Размещено на http: //www. allbest. ru/

Автореферат

диссертации на соискание ученой степени

доктора исторических наук

Специальность 07.00.02 - отечественная история

Старообрядческие таежные монастыри: условия сохранения и воспроизводства социокультурной традиции (вторая половина XIX - начало XXI в.)

Дутчак Елена Ерофеевна

Томск 2008

Работа выполнена в ГОУ ВПО «Томский государственный университет» на кафедре отечественной истории

Научный консультант

доктор исторических наук, профессор Керов Валерий Всеволодович

Официальные оппоненты:

доктор исторических наук, Данилевский Игорь Николаевич Институт всеобщей истории РАН

доктор исторических наук, профессор Куперт Юрий Васильевич кафедра истории и документоведения ГОУ ВПО «Томский государственный университет»

доктор исторических наук, профессор Смилянская Елена Борисовна кафедра истории России средневековья и раннего нового времени ГОУ ВПО «Российский государственный гуманитарный университет»

Ведущая организация: ГОУ ВПО «Московский государственный университет»

Защита состоится 14 марта 2008 г. на заседании в 15.00 на заседании диссертационного совета Д 212.267.03 при ГОУ ВПО «Томский государственный университет (634050, г. Томск, пр. Ленина 36, ауд. 41).

С диссертацией можно познакомиться в Научной библиотеке ГОУ ВПО «Томский государственный университет».

Автореферат разослан «_____»___________2008 г.

Ученый секретарь диссертационного совета, д.и.н., профессор О.А. Харусь

странничество старообрядческий монастырь социальный

I. ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА РАБОТЫ

Актуальность темы исследования. Социокультурные трансформации последних десятилетий, изменившие вектор исторических исследований, не могли не отразиться на области изучения раскола русской православной церкви середины XVII - начала XXI вв. Возрождение общественного интереса к вопросам религии и доступность достижений западной гуманитарной науки вкупе со стремлением быстрее «избавиться» от наследия классового подхода создали непростую ситуацию. Дискредитация практики изучения староверия в терминах конфликта (социального, культурного) автоматически не предложила альтернативного объяснения его длительной временной протяженности и феноменального культурного многообразия, и исследовательский поиск вновь оказался сфокусирован на частных вопросах истории и культуры старообрядчества.

В конце XIX в. такой подход позволил отойти от односторонних и предвзятых трактовок и увидеть в староверии явление, затронувшее разные социальные страты и распространившееся на несхожих по базовым характеристикам территориях. Сейчас - возвращение к описательному изучению региональных вариантов создает опасность этой части русской истории остаться калейдоскопом разрозненных имен и событий, а теории - случайным привеском, не участвующим в конструировании объекта. Выход может быть только один. Конкретно-исторические исследования нуждаются в дополнении полидисциплинарными технологиями, направленными на выявление условий - факторов и механизмов - самосохранения староверия, как культуры видящей в воспроизводстве «старины» цель и смысл своего существования и в силу чего стремящейся приспособиться к современной действительности.

О важности этих вопросов говорится сегодня практически во всех работах, посвященных истории, литературному творчеству старообрядцев, особенностям их бытового уклада. Однако до сих пор их решение, в сущности, сводится к констатации тезиса о непрекращающихся поисках староверием форм включения в социальную реальность или иллюстративным примерам сложной динамики консервативного и инновационного, возникающих в их результате. Очевидно, что для объяснения жизнеспособности конфессиональной традиции этого явно недостаточно и для продвижения дальше требуется смена исследовательского ракурса и разработка методик, расширяющих информационные возможности исторических источников.

Идеальной исследовательской «площадкой» для изучения адаптационных способностей староверия в заведомо неблагоприятных условиях являются миграции. Закрепление старообрядческого коллектива на «чужой территории» без утраты культурной самобытности как раз означает, что избранная им поведенческая стратегия адекватна новым/меняющимся жизненным обстоятельствам, позволяет своевременно реагировать на модернизационные процессы и избежать (преодолевать) конфронтационную модель развития, типичную для ситуации фронтира.

Странническое (бегунское) согласие ? одно из мало изученных и интереснейших направлений староверия ? в этом смысле представляет собой уникальный исследовательский объект. С одной стороны, его вероучение - единственная из старообрядческих доктрин полностью подчинена мифологеме движения и называет физический уход («побег из мира антихриста») единственной формой спасения «древлего благочестия». С другой, его повседневный уклад демонстрирует, что конфессия-изолят обладает высокой социальной гибкостью.

Следовательно, изучение генезиса замкнутых скитских микромиров староверов-странников, его разнообразных внутренних и внешних связей на протяжении длительного исторического периода дает необходимый материал для комплексной реконструкции символов и социальных практик, с помощью которых обеспечивается воспроизводство и трансляция эсхатологической доктрины, ценностных установок и жизненного стиля. На примере их истории и современного состояния сегодня возможно ставить и решать вопросы о способах и формах реагирования радикального крыла староверия на макросоциальную модернизацию и адаптационных ресурсах, помогающих ему сохранять социокультурные особенности старообрядческого движения в целом.

Объект исследования - скитские общины староверов-странников томско-чулымской тайги, образованные в 30-е гг. XIX в. выходцами из Европейской России, создавшие собственную идейно-литературную традицию и по сей день не утратившие культурно-хозяйственной автономии.

Предмет исследования - адаптационные способности конфессии-изолята, позволяющие ей осваивать новые поведенческие стратегии, оставаясь в рамках прежних культурных ценностей, норм и предпочтений.

