Советская государственная религиозная политика

Нэповская оттепель на антирелигиозном фронте лишь активизировала усилия государства (решения майского 1921 г. Пленума ЦК), направленные на заключение конкордата с определенной частью православной иерархии и приходского духовенства в целях установления контроля над РПЦ. Условия массового голода 1921/22 г. предоставили властям уникальную возможность добиться осуществления (на почве изъятия культовых ценностей) раскола в Православной Церкви путем поддержки оппозиционно настроенных по отношению к патриаршей «верхушке» церковных групп, их консолидации, создания параллельного центра (центров) церковной власти.

Инициированное и организованное (хотя не полностью инспирированное) усилиями органов ГПУ обновленческое движение в недрах РПЦ (вариант просоветски ориентированного клерикализма) представляло собой вырождение добросовестных христианско-социалистических исканий и искреннего желания добиться реформирования церковной жизни в систему беспринципного сотрудничества части православного духовенства и иерархов со спецслужбами богоборческого государства, сумевшими использовать обновленческие лозунги и реанимированные дореволюционные синодальные формы церковного администрирования для решения партийно-стратегических задач. Наличие в рядах раскольников определенного числа «идейных» обновленцев, подлинных реформаторов, лишенных карьеристских соображений и властолюбивых поползновений, нравственно чистых людей (постепенно оттесненных на задний план политическими приспособленцами) - сути дела не меняло.

В свою очередь Московская Патриархия (в лице Патриарха Тихона), также изъявляя готовность идти на компромисс с гражданскими властями (в целях укрепления положения и легализации деятельности канонического церковного центра, а также нейтрализации происков обновленцев), вместе с тем твердо отстаивала свободу внутреннего самоопределения Церкви, ее полной независимости в богословско-литургических, культовых вопросах от любых внешних влияний, отвергая возможность любого мировоззренческого компромисса с богоборческим государством.

Впрочем, альтернативная линия церковного развития, предложенная обновленцами, не получила массовой и долговременной поддержки со стороны рядовых верующих, воспринимавших раскольников не только как реформаторов-экстремистов, искажавших веру предков, стремившихся к разрушению традиционных форм православной обрядности и церковного быта, канонического строя церковного управления, но и как провокаторов, совместно с ГПУ ведущих борьбу с законным руководством РПЦ. Это заставило государство отказаться от преимущественной поддержки обновленцев, допустив их свободную конкуренцию с «тихоновцами», дабы и дальше поддерживать состояние внутрицерковного разброда и шатаний.

После кончины Патриарха спецслужбы, не допуская проведения канонически правильных выборов нового главы Церкви, вступают в сложную игру с высшей церковной иерархией. Чекисты стремились нейтрализовать и изолировать нонконформистских лидеров и наладить контакт с теми, кто, обладая высоким личным авторитетом, в то же время согласен был продолжать и углублять компромиссную линию в отношениях ортодоксальной Церкви и госструктур. Формально не отступая от буквы Декрета 1918 г., ставившего церковную иерархию вне закона, власти готовы были при необходимости зарегистрировать «исполнительные органы религиозных объединений», либо разрешить им функционировать де-факто с наделением их «принудительно - карательными правами по отношению к низовым церковным организациям» в обмен на предоставление государству рычагов воздействия на внутреннюю и внешнюю церковную политику.

Митр. Сергий (Страгородский), приступивший в конце 1925 г. к исполнению обязанностей Заместителя Местоблюстителя Патриаршего Престола, согласился на «легализацию по - чекистски» и тем самым открыл путь к канонически правильному устройству церковной жизни в центре и на местах, обеспечил функционирование на законных основаниях административного костяка ортодоксальной Церкви, исключив, тем самым, вероятность установления монополии в церковной жизни легально действовавших раскольничьих центров. Правда, достижение ограниченной легализации Патриаршей церкви и временного (как окажется впоследствии) ослабления государственного давления на нее было осуществлено ценой существенных уступок «внешним» - посредством отказа от свободы внутреннего самоопределения РПЦ и допущения «чуждых» к контролю над принятием административно-кадровых решений. Подписанная в 1927 г. митр. Сергием «Декларация» знаменовала окончательный переход ортодоксальной Церкви с позиций аполитичности и духовного размежевания с большевистским режимом на позицию совершенного законопослушания, безоговорочного признания легитимности советской власти, более того, фактического сотрудничества с госструктурами при условии отказа последних от поддержки легально действовавших раскольничьих центров. Однако установление неких союзническо-подчиненных взаимоотношений с богоборческим государством, проявление неестественной духовной солидарности с атеистической властью, привели к возникновению новых внутрицерковных расколов, не избавив, при этом Московскую патриархию от последующих репрессий.

Между тем компетентные органы продолжали сообщать по инстанциям об имевших место фактах противодействия православного духовенства и мирян богоборческой политике советской власти, постепенно трансформировавшихся в широкое внецерковное, антисергиански и антисоветски настроенное движение. Под флагом церковного активизма «объединились» достаточно многочисленные нонконформистские элементы: от полулегально существовавшей оппозиции в лице ИПЦ до «подпольщиков» из числа ИПХ, даже не пытавшихся вписаться в советское законодательство о культах.

