"Кулаки" в социальной политике государства в конце 1920-х – первой половине 1930-х гг. (на материалах Северного края)

К числу наиболее изученных проблем относится нормативно-правовая база и методы административного раскулачивания и выселения. Активно изучается история проведения раскулачивания и депортации на материалах отдельных районов страны. Отметим исследования, в основе которых лежит добротная и логически выстроенная фактография, опубликованные Н.Я. Гущиным (Новосибирск), С.А. Есиковым и Т.А. Кротовой (Тамбов), С.И. Савельевым (Саратов), Т.Д. Надькиным (Саранск), О.А. Никитиной (Петрозаводск).

Отдельные аспекты проблемы на материалах Северного края раскрываются в работах В.Я. Шашкова и А.П. Воробей. Вышли также небольшие публикации, главным образом публицистического типа, показывающие политику раскулачивания в отдельных районах края, газетные статьи, посвященные истории репрессированных семей.

Приоритетной темой исследований стала история выселения раскулаченных и кулацкой ссылки как на материалах страны в целом, так и в отдельных регионах, в том числе и Северного края.

Судебные репрессии в деревне рассматриваются в работах историков-аграрников главным образом при характеристике репрессий 1932-1933 гг. по «закону о пяти колосках» и проведении хлебозаготовок 1932/33 г. Отдельные сведения о нормативно-правовой базе судебных репрессий в деревне приводятся в публикациях, посвященных истории пенитенциарной системы.

В исторической литературе подчеркивается откровенно экспроприационный характер налоговой и заготовительной политики. Исследователи приводят отдельные сведения о признаках кулацких хозяйств, определенных в постановлениях региональных исполкомов, размерах выплаченных ими налогов и пр..

Среди публикаций, посвященных исследованию натурального и денежного обложения крестьян, которые рассматриваются как «функционально единые составляющие налогово-податной системы», отметим работы новосибирских историков. Исследованию системы натуральных податей посвящены интересные публикации В.А. Ильиных.

В центре внимания отечественной историографии находится проблема голода 1932-1933 гг., которая в последние годы приобрела заметный политический контекст. Особая заслуга в изучении этой темы принадлежит Н.А. Ивницкому, И.Е. Зеленину, В.В. Кондрашину, Е.Н. Осколкову .

Социальная политика в отношении группы «кулаки» рассматривается, как правило, в традиционных хронологических рамках. В отдельных исследованиях, посвященных изучению политики ликвидации кулацких хозяйств (решения «кулацкой проблемы»), авторы пытаются расширить хронологию и рассматривать проблему на материалах 1934-1937 гг. и даже в более поздние годы. Однако, несмотря на заявленные в исследованиях хронологические рамки, конкретно-исторический материал, показывающий особенности политики в отношении кулаков в указанные годы, фактически отсутствует.

Отдельные проблемы, касающиеся социальной политики в отношении кулаков, затрагиваются преимущественно в работах, посвященных истории единоличных хозяйств. Изучается политика «экономического удушения единоличников» и массовые репрессии в деревне. По мнению Ю.А. Мошкова, экономическая политика 1934-1936 гг. воспринималась местными властями как сигнал к ликвидации индивидуальных хозяйств.

В.А. Ильиных, анализируя социальную направленность репрессий, пришел к заключению, что «лозунг ликвидации кулачества с середины 1934 г. фактически сменяется лозунгом полной ликвидации класса крестьян-единоличников».

Среди исследований, раскрывающих проблему, вновь отметим указанные публикации новосибирских ученых, которым несомненно принадлежит приоритет в исследовании политики в отношении единоличников в 1930-е гг. Региональные аспекты проблемы нашли отражение в монографиях В.А. Бондарева, Е.А. Кирьяновой и Г.А. Ташлыкова.

Большой вклад в изучение истории единоличного крестьянского двора внесли ученые Европейского Севера. В центре внимания М.А. Безнина и Т.М. Димони - модернизационные изменения аграрной экономики и раскрестьянивание в 1930-1960-е гг. Вологодские историки анализируют трансформацию крестьянского двора в колхозный период, систему крестьянских повинностей; социальный протест крестьянства. Особенно отметим работы М.Н. Глумной, посвященные истории единоличных хозяйств. Историк рассматривает основные демографические и социальные характеристики единоличного крестьянства, анализирует принципы обложения сельхозналогом и порядок выполнения обязательных поставок сельхозпродуктов, приводит сведения о количестве выявленных кулацких хозяйств и размерах выплаченных ими налогов и пр.

В первой главе рассматриваются источниковые основы диссертационного исследования: видовая классификация документальных комплексов и информационные возможности изученных источников для решения поставленных исследовательских задач.

В диссертации широко представлены программно-политические и директивные документы высших органов ВКП(б), статьи теоретического и аналитико-директивного характера партийных лидеров страны, законодательные документы, делопроизводственная документация управленческого уровня.

Важнейшим документальным комплексом являются материалы высших финансовых ведомств страны, большая часть которых выявлена диссертантом в фондах наркомфинов СССР и РСФСР. Отметим среди них протоколы и стенограммы совещаний и комиссий, создаваемых для разработки законов о сельхозналоге, нормативно-распорядительные документы (инструкции и циркуляры, разъясняющие определенные в законодательстве признаки кулацких хозяйств, особенности начисления на них налоговых платежей, порядок проведения конфискации имущества и пр.). Изучались документы информационно-статистического и аналитико-динамического характера, позволяющие рассмотреть динамику выявления кулацких хозяйств по стране в целом и отдельным регионам, проанализировать признаки идентификации кулаков, получить сведения о выплате налогов и количестве экспроприированных хозяйств.

