае Америки эта идея изменила отношение к созданию конституции, сделав этот процесс частью обыденной государственной деятельности (everyday part of governmental life). Также важно, что они внесли представление о том, что конституцию можно по-разному интерпретировать и менять при необходимости. И более того, в правительстве Америки были созданы специальные институтции, которые занимались бы этой работой.

По мнению (кого?) , именно Аббат Сийес, как один из важных идеологов революционного движения во Франции, утвердил в своих сочинениях идею о том, что не существует никакой конституции, которая бы ставила нацию в зависимое положение от её политического представителя, и могла бы обязать последующие поколения каким-либо указаниям относительно их взаимодействия с монархом. Таким образом, он поставил нацию в положение первичной политической силы, чья воля всегда законна. Как мы видим, именно эта риторика была заимствована многими ораторами Конвента при решении вопроса о казни Людовика XVI. Поэтому, несмотря на то, что Конституция не прописывала какого-либо наказания для монарха, кроме политического акта низложения с престола, благодаря идее о возможности перемены Конституции по требованию обстоятельств, стало возможным подвергнуть короля казни через доказательство того, что именно этого желает народ.

2. Исторические аллюзии участников дебатов.

В этой части главы хотелось бы рассмотреть наиболее характерные исторические аллюзии и примеры, к которым обращались участники дебатов в Конвенте для аргументации своих тезисов.

Ораторы апеллировали к примерам из самых разных исторических эпох. Сен-Жюст, сравнивая Людовика с тираном античности, обращается к примеру Римкой истории, а именно судьбы Цезаря. Как мы помним, он призывал к скорейшей казни короля и, чтобы доказать необходимость оставить какие-либо промедления, стремился вызвать у слушателей эмоциональную реакцию, вывести из состояния хладнокровного и трезвого размышления. Поэтому пример Цезаря он преподносит следующим образом: «lа, le tyran fut immolй en plein. Sйnat, sans autres formalitйs que trente, coups de poignards, et sans autre loi que fa libertй de Rome. Et aujourd'hui l'on fait avec respect le procиs d'un homme assassin d'un peuple, pris en flagrant dйlit, la main dans le sang, la main dans le crime! ». При этом он акцентирует внимание на том, что потомки, достаточно далекие от устаревших предубеждений, будут поражены тем, как в XVIII веке, можно было видеть в суде над тираном религиозное преступление. Хотя Сен-Жюст, по-видимому, настолько владел психологией воздействия на слушателя, что он даже не произнес слово «религиозное преступление»: «les hommes, aussi йloignйs de nos prйjugйs s'йtonneront de la barbarie d'un siиcle oщ ce fut quelque chose de religieux que de juger un tyran».

Другой оратор, Мориссон, стремился убедить собравшихся в Конвенте в том, что короля необходимо казнить после основательного судебного разбирательства с возможным обращением к всенародному голосованию, использовал примеры античной истории с совершенно иным понимание. Он приводит пример Рима, доказывая, что там консулы принимали решение относительно наказания обычных преступников из народа, но когда дело касалось какого-либо государственного преступления, для вынесения приговора они обращались к народу, за которым оставалось окончательное решение судьбы обвиняемого. Кроме того, он приводит пример Спарты, где в случае выдвижения обвинения против короля, для произведения судебного разбирательства собирали представителей трех государственных органов -- коллежа, сената и эфората, а король имел право просить защиту у народного собрания. Мориссон акцентирует внимание на том, что ни римский консулат, ни сенат и эфорат Спарты не представляли собой действительно народной воли (n'йtaient revкtus d'une reprйsentation vйritablement nationale) и проводит соответственную параллель с французским конвентом. Таким образом, можно видеть, как обращение к политическому устройству Рима у разных ораторов служит для поддержания разных точек зрения.

Таким образом, в определенный момент дебаты стали затрагивать уже не столько непосредственный вопрос о том, можно ли судить короля, сколько о том, кто должен сделать это, чтобы суд мог быть признан правомерным впоследствии -- это волновало членов Конвента именно по той причине, что они ощущали ответственность принимаемого ими решения не только перед народом, но и перед всеми монархическими государствами Европы, ряд из которых почти прямо угрожал им войной (Англия, Испания, Пруссия).

