Советская государственная религиозная политика

Размещено на http://www.allbest.ru/

САНКТ-ПЕТЕРБУРГСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ УНИВЕРСИТЕТ

На правах рукописи

Работа выполнена на кафедре истории России и зарубежных стран

Республиканского гуманитарного института

Санкт-Петербургского государственного университета.

Научные консультанты:

доктор исторических наук, профессор Лейкин Аркадий Яковлевич;

доктор исторических наук, профессор Крапивин Михаил Юрьевич

Официальные оппоненты:

член-корр. РАН, доктор исторических наук Ганелин Рафаил Шоломович;

доктор философских наук, профессор Гордиенко Николай Семенович;

доктор исторических наук, профессор Измозик Владлен Семенович.

Ведущая организация:

Академия ФСБ России

Защита состоится « » 2007 г. в 15.00 часов на заседании диссертационного совета Д 212.232.52 по защите диссертаций на соискание ученой степени доктора наук при Санкт-Петербургском государственном университете (199155, г. Санкт-Петербург, пер. Декабристов, 16. Зал заседаний Ученого совета).

С диссертацией можно ознакомиться в научной библиотеке им. А.М. Горького Санкт-Петербургского государственного университета.

Автореферат разослан « » ________ 2007 г.

И.о. ученого секретаря диссертационного совета доктор исторических наук Е.В. Петров

1. Общая характеристика диссертации

Актуальность темы исследования. Последние два десятилетия в нашей стране ознаменовались широким процессом демократизации религиозной сферы социума: сняты ранее существовавшие неправомерные ограничения на культовую и иную деятельность вероисповедных объединений и участие в ней граждан. Идет бурный рост числа конфессиональных новообразований, не имевших аналога в религиозной жизни прошлого. Возрастание удельного веса и значимости религиозных организаций сказалось на характере государственно-конфессиональных отношений: они стали существеннейшей частью отношений государства с формирующимся гражданским обществом.

Вместе с тем, нельзя не видеть и ряда деструктивных тенденций в складывающейся в стране религиозной ситуации. Среди прочего, акцентируем внимание на всё более обнаруживающейся эрозии основных идей и положений концепции светского государства. Размываются такие конституционные принципы, как отделение церкви от государства и школы от церкви; правовое равенство религий и религиозных организаций; равенство прав верующих и неверующих. Имеет место дискредитация научных светских знаний и нерелигиозного мировоззрения. Всё это ведет к насильственной клерикализации общественных и государственных институтов и к политизации деятельности различных религиозных объединений. Политики разного уровня, включая официальные российские инстанции, активно используют религию в качестве дополнительного источника легитимации. Главное внимание обращается, естественно, на те религиозные объединения, коим исторически были свойственны «государственнические инстинкты», в первую очередь на Русскую православную церковь. При этом всячески подчеркивается и выпячивается роль православия и РПЦ в качестве важнейшего средства государственного строительства, гаранта социального и духовно-нравственного возрождения Отечества.

Православная Церковь, в свою очередь, начинает инстинктивно подстраиваться под ныне действующую власть, пытаясь заручиться поддержкой государственных структур властей в противоборстве с многочисленными конкурентами на своей «канонической территории», фактически выступая с претензией не только на единоличное представительство в российском обществе (в которой живут граждане более 150 национальностей, действуют последователи свыше 70 религиозных направлений) христианской духовности, но и духовности вообще, стремясь к монополии в области культуры, нравственности и образования.

Противоречивость и неоднозначность вышеописанной ситуации, вряд ли способствующей формированию атмосферы гражданского согласия и расширению базы социальной поддержки политического курса государства, является следствием отсутствия у российских властей современной, продуманной, научно-обоснованной, целостной и сбалансированной модели политики в области свободы совести. Естественно, что процесс создания механизма повседневного решения проблем, возникающих в религиозной сфере жизни социума, пойдет тем успешнее, чем полнее и объективнее будет учтен исторический опыт. Именно это побуждает нас вновь и вновь обращаться к поучительным страницам 1920-30-х гг., к тому времени, когда сложилась (и не впервые в истории России) система жесткой зависимости конфессиональных объединений от государственно-административных структур, при которой до 20% священнослужителей всех конфессий, существовавших на территории СССР (в первую очередь - РПЦ), сотрудничали с ныне ликвидированным 4-м отделом 5-го управления КГБ Аргументы и факты. 1991. №36; 1992. №1; Известия . 1992. 22 февраля и др.. «Церковь, диктаторски руководимая атеистами, - зрелище, не виданное за два тысячелетия» - писал по этому поводу А.И. Солженицын еще в 1972 г. Солженицын А. Всероссийскому Патриарху Пимену. Великопостное письмо (1972 г.) //Слово. 1989. №12.. Добиться избавления от подобного рода наследства в практике государственно-конфессиональных отношений быстро и безболезненно, без последствий и рецидивов вряд ли было возможно. Более того, все последние годы россиян не покидает ощущение, что РПЦ и государственные инстанции постсоветской России готовы (каждая сторона - исходя из своих конъюнктурных соображений) броситься друг другу в объятья и восстановить старые «золотые цепи» стратегического партнерства. И это не может не волновать значительную часть россиян, ибо предостерегающе трагический опыт и исторические уроки многовекового «симфонического» сотрудничества РПЦ с российскими властными структурами, к сожалению, хорошо известны.

Историография проблемы. Насколько нам удалось установить, специальные работы, посвященные комплексному теоретическому и конкретно-историческому изучению проблемы, вынесенной в заглавие настоящей диссертации, в отечественной исторической науке отсутствуют, хотя отдельные ее аспекты, естественно, затрагивались в исследованиях отечественных и зарубежных специалистов, начиная еще с 1920-х годов.