Высокую информационную насыщенностью имеют документы НКЮ РСФСР и Верховного суда РСФСР, ОГПУ-НКВД. Нормативно-правовая база судебных репрессий изучалась на основе анализа Уголовного Кодекса РСФСР, дополнений и изменений к кодексу, публиковавшихся в издании «СУ РСФСР», а также директив органов юстиции, выходивших отдельными изданиями.

Отметим важность изучения материалов, публиковавшихся в журналах «За социалистическую законность» (Орган Прокуратуры СССР), «Советская юстиция» (Орган НКЮ РСФСР), «Судебная практика РСФСР» (Приложение к журналу «Советская юстиция»), которые почти не привлекаются в качестве источника в работах историков-аграрников.

При изучении официальных документов, раскрывающих социальную политику в северной деревне, применялся метод фронтального просмотра больших документальных комплексов документов, которые в значительной мере и составили источниковую базу исследования. Выделим среди них два типа новых документальных комплекса. Во-первых, документы, фактически всегда находившиеся на открытом доступе, но не привлекавшиеся ранее для изучения политики в отношении группы «кулаки» (документы финансовых органов, сельских и районных налоговых комиссий, а также комиссий, создаваемых при исполкомах для рассмотрения крестьянских жалоб, поименные списки и книги учета кулацких хозяйств и пр.). Во-вторых, рассекреченные документы, подавляющее большинство которых вводится в научный оборот впервые (материалы региональных властных структур, органов суда и прокуратуры, ОГПУ-НКВД).

Среди документов партийных структур отметим три основных комплекса: протокольная и нормативно-распорядительная документация; текущая переписка с вышестоящими и нижестоящими партийными органами, государственными структурами, ОГПУ и НКВД, суда и прокуратуры; информационно-аналитические и отчетные материалы (отчеты и доклады, справки партийных структур по всей вертикали власти, докладные записки и сообщения комиссий, проверяющих выполнение директив нижестоящими партийными организациями, сообщения и отчеты, предоставлявшиеся партийным органам другими государственными структурами и карательными органами).

В фондах исполкомов изучались нормативные документы, протокольная и распорядительная документация, материалы комиссий, создаваемых при исполкомах для проверки проведения различных «хозяйственно-политических кампаний» нижестоящими организациями. В отчетных материалах содержится разносторонняя статистическая информация, в том числе о численности выявленных кулаков и раскулаченных семей. Изучались также документы отделов РКИ (материалы комиссий, проверяющих районные органы и сельсоветы, а также комиссий, рассматривающих жалобы крестьян в органы РКИ).

Большой объем фактической информации выявлен в документах региональных финансовых органов. Нормативно-распорядительные документы позволили изучить критерии идентификации и порядок выявления кулаков, получить разнообразный статистический материал (о количестве кулацких хозяйств, налоговых платежах и конфискации имущества неплательщиков и пр.).

Отметим среди новых комплексов архивных документов материалы сельских и районных налоговых комиссий, а также комиссий, создаваемых при исполкомах для рассмотрения крестьянских жалоб.

Изучение этих документов позволило рассмотреть изменения в трактовке признаков, которыми обосновывался эксплуататорский характер хозяйства, и понять, за какие «антисоветские» действия крестьян относили к кулакам по признаку «политическая нелояльность», раскрыть механизм выявления кулаков и показать, из каких категорий крестьян ежегодно пополнялись «кулацкие списки».

Большой объем разносторонней информации содержится в именных (как правило, годовых) списках и книгах учета кулацких хозяйств по отдельным сельсоветам и значительно реже по районам.

Наиболее полные и систематические материалы по истории репрессивной политики представлены в документах органов юстиции Северного края. Изучались нормативные документы, регламентирующие порядок определения «классовой принадлежности» привлекаемых к судебной ответственности, особый порядок рассмотрения дел на кулаков и применения мер социальной защиты, участие органов юстиции в проведении «хозяйственно-политических кампаний». Широко представлена деловая переписка органов юстиции, судебно-следственная документация и протоколы совещаний работников органов прокуратуры и суда. Среди отчетных документов отметим периодические отчеты об итогах деятельности карательных органов.

Особую сложность для историка представляют документы отделов ОГПУ-НКВД, которые в основном хранятся в собственных архивах ФСБ и закрыты для исследователей. Документы выявлялись главным образом в фондах властных структур, которые информировались об «оперативно-следственной деятельности» органов ОГПУ-НКВД. Это информационные материалы в виде спецсводок (посвященных какой-либо одной специальной проблеме) и оперсводок (содержащих оперативную информацию о ситуации и основных происшествиях за определенный период). В сводках есть материалы о политических настроениях населения и «контрреволюционных выступлениях».

При работе над диссертацией были изучены коллекции 17 центральных и 11 региональных периодических изданий, которые позволили не только получить дополнительный конкретно-фактический материал по теме, но и оценить идеологическое оформление и пропагандистскую деятельность власти.

В диссертационном исследовании широко представлены две группы документов личного происхождения. Во-первых, это документы 1920-1930-х гг., выявленные в архивах (различные формы апелляции крестьян в государственные органы, написанные в форме жалоб, письма крестьян в редакции «Крестьянская газета» и местных газет, так называемые товарищеские письма местных активистов). Во-вторых, воспоминания современников, собранные диссертантом и другими исследователями в последние годы. Значительная часть собранных источников личного происхождения представлена в тематических сборниках документов и материалов, опубликованных в Республике Коми.

Таким образом, при работе над диссертацией была сформирована репрезентативная источниковая база, позволяющая в полной мере достичь поставленной цели и решить исследовательские задачи.

Во второй главе « «Кулаки» в большевистской теории и политической практике 1917-1927 гг.» показаны особенности социальной политики государства в первое послереволюционное десятилетие.

