Российские реформы с позиции теории когнитивной истории

Размещено на http://www.allbest.ru/

Российские реформы с позиции теории когнитивной истории

Медушевский А.Н. д.ф.н.

профессор факультета социальных наук НИУ ВШЭ

Практическое осуществление экономических, правовых и институциональных преобразований постсоветского периода отличается типологическим единством механизмов принятия решений и заставляет задуматься о причинах их устойчивого воспроизведения в длительной исторической перспективе. Целесообразно раскрыть особенности культуры и стилистики российского реформаторства с позиций когнитивных факторов социального конструктивизма. Суть подхода -- в выяснении смысла институционально-правовых решений: каковы их когнитивные детерминанты; какие институциональные модели стали предметом анализа разработчиков; что было принято и отвергнуто; какая модель в итоге была положена в основу и почему; как соответствующие политико-правовые принципы трансформировались под воздействием практики их применения.

Метод и предмет исследования В основу нашего исследования положен когнитивно-информационный метод, позволяющий установить, как происходит информационный обмен в человеческом обществе. В рамках когнитивно-информационной теории появляется ряд новых системных категорий: информационная сфера, которая (по аналогии с категориями био-и ноосферы) определяет материально-вещественный след совокупного когнитивного феномена человеческого мышления, проявившегося в деятельности; информационная среда человека -- пространство, где реализуется способность опосредованного (через материальный продукт) информационного обмена, который может иметь непосредственный (путем взаимодействия индивидов в режиме настоящего времени) или опосредованный характер. Опосредованный информационный обмен -- специфически человеческая способность обмениваться информацией через посредство целенаправленно созданных единиц интеллектуального продукта. Эта схема позволяет говорить об информационном обмене между индивидами и социумом не только в текущей, но и длительной исторической перспективе¹. Сама возможность данного вида обмена обусловлена процессами социальной адаптации, включающими две фазы -- антропологическую (помощь общества в освоении навыков человеческого поведения) и когнитивную -- освоение индивидом общих навыков коммуникации, творчества как преобразования доступного информационного ресурса, понимания его универсальных параметров (Медушевская, 2008; 2010). Этот подход соответствует одному из определений информации (К. Шеннона) как «уменьшения неопределенности» и предполагает следующую схему познавательного процесса: движение познания от сбора данных внешней среды к ее переработке и фиксации смысла в определенном интеллектуальном продукте и от него -- к осуществлению целенаправленной человеческой деятельности (Румянцева и др., 2011; Скворцов и др., 2014).

В рамках данной концепции все крупные социальные преобразования выступают в качестве экспериментов в области юридического конструирования социальной реальности. Они включают следующие стадии: 1) аккумулирование информации, формирование первоначального замысла и его выражение в проектах преобразований; 2) фиксация смысла в интеллектуальном продукте -- выбор доминирующего проекта как основы предполагаемых изменений; 3) конвертация доминирующего проекта в нормы позитивного права; 4) выработка стратегии социальных преобразований, нацеленной на реализацию данных норм; 5) целенаправленная деятельность элит по достижению поставленных целей с использованием определенных технологий (Медушевский, 2009).

Реконструкция когнитивного смысла ключевых понятий (правовых принципов) включает пять основных направлений анализа: семантический анализ ключевых понятий, смысл которых со временем оказывался различным, если не противоположным изначальному; источниковедческий анализ, позволяющий раскрыть соотношение намеренно и ненамеренно предоставленной информации, особенности фиксации этой информации в документах различного происхождения (проектах преобразований), подлинные мотивы их создателей (в том числе те, которые они четко не осознавали или тщательно камуфлировали); функциональный анализ идеологических принципов, правовых норм и институтов (в разных политических системах или на различных стадиях развития одной системы); институциональный анализ, который применяется с позиций как классического институционализма, раскрывшего имманентную связь социальной структуры и правовых норм, так и неоинституционализма, в рамках которого акцент сделан на учете когнитивно-информационных параметров юридического конструирования институтов. Синтезом этих направлений анализа выступает контекстуальный подход в реконструкции когнитивной динамики преобразований -- от создания проекта (сценария) до его воплощения (которое может оказаться противоположным задуманному). Это позволяет завершить когнитивный анализ выяснением смысла событий, отраженного в логике политико-правовой трансформации политического режима. С этих позиций становятся возможны моделирование исторических процессов, их типология и определение вклада в социальную (правовую) трансформацию (Медушевский, 2011).

В данном исследовании под революцией мы будем понимать радикальное изменение информационной картины мира -- преодоление когнитивного диссонанса общества путем насильственного изменения государственного строя, сопровождающееся фундаментальным пересмотром принципов его политической конституции и легитимирующей формулы режима. Под реформой -- принятие новых информационных ориентиров в результате ненасильственного изменения государственного строя. Социальный конфликт (психологическую травму растущего когнитивного диссонанса) удается преодолеть путем модификации идеологических постулатов, действующей политической конституции -- или частичной модификации легитимирующей формулы. Контрреформа -- корректировка программы реформ в силу утраты ею информационной адекватности в представлении правящей элиты. При таком подходе снимается традиционное противопоставление таких явлений, как революция и реформа, с одной стороны, и реформа и контрреформа -- с другой: они различаются методами осуществления преобразований, их направленностью или результатами, но не фазами когнитивно-информационной деятельности.

