Советская интеллигенция еврейского происхождения в 1936-1953 гг.

В современной американской историографии особый интерес вызывают труды, подготовленные в стилистике историко-культурологического проекта “новая империология”, ориентированного на методологию структурно-типологической компаративистики. Непосредственное отношение к проблематике данного исследования имеют работы такого специалиста по “новой имперской истории”, как Д. Шнеер, который сформулировал важный, как представляется, вывод о том, что, если в 1920-е гг. советское государство преимущественно поддерживало и укрепляло этнический партикуляризм, то в 1930-е гг. положение существенным изменилось, и в национальной политике стал доминировать имперский универсализм⁴⁴² Shneer D. Having it Both Ways: Jewish Nation Building and Jewish Assimilation in the Soviet Empire // Ab Imperio. 2003. № 3. P. 377-393.².

Эти и другие проводившиеся в США исследования в области истории российского и советского еврейства⁴⁴³ Goldberg B.Z. The Jewish Problem in the Soviet Union. N.Y., 1961; Ethnic Minorities in the Soviet Union / Ed. by E. Goldhagen. N.Y., 1968; Shatter H.G. The Soviet Treatment of Jews N.Y, 1974; Sawyer T.E. The Jewish Minority in the Soviet Union.Boulder (Colo).1979; Soviet Nationality Policies and Practices / Ed. by J. Azrael. Chicago, 1979; Gitelman Z.Y. A Century of Ambivalence. The Jews of Russia and the Soviet Union, 1881 to the Present. N.Y., 1988; Simon G. Nationalism and Policy toward the Nationalities in the Soviet Union. Boulder (Colo), 1991; Kagedan, A. Soviet Zion: The Quest for a Russian Jewish Homeland. N.Y., 1994.³, примечательны не только сами по себе, но и любопытны еще и потому, что оказали существенное влияние на исследования, проводившиеся в Израиле, чьи ученые в большинстве своем имели тесные научные связи с американскими коллегами. По сути в Израиле в 1950-е гг. сформировался своего рода региональный центр советологии, специализировавшийся на историко-политологическом изучении СССР сквозь призму “еврейского вопроса”. Ведущей структурой, направлявшей соответствующий исследовательский процесс, был созданный в начале 1960-х гг. Центр документации восточноевропейского еврейства (ЦДВЕ)⁴⁴⁴ Центр инициировал масштабный проект публикации факсимиле статей на еврейскую тему из советской русскоязычной и идишистской периодики в многотомной документальной серии “Евреи и еврейский народ”, в рамках которого в 1973 г. под редакцией Б. Пинкуса вышли три тома материалов за 19481953 гг.⁴ при Иерусалимском университете. Наибольший вклад в разработку проблематики политической истории советского еврейства внесло поколение израильских ученых, чей возраст к началу 1960-х гг. не превышал 30 лет. Научные труды таких специалистов из этой плеяды, как М. Альтшулер, Я. Рои, Б. Пинкус и Ш. Редлих, отличались бульшим историзмом и объективностью, а также меньшей политизированностью⁴⁴⁵ Altshuler M. Soviet Jewry since the Second World War. Population and Social Structure. N.Y., 1987; Idem. Soviet Jewry on the Eve of the Holocaust. A Social and Demographic Profile. Jerusalem, 1998; Pinkus B. The Jews of the Soviet Union: The History of a National Minority. Cambridge (Mass.), 1988; Redlich Sh. Propaganda and Nationalism in Wartime Russia: The Jewish Anti-Fascist Committee in the USSR. 19411948. Boulder (Colo), 1982; Idem. War, Holocaust and Stalinism. A Documented History of the Jewish Anti-Fascist Committee in the USSR. London, 1995; Ro'i Ya. Soviet Decision making in Practice. The USSR and Israel, 19471954: New Brunswick London, 1980; Idem. The struggle for Soviet Jewish Emigration, 1948-1967. Cambridge (UК), 1991; Idem. The Jewish Religion in the Soviet Union after World War II // Jews and Jewish Life in Russia and the Soviet Union / Ed. by Ya. Ro'i. London, 1995.⁵ в сравнении с работами их старших коллег и учителей (Ш. Эттингер⁴⁴⁶ Ettinger Sh. Historical Roots of Anti-Semitism in the USSR // Proceedings of the Seminar in Soviet Anti-Semitism held in Jerusalem on April 7-8, 1978. Vol. 1. Hebrew University of Jerusalem, 1979. P. 19-21; Ettinger, Sh. The “Jewish Question” in the USSR. // Proceedings of the Expert's Conference on Soviet Jewry. London, 4-6 January 1983 // Soviet Jewish Affairs. Vol. 15. № 1. February 1985. Р. 11-16.⁶ и др.), считавших себя в первую очередь призванными исполнять социальный заказ государства. Научная деятельность израильских историков-“шестидесятников” способствовала определенной деидеологизации и эмансипации исторической науки в Израиле. Правда, следуя своеобразному “историческому национализму” (искусственное вычленение прошлого еврейства из общеисторического контекста) и будучи, к тому же, ограничены в исследовательском плане недоступностью советских архивов, они не смогли полностью преодолеть инерцию политизированных подходов и представлений. Причем, для некоторых из них это оказалось не под силу и потом, после того как в условиях новой России проблема закрытости архивов была в значительной мере решена. Тот же Б. Пинкус, во многом благодаря “русской архивной революции” инициировавший в 1995 г. в Беер-Шэвском университете плодотворный в научном плане проект англоязычного альманаха “Швут”⁴⁴⁷ SHVUT: Studies in Russian and East European Jewish History and Culture. 1995 2007. Vol. 1-18.⁷, во многом остался на старых позициях, продолжая безосновательно утверждать, что Сталин готовил в 1953 г. массовую депортацию евреев⁴⁴⁸ Pinкus B. The Roots of Ideological Anti-Semitism in the Soviet Union Under Gorbachev // SHVUT: Studies in Russian and East European Jewish History and Culture. 1996. № 3 (19). P. 55-111.⁸. Эту же легенду выдают за “чистую монету” и ученые Тель-Авивского университета Л. Беленькая и Б. Зингер, выпустившие не так давно книгу с эмоционально-рубленным заголовком “Наперекор”, посвященную истории еврейского национального движения в СССР⁴⁴⁹ Беленькая Л., Зингер Б. Наперекор. Еврейское национальное движение в СССР и его идеология (1945 1976 гг.). Мн., 2004. С. 41, 48, 51, 186.⁹. Вроде бы основательно фундированная (использована объемная фактография из архивов России, Украины, Белоруссии, Израиля), эта работа, вследствие политизированной заданности, оказалась не в ладах с исторической правдой. В итоге весьма критические, но, думается, справедливые отзывы рецензентов⁵⁵⁰ См., например: Прокофьев Д. Уравнение мнимых величин // Лехаим. 2004. № 6. С. 51; См. также ответ Л. Беленькой и Б. Зингера с итоговым комментарием Д. Прокофьева (Лехаим. 2004. № 10. С. 94-95).⁰.