В четвертой главе диссертации «Новый курс» государственной конфессиональной политики: попытка радикального решения религиозного вопроса (конец 1920-х - конец 1930-х годов)» исследуется процесс возвращения государства к силовому противостоянию с религией и Церковью. К концу 1927-го -- началу 1928 г. сохранявшиеся до того момента (пусть даже гипотетически) альтернативные варианты развития советского социума практически исчезают. С 1928/29 г. происходят радикальные перемены во всех сферах общественной жизни. Свертыванию экономического нэпа сопутствует (а в ряде случаев даже предшествует) свертывание нэпа религиозного. С высокой трибуны было сформулировано положение, будто бы церковно-православные и сектантские структуры «стоят за спиной кулака», и именно поддержка Церкви, превратившейся в центр притяжения реакционных элементов, увеличивает силы и идеологизирует частника в его противостоянии с советской властью.

Постановление ВЦИК и СНК РСФСР от 8 апреля 1929 г. «О религиозных объединениях» ставило жизнь религиозных общин под абсолютный контроль государственных органов, ограничивая сферу их деятельности задачами удовлетворения сугубо культовых потребностей верующих, закрывая для них выход в общество, превращая в разновидность резервации. Отношение к религии как к явлению, чуждому социализму, его идеологии, политике, образу жизни и нравственности, естественным порядком вело к перерастанию мировоззренческого противостояния в русло политической конфронтации, порождая желание решать идеологические проблемы насильственными методами, волевыми усилиями помогая быстрейшему исчезновению остатков религиозности.

Антирелигиозная кампания испытала и периоды резких взлетов (авг.1928 - весна 1929 г.; осенью - зимой 1929 / 1930 г.; вторая половина 1931 - 1932 гг.), и моменты временной приостановки богоборческой активности (май - сентябрь 1929 г.; весна 1930 г. - начало 1931 г.; конец 1933 - начало 1934 г.). Ужесточение ключевых пунктов действующего законодательства о культах, осуществление дальнейших шагов по ограничению гражданских прав священнослужителей и активных мирян коррелировались ходом процессов насильственной коллективизации и индустриализации хозяйства. Повсеместное и лавинообразное закрытие монастырей и церквей было органически дополнено крупномасштабными операциями по сбору колокольного металла (и других материальных ценностей) в интересах отечественной промышленности. Властные инстанции искусственно наращивали темпы ликвидации культовых зданий, дабы путем реализации их имущества решить текущие проблемы с кирпичом, трубами, котлами, радиаторами.

Действия партийно-государственных органов вызывали стойкое сопротивление верующих, порождая многочисленные эксцессы на религиозной почве. Массовое недовольство государственной религиозной политикой заставляло руководителей страны в критические кризисные моменты выступать с осуждением нарушений законодательства о культах в каждодневной практике советских и хозяйственных органов. Впрочем, принятые «на злобу дня» решения запретительного свойства выполнялись слабо и практически никакого реального облегчения верующим не приносили. В конечном итоге марксистская мысль, что атеизм станет привычной нормой мышления человека эпохи коммунизма, была заменена другой: атеизм должен бороться с религией как классово чуждым явлением, лишенным человеческого содержания. Конфессиональные структуры отныне однозначно рассматриваются как активно действующие очаги контрреволюции, «использующие легальное положение и традиционный авторитет Церкви» в антисоветских целях. В этих условиях инициатива на религиозном фронте постепенно переходит в руки карательных органов. С середины 1935 г. антирелигиозная работа, сопряженная со сталинским тезисом об усилении классовой борьбы по мере продвижения к социализму, окончательно приобретает погромный характер. Большой антирелигиозный террор в одинаковой степени затрагивает все без исключения религиозные конфессии и деноминации. Причем по большинству неправославных религиозных объединений, пользовавшихся у советских властей в первые послереволюционные годы некоторым «доверием», удар спецслужбами наносится раньше, нежели по традиционно находившейся у большевиков в немилости Православной церкви.

Заключение. Практически сразу же после прихода к власти большевики, стремившиеся привести страну и весь мир к грядущему счастью на базе диктатуры пролетариата, столкнулись с недовольством широких слоев населения, с сопротивлением политических противников, с реальной угрозой утраты политической власти (феномен осажденной крепости). В 1920-1930-х годах ситуация еще более обострилась. Закономерный (и вынужденный) переход к индустриально-городскому обществу, невиданный темп изменений, переворачивавший условия существования каждого человека и входивший в противоречие с реалиями крестьянской России, создавали особое качество социальной жизни - глобальную нестабильность, протяженную во времени, усугублявшуюся ситуационной нестабильностью. Постоянная угроза дезинтеграции общества порождало потребность в перманентном укреплении государственно-бюрократической машины, одной из важнейших составляющих которой являлась контрольно-запретительная система, постепенно стремившаяся распространить свое влияние на все сферы общественной и даже личной жизни. Рассматривая проблему обеспечения безопасности страны, прежде всего, как обеспечение возможности беспрепятственной реализации собственной радикальной программы, большевистская партия для осуществления насильственной трансформации общества активно использовала силовые структуры и спецслужбы, в т.ч. органы ВЧК - ОГПУ - НКВД.