Программа преобразований -- совокупность общих когнитивных установок социальных реформаторов, связанных с ценностями, целями и представлениями о способах их достижения; доминирующий проект -- окончательный документ, фиксирующий смысл, цели и порядок проведения преобразований, положенный в основу их практического осуществления; стратегия преобразований -- совокупность когнитивных установок, которыми реформаторы руководствуются для достижения поставленных целей; технологии преобразований -- совокупность формальных и неформальных правовых и институциональных практик, используемых для когнитивной адаптации общества к реформам на конкретном временном отрезке их осуществления; стиль преобразований -- особенности их общего когнитивного дизайна, выражающие повторяющееся сочетание их универсальных параметров и национальной специфики. Понятие успеха (или эффективности) преобразований в рамках когнитивного подхода имеет свои ограничения и состоит в ответе на вопрос: удалось ли реформаторам реализовать свой первоначальный замысел (доминирующий проект)?

Типология российских реформ с позиций когнитивно-информационной теории

преобразование постсоветский когнитивный конструктивизм

В рамках нашего подхода типологизировать реформы имеет смысл, исходя из соответствия их стиля мировому мейнстриму и соответствия доминирующего проекта задачам поддержания когнитивного контроля элиты в обществе. Мейнстрим в данном контексте -- это общая картина мира определенной эпохи (или претендующая стать таковой): совокупность идей и выражающих их институциональных моделей известного исторического периода, то есть устойчивых представлений об организации общества будущего, лежащих в основе когнитивного доминирования реформаторских элит, независимо от того, насколько эти проекты осуществимы в текущей перспективе. Речь идет о некоторой теоретической конструкции картины мира (утопической или научной), позволяющей связать прошлое, настоящее и будущее человечества, выстроить соотношение универсальных и национальных форм, объяснить накопленный опыт и установки сознательных изменений в направлении универсально значимой цели. То, что на деле данная теоретическая конструкция субъективна, может оказаться иррациональной и нереализуемой на практике, не отменяет того факта, что она служит общим ориентиром для реформаторов разных стран. Типология целенаправленных преобразований на основе стиля позволяет разделить их по нескольким признакам.

1. По масштабам информационного конструирования реальности -- создают они новую картину мира для всего человечества (революционная мессианская идея), выстраивают новую национальную идентичность или ограничиваются пересмотром системы в рамках существующей картины мира (традиционное деление на «великие» и «регулярные» преобразования).

2. По степени соответствия мировому мейнстриму -- могут противостоять ему (социальные трансформации советского периода, основанные на принципах иррациональной коммунистической идеологии), осуществляться в его рамках (например, реформы эпохи абсолютизма, основанные на идеологии Просвещения) или отклоняться от него при общем сходстве тенденций (социальные и политические реформы традиционного общества, инспирированные идеологией либерализма, но вынужденные опираться на бюрократию).

3. По характеру информационного обмена с внешней средой -- предполагается учет разработчиками проектов иностранного опыта («европеизация») или, напротив, отказ от него (идея «самобытности» и «особого пути» в различных исторических модификациях).

4. По степени когнитивно-информационного контроля реформаторских элит над обществом -- носит он тотальный или ограниченный характер (допускает существование альтернативных источников информации).

5. По степени завершенности когнитивной адаптации общества к изменениям -- прошли они полный цикл смены фаз адаптации и доминирования соответствующих групп элиты или были прерваны в результате внешнего вмешательства.

6. По характеру смены психологических установок -- спонтанному или направляемому извне, и по методам фиксации данной смены -- в какой степени она отражена в идеологических программах, правовых документах и устойчивых практиках поведения

7. По степени успешности социальных преобразований (удалось им реализовать цели доминирующего проекта или они потерпели поражение в этом) (Шелохаев и др., 2005).

В рамках данного подхода революционная модель социальных преобразований в России, безусловно, противостоит логике предшествующих и последующих реформационных инициатив: доминирующий революционный проект создавал новую картину мира -- выдвинул мессианскую идею и преследовал утопические цели (установление коммунизма во всемирном масштабе); противостоял мировому мейнстриму (отрицая современные формы демократии, рыночной экономики и правового государства), а потому неизбежно вел к ретрадиционализации (восстановлению архаичных социальных и политических порядков). Его реализация была чревата максимальным подавлением информационного обмена с внешней средой и информационным контролем над обществом, изолировав его от альтернативных источников информации. Был пройден полный цикл смены фаз когнитивного доминирования революционной элиты -- от его установления (с насильственным уничтожением всех оппозиционных партий -- альтернативных центров информационного доминирования) до полной деградации и крушения. Оказалось возможным повернуть спонтанное развитие революционного процесса в русло его направленного государственного регулирования; была дана исключительно четкая фиксация всех его этапов в политических конституциях и программных модификациях легитимирующей формулы. Однако реализация этого проекта закончилась провалом: его цели (создание бесклассового общества) не были достигнуты (Журавлев и др., 2013).