И все же, проявив осторожный оптимизм, можно отметить, что в последние годы и в США, и в Израиле появилось немало статей и книг, отмеченных взвешенным, сугубо научным отношением к советской истории, не засоренных пропагандистскими штампами времен холодной войны: работы М. Мицеля и А. Зельцера⁵⁵¹ Мицель М. Программы “Джойнта” в СССР // Материалы Десятой ежегодной международной междисциплинарной конференции по иудаике. Ч. 1. М., 2002. С. 119-138; Зельцер А. Евреи советской провинции: Витебск и местечки 19171941. М., 2006.¹. Такое позитивное развитие во многом заслуга редакционного коллектива издающегося с 2003 г. в Иерусалимском университете научного альманаха “Jews in Russia and Eastern Europe”⁵⁵² Этот альманах преемник поочередно издававшихся с 1985 г. бюллетеней ЦДВЕ: “Евреи и еврейская тематика в советских и восточноевропейских публикациях”, “Jews and Jewish Topics in the Soviet and East-European Publications”, “Jews and Jewish Topics in the Soviet Union and Eastern Europe”, “Jews in Eastern Europe”.², высоко котирующегося у специалистов-историков благодаря своим качественным публикациям⁵⁵³ Kopchenova I. Policy toward Jews at Institutions of Higher Educations in Ukraine, 1949-1950 // Jews in Russia and Eastern Europe. 2003. № 2 (51). P. 125-146 и др.³. Вместе с тем, даже несмотря на значительное увеличение в западной историографии количества политически не ангажированных работ, эти новые веяния пока что слабее инерции старых подходов и оценок, что, впрочем, характерно и для отечественной историографии.

Фундамент источниковой базы исследования составили неопубликованные документы, выявленные автором в ведущих архивохранилищах страны в Государственном архиве Российской Федерации (ГА РФ), Российском государственном архиве социально-политической истории (РГАСПИ), Российском государственном архиве новейшей истории (РГАНИ) Центральном архиве Федеральной службы безопасности Российской Федерации (ЦАФСБ РФ), Центральном архиве Верховного суда Российской Федерации (ЦАВС РФ) и др. Кроме того, были привлечены, хотя и в меньшем количестве, и материалы из других архивов. В общей массе использованной архивной информации особо выделяется как по объему, так и по степени научно-исторической важности комплекс документов из РГАПИ, куда в последние годы были переданы уникальные материалы из Архива Президента Российской Федерации (АП РФ). Первостепенное значение в указанном комплексе имела документация (решения, постановления, протоколы заседаний, справки, докладные записки, письма граждан, материалы по их разбору и т.п.), отложившаяся в деятельности Политбюро, Оргбюро, Секретариата, отделов, управлений центрального аппарата ЦК ВКП (б) КПСС (ф. 17), в материалах Комиссии (Комитета) партийного контроля (КПК) при ЦК партии (ф. 589). Много ранее неизвестных интересных фактов было почерпнуто из хранящихся в РГАСПИ личных фондов И.В. Сталина (ф. 558), В.М. Молотова (ф. 82), Г.М. Маленкова (ф. 83), Л.М. Кагановича (ф. 81), А.А. Жданова (ф. 77), других высших партийно-государственных деятелей СССР военного и послевоенного времени. В ГА РФе чрезвычайно важные и уникальные документы были обнаружены в фондах ЕАК (ф. 8114), Верховного суда СССР (ф. 9434), Прокуратуры СССР (ф. 8131) и др. Из материалов РГАНИ в основном были задействованы документы фонда аппарата ЦК КПСС (ф. 5) и коллекции рассекреченных документов ЦК КПСС (ф. 89). Они использовались прежде всего для подготовки разделов диссертации о “деле врачей” и развенчании мифа о готовившейся в 1953 г. депортации евреев.

К сожалению, существенный объем архивной информации по теме до сих пор не рассекречен. В РГАСПИ это чрезвычайно важные для раскрытия темы документальные массивы фонда ЦК ВКП (б), отложившиеся в деятельности управления кадров (ф. 17, оп. 127) и административного отдела (ф. 17, оп. 136); в РГАНИ это материалы фондов 3 (Политбюро-Президиум ЦК КПСС) и 4 (Секретариат ЦК КПСС), которые пока что не переданы из АП РФ, вообще закрытом для исследователей. То же самое можно сказать и в отношении ЦАФСБ РФ, в котором доступны лишь незначительная часть документов по теме. Все это усложнило данное исследование, хотя и не могло его серьезно затруднить: недоступной остается относительно небольшое количество документов, способных, как представляется, разве что дополнить и детализировать общую картину известной фактографии, но вряд ли существенно ее изменить.

В значительной мере были использованы и опубликованные документы, в первую очередь включенные в крупные тематические сборники⁵⁵⁴ Еврейский антифашистский комитет в СССР, 19411948. Документированная история. М., 1996; Неправедный суд. Последний сталинский расстрел. Стенограмма судебного процесса над членами Еврейского антифашистского комитета. М.,1994; Советско-израильские отношения. Сб. документов. 19411953. М., 2000 и др.⁴. Была проработана и довольно обширная литература мемуарного характера, содержавшая весьма ценные и порой даже предельно откровенные оценки и детализированные описания “еврейской политики”, проводившейся Сталиным и его ближайшими сподвижниками, причем исходившие от людей, близко их знавших⁵⁵⁵ Аллилуева С.И. Двадцать писем к другу. М., 1990; Аллилуева С.И. Только один год. М., 1990; Хрущев Н.С. Воспоминания // Вопросы истории. 1990. № 4, 7; 1991. № 11,12; 1992. № 1; Шепилов Д.Т. Воспоминания // Вопросы истории. 1998. № 4, 5, 6, 7 и др.⁵.