Как известно, для жестко-авторитарного (тоталитарно ориентированного) государства характерно стремление властных структур, дабы обеспечить собственную монополию в политической и идейно-культурной области, изолировать все нонконформистски настроенные личности, нейтрализовать любые ценности, жизненные установки, межличностные отношения, не поддающиеся контролю сверху, подавить все очаги автономной, мировоззренческой и политической активности, вытеснить за пределы нормальной общественной жизни любые организации, объединения, способные выступить для индивидуума в качестве альтернативной (по отношению к государству) референтной группы. Осуществление атомизации социальных общностей, доведение их до состояния полной аморфности заставляет человека искать защиты у власти. Поэтому, большевистская доктрина нацеливала на решительную, беспощадную борьбу с религиозным мировоззрением в целях достижения культурной и религиозной (точнее безрелигиозной) однородности социума.

Большевики рассматривали сам факт продолжения существования религии в стране победившей революции как некое отклонение от нормы (в контексте свойственного большинству руководителей РКП(б) восприятия жизни общества исключительно через призму учения о классовой борьбе, для которого любые религиозные и национальные различия несущественны в силу их производности от базисных материальных факторов и поэтому легко преодолимы после смены власти в стране). Большевистские лидеры были убеждены, что меры по ликвидации эксплуатации, снятию социальных антагонизмов помогут сразу и полностью разрешить все проблемы социального, индивидуального и духовного существования людей, создадут почву для исчезновения религиозных предрассудков. И наоборот: углубление кризиса религиозного мировоззрения, сужение сферы влияния религиозных объединений и их последующее отмирание будут способствовать скорейшему поступательному развитию общества («борьба с религией - борьба за социализм», 1922 г.).

Однако в силу сохранявшейся религиозности большинства населения страны государственные структуры вынуждены были поддерживать с конфессиональными объединениями определенные взаимоотношения де-юре и де-факто, вырабатывая и корректируя приемлемую для себя модель вероисповедной политики. Эта модель, неизменно базировавшаяся на априорном тезисе о генетической несовместимости религиозной и марксистской концепций, являлась результирующей двух известных партийных постулатов, зафиксированных в программе РКП (б) 1919 г. Первый из них требовал добиваться более или менее быстрого преодоления религиозных предрассудков. Памятуя об известном марксистском положении, гласившем, что религиозная ориентация противоречит общественной активности людей, большевики рассматривали антирелигиозную работу в качестве одного из важнейших средств, необходимых для того, чтобы направить энергию масс на решение задач глобального социального переустройства. А это, полагали партийные лидеры, невозможно было осуществить, не овладев полностью сознанием человека, не выдавив из него все и всяческие пережитки прошлого, религиозные в том числе. Второй постулат ориентировал на использование в борьбе с религией преимущественно просветительских приемов и методов, рекомендуя не прибегать к прямому насилию во избежание роста религиозного фанатизма.

Несмотря на свою идеологическую заданность, политика большевиков в религиозном вопросе не являлась изначально жестко детерминированной, не была лишена известного прагматизма и вариативности. Процесс осуществлялся в диалектическом развитии: общая результирующая складывалась не просто, в спорах, в борьбе подходов. Конкретное развитие событий на антирелигиозном фронте всегда зависело от целого ряда привходящих обстоятельств (менявшихся с течением времени):

-- от внешнеполитического фактора (обострение международной обстановки, угроза военных конфликтов, борьба за международный престиж советской власти, необходимый для ее выживания и экспансии ее идеологии);

-- от соображений «экономической эксплуатации культа» и задач «экономического обессиливания» религиозных противников власти (экономический фактор): имеются в виду прямые изъятия в пользу государства церковного имущества, культовых ценностей и колокольного металла, налоговое обложение храмов и духовенства;

-- от партийных установок по основным вопросам социально-политической жизни (политико-идеологический фактор): естественно, при нейтрализации религиозных влияний особое внимание концентрировалось на Православной Церкви. Вместе с тем, потребность в укреплении отношений властных структур с национальными массами, установлении смычки города и деревни не исключала возможности предоставления неправославным (сектантским, этноконфессиональным и др.) объединениям некоторых преимуществ и льгот (в ряде случаев выходивших за рамки действовавшего законодательства о культах), правда, носивших временный характер, не гарантировавших права на свободу совести, не избавлявших религиозные меньшинства от перманентного вмешательства госструктур и органов ГБ во внутреннюю жизнь религиозных общин;

-- от расстановки сил в партийно-государственных и чекистских аппаратных верхах, от позиции чиновников, возглавлявших те или иные участки антирелигиозной работы в центре и на местно-региональном уровне, от их точки зрения на особенности и перспективы государственно-церковных отношений (человеческий / личностный фактор).

