"Бывшие люди" в социальной структуре и повседневной жизни советского общества (1917-1936 гг.)

????????? ?? http://www.allbest.ru/

«Бывшие люди» в социальной структуре и повседневной жизни советского общества (1917-1936 гг.)

Общая характеристика работы

Актуальность темы исследования. После Октября 1917 г. миллионы людей, считавшихся представителями имущих слоев и привилегированных сословий дореволюционного российского общества (аристократия, гражданское и военное чиновничество, помещики, купечество, духовенство, буржуазия всех категорий, значительная часть интеллигенции и проч.), то есть, на деле - представители крайне разных социальных групп, - оказались выбиты из привычной социально-культурной и профессиональной ниши. Они и члены их семей, - по разным оценкам, от 12 до 20% общего населения России По официальным данным, на 1913 г. только представители буржуазии, помещиков, торговцев и кулаков вместе с семьями составляли 16,3% населения. (Нар. х-во СССР за 70 лет. М., 1987. С. 11, 373.) Разумно предположить, что вместе с верхушкой чиновничества, духовенством и офицерством, численность которого заметно выросла в годы войны, доля тех, кого после Октябрьской революции относили к бывшим имущим и привилегированным слоям, к 1917 г. достигала порядка 20% общего населения Российской империи., - лишились не только относительного материального достатка, собственности, но и прежнего статуса и положения в обществе.

Те, кто не пожелал или по разным причинам не смог покинуть Советскую Россию, после Гражданской войны вынуждены были приспосабливаться к новым условиям. Эти «осколки проклятого прошлого», оказались искусственно объединены властью в единую категорию под символичным названием «бывшие люди» или просто «бывшие». Однако между понятиями «бывшие» и «эксплуататоры» не всегда и не во всем ставился знак равенства. Известная «двойственность» в отношении данной категории определялась, в том числе, тем, что «бывшие» трудились на ответственных должностях в советском аппарате, да и многие руководители большевиков, включая В.И. Ленина, являлись выходцами из семей «бывших».

Крушение эпох сопровождалось мощными социальными катаклизмами. Диктатура пролетариата провозгласила в качестве задач подавление сопротивления свергнутых классов, их перевоспитание и определила новую шкалу социальной иерархии, в которой «бывшим» - в противоположность их «высокому положению» в царской России - теоретически было уготовано место социальных изгоев.

Но как обстояло дело не на словах, а на практике? Насколько быстро и успешно шел процесс «адаптации» к условиям жизни в Советской России? Какое место реально занимали «бывшие» в формирующемся послереволюционном обществе и в последующем, в условиях преобразований 1920-х - сер. 1930-х гг.? Можно ли выявить их присутствие в сфере социальных, культурных, экономических, трудовых отношений? В том числе с учетом того, что «бывшие» объективно являлись наиболее образованной и профессионально подготовленной частью послереволюционного общества. Наконец, что происходило с такой важной и многочисленной категорией населения, как дети «бывших»?

На наш взгляд, в контексте современных дискуссий о революции и природе большевистского режима, о взаимоотношениях общества и власти в 1920-1930-е гг., о демократии и тоталитаризме и др. научная значимость и актуальность поставленных в диссертации вопросов несомненна. Кроме того, данное диссертационное исследование напрямую выходит на важнейшую - для любых переходных эпох - и сложнейшую в научном плане проблему path dependence. Речь идет о зависимости нового общества от «груза» ранее сформировавшихся у разных групп населения социокультурных представлений, норм поведения и повседневных практик, в которых если не «тонули», то причудливо трансформировались многие установки большевиков. В целом известно, что разрушение прежних и формирование новых социально-культурных связей и отношений шли параллельно. Однако то, как и какие именно элементы старого и нового сосуществовали, взаимодействовали или боролись между собой, лучше всего прослеживается на уровне повседневной жизни, причем особенно рельефно - на примере «бывших», оказавшихся в перекрестье политики большевиков.

Актуальность и одновременно практическая значимость диссертационного исследования заключается и в аналогиях, важных для изучения современной постсоветской истории России. В широком плане речь идет об анализе последствий крушения общественно-экономических систем и исследовании трансформационных процессов.

Объектом исследования является сложный и противоречивый социальный феномен, вошедший в историю под названием «бывшие люди». Следует подчеркнуть, что это не искусственно изобретенный научный термин, а понятие, получившее бытование в условиях послереволюционной России.

Под собирательным термином «бывшие люди» в различные периоды послереволюционной истории оказались объединены представители разных социальных групп «старого общества». Причем у многих из них при ближайшем рассмотрении оказывалось значительно больше различий (с точки зрения имущественного положения, социального статуса, уровня образования, профессии, мировоззрения, жизненных ценностей, культурных и бытовых традиций и т.п.), чем общих черт. На определенных этапах и в определенных ситуациях указанные выше различия и противоречия могли сглаживаться либо обостряться. Все это предопределило сложность и внутреннюю противоречивость «бывших» как социальной категории советского общества.

Объектом нашего исследования являются лишь «бывшие», проживавшие на территории Советской России. История тех, кто эмигрировал из России сразу после Октября 1917 г. или в годы Гражданской войны, имеет свою специфику и в данном исследовании не рассматривается.

Предметом исследования являются процессы социальной стратификации послереволюционного общества; деятельность органов власти центрального и регионального уровня, осуществлявших социальную политику в отношении бывших имущих и привилегированных слоев и определявших формирование новой социальной иерархии; повседневные практики «бывших», используемые ими приемы и методы «адаптации» к новым социально-экономическим и политическим условиям; социальные отношения, складывавшиеся в условиях трансформационных процессов 1917-1936 гг., и отразившие их дискурсы.

Научная разработанность темы. Историография вопросов, в той или иной степени входящих в исследуемую проблему, настолько обширна, что могла бы стать предметом отдельного исследования. С учетом задач настоящей диссертации, мы сочли возможным сосредоточиться на анализе основных историографических тенденций в рамках двух важнейших периодов изучения темы - советского и постсоветского.