Учитывая общественно резонансный характер темы, автор, что называется, не творил в “башне из слоновой кости”, и помимо традиционных источников критически осмысливал также данные, почерпнутые из научно-популярной литературы, СМИ и интернета, ныне не только в значительной мере формирующих массовое историческое сознание, но и реально влияющих на расклад мнений внутри научного сообщества. В результате выявилось немало новых и оригинальных оценок, суждений, точек зрения, масса интересных, насыщенных жизнью свидетельств и фактов (прежде всего о былой повседневности), редко встречающихся в архивных официальных документах.

Состав и содержание источниковой базы в целом обеспечивали достижение сформулированной в диссертации цели и решение поставленных в ней задач, даже несмотря на, как отмечалось, закрытость части архивной информации, что, в частности, препятствовало всестороннему и исчерпывающему изучению такого ключевого сюжета проблематики, как “дело врачей”.

Во второй главе «Истоки проблемы “дальние” и “ближние” (XIX первая треть ХХ вв. ) и ее вызревание (19361941)» в корреляции с генезисом политического режима в СССР и пришедшейся на середину 1930-х гг. крупной реформой в области национально-государственного строительства (конституция 1936 г.) исследовались основные моменты осуществленной тогда ревизии прежнего, в целом позитивного официального курса в отношении к “трудящемуся еврейству” и советской еврейской интеллигенции. Причем, для более основательного и глубокого уяснения сути этой политической трансформации был предпринят экскурс к историческим истокам возникновения в середине XIX века социально значимого российского интеллектуального слоя, ставшего своего рода alma mater русско-еврейской интеллигенции, явления, принципиально отличного от наследовавшей ей советской ИЕП.

“Старая” русско-еврейская интеллигенция составляла относительно малочисленную социально-культурную группу, объединявшую на конец XIX в. чуть более 5 % от всего еврейского населения Российской империи, главным образом из числа лиц “свободных профессий”, вошедших в русский интеллектуальный социум. Тогда как основная масса еврейства в наибольшей степени дискриминировавшаяся в правовом отношении, временами находившаяся под погромным “прессингом” и понуждавшаяся этим, а также экономическими и религиозными причинами к массовой эмиграции существовала этнически обособленно на обязательной для проживания территории в пределах “черты еврейской оседлости”, и потому лишь в незначительной степени подвергалась аккультурации и ассимиляции. Несмотря на свою относительную малочисленность, русско-еврейская интеллигенция всего за несколько десятилетий внесла весомый вклад в развитие науки, техники, культуры и искусства в нашей стране. Однако многие ее выдающиеся деятели, разделяя общую трагическую судьбу, постигшую в 1917 г. российский образованный слой, вынуждены были эмигрировать.

Исторической точкой отсчета формирования советской ИЕП стал Октябрь 1917-го, когда на обломках старой России стало созидаться Советское государство. Оказавшись в погромное лихолетье Гражданской войны на грани выживания, российское еврейство в массе своей поддержало коммунистов, за чей проект социального переустройства бывшей царской империи (в отличие от соответствующей альтернативы белогвардейцев) выступило подавляющее большинство населения страны, прежде всего русских. Благодаря решительной борьбе с антисемитизмом и реализации декларированного равноправия нацменьшинств советская власть обрела в еврейской бедноте социальную опору и надежного союзника. Между тем, отмена “черты оседлости”, других прежних дискриминационных ограничений повлекла масштабную миграцию евреев в крупные города европейской России, что повлекло потом их массовую ассимиляцию. Если до революции вхождение еврейства в русскую культуру и элиту (то есть формирование русско-еврейской интеллигенции) было постепенным и количественно ограниченным, то при большевиках этот процесс приобрел лавинообразный, а значит и более болезненный в социальном плане характер, вызвавший в 1920-х гг. всплеск массовой “бытовой” юдофобии в обществе. Собственно, массовая и ускоренная ассимиляция и стала краеугольным камнем решения еврейского вопроса советскими вождями, которые еще до революции теоретически обосновали такой способ как объективный и единственно правильный. Однако до середины 1930-х гг. большевики предпочитали прикрывать эту реальную цель пропагандистскими лозунгами расцвета “пролетарской” идишистской культуры (альтернативной “буржуазной” сионистско-ивритской культуре) и создания еврейской “социалистической нации”. Вот почему власть поначалу активно сотрудничала с идишистскими культуртрегерами, в поддержке которых, впрочем, перестала нуждаться после создания в 1934 г. на Дальнем Востоке Еврейской автономной области. Более того, объявив тогда об успешном решении в СССР еврейского вопроса, режим усмотрел в них силу, препятствовавшую дальнейшей ассимиляции евреев. Неслучайно в годы “большого террора”, когда политические репрессии приобрели и этническую окраску (“национальные операции” против поляков, финнов и других нацменьшинств), “идишисты” также стали преследоваться. Причем, они пострадали не вследствие национального происхождения и не от антисемитизма власти, а по преимуществу как “пособники” “буржуазных националистов” из числа тех же поляков, финнов, немцев, других нацменьшинств, этнически связанных с сопредельными враждебными государствами. Впрочем, было репрессировано и немало не связанных с идишистской культурой еврейских интеллигентов-ассимилянтов, главным образом из числа партийных и государственных функционеров. Причиной тому была опять же не их этничность, но принадлежность к советской партийно-государственной номенклатуре, подвергшейся универсальной чистке. Как системный фактор элементы антисемитизма стали проявляться в последующем, когда пик политического террора был уже пройден (с конца 1938 г.).

С момента прихода большевиков к власти и до начала 1940-х гг. в развитии “еврейской политики” большевиков прослеживаются два принципиально отличных друг от друга периода, социально-политические и этнокультурные параметры которых были заданы общим вектором эволюции государства и общества в СССР. В первый период (19171935) власть преимущественно покровительствовала евреям и как дискриминировавшемуся при царизме нацменьшинству, и как поддержавшему в большинстве своем советизацию страны причем не всем, а только тем, кто, отрекшись от “буржуазного” и культурно-традиционалистского прошлого (иудаизма, иврита и т.п.), вступал в “новую жизнь” в качестве “совслужащего”, “народного интеллигента” или вообще “трудящегося”. Бурно протекавшие тогда ассимиляционные процессы власть хотя и всемерно поддерживала, но не форсировала, более того, спонсировала развитие “пролетарской” идишистской культуры, считая ее переходной к денационализации.