В главе рассматривается конструирование идеологемы «кулаки» в программно-политических документах новой власти 1917-1920 гг., социальная политика периода военного коммунизма, направленная на превращение «класса на бумаге» в реальную социальную группу крестьян.

Ликвидация частной собственности и объединение крестьян в коллективные хозяйства были определены в коммунистической программе как важнейшая из задач «диктатуры пролетариата». В борьбе за социализм «союзником пролетариата», в представлении большевиков, может быть только «класс пролетариев и полупролетариев» (батраки и беднейшие крестьяне), только их признавали «трудовым крестьянством». Все остальное крестьянство, крестьянин-собственник, - это «мелкобуржуазный класс», «живущий за счет чужого труда». При характеристике «противников социализма» произошла замена понятия «крестьянская буржуазия» на понятие «мелкобуржуазное крестьянство».

Диссертант пересматривает устойчивый стереотип отечественной историографии в характеристике «классового врага» в крестьянстве в большевистской теории (кулак - сельский эксплуататор) и делает вывод, что стратегическим «врагом социализма» после прихода большевиков к власти был объявлен крестьянин-собственник (мелкобуржуазное крестьянство).

С введением продовольственной диктатуры и созданием комбедов различаются два типа крестьян-собственников по социально-политическому признаку: сторонники и противники новой политики в деревне. Крестьяне, которые сопротивлялись государственной хлебной монополии, объявлялись «врагами экономических мероприятий Советской власти».

Для обозначения враждебно настроенной группы крестьян большевики с 1918 г. стали использовать термин «кулак», принятый в крестьянском лексиконе для негативной оценочной характеристики, а поэтому и наиболее оптимальный в пропагандистском отношении - «кулак». Категория обыденного крестьянского сознания интегрируется в марксистскую категорию «классового» анализа. В общественном сознании формируется негативный имидж «врага» в виде хорошо известного плакатного кулака в зверином обличии. Термин «кулак» превращается в идеологему, внедряемую в общественное сознание для обозначения «классового врага» в крестьянстве.

Крестьянские волнения, охватившие страну и названные «кулацкими», заставили большевиков в 1919 г. внести существенные коррективы в характеристики «классового деления крестьянства» и вспомнить о забытой ими социальной группе «середняки». Теперь уже и середняки (а не только бедняки) признаются «трудовым крестьянством». Основной социально-экономический признак середняка: он не применяет наемный труд и не эксплуатирует бедноту. Между тем, по-прежнему проводится дифференциация крестьянина-собственника по социально-политическому признаку: середняк, выполняющий требования новой власти - «наш союзник, наш друг, наш соратник»; тот, кто не делает этого, - по-прежнему «классовый враг». Таким образом, большевики создали теоретическую модель «класса кулаки» и наделили его определенными социальными и политическими характеристиками. «Кулаки» в большевистской теории - это социальная группа крестьян, которая была сконструирована по идейно-политическим критериям для устранения потенциальных и реальных противников большевистской политики в деревне.

Социальная политика была направлена на поддержку и повышение социального статуса группы, воспринимаемой как «лояльная» («бедняки»), и ликвидацию группы, названной «враждебной» («кулаки»). «Классовый террор» в отношении массовой категории крестьян, отнесенных к кулакам, превращал еще совсем недавних союзников новой власти во врагов правящего режима, что служило объективной основой для проведения против них репрессивной политики.

Важнейшую роль в создании новых социальных отношений в деревне сыграла политика власти, направленная на сознательное углубление расколов в крестьянстве и создание «классового» конфликта, при этом активно использовались ранее сложившиеся в деревне противоречия между богатыми и бедными. Сконструированная в большевистской теории социально-политическая группа «кулаки» в результате социальной политики становится реальной социальной общностью крестьян с общими интересами, толкаемой к общему типу реакции на политику власти, с общей трагической судьбой. К кулакам относили крестьян, принадлежащих к разным социальным группам, однако доля зажиточных, в том числе и сельских эксплуататоров, была повышенной.

Одна из основных особенностей формирования социальной группы «кулаки» в годы военного коммунизма заключается в том, что большевики сконструировали теоретическую модель «класса» и перешли к политике репрессий против крестьян, получивших клеймо «кулак», не определив законодательно социальные границы и социально-правовую модель группы.

Анализируя особенности политики «ограничения эксплуататорских тенденций в деревне» в нэповский период диссертант акцентирует внимание на проблеме интеграции теории, политики и права

Новая экономическая политика формировалась как временное отступление от реализации партийной программы. Власть пошла на уступки крестьянину и установила «с этим последним капиталистическим классом» вынужденный (и главное - временный) союз. В программно-политических документах провозглашался принцип «классовой» социальной политики в деревне, направленной на регулирование социально-экономических процессов, ограничение, недопущение усиления капиталистического уклада.

Законодательство, определяющее земельную правоспособность крестьянина, правовое регулирование арендных отношений и применения наемного труда, было направлено на недопущение использования земельного надела как источника нетрудовых доходов и расширения эксплуататорских отношений. Оно не связывало земельную правоспособность с социальным положением гражданина или с его избирательной правоспособностью, не предусматривало каких-либо существенных ограничений или дискриминации за социальный статус «сельский эксплуататор» («кулак»).

Характеристика законодательства о сельхозналоге показывает, что в начале нэпа налоговая политика решала фискальные, а не «классовые» задачи, размер налога зависел исключительно от величины дохода хозяйства. Элементы «классовости» появляются лишь с введением в 1925/1926 г. необлагаемого минимума для маломощных и усилением прогрессивности налогообложения для экономически крепких хозяйств. Законодательство не выделяло кулацкие (эксплуататорские) хозяйства в самостоятельную налоговую группу и не предусматривало особого порядка выплаты налога в зависимости от социального статуса.