Надежды некоторой части старых партийцев, что реализация в послереволюционных условиях принципа отделения Церкви от государства позволит избежать противостояния светских и религиозных структур, достаточно быстро развеялись. Страшные реалии гражданской войны отнюдь не способствовали ликвидации конфронтационности в отношениях между советской властью и РПЦ. А перманентно нараставшая авторитарная ориентация советского социума в последующие годы только усиливала напряженность во взаимоотношениях властных структур и религиозных объединений.

Создание полностью регулируемого общества, как правило, достигается тоталитарно ориентированным режимом посредством административного подчинения социальных институтов соответствующим государственно-партийным инстанциям. С вероисповедными объединениями дело обстояло сложнее. По Конституции они были отделены от государства, их нельзя было непосредственно включить в систему светской власти. Религиозные структуры можно было либо уничтожить (физически либо экономически), либо попытаться их приручить. Однако первый опыт использования чисто силовых способов преодоления церковно-религиозного влияния показал их малую эффективность, ибо с помощью прямого силового противоборства достичь реального и масштабного снижения уровня религиозности масс не удалось, зато напряженность во взаимоотношениях власти и многомиллионного крестьянства заметно усилилась. Кроме того, сосредоточение внимания в антирелигиозной работе почти исключительно на РПЦ только облегчало работу сектантам по вовлечению в свои ряды новых членов за счет выходцев из православной среды, а допущение подобной рокировки (по принципу сообщающихся сосудов) в планы большевиков, вряд ли, входило.

С конца 1919 г. для многих партаппаратчиков стало очевидно, что добиться отмирания религии в обозримые исторические сроки будет невозможно без нахождения способов контроля извне над конфессиональными объединениями, выработки приемов и механизмов прямого государственного вмешательства в их жизнедеятельность. В этой связи особая роль (из всей совокупности специальных административных, организационно-управленческих, регулятивно - контролирующих и надзорно - репрессивных структур, непосредственно призванных реализовывать политику государства в вопросах свободы совести и вероисповеданий) отводилась органам государственной безопасности, имевшим в своем распоряжении специфические возможности и средства достижения выше обозначенных целей.

Конфессиональные структуры находились в зоне особого и постоянного внимания органов ВЧК-ОГПУ-НКВД СССР. Спецслужбы осуществляли негласный контроль над религиозной сферой в целом, а также за ситуацией внутри конкретных религиозных организаций и потому владели практически полными сведениями о жизнедеятельности религиозных общин. Для сбора информации использовалась широкая сеть секретных сотрудников (информаторов, осведомителей, специальных агентов - мужчин и женщин), начавшая создаваться в 1919/1920 гг. и к началу 1930-х годов охватывавшая практически каждую церковную 20-ку, каждый приходской совет. Правда, преимущественно это касалось городов, создание массовой и работоспособной осведомительной сети в деревне оказалось практически невозможным ни в 1920-х, ни в 1930-х годах.

Выявление, учет, информационное освещение («обеспечение») и агентурная разработка осуществлялись как в отношении отдельных представителей епископата, клира (причта), актива из числа мирян, так и в отношении больших групп верующих (целых объединений, течений, движений). Часть агентуры действовало по линии раскола и внутреннего разложения религиозных организаций, другая специализировалась на изучении антисоветских настроений в конфессиональной среде, способов мимикрии и приспособления церковной контрреволюции к условиям советской действительности, «на раскрытии новых организационных форм», «выявлении новых путей, по которым идет контрреволюционная борьба», в частности, методов участия духовенства и мирян в работе городских контрреволюционных группировок и сельских кулацко-белогвардейских повстанческо - террористических организаций. При этом сугубое внимание органов концентрировалось на сторонниках церковно-монархической идеи (особое политическое недоверие вызывали монахи и бывшие монашествующие), не случайно в течение долгого времени при классификации противников большевистского режима духовенство и «правые партии» объединялись в одну категорию. Начиная с 1929/1930 г. отдельным и весьма существенным направлением агентурной деятельности становится борьба с религиозным подпольем (незарегистированными и неофициально функционировавшими молитвенными помещениями, нелегальными религиозными «общежитиями и коммунами», «профессиональными нелегалами» из числа духовенства, возвратившимися либо бежавшими из концлагерей и ссылок). При этом акцент делался на выявлении системы иногородних, межкраевых связей «местных ячеек и филиалов» с т.н. «руководящими центрами», а также с «закордоном» и местами заключения.

Правда, акцентирование внимания на количественных показателях роста рядов агентуры оборачивалось малой эффективностью её деятельности. На поверку «работоспособными» оказывались лишь 1-2% от числа завербованных.

Низкая квалификация штатных оперативных работников органов ГБ, специализировавшихся по церковникам и сектантам (в первую очередь, на местном уровне), приводила к тому, что справки, меморандумы, донесения, составленные нередко по старым архивным материалам, по данным случайных источников или сведениям т.н. «массового» [не «специального»] осведомления, в большинстве своем носили «неконкретный, описательный характер». Сотрудники органов ГБ зачастую занимались «общим руководством церковной политикой» («дачей санкций на распределение церковных средств, на распределение епархий и назначение попов»), полагая, что этим самым они «страхуют себя от нелегальной антисоветской работы церковников».