Второй период “еврейской политики” (с 1936 г.) протекал уже в условиях незадолго до того установленного единовластия Сталина личности психологически сложной и подверженной юдофобии (что подтверждается различными свидетельствами) и на фоне проходившей под флагом “русоцентризма” переориентации режима c ленинской интернационалистской парадигмы на интенсивную “этнизацию” власти, что сопровождалось проведением массированных репрессий против нацменьшинств. Все это главным образом и обусловило привнесение во власть к 1939 г. элементов антисемитизма.

Следующей по степени важности предпосылкой “антисемитизации” власти стала примененная ею в ходе репрессий 19371938 гг. “технология” манипулирования аппаратной бюрократией посредством подспудной юдофобии, что спорадически и ограниченно практиковалось Сталиным еще в пору борьбы с партийной оппозицией (в ней находилось немало ассимилированных еврейских интеллигентов)⁵⁵⁶ Показательно, что в период борьбы сталинского руководства с партийной оппозицией и преступной “накипью” НЭПа (середина 1920-х начало 1930-х гг.) среди тех, кто был арестован ОГПУ по обвинению в “контрреволюционных” политических и финансово-хозяйственных преступлениях, евреев (при их не превышавшем двух процентов национальном удельном весе) оказалось непропорционально много: в 1926 г. 11872 чел. (16,6 %); в 1927 г. 8942 (10,1 %); 1928 г. 11681 (7,8 %) (Мозохин О.Б. Право на репрессии: Внесудебные полномочия органов государственной безопасности (19181953). М., 2006. С. 268-281).⁶. Поскольку в ходе “большого террора” с “ленинской гвардией” частью правящей элиты, интернационалистской по духу и по национальному составу (с существенной еврейской “прослойкой”) было покончено политически, да и в значительной мере физически, во власти стала доминировать новая генерация функционеров, “самоутверждавшихся” в том числе и путем устранения уцелевших евреев из сферы управления. Такого рода “коренизация” руководящего аппаратного слоя была своего рода ответом Сталина на предвоенный внешнеполитический вызов, носивший столь судьбоносный для страны характер, что, реагируя на него максимальной мобилизацией и консолидацией общества, вождь явно “перегнул палку” в этнополитической сфере, да и не только в ней. Симптоматично, что вследствие нагнетавшейся сверху этнизации иллюзия национального возрождения захватила не только русских, но и другие советские этносы, включая и евреев, даже молодых и казалось бы практически полностью ассимилированных. Так сталинский пропагандистский национализм, способствуя решению текущих мобилизационных задач, парадоксальным образом закладывал под советской империей мину замедленного действия.

В третьей главе “В годы Великой Отечественной войны (19411945)” главным стал анализ того, как чрезвычайная ситуация военного времени сказалась на взаимоотношениях власти и ИЕП, осложнившихся с появлением в конце 1930-х гг. элементов официального антисемитизма.

Было установлено, что с началом войны эти элементы были практически похерены советскими верхами, которые в том числе и в интересах собственного выживания полностью сосредоточились на мобилизации ресурсов общества на отражение фашистской агрессии. Более того, ради достижения этой цели сталинский режим пошел на создание ЕАК, что стимулировало общественную активность еврейской творческой интеллигенции, внесшей своей пропагандистской деятельностью и участием в сборе материальных средств (прежде всего поступавших из США, других союзных стран) весомый вклад в достижение победы над врагом.

Однако, когда нацистский “блицкриг” был отражен, и советские верхи почувствовали себя более или менее уверенно, аппаратный антисемитизм вновь стал заявлять о себе. Особенно отчетливо это проявилось в замалчивании трагедии Холокоста и в ходе инициированной в 1942 г. негласной кадровой чистки среди творческой ИЕП. Эта кампания наглядно показала, что высокопоставленные аппаратные чиновники, спекулируя на русском патриотизме и прикрываясь демагогическим лозунгом борьбы “за чистоту русского искусства”, определенно способствовали усилению официального антисемитизма, развитие которого носило, между тем, отнюдь не прямолинейный характер. Дело в том, что на генезис этого феномена в наибольшей степени влияли изменчивая и прихотливая воля вождя и перманентно инспирировавшаяся им (ради поддержания своего единовластия) межклановая борьба внутри аппарата управления.

Сталкиваясь в годы войны с еще достаточно робкими проявлениями официального антисемитизма, еврейская интеллектуальная элита верила или, точнее, хотела верить, что “странные” ограничения, “вдруг” начавшие практиковаться в отношении нее, носят преходящий случайный характер, что они порождены трудностями военного времени и исходят не от власти как таковой, а от отдельных чиновников. Казалось, закончится война, быстро наладится нормальная жизнь, и с возродившимся было антисемитизмом будет как “пережитком прошлого” покончено навсегда. Однако подобным оптимистическим мечтам не суждено было сбыться. Впрочем, самое серьезное, что могло тогда произойти, легализация скрытого аппаратного антисемитизма и слияние его в едином потоке со стихийной юдофобией масс к счастью, не случилось. В условиях военного времени прагматичный Сталин не решился на масштабные антиеврейские действия, хотя его завуалированный личный антисемитизм, чутко угадывавшийся его аппаратным окружением, скорее всего, и спровоцировал ту же кампанию “за чистоту русского искусства”. Однако вождь не мог не понимать, что расширение подобной авантюры чревато для советских верхов непредсказуемыми последствиями: самодискредитацией в глазах международного общественного мнения, неизбежными осложнениями во взаимоотношениях с союзниками, усилением межнациональных трений внутри общества и подрывом его единства и сплоченности, наконец, нежелательным отождествлением с нацистской идеологией и политикой. Поэтому пока шла война Сталин в интересах дела, точнее, сохранения собственной власти, не допустил разрастания кадровых чисток с антиеврейским подтекстом, как, впрочем, и серьезных проявлений стихийной “бытовой” юдофобии.