Когнитивный масштаб реформ

Когнитивный масштаб реформ как наиболее интегральная характеристика определяет их отнесение, во-первых, к тем, осуществление которых полностью меняет всю информационную парадигму -- систему ценностей, норм и институтов (так называемые «великие» или «революционные» преобразования, наподобие реформ Петра Великого, Александра II или М. С. Горбачева). Для реформ данного уровня обязательно присутствие некоторой философской идеи, вдохновляющей реформаторов на радикальные социальные нововведения. В ходе Великой реформы 1860-х годов в этом качестве выступала философия права германского идеализма с ее эволюционионистской теорией прогресса. Эта идея возникла на Западе, сформировалась в основном в Германии как антитеза Французской революции, но оказалась востребованной во многих развивающихся странах -- от Османской империи до Японии Мейдзи. Разработанная в ее русле концепция русской государственной (юридической) школы была основана на том, что суть реформ -- достижение целей революции без использования ее средств, то есть движение от сословного общества, основанного на старой традиционной социальной иерархии, к гражданскому обществу и от абсолютизма к правовому государству; направленное социальное регулирование под руководством просвещенной бюрократии, принимающей модернизацию как свою историческую миссию и долг перед обществом. Однако присутствие такой теории характерно для всех российских реформаторов нового и новейшего времени: ключевую роль сыграли философские теории Лейбница (для Петра), Вольтера и других просветителей (для Екатерины), Бентама (для Александра I и Сперанского), Гегеля (для инициаторов Великой реформы Александра II), экономические и политические теории немецкого либерализма (для Витте и конституционалистов начала XX в.), Маркса и Энгельса (для ленинско-сталинской концепции модернизации), либеральные экономические теории Фридмена--Хайека (для реформ Ельцина--Гайдара) (Stolleis et al.. 1996; Сенявский, 2013; Медушевский, 2014).

Во-вторых, есть реформы, которые не меняют информационную парадигму (принятые ценности), но способствуют трансформации системообразующих норм в определенной сфере -- например, земская и городская реформы, вводившие самоуправление, военная реформа, построившая армию на бессословной основе (поскольку призыв стал осуществляться от всех социальных слоев), судебная реформа, отменившая сословные суды и вводившая единые критерии подсудности для всех социальных слоев (в 1860-е годы), аграрные реформы Столыпина или их антитеза -- коллективизация (в XX в.). Новейший пример преобразования такого уровня -- принятие Земельного кодекса в 2001 г., вводившего частную собственность на землю.

Наконец, в-третьих, следует отметить реформы, которые направлены на изменение отдельных важных институтов или порядка их функционирования. Имеются в виду периодические преобразования центрального и местного управления, связанные с процессами централизации и децентрализации, например реформы избирательной системы, корректировка по линии горизонтального и вертикального разделения властей, административные реформы, неоднократное изменение порядка формирования Совета Федерации и создание Государственного совета в постсоветской России (Bodin et al., 2013).

Фиксация смысла (программы преобразований) в доминирующем проекте

Фиксируя программу преобразований, мы можем понять установленные правила игры и порядок их изменения. Данный процесс актуализирует различение динамичной (подвижной) и статичной (фиксированной) информации, а также анализ перехода от одного типа информации к другому в процессе создания интеллектуального продукта. Если первый вид информации выражает общую способность системы интерпретировать внешнее проявление окружающей среды как сигнал ее внутреннего состояния (недоступного непосредственному восприятию), то второй выступает как результат когнитивного осмысления информационной ситуации (Медушевская, 2013). Превращение динамичной информации в статичную выражается в фиксации смысла процессов в определенном интеллектуальном продукте -- доминирующем проекте реформ. Это открывает новые информационные возможности: а) для сохранения и передачи информации (учет опыта предшествующих реформ); б) для самопознания (точного определения задач реформаторских элит); в) для совершенствования движения к цели (корректировка курса реформ по мере их осуществления). В ходе всех крупных реформ фиксация информации предполагает переход от неопределенного «брожения умов» к созданию и реализации программы целенаправленной деятельности, подчиненной определенной стратегии -- установлению соотношения идеологии и права, неписаного и писаного права, незафиксированного обычая (или прецедента) и фиксированного закона, неформальной и формальной институционализации, рутинизации новых институциональных практик.

С этих позиций принципиален ответ на вопрос юридического конструктивизма: осуществляется модернизация правовым или неправовым путем, то есть на основе действующих норм позитивного права или с их радикальным (внеправовым) пересмотром. Данный подход позволяет не только противопоставить революционные и собственно реформационные модели преобразований (по определению опирающиеся на существующую правовую легитимность), но и понять специфику отношения к правовому регулированию на разных стадиях реформ (и контрреформ как их частного случая).

Показательна эволюция публично-правовой системы российского абсолютизма от его утверждения в первой четверти XVIII в. до Февральской революции 1917 г., которая включала качественные изменения отношений собственности, сословного строя и политической власти, но в целом шла по линии расширения правовых основ гражданского общества и прав человека. Кодификация гражданского права наиболее четко выражает этот вектор в России XVIII -- начала XX в. После большевистской революции преобразования велись уже полностью на неправовой основе: доминирующий проект (программа партии и основанные на ней политические конституции советского периода) носил идеологический характер и отрицал старую правовую легитимность -- отношения собственности в XX в. трижды пересматривались с разрывом правовой преемственности (в 1917, 1929 гг. и в 1990-е годы), а политическая система однопартийной диктатуры не предполагала каких-либо реальных конституционных ограничений (только номинальные). В постсоветский период с принятием нового либерального доминирующего проекта преобразований (Конституция 1993 г.) влияние старых стереотипов правового сознания не было полностью преодолено. Выражением этой ситуации стал правовой релятивизм -- сохранение квазиправовых методов регулирования отношений собственности, федерализма и конституционализма, что снижает их стабильность (Медушевский, 2014).

