криминальный гражданский война правопорядок

Исследование истории борьбы с асоциальными и криминальными проявлениями предполагает, с одной стороны, учет ее многовековой традиции, а с другой - обращение к новейшим достижениям гуманитарных наук, связанных с осмыслением феномена преступности.

В разделе показано, что задачи обеспечения общественного порядка принадлежали к числу наиболее значимых на протяжении всей истории человечества. При этом устойчивость асоциальных девиаций, как правило, связываемых с природой человека, долгое время обуславливала доминанту жестких решений. Вместе с тем, уже на исходе средневековья передовые мыслители пришли к выводу, что успех борьбы с преступностью невозможно обеспечить лишь уголовными репрессиями. В последующем эти идеи были углублены в работах просветителей XVIII в. (Ш. Монтескье, Ч. Беккариа и др.).

Акцент на предупредительных, а не карательных мерах был воспринят и в России, где в XIX-XX вв. сложилась собственная правовая традиция (Н.С. Мордвинов, А.П. Куницын, О.Г. Горегляд и др.), воспринимавшая задачу защиты общества от преступности как комплексную социальную проблему. Активизация ее изучения на широком историческом фоне (А.Ф. Кистяковский, М.Ф. Владимирский-Буданов, В.И. Сергеевич и др.), в итоге, обусловила постановку задачи кардинального пересмотра государственной правоохранительной политики.

В существенно измененном виде она была воспринята и реализована в теории и политической практике большевиков, полагавших, что в «государстве трудящихся» исчезнут объективные причины преступности. В то же время другое базовое доктринальное положение большевизма состояло в том, что в отношении классовых врагов должны применяться более жесткие уголовные репрессии (А.Я. Эстрин, Е. Пашуканис и др.).

Показывая ограниченность подходов к исследованию преступности в советской России, автор полагает, что постсоветский период стал временем методологической неопределенности. В этих условиях историки стали более активно обращаться к достижениям смежных наук, что оказалось довольно продуктивным. Одновременно шло усвоение (отчасти, переработка) концепций, предложенных зарубежными историками. В такой ситуации стали очевидными элементы эклектизма в соединении разнородных идей.

Ввиду наличия различий в определении принципов, содержания и стратегических направлений деятельности в сфере обеспечения законности, автор опирался в своей работе на базовые принципы правового государства.

Историография. В историографическом обзоре проблемы, помимо работ, посвященных непосредственно истории борьбы с преступностью в 1917-1928 годах, автор дает общий анализ трудов дореволюционных ученых, отразивших наиболее существенные черты российской правовой традиции, а также рост преступности (в том числе, на Северном Кавказе).

В историографии проблемы определены два основных периода с существенно разнящимися доминирующими методологическими подходами - советский (до 1990-х гг.) и постсоветский (с рубежа 1990-х гг.).

Обсуждение вопросов обеспечения правопорядка в условиях развития российского демократического государства развернулось сразу после февраля 1917 года. Отличительной чертой появлявшихся в это время трудов стало выяснение вопроса о назревших либеральных изменениях уголовной политики и характере приоритетных преобразований в правоохранительной системе. Однако победа большевиков обусловила усиление репрессивной направленности политики государства, прежде всего, нашедшей отражение в ликвидации имперских правовых норм и институтов.

Лишь с постановкой задач перехода от чрезвычайных форм управления к конституционным, выяснение вопроса о приемлемых путях смягчения репрессивной практики вновь стало актуальным. Тональность многолетней дискуссии о принципах революционной законности, в частности, заданная письмом В.И. Ленина «О «двойном» подчинении и законности», статьями ряда видных большевиков, показывает, что советская правоохранительная политика 20-х годов сохранила свои принципиальные карательные начала.

В целом, советский период характеризуется снижением интереса к изучению проблем борьбы с преступностью. Тем не менее, в 1920-е гг. они получают довольно детальное освещение благодаря активной работе как отдельных исследователей (в том числе старой профессуры), так и научных коллективов, исследовательских институтов. Содержание большинства таких работ составляло обсуждение текущих политико-правовых проблем борьбы с преступностью и обеспечения правопорядка.

С 1920-х гг. и на протяжении всего периода существования советского государства довлеющим в исследовании проблемы являлся политико-идеологический фактор. В силу этого преступность воспринималась главным образом как «пережиток» прошлого и одна из форм классовой борьбы свергнутых эксплуататоров, что, соответственно, отражалось и на понимании задач, стоявших перед государственными структурами. В свою очередь, идеализация советской правоохранительной политики обусловила принципиальное противопоставление дореволюционной и советской преступности. Забегая вперед, следует заметить, что такой подход с точки зрения эффективности научных исследований оказался деструктивным.

