Заметную роль в культурной жизни провинции играли театральные кружки при учебных заведениях. В первой половине XIX в. одновременно действовали коллективы, ориентировавшиеся на современный национальный театр, и кружки, сохранившие приверженность традициям народной драмы и школьного театра. Хранителями традиционного репертуара школьного театра были семинаристы. Отношение духовного начальства к театральным спектаклям семинаристов менялось. При Екатерине II театру отводилась важная роль в просвещении народа. В дальнейшем, особенно после 1812 г., в связи с ростом консерватизма духовное начальство запретило представления семинаристов, которые давались уже в тайне от властей. Кроме семинаристов традиции народного театра сохранялись кантонистами и солдатами.

В 20-е - 30-е гг. XIX в. произошел спад и в театральной жизни Западной Сибири. Но с конца 1830-х гг. в культурных центрах региона (Тобольске, Барнауле) происходит возрождение интереса горожан к театру. В середине 1840-х гг. оживилась театральная жизнь двух других центров региона - Омска и Томска, где был выстроен хорошо оборудованный театр. Таким образом, в наиболее крупных городах западносибирского региона театральная жизнь оживилась на 10 - 15 лет раньше, чем в целом в стране. Принято считать, что в России усиление интереса к театру, наблюдавшееся в 1850-х гг., было связано с подъемом общественно-политической жизни страны, так как характерные черты духовной жизни общества этой эпохи наиболее явственно, по сравнению с другими видами искусства, отразил драматический театр. Петровская И. Театр и зритель в провинциальной России: Вторая половина XIX в. Л., 1979. С.6. Исследование театральных процессов в Западной Сибири обнаруживает не менее значимое влияние и региональных факторов.

Гастроли профессиональных трупп изменяли роль театра в досуге горожан. Если любительские и народные представления устраивались по праздничным дням, исключая лишь Барнаул, то выступления профессиональных артистов вторгались в повседневный досуг горожан. Но ни профессиональный, ни любительский театры не смогли вытеснить из досуга мещан, цеховых, солдат и разночинцев народный театр. Это было характерно как для городов Западной Сибири, так и Центра России.

Близость городов Московской и Тверской губернии к столицам мешала развитию местной театральной культуры. Помещики, чиновники и купцы, особенно из Подмосковья, часто посещали Москву или даже проводили в столице несколько месяцев. Поэтому театралы, видевшие на сцене лучших актеров того времени, не были заинтересованы в появлении в их родном городе посредственных трупп.

Сопоставление театральной жизни Центра России и Западной Сибири обнаруживает общую закономерность: театр к середине XIX в. вошел в быт лишь губернских городов. Омск и Барнаул, оставаясь формально уездными городами, резко отличались по своим функциям (Омск с 1839 г. был административным и военным центром региона, а Барнаул - центром горного ведомства) и составу горожан (много военных и гражданских чиновников) от других уездных городов. «Нормальное» исключение - Осташков, где любительский театр появился раньше, чем в губернской Твери, в 1805 г. и просуществовал до 1825 г., эпизодически возобновляя свою деятельность в 20-х - 30-х гг., а с 1840-х гг. стал устойчивым явлением городской культуры. Строительство театров в Осташкове (1842 г.), в Твери и Томске в 1848 - 1849 гг. на средства купцов (Савиных, Боброва и Филимонова) означало «смену вех». Прежде устройство театров было делом рук просвещенных администраторов, а с 1830-х гг. оно становится уделом общественности и купцов, выступающих в роли меценатов.

В четвертом параграфе - «Вклад клубов и благородных собраний в городскую культуру» - анализируется роль этих заведений в изменении досуга горожан в связи с процессами модернизации провинции. Города Московской и Тверской губерний превосходили Западную Сибирь по развитию клубной жизни, что было связано с особенностями социального состава региона. Благородные собрания и клубы учреждались дворянством и выполняли функцию организации будничного и праздничного общественного досуга. Важную роль в учреждении благородных собраний и клубов в уездных городах Московской и Тверской губернии сыграли офицеры. В Западной Сибири клубные заведения также возникли в тех городах, где было много служащих дворян. Большинство этих заведений, не обладая прочной материальной базой, предлагали своим членам значительно меньше возможностей проведения досуга, чем столичные заведения. Дух аристократической республики, характерный для Московского Английского клуба, вызывал восхищение провинциалов, См.: Куприянов А.И. Московский Английский клуб: Очерк истории досуга московской элиты конца XVIII - начала XX вв. // Чтения по истории отечественной культуры. М., 2000. С.245 - 289. но оказался не востребован в деятельности клубных заведений провинции. В клубах Центра сословные барьеры затрудняли доступ купечеству в свои ряды. Та же картина наблюдалась и в некоторых городах Западной Сибири: в Омске и Барнауле. В Тобольске и Томске ситуация была иной уже в конце 30-х гг. XIX в., благодаря более высокому уровню благосостояния и образованности купечества этих городов. Провинциальное купечество не сразу испытало потребность участия в совместном проведении досуга. Когда же эта потребность появилась, купцам пришлось входить в клубы и благородные собрания на ущемленных правах. В то время как в более крупных и развитых городах (Одесса, Харьков, Казань, Нижний Новгород) возникали купеческие клубы и благородные собрания, в которых дворянство не имело никаких привилегий.

Являясь закрытыми заведениями, клубы и благородные собрания сыграли некоторую роль в усвоении норм и ценностей европейской культуры для более широкого круга горожан. Благородные собрания, время от времени допускавшие в свои залы и простых горожан, способствовали знакомству последних с современными бальными танцами и нормами повседневного бытового общения, принятыми в среде образованных слоев общества.