Главный спор о наказании Людовика XVI был сосредоточен вокруг вопроса о том, можно ли преступить прописанный в конституции древний закон о том, что «особа короля священна и неприкосновенна», с тем, чтобы принять адекватное существующей реальности политическое решение с учетом тех взглядов на права народа, которые были развиты мыслителями эпохи просвещения и уже играли огромную роль в принятии политических решений (и построения политического дискурса). Кроме того, явно спорным моментом являлось то, как следовало смотреть на фигуру монарха. Если Мель предлагает считать его преступником, Мориссон скорее «обычным гражданином», Сен-Жюст - «не гражданином» («тираном», «бунтовщиком»), Грегуар «слугой» нации, «клятвопреступником», «контр-революционером».

III. Анализ политического дискурса в The Times

В главе, посвященной анализу трактатов Э. Берка и Т. Пейна была предпринята попытка выделить ряд тем, часть из которых представлена через дихотомии и раскрывающие их метафоры, а другая часть через непосредственные описания личности Людовика XVI. Теперь необходимо рассмотреть, как именно эти темы были использованы в публицистическом дискурсе уже после события казни. С этой целью будет рассмотрен ряд заметок, опубликованных по этой теме в газете Times в течение двух месяцев с момента казни короля. Для удобства сопоставления метафор, рядом с разбираемыми отрывками из Times в скобках будет помещено указание на те места в Приложении, где содержатся соответствующие фрагменты из трактата Э. Берка. казнь людовик пейн берк

В первой заметке от 22 января 1793 года прежде всего помещена официальная информация о том, скольким количеством голосов было обеспечено большинство в Конвенте, проголосовавшее за казнь Людовика XVI. Затем следует оценочная характеристика обозначенного выше события, выраженная в следующих словах: «When history records to future generations the present condition of France, what people have done will appear as comments on the horrors of republicanism, written in royal blood, by a National Convention». Здесь мы видим во-первых, идею о том, что история сохранит воспоминания о том, ужасном событии, которое было совершено во Франции, а во-вторых, красочную метафору, при помощи которой дается характеристика самому политическому режиму. (Приложение 1. Цитата № 22 -- о том, что история все сохраняет, № 23 - описание того, какие ужасы пережила плененная королевская семья). Таким образом, первая деталь преемственности риторики Times - отсылка к истории, которая сохранит на суд будущих поколений те ужасы, которые совершали революционеры для достижения своих целей.

В этой же заметке о заседании Парламента интересно отметить также следующее: при разговоре о желании представительства римских католиков Ирландии провести реформу в Парламенте Англии возникает сравнение с политической ситуацией во Франции: «It is far preferable that grievances should continue to exist, than that Parliament should be overawed in its deliberations by gangs of bandits, as we have had such a late and miserable example in France». Этот момент почти буквально совпадает с тем, что Э. Берк говорил в своем трактате о Национальном Собрании во Франции, в котором по его описанию было захвачено убийцами, избавившимися от части депутатов, а другую подчинившими своей воле под угрозой расправы: «There they [National Convention] sit, after a gang of assassins had driven away some hundreds of the members, whilst those who held the same moderate principles, with more patience or better hope, continued every day exposed to outrageous insults and murderous threats». (а также в Приложении 1. Цитаты № 19, 20). Таким образом, подобно тому, как это делал Берк, авторы Times сравнивают французский Конвент (или, точнее, его лидеров) с шайкой разбойников и убийц.

Эта тема, начинающаяся с нескольких метафор, в следующих номерах газеты (От 28 января, 3 февраля) получает развитие и в итоге выливается в открытые призывы к войне с Францией, с целью покарать убийц короля.

Важная мысль Берка, трактующая революцию как антиморальное преступление, которую можно связать с фрагментами из Таймс о том, что французская нация может теперь не рассчитывать на дружественное отношение «цивилизованного» Европейского сообщества и что растлевающее нацию в целом: В трактате Берка можно найти слова, в некотором роде, пророческие: «Justifying perfidy and murder for public benefit, public benefit would soon become the pretext, and perfidy and murder the end, until rapacity, malice, revenge, and fear more dreadful than revenge could satiate their insatiable appetites. Such must be the consequences of losing, in the splendor of these triumphs of the rights of men, all natural sense of wrong and right». В особенности, если взять в расчет, что многие ораторы Конвента в действительности апеллировали к понятию «благо народа», когда стремились доказать необходимость казни короля. В заметке из Times от 28 января можно найти следующие слова: «The fate of Louis XVI exhibits the an awful instance of the cruelty and injustice which must necessarily arise from placing the executive power of a nation in the hands of men destitute of all moral and political principles». Здесь мы видим, что казнь Людовика в действительности трактуется как результат перехода власти в руки тех, кому неведомы твердые принципы морали.

