Мужские сообщества донских казаков как социокультурный феномен XVI – первой трети XIX века

Второй параграф - «Формирование группы донских казаков. Фактор фронтира» - посвящен выявлению условий формирования казачьих сообществ на Дону. Оно формировалось на основе мужских групп в пограничной (маргинальной и экстремальной) области. Уходящие в Поле принадлежали к разным этническим, конфессиональным и социальным группам. Для того чтобы выжить в экстремальных условиях фронтира (зоны между двумя границами, территории постоянных войн), они должны были выработать такой алгоритм действия, который бы обеспечил превращение шайки изгоев-разбойников в боевые организации с налаженной системой жизнеобеспечения и системой ценностей. Исходя из этого, в диссертации значительное внимание уделяется ареалу расселения, формирования и бытования казаков - одно только название которой - Дикое поле - говорит о многом.

Дикое поле исторически служило буферной зоной между степью и лесом, кочевниками и славянами, христианством и исламом. В этих чрезвычайных условиях могли выжить лишь определенные категории населения, обладавшие своеобразными культурными стереотипами. Здесь оседали молодые сильные мужчины, которые сознательно уходили за пределы формирующихся в метрополиях этно-политических структур, пытаясь возродить на новом месте такие социальные формы, в которых этничность на первых порах игнорировалась. В Диком поле создавалась самобытная мужская и «пограничная» культурная модель, впрочем, достаточно скоро оказавшаяся в этническом и социальном поле Руси (как за счет утверждения монополии силы за Московским государством, так и по мере все возрастающего потока беглецов именно из российских земель).

Необходимость учета такого фактора в сложении культуры донского казачества, как расположение между двумя границами, уже отмечалась отдельными исследователями. Любая граница может трактоваться как барьер, разделяющий народы и культуры, но может восприниматься и в качестве контактной зоны - фронтира. Нередко перед людьми, оказавшимися на территориях, находящихся вне юрисдикции покинутых ими обществ, встает проблема выбора: что сохранить из предшествующего социального опыта, а что искоренить и забыть. Фронтиры оказываются своего рода «инкубаторами» для новых сообществ из-за отсутствия возможности (или желания) точно воспроизводить все формы социальной жизни метрополии. Применительно к донским казакам можно говорить о том, что они сознательно уходили на территорию «социального и культурного вакуума», надеясь, что там смогут приступить к созданию такой социокультурной модели, которая коренным образом отличалась бы от модели метрополии.

Однако, прежде чем перейти к рассмотрению процесса формирования этой модели в условиях неопределенности, автор обращается к историческим свидетельствам о том, как происходило заселение Дикого поля уходящими в казаки.

В параграфе дается анализ тех масштабных исследований по истории заселения Дона, которые представлены в трудах отечественных историков; выясняется роль славянских и тюркских этнических компонентов в формировании ранних казачьих сообществ; социальная и конфессиональная принадлежность уходящих в казаки. Автор выделяет основные этапы формирования казачьих сообществ на Дону и прослеживает воздействие на них Московского государства, стремящегося сначала использовать вольницу в своих целях, а затем и взять ее под контроль. Этот процесс окончательно закончился в первой трети XIX в.

В третьем параграфе - «Особенности освоения пространства Дикого поля» - дается характеристика способов превращения Дикого поля в культурное пространство, исследуется специфика поселений, жилищ и источников существования казаков. Говоря о заселении Дона, автор приходит к выводу, что здесь был распространен эксцентрический тип расселения. Осваивая в конце XV - начале XVI в. донские земли, казаки, минуя всю середину подконтрольной им территории, устраивают свой «центр» на самом краю, на границе с Турцией. За этим стоит психологическая специфика: люди фронтира устремлены навстречу неизведанному. Такова логика эксцентрического типа расселения, такова вообще стратегия мужского поведения - выходить за рамки обжитого, осваивать новые земли, создавать новые структуры. Отсюда сформировавшиеся у казаков открытость для культурных контактов, двуязычие, культурные взаимовлияния. В итоге создавалась новая семиосфера, в которую полярные стороны пограничья включались как равноправные.

В диссертации исследуется специфика ранних казачьих поселений и жилищ. Их эволюция дает прекрасную возможность проследить, как воплощались итоги постоянно идущего в районе пограничья процесса культурной диффузии и рождения новых культурных форм. Внутреннее пространство казачьих поселений создавалось в соответствии с определенными принципами социальной организации: они манифестировали и закрепляли изначальное социальное равенство казачьих сообществ. Облик поселений определялся военизированным укладом жизни казаков.

На основе письменных, этнографических и археологических источников реконструируются традиционные жилые постройки, характерные для ранних казачьих сообществ. Традиции строительства рождались в условиях постоянных межэтнических контактов, что находило выражение в возрождении весьма архаичных принципов организации внутреннего пространства жилищ (концентрический/куренной тип с печью в центре), в распространении поземной системы отопления, восходящей своими корнями к древним монгольским канам. По мере освоения “диких” земель и перехода к мирной оседлой жизни казачьи жилища, также как и поселения, существенно изменялись. Традиции военизированного быта и память о периоде вольных братств сохранятся и будут проявляться в планировке жилищ («круглый дом»), в интерьерах (оружие на стенах), в архитектурных деталях (большие крытые крыльца-рундуки и галереи, предназначенные для сборов-бесед) и пр.

На новой территории утверждались принципы не просто отличные, а часто противоположные тем, что остались в метрополии. Противопоставленность казачьих традиций принципам статусной территории отчетливо прослеживается и в способах, и в источниках существования. Историки, исследовавшие казачество эпохи средневековья, нередко выносили такие источники существования Войска, как царское жалованье и военная добыча за рамки понятия «хозяйственная деятельность», подразумевая под последней лишь скотоводство, рыболовство, торговлю и земледелие. Между тем, большая роль непроизводящих способов жизнеобеспечения напрямую связана с пограничными (фронтирными, маргинальными) условиями существования казаков. В этом проявляется одна из линий их общего противостояния метрополии. Освоение природной среды шло по двум основным направлениям. Во-первых, это хозяйственная деятельность (охота, рыболовство, скотоводство); во вторых, - военная (военная добыча, дань, царское жалование). Вся производственная сфера деятельности казачьих общин строго регламентировалась. Система первичного производства ранних казачьих сообществ сознательно закреплялась нормами обычного права, согласно которым долгое время сохранялся запрет на занятие земледелием.