Необходимо также отметить, что, по мере роста «закрытости» проблем борьбы с преступностью для исследователей, отличительной особенностью периода стала также их преимущественная переориентация на вопросы теории правоохранительной политики, показ особенностей советской модели. Эта ее черта осталась доминирующей и в дальнейшем.

Характерной чертой 1920-х гг. стало также появление богатой литературы, исследующей проблемы модернизации правоохранительных органов, оптимизации их системы. Наиболее значительный массив исследований при этом был связан с разработкой истории милиции и уголовного розыска. Заметим, однако, что работы по истории органов правопорядка, как правило, посвящались юбилейным датам, а их содержание носило преимущественно описательный характер. Параллельно с этим все большее место среди публикаций занимали работы агитационного плана.

Для понимания ментальности населения, особенностей восприятия работников органов правопорядка в общественном сознании некоторое значение имеют также произведения писателей 20-х годов.

В целом, в условиях нэпа, исследователи - в основном практические работники сферы правоохраны активно обсуждали стоявшие перед ними задачи, возможные реорганизации. Однако с переходом к форсированному строительству социализма и усилением репрессивной активности государства, в СССР началось свертывание системных исследований. На передний план в это время вышли публикации, посвященные проблемам партийного руководства органами правопорядка.

Применительно к исследуемому региону специальные работы по истории борьбы с преступностью в 1920-е гг. фактически отсутствовали. В основном указанная проблематика нашла свое отражение в периодической печати. Ценные сведения содержались также в работах общего плана, посвященных истории гражданской войны и периоду нэпа. Основной интерес здесь представляют публикации, освещающие различные аспекты борьбы с контрреволюцией. В частности, обширный материал о работе милиции содержали труды по военной истории.

Ситуация изменилась в 1930-е гг., когда советская правоохранительная политика стала предельно закрытой от общества. Вплоть до середины 1950-х годов ценные в аналитическом и фактическом плане работы в СССР были редки. На данном фоне более выигрышно выглядели зарубежные публикации, обличавшие реалии советской правоохранительной политики.

Новый этап в развитии историографии проблемы был связан с эпохой «оттепели». Характер политического строя СССР предопределил основное внимание авторов к политике партии в сфере охраны правопорядка, а также к ведомственной истории. Само общество, в том числе и в российской провинции, рассматривалось лишь как объект их активности. Нужно признать, что эти направления исследований определяли облик советской историографии и в последующем. В многочисленных работах, посвященных истории отдельных органов был введен в научный оборот обширный массив документов. При этом особенно активно учеными изучалась история советской милиции. Отметим также, что в ряде работ получила освещение правоохранительная деятельность, осуществлявшаяся в 1917 г. Временным правительством. Пристального внимания в данном плане заслуживают основательные работы Е.А. Скрипилева.

Тем не менее, в целом, «закрытость» фондов правоохранительных органов в указанный подход максимально затруднила исследователям получение объективной информации. Укажем также, что лишь в немногих работах предпринималась попытка комплексно рассмотреть эволюцию правосознания россиян и борьбу с криминалитетом. В данном отношении особенно большой интерес представляли работы В. Курицына о сложном пути выработки государственной политики в сфере обеспечения законности.

Обращаясь к истории борьбы с преступностью и обеспечения общественного порядка на Северном Кавказе, нужно признать, что данная проблематика также разрабатывалась в основном в контексте формирования правоохранительных структур. Причем ее характеризует фрагментарность, наличие обширных лакун в освещении как истории органов правопорядка Ставропольского края и большинства национальных республик, так и истории отдельных ведомств, прежде всего, суда и прокуратуры.

Недостаток специальных исследований обусловил обращение к работам, в основном косвенно рассматривающим тему. Прежде всего, это содержащие некоторые фрагментарные сведения по вопросам обеспечения правопорядка и борьбы с преступностью исследования, посвященные периоду установления Советской власти в регионе, истории борьбы с контрреволюцией. Наряду с этим, освещение правоохранительной проблематики шло в общем контексте воссоздания истории отдельных субъектов федерации, региональных партийных и комсомольских организаций, процессов организации и деятельности органов власти и управления, национально-государственного строительства, эволюции северокавказского аграрного социума и истории аграрных отношений.

В целом, характеризуя литературу советской эпохи, следует отметить ее ценность в плане накопления фактического материала.