Территориальные рамки исследования - на микроуровне ограничены томско-чулымским таежным массивом; на макроуровне - включают в себя, во-первых, территории выхода жителей нелегальных поселений: Казанскую и Ярославскую губернии; во-вторых, западносибирский регион в целом, где на протяжении XVIII-ХХ в. существовали аналогичные сообщества.

Хронологические рамки исследования - вторая половина XIX- начало XXI вв. Выбор нижней границы объясняется тем, что сведения об истории томско-чулымских страннических общинах до середины XIX в. отрывочны и потому не могут быть использованы для комплексного анализа условий сохранения и воспроизводства социокультурной традиции. Верхнюю границу определяет ситуация продолжающихся полевых археографических исследований в регионе.

Устойчивое положение томско-чулымских страннических общин, рассмотренное в контексте истории западносибирских старообрядческих пустыней конца XIX - начала XXI в., свидетельствует о том, что современные друг другу скитские сообщества, находящиеся в естественной близости и развивающиеся под действием одних и тех же факторов, отличаются по способности к самосохранению во времени и пространстве. В частности, об этом говорит пример старообрядческого освоения компактного томско-чулымского таежного массива. Бегунские общины на протяжении последних полутора столетий оставались его «хозяевами», но в последней трети XIX в. здесь появился скит белокриницкого согласия - самого умеренного течения в староверии, сохраняющего организационную структуру русской православной церкви и не настаивающего на явной эсхатологической трактовке происходящего. К началу ХХ в. он сумел вывести из-под влияния странников значительное число староверов-мирян, но уже в 1930-е гг. эта таежная община исчезает.

Факт в сопоставлении с сегодняшними результатами адаптационных процессов в страннических коллективах позволяет решать вопрос о механизме воспроизводства локальных конфессиональных групп и объяснять разные «сроки жизни» нелегальных скитских сообществ при равных внешних обстоятельствах. Следовательно, считать их объектом, на основе которого возможно решение научной проблемы - факторы и механизмы сохранения традиционной конфессиональной культуры в условиях модернизации. Сравнение результатов с похожими скитскими группами, в свою очередь, создает основу для преодоления описательного изучения конфесии и введения в научный оборот не только новых исторических источников, но и методов их интерпретации.

Цель исследования - выявление адаптационных ресурсов таежных монастырей староверов-странников, обеспечивающих в условиях модернизации их способность к самосохранению и воспроизводству социокультурной традиции.

Адаптационные ресурсы - интеллектуальные и социальные практики, позволяющие конфессиональной группе сохранять свою целостность, привычные формы жизнеобеспечения и корректировать вероучение и поведение в соответствии с реальными макросоциальными трансформациями. Конфессия-изолят как системное образование обладает как всем возможным их спектром - хозяйственными, организационными, соционормативными, информационными и т.д., так и способностью устанавливать их иерархию в зависимости от текущей проблемной ситуации.

Достижение цели предполагает решение следующих задач:

1) исследование социокультурных особенностей генезиса конфессиональной миграционной установки, в том числе - степени участия в ее формировании географических утопий, эсхатологических представлений и доктрин;

2) установление социальных факторов и механизма переноса историко-эсхатологической доктрины странничества в индивидуальную и коллективную программу поведения потенциальных мигрантов;

3) анализ ресурсов адаптации конфессиональных мигрантов к условиям таежной Сибири - символических, идеологических, экономических, социальных и организационных на начальной стадии колонизации;

4) определение функционального значения эсхатологических символов и конфессиональных обрядов в конструировании «сибирской» идентичности странников-мигрантов;

5) раскрытие характера, динамики и результатов адаптационных и модификационных процессов в таежных общинах староверов-странников в контексте макросоциальной модернизации конца XIX - начала XXI в.;

6) обнаружение корреляций между «зонами адаптации», составом книжных собраний таежных монастырей и технологиями работы с конфессиональным текстом их насельников;

7) изучение способов самосохранения и воспроизводства социокультурной традиции в локальных скитских сообществах с помощью сравнительного анализа идейно-конфессионального, организационного и социального потенциала скитских сообществ страннического и белокриницкого старообрядческих согласий.

Историография проблемы.

История странничества ранее не рассматривалась в рамках обозначенной научной проблемы, но этапы ее изучения дают основания для определения отправных точек при реализации заявленной программы. Отметим, что представление историографии странничества по хронологическим периодам или отдельным научным направлениям не продуктивно, поскольку тем самым затрудняется понимание исследовательских перспектив. Более оправданным является установление социокультурной доминанты, которая позволяет говорить, во-первых, о преемственности или разрывах в исследовании согласия; во-вторых, о разных подходах к решению вопроса о сложно составленной природе странничества и причинах устойчивости его скитских вариантов.

Странничество как преимущественно политическое явление. Социально-политическая природа странничества. Это самая ранняя точка зрения на странничество. Ее происхождение связано с итогами работы специальной комиссии министерства внутренних дел, проводившей в 1850-е гг. следствие по делу «сопелковской ереси». Докладные записки ее членов сформировали официальную оценку странничества как явления антигосударственного и антиобщественного.

Действительно, на фоне других течений бегунов отличали и отличают выраженная оппозиционность гражданским, духовным властям и обществу. Она фундирована «учением о побеге», теоретически обоснованным в трудах одного из выдающихся старообрядческих мыслителей XVIII в. инока Евфимия. Концепция отвечала идейной традиции радикального крыла, но представляла собой самостоятельный вариант спасения «древлего благочестия»: догматическое признание наступления «последних времен» влекло за собой требование вернуться к изоляционизму раннего христианства.