В четвертой главе “Нарастание гонений на еврейскую интеллигенцию (1945 1949)” анализируется послевоенный процесс ужесточения режима и завинчивания идеологических гаек, способствовавших росту недоверия к евреям-интеллигентам в обществе.

На вторую половину 1940-х гг. пришлось не только свертывание, а потом и полная ликвидация еврейской общественно-культурной активности, но и усиление рестрикций в отношении ассимилированных евреев, главным образом против интеллектуалов из их среды, задействованных в идеологической сфере. В наихудшем положении оказалась национальная элита еврейства. Дело в том, что создав ЕАК как инструмент пропагандистской обработки военных союзников, сталинское руководство столкнулось потом с тем, что эта организация под напором разбуженного войной и Холокостом еврейского самосознания стала спонтанно превращаться в центр этнокультурной консолидации и даже в какой-то мере в орган национально-культурной автономии. Кульминацией такого развития в “стихийно демократические годы” войны явилась попытка лидеров ЕАК возродить проект создания еврейской республики на территории Крыма. На такого рода проявления “буржуазного национализма” власти реагировали на первых порах сдержанно, и даже по окончании войны не пошли на немедленную ликвидацию ЕАК, что мотивировалось еще и внешнеполитическими интересами советского руководства, поддерживавшего тогда создание Израиля и потому заинтересованного в использовании ЕАК в контактах с международными сионистскими кругами. Однако по мере провоцировавшегося холодной войной ужесточения режима и нагнетания шпиономании в стране общественная активность ЕАК все более раздражала Сталина, организовавшего в начале 1948 г. тайное убийство неформального национального лидера еврейства известного артиста Соломона Михоэлса. Тем самым был обозначен переход от изначальной тактики административного сдерживания национальной активности еврейства к ее силовому подавлению. Переход этот завершился к концу 1948 г., когда проамериканский политический курс вновь образованного Израиля перечеркнул ближневосточные амбиции сталинского руководства, которое помимо этого разочарования испытало настоящий шок от произошедших в Москве спонтанных демонстраций национально активного еврейства в честь прибытия дипломатического посланника Тель-Авива Г. Меир. По столице и другим городам страны прокатилась волна арестов подозревавшихся в “буржуазном национализме” видных деятелей еврейской культуры и других представителей ИЕП. Апофеозом политики террора стал расстрельный процесс по “делу ЕАК” 1952 г. Жестокость этой расправы противоречила элементарному здравому смыслу хотя бы уже потому, что реальное влияние комитета на советских евреев носило достаточно ограниченный характер. Это была неадекватная месть сталинизма за упомянутый “империалистический” выбор Израиля и сионизма в целом в пользу США. В результате советские евреи все больше маркировались режимом как потенциальная агентура этого главного внешнего врага СССР, а ассимиляции евреев, над естественным процессом которой с конца 1930-х гг. все больше тяготели административное давление и пропагандистский натиск (под лозунгами “коммунистического интернационализма” и “советского патриотизма”), был придан силовой форсированный характер.

Своего рода отвлекающим прикрытием репрессий, обрушившихся на наиболее ярких представителей еврейской национальной культуры, которая как таковая была поставлена вне закона, послужил пропагандистский натиск против “безродных космополитов”, который оказал сильное устрашающее воздействие на ассимилированное еврейство, широко представленное в интеллектуально-культурной сфере. Осудив в январе 1949 г. “критиков-антипатриотов”, “Правда” идеологическая пушка главного калибра “выстрелила”, как могло показаться неискушенному наблюдателю, отнюдь не по политическим воробьям. Пафос антикосмополитической кампании был направлен не столько против широко осуждавшегося “низкопоклонства” интеллигенции перед Западом, сколько против ее, как подозревал Сталин, растущей скрытой нелояльности режиму. В условиях послевоенного усиления глобальной интернационализации по сути закреплялся курс на еще бульшую изоляцию страны, в чем проявилась защитная реакция режима на жесткий культурно-цивилизационный вызов, исходивший главным образом от США, претендовавших на гегемонию в мире. Политический ответ советского руководства не был адекватным. Вместо того чтобы, соревнуясь с Западом, взяться за улучшение качества советской жизни во всех сферах политической (демократизация, внешняя открытость) социально-экономической (повышение благосостояния населения), правовой (укрепление законности, соблюдение на деле прав и свобод человека и гражданина) оно пошло по самому легкому пути: ратуя за все больший изоляционизм, впало в пропагандистскую истерию. Эта тупиковая линия, продолженная (в смягченной форме) и наследниками Сталина в Кремле и приведшая в конце концов к государственной катастрофе 1991 г., и обусловила нагнетание в СССР политической ксенофобии и латентного антисемитизма, который, таким образом, не был самодовлеющим и не был первопричиной властного ужесточения, но являлся его индикатором.

Онтологическим исходным пунктом всех этих процессов было извечное объективное противоречие между глобализмом и регионализмом в развитии культуры, языка, экономики, других основополагающих атрибутов цивилизации. Вместе с тем, значительную роль сыграли и субъективные моменты. Основным из них был вызванный внешним фактором (усиление холодной войны) и “внутренней провокацией” (нарастание аппаратной борьбы за власть) очередной параноический приступ у Сталина, которому повсюду стала мерещиться американо-сионистская опасность. Его борьба с так называемыми еврейскими буржуазными националистами и безродными космополитами была замешана на лицемерии и коварстве. Если одних он преследовал за приверженность национально-религиозной традиции, родной культуре и языку, то других как раз за обратное: за стремление отказаться от своего национального лица и раствориться “в мировом всечеловеческом единстве народов”.

В пятой главе “Универсализация чистки по “пятому пункту” (1949 - 1953)” исследуется завершающий и самый драматический период противостояния сталинизма и ИЕП.