В целом, в губернских городах сеть институтов культуры была более разветвленной и плотной. В отдельных средних по численности уездных городах, где купечество преобладало в общественной жизни, городская культура была представлена уже в 1830-х - 1840-х годах тем же набором институтов, что и в благополучных губернских городах. Осташков даже превосходил в сфере культуры свой губернский город, а отчасти и губернские центры Западной Сибири. Чаще наблюдалось заметное отставание социокультурного развития уездных городов от губернского центра. Гипертрофирование отдельных функций даже в достаточно крупных для русской провинции городах, как показывает история Омска - военно-административного центра Западной Сибири - могло существенным образом деформировать общерусскую модель городской культуры, характерную для крупных и средних городов. Различия в повседневной городской культуре между древними и молодыми городами оказались менее существенными, чем можно было предположить. В большей мере на плотность и разветвленность социокультурной инфраструктуры влияли статус города, численность населения, конфессиональный состав, наличие «образованной публики» (чиновников и дворян) и социокультурные традиции.

В первой половине XIX в. уездные города всех исследуемых губерний - старые и новые (получившие городской статус в конце XVIII - начале XIX) - тяготели к формированию однотипной культурной инфраструктуры. Государство было заинтересовано в первую очередь в подготовке кадров для аппарата управления. Однако план формирования сети общеобразовательных школ не был реализован в полном объеме. Институализация школьного дела тормозилась и отношением горожан к учебным заведениям и образованию вообще. В картине мира купцов и мещан все носители новой, европеизированной культуры рассматривались как «чужие».

Другие институты городской культуры не были столь устойчивы. Социальными агентами культурных новаций в русском провинциальном городе в XVIII - первой трети XIX в. были военные и гражданские администраторы, члены их семей, богатые помещики, образованные ссыльные, а также иностранцы (чиновники, купцы, военнопленные). Во второй трети XIX в., особенно с конца 1840-х гг. культуртрегерские функции постепенно переходят в руки чиновников средних рангов, получивших образование в университетах и других высших учебных заведениях, и другой разночинной интеллигенции, а также купцов и образованных мещан.

Вторая глава - «Культура политического: представления о власти и практики самоуправления» - состоит из четырех разделов. В первом параграфе - «Отношение горожан к верховной власти» - анализируются социокультурные представления о власти, распространенные в провинциальной среде, которые сопоставляются с взглядами столичных жителей. По источникам о настроениях из фондов III Отделения, складывается впечатление об эмоциональном переживании купцами и мещанами событий, связанных с императорской семьей, и об идеализации отношений в царской семье. Однако наряду с идеализированными, наивными и восторженно-патриархальными представлениями о доме Романовых существовал и иной, реалистический, взгляд на взаимоотношения высочайших особ. Династические перипетии XVIII - первой четверти XIX в. создали основы для критического отношения к внутрисемейным отношениям правящей династии. Народная интерпретация странных обстоятельств прихода к власти Николая I постоянно порождала слухи о намерении Константина восстановить справедливость с помощью польских войск, Франции, коалиции иностранных держав или опираясь на солдат и крестьян. Эти слухи циркулировали и в Центре, и в Сибири. В Таре писарь инвалидной команды Николай Семенов сочинил и распространял в начале февраля 1826 г. подложное письмо за подписью министра юстиции о бескровном воцарении с помощью польских войск Константина. Текст документа свидетельствует, что Семенов критически отнесся к официальной информации о событиях междуцарствия, в которой внутрисемейные отношения членов царствующего дома идеализированы и сентиментализированы. В «пасквиле» Семенова, напротив, есть жесткое противостояние двух лагерей. Сколько бы официальная идеология не стремилась навязать подданным идею об идеальных отношениях в семье государя, но в представлениях городского простонародья открытый конфликт между членами правящей династии был возможен.

Среди горожан были широко распространены представления о сакральном характере царской власти и о сакральности (хотя и не полной) самого монарха. Сакрализация распространялась не только на монарха, но и на наследника престола. В провинции дом, где ночевал наследник, часто освобождался от квартирного постоя. Представления о сакральности царя разделялось и московскими купцами, которые придавали мемориальный характер предметам, которые случайно попадали в монарший обиход. Однако в середине XIX в. это воспринималось многими уже как профанация идеи сакральности царской власти. Чрезмерная активность императора, его стремление лично контролировать повседневную жизнь подданных способствовали десакрализации образа монарха в сознании горожан. В Петербурге такие представления о несовместимости достоинства царя с вмешательством в мелочные дела привились быстрее, чем в провинции, однако благодаря личностным контактам они постепенно усваивались и в российской глубинке. Специфика восприятия образа государя подданными в столице и в провинции интересовала и сотрудников III Отделения. В провинции «народ и понятия не имеет ни о личности государя, ни о действиях его, но в слове государь заключается для него все великое, все прекрасное, все совершенное», - отмечалось в «Обозрении умов» за 1835 г. Любовь к царю в этой среде - «врожденное чувство». Иное отношение к монарху было в средних и высших классах общества, особенно в столицах: «здесь уже понятия о государе основываются более на действиях его; здесь их обсуждают и нередко осуждают...» ГАРФ. Ф.109. Оп.223. Д.2. Л.58 об. - 59. Впрочем, и в низших классах петербуржцев о царе судили не только, руководствуясь традиционными представлениями об идеальном государе, но и исходя из его конкретных действий. Такое восприятие монарха во время обсуждения готовящейся крестьянской реформы было характерно для значительной части городского простонародья. При этом у недавних выходцев из деревни и у крестьян-отходников все же преобладало старое патриархальное отношение к царской власти.