С точки зрения государственного законодательства эти особенности вероучения делали странников «бродягами» и «вреднейшими сектантами», что автоматически исключило их из числа тех направлений староверия, по отношению к которым в пореформенный период предприняты робкие попытки расширения гражданских и религиозных прав. Не только власть была не готова начать социальную адаптацию конфессий, отрицавших ее основы, не стремились к ней и странники. Признание в императорской фамилии воцарившегося антихриста и понимание побега (ухода «из мира») как единственного пути спасения православия также не позволяли им идти навстречу. Отсутствие каких бы то ни было точек соприкосновения и специфический характер источниковой базы привели к складыванию весьма показательных характеристик бегунства.

Основным и часто единственным источником для исследователей второй половины XIX столетия оставались выписки из страннических сочинений чиновников МВД. Поскольку принцип их отбора определялся оценкой движения как политического, то переписывались преимущественно свидетельства в пользу официального мнения ? «секта бегунов содержит самое дерзкое и возмутительное учение даже против Священной особы Государя». Материалы следствия, доступные их издателю В.И. Кельсиеву в таком виде, сначала позволили ему самому считать согласие авангардом в «крестовом походе на правительство и на всех носящих печать антихриста», а позднее предопределили интерес к нему либеральной и демократической печати. Взгляды расходились в одном - в вопросе о рациональности/осмысленности протеста бегунов и народного движения в целом.

К началу XX столетия стремление оценить революционный потенциал старообрядчества, органично вписывающееся в позитивистскую программу многофакторного анализа исторической реальности, сформировало научную установку на выявление общего и особенного в идеологии и жизнедеятельности разных согласий и толков. Закономерно, что в дальнейшем дифференцированный метод дал наибольшие результаты именно в плане объяснения социально-политической стороны движения и протестного поведения староверия. Явные признаки оппозиционности по отношению к династии Романовых не позволили подчинить его исследование утилитарным задачам атеистической пропаганды, но самодовлеющий характер марксисткой теории строго очертил круг подлежащих изучению вопросов. «Методологическим ключом» формационно-классового подхода к религиозной истории стала выявленная с его помощью генетическая связь старообрядчества (странничества в том числе) и народных движений. Она выстроена в работах историков-марксистов, первыми поместившими историю странничества в контекст российского процесса модернизации: Г.В. Плеханов рассматривал его вероучение как форму народного самосознания, Н.М. Никольский как результат политики секуляризации и закрепощения, В.Д. Бонч-Бруевич как частное проявление классовых противоречий в доиндустриальных обществах.

Несмотря на общую идейную платформу, судьба научного наследия историков-марксистов в советской историографии оказалось различной. Расширение круга анализируемых сочинений староверов поставило под сомнение тезисы Г.В. Плеханова о том, что «склонность народной массы к расколу была прямо пропорциональна ее вере в возможность собственными силами победить царящее зло» и что «раскол с особенным успехом распространялся после выпавших на долю народа крупных поражений». Положение о растущем с течением времени уровне сознательности крестьянина было оставлено в силе, но внимание теперь переносилось не на противопоставление политических моментов религиозным, а на выявление их единства в эсхатологических учениях староверов.

В то же время выводы Н.М. Никольского о внутренней полемике как факторе эволюции старообрядческих вероучений, о различиях в социальном составе согласий были не просто восприняты, но и развиты советской историографией. Прежде всего, нуждались в уточнении вопросы о социальной базе радикального крыла, о причинах сосуществования в бегунских общинах пауперов, крестьян «с достатком» и представителей купечества. Требование изучать объект только в связи с исторической действительностью и классовый подход к общественным движениям в совокупности создавали достаточно стройную концепцию, в которой интерес податной среды к идеям Евфимия объяснялся особенностями генезиса капитализма в России. Пауперизация населения, переплетение феодальных и капиталистических отношений назывались основными факторами для возникновения и массовых побегов, и условий для эксплуатации находящихся вне закона и потому беззащитных единоверцев зажиточными слоями города и деревни.

В итоге, научные принципы позитивизма и широкомасштабный археографический поиск сформировали стержневой тезис советской историографии «раскола»: староверие ? сложное, противоречивое и разноплановое явление, требующее детального изучения истории и литературной традиции отдельных направлений и сообществ. Несмотря на это, самостоятельных исследований, посвященных странническому согласию, до 1980-х не было. Причина очевидна. Идейная и литературная традиция конфессии с ярко выраженным антиправительственным вероучением, строящая жизнь на принципах конспирации, оказывалась недоступной исследователям и вынуждала их полагаться большей частью на изданные В.И. Кельсиевым источники.

Находки сочинений странников создали основу для изучения бегунской идеологии в двух взаимосвязанных направлениях - как часть идейного наследия староверия в целом и как особый вариант решения проблем между «антихристовым» государством и хранителями «древлего благочестия». Заслуга этого нового, теперь уже научного открытия согласия странников принадлежит новосибирским археографам. Сначала Н.С. Гурьянова, обнаружив ряд программных сочинений, убедительно показала механизм взаимовлияния «народного монархизма» русского крестьянства и эсхатологической доктрины странников. Позже изучение согласия было продолжено А.И. Мальцевым.

А.И. Мальцев по праву считается ведущим специалистом в области изучения социально-политических взглядов странничества. Его работами сформирована источниковая база по истории согласия и выявлены обстоятельства генезиса бегунского вероучения, причины и последствия его эволюции на протяжении XVIII - первой половины XIX в.