В конце I главы делается вывод, что своеобразие складывающейся в Диком поле культурной модели определялась особенностями фронтирой зоны. Межэтнические контакты, природно-географическая среда, противопоставленность ранних казачьих сообществ статусной территории - все это проявлялось в особенностях системы жизнеобеспечения и способов первичного производства.

Во второй главе - «Социокультурная динамика организации и развития мужских военизированных казачьих сообществ» - выявляются основные принципы организации ранних казачьих сообществ, специфика потестарной системы, исследуется система норм и ценностей, а также знаковая система, используемая сообществами для кодирования и трансляции этих ценностей. Все эти элементы социокультурной организации казачьих сообществ анализируются в их историческом развертывании, с учетом идущих на Дону социокультурных трансформаций.

В первом параграфе - «Принципы формирования и организации мужских казачьих сообществ» - выявляются источники пополнения казачьих сообществ, определяются структурные единицы сообществ и основные принципы их организации. Донское войско и в XVIII в. оставалось пестрым в этническом и социальном отношениях. Представители служилого сословия продолжали играть в нем важную роль, но в после «смутного времени» все более заметной становится роль выходцев из низов русского общества. Пополнение рядов казачества нередко осуществлялось за счет тех, кто уже имел на Дону родственников или земляков. Вступали в казачьи сообщества торговцы и те, кто приезжал в регион на сезонные промыслы. Иногда сами донские атаманы и казаки подговаривали жителей окраинных сел и городов уходить на Дон. Обеспечивали донцы и безопасность перехода для беглых из Руси на опасных участках, где им могла грозить встреча с крымцами, азовцами и ногаями.

Сыскные дела первой трети XVII в. о «самовольных» поездках торговых людей из южно-русских городов свидетельствуют о наличии тесной связи между обитателями Дикого поля и жителями русской окраины (Курска, Белгорода, Воронежа, Ельца и др.). Уход в Поле не означал полного разрыва с метрополией. Казаки поддерживали тесные связи с оставшимися на Руси родственниками, пересылали им часть военной добычи, сами ездили в гости.

По письменным источникам известны такие категории жителей Дикого Поля, как оземейные, тумы, зажилые бурлаки; они разделяли с казаками многие трудности существования в Диком поле, но казаками не считались, не имели равных с ними прав. В этом разделе работы дается характеристика каждой из перечисленных групп. При безусловном наличии этноконфессиональных и имущественных различий все-таки главное, что разделяло их - это наличие прав и привилегий по отношению к Войску, иными словами - разная степень включенности в воинское сообщество.

Процедура приема (включения) в Войско демонстрирует близость к переходно-посвятительным ритуалам, характерным для традиционных культур («напой», испытания, перемена имени и пр.). Вступая в донское казачье сообщество, неофит получал гарантию невыдачи официальным властям и защиты со стороны всего Войска. Вместе с тем, на него возлагались обязанности строжайшего подчинения войсковым порядкам, запрет на самовольный уход из Войска (он воспринимался как измена), а для раннего периода - соблюдение безбрачия и другие обязанности и повинности.

Характерной чертой внутреннего устройства ранних казачьих сообществ был периферийный статус института семьи. Основной структурной единицей сообществ были так называемые «односумства», являвшиеся коллективным распорядителями общего имущества. Их символом была общая сума или котел, в котором варилась «общая каша». В свою очередь, сума или котел выступали в качестве символа коллективной доли казачьего сообщества.

Роль женщин на Дону в ранний период казачьей истории была весьма ограничена: они не обладали никакими правами (в том числе и теми, какими пользовались «статусные» женщины метрополии). Своеобразие семейно-брачных отношений будет сохраняться на Дону и после окончательного утверждения (к XVIII в.) института патриархальной семьи. Отчасти эта традиция сохраняется и в современных казачьих поселениях.

Роль горизонтальных связей в ранних казачьих сообществах наглядно проявляется в обычае побратимства, общего имущества и совместного проживания в общей избе. С идеей коллективной доли напрямую связаны и столь характерные для казачьих сообществ братские пиры (братчины, медоварения). Братский пир устраивался всякий раз, когда происходило нарушение (реальное или символическое) целостности общины и требовался передел общинной доли (выход казаков на службу и их возвращение, женитьба, выборы атамана, раздел сенокосных угодий и пр.). Каждая братчина символизировала воспроизведение коллективной доли и новое ее перераспределение.

Особенности социального устройства ранних казачьих сообществ отразились и в развитии религиозных представлений. Не только социальные, но и религиозные институты, создаваемые казаками, выстраивались параллельно (но отнюдь не иерархично) по отношению к институтам метрополии. Войско пристально следило за тем, чтобы не допустить чрезмерного вмешательства метрополии в религиозную жизнь своих общин.

Религиозность донского казачества была напрямую связана с его воинской организацией. Для ранних казачьих сообществ была характерна веротерпимость. Ранние казачьи сообщества оперировали детально разработанной, сложной обрядностью, связанной в первую очередь с воинской традицией. Более того, воинская обрядность оставалась довлеющей и в более позднее время (XVIII-XIX вв.), когда на Дону уже упрочилось православие, а в жизни общины существенную роль стали играть аграрные ритуалы. Мужские конно-спортивные игры, кулачные бои, поминальные тризны-братчины, "ссыпки", мужские обходы домов станут обязательной составной частью практически всех крупных праздников календарного цикла (Святок, Масленицы, Пасхи, Троицы).

На обрядах жизненного цикла также отразилось доминирование воинских ритуалов. Их специфика заключалась в той роли, которую отводила община социализации юношей-казаков. Важнейшую роль среди ритуалов жизненного цикла играли, например, обряд посажения на коня, посвящения мальчика в казаки, проводы казаков на службу. И молодые неженатые, и семейные казаки выступали в праздниках как главная организующая сила.