В массовом сознании монарх являлся не только символом и олицетворением народа, но и частью тела народного. Часть эта в силу своей исключительной значимости могла навлечь многие бедствия на весь народ. Причем слухи, выражавшие недовольство политикой царя, циркулировали во всех слоях общества. Такие настроения усиливались во время войн, голода, эпидемий и стихийных бедствий. Так, военные маневры 1839 г. на Бородинском поле, сопровождавшиеся отселением крестьян из окрестных деревень, вызвали у крестьян и московской «черни» острое недовольство властью. Причину проведения этих грандиозных воинских маневров народ приписывал «затее» министров, которые «непременно с кем-нибудь откроют войну..., чтобы им удобнее было наживаться и грабить народ...» ГАРФ. Ф.109. Оп.223. Д.2. Л.41 - 41 об. В этом агентурном донесении логика народной молвы выстраивалась не по традиционной схеме: добрый царь - злые бояре. Вся ответственность за попустительство министрам, за разорение крестьянских хозяйств возлагалась на монарха: «это государю от Бога грех, его Бог невидимо накажет, он затеял делать нещастие России...» Там же. Л.42..

Наряду со средневековым восприятием монарха как части тела народного в массовом сознании существовал и другой стереотип, вполне светский и рационалистический: царь боится дворян и вынужден выполнять их волю. Идеализация отношений в царской семье, навязываемая народу официальной пропагандой, ложилась на благоприятную почву. Однако последствия рецепции такой пропаганды могли иметь не столь однозначный характер, как бы этого хотелось правительству. Так, среди слухов о предстоящей отмене крепостного права широкое распространение получили те, в которых царь предстает любящим отцом, готовым ради счастья дочери уступить ее жениху («Наполеонову наследнику») и освободить крепостных. Царь принимает это решение, осознавая, что оно встретит сопротивление дворян. Но чувства дочери оказываются для него важнее, чем недовольство дворянства. Преломление в народном сознании обстоятельств семейной жизни монарха и его социальной политики обнаруживает неверие народа в желание монарха дать «вольницу». Побудительным мотивом является оказываемое на него давление извне. В целом, в политических настроениях народа в 1810-х - 1850-х гг. существенную роль играла надежда на вмешательство иностранных держав (Франции) в дело освобождения крестьян.

В культуре политического горожан особую роль играли доносы на имя царя. Они были важным средством коммуникации монарха и подданных. Обращение к царю, мыслится не как исключительная мера борьбы за справедливость, но как средство, предоставленное подданным законом для отстаивания своих интересов. Огромную роль в переосмыслении права на защиту личности от произвола чиновников сыграло законодательство Екатерины II. Рецепция риторики указов Екатерины Великой в среде непривилегированных горожан способствовала росту правовой культуры и дала серьезный импульс к осознанию чувства достоинства человеческой личности, к постепенному превращению городских обывателей в граждан.

Образы власти в картине мира горожан были связаны не только с царем, но и с институтами местного управления. Поэтому, во втором параграфе - «Конфигурация власти в провинциальном городе» - освещаются особенности распределения полномочий между коронными и выборными учреждениями, а также их реального функционирования в русском провинциальном городе. Проведенное исследование позволяет утверждать, что гипотеза Б.Н. Миронова о «разделе» власти между чиновниками и выборной верхушкой городского самоуправления в большей степени отвечает реалиям провинциальной жизни, чем господствующий в историографии взгляд на бесправность самоуправления.

Губернская реформа и формирование новой системы самоуправления в 70-х - 80-х гг. XVIII в. привели к изменению существовавшей конфигурации власти в городе. Ситуация с распределением властных полномочий осложнялась тем, что новые структуры функционировали одновременно со старыми институтами. В Тверской губернии, как показала в своем исследовании Н.В.Середа, системы органов выборного городского самоуправления «в городах древних и новоучрежденных» существенно отличались, «как по набору элементов, составляющих систему, так и по роли, которую каждая из них играла в жизни города…» Середа Н.В. Реформа управления Екатерины II. М., 2004. С.325 - 326. К схожему выводу на материалах Сибири пришла и В.В.Рабцевич, писавшая, что в конце XVIII - начале XIX в. распределение властных функций в каждом городе имело свои отличия. Формирование этих различий было ситуативно: в одних городах на распределение функций повлияла власть, в других - решающую роль сыграла местная инициатива горожан. Рабцевич В.В. Сибирский город в дореформенной системе управления. Новосибирск, 1984. С.154 - 156.

В диссертации проблемы участия горожан в делах города рассматриваются через призму выборов в учреждения самоуправления, которым посвящен третий параграф главы - «Выборы и престиж общественных служб». Избирательные кампании дали возможность рассмотреть круг вопросов, связанных с историей города и политической культуры, с взаимодействием городских сословий (купцов и мещан) с остальным населением города, с взаимоотношениями государства и общества. Изучение избиратель-ных практик позволяет скорректировать представление о безразличии горожан к выборам. В ряде городов Центра и Сибири в ходе выборов в самоуправление наблюдалась острая борьба купцов и мещан, старожилов и «новожилов», православных и старообрядцев, отдельных купеческих кланов.

Доминирующей тенденцией в реализации права голоса на городских сходах и участия в городском самоуправлении стало превращение общесословного управления (каким его видел законодатель) в управление собственно городских сословий: купцов, мещан и цеховых. Чиновники и дворяне самоустранились или были вытеснены гражданами от всякого участия в решении городских дел.