Введение в научный оборот сочинений инока Евфимия и целого ряда текстов, созданных его последователями, сделали возможным решение спорных вопросов истории странничества. Так именно А.И. Мальцев доказал, что первые общины, исповедовавшие идею ухода «из мира антихриста», возникли в 60-е гг. XVIII в. и, не сумев адаптироваться к условиям современной им действительности, в 70-е гг. ушли с исторической сцены. В то же время сама идея сохранения «древлего благочестия» в максимально «чистых» условиях оказалась небезынтересной для лидеров староверия екатерининской эпохи, поэтому уже в 1784 г. появилась новая странническая община. Ее идейным вождем стал инок Евфимий ? беглый солдат, до этих пор принадлежавший к филипповскому согласию, которым создано цельное и аргументированное вероучение, впоследствии превратившее небольшую группу во влиятельное беспоповское течение. Оно провозглашало неповиновение императору-антихристу, гражданским властям и официальной церкви, непременным условием исповедания веры, но, как было опять же установлено А.И. Мальцевым, не предполагало активного участия в политической борьбе.

Многоаспектный анализ в традициях школы Н.Н. Покровского, позволил А.И. Мальцеву не только «защитить» странничество от чрезмерно широких интерпретаций политически ориентированной научной литературы, но и предложить модель исследования его социально-политических и религиозных представлений. Обнаруженные А.И. Мальцевым связи между народной утопией и ключевыми идеями радикального крыла староверия, безусловно, сегодня могут уточняться, но установленные им узловые блоки, на которых по сей день строится отношение странников к государству, обществу, происходящим событиям, вряд ли утратят свое эвристическое значение.

В целом, к полученным на сегодняшний день результатам изучения странничества в аспекте его социально-политических представлений и идеалов можно отнести всестороннее и глубокое понимание истоков внутреннего конфликта между властью и податным населением дореволюционной России, логики осмысления религиозным сознанием истории и современности. В настоящее время они, дополненные междисциплинарными технологиями и новыми группами источников, являются основанием для расширения круга исследовательских задач. В частности, для понимания средств и способов, с помощью которых протестное поведение и альтернативная общепринятой система ценностей воспроизводятся во времени и пространстве безотносительно к изменению политических реалий.

Странничество как преимущественно религиозное явление. Религиозная природа странничества. Как ни парадоксально, но именно в рамках неоднократно критикуемого советской историографией синодального (синодально-охранительного) направления в дореволюционный период появились работы, посвященные догматическим и обрядовым особенностям странничества, их социальной организации и создан самый значительный в этот период труд - монография И.К. Пятницкого. Это своеобразная «этапная» работа, в которой присутствует квалифицированный анализ открытых к началу ХХ века источников по истории согласия и его историография, содержатся сведения об особенностях генезиса бегунских толков, причинах изменений их эсхатологических и социально-политических представлений.

Традиционно основной пункт «обвинений» исследований, акцентирующих религиозную сторону старообрядческого движения, состоял в «забвении» его социальной обусловленности. Однако сегодня утверждение, что религиозное движение может и должно иметь именно «религиозное лицо» не выглядит крамольным и косным. Сейчас назрела необходимость пересмотра и объективной оценки работ синодальных историков второй половины XIX ? начала ХХ в. Часть их со всей очевидностью демонстрирует результаты внедрения позитивистских методов, применение которых в целях решения главной задачи русской православной церкви той поры ? искоренение раскола, привело к появлению принципиально новой исследовательской установки.

Стремление «знать врага в лицо» заставляло синодальных историков первыми поставить вопрос о комплексном подходе к сбору и анализу информации. Во всяком случае, именно в работах синодального направления (и ориентирующихся на них сообщениях и отчетах миссионеров) апробировано привлечение разнородных групп исторических источников: статистики, судебных материалов, устных рассказов участников и очевидцев событий. Результат не заставил себя ждать - их фактографически богатые исследования показывают и сложность социальной природы странничества, и неправомерность его одиозных оценок. Например, негативно относящийся к странничеству И.К. Пятницкий, тем не менее, отмечал: «Уголовники, авантюристы не составляют собственно секты, хотя в их присутствии в ней нет ничего не естественного: сами странники называют их «не Бога ради живущими», а благодаря профессору Казанской духовной академии Н.И. Ивановскому, кстати, неоднократно бравшему на поруки арестованных бегунов, был развеян слух о ритуальных убийствах в их общинах.

Сегодняшнее значение сочинений историков синодального направления состоит не только в их информативности. Обращение к ним во второй половине ХХ века, пусть даже с целью критики, для исследователя староверия было единственной возможностью познакомиться с теологическим взглядом на социальную реальность и в условиях атеистического научного мировоззрения все же не утратить понимание того, что религиозное сознание есть особый объект научного анализа. Причем, в силу специфической интеллектуальной ситуации в отечественной гуманитаристике оно сохранено скорее исследованиями филологов, чем историков. Проблема базового сходства старообрядческой и древнерусской литератур создавала несопоставимо больше возможностей для объяснения феномена религиозности в трактовке Л.П. Карсавина - во что верит индивид, как он верит и почему у индивида возникают «характерные религиозные реакции» и «навыки в области мысли, чувства и воли». Именно эта сторона страннической картины мира, ее корреляции с ценностными ориентирами христианского сознания вообще и древнерусской книжности в частности отражена в исследованиях Е.И. Дергачевой-Скоп, В.Н. Алексеева, Е.М. Сморгуновой, А.Ю. Бородихина, Е.В. Прокуратовой.