Нормативно-правовая база, регламентирующая условия предоставления государственного кредита, до 1925 г. не содержала каких-либо указаний на различие в условиях кредитования в зависимости от социальной принадлежности. Принцип кредитования по социальным категориям крестьян был провозглашен в 1925 г., однако дифференциация условий предоставления кредитов по «классовому» признаку в законодательстве так и не была проведена до 1928 г.

Таким образом, диссертант пересматривает общепринятое в отечественной историографии утверждение о прямой «классовой» направленности социальной политики нэповского периода против кулацких (эксплуататорских) хозяйств. Объектом ограничительной политики были отношения, а не конкретные лица; она не была дискриминационной по признаку социальной принадлежности. Этим во многом объясняется отсутствие в законодательстве нэповского периода критериев идентификации кулаков и законодательного закрепления его социально-правового статуса. «Кулаки» как самостоятельная социальная группа не была юридически оформлена и потому не имела четких социальных границ.

В нэповский период ярко проявилось несоответствие между «классовой» направленностью социальной политики против кулацких (эксплуататорских) хозяйств, определенной в программно-политических документах, и реализацией ее в правовую норму и политическую практику. Причину нереализованности партийных лозунгов следует искать во внутренней противоречивости нэповской политики в деревне. Социальная политика государства была обречена на своего рода поиск «золотой середины» между политической доктриной (требовавшей ограничить возрождение эксплуататорских хозяйств) и экономической целесообразностью (требовавшей подъема сельского хозяйства, максимально возможного увеличения продукции крестьянского хозяйства).

Содержание третьей главы диссертации раскрывает ее название - « «Кулаки» как объект социальной политики в 1928-1929 гг.».

В главе рассматривается конструирование «классового врага» в программно-политических документах власти и законодательное закрепление социально-правового статуса группы «кулаки».

Диссертант показывает конструирование теории обострения «классовой борьбы» в условиях «наступления социализма», «врагов народа» и идеологемы «кулак». Подчеркивается, что впервые со времен Гражданской войны ставится задача борьбы с кулаком не только как с держателем хлеба, но как с «врагом социализма». В документах власти признается, что при проведении хлебозаготовок середняков, успешно ведущих хозяйство и отказывающихся от продажи своей продукции государству, относили к эксплуататорам («кулацко-спекулятивным элементам»).

В конце 1920-х гг. впервые была законодательно закреплена социально-правовая модель группы «кулаки». Новое законодательство предусматривало применение дискриминационных мер к кулакам: ограничение прав на пользование землей, сдачу ее в аренду и применение наемного труда, введение запрета на кредитование и приобретение сельхозорудий и машин, вступление в колхоз. Наиболее значимыми дискриминационными мерами было определение размера налогов и заданий по заготовкам в индивидуальном порядке.

Создается законодательная база репрессий в судебном и административном порядке. Особенность нормативно-правовой базы репрессий по решению судебных органов состояла в том, что УК РСФСР 1926 г. и новые редакции статей, принятые в 1927-1929 гг., не предусматривали каких-либо различий в наказаниях за социальный статус. Особые меры социальной защиты и особый порядок возбуждения уголовного преследования в отношении кулаков определялись в секретных подзаконных актах НКЮ и Верховного суда РСФСР. Органы юстиции должны были руководствоваться не соображениями формально-юридического характера (статьями УК РСФСР 1926 г. и новыми редакциями статей), а главным образом «теневым законодательством», регламентирующим «классовый подход».

Существенные изменения были внесены в порядок применения наказаний и репрессий по решению административных органов: летом 1929 г. была узаконена полная конфискация имущества крестьян по решению сельского совета за невыполнение заданий по заготовкам и невыплату налоговых платежей, определены особые условия конфискации имущества кулаков.

В главе анализируется проблема конструирования социальных границ группы «кулаки». Диссертант рассматривает дискуссии в центральных финансовых органах страны о введении новой системы налогообложения и определении признаков нетрудовых хозяйств, изменения в критериях идентификации кулацких хозяйств в законодательстве и решениях региональных властных органов, выявление кулаков в социальной практике конца 1920-х гг.

В современной литературе популярны два утверждения, которые, по мнению диссертанта, требуют уточнения и корректировки: четкие объективные «классовые критерии» определения кулацких хозяйств, «к которым стремились большевики», не были найдены; политические признаки являлись результатом неопределенности социально-экономических признаков.

В законодательстве о сельхозналоге на 1928/29 г. выделяются две новые группы налогоплательщиков: выплачивающие налог с процентной надбавкой (зажиточные) и в индивидуальном порядке (эксплуататорские, кулацкие хозяйства). В самой общей форме в нормативных документах наркомфинов СССР и РСФСР был приведен перечень признаков кулацких хозяйств и определены контрольные задания по их выявлению.

Первые итоги проведения кампании по выявлению кулаков (лето 1928 г.) показали, что, при непонимании местными работниками нового метода обложения и субъективного подхода к определению социальной принадлежности, к кулацким относились «трудовые» хозяйства. Особенностью проверочной кампании 1928 г., отличающей ее от всех последующих, было не выявление новых кулаков, а исключение хозяйств, не имеющих эксплуататорских доходов.

Положение о сельхозналоге на 1929/30 г. выделяло две группы кулаков: «явно кулацкие хозяйства», которые облагались налогом на общих с «трудовыми» хозяйствами основаниях, но лишались предусмотренных законодательством льгот, и «наиболее богатые», выплачивающие налог в индивидуальном порядке (не менее 2 и не более 3% всех крестьянских хозяйств).