Применительно к обрядности поздней донской общины можно сказать, что собственно воинские традиции оказались здесь столь плотно вплетенными в общую канву праздников, что выделить их в качестве самостоятельного элемента не всегда удается. Очевидно, в этом заключается одна из характерных черт поздней донской обрядности в целом. При этом роль православных праздников на Дону в XIX в. будет чрезвычайно велика, а станичные и хуторские церкви будут взяты под опеку служилых казаков.

В целом можно заключить, что религиозность донских казаков за период XVII - XIX вв. претерпела значительные трансформации: воинская обрядность тесно переплелась с аграрной, а на смену веротерпимости раннего периода пришел религиозный консерватизм.

Диссертант показывает ту большую роль в организации ранних казачьих сообществ, которую играли символы и атрибуты групповой принадлежности. Знамена, жезлы, печати были призваны функционировать как в сфере межгрупповых отношений (маркировать свою территорию, выступать в качестве знака охраны и предостережения), так и внутри группы (поддерживать внутригрупповую солидарность). В этой части работы исследуется также используемый казаками вербальный код, примером которого может служить условный или тайный язык (ясак), фрагментарно реконструируемый на основе письменных и фольклорных источников.

Основой организации ранних казачьих сообществ была не социальная, а возрастная стратификация. Представляет интерес авторская реконструкция системы возрастных групп в казачьих сообществах второй половины XVII - начала XIX в. Категория «возраст» имела важнейшее значение в структурировании традиционных социальных моделей, проявляясь как на индивидуальном, так и на групповом уровнях. При этом по-настоящему значимым признавался не реальный, биологический, а социальный возраст, который определялся прохождением индивидом и его группой обрядов специальных посвящений.

Анализ письменных источников показал, что донские казачьи сообщества делились на три возрастные группы, вполне соотносимые с возрастными группами древних мужских сообществ, различающихся как по функциям, так и по уровню ответственности. Выделялись группы малолетков/выростков, служивых казаков и стариков с четким соблюдением границ между ними и детально разработанной системой переходно-посвятительных ритуалов. Такая система отнюдь не предполагала всеобщего равенства: каждая из возрастных групп имела четко фиксированные обязанности, права и привилегии. Изменение статуса было возможно только в рамках специального ритуала.

В диссертации рассматриваются основные права и обязанности отдельных возрастных групп в рамках мужских казачьих сообществ. Большое значение сообщества придавали социализации юношей, направленной, в основном, на их подготовку к военной службе. В структуре поздней (поземельной) казачьей общины "малолетки" также играли важную роль. Они выступали организаторами молодежных игрищ и забав в системе общинной календарной обрядности. Однако и в это время важнейшим отличием казачьих молодежных групп была целенаправленная подготовка к предстоящей воинской службе.

Автор обращает внимание на широкий круг обязанностей возрастной группы стариков. Старики имели в казачьих сообществах высокий статус, что разительно отличало их от положения стариков в крестьянских общинах. На примере донских казачьих сообществ удалось выявить наличие ритуала перехода казака в группу стариков, осуществляемого по типу переходно-посвятительных обряда.

В третьем параграфе - «Потестарная структура мужских казачьих сообществ» - исследуется проблема формирования и функционирования управленческих структур в условиях Дикого поля, характеризуются их основные элементы: казачий круг, исполнительная власть, судебно-правовая система.

Анализ текстов, содержащих трактовку понятия "казакования", показал, что "казачьи земли" определяются в них как зона «казачьего присуда», а "казакование" как право избирать должностных лиц и чинить расправу согласно казачьему обычаю. Это позволило диссертанту вычленить некий каркас, служащий основанием для формирующихся в Диком поле казачьих сообществ. Очевидно, что сами казаки признавали структурообразующими такие понятия, как «своя власть», «свой суд», право избирать тех, кто будет тебя ограничивать и наказывать в случае несоответствия казачьей «обыкности».

Значимость этих категорий возрастала именно в условиях Дикого поля, как района фронтира, характерными чертами которого было отсутствие регулирующих норм. В этих условиях заново формировались важнейшие принципы социальной жизни, определялись понятия «своей власти», «своего суда» (праведного, справедливого), правильного поведения (нормы) и неправильного (антинормы). Наконец, в этих условиях вырабатывалось определенное соотношение между горизонтальными социальными связями и властной вертикалью, между отдельной личностью и коллективом.

Значительное внимание уделяется в данном параграфе характеристике главного органа казачьего самоуправления - круга, который являлся воплощением идеи коллективизма и главным символом казачьей вольницы. На кругу решались все важнейшие вопросы жизни казачьих сообществ, избирались должностные лица: атаман, есаулы и дъяк. Они представляли уникальную систему исполнительной власти.

Анализ исторических и этнографических источников, относящихся к теме атаманской власти и выборов атамана, показал, что обряд выборов полностью вписывается в схему так называемых «переходных» ритуалов, суть которых сводится к осуществлению «перехода» из «этого света» в пределы «того» (в зону смерти, сакрального), где неофит получает некие сакральные ценности (знания, способности и пр.), а в реальной жизни приобретает новый статус. Весьма примечательна процедура двух- или троекратного отречения претендента от предлагаемой ему власти, которая выполняла функцию присяги легитимному правителю. Так налаживались взаимоотношения обменного типа, предполагающие определенные обязательства и со стороны отказавшихся, и со стороны правителя. При таком типе взаимоотношений символически и реально воспроизводилась ситуация, когда атаманская власть естественным образом произрастает из связей горизонтальных, основываясь на них.

Частота и легкость сменяемости атаманов в совокупности с некоторыми фольклорными и этнографическими свидетельствами позволили выявить некоторые специфические черты управленческих структур ранних казачьих сообществ. Так, фольклорные тексты и обрядовая практика донских казаков большое значение придают атаманской шапке. Она является одним из символов атаманской власти, но в то же время - символом общинной доли, ее вместилищем. Казачьи атаманы в ранний период истории выступали в качестве символических и временных хранителей общинной доли. Первостепенную ценность представляла эта доля (ее целостность, сохранность), а не личность атамана, который легко мог быть заменен другим таким же "хранителем". Эти представления плохо согласуются с ядерной структурой, предполагающей определяющую и довлеющую роль лидера, о наличии которой у казаков писали некоторые исследователи (Т.Б. Щепанская). Скорее, можно говорить о «тотальной власти» сообщества, не допускавшего концентрации слишком большой «силы» в руках отдельных личностей.