Современный период в развитии отечественной историографии начался с рубежа 1990-х годов. Его отличает, прежде всего, значительный рост числа как научных, так и публицистических работ по проблеме, авторами которых являются профессиональные историки, юристы и др. В контексте изменения исследовательских парадигм в изучении предвоенной советской истории, а также проблем эволюции уголовной преступности в условиях зарождения процессов глобализации, произошло переосмысление прежних оценок правоохранительной практики.

На качественно новый уровень вышли традиционные исследования по истории правоохранительных и судебных органов. В принципе, как и прежде, более активно учеными разрабатываются вопросы истории милиции и органов государственной безопасности. Вместе с тем, заметный прогресс достигнут также в освещении истории прокуратуры, юстиции, суда. В частности, отметим труды В.А. Букова, на широком документальном материале исследующего феномены революционного правосудия и правосознания.

Ряд ученых обратили внимание на специфику социально-политической среды раннего советского общества, политико-правовые установки власти в сфере борьбы с преступностью. Причем они склоняются к тому, что в условиях острого гражданского противостояния население было объективно вынуждено вести борьбу с государством. Соответственно, основное внимание многие авторы перенесли на анализ участия органов правопорядка в проводимой большевиками репрессивной политике. В немалой степени здесь сказалось влияние зарубежных историков. Вместе с тем, более активно в рассматриваемый период разрабатываются и проблемы истории отечественной преступности, в т.ч. профессиональной.

Успешно изучаются также проблемы организации правоохранительной деятельности и борьбы с преступностью на Северном Кавказе. В частности, существенные успехи достигнуты в изучении истории противодействия криминалитету органов милиции, госбезопасности и пенитенциарных учреждений Краснодарского края. Настоящий прорыв произошел в исследовании истории правоохранительных органов Дагестана, а также истории милиции Карачаево-Черкессии.

На основе обобщения новых данных исследователям удалось получить интересные результаты. В частности, В.В. Нечепуренко обоснован вывод о том, что вопреки необходимости усиления кадрового потенциала милиции Кубано-Черноморья, в условиях нэпа произошло столь значительное ее сокращение, что она не могла вполне эффективно бороться с криминалом. А.С. Минасов, систематизировав большой фактический материал, доказал, что, в ввиду слабости правоохранительных органов, их загруженности проблемами текущего администрирования, задачи борьбы с преступностью в регионе в значительной степени были переложены на местное население.

Довольно богатый фактический материал, характеризующий особенности асоциальных девиаций и преступности на Северном Кавказе содержат также работы, посвященные анализу повседневной жизни населения региона.

В разделе осуществлен также анализ источниковой базы работы, включающей комплекс опубликованных и архивных документов и материалов. Среди открытых публикаций основное значение имели партийно-государственные документы, публиковавшиеся в продолжающихся изданиях и отдельных сборниках нормативно-правовые акты. Немалый интерес представляют также ведомственные документы (отчеты, материалы съездов, совещаний и пр.), раскрывающие текущие правоохранительные проблемы в РСФСР и на Северном Кавказе. Нормативные акты 1917-1928 гг. по уголовно-правовой тематике позднее печатались также в специальных сборниках.

Особенно представительный и богатый по содержанию блок источников образуют многочисленные сборники документов по истории отдельных правоохранительных органов. При этом имевшая место в 1920-80-е гг. тенденциозность в подборе документов, позволяет архивистам и ныне вводить в научный оборот все новые ценные материалы.

Важное источниковое значение имеет мемуарная литература.

Документальную основу работы существенно дополнила периодическая печать. Автором использованы центральные («Правда», «Известия» и пр.) и местные издания («Красное знамя», «Красный Дагестан» и пр.), ведомственная пресса («Еженедельник ЧК», «Суд идет!» и т.д.).

Основу исследования составили архивные документы. Прежде всего, базовое значение имеют материалы СНК РСФСР (Ф. 130), ВЦИК (Ф. 1235), НКВД РСФСР (Ф. 393), ряда других фондов Государственного архива Российской Федерации (ГАРФ). Здесь отложились документы о политике государства в сфере борьбы с преступностью. В Центральном архиве Федеральной службы безопасности Российской Федерации (ЦА ФСБ РФ) изучались документы, характеризующие деятельность органов ВЧК-ОГПУ.

В Российском государственном архиве социально-политической истории (РГАСПИ) исследовались материалы ЦК ВКП (б) (Ф. 17), фондов областных Бюро ЦК РКП(б) - Юго-Восточного (Ф. 65), Кавказского (Ф. 64).