В четвертом параграфе - «Избирательные практики в старом русском городе» - подробно рассматриваются методы и способы борьбы на выборах. Из которых самым простым и надежным способом обеспечить успех кандидатам, угодным действующему городскому голове, было формирование корпуса выборщиков. Несовершенство законодательства о выборах позволяло городскому голове злоупотреблять своим должностным положением. «Правильный» подбор избирателей обеспечивал успех выборной кампании. Некоторые кандидаты не брезговали и прямым подкупом избирателей, организуя бесплатные застолья. Такие «предвыборные мероприятия» бытовали в московском регионе: в Дмитрове и Подольске. Использовались и более тонкие способы воздействия на избирателей. Желающие занять престижную должность стремились сформировать о себе благоприятное общественное мнение. Достигался благоприятный имидж различными путями: пожертвованиями на общественные нужды или в пользу церкви, помощью бедным, уплатой недоимок за несостоятельных граждан, покровительством губернского или духовного начальства. В арсенале у городских голов были и репрессивные методы воздействия на неблагонадежных, с их точки зрения, граждан. Способы эти были довольно разнообразны: от закрытия лавки под каким-нибудь благовидным предлогом до включения вне очереди неугодного мещанского семейства в число подлежащих поставки рекрута.

Несовершенство законодательства о выборах вызывало обеспокоенность чиновников и отдельных деятелей городского самоуправления. С конца 1850-х гг. эта проблема стала предметом публичного обсуждения и на страницах газет. В частности, в 1859 г. в «Московских ведомостях» автор, скрывшийся под инициалами, критиковал практику приглашения главами некоторых городов на избирательные собрания городского плебса, подкупленного ими. В качестве рецепта борьбы с этим явлением предлагалось введение имущественного ценза, необходимого для участия в выборах. Б.В-н. О необходимости ценза в городских выборах // Московские ведомости. 1859. №113. С.849 - 850.

Культура политического горожан во многом имела патриархальный характер. Граждане, да и чиновники, полагали, что влиянием на городские дела должны пользоваться состоятельные и зрелые граждане. Представители старшего поколения считали родственные отношения основанием для безусловной поддержки их позиции и интересов со стороны родственников. Однако значение родственных связей в рассматриваемое время постепенно ослабевает. Так, градской глава маленького уездного городка, Июдин, избранный на эту должность вопреки своему желанию, не потворствовал дяде и другим родственникам, а выстроил линию поведения, исходящую из своего понимания справедливости и иной культуры политического, в которой важное место занимает чувство личной ответственности и служение интересам сограждан.

Законодательство стремилось создать самоуправление для верхних слоев городского населения, но граждане предпочли, чтобы в его деятельности участвовала не только верхушка, но и состоятельные мещане, обладавшие недвижимостью. Снижение имущественного статуса для участия в делах самоуправления определялось малочисленностью богатого купечества, а также несовпадением представлений о социальной природе городского самоуправления у государственных сановников и у горожан.

Горожане на выборах не были марионетками, послушно опускавшими шары в ящик по предложению городского головы. Вдумчиво и серьезно они рассматривали кандидатов, выдвигаемых на наиболее ответственные посты. Вместе с тем, у части беднейших избирателей в Подольске, Дмитрове (весьма вероятно и во многих других уездных городах) отсутствовало подлинно гражданское понимание важности и значения городских выборов.

Избирательные процедуры не всегда соблюдались во всей своей полноте в уездных городах. Как граждане, так и чиновники, обязанные наблюдать за порядком на выборах, действовали нередко, исходя не из буквы, а из своей интерпретации законов. Такие отклонения проистекали отчасти из пренебрежительного отношения к действующему избирательному законодательству, как не учитывающему местные реалии. Но было и другое убеждение, выраставшее из трактовки городского самоуправления как сословного дела городского гражданства. Эта «привилегия» была дарована монархами для «пользы» горожан, следовательно, исходя из своих собственных интересов, купцы и мещане имеют право корректировать на практике порядок проведения выборов. Местные традиции выборов в самоуправление оказывались в глазах граждан почти равными действующим законам.

Выборы 1840-х - 1850-х гг. в городах Центра обнаруживают кризисные черты избирательной системы, проявившиеся в организации института доверенных лиц, которым в отдельных городах делегировалось право представлять купеческое и мещанское общества при решении вопросов городской жизни. Кризисные явления обнаруживают себя также в сокращении числа кандидатов на выборные должности. Однако эта тенденция не достигла уровня, характерного для некоторых сибирских городов, где баллотировалось по одному кандидату на должность, РГИА. Ф.1287. Оп.37. Д.1665. Л.28 об. а в Барнауле в первой четверти XIX в. даже городского голову и бургомистров избрали «без баллотировки, с общего согласия». ГААК. Ф.1. Оп.2. Д.2759. Л.19 - 19 об.; Д.2963. Л.7.

Третья глава - «Чувства и представления русских горожан» - посвящена исследованию социокультурных представлений горожан и проблемам конструирования городской идентичности.

В первом параграфе - «Социальный статус и проблемы самоидентификации» - предпринята реконструкция социокультурных представлений купцов и мещан о современном им обществе и своем месте в социальной иерархии.

Н.В.Середа, анализируя употребление терминов («купечество», «мещанство», «гражданство», «посад»), в делопроизводственной документации магистратов городов Тверской губернии в конце XVIII века, заключает, что словосочетание «городское гражданство» синонимично сочетанию «купеческое и мещанское общество». Середа Н.В. К изучению терминов «гражданство», «мещанство», «купечество» (по документам

городовых магистратов Тверской губернии) // Мир источниковедения. М.; Пенза, 1994. С.100. Анализ ответов городских обществ на предложение правительства о слиянии магистратов с уездными судами в 1837 г. позволяет утверждать, что такая трактовка «гражданства» была, как в Центре, так и в Сибири. В этих документах прослеживается внутригородская консолидация всех непривилегированных горожан в форме «городского гражданства».