В советской исторической науке отсутствовали работы, непосредственно изучавшие категорию «бывшие люди». Специалисты обходили подобные темы, на их изучение и публикацию накладывались известные ограничения. Тем не менее, некоторые вопросы социальной мимикрии представителей «чуждых» сословий поднимались в ходе исследования проблем ликвидации «эксплуататорских классов» в СССР, а также изменения социальной структуры и становления «бесклассового» общества Глезерман Г. Ликвидация эксплуататорских классов и преодоление классовых различий в СССР. М., 1949; Изменение классовой структуры общества в процессе строительства социализма и коммунизма. М., 1961; Изменения социальной структуры советского общества. Октябрь 1917-1920. М., 1976; Изменения социальной структуры советского общества. 1921-середина 30-х годов. М., 1979; Селунская В.М. Социальная структура советского общества. История и современность. М., 1987; Жиромская В.Б. Советский город в 1921-1925 гг.: проблемы социальной структуры. М., 1988.. Кроме того, отдельные аспекты темы затрагивались в работах, посвященных формированию советской интеллигенции См.: Советская интеллигенция. История формирования и роста. 1917-1965. М., 1968; Федюкин С.А. Привлечение буржуазной технической интеллигенции к социалистическому строительству в СССР. М., 1960; Он же. Советская власть и буржуазные специалисты. М., 1965; Он же. Великая Октябрьская революция и интеллигенция. М., 1968; Он же. Великий Октябрь и интеллигенция. Из истории вовлечения старой интеллигенции в строительство социализма. М., 1972; Он же. Партия и интеллигенция. М., 1983; Амелин П.П. Интеллигенция и социализм. Л., 1970; Соскин В.Л. Ленин, революция, интеллигенция. Новосибирск, 1973; Иванова Л.В. Формирование советской научной интеллигенции (1917-1927). М., 1980; Коржихина Т.П. Профсоюзы и интеллигенция: борьба за демократизацию интеллигенции после Октября // Городские средние слои в Октябрьской революции и гражданской войне. М.-Тамбов, 1984. С. 180-188; Интеллигенция и революция: ХХ век. М., 1985; и др., истории отечественной культуры, культурной революции и проблемам сохранения культурного наследия в первые послереволюционные годы См., например: Королев Ф.Ф. Очерки по истории советской школы и педагогики: 1917-1920. М., 1958; Князев Г.А., Кольцов А.В. Краткий очерк истории Академии наук СССР. М.-Л., 1964; Ким М.П. Великий Октябрь и культурная революция в СССР. М., 1967; Кабанов П.И. История культурной революции в СССР. М., 1971; Ярошецкая В.П. Борьба партии большевиков за художественную интеллигенцию в период подготовки социалистической революции и в первые годы Советской власти. Л., 1973; Юфит А.З. Революция и театр. Л., 1977; Зак Л.М. История изучения советской культуры. М., 1981; и др.. Вопросы адаптации к новым условиям бывшего чиновничества, служащих ряда ведомств затрагивалась в исследованиях, посвященных созданию советского госаппарата и отдельных его структур, а также становлению и развитию тех или иных отраслей народного хозяйства См., например: Атлас М.С. Национализация банков в СССР. М., 1948; Виноградов Н.А. Здравоохранение в период подготовки и проведения Великой Октябрьской социалистической революции. М., 1954; Венедиктов А.В. Организация государственной промышленности в СССР. М.-Л., 1957. Т. 1; 1959. Т. 2; Барсуков М.И. Великая Октябрьская социалистическая революция и организация советского здравоохранения: Октябрь 1917-1920. М., 1958; Берхин И.Б. Военная реформа в СССР (1924-1925 гг.). М., 1958; Софинов П. Очерки истории ВЧК (1917-1922 гг.). М., 1960; Жимерин Д.Г. История электрификации СССР. М., 1962; Нестеренко А.И. Как был организован Народный Комиссариат здравоохранения РСФСР. М., 1965; Коваленко Д. Оборонная промышленность Советской России в 1918-1920 гг. М., 1970; Коржихина Т.П. История государственных учреждений СССР. М., 1986; и др..

Господствовавшие в советской исторической науке методологические приоритеты обусловили тот факт, что в центре внимания большинства исследований этого периода находились не люди или социумы как таковые, а социально-политические и экономические процессы: классовая борьба, политика ликвидации эксплуататорских классов, культурная революция, перевоспитание «старых» специалистов и т.п. Соответственно, объектом изучения были преимущественно не судьбы бывших помещиков или домовладельцев, а вопросы конфискации помещичьих земель и муниципализации строений; не чиновничество и российская интеллигенция в условиях Советской России, а использование старых чиновников и буржуазных специалистов на советской службе, а также «перевоспитание», «перековка» интеллигенции См., например: Трифонов И.Я. Очерки истории классовой борьбы в СССР в годы нэпа (1921-1937 гг.). М., 1960; Он же. Классы и классовая борьба в СССР в начале нэпа (1921-1925 гг.). Л., 1964. Ч. 1; 1969. Ч. 2; Он же. Ликвидация эксплуататорских классов в СССР. М., 1975; Спирин Л.М. Классы и партии в гражданской войне в России (1917-1920). М., 1968; Он же. Крушение помещичьих и буржуазных партий в России. М., 1975; Он же. Россия. 1917 год: из истории борьбы политических партий. М., 1987; Комин В.В. История помещичьих, буржуазных и мелкобуржуазных партий в России. Калинин, 1970; Архипов В.А. Политика КПСС и Советского государства по отношению к капиталистическим элементам в промышленности и торговле СССР в годы нэпа // Вопросы социально-классовых отношений в социалистическом обществе. Омск, 1974; Архипов В.А., Морозов Л.Ф. Борьба против капиталистических элементов в промышленности и торговле: 20-е - начало 30-х гг. М., 1978; Морозов Л.Ф. Вопросы борьбы с нэпманской буржуазией в советской историографии // Вопросы истории. 1978. № 4. С. 116-124; Думова Н.Г. Кадетская контрреволюция и ее разгром (окт. 1917 - 1920 гг.). М., 1982; и др..