В первое послеоктябрьское десятилетие главной задачей большевистской партии была, как известно, проблема удержания власти. Именно поэтому объектом пристального публицистического интереса стала Православная церковь, открыто осудившая вооруженный приход к власти лево-радикалов и жестокость нового политического режима. Предпринималась попытка доказать изначальную, классово-генетическую предрасположенность РПЦ к контрреволюционности, как бы априори оправдывавшую применение репрессивных мер в отношении священнослужителей и активистов из числа мирян Горев М. Церковные богатства и голод в России. - М., 1922; Лукин Н.М. Церковь и государство. - М., 1922; Брихничев И. Патриарх Тихон и его церковь. - М., 1923; Рожицын В.С. Тихоновцы, обновленцы и контрреволюция. - М., 1926 и др.. Такой подход в советской литературе сохранялся и после того, как в 1927 г. РПЦ заявила о своей политической лояльности Зыбковец В.Ф. Безбожники и социалистическое переустройство деревни. - М., 1930; Попов М.В. 1) Церковь в наши дни. - Иваново, 1930; 2) Церковь в годы реакции и революции. - Иваново, 1930; Кандидов Б.П. 1) Религиозная контрреволюция 1918 -1920-х годов и интервенция: Очерки и материалы. - М., 1930; 2) Церковь и гражданская война на юге. - М., 1931; 3) Голод 1921 г. и церковь. - М., 1932; Зарин П. Политическая маскировка религиозных организаций. - М., 1934 и др..

В 1920-1930-е годы обращение к проблеме государственно-конфессиональных отношений зачастую стимулировалось потребностями атеистической пропаганды и агитации. В антирелигиозных публикациях, носивших скорее агитационно-полемический, нежели научный характер, богоборческая деятельность партийно-комсомольских комитетов (вне зависимости от форм и методов преодоления церковно-религиозных влияний) освещалась как конструктивно-положительная Пути антирелигиозной пропаганды. К постановке работы: В 2 вып. - Харьков, 1925; Зырянов И. Антирелигиозная пропаганда. Методология, содержание и задачи. - Харьков, 1926; Сутулов Л. Комсомол в борьбе с религией. - М., 1929; Крайнюк З. Комсомол, в наступление на классового врага. - М.; Л., 1930; Шах М. Рыцари мракобесия в борьбе с комсомолом. - Л., 1930; Шишаков В. Религия и колхозное строительство. - М.; Л., 1931; Воинствующее безбожие за 15 лет: Сб. статей. - М., 1932 и др..

После начала «сплошной» насильственной коллективизации обличение «антисоветской» деятельности церковников, стало одним из основных мотивов антирелигиозной литературы. Подчеркивалось, что гонения по религиозным мотивам в советской стране исключены, преследованиям подвергаются лишь те граждане, которые нарушают советское законодательство о культах. Значение приводившихся в изданиях конца 1920-х - первой половины 1930-х гг. многочисленных фактов, относившихся к истории и современному (на тот момент) состоянию вероисповедных объединений, практически полностью нивелировалось их тенденциозным подбором и упрощенным толкованием; допускавшимися чрезмерно широкими обобщениями, в результате которых отдельные высказывания религиозных лидеров по определенному кругу вопросов приписывались большинству рядовых членов общин и отождествлялись с социальной природой самих конфессиональных объединений (дескать, религиозные организации осуществляют сугубо классово-политическую деятельность и являются носителями альтернативной кулацкой идеологии, в ряде случаев прикрывая, в целях мимикрии, свою буржуазную либо мелкобуржуазную сущность крадеными патриотическими и даже псевдосоциалистическими лозунгами).

В предвоенный период не появилось ни одного серьезного историко-религиоведческого исследования О контрреволюционной деятельности религиозных мракобесов. - М., 1938; Олещук Ф. Борьба церкви против народа. - М., 1939; Тубанов С. Церковь на службе врагов народа. - Свердловск, 1940 и др.. Все формы религии по-прежнему трактовались как несовместимые не только с теорией, но и практикой социалистического строительства. Антирелигиозный фронт рассматривался как фронт классовой борьбы, деятельность всех и всяческих конфессиональных объединений (наступательные возможности которых существенно завышались) расценивалась как противостоящая курсу на социалистическое переустройство общества, борьба с религией безоговорочно приравнивалась к борьбе за социализм. Советские авторы всячески стремились обосновать сталинскую формулу о неизбежности обострения классовой борьбы в ходе социалистического строительства, приводя массу примеров (зачастую надуманных) враждебной, саботажнической и даже шпионской деятельности религиозных объединений.

В первые послевоенные годы литература по религиозной и антирелигиозной тематике вообще перестала выходить. Это объяснялось, с одной стороны, сформировавшимся в верхах мнением, что изучение истории российской контрреволюции (церковной в том числе) не заслуживает внимания исследователей, с другой - начавшимся в военный период заигрыванием властных структур с руководством РПЦ.

Период с середины 1960-х до середины 1980-х гг. в советской историографии продолжал оставаться временем малоблагоприятным для объективного, взвешенного изучения отечественными историками религиозной сферы жизни общества. Доступ к важнейшим архивным массивам (в т.ч. к документам, отражавшим официальную, а не ту, которую им приписывали, позицию конфессиональных объединений) отсутствовал, в религиоведении господствовали догматизированные стереотипы Плаксин Р.Ю. Крах церковной контрреволюции. 1917-1923 гг. - М., 1968; Куроедов В.А. Религия и церковь в советском государстве. - М., 1981; Барменков А.И. Свобода совести в СССР. - М., 1986 и др.. Осмысление советских реалий 1920-х - 1930-х гг., как и ранее, носило преимущественно конъюнктурно - идеологизированный характер, ограничивалось разработкой предписанных сверху направлений и сюжетов. Роль Политбюро, Антирелигиозной комиссии ЦК, органов ГБ в процессе выработки и реализации государственной линии в религиозном вопросе оставалась вне поля зрения исследователей. Игнорировался тот факт, что она богоборческая деятельность партийно-советских органов не только отступала от общечеловеческих норм морали и нравственности, но нередко не соответствовала теоретическим положениям самого марксизма. В качестве подпорок для выводов и заключений использовались одни те же исторические факты недавнего прошлого, приводился бесконечный ряд цитат из трудов большевистских лидеров, а также ссылок на открытые, общедоступные решения партии и правительства по религиозным вопросам Плаксин Р.Ю. Тихоновщина и ее крах. - Л., 1987 и др. .