Нередко лица духовного звания давали подписку о сотрудничестве с органами под давлением обстоятельств непреодолимой силы, в ряде случаев - лишь для того, чтобы использовать сведения, получаемые от чекистов, в интересах обеспечения собственной безопасности и безопасности своей паствы, снабжая спецслужбы либо ложной информацией, дабы сознательно ввести их в заблуждение, либо «осведомляя … о фактах антисоветской деятельности церковников и сектантов, всплывших уже наружу и ставших общеизвестными». Имели место факты, когда агенты из числа «религиозных авторитетов друг перед другом расшифровывались, взаимно осведомляя друг друга о заданиях, получаемых от органов …, и вырабатывали единую тактику, единую линию дезинформации». Не случайно, Центр неоднократно рассылал на места указания о необходимости постоянного контроля, перманентной перекрестной проверки работы агентов, чистки их рядов от балласта (случайно завербованных, «разложившихся, расшифрованных и потерявших соприкосновение с врагом» и поддерживающих с нами лишь «официальную связь»), «двурушников», дезинформаторов и предателей, требуя добиться надлежащего руководства агентурой и обеспечить «воспитание» агентурной сети (т.е. подготовки из осведомителей квалифицированных агентов посредством специального инструктажа и тренировок).

При вербовке новых агентов особое внимание обращалось на укрепление т.н. «маршрутной» агентуры, приобретение агентов влияния не только среди крупных религиозных авторитетов, но, в особенности, среди мирян (церковного актива), в среде «околоцерковной молодежи и интеллигенции», а также в местах заключения. Требовалось «окружить особым агентурным вниманием» ранее репрессированных сященослужителей, епископов, находящихся на «покое», «профессионалов-контрреволюционеров» из числа деятелей «подпольных церковных образований».

Органы ГБ осуществляли систему специальных мероприятий, призванных помешать духовенству принимать участие в общественно-политической жизни страны, стремясь ограничить сферу деятельности религиозных структур удовлетворением сугубо культовых потребностей верующих. Чтобы добиться снижения активности вероисповедных объединений спецслужбы вели предупредительную «профилактическую и разложенческую работу» в конфессиональной среде, направленную на компрометацию и дискредитацию руководителей религиозных общин в глазах рядовых верующих, создание негативного общественного мнения в целом по отношению к членам религиозных объединений, представляя их людьми, не заслуживающими политического доверия и т.д.

В целях минимизации степени организованного религиозного влияния на различные социальные слои и создания препятствий на пути воспроизводства религиозности в новых поколениях органы ГБ всячески мешали самостоятельной организации хозяйственной жизни конфессиональных объединений на территории СССР и препятствовали получению ими материальной помощи от единоверцев из-за рубежа.

Максимальное сокращение числа специальных богословских курсов, готовивших кадры священнослужителей, и, по сути, полное прекращение выпуска религиозной печатной продукции, запрет социально - благотворительной и миссионерской деятельности практически исключали возможность ведения общинами религиозной агитации и пропаганды (устной и письменной).

Активно спецслужбы действовали и в среде подрастающего поколения. Особое внимание при этом обращалось на секуляризацию процесса образования, недопущение возможностей сохранения/возрождения любых систематическо - групповых (легальных и нелегальных, школьных, внешкольных, частно-церковных) форм конфессионального обучения несовершеннолетних.

В первые послереволюционные годы преимущественное внимание органов ГБ концентрировалось на осуществлении процесса деполитизации деятельности религиозных объединений (т.е. обеспечении разрыва оргсвязей лиц духовного звания и политических / политизированных организаций). Для нейтрализации радикальных (религиозно-нонконформистских, оппозиционно-религиозных) проявлений в конфессиональной среде использовался богатый арсенал средств, уже апробированных спецслужбами в борьбе против светских некоммунистических союзов и организаций. Однако уже с конца 1919 г. (в качестве перспективы) и со второй половины 1922 - первой половины 1923 г. (в качестве важнейшего приоритета) перед органами ГБ выдвигается задача полного подчинения жизнедеятельности вероисповедных организаций контролю извне посредством, в частности, нахождения каналов влияния на кадровую политику их руководства. Применительно к ортодоксальной Православной Церкви, рассматривалась возможность продвижения на руководящие посты в РПЦ ряда иерархов (конформистски настроенных и по разным причинам выразивших готовность сотрудничать с чекистами), дабы через церковный центр, используя механизм внутрицерковной дисциплины, влиять на поведение членов религиозных общин на местах, добиваясь превращения РПЦ в учреждение вполне управляемое и послушное богоборческой власти. Не исключался вариант соглашения с определенной частью молодого приходского духовенства в целях завоевания ВЦУ Патриаршей церкви, в случае же неудачи - планировалось создание параллельной церковной структуры / параллельного центра церковной власти. Особо подчеркнем, что конечной целью многоплановых усилий, предпринимавшихся в этом направлении властными структурами, неизменно выступала установка на полное, но плановое угасание религии. Церковь ни в старом, ни в обновленном виде советской власти была не нужна (по крайней мере, так представлялось в 1920-1930-е годы). Не случайно, любой чекистский сценарий, в конечном итоге, был рассчитан на инициирование процесса внутренней эрозии, дестабилизации и организационного развала церковного организма.