Установление признаков «явно кулацких хозяйств» (в союзном законодательстве они были сформулированы в самой общей форме) относилось к компетенции союзных республик.

Признаки «наиболее богатых» кулацких хозяйств были перечислены в законе о сельхозналоге. В документах центральных финансовых органов разъяснялись такие наиболее распространенные эксплуататорские признаки, как применение наемного труда, скупка и торговля. Определялся также ряд существенных ограничений в их трактовке. Во-первых, оговаривался срок действия нетрудовых доходов (предшествующий окладный год): хозяйства, имеющие нетрудовые доходы до мая 1928 г., индивидуальному обложению не подлежали. Во-вторых, указывался ограничительный минимум размера дохода, ниже которого хозяйство не могло облагаться налогом в индивидуальном порядке (500 руб., в том числе нетрудовой доход - более 125-150 руб.). В-третьих, в постановлениях местных исполкомов оговаривались количественные ограничители и по другим эксплуататорским признакам, в том числе за применение наемного труда. Предоставив краевым и областным исполкомам право вносить изменения в перечень признаков «применительно к особенностям отдельных районов», директивы центральных финансовых органов в начальный период налоговой кампании предупреждали о недопустимости чрезмерного их расширения и дополнения, чтобы не допустить повторения ошибок предыдущего года.

В обязательных постановлениях о признаках кулацких хозяйств многих региональных органов управления, в том числе и Европейского Севера, а в налоговой практике повсеместно, установленные законодательством две категории кулаков фактически не выделялись, и все хозяйства, признанные эксплуататорскими, облагались налогом в индивидуальном порядке.

Сравнительная характеристика союзного законодательства - налогового, трудового (постановление СНК СССР 21 мая 1929 г.) и законодательства о выборах в советы (инструкция 1926 г.) позволила придти к заключению о серьезных разночтениях в определении признаков эксплуататорских хозяйств.

Итоги проведения учетной кампании (май-июль 1929 г.) показали невыполнение минимальных заданий по выявлению 2% кулацких хозяйств в большинстве районов страны. Сформулированные в законодательстве признаки эксплуататорских хозяйств и требования их строго соблюдения являлись существенным ограничителем в выявлении кулацких хозяйств.

В сентябре-октябре 1929 г. секретными директивами НКФ СССР вносятся изменения в нормативно-правовую базу, регламентирующую эксплуататорские признаки, с целью устранения «всех формальных моментов, которые в малейшей степени препятствовали полному выявлению кулацких хозяйств». В сентябре 1929 г. НКФ СССР отменил установленный весной минимальный суммовой признак дохода, при наличии которого допускалось привлекать хозяйство к индивидуальному обложению. Местным исполкомам предписывается внести изменения в обязательные постановления: расширить признаки, служащие для определения кулацких хозяйств, и пересмотреть (или отменить) установленные ранее количественные ограничители, в том числе и по признаку применения наемного труда. НКФ СССР потребовал привлекать к обложению в индивидуальном порядке все кулацкие хозяйства, имеющие один из признаков, вне зависимости от размеров дохода (в том числе и нетрудового) или наемного труда.

С осени 1929 г. региональные органы управления в директивах, а местные работники в своей практической деятельности руководствовались не нормативно-правовой базой первой половины 1929 г., а секретными директивами центральных финансовых ведомств, принятыми осенью 1929 г.

В диссертации показан процесс пересмотра признаков кулацких хозяйств в документах местных исполкомов и финансовых органов Северного края, проведения осенью-зимой кампании «довыявления» кулаков, в результате которой их численность в течение сентября-декабря выросла более чем в четыре раза.

Из проведенного диссертантом исследования следует, что в законодательстве 1928 - первой половины 1929 гг. были сформулированы четкие и достаточно однозначные социально-экономические признаки определения эксплуататорских хозяйств. Но, позволяя выявлять эксплуататоров (их было в деревне очень мало), они ограничивали возможности выявления крестьян, с точки зрения власти «враждебно настроенных к экономической политике». Отмена основных ограничений в трактовке эксплуататорских признаков устранила существовавшие ранее серьезные препятствия и позволила при необходимости определять «классовое лицо» по политическим критериям, формально подкрепляя их социально-экономическими. Таким образом, была создана необходимая «правовая» база для превращения «кулаков» из социально-экономической группы сельских эксплуататоров в социально-политическую группу «врагов».

Анализируя социальную политику в северной деревне, диссертант рассматривает формы дискриминации и репрессий в отношении кулаков при проведении «хозяйственно-политических» кампаний.

В исследовании показаны особенности начисления и выплаты сельхозналога основными категориями налогоплательщиков, в том числе и кулацкими хозяйствами. Документы финансовых органов показывают, что с осени 1929 г. в северной деревне начинается экспроприация кулацких хозяйств и привлечение к судебной ответственности особо «злостных» неплательщиков.

На примере северной деревни раскрываются причины организации и методы проведения хлебозаготовок в потребляющих регионах страны. Подчеркивается отсутствие какой-либо экономической целесообразности в их проведении: кампания рассматривалась как средство «классового перераспределения хлебных ресурсов» и наступления на кулака, а с осени 1929 г. - и раскулачивания хозяйств. В диссертации приведены директивы центральных и региональных органов, определяющие порядок раскладки заданий по заготовкам по крестьянским дворам и методы воздействия на крестьян, не выполняющих возложенных на них задания. Осенью 1929 г. начинается кампания по «довыявлению» хозяйств, выполняющих заготовки на основе твердых (индивидуальных) заданий, в списки «твердозаданцев» включаются хозяйства, не имеющие эксплуататорских признаков. Одновременно с определением для них твердого задания начислялся и сельхозналог в индивидуальном порядке. В документах краевых властных органов зимой 1929/30 г. открыто говорилось о необходимости увеличения заданий по хлебозаготовкам для кулацких хозяйств с целью «подвести» их под раскулачивание. Экспроприация хозяйств начинается осенью 1929 г., а зимой 1929/30 г. раскулачивание приобретает массовые масштабы.