Фиксация смысла реформационной деятельности осуществляется в понятиях, интеллектуальных продуктах и различных системах кодирования. Создание понятий -- выделение предметов по общим признакам (например, понятие реформы как таковой). Другое направление фиксации смысла -- создание продукта на материальном носителе (проекта реформы, кодекса или политической конституции). Третье направление -- создание кодирующей системы (правовых принципов, знаков и символов, выражающих изменившуюся реальность и закрепляющих новые правила игры). Три направления фиксации смысла в ходе реформ схематично прослеживаются в движении от ценностных категорий (естественное право) к созданию текста -- правового кодекса (нормативизм) и от него -- к системе кодирования (аксиология и семантика) и социальной практике -- судебным решениям и их обоснованию (юридический реализм).

В ходе Великой реформы ценностные категории были выражены Манифестом 19 февраля 1861 г.; основу нормативного регулирования представляли «Положения» о крестьянах, вышедших из крепостной повинности; правовые принципы регламентировали трансформацию институтов -- отношений собственности (тогда это была помещичья собственность на землю) путем перераспределения земли в пользу крестьян (они получали усадьбы и полевые наделы за выкуп); правоприменительная практика выражалась в Принятии уставных грамот -- документов, принимаемых сторонами с участием внешних независимых арбитров -- мировых посредников, с возможностью обжалования их условий в судебно-административном порядке (в губернских по крестьянским делам присутствиях) (Дживилегов и др., 1911; Захарова и др., 1992). Иной тип фиксации информации представлен социальными реформами советского периода, где он опирался на информационный ресурс номинального права -- системы, где норма не действует реально, юридические гарантии прав и свобод не могут быть осуществлены, а власть полностью бесконтрольна, что открывает неограниченные возможности когнитивно-информационного манипулирования.

Структура коммуникаций. Механизм осуществления информационных связей системы по вертикали (между обществом и государством) и горизонтали (между субъектами социального конструирования) -- один из важнейших классификационных признаков реформ. В России представлено три модели коммуникативных отношений. Во-первых, преобразования, проводимые исключительно сверху (петровские и столыпинские реформы, сталинская модель социального конструирования): модернизация внешне чрезвычайно эффективна (в смысле мобилизации ресурсов для быстрого достижения непосредственных экономических, военных и политических задач), однако этот рывок сопровождается разрушением коммуникаций между обществом и государством, резким отделением власти от общества, что ведет к их взаимному отчуждению, утрате обратных связей, информационному блокированию, а в перспективе создает основу усиления консервативных черт системы (Шевырин, 1996; Сахаров, 2011; Сенявский, 2013). Во-вторых, совместное участие общества и государства в осуществлении программы модернизации (Великая реформа 1860-х годов, либеральные конституционные реформы начала XX в., перестройка).

Сбалансированное соотношение общества и государства в период реформы 1861 г. позволило обеспечить адекватность коммуникаций: информационный обмен шел по горизонтали и вертикали, предусматривая профессиональный характер обсуждения целей и инструментов реформ -- юридического содержания крепостного права и оснований власти помещиков над крестьянами; условий и форм освобождения (договор или указ; освобождение с землей или без земли; с сохранением правовой преемственности или с отказом от нее; степень включенности государства и общества в процесс реформ; содержание переходного периода и пр.); соотношения обсуждения и принятия решений; сохранения тайны выработки условий реформы (во избежание популизма) и гласности в ходе ее реализации. Было достигнуто взаимодействие профессионализма и результативности. В результате удалось избежать срыва преобразований, подобного Гражданской войне в США, где она завершилась принятием XIV поправки к Конституции (1866 г.) с последующей длительной историей корректировки ее смысла Верховным Судом. В начале и конце XX в., однако, данный тип коммуникативных отношений в России не удалось обеспечить, что привело к крушению системы (Ганелин и др., 1996).

В-третьих, преобразования, инициированные снизу (русские революции начала XX в.): имеет место срыв двусторонних коммуникаций, отказ от модернизации в правовых формах, ведущий к крушению и распаду государства, как это имело место в России в начале XVII в., а затем повторялось в начале и конце XX в. В этом случае цена преобразований оказывается слишком высокой: правовые основания для изменений отсутствуют (это всегда «конституционная революция»), а институциональные результаты оказываются непрочными и вскоре начинают деформироваться. Результатом разрушения правовой системы в ходе русской революции (как и большинства аграрных революций XX в.) стали: ретрадиционализация общества, приведшая к восстановлению в XX в. ключевых атрибутов абсолютистской власти: возрождение государственности имперского типа; национализация и огосударствление собственности; установление контроля государства над обществом; соединение власти и собственности в руках номенклатуры; замена институтов представительной демократии архаичными формами советской демократии при полном подавлении неконтролируемых институтов социальной активности (церкви, партий, профсоюзов и других общественных организаций); установление неограниченной власти партийной олигархии и вождя. Следствие -- срыв модернизации в ее аутентичном понимании, нереформируемость системы, возникновение на ее руинах «треугольника недоверия между бюрократией, бизнесом и обществом» (Ясин, 2012. С. 258). Поэтому отказ от этой системы на исходе XX в. актуализировал компоненты информационного обмена и коммуникативных отношений, связанные с демократическим процессом -- преодолением абсолютизма и плюрализацией центров информационного обмена и вдохновленные западными экономическими и политическими моделями, а также российскими преобразованиями второй половины XIX -- начала XX в. (Президентский центр, 2011).