Поэтому органы зорко следили за развитием внутриконфессиональных конфликтов, стараясь «заполучить у обеих сторон церковного движения взаимно уличающие их документы», а также «завербовать осведомителей из их среды». Спецслужбы стремились использовать «раскол церкви и группировки внутри нее … для борьбы против всякой религии», ибо «борьба между различными течениями», в ходе которой «враги дискредитируют и топят друг друга», создавала, с их точки зрения, «благоприятную почву для разложения масс верующих…» и последующего отхода их от религии.

Конечно, всё вышесказанное означало очевидное отступление от положений базового Декрета о свободе совести 1918 г. Неудивительно, что отделение Церкви от государства воспринималось населением как сознательное лицемерие властей. Публично декларированная веротерпимость в государственно-правовой сфере на практике подменялась закрытыми инструкциями, служебными записками, в ряде случаев, даже устными распоряжениями ответственных функционеров: отсутствие (зачастую) единообразных, официально озвученных нормативов позволяло властным инстанциям рассматривать просьбы духовенства и мирян в «индивидуальном порядке» (демократическое правило - «всё, что не запрещено - разрешено», в СССР не работало), сообразуясь в каждом конкретном случае с теми или иными привходящими обстоятельствами. К примеру, процедура лишения (либо - напротив - предоставления) т.н. легального статуса, со временем превратилось в мощное оружие органов ГБ, умело приспосабливавших законодательство о культах для решения конкретных политических задач. Неоднократно осуществлявшуюся в первые послеоктябрьские десятилетия перерегистрацию т.н. добровольных обществ (к коим относились и религиозные объединения), спецслужбы использовали для ликвидации организаций, дальнейшее существование которых представлялось властным структурам нецелесообразными по политическим соображениям (организации, не пожелавшие либо не успевшие зарегистрироваться в установленный срок, подлежали немедленному роспуску), а также для чистки представительных и исполнительных органов конфессиональных объединений, списков клира и причта от политически неблагонадежного элемента и одновременного внедрения своей агентуры в ряды руководства религиозных общин. В ряде случаев речь могла идти даже о принудительной (с последующим предоставлением ряда налоговых и юридическо - правовых льгот) легализации, конечно, лишь в том случае, если органы ГБ стремились сохранить для себя возможность контролировать внутриобщинные / внутрицерковные процессы либо воздействовать на них через централизованные церковные структуры. В этих условиях единственной для Московской патриархии альтернативой легализации по-чекистски становилось создание в подполье самоуправляющихся региональных (приходских и епархиальных) церковных структур. Если бы архипастыри РПЦ оказались подготовленными к автономным формам церковной жизни, к переходу на принципы автокефализма, если бы не укоренившаяся со времен синодальной системы общая привычка епископата существовать в условиях бюрократической централизации, то успехи органов ГБ в православно-конфессиональной среде были бы намного скромнее. Однако для большинства верующих, духовенства, иерархов такой путь оказался неприемлемым.

Подчеркнем, что корпоративные интересы и излишняя идеологизированность в деятельности спецслужб нередко порождали у них стремление к улучшению плановых показателей (любыми путями, в т.ч. посредством искусственной фальсификации дел), и к гиперболизации внешних / внутренних угроз. Уже в декабре 1920 г. в сознании руководителей органов ГБ возникла идея о потенциальной возможности формирования единого антисоветского внеконфессионального церковно-сектантского блока. Власти полагали, что жестокий вал преследований и репрессий заставит духовных лиц различных конфессий, забыв о взаимных распрях, проявить солидарность в борьбе за выживание.

Мистификация религиозной опасности (в ряде случаев, думается, сознательная), преувеличение масштабов движения религиозного сопротивления, порождали, тем не менее, отнюдь не виртуальную активность специальных служб. Чекисты, рассматривавшие проблемы межконфессионального общения через призму своих специфических интересов и функций, стремились столкнуть «между собой разные направления, течения, секты, церкви, верования», чтобы посредством активизации межрелигиозных противоречий не допустить прозелитизма в иноконфессиональной среде. История борьбы партийно-советских и чекистских органов с религиозными влияниями в нашей стране лишний раз подтвердила эффективность бессмертного принципа «разделяй и властвуй». Некоторое потепление межконфессиональных отношений, имевшее место в конце 1920-х - 1930-е годы, получило распространение лишь на низовом уровне и практически не затронуло официальные надобщинные структуры. Не сумев консолидироваться перед лицом общего противника - государственного атеизма (слишком сильны были укоренявшиеся веками и искусственно подогревавшиеся усилиями извне межрелигиозные противоречия) - вероисповедные объединения разной конфессиональной направленности вынуждены были решать общие для всех них проблемы выживания поодиночке.