Развернувшаяся в послевоенное время в Советском Союзе аппаратная чистка была обусловлена прежде всего социально-политической природой сталинского режима, обеспечивавшего собственную дееспособность и единовластие диктатора посредством периодической кровавой прополки номенклатурно-бюрократиче-ского слоя общества. Разгораясь как и прежде постепенно, кадровая “война” достигла кульминации в 19491950 гг. Если раньше чистка по “пятому пункту” носила спорадический, “локальный” и в основном административный характер, то теперь она приобрела систематичность, универсальность, массированность и репрессивность, сопровождаясь по-прежнему различными бюрократическими ухищрениями, уловками, закулисными аппаратными интригами. Для обеспечения латентности “кадрового” антисемитизма он продолжал оставаться строго “дозированным”. Попытки начальства среднего звена радикально и одномоментно решить “еврейский вопрос” в отдельно взятых учреждениях, организациях или на предприятиях жестко пресекались (как дискредитировавшие государственную национальную политику) центром и Сталиным, лично определявшим меру дозволенного. Это обстоятельство вносило в кампанию элемент непредсказуемого волюнтаризма, что усугублялось еще и тем, что к концу 1940-х гг. со всей очевидностью стала проявляться психологическая деградация дряхлевшего Сталина, выражавшаяся в том числе и в параноическом изменении личности. Нагнетание в общество антисемитских настроений происходило столь бурно, что достигнув к началу 1953 г. “критической массы” (“дело кремлевских врачей”), они (настроения) вошли в явное противоречие с государствообразующей интернационалистской коммунистической идеей и стали реально угрожать социальной стабильности в стране. Такой размах антиеврейская вакханалия получила потому, что инспирировавший ее Сталин под воздействием патологической подозрительности и личной юдофобии явно поддался соблазну использовать послевоенные “разборки” с еврейской интеллигенцией для того, чтобы в который уже раз популистским манером переложить ответственность за издержки функционирования неэффективного режима на очередных “козлов отпущения”.

Вместе с тем, несмотря на ужесточение официального антисемитизма в стране, эта сталинская политика явно “не тянула” на “окончательное решение еврейского вопроса” по гитлеровскому образцу. Сценарий массовой депортации, который и поныне остается весьма существенным мифологическим фактором, советским евреям не грозил. Инстинкт самосохранения подсказывал советскому правящему классу, что реализация такого сценария в полиэтнической империи самоубийственна. Даже несмотря на серьезные проблемы с психическим здоровьем, Сталин вплоть до последних дней сохранял определенное здравомыслие и ответственность за подвластную ему страну. К тому же, идейная амбивалентность личности вождя (противоречивый симбиоз коммунистической догматики и национализма) делала невозможным для него следование по пути открытого агрессивного антисемитизма. Более того, очевидная к концу жизни физическая немощь диктатора исключала повторение им любой масштабной репрессивной акции в духе 1937 г. Причем главнейшим сдерживающим фактором в данном случае была угроза провоцирования третьей (ядерной) мировой войны, в подготовке к которой СССР явно уступал США. Существует мнение, что, страшась военного столкновения с Западом, Сталин и устроил пропагандистскую вакханалию с “делом врачей” только с целью шантажа, и тот вроде бы даже удался, поскольку руководители США и Великобритании, уступая диктатору, согласились на встречу с ним “в верхах”⁵⁵⁷ Клейн Б.С. Политика США и “дело врачей” // Вопросы истории. 2006. № 6. С. 42-46.⁷. Все это побудило того почти на краю могилы отказаться от дальнейшего нагнетания шовинистических страстей в стране.

Раскручиванию спирали государственного террора препятствовало и подспудное противодействие диктатору высшей бюрократии. Значительно окрепшая к 1940-м гг. благодаря корпоративной консолидации, она явно не желала, чтобы тот продолжал отправлять ее на заклание под аккомпанемент популистских лозунгов. “Дело врачей” было как раз тем случаем, когда прошлая трагедия (“1937 год”), напомнив о себе, переродилась в фарс. Да и общество в целом, устав к концу правления Сталина от потрясений войны, перманентных чисток и пропагандистской истерии, жаждало стабильности и уверенности в завтрашнем дне. И с этим чаянием власть не могла не считаться, о чем свидетельствовала даже статистика ГУЛАГа, отмеченная тенденций к свертыванию внутреннего террора. Если за так называемые контрреволюционные (политические) преступления в 1946 г. репрессировали 123 294 чел., а в 1949-ом 75 125 чел., то в 1952-ом 28 800⁵⁵⁸ Попов В.П. Государственный террор в советской России. 19231953 (источники и их интерпретация) // Отечественные архивы.1992. № 2. С. 28.⁸.

Провальный исход авантюры с арестами “врачей-вредителей”, названной на Западе “делом Бейлиса атомного века”, стал не только первым крупным, хотя и посмертным поражением Сталина, но и мощным ударом по созданной им бесчеловечной системе. Словом, у изжившей себя сталинской диктатуры хватило сил только на устрашающую увертюру.

В заключении обобщены результаты исследования и сформулированы итоговые выводы.

В ХХ веке советское еврейство и в первую очередь интеллигенция из этой национальной среды, столкнулось в своих отношениях с властью с несколькими судьбоносными историческими вызовами. Первый такой вызов пришелся на революцию 1917 г. и гражданскую войну. Второй на послевоенный период 1948 1953 гг. Третий на так называемые “застойные” и “перестроечные” годы, в которые развернулся массовый исход евреев из СССР, означавший по сути дела спонтанное, самопроизвольное решение “еврейского вопроса”, с которым верхи в нашей стране безуспешно пытались справиться в XIX ХХ вв. Произошло парадоксальное: что не смогла сила власти, сделала ее слабость.

Время “действия”, или, лучше сказать, социально-политического доминирования каждого из этих трех вызовов обрамлялось соответствующими хронологическими вехами, которые, не поддаваясь точной датировке, приблизительно все же определяются. Конкретно вычленяются следующие основные периоды взаимоотношений Советского государства с еврейством вообще и с его интеллектуальной элитой в частности: 1. 1917 1935 гг.; 2. 1936 - 1953 гг. ; 3. 1953 1991 гг.. К началу второго периода в глобальном соперничестве трех макроидеологий либерализма, коммунизма и национализма последний стал уверенно лидировать, а в СССР произошла смена идеологических парадигм интернационалистской на патриотическую. Следствием стала кардинальная перестройка советской государственности на основе новой концепции “старшего брата” с закреплением результатов преобразования в конституции 1936 г. По сути это было отступление от ленинского имперского проекта межэтнической конвергенции (ассимиляции) путем лишения доминировавших (численно, культурно и политически) русских былых привилегий и делегирования их нацменьшинствам, и некоторый возврат к устоям царской империи: возрождалась руководящая роль русских как лидирующей нации в строго иерархичном этнополитическом конгломерате так называемых социалистических наций, и процесс ассимиляции все больше переводился на административные рельсы.