В диссертации рассматривается складывание системы принудительного труда на лесозаготовках. Дореволюционный уровень заготовок в регионе был превзойден в середине 1920-х гг. и возможности увеличения их объемов за счет добровольного привлечения рабочей силы местного крестьянства (при почти полном отсутствии механизации лесозаготовок) были практически исчерпаны. Решить поставленную руководством страны задачу увеличения объемов лесозаготовок к концу первой пятилетки в 7-8 раз (без введения системы принудительного труда и массовых репрессий) было невозможно.

В лесозаготовительный сезон 1929/30 г. вводились «твердые» задания для кулаков. В директивах центральных и региональных органов власти не содержалось каких-либо указаний об особых условиях работы и оплаты труда «твердозаданцев». По-видимому, впервые они были определены в начале 1930 г. (повышенные задания, худшие виды работ на изолированных от общей массы крестьян участках, пониженная оплата труда и пр.).

В репрессивной политике в отношении кулаков можно выделить два периода. В 1928 - первой половине 1929 гг. применяются репрессии по решению судебных органов за невыполнение заданий по заготовкам и привлечение крестьян органами прокуратуры и ОГПУ за «контрреволюционные преступления». Во второй половине 1929 г. в дополнение к указанным репрессиям начинается экспроприация кулацких хозяйств по решению органов исполнительной власти за невыполнение государственных заданий и повинностей.

В отличие от хлебозаготовительных регионов страны, где политика в отношении кулаков уже с начала 1928 г. приобретает ярко выраженный репрессивный характер, в Северном крае дискриминационные меры перерастают в массовые репрессии в административном и судебном порядке осенью1929 г.

В диссертации приведены сведения органов юстиции края о количестве осужденных (по «хозяйственно-политическим кампаниям» и социальным категориям крестьян) и применяемых мерах социальной защиты. Сравнительные данные о количестве выявленных кулацких хозяйств и осужденных кулаков показывают массовые масштабы судебных репрессий до официального провозглашения политики «ликвидации кулачества как класса».

Проведенное исследование позволило диссертанту определить особенность социальной политики рассматриваемого периода: дискриминационные меры и политические репрессии применялись к крестьянам за индивидуальный статус («кулак»), а не за принадлежность к групповой статусной позиции («кулаки»).

В конце 1929 г. власть объявила о переходе к реализации главной стратегической задачи, определенной большевистской теорией, - ликвидации «класса единоличное крестьянство» и созданию «класса колхозное крестьянство». Характеристике первого этапа реализации этой задачи посвящена четвертая глава диссертации - « «Кулаки» как реальная социальная группа репрессированных крестьян (1930-1932 гг.)». Диссертант подчеркивает, что в официальном названии политики («ликвидация кулачества как класса») определены ее основная цель и особенность - ликвидации подлежали хозяйства, отнесенные к кулацким, за групповой «классовый» статус.

В главе рассматривается нормативно-правовой механизм репрессий, проводимых по решениям внесудебных и судебных органов.

Формы внесудебных репрессий, осуществляемых по решению органов исполнительной власти и ОГПУ, определялись в зависимости от приписывания кулака к одной из трех категорий на основании политического (лояльность по отношению к «мероприятиям партии по социалистической реконструкции хозяйства») и социального (степень зажиточности) признаков.

Контрольные задания, определенные в нормативных документах, предусматривали ликвидировать к лету 1930 г. в основных зерновых районах 3-5% крестьянских хозяйств, что в два раза превышало официальную статистику сельских эксплуататоров (от 1,2 до 2,5% по разным районам). Таким образом, определенные властью социальные границы группы «кулаки», подлежащей ликвидации, были значительно шире социальных границ группы «сельские эксплуататоры».

В начале 1930 г. были расширены права органов исполнительной власти на применение репрессий. Во-первых, основанием для применения репрессий в форме конфискации имущества теперь уже было не только невыполнение заданий по заготовкам и невыплата налогов, но и «хищнический убой скота», распродажа имущества и «самовольное» переселение кулацкой семьи и пр. Фактически это позволяло раскулачить любую семью, внесенную в «кулацкие» списки. Следовательно, основанием для проведения экспроприации крестьянского хозяйства стал не индивидуальный статус («кулак»), а принадлежность к социальной группе «кулаки». Во-вторых, в дополнение к уже существующему с лета 1929 г. праву на конфискацию имущества, органы исполнительной власти получили и право принимать решение о выселении раскулаченных семей (ответственность за проведение «операции» возлагалась на органы ОГПУ).

В диссертации проанализированы директивы властных органов Северного края, в которых определялся порядок проведения политики «ликвидации кулачества как класса» по решению внесудебных органов.

В 1930-1932 гг. были внесены существенные изменения в нормативно-правовую базу репрессий по решению судебных органов. Новые редакции статей УК РСФСР 1926 г., во-первых, установили, что в отношении кулаков для применения репрессий не требовалось обязательного предварительного административного воздействия, во-вторых, определили применение особых мер социальной защиты и особого порядка возбуждения уголовного преследования к кулакам. Следовательно, применяемые судебными органами карательные меры определялись не только совершенным преступлением («социально-опасным действием»), но и «классовой принадлежностью». Диссертант проанализировал директивные документы НКЮ и Верховного суда РСФСР, разъясняющие порядок «выявления классовой социальной физиономии обвиняемого», и предоставившие судам право переквалификации дел и мер социальной защиты в зависимости от «классовой принадлежности».