Правда, в отличие от исследователей 1920-х годов, исходивших из того, что их задача состоит в раскрытии классово-эксплуататорской и контрреволюционной, враждебной новому государственному строю роли Церкви, авторы постсталинского периода в соответствии с изменившимися партийными установками полагали, что противостояние с религией носит в целом характер идеологической борьбы за торжество научного мировоззрения. В литературе систематически звучала мысль о том, что массовый отход от религии и церкви произошел в основном под влиянием изменений в условиях жизни трудящихся и был напрямую связан с успехами в социалистической индустриализации и коллективизации сельского хозяйства, а также являлся следствием широко развернувшейся, особенно в ходе культурной революции, атеистической пропаганды Персиц М.М. Отделение церкви от государства и школы от церкви в СССР (1917-1919 гг.). - М., 1958; Шахнович М.И. Ленин и проблемы атеизма. - М., Л., 1961; Воронцов Г.В. Ленинская программа атеистического воспитания в действии (1917-1937 гг.). - Л., 1973; Эйнгорн И.Д. Очерки истории религии и атеизма в Сибири (1917-1937 гг.). - Томск, 1982 и др..

Однако даже в таких неблагоприятных условиях известный прогресс в научном освещении роли «религиозного фактора» в жизни советского общества все же наметился. Так, в 1960-х - середине 1980-х гг. после долгих лет молчания возобновляется тематико-религиоведческая разработка истории тех или иных конфессиональных объединений. При этом в центре внимания советских ученых, по понятным причинам, оказываются сюжеты, связанные с деятельностью РПЦ.

Так как немногочисленные неподцензурные исследовательские работы, осуществлявшиеся в эти годы духовными лицами тех или иных конфессий, существовали только в рукописном виде и распространялись исключительно в виде «самиздата» в узком кругу единомышленников, то даже препарированные официальные публикации на религиоведческую тематику в известной мере удовлетворяли потребность широкого читателя в получении информации об истории главных вероисповедных объединений, традиционно функционировавших на территории нашей страны.

Среди конкретных проблем, получивших свое развитие в работах характеризуемого периода (кроме хрестоматийного сюжета о церковной контрреволюции времен Гражданской войны), выделялись две: обновленческий раскол в РПЦ 1922 г. и политика Московской патриархии после подписания 29 июля 1927 г. митр. Сергием (Страгородским) «Декларации» об отношениях Церкви и государства.

Как известно, в период реформ 1860-х гг. в официальных рамках РПЦ возникло движение за обновление церковной жизни, направленное, в том числе, и на освобождение православия от слишком тесных объятий государства. Возродившееся в 1905 - 1907 гг. обновленческое движение получило продолжение уже после отречения царя, являвшегося официальным главой Церкви, а затем вновь напомнило о себе уже в период нэпа.

Традиционная для советской литературы точка зрения на обновленческие тенденции в РПЦ была представлена в монографии А.А. Шишкина Шишкин А.А. Сущность и критическая оценка «обновленческого» раскола Русской Православной Церкви. - Казань, 1970. С.6, 43, 61, 78, 99, 105-106, 128-130, 203, 356, 359, 364-365.. Автор допускал расхожую для гражданских историков ошибку, заключавшуюся в недостаточном учете специфики православия как конфессии (вероучительных догматов, канонического уклада), что оборачивалось невозможностью без искажения понять и отразить особенности внутренней жизни РПЦ. Рассматривая Церковь как социальный институт, организацию, действовавшую в реальной социально-политической обстановке, А.А. Шишкин представлял обновленчество выразителем взглядов мелкобуржуазных слоев населения, пытавшихся приспособиться к советской действительности, дабы зарекомендовать себя в качестве «союзников трудового народа». В идеологии обновленчества, с его точки зрения, первостепенное значение имело признание советской власти. Реформы церковного быта являлись вторичными по отношению к «идейной программе».

Несмотря на явную односторонность и спорность многих из приведенных оценок официальные авторы Московской патриархии могли выразить свое несогласие с вышеизложенной точкой зрения разве что при помощи глухих намеков на некие особые привходящие обстоятельства (речь, естественно, шла о реальной роли органов ГБ в организации церковного раскола).

Обратившийся к событиям 1922 г. церковный диссидент А. Левитин Левитин А., Шавров В. Очерки по истории русской церковной смуты 20-30-х гг. ХХ века [1960. (машинопись)]: В 3 т. - Кuesnacht, 1978. (Переизд.: М., 1996)., профессионально разбиравшийся в вероисповедных проблемах, впадал в своих оценках в другую (по сравнению с историко-партийной позицией) крайность, являвшуюся следствием не изжитых до конца последствий собственного в прошлом участия в обновленческом движении. Автор явно переоценивал степень приверженности обновленческих лидеров социалистическим идеалам, в целом преувеличивая роль и значение христианско - социалистических тенденций в русской православной традиции. Так же как в свое время А. Введенский и Б. Титлинов, стремившиеся обосновать возможность для просоветски ориентированной РПЦ вписаться в советские реалии, занять достойное место в обществе рабочих и крестьян Введенский А.И. Церковь и государство. Очерк взаимоотношений церкви и государства в России (1918-1922 гг.). - М., 1923; Титлинов Б.В. Церковь во время революции. - Пг., 1924 и др., А. Левитин пытался доказать, что советское обновленчество 1920-х гг. органично и естественно вызревало в официальной ограде Православной Церкви на протяжении нескольких десятилетий конца ХIХ - начала ХХ века. При этом он предпочитал не акцентировать излишнего внимания на роли, сыгранной советскими спецслужбами в процессе организационного оформления обновленческого раскола, проводя практически прямую линию между реформационным движением в РПЦ в 1905 - 1917 гг. и событиями 1922 г. Дескать, «советское» обновленчество продолжило дело «церковной революции» 1917 г., прерванное Поместным собором 1917 г. Главный же грех обновленцев - не их антиканоничность, а политическое приспособленчество, доносы и ложь.

С последним тезисом был согласен и еще один церковный диссидент - Л. Регельсон, подчеркивавший, что «…обновленчество … в своих духовных корнях было течением глубоко реакционным, ибо возвращалось к преодоленным Церковью формам существования: церковно-государственной симфонии и синодально-бюрократическому управлению … возврат к ним перед лицом воинствующего антихристианства приводил к неизбежному духовному краху» Регельсон Л. Трагедия Русской Церкви (1917-1945 гг.). - Париж, 1977. (Переизд.: М., 1996). С.96..

В том же ключе рассуждал и историк РПЦ А.И. Кузнецов, писавший, что обновленческий раскол в Русской Церкви явился логическим итогом движения за церковное обновление, идеи которого родились в недрах девятнадцатого столетия. Вместе с тем, «если церковное обновление являлось идеей времени и идейно оправдывалось стремлением к лучшей организации церковного общества, конечно, в строгих рамках святого православия, то обновленческий раскол представлял собой организованное сборище разнородных элементов, … ворвавшихся в ограду Церкви ради ее разрушения» Кузнецов А.И. Обновленческий раскол в Русской Церкви: В 3 т. Астрахань, 1956 -1959. (машинопись) / переизд.: «Обновленческий» раскол (Материалы для церковно-исторической и канонической характеристики) / Сост. И.В. Соловьев. - М., 2002. С.135, 140..