В результате, несмотря на значительное приращение фактографического материала, жизненный мир «бывших» во всей совокупности понимаемых под этим понятием сюжетов и проблем, реконструирован не был. Отношение к революции и к новой власти, осознание своего места в новом обществе; социальные связи и повседневные практики, способы адаптации к новым социально-экономическим условиям и пути интеграции в советское общество; отношение к представителям «чуждых» социальных слоев и т.п., все эти вопросы в советской историографии рассматривались лишь косвенно и фрагментарно, с постоянной оглядкой на господствовавшие методологические установки, а также на приоритет изучения истории «сверху», сквозь призму реализации политики партии и государства.

Имелись и «запретные» темы, и проблемы, по которым источники не были доступны. Например, размеры и характер репрессивной политики большевиков по отношению к «бывшим». Неудивительно, что даже в рамках, на первый взгляд, сравнительно хорошо разработанной проблематики оставались малоизученные и дискуссионные сюжеты. В частности, в советской историографии не было достигнуто единства мнений о том, каково было соотношение репрессивных и воспитательных методов «переработки человеческого материала» в 1920-1930-е гг.; по каким принципам этот «материал» подразделялся, выражаясь словами А.В. Луначарского, на «доброкачественный» и «недоброкачественный». Не изученным оставался и сам спектр социальных групп, включавшихся в разные годы в категорию «бывшие люди».

Сложность интерпретации определялась в том числе и тем, что данная категория существовала преимущественно в политическом дискурсе большевистской власти, а также в общественном лексиконе послереволюционных десятилетий. Такого термина не было ни в юридической литературе, ни в советских законодательных актах, ни в толковых словарях. Более того, категория «бывшие люди» отсутствовала и в научной литературе, посвященной социальной структуре советского общества 1920-1930-х гг. Советским исследователям в принципе было понятно, что категория «бывших» отличалась аморфностью и неопределенностью, а также зависимостью от изменчивой политической конъюнктуры и от общественных представлений. Но дальше этого они не шли. О реконструкции повседневной жизни и социальных связей «бывших» речи не шло.

Стоит отметить, что представления о «бывших» в советском обществе формировались на основе не только исторических исследований, но и произведений изобразительного искусства, художественной литературы и кинематографа. Ими был создан в значительной степени клишированный, гротесковый образ «бывших хозяев жизни» «буржуинов», на которых, по образному выражению М. Горького, «классовый признак» наносился на лицо, «словно бородавка» Подробнее об этом см.: Смирнова Т.М. Образ “бывших” в советской литературе // История России XIX-XX веков. Новые источники понимания. М., 2001. С. 222-230..

Первые попытки отказаться от искусственного «втискивания» крайне противоречивой, сложно структурированной социальной системы, каковой являлось советское послереволюционное общество, в прокрустово ложе классовой структуры, начали предприниматься уже в рамках советской историографии. В частности, с конца 1970-х гг. довольно активно разрабатывалась тема места и роли средних слоев города в российских революциях См., например: Востриков Н.И. Борьба за массы // Городские средние слои накануне Октября. М., 1970; Он же. “Третьего не дано!”. М., 1988; Степин А.П. Социализм и средние слои города: опыт преобразования общественных отношений городских средних слоев. М., 1975; Он же. Социалистическое преобразование общественных отношений городских средних слоев. М., 1975. Гречкин Э.В. Средние слои на пути к социализму. Таллин, 1976; Городские средние слои в Октябрьской революции и гражданской войне. М.-Тамбов, 1984; Городские средние слои в трех российских революциях. М., 1989.. Однако более детально этими вопросами исследователи занялись уже после распада СССР, когда в русле изучения социальной истории и истории повседневности были предприняты попытки реконструкции послереволюционного общества «снизу»; а также создания «социального портрета» разных общественных слоев, в том числе и «бывших» См., например: Булдаков В.П., Иванова И.А., Шелохаев В.В. Место и роль средних слоев города в буржуазно-демократической и социалистической революциях // Вопросы истории КПСС. 1991. № 7; Зориков А.Н. Криминальная обстановка как результат и фактор социальной мобильности в России в начале XX века // Революция и человек. М., 1997. С.5-11; Канищев В.В. Приспособление ради выживания (Мещанское бытие эпохи “военного коммунизма”) // Революция и человек... С. 98-115; Степанов А.И. “Классовый паек” и социальная мобильность творческой интеллигенции в годы революции и гражданской войны (По материалам личных дневников) // Революция и человек... С. 116-123 и др..

В условиях уже постсоветской историографии 1990-х гг. успехи были достигнуты в изучении истории «лишенцев» лиц, лишенных избирательных прав в соответствии с Конституцией 1918 г., значительная часть которых являлась выходцами из «бывших» См., например: Добкин А.И. Лишенцы. 1918-1936 // Звенья. Исторический альманах. Вып. 2. М.-Спб., 1992. С. 600-628; Тихонов В.И., Тяжельникова В.С., Юшин И.Ф. Лишение избирательных прав в Москве в 1920-1930-е годы. М., 1998; Юшин И.Ф. Социальный портрет московских «лишенцев» (конец 1920-х - начало 1930-х годов) // Социальная история. Ежегодник, 1997. М., 1998. С. 95-122.. Значимым историческим событием стало создание в 1990-е гг. в бывшем объединении «Мосгорархив» (ныне Главархив г. Москвы) компьютерной базы данных «Лишенцы», в основу которой легли заявления тысяч граждан московского региона о неправомерном, по их мнению, лишении избирательных прав. Аналогичная работа с большим массивом заявлений «лишенцев» в адрес контрольных органов Сибири была проделана американской исследовательницей Голфо Алексопулос (Golfo Alexopoulos), защитившей на эту тему диссертацию Alexopoulos G. Stalin's Outcasts: Aliens, Citizens, and the Soviet State, 1926-1936. Cornell University Press, 2003..