Полезную информацию о событиях военного времени автор извлек из фондов Российского государственного военного архива (РГВА).

В работе широко использовались документы архивов Северного Кавказа, прежде всего, краевых архивохранилищ - Центров документации новейшей истории Краснодарского (ЦДНИКК) и Ставропольского (ГАНИСК) краев, а также их Государственных архивов (ГАКК и ГАСК). Наряду с этим изучены документы республиканских архивов - Национального архива (НАРА) и Хранилища документации новейшей истории (ХДНИ НАРА) Республики Адыгея, Центра документации новейшей истории (ЦДНИ КБР) и Центрального государственного архива (ЦГА КБР) Кабардино-Балкарской республики, Центрального государственного архива (ЦГА РСО-А) и Центра хранения документации (ЦХД РСО-А) Республики Северная Осетия - Алания, Государственного архивохранилища Карачаево-Черкесской республики (ГА КЧР), Центрального государственного архива Республики Дагестан (ЦГА РД). Здесь изучались материалы органов власти, правопорядка, фонды личного происхождения. Ценные документы выявлены в информационных центрах Краснодарского (САФ ИЦ ГУВД КК) и Ставропольского (ОСФ и РИЦ ГУВД СК) ГУВД, архиве МВД Дагестана.

В целом, использование указанного комплекса источников составило основу исследования, позволило автору решить его основные задачи.

Во втором разделе - «Криминальные угрозы в повседневной жизни населения Северного Кавказа и трансформация его правовой культуры (1917-1928 гг.)» осуществлен комплексный анализ эволюции правосознания регионального социума под влиянием революционного обновления России.

В разделе показано, что устойчивые негативные тенденции в развитии криминогенной ситуации на Северном Кавказе формировались в течение длительного времени, причем смена ориентиров правосознания диктовалась характером модернизации пореформенной эпохи. С нарастанием деструктивных явлений в сфере общественной нравственности, расширялась социальная база, качественно менялся состав преступников. Нравственное лицо общества характеризовал рост насильственной и корыстной преступности, тяжких и особо тяжких уголовных преступлений. На завершающем этапе Первой Мировой войны, несмотря на усиление полицейского контроля (в т.ч. высылку «неблагонадежных лиц») и введение в регионе военного положения, эти изменения получили значительное ускорение. Помимо роста уголовной преступности, углубления конфликта казаков и горцев, реальностью стали массовые волнения, акты вооруженного сопротивления решениям властей.

Революционные события 1917 года и гражданская война закрепили начатое войной «дичание нравов». Ухудшение материального положения населения, рост его мобильности (к примеру, к октябрю 1917 г. на Северном Кавказе в армию призвано 377 100 человек), нарастание вооруженного противостояния вели к разрушению основанных на религиозном восприятии традиционных правовых норм и возникновению хаотических неадаптивных форм правовой культуры. Несмотря на относительно большую стабильность ситуации в регионе, здесь также получили широкое развитие превратившиеся в важнейший аспект военного конфликта антиправовые, криминальные действия массы людей.

Изменив жизнь и само сознание обывателей, война девальвировала традиционные правовые и этические ценности, привела к распространению представлений, связанных с культом насилия, вседозволенности, доминантой личных корыстных интересов. Прежде недопустимые поступки приняли обыденный характер и стали частью повседневной жизни.

Крайне негативное влияние на общественное сознание оказало полное отрицание прежних правовых норм большевиками. Несмотря на стремление лидеров Белого движения Юга России действовать на «твердых началах … уважения к закону и авторитету власти, и на духе повиновения», в его рядах также стали нормой «насилие, порки, грабежи, пьянство, гнусное поведение начальствующих лиц на местах, безнаказанность явных преступников». В целом, в годы войны преступления стали неотъемлемой чертой деятельности и различного рода властных структур, и бесконтрольных территорий, свободных от всякой организованной власти - целых анклавов «дезертирства, дебоширства и просто разнузданного разбойничества».

В разделе показано, что гражданская война, как своего рода война криминализированных миров, не только сделала преступление почти нормой, но и придала ему отчетливо классовый оттенок, в силу которого криминальные акции против враждебного класса не воспринимались как антиправовые. Вся система морально-нравственных норм приобрела политизированно-дихотомичный характер: «У многих слагалась особая психология, создавшая двойную мораль, одну в отношении к своим, другую к чужим».