Со временем атаманская власть все более усиливалась, но на протяжении веков на Дону сохранялась такая система, при которой она основывалась на связях горизонтальных, как бы произрастала из них, а сообщество и в более позднее время имело рычаги воздействия на исполнительную власть. В то же время многие источники свидетельствуют о действительно единоличной, почти неограниченной власти казачьего атамана в условиях военного похода. Единоначалие атамана проявлялось лишь в экстремальных условиях военного похода; в мирной же жизни он оказывался в узах тесных братских связей, выстраиваемых по горизонтали и обеспечивающих постоянный контроль со стороны всего коллектива

Дальнейшие изменения потестарной структуры и активное выстраивание вертикали власти будет связано с деятельности российского правительства. Речь идет о формировании привилегированной группы донских старшин, ограничении полномочий круга, назначаемости российскими властями высших казачьих чинов и других мерах, осуществленных правительством с сер. XVII до первой трети XIX в. Правда российское государство не смогло бы так легко подмять вольницу с ее прочными традициями, если бы для этого не сложились соответствующие внутренние условия. К ним автор диссертации относит усложнение социальной структуры донского казачьего сообщества, приобретение статуса привилегированного сословия, вынужденного сочетать военную службу с земледельческим трудом, имущественную дифференциацию населения Дона при сохранении общинных устоев и коллективистской морали.

Значительное место в диссертации занимает анализ правовой культуры мужских сообществ донских казаков. Автор подчеркивает, что основу правовой системы составляли нормы как обычного, так и писаного права (последние в форме войсковых указов и приговоров). Роль первых была приоритетной в ранний период казачьей истории и сохраняла свое значение впоследствии. В целом войсковое право донских казаков характеризуется как весьма архаичное.

Обычно-правовая система ранних казачьих сообществ включала в себя такие виды наказаний как связывание, битье, «сажание в воду». Некоторые виды наказаний одновременно сопровождались лишением осужденного имущества («грабеж») и вкушением спиртных напитков («напой»). Исходя из известных представлений казаков о братстве как о некой родственной целостности, распространение бескровных видов казни у казаков в ранний период истории объясняется диссертантом распространенными представлениями казаков о крови отдельного воина как о части коллективной жизненной силы. Сообщество, требуя отмщения пролитой крови собрата чужаком, всячески оберегало свою собственную жизненную силу, не допуская пролития крови внутри братства. Практически все элементы системы наказания по обычному праву казаков представляют собой разновидности переходно-посвятительных ритуалов.

Автор подчеркивает, что представления о коллективной доле восходят к архаической общерусской традиции. Отвергая в течение длительного времени нормы писаного права метрополии, казаки продолжали воспроизводить в Диком поле архаичную систему «суда и расправы», отдельные элементы которой сохранились до наших дней.

В заключение главы подчеркивается, что, несмотря на явное влияние Российского государства, и того опыта, который был приобретен казаками ранее по обе стороны фронтира, казачьи сообщества настойчиво воспроизводили на Дону весьма архаичные структуры и принципы, основанные на нормах обычного права. С одной стороны, они копировали семейно-родственные структуры, с другой - противостояли им, выстраивая традиции собственно мужских военизированных сообществ. Важнейшими принципами, на которых они основывались, были: система возрастных групп, наличие коллективной собственности и представлений о коллективной доле-судьбе, реализующейся через общее же дело - военную службу.

В третьей главе - «Социокультурный феномен мужских военизированных казачьих сообществ через призму фольклора» - автор предпринимает попытку анализа отраженных в общерусском и казачьем фольклоре образов народной колонизации, системы возрастного символизма, представлений об основном жизненном предназначении казака-воина и его судьбе, мечты казаков о воле и воинском братстве и формах их реализации в процессе генезиса культурной модели казачьих сообществ.

Первый параграф главы - «Образы народной колонизации в русском фольклоре» - посвящен образам Дикого поля и скитальцев в русском фольклоре. Обращаясь к этой теме, автор исходил из того, что культурная модель, которая создавалась казачьими сообществами на границах укрепляющегося Российского государства, по многим параметрам была противопоставлена культуре статусной территории, но в то же время обе территории образовывали единую систему. Сложный механизм взаимодействия этих двух регионов составляет суть функционирования изучаемой системы. Безусловно, этот механизм должен был найти отражение в знаковой сфере. Диссертант, обратившись к фольклорным текстам, показывает, как сами носители традиции определяли мотивы и смысл своего ухода. Полагая, что в основании фольклорных нарративов лежали не рациональные мотивы, а ритуальная подоснова, автор раскрывает представления казаков о причинах ухода и колонизации ими Дикого поля. Подчеркивая, что фольклор не может рассматриваться как точное отражение исторических и социальных реалий, исследователь считает несомненным наличие определенной связи между социальными структурами и воспроизводимыми ими знаковыми системами. К тому же фольклорные тексты воспроизводят позицию самих носителей традиции и отражают их взгляд на феномен казачества («казакования»).

Наибольший интерес в этом контексте представляют легенды и предания, повествующие об истоках казачества. В рассмотренных автором текстах уходящие в казаки представлены как изгои («проштрафившиеся», «проворовавшиеся»), которые проходят через череду испытаний, скитаются по морям. Одна из легенд указывает на непосредственную связь ранних казачьих братств с принципами организации юношеских союзов, члены которых покидали дом по достижении возраста инициации и в буквальном смысле «переступали» через законы и нормы домашней жизни. Эти легенды, и целый комплекс других текстов и ритуалов, бытовавших в казачьей среде, указывают на то, что в организации внутренней жизни казачьи сообщества опирались на древнюю традицию, связанную с юношескими сообществами и посвятительными ритуалами.