Новое освещение получили в постсоветской историографии вопросы взаимоотношений власти с интеллигенцией См.: Барбаков К.Г., Мансуров В.А. Интеллигенция и власть. М., 1991; Куманев В.А.30-е годы в судьбах отечественной интеллигенции. М., 1991; Белова Т.Д. Культура и власть. М., 1991; Красовицкая Т.Ю. Власть и культура. М., 1991; Квакин А.В. Идейно-политическая дифференциация российской интеллигенции в период нэпа 1921-1927. Саратов, 1991; Перченок Ф.Ф. Трагические судьбы: репрессированные члены Академии наук СССР. М., 1991; Дело Академии наук // Природа. 1991. № 4. С. 96-105; Дегтярев Е.Е., Егоров В.К. Интеллигенция и власть. М., 1993; Барнау Д. Интеллигенция и власть: советский опыт // Отечественная история. 1994. № 2; Куликова Г.Б., Ярушина Л.В. Взаимоотношения Советской власти и интеллигенции в 20-30-е годы // Власть и общество России. XX век. М.-Тамбов, 1999. С. 96-110; Они же. Власть и интеллигенция в 20-30-е гг. // Власть и общество в СССР: Политика репрессий (20-40-е гг.). М., 1999. С. 90-122; Гракина Э.И. Ученые и власть // Власть и общество в СССР… С. 123-145; и др. и духовенством См., например: Бигуаа В. Потомки духовного сословия: семья Вороновых // Судьбы людей: Россия XX век. Биографии семей как объект социологического исследования. М., 1996. С. 42-69; ГУЛАГ: его строители, обитатели и герои. Франкфурт-на-Майне - Москва. С. 179-345., разные аспекты формирования советской номенклатуры и присутствия в ней «буржуазных» специалистов См., например: Кавтарадзе А.Г. Военные специалисты на службе Республики Советов. 1917-1920 гг. М., 1988; Он же. Военспец в революции. Какую роль сыграли в военном строительстве бывшие офицеры и генералы старой русской армии // Переписка на исторические темы. М., 1989; Коржихина Т.П., Фигатнер Ю.Ю. Советская номенклатура: становление, механизмы действия // Вопросы истории. 1993. № 7; Измозик В.С. Глаза и уши режима. Государственный контроль за населением Советской России в 1918-1928 гг. СПб., 1995; и др.. Параллельно активно развивалось начавшееся уже с конца 1980-х гг. изучение биографий лидеров «белого» движения, оппозиционных большевикам партий и анархистских групп. Интенсивная публикация документального наследия лидеров «белого движения» и представителей оппозиционных большевикам партий и политических деятелей началась уже в конце 1980-х гг. Результатом этой работы стал ряд фундаментальных изданий: Архив русской революции: В 12-ти тт. М., 1991; Революция и гражданская война в описаниях белогвардейцев. Деникин, Юденич, Врангель. М., 1991; Меньшевики в 1917 г.: В 3-х тт. М., 1994-1996; Протоколы Центрального Комитета и заграничных групп Конституционно-демократической партии. 1905 - сер. 1930-х гг.: В 6-ти тт. М., 1994-1999 и др. Несколько позже появились и первые исследования. См., например: Меньшевики и меньшевизм. Сб. ст. М., 1998; Урилов И.Х. Судьбы российской социал-демократии. М., 1998 и др. Подробнее об историографии этой проблемы см.: Голдин В.И. Россия в Гражданской войне. Очерки новейшей историографии (вторая половина 1980-х - 90-е годы). Архангельск, 2000; Гришанин П.И. Современная отечественная историография Белого движения: традиции и новации. Пятигорск, 2009; Цветков В.Ж. Новые источники и историографические подходы к изучению Белого движения в России // Гражданская война на востоке России. Материалы науч. конф. М.,2003, С. 10-22; и др..

С конца XX века изучение интеграции непролетарских слоев в послереволюционное общество становится одним из приоритетных историографических направлений не только истории, но и смежных гуманитарных дисциплин, прежде всего, социологии. Важно отметить, что в новой иерархии исследовательских задач социальные практики «чуждых» сословий, их повседневная жизнь постепенно вышли на первый план, потеснив изучение традиционных вопросов государственной политики по отношению к ним Наиболее показательны в этом отношении сборники статей: Судьбы людей: Россия XX век. Биографии семей как объект социологического исследования / Под ред. В. Семеновой и Е. Фотеевой. М.: Институт социологии РАН, 1996; Нормы и ценности повседневной жизни: Становление социалистического образа жизни в России, 1920-1930-е годы / Под общ. ред. Тимо Вихавайнена. СПб., 2000.. Обращение к социально-культурным аспектам истории революции, советского общества и государства 1920-1930-х гг. стало возможным в результате двух параллельных процессов. Во-первых, заметного расширения источниковой базы, главным образом, за счет рассекречивания архивных документов и публикации мемуаров. Во-вторых, в результате обогащения отечественной историографии современным методическим инструментарием.