Качество информации

Качество информации -- критерий и условие рациональности выбора элитами реформ. Теория общественного (рационального) выбора представляет этот выбор как вполне осознанный процесс -- результат своеобразного «общественного договора» между индивидами, различными социальными группами или обществом в целом и государством. В результате его заключения стороны договариваются об установлении или изменении правил игры, порядке и условиях пересмотра этих правил, а также о процедурах разрешения возможных конфликтов. Они готовы отдать часть своих прав государству для обеспечения стабильности правовой системы и отношений собственности, основных этических ценностей. Становится возможен математически точный «расчет согласия» сторон при выборе правовых рамок деятельности (Бьюкенен, 1997). Критики теории рационального выбора, однако, справедливо указывали, что она может действовать лишь при наличии ряда допущений -- абсолютной свободы участников договора, их полной информированности об условиях и последствиях его заключения, наконец, способности сторон эффективно (и на основе консенсуса) осуществлять пересмотр соответствующих договоренностей в будущем -- в случае изменения первоначальных условий.

Проиллюстрируем проблему рациональности, обратившись к ошибочным стратегиям преобразований (так называемым модернизационным «ловушкам»), принятие которых разрушает достижения предшествующего этапа реформ, порождает феномен завышенных (и нереализуемых) ожиданий и таит угрозу утраты страной конкурентных преимуществ в глобальной системе. Декларативные принципы коммунистического проекта преобразований внешне соответствуют тем, которые фиксируются теорией рационального выбора. Данный выбор формально опирался на всю полноту доступной обществу информации («научная» теория); включал неписаный (но подразумеваемый) «договор» между обществом и властью (партией); фиксировал права и обязанности сторон на определенный период времени (от установления диктатуры до построения коммунизма); определял этапы движения по этому пути (стадии построения социализма и коммунизма); предоставлял гарантии реализации фундаментальных целей проекта и способы возможной тактической корректировки движения к нему; вводил систему обратных связей между обществом и элитой («всенародные обсуждения»); предполагал определенные ограничения прав во имя достижения цели; закреплял образцы приемлемого и неприемлемого (преступного) поведения; наконец, делегировал властные полномочия по достижению цели государству, то есть правящей партии и ее лидеру. На практике этот выбор оказался совершенно иррациональным, поскольку основывался на утопической картине мира, включал ложные когнитивные ориентиры, не содержал механизмов их промежуточной корректировки и вообще не мог в аутентичной форме быть реализован на практике. Примером обратного служат проекты государственных преобразований русского либерализма, представлявших научно обоснованный рациональный выбор для переходного общества (Шелохаев и др., 2010). Это подтверждается тем фактом, что конституционные проекты русского либерализма в их содержательном наполнении и стилистике оказались информационной основой постсоветских демократических реформ (Медушевский, 2010).

Информационный потенциал системы определяет процесс переработки информации в ней и результаты «информационного управления» (Винер, 1958). Степень рациональности выбора определяется, следовательно, прежде всего качеством информации, то есть степенью ее достоверности, полноты и репрезентативности в отношении целей реформы. Первый из этих критериев позволяет разделить информацию на истинную и ложную, но одновременно выявить промежуточную категорию мнимой информации².

Другой критерий -- деление информации на явную (доступную всем) и скрытую (являющуюся уделом элиты или группы, принимающей решение). Ограничение открытой информации путем табуирования определенных знаний и придания им «сакрального характера» характеризует стратификацию общества по линии информационного ресурса, появление особой касты «мудрецов», жречества или партийных идеологов, наделенных (в силу «святости» или идеологической компетентности) исключительной способностью «творить чудеса» толкования подлинного смысла соответствующих понятий, недоступной профанному суждению.

Репрезентативность информации определяется интенсивностью контроля над коммуникациями -- возможностями направленной корректировки информационной картины (кодирования информации) по мере реализации замысла преобразований. Это возможности, которые имеются у элиты для манипулирования информационным ресурсом -- разъяснения или навязывания обществу определенной картины мира, интерпретации смысла в целях обеспечения своего когнитивного доминирования.

Данный подход позволяет разделить реформы по характеру использования информационного ресурса, упорядочив их по степени адекватности управления им -- идет речь о рациональном/иррациональном выборе либо имеют место различные гибридные варианты, когда в целом иррациональный выбор предполагает использование рациональных технологий информационного управления. Неадекватность информационного ресурса (например, ложность когнитивных установок советского доминирующего проекта) не отменяет реальности его вклада в трансформацию общества и ценности полученного социального опыта. Напротив, адекватность данного ресурса (например, в постсоветский период) не исключает имитации реформационного процесса, основанной на манипулятивных технологиях. Это объясняет особенности реформ в обществе, где отсутствуют все три условия рационального выбора: несвободное (ранее, как правило, и неграмотное) общество плохо представляет смысл происходящих изменений и часто относится к ним враждебно (в силу неприятия целерациональной мотивации); кроме того, правовые механизмы разрешения конфликтов действуют очень слабо и опосредованы государственным патернализмом.

Осуществить «расчет согласия» чрезвычайно трудно (если вообще возможно), что актуализирует проблему информационного манипулирования -- сокрытия информации, табуирования или селекции определенных знаний, подмены смысла понятий. Реакцией становится информационная агрессивность социальных групп, выведенных за рамки познавательной деятельности и в силу этого испытывающих дефицит качественной информации, -- традиционалистски мотивированный социальный протест против реформ (от аграрных или студенческих беспорядков до протестов пенсионеров против «монетизации льгот»).