Выделяя специфику казачьих образов колонизации, следует отметить, что в отличие от поздней (по преимуществу старообрядческой) традиции ухода, в которой довлели эсхатологические мотивы спасения, святости и культивировался образ Святой Руси (град Китеж, Беловодье), откуда незачем, а иногда и нельзя было возвращаться, казачья традиция провозглашала идею ухода, предполагавшую обязательное возвращение. Специфическую окрашенность имел и фольклорный образ «иной земли», уходящий корнями в глубокую архаику, и образы тех, кто уходил в скитания.

Автор раскрывает новые ракурсы в фольклорных образах скитальцев, дополняет и уточняет модель, положенную в основу идеи и процедуры «ухода».

Фольклорные источники позволили выявить этапы социализации будущего воина. Анализ фольклорных текстов о богатырях-атаманах-рабойниках показал наличие важных обстоятельств в их биографии: очень часто они - сироты, сами себя называют «неправильно рожденными», «бесчастными», «бездольными», они уходят из дома с намерением отомстить за погибшего отца. Происхождение таких «сирот» связано обычно с женщиной из статусной зоны и отцом-воином - персонажем Дикого поля. Не имея своей доли в общесемейной судьбе, эти персонажи, по достижении определенного возраста, должны отправляться за ней в Поле, повторяя воинскую судьбу отца.

По мнению Т.А. Бернштам, подготовка юноши к «полеванию» осуществлялась в три этапа, причем «настоящее» испытание героя было связано с преодолением водной преграды. Этот мотив вновь отправляет нас к теме «морских скитальцев». В связи с этим возникает ключевой сюжет перехода через границу. В текстах, объединенных общей темой ухода в казаки, четко прослеживаются различные этапы этого пути: прохождение через водную преграду и так называемый «огненный» этап, которые, по предположению автора, также могли быть связаны с разными возрастными группами внутри мужских казачьих сообществ.

Завершая анализ архетипа ухода мужчины из статусной зоны, как он реконструируется на основе фольклорных текстов, автор приходит к выводу, что данный архетипический сюжет, связанный с традицией социализации юношей, не случайно оказался столь востребованным и «растиражированным» в различных вариантах именно в казачьей среде. Очевидно, он послужил своего рода мифо-ритуальной матрицей, положенной в основу конструирования культурной модели пограничья и солидаризации группы, прошедшей путь от сборища маргиналов до четко структурированных, боеспособных сообществ-братств, одержимых идеей служения оставленной Родине.

Во втором параграфе - «Возрастные группы мужских казачьих сообществ в фольклорных образах» - решается задача выявления общей символики группы и возрастного символизма, как он представлен в фольклорных текстах. Выяснив на основе письменных и этнографических источников, что ранние казачьи сообщества имели трехчастную структуру, автор предположил, что она должна была найти отражение и в знаковой системе. Исследование групповой символики ранних казачьих сообществ показало, что в донском казачьем фольклоре широко распространены образы хищных птиц - сокола или орла, а не волка как у германо-романских этносов, что в общем соответствует отличительным чертам «звериного стиля» архаической культуры славян. В русской традиции возрастной символизм связан с самыми различными зоо-и орнитоморфными образами. Так как зооморфная символика указывает на архаические пласты традиции, то исследователь обратился к общеславянским истокам, к фольклорным традициям славянских народов, касающихся возрастного символизма.

Анализ представленных в фольклорных текстах орнитоморфных образов возрастных групп начинается с выявления семантики образа петуха, который олицетворяет подростковую и юношескую возрастные группы. Далее в работе выделяется пара петух - коршун/сокол, в которой противопоставляются «домашние» (брачные) персонажи и «дикопольские», воинские.

В избранном ракурсе рассматриваются широко распространенные в казачьем фольклоре образы орла и сокола. Анализ текстов показал, что сокол наделен такими качествами, как волк в западноевропейской мифологии. Для него характерны «чужесть», воинственность, стремление к воле. Сокол и орел оказываются связанными с мировым верхом (верхушкой «древа жизни у славян, мачтой корабля), с металлом и оружием, с кровью и миром мертвых. Автором выявлен мотив «возвращения», «воплощения» нереализованной силы/доли воина-сокола в общую долю оставленного рода (семьи). Наряду с фольклорными текстами исследовались персонификации образа хищной птицы в календарной обрядности восточных славян, где отчетливо выявляются ритуалы передачи неистраченной жизненной силы мужчин замужним женщинам и земле. В этом мотиве отчетливо прослеживается уже высказанная мысль о наличии неразрывной связи между теми, кто ушел в Дикое поле, и остальными членами славянского социума.

Далее автор обращается к известному сюжету казачьего фольклора «спор сокола с конем», В результате проведенного анализа делается вывод, что с образами диких копытных животных соотносится группа взрослых (служивых, полноправных казаков). Предводитель/атаман оказывался также связанным с образом коня - дикого, необъезженного, с норовом копытного животного.

В казачьем эпосе выделяется также особая категория старых казаков - «почетных», прошедших последнюю «старческую инициацию», которая соотносится с образами пчеловодов и рыбаков - вышедших за рамки военного сообщества и выполнявших посреднические функции. Тем не менее, их фольклорные образы тесно связаны с образами копытных животных, что подчеркивает их высокий статус.

Проведенный анализ позволил высказать предположение о возможном существовании в тех восточно-славянских военизированных мужских сообществах, по типу которых могли выстраиваться и ранние казачьи объединения, нескольких возрастных групп, соотносимых с различными образами диких животных. Рассмотренные фольклорные звериные и орнитоморфные образы, выступающие в качестве символов мужчины-воина, оказались тесно связанными с миром домашним, женским. Эта тесная связь просматривается и в мифо-ритуальной традиции, проявляясь в теме «возвращения» и воплощения неистраченной доли воина в растениях (особенно наглядно - в обрядах календарного цикла). Дикие и культурные растения находятся в такой же неизбежной и необходимой связке, как оставшиеся дома и ушедшие на войну. Так была обнаружена еще одна модель (матрица), согласно которой могли выстраиваться отношения между жителями статусной территории и обитателями Дикого поля. И миф, и ритуал, постоянно воспроизводившиеся по обе стороны пограничья, поддерживали и подпитывали эту систему взаимоотношений.