Важный вклад в исследование тех или иных аспектов истории «бывших» в 1917-1930-е гг. внесли и иностранные исследователи, изучавшие культурную, социальную и экономическую политику большевиков, историю коллективизации и раскулачивания, вопросы зарождения и становления сталинизма Краус Т. Советский термидор. Духовные предпосылки сталинского переворота. 1917-1928. Будапешт, 1997; Мэтьюз М. Ограничения свободы проживания и передвижения в России (до 1932 года) // Вопросы истории. 1994. № 4; Куртуа С., Верт Н., Панне Ж.-Л., Бартошек К., Марголен Ж.-Л. Черная книга коммунизма. Преступления, террор, репрессии. М., 1999; Плаггенборг Ш. Революция и культура. Культурные ориентиры в период между Октябрьской революцией и эпохой сталинизма. СПб., 2000; У Эньюань. Нэпманы, их характеристика и роль // Отечественная история. 2001. № 5; Alexopoulos G. Stalin's Outcasts: Aliens, Citizens, and the Soviet State, 1926-1936. Cornell University Press, 2003; Ball, A. М. Russian last capitalists: The nepmen, 1921-1929. Berkley: Univ. of California press, 1987; Davies R. W. The Socialist Offensive: The Collectivization of Soviet Agriculture, 1929-1930. Cambridge, Mass., 1980; Davies R. W. The Soviet Collective Farm. 1929-1930. Cambridge, Mass., 1980; Edele M. Soviet Society, Social Structure, and Everyday Life: Major Frameworks Reconsidered // Kritika: Explorations in Russian and Eurasian History 8, 2 (Spring 2007). P. 349-373; Nelson A. Music for the Revolution: Musicians and Power in Early Soviet Russia. Pennsylvania, 2004; Siegelbaum L., Sokolov A. Stalinism as a Way of Life: A Narrative in Documents. Yale University Press, 2000; Viola L. The Unknown Gulag: The Lost World of Stalin's Special Settlements. Oxford, 2007.. Среди них можно выделить исследования Шейлы Фитцпатрик (Sheila Fitzpatrick) по социальной истории Советской России 1920-1930-х гг., в которых, помимо прочего, изучаются судьбы различных непролетарских слоев Фицпатрик Ш. Классы и проблемы классовой принадлежности в Советской России 20-х годов // Вопросы истории. 1990. № 8. Ее же. Жизнь под огнём. Автобиография и связанные с ней опасности в 30-е годы // Российская повседневность 1921-1941 гг.: новые подходы. СПб., 1995; Ее же. Повседневный сталинизм. Социальная история Советской России в 30-е годы: город. М., 2001; Ee же. «Приписывание к классу» как система социальной идентификации // Американская русистика: Вехи историографии последних лет. Советский период: Антология / Сост. М. Дэвид-Фокс. Самара, 2001. С. 174-207.. Отдельно следует отметить также работы Катрионы Келли (Catriona Kelly), специализирующейся на исследовании истории советского детства и в рамках этих исследований уделяющей внимание положению детей социально чуждых слоев в послереволюционной России См., например, работы К. Келли: «Маленькие граждане большой страны»: интернационализм, дети и советская пропаганда // Новое литературное обозрение. 2003. № 60; “The School Waltz”: The Everyday Life of the Post-Stalinist Soviet Classroom // Forum for Anthropology and Culture. № 1. 2004; Children's World: Growing Up in Russia, 1890-1991. Yale University Press: New Haven and London, 2007..

Однако, несмотря на значительные достижения в изучении послереволюционной истории представителей бывших имущих и привилегированных слоев, данная тема до сих пор остается малоизученной. Следует с сожалением признать, что в 1990-е гг. новизна заявленных целей не всегда воплощалась в оригинальные исследования. Дело нередко ограничивалось изменением идеологического вектора с сохранением традиции подгонять фактический материал под готовую схему. Тенденциозный подход к анализируемым событиям и социальным процессам зачастую усугублялся недостаточно тщательной контекстной проработкой материала и отходом от комплексного подхода при формировании источниковой базы исследований. Как и в советской историографии, в постсоветский период декларируемые лозунги и юридические акты большевиков нередко принимались на веру без критического исследования того, в какой мере и как именно они осуществлялись на практике.

Между тем, адекватная реконструкция положения того или иного социума возможна только в общеисторическом контексте, не изолированно, а с учётом взаимосвязей данного социума с другими социальными группами, а также иных факторов. В этом отношении на фоне работ, посвященных непосредственно судьбам тех или иных социальных групп, входивших в категорию «бывшие люди», своей взвешенностью выгодно отличаются труды демографов, изучающих весь комплекс социальных отношений, не подразделяя отдельные социальные слои на «плохие» и «хорошие», на «жертв» и их «палачей» Так, вполне обоснованным представляется вывод В.Б. Жиромской о том, что в результате социальных потрясений первой четверти XX века «пострадали все социальные слои» (Жиромская В.Б. После революционных бурь: население России в первой половине 20-х годов. М., 1996. С. 156)..

Тщательной контекстной проработкой материала отличаются и вышедшие в конце 1990-х гг. под редакцией А.К. Соколова документальные публикации с обширными комментариями «Голос народа. Письма и отклики рядовых советских граждан о событиях 1918-1932 гг.» (М., 1997) и «Общество и власть. 1930-е гг.» (М., 1998). В указанных трудах, наряду с введением в научный оборот большого количества новых источников, в том числе относящихся непосредственно к судьбам «бывших», продемонстрированы широкие возможности социально-исторического подхода для решения задач исторической реконструкции. В них сделан принципиальный вывод о необходимости пересмотра традиционного классового подхода в сторону поиска более «тонких» путей определения социальной структуры постреволюционного общества.