Механизм реформационного процесса

Механизм реформ запускается при столкновении реального мира и познавательных рецепторов системы, что инициирует появление идей и представлений о желательных изменениях. Далее индивид или группа актуализирует (преобразует) информационный ресурс, создавая чертеж или доминирующий проект реформ. Наконец, этот импульс угасает в связи с достижением цели реформ (принятие обществом установленных новых правил игры и их рутинизация) либо отказом от них. Этот механизм определяет интенсивность процессов когнитивной адаптации -- психологические ожидания от реформ в общественном сознании (их адекватный или завышенный характер); позитивную реакцию на обретение нового смысла -- эмоциональный подъем в ситуации преобразования информационного ресурса, фиксируемого в доминирующем проекте; фрустрацию -- негативную реакцию на отстранение от полноценного информационного ресурса и управления им (информационная агрессивность); наконец, угасание реформационного импульса («разочарование» реформами)³.

На первой стадии в обществе формируется когнитивный диссонанс, выражением которого становится противопоставление философской теории мейнстрима и национальной социальной практики (идея «нового мышления» как отправная точка преобразований). Мотивация начала реформ -- их первоначального импульса (военное поражение, экономический кризис, социальное недовольство и проч.) -- конвертируется в определенные настроения («так жить нельзя»), ожидания («нужны перемены»), концепцию, позволяющую трансформировать социальный опыт в знание и алгоритм действий по достижению цели.

Второй этап -- когнитивный раскол внутри элиты на сторонников реформ, их противников и умеренных («болото») -- большую неопределившуюся часть бюрократии, ожидающей исхода противостояния. В процессе этого противостояния происходит селекция основных концепций, программ и проектов преобразований (подобный раскол элиты характерен для всех крупнейших российских реформ и особенно четко выражен в эпоху перестройки, когда он привел к институционализации соответствующих фракций внутри правящей партии).

Третья стадия -- это время когнитивного поворота, консолидации реформационного ядра вокруг доминирующего проекта реформы и начала ее практического осуществления на основе выработанных стратегий и технологий. На этой стадии возможна частичная корректировка идей доминирующего проекта, например уточнение правовых норм, дифференциация этапов и времени их осуществления (осознание элитой «границ» возможных изменений, принципов, которыми «нельзя поступиться», за отказом от которых следует неконтролируемый срыв ее когнитивного доминирования). Обратной стороной когнитивного поворота элиты становится консолидация групп, вытесненных на периферию реформационного процесса (правых и левых оппонентов) -- радикализация требований к политической власти и порядку удовлетворения их чаяний -- немедленному или растянутому во времени.

Четвертая стадия -- когнитивное закрепление, то есть фиксация результатов изменений в новых идеологических и правовых документах, институтах и символах -- от принятия новых идеологических терминов, легитимирующей формулы и государственной символики до переноса столицы, изменения герба и гимна (как это произошло в период реформ Петра, революционных преобразований советского периода и постсоветских реформ).

Наконец, на стадии когнитивного смещения происходит постепенная эрозия принципов реформ, которая может обернуться частичным или полным искажением смысла преобразований вплоть до противоположного. Эта стадия (известная также как «контрреформы») связана с кризисом завышенных ожиданий под влиянием трудностей, с искажением смысла преобразований, с подменой ключевых понятий на логическом и семантическом уровне или с отказом от них, с растущим несоответствием целей и средств преобразований, а в конечном счете -- с утратой реформаторским ядром когнитивного доминирования в обществе⁴.

Контрреформы как феномен информационного управления предполагают не просто реставрацию дореформенных порядков, но такую корректировку доминирующего проекта, которая позволяет сохранить когнитивное доминирование элиты в изменившейся социальной ситуации. Масштаб этой корректировки может быть очень значительным, соответствуя масштабу самих реформ, и привести к срыву системы (как, например, контрреформы последней четверти XIX -- начала XX в., или ситуация, возникшая после августовского путча в 1991 г.), но может иметь секторальный характер, затрагивая отдельные «неудобные» элементы системы либо порядок их функционирования (например, регулирование деятельности прессы, «судебные контрреформы» или правовой режим акций гражданского неповиновения в современной России). Смена стадий реформационного процесса, как и его антитезы -- контрреформ, может проходить с различной степенью интенсивности и осознания элитой реальности реформ.

Когнитивно-информационная адекватность выбора стратегии реформ

Информационная адекватность -- мера возможности системы распознавать в динамике окружающей среды изменения, влияющие на ее функционирование. В этом смысле информация выступает как контролируемая самой системой совокупность данных, представляющих для нее интересу то есть востребованных на данный момент для достижения определенной цели. В условиях утраты социального равновесия, сопровождающей все значимые преобразования, информационная адекватность элиты в конечном счете определяет когнитивный выбор общества (который, как было показано, может иметь как рациональный, так и иррациональный характер). Стратегия и тактика реформ и контрреформ предстает как вариативное соотношение и результирующая комбинация социальных инициатив, отражающих борьбу за информационную картину мира, когнитивное доминирование, власть и контроль над коммуникациями в обществах переходного типа. С этих позиций объясним выбор реформаторами одной из моделей общественного переустройства в качестве приоритетной (Шелохаев и др., 2004; Гаджиев, 2009; Шкаратан, 2015). Каким может быть этот выбор?