Итоги такого ракурса исследования не сводимы к введению в научный оборот некоторых страннических текстов. Правильнее говорить о выполненной им теоретико-методической задаче. Признание того, что работа с религиозным сознанием требует овладения специальной терминологией и предполагает погружение в процесс мышления верующего человека через созданные (читаемые) им тексты обеспечило реконструкцию фольклорных и литературных образов, вне которых не существует ни идеологии, ни жизненного уклада староверия. Тем самым заложена основа для изучения конфессиональных ценностей уже как специфических форм коммуникации и организации поведения.

Внутреннюю активность символики, на которой базируется культура странничества, способность ее становиться моделью объяснения истории и современности, попыталось обнаружить еще одно исследовательское направление, интерпретирующее странничество как явление культуры.

Речь и здесь идет лишь о некоторой тенденции, объединяющей работы авторов разных эпох и историографических течений. Причем, она проявляет себя не сходством выводов (они как раз различны), сколько методом анализа ? попытках увидеть за духовными и жизненными ориентациями странников некую имманентную связь вербализованных идей, неявных моделей сознания и социальных практик.

Начало такому ракурсу исследования было положено либеральной историографией, особенностью которой Н.С. Гурьянова назвала стремление представить староверие воплощением нравственных и интеллектуальных народных качеств и идеалов. Появившиеся в итоге оценки отразили заметное влияние славянофильства - церковный раскол есть общественная реакция на иноземные нововведения и одновременно результат культурного надлома. Так, по мнению И.С. Аксакова, участвовавшего в работе следственной комиссии по делу странников, это старообрядческое согласие, «не смотря на строгость своих принципов, является каким-то безобразным порождением раскола и трактирной цивилизации». К дореволюционным исследованиям этой группы принадлежит и работа И.Н. Харламова, в которой впервые ставился вопрос о персонализме бегунов как стержне их картины мира, сформировавшимся в ответ на невозможность легально реализовать сотериологические ценности староверия.

Несмотря на очевидную перспективность исследовательской установки, нацеленной на реконструкцию внутренней точки зрения участников исторического процесса, ее осуществление тормозилось обстоятельствами информационного и источниковедческого свойства. Жесткость и бескомпромиссность имперского законодательства по отношению к старообрядческим скитам, передвижениям без документов, сокрытию имени и «звания» и, тем более, отказ странников признавать легитимность власти не способствовали количественному росту согласия. Антирелигиозная политика советской власти и курс на колхозное строительство для большинства страннических общин, локализованных в населенных пунктах, стали завершающим аккордом.

«Таежное странничество» смогло сохраниться значительно лучше, но и в этом случае имеющиеся в архивах документы о «кроющихся от мира» скорее можно отнести к разряду курьезов, чем к материалам, способным дать разностороннее знание о явлении. Приведем пример. В 1923 г. инструктор райкома так докладывал о технических сложностях подобных акций: странник, заметив незнакомцев, просто убегает в тайгу, и «взять его невозможно, так что он категорически заявляет, что я не повинуюсь и никуда не пойду, мне Бог велел бороться духовно и страдать, а отделение от центра будет 800 верст в тайге, а нас двое взять невозможно»

В 30?40-е гг. речи о переписи уже не возникало. Отряды НКВД либо расстреливали странников на месте, либо насильно выводили их из тайги и выясняли необходимое на допросах, о чем свидетельствуют единичные дела, сохранившиеся в архивах ФСБ.

Полевые археографические обследования старообрядческих поселений, начавшиеся во второй половине ХХ в., застали в подавляющей массе разрозненные и небольшие группы бегунов, число которых уменьшалось. Это отразило состояние исследований позднего странничества - работ крайне мало и посвящены они отдельным общинам. Вряд ли положение изменится в ближайшем будущем: преклонный возраст странников и объективные изменения системы жизнеобеспечения в широком смысле - приводят к физическому исчезновению их традиционной культуры во многих регионах страны.

Это одна из причин, почему позднее странничество изучено фрагментарно. Другие - порождены спецификой советской науки. В качестве объекта исследования бегунство имело «право на существование» только в трех ипостасях - как пример крестьянского антимонархического протеста, как хранитель (буквальный и символический) традиций древнерусской книжности и как сообщество, законсервировавшее в своем укладе этнографические особенности «народного православия» и доиндустриального хозяйства. Все остальные аспекты этой специфической конфессиональной культуры автоматически попадали в разряд «религиозных пережитков», требующих искоренения. В итоге, своеобразное «разделение труда» между специалистами-гуманитариями создавало все условия для упрочения лишь позитивистского подхода с самостоятельным изучением экономического, политического и культурного планов жизни общества и наложило отпечаток на деятельность археографических экспедиций.

Археографический поиск доставил в руки исследователей оригинальные литературные памятники, но в большинстве случаев они, уже утратив связь со средой бытования, объективно ограничивают анализ оппозиции старое/новое ее «высокими формами». Здесь есть и была своя логика - именно конфессиональный текст (переписанный, прокомментированный или созданный старовером-идеологом) содержит базовые, ценностные характеристики представляемого им сообщества, но вырванный из естественной среды он оказывается малопригодным для ответа на вопросы - в какой степени он был известен единоверцам-современникам, служил ли реальным ориентиром в повседневной практике общины, в течение какого времени и в силу каких причин это имело место и т.д. В результате, целостной картины не получалось.

Вследствие указанных обстоятельств теоретико-методического и источниковедческого характера интерес, возникший уже на волне новых подходов к культуре странничества, обнаружил противоречивую ситуацию. Современные технологии восстановили связь между православными символами и поведенческими стратегиями странничества, но, оставив без внимания идеологию и историческую эволюцию бегунства, ими репродуцируется упрощенный образ согласия с более чем двухсотлетней историей, собственной литературной традицией и моделью мироустройства.