Особенностью современного периода изучения проблем социальной стратификации послереволюционного российского общества, а также положения в нем представителей бывших имущих и привилегированных слоев, является расширение источниковой базы и круга исследовательских задач, относящихся к теме «бывших». В последние годы в научный оборот вводятся материалы ВЧК-ОГПУ; используются детские тексты; личные дела студентов и др. История «бывших» затрагивается в работах, посвященных формированию в России гражданского общества; становлению и развитию советской системы образования; жилищной политике и девиантному поведению См., например: Амалиева Г.Г. «Сочувствую РКП(б), так как она дала мне возможность учиться в вузе…» Социальная поддержка и контроль студентов Казанского университета в 1920-е годы // Советская социальная политика 1920-х - 1930-х годов: Идеология и повседневность. М., 2007. С. 414-428; Федорова Н.А. Лишенцы 1920-х годов: советское сословие отверженных. Журнал исследований социальной политики. Т. 5. № 4. 2007. С. 483-496; Шамигулов А. «Взять все, да и поделить…» Война и мир в организации социальной помощи городскому населению в первые годы советской власти (по материалам Казанской губернии) // Советская социальная политика... С. 118-144; и др. В рамках переосмысления социальной стратификации советского общества исследуются вопросы классовой идентификации в послереволюционной России и, в частности, идентификации отдельных групп «бывших» См., например: Смирнова Т.М. «Социальное положение состоит из одной коровы и одного двухэтажного дома»: «Классовая принадлежность» и «классовая справедливость» в Советской России, 1917-1936 гг. // Вестник Российского университета дружбы народов. 2005. № 4. С. 89-97; Доброноженко Г.Ф. Методология анализа социальной группы «кулаки» в отечественной историографии // Отечественная история. 2009. № 5. С. 86-94; Ее же. Дефиниции понятий «кулак» и «сельская буржуазия» // Политические репрессии в России. XX в.: Материалы региональной научной конференции. Сыктывкар, 2001. С. 53-54; Ильин В.И. Государство и социальная стратификация советского и постсоветского общества. 1917-1996 гг.: Опыт конструктивистско-структуралистского анализа. Сыктывкар, 1996; Его же. Социальное неравенство. М., 2000; Раков А.А.. Кто такой «кулак»? (Опыт регионального исследования по материалам архивов Южного Урала) // Отечественная история. 2009. № 5. С. 94-100..

Давая в целом положительную оценку сложившимся в современной историографии тенденциям в изучении различных проблем, так или иначе относящихся к теме «бывших», мы должны обратить внимание на сохраняющуюся политизацию, а также на то, что часть исследований тяготеет к региональному уровню, а другие - напротив, при опоре на ограниченный круг источников претендуют на важные обобщения.

Таким образом, несмотря на определенные достижения отечественной (как советской, так и постсоветской) и зарубежной историографии, в целом история «бывших» в послереволюционной России остается недостаточно изученной. В частности, история детей «бывших» рассматривается лишь сквозь призму проблемы классовой дискриминации в сфере образования. Слабо изучены повседневные практики различных групп «бывших», критерии их социальной идентификации; проблема соотношения и взаимосвязи декларируемой политики и политической практики по отношению к «бывшим» на местах, а также факторы, определявшие эту практику и ее динамику.

До сих пор нет устоявшегося представления о том, кого следует относить к «бывшим». Нередко приходится встречать отождествление понятия «бывшие люди» с широко распространённым в середине 1920-х гг. термином «социально опасные» (или «социально вредные») элементы. Некоторые исследователи не разграничивают «бывших» и «лишенцев», либо «социально чуждых» и «нэпманов», объединяя тем самым не только различные социальные слои, но и совершенно разнохарактерные понятия.

Указанные проблемы постсоветской историографии в значительной степени обусловлены тем фактом, что история «бывших» изучалась преимущественно (за редким исключением) в рамках двух полярных концепций - «просоветской» и «антисоветской» Об основных тенденциях и полярных концепциях в историографии Октябрьской революции и послереволюционных преобразований см.: Поляков Ю.А. Октябрь 1917 г. в контексте российской истории // Россия в XX веке: Реформы и революции. Т. I. М., 2002. С. 9-19; Соколов А.К. Об изучении социальных преобразований советской власти (1917-1930-е годы) // Россия в XX веке… Т. I. С. 103-113.. Суть первой из них сводилась к тому, что Советская власть была вынуждена бороться с классовыми врагами. Что касается «буржуазной» интеллигенции, то отношение к ней было бережным; большевики старались привлечь на свою сторону всех «попутчиков революции» и колеблющихся. В результате лучшие представители интеллигенции приняли и поддержали Советскую власть.

Напротив, в «антисоветской» историографии 1990-х гг. подчеркивался насильственный характер большевистской власти, которая беспощадно мстила всем, «рожденным в ІплохомІ классе» Черных А.И. Становление России советской: 20-е годы в зеркале социологии. М., 1998. С. 262; см. также Иванов В.А. Бывшие люди // Родина. 1999. № 4; Берто Д. Трансмиссии социального статуса в экстремальной ситуации // Судьбы людей... С. 207, 227; Чуйкина С. Дворяне на советском рынке труда (Ленинград 1917-1941) // Нормы и ценности повседневной жизни: Становление социалистического образа жизни в России, 1920-1930-е годы / Под общ. ред. Тимо Вихавайнена. СПб., 2000. С. 151-192; Фицпатрик Ш. Повседневный сталинизм. Социальная история Советской России в 30-е годы: город. М., 2001. С. 98, 141 и др.. Что касается отношения самих «бывших» к новому режиму, то во многих работах последних лет подчеркивается, что лучшие представители интеллигенции (научной и творческой) находились в «абсолютной духовной оппозиции» по отношению к власти большевиков; поддерживали же ее по преимуществу «маргиналы».

Обе трактовки имеют солидное документальное обеспечение, но страдают политической заданностью, нежеланием прислушаться к позиции оппонента, учесть многогранность и противоречивость послереволюционной действительности, которая не может быть представлена в чёрно-белом цвете, без оттенков и полутонов.

В 2003 г. автором данной диссертации была издана монография «Бывшие люди Советской России: стратегии выживания и пути интеграции. 1917-1936 гг.», ставшая первым комплексным исследованием этой темы в отечественной и зарубежной историографии. Проблематика монографии была впоследствии расширена и углублена в публикациях автора, вышедших в течение 2004-2009 гг. См., например: Смирнова Т.М. Образ «бывших» в советской литературе 1920-1930-х гг. // Преподавание истории в школе. 2004. № 5. С. 14-20; Ее же. «Социальное положение состоит из одной коровы и одного двухэтажного дома»: «Классовая принадлежность» и «классовая справедливость» в Советской России, 1917-1936 гг. // Вестник Российского университета дружбы народов. 2005. № 4. С. 89-97; Ее же. «Жилищный вопрос такой важный и такой больной…» Жилищная политика и практика в послереволюционной России (1917-начало 1920-х гг.) // The Soviet and Post-Soviet Review, 33, Vol. 2-3 (2006), Charles Schlacks, Publisher Idyllwild, California, USA, 2007. P. 183-208; Ее же. Демуниципализация домов в годы НЭПа: восстановление жилого фонда или обогащение коммунальных служб? // НЭП: экономические, политические и социокультурные аспекты. М., 2006. C. 464-480; Ее же. Классовая борьба на «жилищном фронте»: особенности жилищной политики Советской власти в 1917-начале 1920-х гг. // Социальная история. Ежегодник 2007. М., 2008. С. 199-218; Ее же. Чистки соваппарата как часть советской повседневности 1920-1930-х годов // Вестник РУДН. 2009. № 3. С. 103-120; Smirnova, Tatiana M. Children's Welfare in Soviet Russia: Society and the State, 1917-1930s // The Soviet and Post-Soviet Review, Volume 36, Number 2, 2009. Р.Р. 169-181.. Общие результаты исследования автором проблемы «бывших» с учетом достижений историографии последних лет изложены в данном диссертационном исследовании.