Пожалуй, ближе всех к истине в этом заочном споре подошли западные авторы Fletcher W.C. The Russian Orthodox Church Underground, 1917-1970. - N.Y., 1971; Ellis J. The Russian Orthodox Church. A Contemporary History. - L., Sidney, 1986 и др., по крайней мере, те из них, кто уже в 1970 - 1980-х годов трезво и реально смотрели на историю обновленческого движения в РПЦ, не отрицая факта существования закулисного режиссера, искусно дирижировавшего конфликтом, вспыхнувшим в недрах Церкви весной 1922 г., но и не сводя грандиозные события лишь к действиям чекистов, борьбе за власть, материальные привилегии между монашеством и белым, приходским духовенством. Зарубежные историки справедливо полагали, что вне реально сформировавшейся потребности в реформировании системы церковного управления и внесения изменений в богослужебную практику, осознававшейся в той или иной мере многими в церковном обществе, советские властные структуры вряд ли сумели бы с такой легкостью противопоставить одну часть православного духовенства другой его части.

Без сомнения, самой спорной проблемой в литературе по истории РПЦ в исследуемый период была оценка деятельности митр. Сергия Страгородского на посту заместителя Патриаршего Местоблюстителя. Амплитуда оценок, дававшихся в 1960-80-е гг. отечественными и зарубежными исследователями практическим шагам Московской патриархии после подписания в июле 1927 г. текста политической «Декларации», колеблется от признания роли митр. Сергия как крупного и искусного церковного политика, по мере возможности стремившегося спасти РПЦ от окончательного разгрома, до классифицирования линии его поведения как трусливой и предательской.

Советские исследователи рассказывали о событиях 1927 г. довольно сухо, рассматривая шаг митр. Сергия, знаменовавший начало процесса политической переориентации РПЦ, перехода на лояльные государству позиции, в качестве свидетельства признания Церковью несомненности успехов советской власти во внутренней и внешней политике.

Точка зрения Московской патриархии и ее официальных историографов Снычев И., архимандрит. Церковные расколы в Русской Церкви 20-х и 30-х гг. ХХ столетия - григорианский, ярославский, иосифлянский, викторианский и другие, их особенности и история - М., 1965. (машинопись); 2-е изд., доп. - Сортавала, 1993; Мануил (Лемешевский), митр. Русские православные иерархи с 1893 по 1965 гг. (включительно). Ч. I.-VI. - Куйбышев, 1966. (машинопись). (Переизд.: Т. 1-6. - Эрланген, 1979-1989). по поводу Декларации 1927 г. была односторонней: решение митр. Сергия безусловно одобрялось, безапелляционно, апологетически оправдывалось, негативные для РПЦ последствия «вынужденного» соглашения с богоборческим государством по возможности замалчивались; действия церковных лидеров, занявших непримиримую по отношению к политике зам. Патриаршего Местоблюстителя позицию, характеризовались как раскольничьи.

Соглашался (в основном) с вышеприведенным вариантом оценки указанных событий и ряд независимых зарубежных историков, скажем Д. Поспеловский Рosрielovsky D. 1) The Russian Church under the Soviet Regime, 1917 - 1982. Vol. 1 - 2. - N.Y., 1984; 2) А History of Soviet Atheism in Theory and Рractice, and the Believer. - Vol. 1 -3. - L., 1987- 1988., не всегда убедительно доказывавший содержательную и текстуальную близость Декларации 1927 г. и предсмертного (1925 г.) послания Патриарха, а также преемственность линии политического поведения Тихона и Сергия. При этом игнорировался тот факт, что условием компромисса между Церковью и государством, зафиксированного в тексте Декларации, явилось допущение вмешательства спецслужб в кадровую политику Московской Патриархии, чего чекистам так и не удалось в свое время добиться от Тихона.

Напротив, церковные диссиденты (в частности, Л. Регельсон), зарубежные историки, эмигрантские авторы, очевидно симпатизировавшие непримиримой позиции Русской Православной Церкви за границей (РПЦЗ), не скрывали своей «особой» позиции по отношению к действиям митр. Сергия, квалифицируя шаги руководства Московской Патриархии как открытый коллаборационизм. Явно преувеличивая степень контроля государства над высшей церковной властью, выполнявшей якобы роль ширмы для органов ОГПУ-НКВД СССР, они недооценивали того обстоятельства, что государство, в свою очередь, вынуждено было из прагматических соображений считаться с частью требований церковных иерархов и учитывать хотя бы в некоторой степени интересы верующих. «Карловчане», в принципе, отрицали допустимость возможности компромисса между Св.Церковью и сатанинской, по сути своей, богоборческой властью Польский М., прот. 1) Каноническое положение высшей церковной власти в СССР и за границей. - Джорданвилл, 1948; 2) Новые мученики российские. Ч. 1-2. - Джорданвилл; Нью-Йорк, 1949-1957. (Переизд.: М., 1993); Андреев И.М. Краткий обзор истории Русской Церкви от революции до наших дней. - Джорданвилл, Нью-Йорк, 1951; Аделин Н. Православное зарубежье о Русской Православной Церкви в СССР // Русская Православная Церковь в СССР. - Мюнхен, 1960. С.228-244 и др.. Л. Регельсон был также убежден в правоте тех, кто выразил решительное несогласие с текстом Декларации 1927 г. и открыто заявил о своем неприятии последующих шагов церковного руководства. Он взвешенно и аргументировано доказывал представлявшуюся ему реальной возможность иного, альтернативного (по отношению к имевшему место в действительности) варианта поведения Московской Патриархии: путь стойкого нонконформизма и ухода (в случае необходимости) в подполье. Л. Регельсон полагал, что Сталин, оказавшись в 1941 г. в затруднительном положении, все равно вынужден был бы легализовать деятельность РПЦ и восстановить ВЦУ. Только при таком развитии событий канонический церковный центр сохранил бы внутреннюю свободу и нравственную чистоту и организационную целостность.