Вопросы социальной самоидентификации на индивидуальном уровне в диссертации рассматриваются преимущественно на материалах дневников и мемуаров провинциальных и столичных купцов и мещан. Главная напряженность в провинциальном городе в дневниках 1820-х - 1860-х гг. обозначена внутри городского гражданства - между «богатыми» и «бедными». Поэтому конфликты граждан с дворянами отходят на второй план. Верхушка же торгово-предпринимательского слоя горожан в лице купцов первых двух гильдий значительно острее воспринимала столкновение своих интересов с интересами дворянства. Причем связно это было не только с наличием привилегий у дворян, важнейшей из которых было монопольное право на владение крепостными, но и с повседневным руководством делами города, что проявилось в 1831 г. в конфликте осташковского городского головы Мосягина с уездным предводителем дворянства. Вообще всякое участие дворян (отчасти даже чиновников) в делах города отвергалось купеческой элитой как вмешательство в сферу, предоставленную их компетенции.

Для небогатых провинциальных купцов III гильдии и мещан, владельцев недвижимости, важно было отделить себя от социально близких - крестьян и городской бедноты («черни»), т.е. людей, занятых тяжелым физическим («черным») трудом. Но существовал и другой водораздел между гражданами и «чернью» - культурный. Крестьяне и городские низы в дневниках И.А.Нечкина, П.С.Лобкова и И.И.Лапина предстают невоспитанными, невежественными, неотесанными, неловкими и вообще некультурными людьми, преданными пьянству и праздности. Поэтому для потомственного горожанина статус мещанина был ценнее, чем крестьянский и по юридическим правам, и по своему культурному потенциалу, ибо город открывал больше возможностей для развития личности. Разумеется, для каждого провинциального мещанина или небогатого купца объявление купеческого капитала было знаковым событием в жизни, позволяющим возвысить или поддержать свой социальный статус в городском обществе. Об этом красноречиво свидетельствуют дневниковые записи чухломского купца И.В.Июдина.

Восприятие москвичом П.В.Медведевым межличностных отношений было во многом сходным с восприятием их провинциалами. Он не чувствовал ни сословного единства, ни корпоративной солидарности московского купечества. Временами в его дневнике появлялись строки, пронизанные глубоким недовольством иерархическим устройством публичной жизни московского купечества и своим низким статусом в купеческой среде. При этом московский купец обнаруживает большую социальную ответственность по сравнению с авторами провинциальных дневников. Медведев даже задумывался об обучении грамоте молодых рабочих из крестьянских семей.

Медведева отождествлял себя с «чорным» народом, в то время как ни у провинциалов (в том числе выходцев из крестьянства) такой самоидентификации нет. Причина этого противоречия заключалась в различии самоощущения человека в столичном и в уездном городе. В провинции в середине XIX в. «гражданин» чувствовал себя гражданином несравненно в большей степени, чем в Москве, Петербурге и в крупных губернских городах, в которых проживало много дворян. Само понимание «гражданства» купцами и мещанами не оставалось неизменным. Начиная с 1840-х «граждане» - это уже не только обозначение совокупности купцов и мещан, но и принадлежности к более широкой городской общности. В частности, у сибирских купцов и мещан со словом «гражданин» возникают коннотации с гарантированными законом гражданскими правами и активной жизненной позицией. Социальная идентичность этого «нового гражданства» выстраивалась первоначально на обособлении купцов и мещан от дворян и чиновников. В дальнейшем - на представлениях о необходимости отмены сословных привилегий и уничтожении чиновничества как касты.

Во втором параграфе - «Труд» и «богатство» в картине мира русских купцов» - рассматриваются жизненные ценности провинци-ального купечества. Категории «труд» и «богатство» непосредственно отражают представления о мотивах трудовой деятельности, распространенные в обществе. Первоочередное внимание к представлениям купечества о цели и смысле труда объясняется тем, что купечество было тем социальным слоем, в котором происходило формирование буржуазного стиля жизни.

В целом для купцов было характерно уважительное отношение к труду земледельца. Что объясняется постоянным пополнением купечества выходцами из деревни. Миронов Б.Н. Русский город в 1740 - 1860-е годы. Л., 1990. С.169 - 173; Рындзюнский П.Г. Горо-

дское гражданство дореформенной России. М., 1958. Но потомственные горожане меньше, чем мигранты из деревни, уважали крестьянский труд. Низкий социальный статус пахаря, особенно крепостного, также не повышал оценку купцами крестьянского труда. Социальная действительность и влияние дворянства деформировали представления о значимости в глазах горожан труда земледельца. Купец не только обладал более высоким социальным статусом, чем крестьянин, но и считал себя носителем более высокой городской культуры. В торговой среде широко распространилось негативное отношение к занятиям «черному» и вообще ремесленному труду.

Амбивалентное отношение к физическому труду, характерное для торгово-промышленной части купечества, перерастает в отрицательное восприятие его в мещанской среде. В стремлении горожан избежать земледельческих занятий были не только ментальные и культурные причины. Здесь сказывались и социально-экономические факторы: сокращение ресурсов городов, необходимых для ведения сельского хозяйства, и развитие товарно-денежных отношений. Миронов Б.Н. Русский город... С.221. «Ход вещей» заставлял мещан, занятых сельским хозяйством, переносить свои интересы из аграрной сферы в промышленность, на транспорт, в торговлю, в сферу услуг. По подсчетам Б.Н.Миронова, доля городского населения Европейской России, занятого в сельском хозяйстве, уменьшилась с 45% в 1790-х гг. до 12% в 1850-х гг., а доля занятого в промышленности и ремесле выросла с 14% до 44%, в торговле и на транспорте - с 19% до 21%. Там же. С.206.