Именно на второй период пришелся составивший предметную основу исследования генезис государственного антисемитизма, включавший возникновение предпосылок, проявление спорадических элементов и постепенную их кристаллизацию в систематическую официальную политику, которая в полной мере проявилась в 1949 1953 гг. Главную роль в этом генезисе сыграл фактор единовластия Сталина. Этот момент имел как объективную, так и субъективную составляющие. Первая проявилась в том, что антисемитизм стал системным явлением, производным от политического режима Сталина, точнее, от такой его “несущей конструкции”, как идеология “осажденной крепости”, изоляционизма, политической ксенофобии. Если в нацистской Германии официальный антисемитизм носил самодовлеющий характер, то в СССР он служил средством укрепления единовластия Сталина и был следствием социально-политической автаркии страны. После смерти вождя режим, отказавшись от “крайностей”, принципиально не изменился, вот почему антисемитизм пусть и в значительно меньшей “концентрации” продолжал присутствовать во власти. Что касается “субъективности” момента, то она состояла в том, что если до конца 1940-х гг. официальный антисемитизм использовался Сталиным преимущественно “рационально” (в интересах политического укрощения номенклатуры), то потом (когда психика этого жестокого политика под бременем лет все более параноически деградировала) преимущественно “эмоционально”, провоцируя такие “сумасшедшие” акции, как “дело врачей”.

Послевоенное усиление официального антисемитизма в его советской разновидности было объективно обусловлено еще и тем, что в социальной природе диктаторского режима изначально заложен жизненно важный для него императив пропагандистского использования образа врага как инструмента порабощения общества и манипулирования его сознанием. Когда с конца 1940-х гг. жупелы “космополита” и “еврейского националиста” стали активно вытеснять из пропагандистского обихода такие уже обветшавшие “страшилки”, как “троцкисты”, “вредители” и прочие “контрреволюционеры”, этот образ стал исподволь наполняться антиеврейским содержанием. Обличая интеллигенцию за “раболепие” и “низкопоклонство” перед Западом (это преклонение, надо признать, действительно имело место, принимая порой гротескные формы), Сталин боролся, однако, не с причиной этого “недуга” порождавшей идеализацию Запада герметичной закрытостью советского общества, а со следствием внешними проявлениями самоуничижения. По сути он, загоняя “болезнь” внутрь, воевал с собственной тенью, используя антисемитизм как крайнюю форму антизападничества.

Из итогового анализа вышеизложенного следует, что отношение власти в СССР к интеллигенции еврейского происхождения находилось в исследуемый период под воздействием двух основных категорий факторов: 1) внутриполитических и 2) внешнеполитических. Из первых наиболее важными для формирования соответствующей официальной политики представляются следующие: а) окончательно сложившаяся к середине 1930-х гг. система единоличной диктатуры Сталина, вследствие чего влияние психологических проблем вождя (в том числе и присущей ему по многочисленным свидетельствам юдофобии) на принятие политических решений резко возросло; б) усиление роли антисемитизма в подогреваемой Сталиным подспудной конкурентной борьбе внутри правящей бюрократической элиты, которая также “играла” на юдофобии вождя; в) “этнизация” сталинизма в 1930-е гг., демагогическое использование лозунга “коренизации” кадров с целью скрытой дискриминации нацменьшинств.

При анализе второй группы факторов на передний план выходят следующие моменты: а) межгосударственное сближение между СССР и нацистской Германием в 1939 г.; б) послевоенное “холодное” противостояние между разделенными “железным занавесом” советским и западным военно-политическими блоками, притом что и отечественная интеллигенция (как этнически связанная, так и не связанная с еврейством) в большинстве своем еще с дореволюционного времени идейно ориентировалась на западные либеральные ценности, что так или иначе провоцировало сталинский режим (антикосмополитическая кампания); в) образование в 1948 г. государства Израиль, который стал следовать в политическом фарватере США, что заметно усилило недоверие Сталина к советской ИЕП как потенциальной “агентуре” американского империализма и международного сионизма.

Благодаря тому что послевоенные репрессии в СССР значительно уступали по масштабу кровавой чистке 19371938 гг., в период “зрелого” антисемитизма от политического террора властей пострадало относительно небольшое количество евреев. Всего в 19481953 гг. за “националистическую деятельность” было репрессировано около 1 тыс. евреев, в том числе расстреляно не более ста. Доля евреев в общем количестве советских нерусских граждан, репрессированных после войны по указанному обвинению, не превысила 3 %⁵⁵⁹ Мозохин О.Б. Указ. соч. С. 346, 348, 363-464.⁹.

Именно под воздействием репрессивного пресса начался процесс дифференциации интеллигенции еврейского происхождения, значительная, если не бульшая часть которой стала ментально отходить от прежней безусловной поддержки режима, постепенно проникаясь оппозиционными настроениями. Этому в значительной мере способствовала и набиравшая силу “этнизация” сознания еврейского населения, происходившая вследствие пережитого Холокоста и тех же антиеврейских репрессий, рестрикций и пропагандистских акций властей, а также все более усиливавшегося влияния западной (главным образом сионистской) пропаганды. Наиболее ярким проявлением этой “этнизации” стала мифологема о “сталинском плане депортации евреев”. Порожденная, с одной стороны, негласным антисемитизмом верхов, а с другой, постхолокостным синдромом, эта легенда, глубоко поразила сознание еврейской интеллигенции страхом ожидания повторения Катастрофы. Но решающую роль сыграли причины общего порядка: нарастание в СССР системного кризиса, инициировавшего глобальный дискурс о “закате коммунизме”; советская авторитарная модель явно проигрывала в соревновании с постиндустриальным либерализмом, опиравшимся на развитую и стабильную демократическую государственность и научно-экономический прогресс, обеспечивавший значительное превосходство над соответствующими советскими достижениями.