В диссертации излагаются директивы органов юстиции Северного края, раскрывающие механизм осуществления судебных репрессий, «классовый подход» в применении наказаний. Особое внимание уделяется характеристике карательной политики за преступления, связанные с лесозаготовками.

Отметим отличия в применении двух типов репрессий (по решению внесудебных и судебных органов). В отличие от административной высылки, которая носила семейный и бессрочный характер, выселение по решению суда в 1930 г. применялось в отношении лица, приговоренного к этой (основной или дополнительной) мере социальной защиты, и не затрагивало членов семьи осужденного; срок высылки определялся приговором суда. С 1931 г. эти различия исчезают и выселению подлежат все члены семьи кулаков, находящихся под следствием или осужденных судами и органами ОГПУ. В отличие от полной конфискации всего имущества кулацкой семьи в административном порядке, в соответствии с УК РСФСР 1926 г. и новыми редакциями статей по судебному приговору отчуждалось только имущество, принадлежащее осужденному. Допускалось применение конфискации всего имущества, даже если это противоречило «формальным, ныне существующим правовым нормам».

Анализируя критерии принадлежности к социальной группе «кулаки»» диссертант рассматривает дискуссии в НКФ СССР о введении новых признаков идентификации кулацких хозяйств, изменения, внесенные в трактовку эксплуататорских признаков в законодательстве и решениях региональных органов, документы сельских и районных налоговых комиссий, показывающие выявление кулаков в социальной практике в северной деревне.

Особенность определения социальных границ группы «кулаки» в 1930-1932 гг. состояла в том, что власть, объявив в качестве задачи ликвидацию «сельских эксплуататоров бедноты», превратила «кулаков» в особую группу крестьян, к которой официально приписывали на основе политического признака. Социальные границы группы «кулаки» расширялись за счет включения в нее все большего числа крестьян, объявленных «врагами Советской власти».

К концу 1930 г., когда в деревне было раскулачено и депортировано в северные районы страны подавляющее большинство хозяйств, выявленных в предшествующие годы, а единоличные хозяйства «ликвидировали» «кулацкие» признаки, возможности выявления новых кулаков на основе традиционных эксплуататорских признаков были фактически исчерпаны.

В союзном законодательстве в 1931 г. впервые не были установлены контрольные задания по выявлению кулаков, а также отсутствовал традиционный перечень эксплуататорских признаков, которые теперь устанавливались СНК союзных и автономных республик, а также краевыми и областными исполкомами. Это положение вошло и в законодательство 1932 г. В Положениях 1931 и 1932 гг. и инструкциях НКФ СССР отсутствовали количественные ограничительные критерии признаков кулаков. Единственное ограничение предусматривало обложение сельхозналогом в индивидуальном порядке хозяйств, которые имели признаки «к моменту учета» или «в предшествующем окладном году».

Кардинально решить проблему выявления новых кулаков можно было двумя способами: отменить ограничение срока действия «нетрудовых доходов» и придумать новые признаки.

Региональные органы управления РСФСР изменили срок действия «кулацких» признаков, воспользовавшись отсутствием в постановлениях СНК РСФСР 1931 и 1932 гг. указаний на ограничение срока их учета предшествующим годом. В решениях местных исполкомов в 1931 г. признаки учитывались на момент введения индивидуального обложения (1928/29 г.), или, как в постановлении Севкрайисполкома, устанавливался год учета по каждому признаку. В 1932 г., как правило, указание на год учета признаков отсутствовало.

С 1931 г. в постановления многих региональных исполкомов, в том числе и Северного края, был включен новый признак, широко применявшийся в практике выявления кулаков с осени 1929 г., но официально не указанный в законодательстве: «наличие значительных материальных накоплений» в хозяйствах «бывших крупных торговцев, промышленников».

Анализ документов сельских и районных налоговых комиссий, а также комиссий для рассмотрения жалоб крестьян позволяет сделать следующие заключения. Во-первых, в новые списки включались все хозяйства, которые не были раскулачены (или «частично раскулачены») в предыдущем году. Во-вторых, среди впервые выявленных кулаков подавляющее большинство было отнесено к этой группе по новому признаку: «проживание на ранее накопленные нетрудовые доходы», а также за такие «скрытые признаки эксплуататорской деятельности», как торговля и спекуляция. В-третьих, основным «резервом» для пополнения «кулацких» списков были крестьяне, признанные ранее «трудовыми» и исключенные из числа кулаков, а также зажиточные и исключенные из колхозов. В-четвертых, главную роль в определении социальной принадлежности крестьянина играл политический признак («лояльность к Советской власти»). Подтверждение политического признака «фактами эксплуататорских действий» было столь сложным делом, что налоговые комиссии постоянно обвинялись в «не оформлении фактическим материалом признаков индивидуального обложения». Как свидетельствуют крестьянские жалобы, наиболее распространенным способом «подкрепления» было придумывание признаков.

В четвертой главе рассматривается проведение политики «ликвидация кулачества как класса» в северной деревне внесудебными органами («изъятие» органами ОГПУ «контрреволюционного кулацкого актива», экспроприация кулацких хозяйств по решению органов исполнительной власти и внутрикраевое выселение раскулаченных семей), репрессии по решениям судебных органов.

Диссертант отмечает одну из особенностей проведения политики «ликвидации кулачества как класса» в северной деревне: в связи с загрузкой края переселенцами из других районов страны в первой половине 1930 г. выселение раскулаченных в административном порядке не приобрело массового характера. Крупномасштабная операция по выселению разворачивается весной-летом 1931 г. В Коми область были выселены фактически все хозяйства, числящиеся на тот момент в «кулацких» списках и имеющие трудоспособных работников. Выселение в «индивидуальном порядке» кулацких семей, члены которых были репрессированы органами ОГПУ и судами, продолжалось и в последующие годы.