Отношение купцов к интеллектуальной и управленческой видам деятельности и к людям, посвятившим себя им, в целом было достаточно негативно. Негативная оценка труда чиновников определялась особенностями функционирования бюрократии в России. На отрицательное отношение к интеллектуальному труду повлияли другие причины. Ю.М.Лотман и Б.А.Успенский отмечали, что в XVIII в. «всякий интеллектуальный труд престижно оценивался по самой низкой категории». Лотман Ю.М., Успенский Б.А. «Изгой» и «изгойничество» как социально-психологическая позиция в русской культуре преимущественно допетровского периода («свое» и «чужое» в истории русской культуры) // Ученые записки Тартусского государственного университета. Тарту, 1982. Вып.576. С.121. Такая оценка интеллигентного, в том числе и интеллектуального труда, сохранилась во многом до реформ 1860-х гг. Дворянство оценивало его невысоко как труд наемный, труд ради заработка. Другое обстоятельство, связанное с наемным характером всякого профессионального интеллигентного и управленческого труда, определяло отношение к нему дворян-землевладельцев и купцов, - его несамостоятельность.

Престижность интеллектуального труда всякий раз определялась ситуационно и зависела, прежде всего, от официального статуса лиц, занятых им. Представления о труде для «среднего» купца, жившего в дореформенном городе, исходили из незыблемости существующего социального строя и сословной структуры русского общества. Всякое вторжение человека в сферу деятельности, не свойственной традиционным занятиям, характерным для того сословия и даже того круга, к которому он принадлежал по рождению, вызывали если не осуждение, то недоумение. В купеческом торгово-промышленном быту большинство достижений науки, особенно фундаментальной, не могло найти себе применения. Поэтому занятия наукой казались купцами делом странным, не престижным и крайне далеким от потребностей жизни. Разумеется, по мере роста образовательного уровня купечества отношение к людям науки менялось.

В купеческой среде был особенно высок престиж тех капиталистов, которые смогли своим трудом, благодаря энергии и предприимчивости нажить богатство. Высокая оценка человека, обязанного своему преуспеванию собственной хватке и деловитости, определялась социально-экономическими факторами существования купечества и нравственными качествами, одобряемыми купцами: трудолюбием, предприимчивостью и расчетливостью.

С конца XVIII в. отношение купечества к богатству испытывало давление дворянских представлений. В наибольшей степени это влияние затронуло Петербург. Под влиянием дворянского отношения, новых веяний, исходивших от европейской буржуазии, в иерархии ценностей русского купечества богатство становится не самоцелью, а средством жить независимо и вести свое дело, позволяющее реализовать свои амбиции и воплощать в жизнь собственные идеи. Высокая оценка богатства была характерна для всех сословий. Даже в крестьянском мировосприятии счастье часто ассоциировалось с богатством. Каргаполов Н.А. О народной этике // Сибирский фольклор. Томск, 1965. Вып.1. С.57. Престиж богатства был характерен, разумеется, не только для России. По мере завершения в основном процесса первоначального накопления капитала, роста просвещенности купечества стала возможной широкая благотворительность лучшей его части. Рассмотренные представления купечества о труде и богатстве дают основание полагать, что наряду с экономическими, социальными и политическими факторами, ментальность значительной части русского купечества не способствовала в должной мере процессам буржуазного развития страны.

В третьем параграфе - «Репрезентации «счастья» - анализиру-ются, главным образом, по источникам личного происхождения важнейшие ценности русских горожан. Система ценностей средних городских слоев (граждан и чиновников) в принципе была едина в столицах и в провинции. У всех авторов дневников «счастье» расположилось почти исключительно в сфере частной жизни. В центре всех жизненных интересов горожан находились собственная семья: жена (муж), дети, родители, материальное благополучие и благоприятный семейный климат. Лишь у земского исправника А.И.Дружинина в понимании счастья присутствовала и общественная составляющая, которая, думается, была все же больше данью литературной традиции, нежели твердым убеждением. Семейное благополучие - общее место для всех персонажей исследования. Любовь, доверительные отношения между супругами, дети - вот несомненные ценности, разделяемые ими. В целом, представления о счастье у разных горожан оказались значительно ближе друг к другу, чем можно было ожидать, исходя из их сословного происхождения, социального статуса, образования и жизненного опыта.

В дневниках 1840-х - 1850-х гг. по сравнению с дневниками конца XVIII - первой четверти XIX в. наметился сдвиг в сторону большей эмоциональной выразительности. Акцент в сфере чувств смещался с выражения своих эмоций в соответствии с принятыми нормами в сторону индивидуального их переживания. Дискурс чувственного секуляризировался, обретая светские черты, но обостренно переживали события своей жизни люди, находившиеся в состоянии нравственного и духовного кризиса, сохранившие религиозность. Во внутреннем мире горожан, живших в последней трети XVIII - первой половине XIX в., стремление к наслаждению полнотой жизни вступало в конфликт с религиозным миросозерцанием. Одновременно имело место столкновение новых тенденций эмоционального развития (интериоризация сознания, осознание ценности собственной личности и своего внутреннего мира, стремление контролировать проявление своих чувств не под влиянием прямых предписаний общества, но руководствуясь уважением к правам и чувствам других людей) и традиционных социальных установок на сдержанность и выполнение ролевых ожиданий в сфере эмоционального выражения чувств.

В четвертой главе - «Мода и власть: проблемы идентичности русских горожан» - рассматриваются изменения городского костюма и внешнего облика горожан, позволяющие понять особенности конструирования городской идентичности, а также регламентация властью костюма горожан. В этой главе визуальные источники не просто дополняют сведения из письменных источников, но и служат не менее важными данными для анализа процессов европеизации русской провинции.

В первом параграфе - «Немецкая» мода и городская идентичность» - анализируется ситуация в сфере городского костюма после указа 14 декабря 1762 и манифеста 3 марта 1764 гг. ПСЗ-I. Т.XVI. №11725, 12067., отменивших дискриминацию старообрядцев и других «бородачей». Эти акты не привели к отказу власти от регулирования костюма подданных. Но купцам, мещанам и другим непривилегированным жителям была предоставлена существенная свобода выбора своего гардероба и всего внешнего облика. Эта свобода не была дарована дворянству. Власть продолжала рассматривать бритые мужские подбородки и европейское платье как важное средство поддержания «благородной» идентичности.