Цель исследования. Анализ историографии по теме диссертационного исследования заставляет вспомнить слова академика Ю.А. Полякова о необходимости тщательно изучить «весь "пакет проблем", связанных с судьбой классов, групп, слоев, отстраненных от власти, лишившихся доходов и привилегий», «проследить судьбы тех, кого мы на протяжении десятилетий называли “бывшими”» Поляков Ю.А. Гражданская война в России. (Поиски нового видения) // История СССР. 1990. N 2. С. 108.. Эти слова были сказаны около 20 лет назад, но указанные задачи сохраняют свою актуальность и сегодня.

Данное диссертационное исследование имеет своей целью комплексное, всестороннее изучение социальной категории «бывших людей» (взрослых и детей) и реконструкцию их повседневной жизни в условиях послереволюционного двадцатилетия 1917-1936 гг.

Комплексный и всесторонний характер решения заявленной научной проблемы достигается за счет сочетания хронологического и проблемного подходов. При этом автор последовательно, этап за этапом, рассматривает социальную категорию «бывших» в трех взаимодополняющих системах координат, а именно:

1) сквозь призму вопросов самоидентификации и внутреннего мироощущения представителей социальных групп, относимых к категории «бывших»;

2) через анализ отношения к «бывшим» внутри советского социума - в глазах разных общественных слоев Советской России, главным образом, на уровне повседневных практик и бытового общения;

3) путем исследования представления о «бывших» и их восприятия на уровне официального властного дискурса.

В результате такого подхода появляется реальная возможность исследовать социальный феномен «бывших» в разных ракурсах.

В соответствии с указанной целью, определены следующие основные задачи диссертации:

1. Реконструировать процесс возникновения и проанализировать историю бытования понятия «бывшие люди»; определить спектр социальных групп, относимых к данному социуму на уровне официального дискурса, в практике повседневно-бытового общения и с точки зрения самоидентификации тех, кто по формальным признакам должен был быть отнесен к «бывшим».

2. Определить, какое место отводилось «бывшим» и их детям в социальной иерархии формировавшегося послереволюционного общества, и какое место они реально занимали в советском социуме в ходе трансформационных процессов 1920-х - сер. 1930-х гг.

3. Реконструировать реальную политическую практику в отношении «бывших» в центре и на местах, сопоставить ее с заявленными властью принципами и выявить факторы, влиявшие на изменение как декларируемой политики, так и реальной политической практики; определить степень их взаимозависимости и векторы влияния.

4. Изучить отношение представителей различных групп «бывших» к революции, послереволюционным преобразованиям большевиков и к реалиям советской действительности 1920-1930-х гг.; реконструировать условия жизни и повседневные практики «бывших» в Советской России, установить социальные связи, а также приемы и методы их «адаптации» к новым социально-экономическим и политическим условиям.

5. Проанализировать специфику интеграции в советское общество молодого поколения «бывших» - тех, кто вырос и сформировался в период краха царской России или даже в условиях становления советского строя, но генетически принадлежал и социально был связан с различными группами т.н. «враждебных классов» и потому носил клеймо «чуждых».

Все эти вопросы предполагается исследовать в динамике, с учетом положения других социальных групп и в контексте общей ситуации в стране в данный период. Особое внимание в диссертации уделено вопросу о том, в чем конкретно на разных этапах исследуемого периода выражалась дискриминация «бывших» по признаку социального происхождения (как на уровне государственной политики, так и в рамках бытовых отношений), а также каковы ее причины, результаты и следствия.

Хронологические рамки. Исследование охватывает двадцать чрезвычайно важных, сложных и динамичных лет советской истории: с октября 1917 г., когда в результате революции начался процесс кардинальной ломки старой социальной структуры и социальных отношений; оно включает периоды нэпа, «соцнаступления» и первых пятилеток, и завершается 1936 г., когда новая Конституция СССР формально закрепила равноправие всех граждан, независимо от их социального происхождения.

Принятие Конституции 1936 г. означало признание властью, что процесс «социальной переплавки» завершен. Тем самым категория «бывшие» ушла в прошлое. С этого времени и сам термин «бывшие» постепенно исчезает из властного и бытового лексикона.

Констатация ликвидации в стране антагонистических классов, безусловно, не означала прекращения практики преследований и негласных ограничений по признаку «чуждого» происхождения. Однако со 2-й пол.1930-х гг. ситуация все же перешла в иное качество. Массовые репрессии 1937-1938 гг., направленные в равной мере против рабочих, крестьян, старых большевиков, советской партийной и военной элиты и проч., имеют очевидную специфику и хронологически выходят за рамки исследуемой темы.

Территориальные рамки. Широкий диапазон рассматриваемых проблем и значительный хронологический период исследования вынуждают нас ограничить его территориальные рамки преимущественно центральной частью Советской России. Наиболее детально рассматриваются социальные процессы, происходившие на территории бывших Московской и Петроградской губерний, где наиболее наглядно прослеживались противоречия между декларируемой политикой и политической практикой.

Положение «бывших» в национальных республиках имело свою специфику и в данном диссертационном исследовании не рассматривается.