Таким образом, сегодняшний объем научного знания о странниках может быть описан не только в виде суммы установленных фактов происхождения согласия, развития его вероучения, локализации и т.д., но и через предметное поле разных подходов к объяснению эсхатологии и жизненного стиля староверия. Культурологический ракурс установил духовно-символические основания мировоззрения бегунов, религиозный - выявил методы осмысления ими окружающей действительности, а в политическом аспекте максимально явными стали социальные результаты первого и второго, их форма и историческая динамика.

Несомненно, достигнутый в рамках разных подходов совокупный результат сегодня может быть использован при выявлении условий сохранения и воспроизводства страннической (и старообрядческой, в целом) скитской традиции, но лишь при соблюдении баланса между обобщенным исследованием явлений, институтов и корпораций и доказанным Н.Н. Покровским положением о неэффективности изучения староверия «как единого и нерасчлененного понятия».

Задача нахождения приемлемого ракурса для сопоставления историко-социальных объектов разного уровня и степени сложности крайне остро стоит при изучении страннических общин Сибири, «присутствующих» на страницах дореволюционных и современных исследований в двух параллельных плоскостях - как безликая компонента макропроцессов вольнонародной колонизации и побегов податного населения или как упоминание о конкретных людях, живших или живущих на конкретной территории. Еще более очевидна пропасть между разными уровнями анализа при выяснении обстоятельств возникновения конфессиональной мотивации бегунов: презентация ее как побочного продукта буржуазной модернизации не раскрывает, почему люди - внешне благополучные, оседлые и с достатком - пополняют их сообщества по сей день.

На современном этапе исторической науки условиями преодоления в равной мере как методологического эклектизма, так и абсолютизации поиска исторического факта признается построение объясняющей модели, в которой выводы макро- и микроанализа взаимно эксплицированы. Для того, чтобы некоторый набор переменных мог быть использован для объяснения класса регулярностей и наоборот, необходимо совмещение внешнего и внутреннего ракурса исследования. Только в тогда история локальных общин странников в таежных районах страны, существующих в течение длительного времени и создавших собственную литературную и идеологическую традицию, представляет собой необходимый материал для выявления, анализа и в дальнейшем сопоставления факторов, которые позволяют конфессиональным изолятам адаптироваться к современной им действительности и транслировать основные черты жизненного уклада и менталитета.

Методология и исследовательские модели и подходы.

Настоящий ? постклассический ? этап развития научного знания предлагает для выявления «механизма жизни» некоторого социокультурного образования использовать системный подход. Понимание системы как открытой, невсецелонадежной и саморегулируемой предполагает:

· описание строения системы.

В каждый момент своей истории внутренняя жизнь конфессии-изолята может быть представлена через: 1) «культурный текст» - совокупность идеологем и мифологем, определяющих отношение религиозного сообщества к внешнему миру и устанавливающих способы достижения равновесия между сакральным и профанным; 2) воспроизведение «культурного текста» - индивидуальные и коллективные мотивы, интересы и переживания, служащие непосредственным импульсом для действий и предопределяющие конкретные формы соотнесения этих действий с конфессиональными ценностями; 3) социальная оболочка «культурного текста» - организационные, коммуникативные и дискурсивные практики, обусловливающие трансляцию и эволюцию конфессиональных идей, норм поведения, стратегий реагирования на импульсы извне. Установление устойчивых и регулярных пространственно-временных связей между названными уровнями составляет основу системного анализа конфессиональной общности и позволяет учесть не только очевидные формы деятельности, но и верования и убеждения, не всегда поддающиеся прямому наблюдению.

· выявление резерва самоизменяемости системы в контексте макросоциальных процессов.

Для решения поставленной задачи разработаны две исследовательские модели - модель конфессиональной миграции и адаптационного реагирования.

Модель конфессиональной миграции строится на выявлении взаимосвязи между социальными обстоятельствами поиска «праведной земли» и символическим оформлением разных этапов пространственного перемещения - «исхода-дороги-обретения места». Она позволила анализировать миграции староверов комплексно - как явление социально-экономического, политического, культурного и психологического характера и, тем самым, рассматривать старообрядческую колонизацию Сибири как конструирование социокультурной среды на новом месте в соответствии с религиозными ценностями и идеалами. Предлагаемый подход строится, во-первых, на включении легенд о «далеких, святых и праведных землях» и религиозных идеалов староверия в сферу повседневного индивидуального и коллективного опыта переселенцев, во-вторых, с учетом отличительных черт страннической миграции: она есть не только реальное движение в пространстве, но и символическое ? по социальной шкале конфессии.

Модель адаптационного реагирования использована для исследования, во-первых, взаимоотношений конфессиональных мигрантов со сложившимися на территории переселения властными институтами и местной социокультурной средой; во-вторых, для системного изучения форм жизнеобеспечения, эволюции системы ценностей и социальных структур конфессиональной группы. Это позволило изучать адаптационный процесс как единый комплекс без искусственного деления на политический, экономический, религиозный и пр. уровни. С помощью данной исследовательской модели в диссертационном исследовании раскрыты: а) направленность и характер изменений конфессиональной системы в ходе модернизационных процессов; б) механизм, на основе которого кириллический (сакральный) текст становится организатором жизни таежного монастыря.

· определение параметров сравнения конфессиональных систем, их адаптационного потенциала.

Параметрами сравнения скитских сообществ странников и белокриницких избраны их: 1) идейно-конфессиональный потенциал («культурные тексты»); 2) организационный потенциал (здесь: ритуальная и хозяйственная деятельность, их корреляции с доктринальными идеями и культурными символами, логика отбора поведенческих стратегий, причины и характер бытовой регламентации); 3) коммуникативный потенциал (внутригрупповые отношения и взаимодействия, которые определяются вероучением и формируются в результате объективных условий существования коллектива).