Это наложило неизгладимый отпечаток и на эпоху нэпа, формально прошедшую под лозунгом социалистической законности. В условиях затянувшегося выздоровления общества, как власть, так и значительная часть населения были склонны к анархистским и преступным действиям, как к продолжению силовой практики революционной эпохи. Это обусловило сохранение устойчиво высокого уровня асоциальных девиаций, преступности. В частности, настоящим бичом 1920-х гг. стали пьянство и стимулированное им хулиганство. Одной из форм социального протеста было резкое увеличение корыстных преступлений, в том числе направленных против новой буржуазии. Уголовная статистика показывает наличие в массе преступлений большой доли тяжких и особо тяжких.

В целом, в регионе проживания казаков и горцев «как более воинственных, если выразиться на старорежимном языке» в 1920-е гг. сохранялась сложная оперативная обстановка, высокий уровень «политической» и общей преступности. Особенно непростая ситуация сложилась в горной местности, где борьба с бандитизмом и преступностью в значительной степени велась силами «заинтересованного населения».

Новое осложнение криминогенной обстановки было связано с отходом государства в 1927-1928 гг. от принципов нэпа, нанесшим обществу мощный психологический удар. Успев привыкнуть к известным правовым гарантиям, оно вдруг обнаружило, что их больше не существует: «Середняк видит: его вызывают в стансовет как кулака, его хозяйство обыскивают, как и у кулака, он, таким образом, попадает в категорию тех, против кого власть борется». Репрессивная активность государства привела население в крайнее замешательство, стала причиной распространения всевозможных слухов (о готовящейся войне, предстоящем голоде и пр.). Его также дезорганизовало чередование в политике власти периодов «нажима» и преодоления «перегибов».

В заключение раздела автором показано, что беззакония рождали сопротивление, углубляли конфликт власти и общества.

В третьем разделе - «Исторический опыт борьбы с преступностью и обеспечения общественного порядка на Северном Кавказе в годы гражданской войны (1917-1920 гг.)» исследована специфика противодействия преступности в чрезвычайных условиях военного времени.

В разделе показано, что к 1917 г. проблема безопасности в регионе стояла весьма остро. Здесь скопилось большое количество беженцев, мигрантов, военнопленных, выросла уголовная преступность. На состоянии законности крайне негативно сказались процессы ликвидации имперских органов. В частности, в Ставрополе с созданием милиции были уволены все чины полиции. Таким образом, профессионалов сменяли дилетанты, не способные контролировать ситуацию, а сами органы правопорядка вовлекались в политическую борьбу. К примеру, на Кубани весной 1917 г. большевики предложили, опираясь на рабочую милицию, сделать Екатеринодарский Совет основным органом власти в городе. И лишь сам Совет отверг эти планы.

В условиях углубления кризиса относительную стабильность ситуации обеспечивала лишь устойчивость требовавших «порядка» традиционных институтов (в национальных областях - родовые структуры, в казачьих - войсковые). К примеру, в июле 1917 г. Кубанское войсковое правительство закрепило свои правила применения постановления Временного правительства о милиции, которыми помощники атаманов назначались начальниками милиции в отделах, а помощники станичных атаманов - старшими милиционерами.

Процессы деградации системы правопорядка ускорились после Октября 1917 года. При этом власти, сталкиваясь с очередной криминальной волной, выражая намерение «мобилизовать все силы на борьбу с преступностью, не останавливаясь ни перед какими мерами, вплоть до расстрела на месте преступления», как правило, не были способны изменить ситуацию. В целом, служба в то время была крайне опасной и тяжелой, причем не обеспеченной в материальном плане. В контексте популистских «выборов» милиционеров, судей, задачи борьбы с преступностью зачастую оставались уделом не столько органов правопорядка, сколько отрядов самоохраны и «чрезвычаек». Так, в мае 1918 г. была создана ЧК в Пятигорске.

В целом, ситуация на Северном Кавказе являлась предельно сложной. Доминировавшим здесь в первой половине 1918 г. большевикам эффективно обеспечить правопорядок, в принципе, не удалось. Это компенсировалось репрессиями. К примеру, Александровский уисполком 16 июля 1918 г. постановил: грабителей, воров, хулиганов расстреливать на месте; нетрезвых предавать суду; за распространение ложных слухов, агитацию против советской власти «преследовать беспощадным образом». Особое значение репрессиям придавалось в армии, где их результаты оценивались Я. Полуяном как положительные («настроение армии улучшилось»). Одной из наиболее драматических страниц войны в это время стали этнические чистки и акты межэтнического насилия. В частности, на фоне распространившихся «набегов» на соседей, в апреле-мае 1918 г. на Тереке съезд Советов юридически закрепил практику массовых выселений казачьих станиц.