К концу 1920-х годов в СССР завершается процесс перехода от диктатуры пролетариата к диктатуре партии и происходит сращивание партийно-советского аппарата с аппаратом спецслужб. С этого же времени органы ОГПУ начинают оказывать весьма существенное (если не решающее) воздействие на политику государства в религиозной сфере, непосредственно участвуя в принятии многих важных партийно-государственных решений: роспуск Антирелигиозной комиссии ЦК, произошедший в 1929 г., фактически подтверждал, что инициатива на религиозном фронте от идеологических структур партии преимущественно переходит в руки спецслужб. Количество директив и распоряжений по чекистской линии кратно возрастает - пик приходится на 1932 год - параллельно с резким уменьшением аналогичной документации, рассылавшейся по партийно-советским и комсомольским каналам. Представлявшиеся органами ГБ докладные записки, информационные обзоры и т.д. играли, как правило, роль инициативных документов, имевших целью провести тот или иной вопрос через соответствующие партийные инстанции, превратив подготовленный проект в последующую партийную (а далее - советскую) директиву. Чаще всего, это происходило в тех случаях, когда спецслужбы разрабатывали планы массовых репрессивных операций, на проведение которых требовалась политическая санкция. При этом органы ГБ неизменно играли важнейшую роль в процессе определения контингента репрессируемых, стремясь максимально (по сравнению с партийными установками) расширить перечень «врагов народа», зачастую, именно за счет лиц духовного звания и религиозных активистов из числа мирян.

Постепенно властные инстанции от попыток поставить жизнедеятельность конфессиональных объединений под полный государственный контроль переходят к ликвидации вероисповедных объединений как таковых (как сколько-нибудь значительных общественных институтов), стремясь к всеобщей атеизации советского общества. Общеисторический процесс секуляризации с лета 1931 г. приобретает характер искусственного создания «безцерковного», а затем и «безрелигиозного пространства».

Однако, несмотря на чрезвычайные усилия партийно-государственных органов, выдавить религию и церковь из реальной общественной и повседневной жизни россиян, обыденного сознания и поведения рядовых граждан в 1920-1930-е гг. не удается (данные всесоюзной переписи 1937 г. убедительно свидетельствовали об том). Религиозные параметры для очень многих (если не для большинства) сохраняли значение базисных, стержневых в духовной, хозяйственно-экономической и бытовой сферах личной/общественной жизни, выступали неотъемлемым элементом трудовой этики, обязательной составной частью нравственного и эстетического воспитания. Искусственное создание «бесцерковного пространства» зачастую порождало нетрадиционные (катакомбные, например) формы религиозной жизни. Наличие религиозного подполья (разветвленного и достаточно массового), игравшего роль мировоззренческого анклава на марксистско-материалистическом поле, свидетельствовало о том, что тоталитарно ориентированный политический режим, так и не сумел поставить под свой полный контроль религиозную жизнь общества.

По теме диссертации автором опубликованы

Монографии

1. Макаров Ю.Н. Русская православная церковь в условиях советской действительности (1917-1930 гг.). - Краснодар: Изд-во КубГУ, 2005. - 383 с. (21,5 п.л.).

2. Далгатов А.Г., Крапивин М.Ю., Макаров Ю.Н. Внутриконфессиональные конфликты и проблемы межконфессионального общения в условиях советской действительности (окт. 1917 - конец 1930-х годов). - СПб.: Изд-во СПбГУ, 2005. - 624 с. (45,0 / 15,0 п.л.).

3. Макаров Ю.Н. Органы ВЧК -- ГПУ -- ОГПУ и Православная Российская Церковь (1919--1927 гг.). - Сочи: Изд-е СГУТиКД, 2007.- 252 с. (14,6 п.л.).

Статьи в ведущих рецензируемых научных журналах, рекомендованных ВАК РФ для публикации основных результатов диссертационного исследования

4. Макаров Ю.Н. Кампания по изъятию церковных ценностей в Советской России (1922 г.): причины, ход, последствия // Вестник молодых ученых. 2003. № 1. (Сер. Исторические науки. 2003. №1). С.69-86 (2,6 п.л.).

5. Крапивин М.Ю., Макаров Ю.Н. Религиозное сектантство в условиях советской действительности (октябрь 1917 - конец 1930-х годов) // Исторические записки. - М.: Наука, 2005. Т.8 (126). С.115-150 (2,7 / 1,0 п.л.).

6. Макаров Ю.Н. Советская политическая цензура в СССР в 1920-е годы (на примере издательской деятельности религиозных организаций) // Вестник молодых ученых. 2006. №4. (Сер. Исторические науки. 2006. №2). С.131-161 (1,6 п.л.)

7. Макаров Ю.Н. Органы государственной безопасности как инструмент преодоления религиозного влияния: поиск и выработка механизмов вмешательства в жизнедеятельность Православной Российской Церкви (1919 - 1921 гг.) // Человек. Сообщество. Управление: Актуальные проблемы исторической науки (Изд-е КубГУ, Краснодар). 2006. С.63-74 (1,0 п.л.).