В третьем параграфе - «Статус и функции атамана в русском фольклоре» - автор реконструирует «путь» фольклорного атамана, что позволяет на примере его судьбы получить новые данные о ритуалах перехода воина с одной ступени на другую, о мифо-ритуальной подоплеке потестарной структуры, об истинном назначении казака-воина, как оно понималось в народной традиции.

Судьба атамана в фольклорных источниках представляет собой квинтэссенцию воинской судьбы. Это путь, пройденный до конца, а потому это - путь героя. В работе исследуются фольклорные мотивы «чудесного рождения атамана», «природных царских знаков», а также описания тех испытаний, которые должен пройти герой на пути к атаманству. Отличительной чертой пути атамана было змееборчество. По сути, атаман приобретает статус побежденного им змееподобного Чудовища. Змеиная природа былинных богатырей и легендарных героев обращала на себя внимание многих отечественных исследователей, но обычно истоки образов змей и змееборцев искали в тотемном наследии древних славян. Инициация в форме змееборчества представлялась как превращение героя в змея (идентификация с предком, символическая смерть), после чего следовала борьба с ним (возвращение к жизни, переход-рождение). Проведенный анализ дал основание допустить возможность обратной последовательности обряда посвящения: сначала герой повергал Змея, наследовал его силу, затем приобретал его облик и должен был занять его место.

Сразивший Чудовище атаман приобретал способности к перевоплощению, мог управлять стихиями, становился неуязвимым для булата и пуль. Все это нашло отражение в зафиксированных источниками представлениях о казачьих атаманах, как о людях, наделенных сакральными знаниями и способностями (атаман-колдун, «знающий» и пр.). Обращение к фольклорным материалам позволило также вновь вернуться к уже рассмотренным во II главе основным символам принадлежности к казачьему сообществу. Красные локусы в одежде, части одежды из овчинных и звериных шкур нашли в этом разделе дополнительное семантическое толкование.

Далее автор обобщает представленные в русском фольклоре материалы о гибели героев и их антагонистов. Проведенный анализ позволил выделить три основных «вида смерти» и соответствующие им предметы (орудия или оружие): 1) бескровные (удар, связывание, потопление); 2) связанные с пронизыванием тела (ножом, копьем, стрелой, колом) и небольшим излиянием крови; 3) кровавые (рассечение тела, отсечение головы). Определенному виду смерти соответствовал определенный напиток. В свою очередь, определенный вид смерти и соответствующий ему напиток соотносились с определенным этапом воинского посвящения. Фольклорные источники воспроизводят картину «возвращения» неистраченной доли героя (предводителя, атамана) в общинную долю. «Троякий напий», символизировавший в Диком поле три металла и три напитка воинского счастья, в домашней зоне вновь превращается в напитки силы и счастья, но уже предназначенные для других.

Вместе с тем в фольклорных текстах устойчивым является мотив воплощения неистраченной силы (или ее части) предводителя в сокровища-клады. Сразивший Чудовище герой не только принимает обличье антагониста, но и занимает его место - становится хранителем клада. Анализ многочисленных легенд и преданий о кладах показал, что в народной традиции клады понимались, как общинная доля, а казачьи атаманы предстают как ее главные хранители и распределители. Именно они наделяют тех, кто избрал путь воина, специфической долей-судьбой. В этом принципиальное отличие пути простого воина от «атаманского пути»: воин в обряде посвящения обретал собственную долю-душу-судьбу. Атаман же, повергая Чудовище, получал сумму долей, предназначенных для всего социума, и затем распределял их. Эти мотивы отражали, по сути, характерные для раннего казачества представления о власти и функциях тех, кто этой властью обладал.

В заключение главы выделяются еще раз те элементы переходно-посвятительных ритуалов, которые, согласно фольклорной традиции, сопровождали переход воина в очередную возрастную группу, и которые удалось конкретизировать на примере судьбы атамана. По сути, за всеми, упоминаемыми в фольклоре способами умерщвления атамана, стоят способы перехода в новую воинскую группу. Три напитка и соответствующие им три «вида смерти» маркируют три посвящения и три основные этапа на пути становления воина (в возрастных категориях - это малый, молодой и старый, а в статусных - простой воин и предводитель). Неистраченная жизненная сила погибшего (ушедшего в Поле) воина, проходя через женско-земное начало, воплощалась в хлебе, травах и меде, вновь поступавших в общинную долю. Сила срезанных хлебов и трав получала новое воплощение в сакральных напитках, выпиваемых посвящаемыми, и поступала, таким образом, в новый круговорот постоянного обмена между социумом и дикой природой, между домашней зоной и Диким полем.

Зафиксированные фольклорными текстами представления о воинской судьбе, службе, власти реализовывались как в способах устройства внутриобщинной жизни ранних казачьих сообществ, так и в формах взаимодействия с метрополией, определяя их социокультурную специфику.

В Заключении подводятся итоги исследования и делается вывод о том, что мужские сообщества на Дону, в рамках которых происходило формирование культурной модели донского казачества, характеризуются как социокультурный феномен, у истоков складывания которого стояли различные славянские и тюркские этносы. Главные отличительные черты культуры донских казаков определялись условиями фронтира и Дикого поля, что привело к преобладанию мужской воинской культуры. Способом преодоления внутреннего функционального конфликта, оформившегося в процессе генезиса собственно казачьей культуры стал механизм воспроизводства архаики в условиях экстремального существования. Уходя с родной земли от нарастающего политического, социального и религиозного гнета и обретая статус изгоев, казаки создавали такую социокультурную модель, которая позволяла им обрести новый статус («царских слуг») и в этом новом статусе они оказывались востребованными оставленной родиной.

Основные положения и выводы диссертации изложены в следующих публикациях:

СТАТЬИ, ОПУБЛИКОВАННЫЕ В ВЕДУЩИХ РЕЦЕНЗИРУЕМЫХ НАУЧНЫХ ЖУРНАЛАХ И ИЗДАНИЯХ, ВКЛЮЧЕННЫХ В ПЕРЕЧЕНЬ ПЕРИОДИЧЕСКИХ ИЗДАНИЙ ВАК РФ

1. Рыблова М.А. Типы традиционных жилищ донских казаков / М. А. Рыблова // Этнографическое обозрение. - 1998. - № 6. - С.41-55. - 1 п. л.