С захватом в 1918-1919 гг. большей части региона белыми, здесь стали создаваться новые структуры. В частности, важная роль отводилась военизированной полиции - государственной страже (апрельское положение 1919 г.). В городах учреждались части и участки во главе с приставами и участковыми надзирателями, в уездах - должности волостных надзирателей. Основные расходы на их содержание возлагались на городское самоуправление. В кризисной ситуации 1919 г. оформился курс на объединение сил правопорядка (в частности, политического сыска и угрозыска). В помощь страже в каждом учреждении создавались «роты порядка», с октября 1919 г. в уездах формировались особые дружины для борьбы с бандитизмом. Сложность обстановки толкала власть к использованию войск. Однако немалую роль в росте правового нигилизма сыграла и сама Добровольческая армия. Волна преступности захлестнула весь ее тыл: «Отдельные воинские чины грабят небольшими шайками, грабят целые воинские части, нередко при попустительстве, и даже с соизволения командного состава».

Поскольку территории края постоянно переходили из рук в руки, ни у Советов, ни у деникинцев не хватало времени и сил на организацию органов правопорядка. В данной ситуации на местах обеспечение законности имело свои особенности, региональную специфику. Органы правоохраны создавались как местными властями, так и самим населением. Нередко они активно участвовали в военных действиях, причем зачастую вносили в них ощутимую криминальную составляющую. Поскольку рост преступности в регионе достиг угрожающих масштабов, а уголовные элементы действовали практически демонстративно, к 1920 г. местная инициатива приобрела фактически ведущее значение. Причем это положение сохранилось и после победы большевиков. Так, согласно выводу съезда горских начальников милиций 1920 г., «милиция первоначально создавалась инициативой местных ревкомов вне зависимости от распоряжений и декретов Советского Правительства».

В заключение, автором показано, что к 1920 г. преступность была важнейшим недооцененным фактором в жизни региона. По сути, на большей его части органы правоохраны отсутствовали. Не доверяя иррегулярным отрядам самообороны, большевики широко использовали для обеспечения порядка «интернационалистов» (корейцы, китайцы и пр.).

В четвертом разделе - «Основные направления борьбы с политической и уголовной преступностью в условиях советизации Северного Кавказа (1920-1926 гг.)» комплексно рассмотрены приоритетные проблемы обеспечения правопорядка в 1920-е годы.

Сложное экономическое положение, пестрый этнический и социальный состав, мобильность населения, высокая концентрация участников бело-зеленых формирований, частые изменения административных границ обусловили крайне медленную и болезненную советизацию региона, высокий уровень преступности. Указанные факторы были усугублены многочисленными ошибками и перегибами, в частности, особых отделов ЧК, чья деятельность порождала массу «жалоб на незаконные действия и превышения власти».

Несмотря на видимые успехи большевиков, уже весной-летом 1920 г. отмечалось ухудшение оперативной обстановки. Политика властей привела к мощному всплеску антибольшевистского движения и к утрате ими в 1920-1921 гг. контроля над основной частью региона. Весьма сложная ситуация сложилась как в преимущественно равнинных казачьих районах, где власти встали на путь «политической мести» казачеству, так и в горной местности, обеспечившей убежище остаткам белогвардейских формирований, разномастным вооруженным отрядам (дезертиры, уголовные банды и пр.). К тому же в горах сохранилась фактически полуфеодальная организация жизни. В 1921 г. местные власти отмечали, что в национальных районах «продолжает царить произвол крупных собственников, во всю ширь спекулирующих земельными участками и эксплуатирующих горскую бедноту».

Необходимые условия для стабилизации обстановки возникли лишь после разгрома организованных антибольшевистских сил, в связи с переходом к нэпу и курсу на укрепление социалистической законности. Однако, несмотря на все усилия, улучшение криминогенной ситуации шло медленно. Мир для населения по-настоящему здесь так и не наступил. Наряду с «воровскими и грабительскими очагами еще николаевского времени», появилось много новых. Как обыватели, так и сама власть испытывали все последствия уголовной стихии, которая, после некоторого спада (благодаря жестким мерам 1921-1922 гг.), по общему признанию, не обнаруживала тенденции к снижению.