Для большинства русских купцов и мещан современная мода оставалась «чужой»: дворянской или/и «немецкой». Одежда служила важнейшим фактором подтверждения своей социальной (городской) и этнической идентичности. Впрочем, медленные перемены в одежде провинциальных купцов в условиях, когда современная мода воспринималась еще как «чужая» (дворянская) явление закономерное. Аналогичные процессы происходили и в других странах, включая даже Францию до революции 1789 г.

Большинство историков моды придерживаются одной модели объяснения изменений в одежде в Новое время. Низшие «классы» подражают высшим «классам» в выборе «силуэта» фигуры, фасона одежды, материала для платья. Мода рождается в столичных городах, из которых распространяется в провинции. Поэтому жители захолустных городов часто сильно отстают от моды. Однако эта модель «подражания» низших «классов» высшим плохо объясняет реалии русского городского костюма в первой половине XIX в. Проведенное исследование дает основание говорить об одновременном существовании в провинциальных городах России 4-5 моделей функционировании моды: иерархической, сегрегационной (старообрядческой), «евразийской», буржуазной.

В различных городах одного и того же региона нередко одновременно существовало несколько «моделей» распространения моды. В зависимости от особенностей исторического развития, географического положения, этнического и социального состава горожан, их благосостояния и уровня «просвещенности» в разных городах преобладала одна из «моделей». Но такая ситуация не была неизменной: к середине XIX в. в ряде городов произошел переход от старообрядческой или иерархической к буржуазной «модели». В большей степени это проявилось в женском костюме.

Во втором параграфе - «Регламентация властью городского костюма» - рассматриваются усилия имперской власти по приданию горожанам желаемого для государства внешнего облика. На основе анализа текстом указов императора Павла I, запрещавших ношение круглых шляп, фраков, жилетов и панталон, опровергается устоявшаяся в историографии чрезмерная политизация этих запретов. Запреты и регламентация мужского костюма имели не идеологический, а эстетический характер: монарху не нравились английские и французские моды, пышность и пестрота мужской одежды, ему по вкусу были прусские мундиры и сдержанность мужского костюма. Поэтому как самодержец он стремился придать подданным более пристойный вид, который рассматривал в числе других проблем исправления нравов.

Во время правления Александра I (1801-1825) одежда, прили-чная для каждой ситуации и конкретной социальной среды (исключая придворных), определялась уже не предписаниями власти, но модой и местными традициями. При Николае I (1825-1855) регламентации костюма превратилось фактически в государственную политику. Император лично обращал внимание на то, как одеты его подданные, какие у них прически, носят ли они усы и бороды. Выполняя волю царя, полиция наблюдала за внешним обликом горожан, что вело к конфликтам между гражданами и местной властью

В третьем параграфе - «Мода как средство обретения новой идентичности» - рассматривается изменение гардероба горожан в кон-тексте социокультурной динамики городской повседневности. Город-ской костюм в Западной Сибири и в Центральной России претерпел в конце XVIII - серединеXIX в. существенные перемены. Главным направлением перемен было постепенное внедрение в купеческо-мещанскую среду современного среднеевропейского платья. К середине XIX в. процесс распространения общеевропейской моды в русском городе зашел достаточно далеко. Это стало возможным благодаря ряду факторов: 1) «Демократизации» моды, которая стала больше выражать интересы средних городских слоев; 2) Широкому фабричному производству недорогих и удобных тканей (ситец, хлопчатобумажные ткани), открывшим путь модному платью в широкие слои городского, а затем и сельского населения; 3) Росту образованности горожан, способствовавшей изменению отношения к моде. Феномен моды начинает восприниматься не в социальном, а в социокультурном аспекте; 4) Учащению контактов с Западной Европой и иностранцами.

Темпы этих изменений были далеко не одинаковы в разных городах, а с конца 1850-х гг. отчетливо видна и возвратная тенденция: в гардеробе чиновников и дворян появляются вещи, которые являются модернизированной народной одеждой. Такие вещи они носили и прежде - в качестве повседневной домашней одежды, свидетельствующей, как правило, о бедности их обладателя или о его неблагородном происхождении. В середине же XIX в. их назначение меняется - они превращаются в одежду для улицы, цель которой публично заявлять о своей этничности и приверженности «национальному духу» или эпатировать публику.

Феномен моды в провинциальном городе должен был вызвать быструю смену туалетов, особенно дамских и привести к возрастанию расходов на одежду. Анализ бюджетов жителей Тобольска 1840-х гг., показывают, что горожане двух наиболее бедных разрядов тратили на одежду 15,4% и 17% своего бюджета. А представители двух наиболее состоятельных групп - 19,1% и 18,3% (самые богатые). АРГО. Р.61. Оп.1. Д.5. Л.47 об. - 51.

Мода была важным инструментом стандартизация и определенного социокультурного сближения городских жителей. В 1840-х - 1860-х гг. (в Петербурге раньше) происходило размывание сословного характера одежды. Горожане (особенно женщины) из непривилегированных слоев общества перестают рассматривать модное платье, как дворянское и «немецкое», и, если позволяют средства, переходят на европейский костюм. Это наблюдается в Центре и в Сибири. Модное платье позволяло его обладателю претендовать на иную - общегородскую культурную идентичность. Скорость перемены в одежде была выше в городах, в которых проживало больше иностранцев и, соответственно, меньше старообрядцев, а также в молодых городах, население которых не имело давних локальных традиций городского костюма.