Важным нюансом является педалирование противозаконности действий Конвента, приговорившего короля к казни. С точки зрения языка и подбора выражений следующая цитата содержит в себе ряд ярких примеров, а потому хотелось бы привести её целиком: «They have murdered their King without even the shadow of justice, and of course they cannot expect friendship nor later course with any civilized part of the world. The vengeance of Europe will now rapidly fall on them; and, in process of time, make them the veriest wretches on the face of the earth. The name of Frenchman will be considered as a poison, deadly destructive to the peace and happiness of Mankind. It appears evident, that the majority of the National Convention, and the Executive Government of that truly despotic country, are comprised of the most execrable villains upon the face of the earth... »В ней содержится и угроза, которая в заметке от 8 февраля высказывается фактически открытым текстом и выливается в констатацию следующего факта: «The Regicides are mistaken in the principles of Englishmen, and to their cost they will find the hatred of this country manifested in the course of the ensuing campaign. » Таким образом, Times представляет почти всю Французскую нацию как дикарей и злодеев, которые не могут рассчитывать на поддерживание сколько-нибудь дружественных отношений с другими «цивилизованными» странами. Это все вновь отсылает нас к полемике Берка и Пейна, где второй еще во вступлении к своему трактату обвиняет первого в разжигании конфликта между двумя державами (Приложение 1. Цитата 2).

Теперь хотелось бы рассмотреть то, как строились описания непосредственно фигуры казненного монарха. В заметке от 8 февраля помещена пространная характеристика Людовика XVI, которая может быть по ряду моментов сопоставлена с тем образом монарха, который рисует Э. Берк в своем трактате, отчасти уже рассмотренный в соответствующей главе. Прежде всего, само обращение «the unfortunate Louis» или «the unhappy king» отсылают нас к одной из стратегий Берка, через которую он старался оправдать Людовика XVI -- суть её содержится в выраженной Берком (Приложение 1. Цитата №) идее о том, что Людовика нельзя обвинять в том, что он был рожден монархом. Берк также прибегает к подобного рода эпитетам в описании ночного нападения на королевскую семью и их дальнейшего ареста (Приложение 1. Цитата №). Также и стремление убедить читателя в том, что «враги» Людовика создали о нем неверное представление, очернив его в глазах нации, - следует той же логике, что и Берк, когда заявляет, что революционеры представляют Людовика деспотом, которым он на самом деле никак не может являться по свойствам своего характера. Однако здесь стоит отметить и то, что авторы статей в Times идут дальше и достаточно сильно преувеличивают достоинства казненного монарха. Они не только отмечают доброту его сердца (это о короле в действительности можно было сказать), но добавляют к этому еще целый ряд качеств: «His heart was sound - his head was clear - and he would have reigned with glory (...). His mind possessed the suggestions of wisdom; and even in his last moments (…) he spoke with firmness and with resignation»

Далее следует фраза о том, что испытал Людовик за 4 года, прошедших от совершения Революции до его казни, и эти слова почти дословно совпадают с тем, что говорит на ту же самую тему Э. Берк: «the French rebel against a mild and lawful monarch with more fury, outrage, and insult than ever any people has been known to rise against the most illegal usurper or the most sanguinary tyrant) ». В этом пассаже на уровне лексики также возникают совпадения с пассажем Берка, где он сравнивает французских революционеров с дикими индейцами, торжествующими над захваченной в плен жертвой. В частности в словах «this unhappy Victim of savage Republicanism», а также «the ferocious savages of Paris» или «the barbarous murder of the Late King of France by a set of Conventional Butchers», в заметках от 8 и 15 февраля, что направлено явным образом на разрушение культивируемого самими французами представления о том, что Франция -- страна расцвета Просвещения, а соответственно, торжества разума и образованности.

Важно отметить в связи с этим, что в риторике Times усиливается имеющая место и в трактате Берка, тенденция применять обычно используемые для обозначения рода монархической власти определения «деспотический» или «тиранический» по отношению к республиканскому режиму. К примеру, в заметке от 28 января республиканская Франция названа «truly despotic country». Такая риторика позволяла проводить идею о том, что тирания или деспотизм по отношению к народу не являются спутниками только лишь монархической формы правления, а столь же возможны и в республике.