Основное значение в регионе имели такие виды преступлений, как кражи, хищения, хулиганство, взяточничество, половые и пр. Горцы имели особое «предрасположение к воровству лошадей и скота, которые с течением времени вошли у них чуть ли не в обычай». Примечательно, что имена и характер преступной деятельности главарей банд, отдельных преступников здесь были известны всем. Причем бандиты порой пользовались некоторым уважением из-за того, что не давали воровать из своего села, округа.

Нищета населения, безработица множили массу недовольных, порождая периодические всплески преступности. В частности, с конца 1924 года вновь «замечается быстрый рост бандитизма» даже на Кубани. Не на высоте в это время оказались милиция и уголовный розыск, с 1922-23 гг. переведенные на местный бюджет. В принципе, власти на местах не имели сил для борьбы с преступностью. Лишь с помощью центра они эпизодически проводили разовые кампании, осуществляли облавы, чистки, высылку «подозрительного» элемента.

В национальных республиках и областях Северного Кавказа 1922-1925 годы прошли под флагом упорной борьбы с бандитизмом, масштабы которого создавали условия для углубления межнациональной розни. При этом власти активно использовали жесткие меры (заложничество и пр.), а также всемерно стремились привлечь к ликвидации бандитских групп рядовых жителей, задействовать силы местных отрядов самообороны. В результате масштабных чекистско-войсковых операций, к концу 1925 года наиболее крупные и организованные преступные группы, орудовавшие в национальных республиках Северного Кавказа, были ликвидированы. Вслед за этим, осенью 1926 г. была осуществлена грандиозная по своим масштабам операция по разоружению населения Дагестана.

На фоне достигнутых успехов, в 1925-26 гг. даже была поставлена задача «приспособить УПК к бытовым особенностям жизни горских национальностей С. Кавказа». При этом было установлено, что при задержании и аресте органами дознания горца на территории русского округа края они уведомляли об этом соответствующих областных прокуроров, требуя от них справки о судимости. При предании задержанных суду в национальные округа направлялась копия обвинительного заключения. Тот же порядок действовал в отношении русских, арестованных в национальных областях, что и было закреплено в «Положении о судоустройстве Северо-Кавказского края».

Однако необходимо подчеркнуть, что наметившаяся на Северном Кавказе в 1925-1926 гг. стабилизация была крайне неустойчивой. Вспышки криминальной активности в его отдельных районах вновь и вновь заставляли власти возвращаться к решению данного рода задач.

В пятом разделе - «Борьба с экономическими и должностными преступлениями на Северном Кавказе в условиях нэпа (1921-1928 гг.)» изучен исторический опыт противодействия преступлениям, привлекавшим повышенное внимание государства в силу их особого значения.

В разделе показано, что, по мере углубления нэпа, преступная активность все более смещалась в сферу экономики. При этом значительное корректирующее влияние на нее оказала специфика советского строя. Пренебрежение правами собственности породило глубокий кризис законности в сфере экономической деятельности. Сохранение военно-коммунистических реликтов, экономическая незащищенность и бесправие остро осознавались в массах, в немалой степени стимулируя рост не только таких наиболее распространенных преступлений как кражи, но и других нарушений законности, отражавших скрытый протест против сложившегося порядка экономических отношений. В частности, период характеризовался устойчиво высокой конфликтностью в налоговой сфере. Характеризуя данную ситуацию, В.И. Ленин отмечал: «Взимание налога добровольно не пойдет, без принуждения мы не обойдемся». В связи с ростом преступности в налоговой сфере, описи имущества, аресты, суды стали обычной картинкой повседневной жизни 1920-х гг. Внимание к данной теме было постоянным. Однако нельзя не видеть, что излишне жесткое проведение фискальных кампаний стимулировало обострение криминогенной обстановки.

Как и в стране в целом, отличительной чертой периода в регионе стала актуализация задач борьбы с хозяйственными и тесно связанными с ними должностными преступлениями (удельный вес хозяйственных преступлений в судах возрос с 7,3% во втором полугодии 1922 г. до 32,4% в первом полугодии 1923 года). Данная тенденция сохранилась и в последующем. По понятным причинам, более крупные хищения, хозяйственные и должностные преступления совершались в городах. На селе наиболее серьезным преступлением в сфере экономики являлось ското - конокрадство. Однако государство заметно усилило борьбу с конокрадами лишь с 1923-1924 гг., после осознания масштабов угрозы своим фискальным интересам.