Что касается проблемы церковного сопротивления православного духовенства и мирян антирелигиозной политике советского государства в конце 1920-х - 1940-е годы, то отечественная историографии ее изучением в доперестроечные времена специально не занималась. Этому сюжету уделялось лишь несколько абзацев в общих трудах по истории РПЦ. При этом характеристика нонконформистов фактически ограничивалась лишь указанием на их стойкие промонархические убеждения.

Правда, в 1960 - 1970-е гг. в СССР было организовано конкретно - социологическое изучение идеологических воззрений верующих, традиционно причислявших себя к течению ИПХ («истинно православных христиан») Митрохин Л.Н. Реакционная идеология «истинной православной церкви» на тамбовщине // Вопросы истории религии и атеизма. Вып. IХ. - М., 1961. С.144-162; Никольская З.А. К характеристике истинно-православных христиан // Там же. С.161-188 и др.. Однако полученные результаты (в достаточной степени локального характера и опиравшиеся лишь на те сведения, которые соглашались сообщить о себе сами опрашиваемые) очень по - разному интерпретировались различными группами советских ученых. Если А.И. Клибанов справедливо классифицировал катакомбников в качестве внецерковного религиозного движения в православии и уверенно дифференцировал между собой последователей ИПЦ («Истинно-православной церкви») и ИПХ, считая их двумя в достаточной степени самостоятельными религиозными течениями в рамках единого движения Клибанов А.И. Религиозное сектантство в прошлом и настоящем. - М., 1973. С.168, 189, 193., то Ф.И. Федоренко Федоренко Ф.И. Секты, их вера и дела. - М., 1965. наоборот - неоправданно отождествлял «иосифлян» и «катакомбников» (не обнаруживая в их взглядах и практической деятельности существенных различий), относя и тех, и других к категории «православного сектантства», хотя их религиозное мировоззрение и культ мало чем отличались от ортодоксального православия. В подобного рода ошибочных суждениях вышеназванного автора во многом поддерживали и такие авторитетные специалисты, как В. Зыбковец и А.И. Демьянов. Они полагали, что принципиальная разница между ИПХ и ИПЦ отсутствовала, а само обозначение «ИПХ» чаще всего употреблялось по отношению к тем общинам, которые в связи с арестами потеряли своих священников и вследствие этого превратились в группы мирян Демьянов А.И. Истинно православное христианство. - Воронеж, 1977. С.9, 13-14, 22, 68-70. Оговоримся, правда, что А.И. Демьянов проводил свои исследования на территории ЦЧО в 1970-х годах, когда различия между ИПЦ и ИПХ уже практически стерлись..

В силу нехватки объективных данных советские историки не могли прийти к согласию по вопросу и о времени возникновения первых нелегальных, катакомбных общин: сразу после октября 1917 г.; в период кампании по изъятию церковных ценностей; в годы коллективизации; в середине 1940-х годов.

Однако, несмотря на все недостатки отечественной научной литературы 1960-х - середины 1980-х гг., невозможно отрицать вклад, внесенный советскими историками и религиоведами в формирование и расширение источниковой базы, раскрытие на ее основе общей схематики и динамики государственно-конфессиональных отношений в СССР, создание тщательно выписанной, хотя и неполной картины атеистической деятельности партийно-советских органов в 1920- 1930-е гг., изложение, пусть фрагментарное, истории главных конфессиональных объединений в довоенный период. Накопленный и введенный в научный оборот большой объем фактического материала создавал (в известной мере) основу для выдвижения новых идей и формулирования новых оценочных суждений уже в постсоветский период развития отечественной историографии.

Уже в 1988 - начале 1991-го годов Одинцов М.И. Путь длиною в семь десятилетий: от конфронтации к сотрудничеству (государственно-церковные отношения в истории советского общества) // На пути к свободе совести. - М., 1989. С.29-91; Алексеев В.А. 1) Был ли патриарх Тихон вождем церковной контрреволюции? // Диалог. 1990. № 10. С.94-103; 2) В начале был Декрет // Диалог. 1991. №4. С.86-98 и др. начинают появляться исследования, отмеченные стремлением освободиться от политической и теоретической заданности, поиском ответов на ранее закрытые для обсуждения темы. Авторы пытаются продемонстрировать собственную беспристрастность, хотя по-прежнему уходят от прямой критики религиозной политики советского государства, противопоставляя ленинскую традицию решения религиозного вопроса сталинскому форсированному изживанию религии. Что касается имевших место в прошлом антирелигиозных беззаконий, то они, как правило, объясняются наличием командно - административных, военно - коммунистических настроений в отношении религии и церкви, списываются на недостатки административного аппарата и засилье «леваков» в «церковном» отделе Наркомюста и руководстве местных партийных комитетах (об органах ГБ в связи с религиозным вопросом, практически, не упоминалось).

Однако постепенная (а с августа 1991 г. - практически полная) ликвидация цензуры, публикация новых источников, открытие доступа к ранее секретным архивным фондам заставляли по-новому взглянуть на наше недавнее прошлое, на идеологию, его охранявшую Религия и демократия. (На пути к свободе совести. Вып. 2): Сб. статей. - М., 1993; Религия и права человека. (На пути к свободе совести. Вып.3): Сб. статей. - М., 1996 и др.. В этой связи особо выделим работы В.А. Алексеева и М.И. Одинцова Алексеев В.А. 1) Иллюзии и догмы. - М., 1991; 2) «Штурм небес» отменяется? Критические очерки по истории борьбы с религией в СССР. - М., 1992; 3) Государственно-церковные отношения: Содержание, характер, тенденции эволюции: На материалах отечественной истории послеоктябрьского (1917 г.) периода ХХ века: Дис. в форме науч. докл. … д-ра филос. наук. - М., 1994; Одинцов М.И. 1) Государство и церковь: история взаимоотношений (1917-1938 гг.). - М., 1991; 2) Государство и церковь в России: ХХ век. - М., 1994..

Существенным недостатком «перестроечных» публикаций долгое время оставалось то обстоятельство, что процесс выработки и реализации курса государственной вероисповедной политики авторы рассматривали в отрыве от процессов, происходивших внутри религиозной сферы жизни общества. Положение в самих религиозных объединениях в большинстве работ практически не изучалось, в анализе церковных оценок и откликов на общественно-политические события допускались искажения.