В четвертом параграфе - «Социокультурная трансформация традиции в русском обществе XIX в.: борода и мода» - на примере борьбы за бороду исследуются отношения власти и общества, социальной среды и личности в контексте истории индивида в России.

Екатерина II отменила для раскольников и бородачей указное платье, сохранив запрет на ношение бороды дворянами. При ее ближайших преемниках Павле I и Александре I продолжалась та же политика. Николай I активно боролся с заразой «либерализма», одно из проявлений которого, он видел в распространявшейся среди дворян моде на бороду. Преследования дворян, носящих бороды, продолжалась и в первые годы правления Александра II. Власть, следя за «цивилизованным обликом» (в петровском понимании) дворян и всех служащих, стояла на охране социокультурных норм и предписаний традиционного общества, в котором сословия, социальные группы («звания», «чины», «классы», «разряды» людей) и конфессии не должны смешиваться. Одной из мер поддержания сословных норм в обществе был и запрет лицам, состоящим на государственной службе или вышедшим в отставку, а также вообще всем дворянам, носить бороды.

Сопротивление общества этому вмешательству власти в частную жизнь дворян после смерти Николая I, особенно с рубежа 50-х - 60-х гг. XIX в., резко возросло. Поэтому власть вынуждена была делать постоянные уступки подданным. Возникла и проблема идентификации бородачей полицией в условиях размывания сословного характера костюма. К началу 1860-х гг. «городское гражданство» (купечество и мещанство) в большинстве своем сохранило народную традицию отношения к бороде. Славянофильски настроенная часть образованных слоев в поисках национальных корней еще раньше обратилась к бороде как символу русскости. Либеральная молодежь с помощью бород и бородок (как и длинными волосами, «вольностями» в одежде) выражала свою оппозиционность правящим кругам и неприятие принятых в обществе норм приличия. Наконец, на молодых и людей среднего поколения (отчасти и представителей старшего поколения, носивших бороды в 1830-х гг.) повлияли европейские моды на бороды. Сочетание различных причин: глубинных традиционных социокультурных, современных политических и сиюминутных явлений в моде, - привело к тому, что бородатых мужских лиц становилось все больше в городской толпе и даже на балах в благородных собраниях.

В Заключении подведены итоги диссертационного исследования, сформулированы выводы и обобщения по ключевым проблемам рассматриваемой темы.

Исследование позволяет заключить, что в губернских городах сеть культурной инфраструктуры была более разветвленной и плотной. Вместе с тем, в отдельных средних по численности уездных городах (Осташков), с малочисленным чиновничеством и дворянством, городская культура была представлена уже в 1830 - 1840-х годах тем же набором институтов, что и в благополучных в плане развития социокультурной инфраструктуры губернских городах. И все же такое положение нельзя назвать типичным. Чаще наблюдалось заметное отставание социокультурного развития уездных городов от губернского центра.

В условиях, когда отдельные функции, выполняемые городом, приобретали гипертрофированный характер, общерусская модель социокультурной структуры, характерная для крупных и средних (в понимании людей того времени) городов могла быть существенно деформирована. Яркий пример - история Омска, крупнейшего военно-административного центра Западной Сибири. В Омске, где велика была роль военно-учебных заведений, даже уездное училище появилось лишь в середине 1850-х гг., публичная библиотека еще позже, а публичная жизнь имела строго сословный характер.

Различия в повседневной городской культуре между древними и молодыми городами оказались менее существенными, чем можно было предположить. В большей мере на плотности и разветвленности социокультурной инфраструктуры сказывались статус города и численность населения.

Среди всех институтов культуры наиболее стабильно функционировала сеть учреждений народного просвещения. Другие институты городской культуры не были столь устойчивы. Социальными агентами культурных новаций в русском провинциальном городе в XVIII - первой трети XIX в. были военные и гражданские администраторы, члены их семей, богатые помещики, в Сибири - образованные ссыльные, а также иностранцы (чиновники, купцы, военнопленные). Во второй трети XIX в., особенно с конца 1840-х гг. культуртрегерские функции постепенно переходят в руки молодых чиновников, получивших образование в университетах и других высших учебных заведениях, и другой разночинной по происхождению интеллигенции, а также купцов и образованных мещан. Заметную роль в культурной жизни провинции начинают играть женщины.

Сравнительное изучение структур городской культуры в избранных регионах выявило определенное отставание уездных городов Московской губернии от ряда западносибирских городов и отдельных городов Тверской губернии. Это отставание имело место в тех сферах (библиотеки, театр, женское образование), которые были связаны с инициативой самих горожан и которые отражали уровень освоения национальной культуры. Решающими факторами, тормозившими социокультурные процессы в городах Московской губернии, стали близость столицы, последствия Отечественной войны 1812 г. и, вероятно, в какой-то степени наличие многочисленных помещичьих усадеб, представлявших инвариант продвижения в провинцию урбанистической культуры.

К середине XIX века в сфере городской культуры наращивают темп три переплетающихся процесса: переход культурной инициативы от власти к общественности; вовлечение в культурное творчество лиц из купечества и мещанства; активное участие во всех культурных начинаниях женщин. Как показывает анализ русской провинции первой половины XIX века, процесс активного вовлечения купечества в культурную жизнь города начался раньше в уездных городах, с малочисленным чиновничеством и дворянством, чем в губернских и крупных уездных городах, где, как, например, в Омске и Барнауле господствовала социокультурная сегрегация.

Исследование городского самосознания, затрагивающие наиболее важные сегменты «картин мира» и сферы чувств и переживаний горожан разных сословий, провинциалов и столичных жителей обнаружило существенную близость ценностных установок и близость ядра «картин мира» русских горожан.

По теме диссертации опубликованы следующие работы