Самыми массовыми формами применяемых в отношении кулаков наказаний в Северном крае были дискриминация и репрессии при выполнении налоговых платежей и государственных заданий (особенно крестьянская повинность по лесозаготовкам). Характеристика законодательства о порядке начисления налогов и заданий по заготовкам, директивных документов, регламентирующих выполнение государственных повинностей, конкретно-исторический материал, показывающий проведение этих кампаний в северной деревне, свидетельствуют об их прямой направленности на экспроприацию кулацких хозяйств.

В 1930 г. репрессии в отношении кулаков за невыполнение государственных повинностей применялись по решению органов исполнительной власти (экспроприация) и в судебном порядке (экспроприация, принудительные работы, высылка, лишение свободы), а в 1931-1932 гг. - преимущественно в судебном порядке. В работе приведены сведения о карательной политике в крае по этим видам «преступлений» (количество крестьян, привлеченных к судебной ответственности, примененные к осужденным меры социальной защиты). К концу 1932 г. было ликвидировано подавляющее большинство хозяйств, внесенных в списки кулаков с 1928 по 1932 гг.

Пятая глава диссертации - «Социальная политика в 1933-1936 гг.: от ликвидации «класса кулаки» к ликвидации «класса единоличное крестьянство»».

В главе рассматривается проблема конструирования нового образа «классового врага» в программно-политических документах власти.

Диссертант показывает, что после провозглашенного в конце 1932 г. завершения политики «ликвидация кулачества как класса» власть конструирует новый образ «врага» в деревне, который не исчез, а лишь изменил свое «классовое лицо». Помимо «недобитого» кулака» появились «новые враги», выступающие против экономической политики власти. «Новыми врагами» объявлялись единоличники, не выполняющие государственных заданий и занимающиеся «спекуляцией», и «бывшие колхозники», исключенные из колхоза за «вредительскую работу». Изменилась и трактовка «политической лояльности» власти: если в начале 1930-х гг. - это главным образом готовность вступить в колхоз, то теперь - безропотное выполнение государственных повинностей.

В документах краевых органов выделяется два типа единоличников: «трудящиеся, выполняющие свои обязательства перед государством», и «саботирующие» их «бывшие бедняки и середняки» («спекулянты», «контрреволюционная свора саботажников»). Единоличники, которые уклоняются от выполнения налогов и заданий, «по своим антисоветским тенденциям ничем не отличаются от кулака», и, следовательно, «борьба с этими антигосударственными элементами» должна быть как с «врагами Советского государства».

Новая трактовка «классового врага» определила характер изменений, внесенных в 1933 г. в налоговое законодательство, и применяемые в социальной практике признаки социальной идентичности кулаков.

К основным «кулацким» признакам в 1933 г. относятся: 1) проживание «на ранее нажитые доходы» («бывший кулак» - сельский эксплуататор бедноты»), 2) невыполнение государственных заданий и занятие спекуляцией, исключение из колхоза («новые типы» кулаков»).

Из законодательства 1934 г. была исключена статья об отнесении к кулацким хозяйств, «злостно не выполняющих заданных им планов посева и других установленных законом государственных обязательств». В 1935 г. было продлено действие «Положения» 1934 г. Существовавший порядок налогообложения кулацких хозяйств был отменен постановлением ЦИК и СНК СССР «О продлении действия Положения о сельхозналоге» от 20 июля 1936 г.

При изучении документов налоговых комиссий не были выявлены хозяйства, впервые отнесенные к кулакам в 1933-1935 гг. на основании традиционных эксплуататорских признаков, обоснованных конкретными фактами эксплуатации после 1928 г. Применение наемного труда, аренды-сдачи земли и средств производства, наличие промышленного заведения и пр. указывались в дополнение к новым признакам, установленным налоговым законодательством.

Подавляющее большинство «новых» кулаков в 1933 г. имели признак: «невыполнение государственных обязательств». После отмены этого признака большая их часть (не раскулаченных) вновь оказалась в списках 1934 и 1935 гг., и эксплуататорский характер (в дополнение к другим признакам) подтверждался невыполнением госпоставок. К кулакам относили за «проживание на ранее нажитые доходы» («дореволюционное прошлое»), «вычищенных» из колхозов и занимающихся «систематической спекуляцией». После исключения из законодательства осенью 1933 г. отдельной группы «зажиточные» почти все из них автоматически были записаны в списки кулаков. В протоколах, как правило, или отсутствовали конкретные факты, подтверждающие наличие эксплуататорских признаков, или указывались придуманные признаки. Количество не подтвержденных фактами постановлений налоговых комиссий из года в год возрастало. Среди признаков кулацких хозяйств указывался, как и ранее, политический признак.

Многие крестьянские хозяйства, отнесенные к кулакам в 1933-1935 гг., в предыдущие годы уже побывали (иногда и несколько раз) в кулаках, причем подавляющее большинство из них были исключены из списков кулаков из-за «отсутствия признаков эксплуатации». В 1933-1935 гг. у этих хозяйств были вновь «обнаружены» эксплуататорские признаки за счет новых, установленных законодательством признаков, а также в результате придумывания таких признаков, как «эксплуатация наемного труда», «закабаление бедноты путем ростовщичества», «сдача в аренду сельскохозяйственных угодий» и др.

Анализируя социальную политику в северной деревне, диссертант показывает, что она была направлена не только на ликвидацию крестьянских хозяйств, официально объявленных «кулаками», но и ликвидацию оставшихся в деревне хозяйств крестьян-единоличников.

...