В первые годы перестройки предметом для дискуссий, как правило, становились конкретные факты и сюжеты из нашей послеоктябрьской «антирелигиозной истории», которые на предшествующих этапах развития отечественной историографии практически (в научном плане) не изучались. Однако возникавшие на этой почве споры все острее выявляли необходимость не только расширения источниковой базы, но и пересмотра традиционных исследовательских схем исследования религиозного фактора, основанных исключительно на постулатах марксистско-ленинской теории, выработки новых универсалий, соответствующих современному мировому научному опыту Митрохин Л.Н. Философия религии. - М., 1993 и др.. Появилась возможность сосуществования различных теоретико-методологических подходов, формирования реального плюрализма мнений.

Что касается конкретно-исторических исследований особенностей вероисповедной политики советских властных структур, то на рубеже веков появились работы, написанные на качественно иной источниковой базе, содержащие нетрадиционные оценочные суждения, демонстрирующие концептуально новый уровень осмысления и анализа проблем государственно-конфессиональных отношений Васильева О.Ю. 1) Русская Православная Церковь и советская власть в 1917-1927 гг. // Вопросы истории. 1993. №8. С. 40-54; 2) Русская Православная Церковь в 1927-1943 гг. // Вопросы истории. 1994. №4. С.35-46; Васильева О.Ю., Кнышевский П.Н. Красные конкистадоры. - М., 1994; Шкаровский М.В. Петербургская епархия в годы гонений и утрат. 1917-1945 гг. - СПб., 1995; Одинцов М.И. Государственно-церковные отношения в России (на материалах отечественной истории ХХ века): Автореф. дис. … д-ра ист. наук. - М., 1996; 2) Русская Православная Церковь в ХХ веке: история, взаимоотношения с государством и обществом. - М., 2002; Крапивин М.Ю. Непридуманная церковная история: власть и Церковь в Советской России (окт.1917-го - конец 1930-х гг.). - Волгоград, 1997; Володина Н.В. Конституционно-правовые основы государственно-церковных отношений в России (ХХ век). - М., 2000 и др..

При этом есть достаточные основания предполагать, что широкие возможности для ознакомления с взглядами и оценками современных западных специалистов, представившиеся российской научной общественности в перестроечные годы, в известной степени, облегчили отечественным авторам процесс осмысления собственной истории, в ряде случаев сыграв роль детонатора новых идей и концепций.

В максимальной степени из числа западных специалистов к восстановлению реальной картины государственно-конфессиональных отношений в первые десятилетия советской власти, с нашей точки зрения, смогли приблизиться финский ученый А. Луукканен Luukkanen A. The Рarty of Unbelief: The Religious Рolicy of the Bolshevik Рarty: 1917 - 1929 // Studia Historica (Helsinki). 1994. Vol. 48. и канадский историк Д. Поспеловский. Впрочем, добротность и, несомненно, высокий научно-исследовательский уровень работ Д. Поспеловского, удивительным образом сочетались с надуманностью объяснения автором мотивов, логики аппаратного поведения партийно-советских структур, отвечавших за проведение вероисповедной политики на том или ином временном промежутке. Так в фокусировании антицерковных усилий новой власти, главным образом, на РПЦ автор усматривает намерение большевистского руководства в первую очередь уничтожить национальную Церковь, духовную основу жизни русского народа. Приписывая большевистским функционерам способность в первые послеоктябрьские месяцы профессионально ориентироваться в вероисповедных особенностях русского православия, Д. Поспеловский объясняет конфронтацию советов с участниками Поместного Собора 1917 -1918 гг. нежеланием властей допустить восстановление допетровских канонических начал в церковной жизни. По его мнению, заверши Собор рассмотрение своей повестки в полном объеме, Церковь из «пережитка отсталого царизма» превратилась бы в живой динамичный организм, непоколебимый в своих вероучительных основах, но откликающийся на требования века, отвечающий уровню запросов и понятий современного человека. Этого оживления и омоложения Церкви не желали допускать и не допустили официальные властные инстанции Поспеловский Д. Русская Православная Церковь в ХХ веке. - М., 1995. С.45, 49, 60..

В 1990-2000-е годы в научных дискуссиях впервые на равных смогли принять участие и духовные лица различных конфессий, которые, правда, этой возможностью не всегда (по крайней мере, официальные историографы РПЦ) спешили в полной мере воспользоваться. Как бы в пику светским историкам, практически не затрагивавшим (по крайней мере, первоначально) в своих изысканиях внутрицерковных проблем, церковные исследователи анализировали процессы, происходившие в конфессиональной среде, по сути, в полном отрыве от общегражданской истории (преимущественное внимание уделяя истории епископата и ВЦУ РПЦ без учета перемен в массовом сознании, как низшего духовенства, так и рядовых прихожан, на переломных этапах истории). Кроме того, общим изъяном всех работ «церковных» историков, получивших выход на широкую аудитории и право без оглядки на государственную цензуру озвучивать свое отношение к событиям 1920-х - 1930-х гг., можно назвать их сильную ангажированность в пользу той или иной совершенно конкретной версии развития событий, считавшейся единственно правильной, так сказать канонической Иоанн (Снычев), митр. 1) Состояние Русской Церкви при Патриархе Тихоне // Вестник Ленинградской духовной академии. 1990. № 1. С.7-17; 2) Расколы // Христианское чтение. 1991. №6. С.6-49; 3) Стояние в вере. Очерки церковной смуты. - СПб., 1995; Цыпин Вл., прот. 1) Русская Церковь (1917-1925 гг.). - М., 1996; 2) История Русской Церкви: 1917-1997. - М., 1997. (История Русской Церкви. Кн. 9); 3) Русская церковь. 1925 - 1938 гг. - М., 1999; Митрофанов Г., свящ. (прот.) 1) Православная церковь в эмиграции в 1920-е гг. - СПб., 1995; 2) История Русской Православной Церкви. 1900-1927 гг. - СПб., 2002..

Абсолютно большая часть работ по интересующей нас тематике, вышедших в нашей стране в 1991-2007 гг., посвящена истории Православной Церкви, проблемам её существования (выживания) в условиях советской действительности, механизму приспособления к реалиям тоталитарно ориентированного политического режима.