Совокупность и комбинация указанных характеристик в определенный момент времени - событий и структур дает основание для анализа причин и следствиях происходящих в старообрядческих общинах изменениях и, в конечном счете, об их адаптационных способностях в условиях макросоциальной модернизации.

Источники и методы исследования. Критерием для классификации источников служит их видовая принадлежность.

Законодательные материалы. В группу вошли светские и церковные, центральные и местные постановления второй половины XIX - начала ХХI в. по отношению к староверию вообще и странничеству в частности. Они позволяют определить правовое поле, в котором существовали и существуют нелегальные скитские сообщества и оценить степень административного давления на протяжении рассматриваемого исторического периода.

Статистические и картографические материалы дают возможность уточнить региональные особенности мест выхода странников-мигрантов, динамику старообрядческих конфессиональных миграций в Сибирь; природно-географические особенности томско-чулымской тайги и численность жителей таежных монастырей.

Делопроизводственные и судебно-следственные материалы в архивных фондах РГАДА (ф. 1431- Дела местных судебных учреждений о старообрядцах и сектантах); ГАТО (ф.3 - Томское губернское правление, ф.30 - Томский окружной стряпчий, ф.170 - Томская духовная консистория, р1786 - фонд уполномоченного по делам религии при Томском облисполкоме), ТЦНИ ТО (ф.6 - Нарымский уком ВКП(б), ф.358 - Томский РК ВКП(б)); содержат документы судебно-следственных процессов над жителями томско-чулымских скитов, переписку властных структур по поводу открытых нелегальных поселений. Наибольший интерес для понимания особенностей страннической миграции представляет собой выявленная группа уголовных дел, на материалах которых удалось доказать не только существование связей между общинами Поволжья и Томской губернии, но и установить особенности формирования конфессиональной миграционной установки.

Особо следует выделить собственно «старообрядческие фонды», сформированные путем изъятия государственными органами «архивов» общин - ОР РГБ (ф.246 - архив Рогожского кладбища); ОРКП НБ ТГУ (ф.24 - архив общины староверов-странников Бакчарского района Томской области). Находящиеся в их составе документы очерчивают хозяйственные возможности скитников в 1870-1930 гг., социальные позиции патронов таежных монастырей и круг единоверцев Европейской России, Урала и Сибири, с которыми томско-чулымские насельники поддерживали контакты.

Материалы периодической печати. Газетной публицистикой официального, церковного и либерального характера второй половины XIX - начала ХХ в. отражены активные дифференцирующие процессы в среде сибирских староверов, что позволяет соотнести направления миграций с местами расселения тех или иных согласий, выявить наиболее авторитетные старообрядческие центры. Наиболее информативными с этой точки зрения являются отчеты томских миссионеров, опубликованные в «Томских епархиальных ведомостях» за 1883-1816 гг., содержащие, помимо прочего, уникальные сведения об эсхатологических представлениях, особенностях хозяйственного уклада и социальной организации томско-чулымских староверов.

Материалы научных полевых исследований. Археографическая экспедиция ТГУ начала работу в томско-чулымских поселения в 1985 г., с 1987 г. по настоящее время руководителем группы является автор диссертационной работы. Для интервьюирования жителей таежных поселений был разработан опросник, с помощью которого собиралась информация о людях, событиях прошлого и настоящего, эсхатологических представлениях и социокультурных реалиях скитской действительности. Сформированная в результате бесед и наблюдений группа материалов (полевые дневники, аудио-, видео- и фотоисточники) дает возможность сравнивать степень модификации томско-чулымских общин с прочими старообрядческими сообществами региона и адекватно оценить их способность на современном этапе к сохранению социокультурной традиции.

Литературные источники. Эта группа составлена из тематически разных источников исторической информации. В нее вошли историко-литературные памятники христианской традиции, отражающие смысл конфессиональной топонимики и эсхатологической православной символики, и эпистолярные тексты, раскрывающие разные аспекты миграционного движения в Сибирь податного населения.

Однако главную информационную ценность для реализации поставленной цели имеют опубликованные сочинения староверов страннического и белокриницкого согласий и книжные собрания страннических общин Верхокамья, Поморья и Сибири. В диссертационном исследовании задействованы как хранящиеся в фондах государственных учреждений (НБ МГУ, ГПНТБ СО РАН, ИИ СО РАН, КИАМЗ, НБ ТГУ), так и остающиеся в томско-чулымских скитах (Приложения I, II).

Именно последняя группа источников, вводимая в научный оборот, объясняет логику отбора актуальных адаптационных стратегий. Представленные в томско-чулымских общинных собраниях эсхатологические, нравоучительные, богослужебные и уставные сочинения в совокупности составляют «культурный текст», лежащий в основании этой конфессиональной системы и формирующий мировоззрение скитников, их знания об окружающей действительности. Создаваемые на его основе толкования позволяют с высокой степенью надежности реконструировать границы девиации и нормы, тем самым определять степень изменяемости конфессиональной системы в инокультурной среде.

Поставленная в настоящем исследовании цель и многоуровневый состав источниковой базы обусловили использование междисциплинарных методов сбора и обработки материалов. Поскольку эффективность подхода (или комплекса подходов) определяется точным определением сфер, в которых их применение может быть признано корректным, то требуется различение типов обрабатываемой информации: 1) фактическая, отражающая реальные обстоятельства событий; 2) скрытая, контекстная.