После выделения уголовного розыска в отдельное подразделение (1922 г.), такие дела в основном направлялись именно туда. Милиция же сосредоточилась главным образом на делах о мелких преступлениях (кражи, самогонщина и т.д.) и нарушениях. К примеру, Баталпашинский РИК 7 июня 1926 г. поручил милиции «воспрепятствовать перекупщикам скупать в базарные дни продукцию» и т.д. В целом, кризис милиции и угро, нехватка кадров делали эти структуры менее значимыми, чем органы ОГПУ, Рабкрина.

В принципе, к 1924 г. положение в сфере борьбы с экономической преступностью удалось отчасти стабилизировать. Первая волна злоупотреблений прошла, и 1924-1926 гг. характеризовались стабильным развитием рыночных отношений. В данной связи, число хозяйственных и должностных преступлений устойчиво росло. В частности, большое увеличение давали дела по неисполнению обязательств по договорам с государственными и общественными учреждениями, по преступному использованию казенного имущества, растратам и т.д. Так, в 1924-1925 хозяйственном году по некоторым оценкам, число подлогов и растрат возросло более чем в 5 раз. Изученные материалы показывают, что работа карательных ведомств велась в русле кампанейщины. Очередные партийные директивы рождали масштабные операции, к реализации которых подключались все органы правоохраны.

Примечательно и то, что частные предприятия в это время не получили должной защиты со стороны государства. К примеру, их имущество могло быть взято под охрану ведомственной милиции лишь в случаях их государственного значения. К тому же, ведомственная милиция получила крайне незначительное развитие в национальных районах «по причине отсутствия на это средств у заинтересованных в этом учреждений и предприятий».

В заключение в разделе обоснован вывод о постепенном накоплении органами правопорядка опыта борьбы с экономической преступностью в специфических условиях советского хозяйственного строя.

В шестом разделе - «Модернизация правоохранительной системы и борьба за обеспечение правопорядка на Северном Кавказе в условиях перехода к форсированному строительству социализма (1927-1928 гг.)» осмыслен характер деятельности органов провоохраны на закате нэпа.

В разделе показано, что с 1927 г. практика правоохранительной деятельности на Северном Кавказе обнаружила новые черты, обусловленные усилением ее классовой направленности. Данный курс стал реальностью уже в ходе избирательной кампании в Советы, прошедшей под лозунгом «кто-кого» и характеризовавшейся широким и планомерным использованием ОГПУ и милиции, как инструмента оптимизации избирательного процесса. При этом вновь активизировалась высылка за пределы Северо-Кавказского края «неблагонадежного элемента». На фоне начавшегося политического поворота, весьма показательными стали изменения в низовой судебной сети, где «выборы народных заседателей и уполномоченных земельных обществ дали в итоге выборов почти исключительно батрацкий и бедняцко-середняцкий их состав, чем обеспечивается в практике народных судов соблюдение революционной законности». Таким образом, были заложены предпосылки для последующего ужесточения судебной практики.

Явившийся следствием снижения закупочных цен на сельхозпродукцию, хлебозаготовительный кризис 1927-1928 гг. окончательно переориентировал органы правопорядка на приоритетное решение задач классовой борьбы. Поскольку зажиточная часть крестьянства была обложена высокими налогами и обременена обязательством сдачи государству хлеба по твердым ценам, к 1928 г. кампания хлебозаготовок в регионе представляла собой обычную продразверстку. Обыски, облавы, конфискация скота, сельхозмашин вернули село к периоду 1920-1921 гг. Рост налогов, запрет коммерческой торговли (с 1928 г.) изменили экономическую ситуацию и в городах. Репрессивная политика велась открыто, широко освещалась в периодической печати.

В национальных районах, политика давления на зажиточные элементы, встречавшая растущее сопротивление населения, также имела место. Как следствие, к примеру, в Черкесском округе уже первое полугодие 1927 г. дало значительный рост преступлений «против порядка управления» (102 вместо 43 дел, или 212,5%). Новые задачи перед органами правопорядка здесь дополнительно поставили кампании конфискации имущества и выселения бывших помещиков (1927 г.) и изъятия вакуфных земель и закията из фонда религиозных установлений (1928 г.).

В разделе показано, что жесткие меры центральных властей не принималась значительной частью местных работников, выступавших за проведение более взвешенной политики. В данной связи, они в основном весьма благожелательно встретили решения середины 1928 г., осуждавшие допущенные в первом полугодии случаи нарушения законности в отношении населения. К примеру, пленум Кубанского исполкома (24-28.07.1928 г.) постановил: «принять все меры к тому, чтобы исправить допущенные во время применения чрезвычайных мер ошибки».