Современные отечественные историки приступили к объективному анализу характера отношений руководства РПЦ и властных структур, функционировавших в различных частях страны в годы гражданской войны Емельянов С.Н. Попытки модернизации органов церковного управления Русской православной церкви в условиях религиозной политики государственных органов власти в годы Гражданской войны (1917-1920 гг.): Комплексно-исторический анализ. - Курск, 2002; Нечаев М.Г. Церковь на Урале в период великих потрясений, 1917-1922 гг. - Пермь: Изд-во Пермск. гос. пед. ун-та; Екатеринбург, 2004 и др. . Естественно, старая объяснительная схема, однозначно объявлявшая Патриарха и его окружение штабом и чуть ли не мозговым центром российской контрреволюции и квалифицировавшая обнародованное осенью 1919 г. патриаршее послание с призывом к духовенству и верным чадам Церкви отказаться от прямого участия в политической борьбе лишь как неискреннее приспособленчество, сегодня отброшена. Однако и распространявшаяся долгое время на Западе, а в конце 1980-х - начале 1990-х годов ставшая столь популярной в России версия, представлявшая РПЦ, главным образом, страдавшей стороной, занимавшей исключительно миротворческо - нейтральную позицию в кровавой междоусобице (при необходимости сражавшуюся лишь «духовным мечом»), ныне серьезным специалистам представляется малоубедительной.

В связи с этим особо отметим вклад в исследование интересующей нас проблемы петербургского историка А.Н. Кашеварова, конкретизировавшего и уточнившего вопрос о характере взаимоотношений РПЦ и лидеров российской контрреволюции (отсутствие симфонии, неспособность поддержать Белое движение, оказать ему эффективную помощь). Кашеваров сформулировал принципиально важный вывод о том, что образование ВВЦУ не было политически мотивированным шагом и не преследовало цели демонстративно обособиться от Патриарха, отказавшегося благословить белогвардейских лидеров. Кроме того, А.Н. Кашеваров прояснил связь большевистской кампании по вскрытию мощей с другими антирелигиозными мероприятиями советской власти того времени - закрытием монастырей, разрушением православного обряда погребения и т. д. Кашеваров А.Н. 1) Государство и церковь. Из истории взаимоотношений советской власти и Русской Православной Церкви (1917-1945 гг.). - СПб., 1995; 2) Государственно-церковные отношения в советском обществе 20-30-х годов (новые и малоизученные вопросы). - СПб., 1997; 3) Советское государство и Русская Православная Церковь в 1917 - 1922 гг.: Автореф. дис. ... д-ра ист. наук. - СПб., 1998; 4) Церковь и власть: Русская Православная Церковь в первые годы советской власти. - СПб., 1999; 5) Православная Российская Церковь и советское государство (1917-1922 гг.). - М., 2005 и др.. К сожалению, проблема контактов ряда православных деятелей с органами ВЧК в 1919-1921 г. автором была полностью обойдена.

Событийно насыщенный промежуток государственно-церковных отношений 1922 -1925 гг., во многом предопределивший дальнейшее развитие событий на церковном фронте, получил детальную (на радикально обновленной источниковой базе документов тематического фонда Политбюро АП РФ) разработку в монографии Н.А. Кривовой. Автор убедительно доказала, что кампания по изъятию храмовых ценностей, наряду с организацией помощи голодающим и пополнением золотого фонда, необходимого большевикам для решения ряда внутри- и внешнеполитических задач, скрывала обширную антицерковную и антирелигиозную программу, имевшую, своей целью (среди прочего) осуществление раскола РПЦ путем государственной поддержки обновленческого течения. Массированное вмешательство атеистического государства во внутреннюю жизнь Церкви означало отступление (фактически отказ) властей от основополагающих положений Декрета 1918 г. и ответным порядком порождало новый виток общественной напряженности. Вместе с тем, смущает откровенно апологетическая (по отношению к каноническому церковному центру) позиция Н.А. Кривовой Кривова Н.А. 1) Власть и Русская православная церковь в 1922 - 1925 гг. (Политика ЦК РКП(б) по отношению к религии и церкви и ее осуществление органами ГПУ-ОГПУ): Автореф. дис. ... д-ра ист. наук. - М., 1998. .

Кстати, споры по поводу содержательных характеристик «советского обновленчества» не утихали в отечественной историографии все годы постперестроечного периода. Преобладающим следует признать стремление, по возможности, органически связать между собой движение за церковное обновление конца ХIХ - начала ХХ вв. и обновленческий раскол 1920-х годов: «… обновленчество, приобретшее характер схизмы в 1922 г., не было совершенно новым явлением. Это был созревший плод от древа, прозябавшего еще в начале столетия. Нигилистическое пренебрежение церковной традицией, стремление к радикальной модернизации и богослужебного чина, и всего исторически сложившегося уклада церковной жизни под демагогическим лозунгом возвращения к нормам Апостольского века, попрание канонов, политическая ангажированность - все эти родовые черты обновленчества обнаруживались … уже в 1905 г.», - полагает один из ведущих на сегодняшний день церковных историков - В. Цыпин Цыпин В., прот. Обновленчество. Раскол и его предыстория // Сети обновленного православия. - М., 1995. С.6, 10..

С В. Цыпиным согласен М.В. Шкаровский, который утверждает, что обновленческое движение в Русской Православной церкви «имеет длительную, уходящую в века предысторию». Организационно оформившись в 1905-1906 гг., группа реформаторов после февраля 1917 г. широко развернула свою деятельность, но на соборе осталась в меньшинстве. Остатки затем стали центром обновленчества, воспользовавшись удобным случаем, они похитили церковную власть. Впоследствии к этому ядру примкнули рядовые участники, оказавшиеся включенными в раскол «логикой развития событий» Шкаровский М.В. Обновленческое движение в Русской Православной Церкви ХХ века. - СПб., 1999. С.10-17..

М. Данилушкин и другие авторы «Истории Русской Православной Церкви: от Восстановления Патриаршества до наших дней» История Русской Православной Церкви: От Восстановления Патриаршества до наших дней [Новый Патриарший период] / М. Данилушкин и др. Т. 1. 1917-1970. - СПб., 1997. С.224. также солидарны в том, что появление советского обновленчества имело свои объективные причины, а именно - нерешенность застарелых проблем, вызванных двухвековой зависимостью от светской власти, социальные потрясения времени и ослабление духовного единства русского народа в предреволюционные десятилетия. «Однако при советской власти руководящую роль в движении заняли люди, более заботившиеся о своем честолюбии, нежели о церковном благе или решении церковных трудностей и извратившие первоначальные идеи, дискредитировав их в самой основе». Утилитаризм советских обновленцев определил их нравственный и практический крах. Обновленческий раскол не был народным движением, затронув, в основном, иерархию, представители которой оставались в обновленческом расколе «генералами без армии».