2. Рыблова М.А. Понятие «граница» в обрядах и представлениях донских казаков / М. А. Рыблова // Этнографическое обозрение. - 2002. - № 5. - С. 3-15. - 1,2 п. л.

3. Рыблова М.А. «Взвейтесь, соколы, орлами»: орнитоморфная символика в восточнославянской воинской традиции / М. А. Рыблова // Этнографическое обозрение. - 2007. - № 2. - С. 86-106. - 1, 8 п. л.

4. Рыблова М.А. Атаманская власть в казачьих сообществах на Дону (XVI-XVIII вв.) / М. А. Рыблова // Власть. - 2008. - № 11. - С. 129-133 - 0,5 п. л.

5. Рвачева О.В., Рыблова М.А. Тенденции развития систем казачьего управления на территории Войска Донского (XVIII-XX вв.) / О. В. Рвачева, М. А. Рыблова // Власть. - 2009. - № 4. - С. 136-139. - 0,5 п.л.

6. Рыблова М.А. Весенние праздники у донских казаков в XIX - начале XX в.: половозрастной аспект / М. А. Рыблова // Проблемы истории, филологии и культуры. - 2009. - № 1 (23). - С. 414-438. - 1,6 п.л.

7. Рыблова М.А. Казачьи братства на Дону в XVI-XVIII вв. (специфика культурной модели) / М. А. Рыблова // Родина. - 2009. - № 6. - С. 90-91. - 0,3 п.л.

Монографии:

8. Рыблова М.А. Традиционные поселения и жилища донских казаков / М. А. Рыблова - Волгоград, 2002. - 241 с. - 14 п. л.

9. Рыблова М.А. Донское братство: казачьи сообщества на Дону в XVI - первой трети XIX в. / М. А. Рыблова - Волгоград, 2006. - 342 с. - 31,6 п. л.

10. Очерки традиционной культуры казачества России / под ред. Н.И. Бондаря. - М-Краснодар, 2002, Т.1. / Коллективная монография - 30 п.л., авторский вклад - 1 п.л.

11. Судьба. Интерпретация культурных кодов. - Саратов, 2004. 11 п.л. / Коллективная монография - 11 п.л., авторский вклад - 4 п.л.

Статьи в других журналах и сборниках:

12. Рыблова М.А. Поземная система отопления в жилищах донских казаков-верховцев / М. А. Рыблова // Материальная культура народов России. - М., 1995. - С. 184-188. - 0,5 п. л.

13. Рыблова М.А. Ранние формы жилищ донских казаков-верховцев (опыт реконструкции) / М. А. Рыблова // Вопросы краеведения. - Волгоград, 1994. - С. 55-59. - 0,4 п. л.

14. Рыблова М.А. О двух моделях организации внутреннего пространства традиционного восточнославянского жилища / М. А. Рыблова // Сборник научных статей научно-практической конференции студентов и молодых ученых Волгоградской области. - Волгоград, 1995. - С. 99-102. - 0,3 п. л.

15. Рыблова М.А. Поселения донских казаков: от куреня к станице: эволюция донских казачьих поселений / М. А. Рыблова // Проблемы казачьего возрождения. Сборник научных статей. - Ростов-н/Д., 1996. - С. 13-17. - 0,5 п. л.

16. Рыблова М.А. Обряд проводов Фомы у донских казаков / М. А. Рыблова // Итоги фольклорно-этнографических исследований этнических культур Кубани за 1997 год. Материалы научно-практической конференции. - Белореченск, 1998. - 0,4 п. л.

17. Рыблова М.А. Погребальный обряд у донских казаков (по полевым материалам) / М. А. Рыблова // Традиции и обычаи народов России. Вторая Российская конференция с международным участием. В 2 т. Т. 2. - СПб., 2000. - С. 92-101. - 0,5 п. л.

18. Рыблова М.А. «Люди за чертой» в традиционной казачьей общине / М. А. Рыблова // Дикаревские чтения (6). Материалы региональной научной конференции. - Краснодар, 2000. - С. 83-88. - 0,4 п. л.

19. Рыблова М.А. Кулачные бои у донских казаков / М. А. Рыблова // Дикаревские чтения (7). Материалы региональной научной конференции. - Краснодар, 2001. - С. 83-88. - 0,3 п. л.

20. Рыблова М.А. Донские верховые и низовые казаки: к вопросу о локализации группы / М. А. Рыблова // Вестник ВолГУ. - Серия 4: История. Регионоведение. Международные отношения. - Вып. 6. - Волгоград, 2001. - С. 57-69. - 1 п. л.

21. Рыблова М.А. Представление о «своей земле» и особенностях ее освоения у донских казаков / М. А. Рыблова // Дикаревские чтения (8). Материалы региональной научной конференции. - Краснодар, 2002. - С. 5-24. - 0,6 п. л.

22. Рыблова М.А. От «Дикого Поля» к «Донской земле»: специфика духовного освоения пространства в донской казачьей традиции / М. А. Рыблова // Вестник ВолГУ. - Серия 4: История. Регионоведение. Международные отношения. Вып. 7. - Волгоград, 2002. - С. 98-114. - 1,2 п. л.

23. Рыблова М.А. «Дикое поле» в этнографической ретроспективе и реалиях сегодняшнего дня / М. А. Рыблова // Россия и Восток: проблемы взаимодействия. - Волгоград, 2003. - С. 145-155.- 0,6 п. л.

24. Рыблова М.А., Сергеева Н.В. Шапка-трухменка и шуба заветная: к вопросу об атрибутах и функциях казачьего атамана / М. А. Рыблова, Н. В. Сергеева // Дикаревские чтения (9). Итоги фольклорно-этнографических исследований культур Северного Кавказа за 2002 год. - Краснодар, 2003. - С. 14-16. - 0,6 п. л.

25. Рыблова М.А. Обряд «посвящения атамана» как источник для реконструкции некоторых мифоритуальных традиций донских казаков / Рыблова М.А. / М. А. Рыблова // Мир православия. - Вып.5. - Волгоград, 2004. - С. 335-369. - 2,2 п. л.