Определение масштаба реформ в пространственной, социальной и временной перспективе. Пространственная перспектива определяет ответ на вопрос о том, должны ли преобразования осуществляться в масштабах всей страны, группе регионов или в отдельных регионах. В социальной перспективе -- распространяются положения реформ на все общество, отдельные социальные слои или отдельные группы. Во временной перспективе -- осуществляются реформы единовременно или растянуты во времени с указанием конкретных периодов их проведения. В истории России нового и новейшего времени радикальные реформы осуществлялись, как правило, в масштабах всего государства, охватывали все общество и задумывались как единовременная акция (в отличие, например, от стран англосаксонской культуры, где преобразования были более прагматичными и все указанные параметры могли различаться). Исключение составляет Великая реформа, когда были предприняты усилия по разделению всех трех параметров. Подобная стратегия социальных преобразований определила их успех, получила развитие в ходе последующих столыпинских реформ, оказав влияние на проведение сходных преобразований в ряде аграрных стран в XX в. (например, аграрная реформа в Японии 1946 г.). Но она оказалась не востребована в советское время, обусловив трудности реформ в постсоветский период (Медушевский, 2005).

Планомерный или спонтанный (импульсивный) характер осуществления реформы и существование принятого плана действий. Все реформы подразумевают определенную планомерность как условие и выражение целенаправленной деятельности. Однако степень ее осознания может быть различной. Известен тезис Ключевского--Милюкова об отсутствии плана петровских реформ, осуществлявшихся под влиянием внешнего импульса -- необходимости военного противостояния (Милюков, 1905). Однако этот тезис, возникший в условиях противостояния либералов с самодержавием, не следует абсолютизировать: у Петра, безусловно, существовал если не четкий план, то, во всяком случае, общая концепция идеального политического устройства, которую он последовательно проводил в рамках отдельных крупных преобразований (губернская и коллежская реформы, создание армии и бюрократии нового рационального типа) (Медушевский, 1994). Напротив, широко распространенное представление о плановом характере экономических реформ советского периода не выдерживает критики с позиций фактического материала: ни один экономический план не был выполнен полностью, а плановая экономика постоянно корректировалась внешними импульсами со стороны государственной власти (Грегори, 2008). Планомерный характер реформ отсутствовал и в постсоветский переходный период. Необходимо, следовательно, скорректировать само понятие планомерности преобразований -- им является последовательное осуществление положений доминирующего проекта реформ (в наибольшей степени данному идеальному типу соответствует Великая реформа).

Определение приоритетов и порядок выстраивания целей реформы -- еще одна разделительная линия в их проведении. В литературе успех в реализации целей реформ, как правило, связывается с их экономическим обеспечением: отсутствие или исчерпание финансовых ресурсов деформирует изначальные установки реформаторов или заводит их в тупик. Не отрицая важности данного фактора, следует подчеркнуть, что с позиций информационного подхода как раз объем финансирования определяется прежде всего когнитивными установками реформаторов, выбором приоритетов, причем приоритет отдается чаще всего не экономическим, а социальным целям, главной из которых является поддержание социальной стабильности и сохранение власти у действующей элиты (Damm, 2006). Все радикальные социальные преобразования, начиная с петровских реформ и заканчивая рыночными реформами постсоветского периода, иллюстрируют эту закономерность. Великая реформа (как и отмена рабства в США и странах Латинской Америки) не имела очевидного позитивного экономического эффекта, даже приводила к экономическому спаду в краткосрочной перспективе. Это тем более верно применительно к преобразованиям советского времени: лучший пример -- коллективизация, приведшая к экономической деградации аграрного сектора при укреплении государственного контроля, последовавшие за ней аграрные эксперименты (Рогалина, 2010). Отсутствие четкой системы приоритетов ведет к конфликту между ними в ходе реформ, когда противоречия различного типа соединяются, что может закончиться кризисом власти (как это имело место, например, в ходе перестройки). Выходом из тупика становится одно из трех решений: разделение реформ во времени с перенесением центра тяжести с одного приоритета, например социального, на другой -- скажем экономический (и тогда реформы растягиваются на длительный срок); разделение их в географическом отношении (что ведет к усилению региональных диспропорций); корректировка курса реформ по мере их проведения с неизбежной деформацией установок доминирующего проекта (что может привести к подмене одних целей другими и завершиться контрреформами).

Осуществление контроля над ходом реформ. Информационный компонент этой дилеммы выражается в различной структуре коммуникаций и информационного обмена: идет он исключительно сверху вниз (в виде приказов и инструкций) или предполагает движение информации снизу вверх, в частности по вопросам, которые актуальны для периферии административной системы.

Для российских реформ характерна централизация, что вполне объяснимо историческими традициями отношений общества и государства, слабостью гражданского общества и институтов местного самоуправления. Тем интереснее примеры корректировки этого вектора.

Один из них представлен в период Великой реформы созданием двух Редакционных комиссий, одна из которых, представлявшая имперский административный центр, занималась разработкой общих положений реформы, другая, представлявшая скорее экспертное начало, концентрировалась на региональной проблематике, аккумулируя информацию губернских редакционных комиссий. Со временем обе комиссии были объединены в Редакционную комиссию, действовавшую под руководством энергичного Я.И. Ростовцева и самого царя, однако общий принцип сочетания централизма и децентрализации в проведении реформы был сохранен. Социологической формулой этого решения стал компромисс основных акторов реформы -- дворянства, просвещенной бюрократии и либеральной интеллигенции (Дживилегов и др., 1911; Захарова и др., 1992). Другой пример -- попытка Временного правительства доверить проведение земельной реформы земским учреждениям в центре и регионах под руководством Главного земельного комитета, которая, однако, не имела последствий в силу крушения демократической республики. Третий пример: эфемерная административно-экономическая реформа Хрущева -- создание совнархозов с целью децентрализации и дебюрократизации экономического управления -- также оказалась безуспешной в условиях однопартийной диктатуры.