Помимо многочисленных совпадений хотелось бы отметить один пример, а точнее историческую аллюзию, в трактовке которой Times совершенно не совпадает с трактовкой Берка -- это пример Реформации эпохи Кромвеля. Как мы помним, Эдмунд Берк находит ряд риторических оправданий для совершенного Кромвелем свержения короля и противопоставляет этот опыт тому, что происходит на его глазах во Франции. Times же, напротив, говорят об этом событии как о схожем: « A Republic founded on the blood of an innocent victim must have but a short duration. This fact was tried by Oliver Cromvell, and proved by the Restoration of Charles the Second» Таким образом, авторы заметки, в отличие от Берка, не пытаются оправдать революцию только потому, что она произошла у них на родине, а приводят этот пример с тем, чтобы убедить читателя в скорой гибели Французской республики.

Сопоставление риторики, развиваемой в The Times с выдержками из трактата Э. Берка, возможно, не позволяет нам говорить о наличии прямого заимствования, но, как кажется, показывает, что на уровне идей и образов, при помощи которых произошедшее событие старались охарактеризовать в лояльном существующему политическому режиму издании, существует заметная взаимосвязь.

Вывод

Первый абзац обвинительного акта, который здесь в полном виде приводить нет возможности (и смысла), состоит в следующем: «Людовик XVI виновен перед народом, как тиран, который, будучи не в состоянии своими преступными усилиями помешать свободной нации ввести у себя конституцию и законы, задумал, направлял и приводил в исполнение заговор, имевший целью уничтожение государства. Посягательства Людовика в период Учредительного и Законодательного Собраний находятся в тесной связи и соответствуют планомерному плану угнетения и разрушения. Принятие конституции могло бы еще набросить покров общественной снисходительности на его предшествующие преступления, если бы Людовик собственноручно не разорвал конституцию, вонзив в 1792 г. в грудь отечества те кинжалы, которые в 1791 г. он выковал во всех европейских мастерских».

Далее текст обвинения содержит главным образом описание событий, происходивших незадолго до, во время и после осады Бастилии, призванное пояснить то, на основе чего Конвент выдвигает Людовику XVI обвинение как народному тирану.

Как отмечает Беркова, утром 11 декабря при объявлении Людовику XVI, который в тот момент уже содержался под арестом, приказа предстать для допроса перед Национальным Конвентом, король спокойно выслушал соответствующий декрет, но засвидетельствовано, что он был оскорблен обращением «Капет», использованным в послании. Он сам связал это обращение с собственным положением: «Меня не зовут Капетом -- это имя одного из моих предков, оно никогда не принадлежало мне (…); впрочем, этот поступок только следствие того обращения. Которое я поневоле выношу здесь в течение четырех месяцев» (с. 27).

Во время обвинительной речи, на большую часть выдвигаемых Конвентом обвинений король отвечал тем, что не знает, о чем идет речь, либо не имеет к этому никакого отношения, перекладывая в таком случае вину на министров и ближайших лиц. Явным образом, стремящиеся к односложным ответы короля, вкупе с нежеланием объяснять что-либо, отречение от своего почерка и подписей произвели на слушателей в Конвенте крайнее невыгодное для подсудимого впечатление.

Список используемой литературы и источников

1. Burke, E. (n.d.). Reflections on the revolution in France. Raleigh, N.C.: Alex Catalogue.

2. Hardman J. Louis XVI. The Silent King (London: Arnold, 2000)

3. Doyle W. The Oxford History Of The French Revolution (Oxford [England]: Clarendon Press, 1989)

4. Gough H. The Newspaper Press In The French Revolution (London: Routledge, 1988)

5. Cabet E. Opinion de M. Cabet : dйputй de la Cфte-d'Or, sur l'abrogation de la loi concernant le 21 janvier 1793, jour de l'exйcution de Louis XVI (France, 1833)

6. Fenouillot J. Prйcis historique de la vie de Louis XVI, de son procиs et de principals circonstances qui ont accompagnй son martyre arrivй le 21 du Janvier 1793; suivi pdu prйcis du horrible assasinat du Marie-Antoinette de lorraine d'Autriche, reine de France, commis le seize Octobre 1793 (France, 1821)

7. Hugo, Victor, and Jean Boudout, Quatrevingt-Treize (Paris: Garnier freМres, 1963)

8. Burke E. Reflections On The Revolution In France (Raleigh, N.C.: Alex Catalogue, 2000)

9. Carlayle T. The French Revolution: A History (Englewood Cliffs, N.J.: Prentice-Hall, 1967)

10. Chudinov A.V. Frantsuzskaya Revolutsiya: istorya i mify (Moscow, 2007)

Размещено на Allbest.ru