26. Рыблова М.А. Казачий атаман: «путь», функции и атрибуты (по фольклорным материалам / Рыблова М.А. // Мужчина в традиционной культуре народов Поволжья. Материалы международной научно-практической конференции. - Астрахань, 2003. - С. 41-45. - 0,5 п. л.

27. Рыблова М.А. Атаман и Чудовище: к вопросу о восточнославянских инициациях / Рыблова М.А. // Мифология и религия в системе культуры этноса. - СПб., 2003. - С. 72-75 - 0,3 п. л.

28. Рыблова М.А. Мотив гибели атамана в русском фольклоре / М. А. Рыблова // Итоги фольклорно-этнографических исследований этнических культур Северного Кавказа за 2004 год. Дикаревские чтения-11. - Краснодар, 2005. - С. 209-224. - 0,5 п. л.

29. Рыблова М.А. Старики в донской казачьей общине: статус и функции / М. А. Рыблова // Мир казачества. - Краснодар, 2005. - С. 135-157. - 1 п. л.

30. Рыблова М.А. Тумак и лампасы: к вопросу о посвятительных обрядах донских казаков / М. А. Рыблова // Казачество России: прошлое и настоящее. - Ростов-н/Д., 2006. - С. 109-124. - 1 п. л.

31. Рыблова М.А. Об истории, некоторых итогах и перспективах исследования этнокультурных особенностей населения Волгоградской области / М. А. Рыблова // Стрежень. Научный ежегодник. - Вып. 4. - Волгоград, 2004. - С. 356-363.- 1 п. л.

32. Рыблова М.А. О специфике социального управления в ранних казачьих сообществах / М. А. Рыблова // Современное состояние и сценарии развития Юга России. - Ростов-н/Д., 2006. - С. 214-225. - 1 п. л.

33. Рыблова М.А. Шапка с «биркой и дiркой»: мотив «клеймения героя» в казачьей традиции / М. А. Рыблова // Лавровские (Среднеазиатско-Кавказские) чтения (2004-2005). - СПб., 2005. - С. 128-130. - 0,3 п. л.

34. Рыблова М.А. Смерть от пуговицы: мотив гибели казачьего атамана в фольклорных свидетельствах и этнографических интерпретациях / М. А. Рыблова // Лавровские (Среднеазиатско-Кавказские) чтения (2004-2005). - СПб., 2005. - С. 130-133. - 0,3 п. л.

35. Рыблова М.А. Казачий атаман: функции и атрибуты / М. А. Рыблова // Вестник ВолГУ. - Серия 4. - Вып. 11. - Волгоград, 2006. - С. 83-95. - 1 п. л.

36. Рыблова М.А. Знаки и атрибуты Донского казачьего войска / М. А. Рыблова // Дикаревские чтения (12). Итоги фольклорно-этнографических исследований этнических культур Северного Кавказа за 2005 г. - Краснодар, 2006. - С. 261-278. - 0,5 п. л.

37. Рыблова М.А. К вопросу о специфике религиозных воззрений и практик донских казаков / М. А. Рыблова // Общественные отношения и права человека на Юге России. История, современность, перспективы. Материалы международной научно-практической конференции. - Волгоград, 2006. - С. 419-427. - 0,4 п. л.

38. Рыблова М.А. «Казакование» в истории России: социокультурные трансформации и поиск утраченной идентичности / М. А. Рыблова // Казачество Юга России в процессах становления и развития Российской государственности. - Волгоград-Урюпинск, 2007. - С. 102-107. - 0,4 п. л.

39. Рыблова М.А. Освоение Дикого Поля: к вопросу о специфике российских колонизационных процессов / М. А. Рыблова. // Модернизация и традиции - Нижнее Поволжье как перекресток культур. - СПб.-Волгоград, 2006. - С. 344-352. - 0,5 п. л.

40. Рыблова М.А. Образы «своих» и «чужих» в процессах социокультурных трансформаций на Дону / М. А. Рыблова // Материалы Фелицинских чтений 2007 г. - Краснодар, 2007. - C. 9-15. - 0,5 п. л.

41. Рыблова М.А. Экстремалы Дикого Поля: основные этапы жизненного пути воина-казака / М.А. Рыблова // Мужской сборник-3. - М., 2007. - С. 207-223 - 1,8 п. л.

42. Рыблова М.А. "Суд и расправа по-казачьи": О специфике норм обычного права в ранних общинах запорожских и донских казаков / М.А. Рыблова // Вопросы краеведения. Вып. 10. Материалы краеведческих чтений. - Волгоград, 2007 - С. 46-51. - 0,4 п. л.

43. Рыблова М.А. Социокультурные трансформации на Дону (XVI-XXI вв.) / М.А. Рыблова // Казачество России: прошлое и настоящее. Сборник научных статей. - Вып. 2. Ростов-н/Д., 2008. - С. 3-33. - 2,5 п. л.

44. Рыблова М.А. Специфика семейно-брачных отношений у донских казаков: истоки и трансформации / М.А. Рыблова // Стрежень. Научный ежегодник. - Вып. 6 - Волгоград, 2008. - С. 132-149. - 2 п. л.

45. Рыблова М.А. Огонь, вода и… сковорода: к вопросу о позорящих наказаниях по обычному праву донских казаков / М.А. Рыблова // Дикаревские чтения (13). Итоги фольклорно-этнографических исследований этнических культур Северного Кавказа за 2006 год. Материалы Северокавказской научной конференции. - Краснодар, 2007. - С. 397-414. - 0,5 п. л.

46. Рыблова М.А. Казачья этничность в формировании региональной идентичности Волгоградской области / М.А. Рыблова // История края как поле конструирования региональной идентичности. - Волгоград, 2008. - С. 55-75. - 1 п. л.

47. Рыблова М.А. Малолетки и выростки в структуре донской казачьей общины XIX- начала XX в. / М.А. Рыблова // Молодежь и молодежные субкультуры этносов и этнических групп Южного Федерального Округа. Традиции и современность. - Краснодар, 2008-2009. - С. 57- 69. - 0,6 п.л.

Размещено на Allbest.ru