Вместе с тем, значительная группа современных исследователей убеждена в том, что раскол 1922 г. и обновленческое движение начала ХХ века нельзя смешивать, между ними, практически, нет ничего общего. И.В. Соловьев, Д. Поспеловский (с существенными оговорками), Н.А. Кривова и др. «Обновленческий» раскол…С.21-23; Кривова Н.А. Власть и Церковь в 1922-1925 гг. Политбюро и ГПУ в борьбе за церковные ценности и политическое подчинение духовенства. - М., 1997. С.217 и др., однозначно квалифицируют обновленцев как чуждое официальной Церкви явление. Авторы указывают на то, что при сопоставлении программных положений дореволюционного обновленчества с программой советских обновленцев (и главное - с их практической деятельностью) становится ясно, что раскол 1922 г. никогда не был продолжением идей дореволюционного движения, и никакие видимые совпадения не доказывают обратного. Церковная полемика начала века завершилась Поместным Собором 1917 г. Именно Собор и следует считать прямым наследником этих дискуссий Кравецкий А.Г. Священный Собор 1917-1918 гг. о расстреле Николая II // Уч. зап. Российского православного университета ап. Иоанна Богослова. Вып.1. - М., 1995. С.113.. Кроме того, среди советских обновленцев доминировали люди, не имевшие никакого отношения к дореволюционному движению за церковное обновление (за немногочисленными исключениями), в ряде случаев - откровенные противники обновления - черносотенцы-приспособленцы. Их усилиями была убита свобода церковной проповеди, узаконено церковно-административное насилие и попраны канонические устои церковной жизни, словом, нормой стало все то, против чего выступали и боролись в свое время представители дореволюционного движения за церковное обновление (стремившегося к ликвидации государственной опеки над церковью, но не выдвигавшего политических лозунгов). Для Советской власти, фактически организовавшей «обновленческий раскол» и руководившей им через органы ГПУ-ОГПУ, первостепенное значение имела, как нам сегодня известно, лояльность духовенства, готовность признать советскую власть народной и пропагандировать эту точку зрения. В каких либо реформах в области церковного строя, кроме тех, что помогали развитию и укреплению раскола (новый стиль, второбрачие для духовенства и епископата), большевики не были заинтересованы. Обновленческие реформы отражали сословные интересы части белого клира, но, главным образом, были воплощением в жизнь социального заказа советской власти. Братание с государством, попрание канонов, а не их восстановление, жажда власти, готовность идти к ее достижению любой ценой, фактическая ревизия соборных (1917 г.) решений - отличительные черты «советских» обновленцев.

В позднейшей по времени публикации Д.А. Головушкина речь идет о том, что церковное обновленчество являлось не просто внутрицерковным конфликтом, впоследствии прагматически использованным советской властью, а развивающимся в рамках традиционной религиозной системы новым религиозным феноменом. Он возник в эпоху великих социальных потрясений и характеризовался активизацией социальных функций религии (укреплением идей христианского социализма, растущей связью религиозного движения с движением социального протеста), а также глубокими религиозно-мистическими исканиями, проникшими в либерально-обновленческую среду в это время. Однако при несомненной и глубокой связи обновленцев периода революций 1905 и 1917 гг. и обновленцев 1920-х годов между ними существовал и ряд существенных отличий: обновленчество начала ХХ века мыслило процесс освобождения церкви только силами самой церкви, а обновленцы 1917-1920-х годов допускали и даже считали желательным вмешательство в него государства. Кроме того, в «советском» обновленчестве постепенно получают распространение идеи широкого религиозного творчества, вопросы реформирования православия, как догматической и литургической структуры, популярные в начале ХХ в. лишь среди представителей внецерковной ветви религиозного реформаторства. Обновление начинает пониматься как смена объяснительных схем, предлагаемых религией, как смена религиозных интерпретаций мира и бытия человека в нем Головушкин Д.А. Обновленческое движение в Русской православной церкви (февраль - октябрь 1917 г.) // Свобода совести в России: исторический и современный аспекты. - М., 2004. С.354-357..

Что касается оценки «Декларации» митр. Сергия 1927 г. и последующей линии поведения Московской патриархии, то специальное внимание этой проблеме было уделено в монографии С.Л. Фирсова Фирсов С.Л. Время в судьбе: Святейший Сергий, Патриарх Московский и всея Руси. (К вопросу о генезисе «сергианства» в русской церковной традиции ХХ века). - СПб., 1999; 2-е изд., испр. и доп. - СПб., 2005. и в трудах М.В. Шкаровского Шкаровский М.В. 1) Петербургская епархия ...; 2) Русская православная церковь и религиозная политика советского государства в 1939 - 1964 гг.: Дис. … д-ра ист. наук. - СПб., 1996; 3) Русская Православная Церковь при Сталине и Хрущеве (Государственно-церковные отношения в СССР в 1939 - 1964 гг.). - М., 2000 и др. . М.В. Шкаровский выразил несогласие с Д. Поспеловским (полагавшим, что политика и Декларация митр. Сергия ничем, кроме некоторых акцентов, не отличались от политики и подобного рода декларативных заявлений Патриарха Тихона и Патриаршего Местоблюстителя митр. Петра) Поспеловский Д. Русская Православная Церковь в ХХ веке. С.179 и др., указывав на то, какой большой ценой был куплен компромисс с властью (допущение «чуждых» к кадровой политике Церкви). Однако, считая, что иной, альтернативной для РПЦ, линии поведения в середине 1920-х гг. быть не могло, М.В. Шкаровский (полемизируя с известной нам точкой зрения Л. Регельсона) доказывал, что займи митр. Сергий непримиримую позицию и уведи он Церковь в подполье, вряд ли можно было бы ему надеяться получить от Сталина в 1943 г. предложение о восстановлении канонического центра (власть не обратилась бы к разрозненным группам мирян без клириков, пока еще легально функционировали обновленческие и григорианские церковные структуры). Если бы такое предложение все же поступило и было принято руководством РПЦ, то сторонники митр. Сергия все равно были бы обречены идти путем компромисса, соглашаясь на серьезные уступки безбожной власти, подобные тем, что зафиксировал текст Декларации 1927 г.