Методология и методика исследования. Настоящее диссертационное исследование лежит в русле социальной истории, предполагающей изучение комплекса взаимоотношений общества и власти в неразрывном единстве. Автор опирался на приемы и методы, выработанные отечественной и зарубежной историографией в рамках истории повседневности, исторической антропологии, биографической истории, микроистории, а также - на наработки гендерного анализа. Они применялись в диссертации в зависимости от решения конкретных исследовательских задач (например, гендерный анализ оказался особенно полезен в связи с изучением детей «бывших») О развитии социальной истории и истории повседневности как особых направлений отечественной и зарубежной историографии, а также о практическом применении социально-исторических подходов см.: Голос народа… С. 3-16; Источниковедение новейшей истории России: Теория, методология и практика / Под общей ред. А.К. Соколова. М., 2004. С. 5-69, 672-730; Журавлев С.В. Микроистория: заметки о современном состоянии и перспективах изучения // Человек на исторических поворотах XX века. Краснодар, 2006. С. 60-83; Людтке А. Что такое история повседневности? Ее достижения и перспективы в Германии // Социальная история. Ежегодник, 1998/1999. М., 1999. С. 77-100; Его же. История повседневности в Германии после 1989 г. // Казус. 1999. С. 117-126; Поляков Ю.А. Человек в повседневности (исторические аспекты) // Отечественная история. М., 2000. № 3. С. 127-132; Пушкарева Н.Л. «История повседневности» и «История частной жизни»: содержание и соотношение понятий // Социальная история. Ежегодник. 2004. М., 2005. С. 93-112; Ее же. История повседневности: предмет и методы // Социальная история. Ежегодник. 2007. М., 2008. С. 9-54; Репина Л.П. Смена познавательных ориентаций и метаморфозы социальной истории // Социальная история. Ежегодник. 1998/99. М. 1999; Ее же. Социальная история в современной историографии. М., 2001; Соколов А.К. Социальная история России новейшего времени: проблемы методологии и источниковедения // Социальная история. Ежегодник. 1998/1999. М., 1999.. При работе с текстами автор использовал дискурсивный подход, который позволил глубже понять язык времени и психологию эпохи. Большое внимание уделялось контекстной проработке материала.

Перечисленные научные направления делают акцент на изучении многообразия, противоречивости, динамики и преемственности исторического процесса, что, на наш взгляд, крайне важно для исследования периода 1917-1936 гг. Они отдают приоритет задачам документальной реконструкции прошлого, изучению повседневности во всем ее многообразии, включая общественные практики и стратегии выживания. Помимо этого, для нас было важно привлечение методического инструментария, который позволяет исследовать проблемы социальной идентификации и межиндивидуальных взаимодействий.

Нам близко сформулированное адептами истории повседневности понимание того, что к рядовым людям необходимо относиться как к полноправным участникам исторического процесса, являющимся одновременно как его объектами, так и субъектами. Поскольку именно на «нижнем этаже» жизни общества, на микро историческом уровне и сквозь призму истории повседневности наиболее рельефно прослеживается реальное преломление «больших» политических, экономических, культурных процессов, а также происходит столкновение как общественного, так и частного интересов.

Источниковедческая база исследования. Диссертационное исследование основано на комплексном подходе к источникам, предполагающем использование широкого круга разновидовых, «разноуровневых» и «многоведомственных» источников, включая официальные документы, а также материалы, отражающие настроения представителей различных социальных групп послереволюционного общества и «рядовых обывателей». Подобное разнообразие источниковой базы дает возможность, во-первых, добиться более детальной исторической реконструкции за счет получения данных об одном и том же событии из разных источников и под разными углами зрения и, во-вторых, взаимной перепроверки информации и реализации иных приемов источниковедческой критики.

Исследование опирается как на опубликованные, так и на не введенные ранее в научный оборот архивные материалы центральных и местных, советских и партийных органов. Привлечены фонды широкого круга организаций, предприятий и учреждений; частных лиц разного социального происхождения и политических убеждений. Особое внимание уделено источникам, позволяющим реконструировать взаимоотношения представителей различных социальных слоев друг с другом и с властью: прошения и жалобы граждан; отчеты и сводки местных партийных и государственных органов, их переписка друг с другом; материалы «легкой кавалерии» и «летучих бригад» РКИ, партийных и производственных собраний, «чисток» аппарата и т.п.

Комплексы документов, составивших фундамент данного исследования, отложились в фондах центральных государственных архивов (ГА РФ, РГАСПИ), архивов и музеев Москвы и Московской области (ЦАГМ, ГУМО ЦГАМО, коллекция документов Московского музея образования), а также личных архивов. Из госучреждений это, прежде всего, фонды высших органов государственной власти и управления, а также высших партийных структур: СНК; ВЦИК и ее уполномоченных, комиссий и отделов (Комиссия по проверке служащих и сотрудников; Комиссия по проверке личного состава центральных учреждений Москвы, Комиссии по обследованию Наркоматов РСФСР, Междуведомственная комиссия при Президиуме ВЦИК по предварительному рассмотрению жалоб и ходатайств о восстановлении в правах, Комиссия по улучшению жизни детей, Отдел детских учреждений и др.); НКВД; НК РКИ, Главного комитета по проведению трудовой повинности при СТО; ЦК партии, а также обширные коллекции писем и телеграмм, посланных гражданами в адрес В.И. Ленина и Н.К. Крупской и др. источники. Данные материалы позволяют ответить на вопросы, как и почему изменялась политика советской власти по отношению к бывшим имущим слоям, а также насколько провозглашаемая руководством страны политика в данной области соответствовала реальной практике ее реализации на местах. Имеющаяся в фондах корреспонденция частных лиц, сводки и отчеты с мест отражают отношение к власти различных групп населения. Чрезвычайно ценные в этом отношении материалы отложились в фонде уполномоченных ВЦИК (ГАРФ), регулярно проводивших обследование местного советского аппарата.