Институциональные и процедурные параметры осуществления реформ позволяют разделить их на две большие группы, отдающие приоритет формальным или неформальным методам институционализации. В реформах дореволюционной России приоритет однозначно отдавался формальной институционализации новых социально-правовых отношений -- стремлению преодолеть традиционный правовой дуализм (связанный с существованием обычного крестьянского права сельской общины) и последовательно распространить на все общество рациональные нормы европейского гражданского права. В этом состоял общий смысл работ по созданию единого гражданского кодекса, начиная как минимум с Уложенной комиссии 1767 г. и включая проекты реформ Сперанского и его последователей по созданию Свода законов империи в XIX в. (Сафонов, 1988), концепции аграрных реформ Витте и стратегии их осуществления Столыпиным. Раскол права и правосознания общества достиг наивысшей степени в период революции, найдя выражение в судьбе Учредительного собрания (Шевырин, 1996; Сахаров, 2007; Медушевский, 2014). В советский период противоречие формальных и неформальных норм определило институциональную динамику системы -- от полного отрицания формальных правовых норм во имя неформальной революционной целесообразности в период создания советского государства к их жесткому когнитивному размежеванию в период консолидации сталинской диктатуры -- превращению первых в полностью декоративные, вторых -- в реально действующие; и далее -- к осторожным попыткам найти компромисс между ними в рамках ограниченной правовой позитивации основополагающих неформальных норм в поздний советский период (важнейшей из которых стало конституционное закрепление принципа руководящей роли партии в Конституции 1977 г.). Однако попытка рассматривать утопические ценности и нормы номинального конституционализма как реально действующие (лозунг о «передаче власти от партии к советам» в эпоху горбачевских реформ) сопровождалась потерей управляемости и крушением однопартийной диктатуры, поскольку выяснилась практическая неэффективность номинальных институтов.

В постсоветский период, с принятием доктрины правового государства, влияние неформальных практик осталось значительным и должно быть преодолено (ИППП, 2013). Это заставляет задуматься об еще одной стороне реформ -- проведении их на процедурном и вербальном уровне, последний из которых может выражать исключительно популистские цели. Конфликт между подлинным и мнимым информационным ресурсом, соотношение реальных и косметических преобразований важны при анализе альтернативности их результатов -- сохранения системы, ее модернизации или срыва (неудавшаяся реформа как детонатор революции). Выбор стратегий определяется общим информационным ресурсом реформаторов, их когнитивными установками (доминирующим проектом) и степенью когнитивного доминирования элиты реформ в обществе.

Технологии реформ

Технологии реформ призваны обеспечить когнитивную адаптацию общества к социальным изменениям. Эти технологии выражают, во-первых, способность реформаторов предложить убедительные формулы преодоления когнитивного диссонанса -- преодолеть исторически сложившийся конфликт права и правосознания (идеи справедливости), когда различные слои общества не могут договориться о ценностных основах и ключевых принципах -- собственности, демократии, федерализма. Устойчивой формой конфликта становится правовой плюрализм -- существование различных правовых подсистем в одной правовой системе. В истории России это явление отражено в существовании правового дуализма -- параллельного существования двух качественно различных правовых систем -- гражданского права и обычного крестьянского права -- и попытках (более или менее успешных) разрешить эту дилемму на уровне институционального проектирования.

Во-вторых, с технологиями связана способность реформаторской элиты переформулировать существо вопроса, раскалывающего общество, в иных, ценностно-нейтральных и более прагматичных понятиях, осуществить вытеснение негативных стереотипов, их когнитивное замещение, например подменить коллективистские мифологемы «социализма» представлениями о рациональном рыночном хозяйстве. Решение проблемы предполагает введение в общественное сознание новых основ легитимности права и судебных решений. Для реформ в традиционалистских аграрных обществах это был вопрос о десакрализации земли и полноценном включении ее в коммерческий оборот -- проблема, сохраняющая в России актуальность до настоящего времени (Skyner et al., 2005).

В-третьих, значимую роль играет возможность использовать объективное различие между формально-правовой и реальной (социологической) характеристикой традиционных институтов для изменения их функций в обществе. Традиционная (и закрепленная в сознании) форма институтов более консервативна, нежели социальная практика. Сама возможность осуществления направленных социальных изменений при сохранении традиционных правовых форм -- одно из условий их принятия традиционалистским сознанием.

Примером может служить интерпретация такого фундаментального института, как крепостное право в ходе его отмены в период Великой реформы. Ученые того времени показали, что крепостное право в силу неопределенности его исторического возникновения можно интерпретировать двояким образом: с одной стороны, как закрепление крестьянина за помещиком (и тогда это, по существу, основа рабства, близкого к его римской интерпретации); с другой -- как крепость крестьянина земле (тогда это основа превращения крестьян в полноценных земельных собственников) (Ключевский, 1990). Принятие второй модели открывало путь к освобождению крестьян с землей и осуществлению этого с сохранением правовой преемственности. Таким образом, различная этимологическая и историческая трактовка одного института -- крепостного права -- вела к противоположным векторам реформы.