Работа с информацией 1-го типа велась в рамках рационалистической позитивистской парадигмы, настаивающей на обязательной проверке и сопоставлении информации показаниями других (независимых от изучаемого объекта) исторических источников. Основой такой верификации по праву считается сравнение информации разных источников, описывающих одно явление или типологически сходные события. Соответственно, методами работы в данном случае стали - микроисторический, биографический и компаративистский анализ.

К числу нетрадиционных для исторического исследования подходов, используемых в работе, относятся методы, разработанные в рамках теории референтных групп и социологии повседневности. Они привлекались при изучении социальной среды, в которой непосредственно происходит воспроизводство культурной традиции, мотивации неофитов и при установлении черт повседневного восприятия окружающей действительности.

При работе с информацией 2-го типа (контекстной) были задействованы герменевтический и социально-археографический анализ. Герменевтический метод использовался: 1) при изучении сборников выписок, чьи составители не указывают причины и цели работы; 2) при рассмотрении тех читательских маргиналий и помет, «происхождение» которых может быть отнесено к первому этапу поиска адаптивной стратегии, а содержание - к «поступкам» конструктивной, деструктивной или иллюзорной направленности.

Социально-археографический анализ в настоящее время находится в стадии становления. Его институализация дополнит исследовательские программы по сбору сведений о памятниках древней письменности и среде их бытования выяснением функций, которые выполняет конфессиональный текст и книжное собрание в целом в передаче социокультурной традиции. Созданная в настоящее время инструментальная модель, на наш взгляд, обладает способностью к раскрытию внутренней связи «человек-книга-социум» и объясняет механизм «включения» конфессионального текста (идеологического императива) в повседневную жизнь скитского коллектива. В диссертации разработанная модель апробируется и уточняется.

Научная новизна исследования определяется, во-первых, объектом исследования - странничество является одним из малоизученных старообрядческих течений; посвященные ему работы немногочисленны и, как правило, ограничены периодом XVIII-XIX вв.

Во-вторых, используемая методология системного анализа позволяет изучать закрытую конфессиональную группу на разных этапах ее жизни (стадии генезиса, развития и возможного исчезновения) и, значит, выявить группы факторов и механизмов ее самосохранения и воспроизводства в исторической перспективе.

В-третьих, диссертационным исследованием вводятся в научный оборот ранее не известные памятники кириллической книжности конца XV-XX в. и апробируется опыт презентации старообрядческого книжного собрания как единого комплекса историко-культурной информации, отражающего особенности социальной среды ее создания, хранения и бытования.

На защиту выносятся следующие основные положения, в которых нашла отражение научная новизна диссертационного исследования:

1. Конфессиональная миграция представляет собой особый вариант колонизации, ее природу необходимо изучать не только с точки зрения социально-политических, экономических и/или идеологических факторов «выталкивания» и факторов-«стимуляторов», но и с учетом специфики ее пространственных перемещений и обстоятельств формирования социокультурной среды на новом месте. Только на этой основе возможно продолжение исследования географических утопий в русской крестьянской культуре XIX-XX вв. и их роли в освоении Сибири.

2. Эсхатологические доктрины староверия при исследовании конфессиональных миграций необходимо рассматривать в ракурсе не онтологических характеристик, а гносеологических возможностей - не когда и почему они возникли, а кто мог стать их потенциальным адресатом и какими средствами достигалось желаемое воздействие на аудиторию.

3. Конструктивная адаптация конфессиональных мигрантов к новым условиям существования не исчерпывается формированием системы жизнеобеспечения, главным показателем ее успешности является реализация сотериологических целей и ценностей. Поэтому лишь сохранение или утрата способности воплощать конфессиональный символ в социальные практики (хозяйственные, организационные, коммуникативные) могут считаться ключевыми показателями при оценке устойчивости скитского мира перед факторами средового воздействия.

4. Ведущим при оценке адаптационного потенциала скитского коллектива в условиях макросоциальной модернизации является не только сохранность книжных собраний и технологий работы с кириллическим текстом, но и принятый им тип социальной сплоченности.

5. В обстановке начавшихся активных модернизационных процессов не утратить способность к самостоятельному восстановлению социокультурных деформаций таежному скитскому сообществу позволяет: а) обоснованная вероучением идея исторического регресса, нацеливающая коллектив на поиск и периодическое обновление адаптационных стратегий; б) доминирование в системе ценностей отношения «личность - спасение веры», обеспечивающей устойчивую индивидуальную мотивацию потенциальных неофитов; в) наличие в эсхатологической доктрине положений, позволяющих совмещать идеи изоляционизма с хозяйственной активностью; г) наделение функциями трансляции конфессиональных смыслов в равной степени ритуала и конфессионального творчества, дающее возможность противостоять кардинальным изменениям в сфере бытия и сознания и находить альтернативы в ситуации вынужденного отказа от необходимых для полноценного существования таинств и обрядов.

Научно-практическая значимость диссертации, во-первых, состоит в опыте применения междисциплинарных технологий. Обоснование их аналитических возможностей и практическое использование создает условия для дополнения позитивистского подхода к изучению староверия новыми методами проведения исторического исследования.

Во-вторых, использование методов компаративистики выявило неизвестные прежде интегрирующие и дифференцирующие процессы в среде сибирских староверов второй половины XIX - начала XXI в., анализ которых в дальнейшем дает возможность накопить необходимый материал для построения методологии исследования оппозиционных религиозных движений нового и новейшего времени. Потребность в этом определяется девальвацией парадигмы «протеста», в свое время вскрывшей важный пласт конкретной социальной реальности, но не способной убедительно объяснить механизмы культурного наследования протестного поведения.