8. Макаров Ю.Н. Издательская деятельность религиозных организаций СССР в 1920-е годы (ч.1) // Вестник Санкт-Петербургского университета. (Сер.2. История). 2007. №4 (0,8 п.л.).

Другие публикации

9. Макаров Ю.Н. Из истории сектантских объединений в СССР в 1920 г. Духовные христиане-молокане // Гуманитарные науки: исследования и методика преподавания в высшей школе: мат-лы всеросс. науч. - метод. конф. - Сочи, 2002. (0,2 п.л.).

10. Макаров Ю.Н. Власть и церковь в России после Октября 1917 года // Гуманитарные науки: исследования и методика преподавания в высшей школе: мат-лы всеросс. научно-метод. конф. - Сочи, 2002 (0,7 п.л.).

11. Макаров Ю.Н. Власть, ВЧК и Русская православная церковь в первые годы Советской власти (1917-1920 гг.) // История и историки в контексте времени: сб. науч. тр. Вып.1. - Краснодар, 2003. С. 4-26 (1,0 п.л.).

12. Макаров Ю.Н. Из истории спецслужб в осуществлении государственной вероисповедной политики (1918-1921 гг.) // Гуманитарные науки: исследования и методика преподавания в высшей школе: мат-лы 2-й всеросс. метод. конф. - Сочи, 2003 (0,5 п.л.).

13. Макаров Ю.Н. ВЧК и Русская православная церковь (1919-1921 гг.) // Клио: журнал для ученых (СПб.). 2003. № 3(22). С.67-85 (3,4 п.л.).

14. Крапивин М.Ю., Макаров Ю.Н. Всеволод Путята: биографическая справка // Общество и власть: матер. всеросс. науч. конф. - СПб.: РГИ СПбГУ, СПбГУКИ, 2003. С.230-237 (0,4 / 0,2 п.л.).

15. Макаров Ю.Н. Религиозные и религиозно-политические организации молодежи, действовавшие на территории СССР (октябрь 1917 - 1930-е годы) // Клио: журнал для ученых (СПб.). 2004. № 3. С.134-154 (3,3 п.л.).

16. Макаров Ю.Н. Сектантская периодика 1920-х годов и органы советской цензуры // Клио: журнал для ученых (СПб.). 2004. № 1(24). С.36-39 (0,6 п.л.).

17. Макаров Ю.Н. Религия в системе морально-психологических и социально-мировоззренческих ценностей советского общества (октябрь 1917- конец 1920-х годов) // История и историки в контексте времени: сб. науч. тр. Вып. 2. - Краснодар-Сочи, 2004. С.99 - 121 (1,0 п.л.).

18. Макаров Ю.Н. Секуляризированные формы политической религии: пародоксы советского безбожия 1920-1930-х гг. // История и историки в контексте времени: сб. науч. тр. Вып. 3. - Краснодар - Сочи, 2004. С.30-53 (1,0 п.л.).

19. Анна Полозова: «Я состояла членом Армии Спасения» / публ. М.Ю. Крапивина, С.К. Бернева, Ю.Н. Макарова // Свобода совести в России: исторический и современный аспекты: сб. докл. и мат-лы межд., общеросс. и межрег. науч. - практ. семинар. и конф. 2004 - 2005 гг. - М.: Российское объединение исследователей религии, 2005. С. 487-498 (0,8 / 0,3 п.л.).

20. Далгатов А.Г., Крапивин М.Ю., Макаров Ю.Н. Меннонитские вероисповедные и хозяйственные объединения в условиях советской действительности (окт. 1917-го - 1930-е годы) // Петербургская историческая школа: альманах. Четвертый год выпуска. Памяти А.Я. Лейкина. - СПб.: Нестор, 2005. С.85-123 (2,5 / 0,8 п.л.).

21. Крапивин М.Ю., Макаров Ю.Н. «Христианско - социалистическая рабоче - крестьянская партия»: из истории «партийного строительства» в православно-церковной среде в 1917 - 1919 гг. // Политические партии России: прошлое и настоящее: сб. ст. - СПб.: Изд-во СПбГУ, 2005. С.217-226 (0,6 / 0,3 п.л.).

22. Макаров Ю.Н. «Армия спасения» в Советской России (октябрь 1917-1923 гг.) // Гуманитарные науки: исследования и методика преподавания в высшей школе: мат-лы 3-й всеросс. науч. - метод. конф. / г.Сочи, 13-14 мая 2005 г.- Сочи: РИО СГУТиКД, 2005. С.126-128 (0,2 п.л.).

23. Макаров Ю.Н. Ускорение процесса атеизации советского общества в условиях окончания НЭПа (конец 1920-х начало 1930-х гг.) // История и историки в контексте времени: сб. науч. тр. Вып. 4. - Краснодар, 2006. С.50-69 (1,0 п.л.)

24. Макаров Ю.Н. Раскол в русском православии: внутренний конфликт и его внешние причины (весна - осень 1922 гг.) // История и историки в контексте времени: сб. науч. тр. Вып. 5. - Краснодар, 2007. С. 66-71 (1,0 п.л.).

Размещено на Allbest.ru