Можно сказать, что Сталин умер “вовремя”, в ядерный век его единоличная диктатура превратилась в анахронизм. Наследовавшая ему бюрократия, не желавшая впредь быть уподобленной податливой глине в железных руках диктатора-демиурга, провозгласила лозунг коллективности руководства, воплотившийся в систему номенклатурной олигархии. Этот режим почти до самого своего конца (во всяком случае до 19881989 гг.) также нес на себе печать антисемитизма, хотя тот и был водворен в рамки строго регламентированной негласной политики, исключавшей повторение масштабных пропагандистских и полицейско-репрессивных акций сталинского времени. Это правление, надо признать, отказавшись от сталинской национально-государственной доктрины “старшего брата” и заменив ее сусловско-брежневской концепцией советского народа как “новой исторической общности людей”, сумело существенно укротить антисемитизм. Если в последние годы правления Сталина официальная юдофобия была сравнима с разгоравшимся пламенем, то при Хрущеве и Брежневе, которые ее существенно “притушили” она, подобно незримому торфяному пожару, лишь чадила и тлела.

Таковы основные итоги исследования, которое кроме того, хочется верить, продемонстрировало, что решение национальных проблем лежит не в однолинейной упрощенно-схематичной плоскости с мнимой панацеей в виде, скажем, политической ставки на ассимиляцию, а в сфере “тонких” этнокультурных и социально-гуманитарных “настроек”, не достижимых без научного освоения исторического опыта.

ПО ТЕМЕ ИССЛЕДОВАНИЯ ОПУБЛИКОВАНЫ СЛЕДУЮЩИЕ РАБОТЫ

Статьи в ведущих рецензируемых научных изданиях, рекомендованных ВАК Министерства образования и науки РФ

1. Костырченко Г.В. Лакомый полуостров: проект провозглашения в Крыму Еврейской ССР (совм. с С.С. Козловым) // Родина. 1991. № 11-12. С. 15-18. (0,5 п.л. ).

2. Костырченко Г.В. Конец карьеры Н.И. Ежова (совм. с Б.Я. Хазановым) // Исторический архив. 1992. № 1. С. 123-131. (1,5 п.л.).

3. Костырченко Г.В. Мертворожденный культ (О письме А.К. Чалдымова А.Н. Поскребышеву) // Родина. 1992. № 10. С. 59-60. (0,3 п.л.).

4. Костырченко Г.В. Дело врачей // Родина. 1994. № 7. С. 66-71. (0,9 п.л.).

5. Костырченко Г.В. Кампания по борьбе с космополитизмом в СССР // Вопросы истории. 1994. № 8. С. 47-60. (1,2 п.л.).

6. Костырченко Г.В. Советская цензура в 1941- 1952 гг. // Вопросы истории. 1996, № 11-12. С. 87-94. (0,8 п.л.).

7. Костырченко Г.В. Жданов против Маленкова. Игры сталинских фаворитов // Родина. 2000. № 9. С. 85-92. (1,0 п.л.).

8. Костырченко Г.В. Голда в “Метрополе” [О главе первой дипмиссии Израиля в СССР Г. Меир] // Родина. 2002. № 4-5. С. 166-170 (0,3 п.л.).

9. Костырченко Г.В. “Дело Абакумова Шварцмана”. // Родина. 2002. № 4-5. С. 171-173. (0,3 п.л.).

10. Костырченко Г.В. Депортация мистификация // Отечественная история. 2003. № 1. С. 92 113. (1,5 п.л.).

11. Костырченко Г.В. Отец народов. Ленинская и сталинская национальная политика // Родина. 2003. № 2. С. 8-13. (0,8 п.л.).

12. Костырченко Г.В. О книге И.А. Альтмана “Жертвы ненависти. Холокост в СССР, 19411945 гг.” (М., 2002) // Вопросы истории. 2003. № 6. С. 173-175. (0,3 п.л.).

13. Костырченко Г.В. Из-под глыб века. О второй части книги А.И. Солженицына “Двести лет вместе” // Родина. 2003. № 7. С. 17-23. (1,1 п.л.).

14. Костырченко Г.В. Химеры темного царства. “Стукачество” полувековой давности // Родина. 2003. № 9. С. 70-74. (1,2 п.л.).

15. Костырченко Г.В. Мечтал ли Сталин о втором Холокосте? // Родина. 2005. № 1. С. 19-26. (0,9 п.л.).

16. Костырченко Г.В. “Никаких Шнеерзонов”. Евреи в Гражданскую: выбор без выбора? О новой книге Олега Будницкого // Родина. 2006. № 12. С. 82-87. (0,8 п.л.).

Монографии и сборники документов

17. Костырченко Г.В. В плену у красного фараона. Политические преследования евреев в СССР в последнее сталинское десятилетие. М.: Международные отношения, 1994. 400 с. (21,0 п.л.).

18. Костырченко Г.В. Тайная политика Сталина. Власть и антисемитизм. М.: Международные отношения, 2001. 784 с. (49,0 п.л.).

19. Еврейский антифашистский комитет в СССР. 19411948. Документированная история (совм. с Ш. Редлихом). М.: Международные отношения, 1996. 423 с. (27,5 п.л.).

20. Государственный антисемитизм в СССР. От начала до кульминации, 19381953 / Под общ. ред. акад. А.Н. Яковлева (Россия. ХХ век. Документы. М.: МФД: Материк, 2005. 592 с. (47,7 п.л.).

Статьи

21. Костырченко Г.В. “Дело врачей”: миф и реальность (Доклад на заседании Ученого совета ИРИ РАН 19 февраля 1998 г.) // Труды Института российской истории РАН. 19971998 гг. Вып. 2. М., 2000. С. 354-385. (1,5 п.л.).

22. Костырченко Г.В. Начало холодной войны и “еврейский вопрос” // Советское общество: будни холодной войны. Материалы “круглого стола”. М.Арзамас: ИРИ РАНАГПИ, 2000. С. 284-304. (2,0 п.л.).

23. Костырченко Г.В. Сталинская государственность и антисемитизм // Российская государственность ХХ века. Материалы межвузовской конференции, посвященной 80-летию со дня рождения профессора Н.П. Ерошкина. 16 декабря 2000 г. М.: РГГУ, 2001. С. 197-204. (0, 3 п.л.).

24. Костырченко Г.В. Сталин и история “сионистского заговора” в силовых структурах // Исторические чтения на Лубянке (2001 г.). Отечественные спецслужбы в послевоенные годы. 19451953 гг. М.Великий Новгород: ФСБ РФ, 2002. С. 104-110. (0,3 п.л.).