Размещено на http://www.allbest.ru/

На правах рукописи

Специальность: 07.00.02 - Отечественная история

Автореферат

диссертации на соискание ученой степени

доктора исторических наук

Социальная адаптация российских ученых-эмигрантов в 1920-1930-е гг.

Волошина Валентина Юрьевна

Омск - 2012

Работа выполнена на кафедре современной отечественной истории и историографии Омского государственного университета им. Ф.М. Достоевского

Официальные оппоненты: доктор исторических наук Бочарова Зоя Сергеевна

доктор исторических наук Алеврас Наталья Николаевна

доктор исторических наук Родигина Наталья Николаевна

Ведущая организация: Высшая школа экономики

Защита состоится 27 марта 2012 года в 10 часов на заседании диссертационного совета ДМ 212.177.04 по защите докторских и кандидатских диссертаций при Омском государственном педагогическом университете по адресу: 644043, г. Омск, Партизанская 4а

С диссертацией можно ознакомиться в библиотеке Омского государственного педагогического университета по адресу: 644099, г. Омск, Набережная Тухачевского, 14, библиографический отдел.

Автореферат разослан _____ 2012 года

Ученый секретарь диссертационного совета Т.А. Сабурова

Общая характеристика исследования

Актуальность темы диссертационного исследования. Русская эмиграция 1920-1930-х годов сыграла важную роль в истории нашей страны. Возникнув в результате революционного катаклизма 1917-1920 годов, она повлияла на многие политические события внутри страны, сохранила за рубежом отдельные черты и традиции дореволюционной культуры, создала своего рода анклав российской цивилизации - “Россию вне России”. При этом она накопила многообразный опыт адаптации и сохранения национальной идентичности. После распада СССР, когда за рубежами России оказались 25 миллионов русских, а на ее территории - миллионы представителей бывших союзных республик, изучение и использование этого опыта стало одной из важнейших задач современного общества. Проблемы, связанные с адаптацией эмигрантов актуальны не только для России и стран ближнего зарубежья. Они имеют глобальный характер, поскольку постоянно по разным причинам значительные массы людей перемещаются из страны в страну. От условий и степени их адаптации к новой среде зависит не только их психологическое и материальное благополучие, но социально-политическая стабильность стран-реципиентов. Настоятельная потребность скрупулезного анализа всего спектра социально-психологических проблем адаптации в условиях эмиграции человека вообще и ученого в частности диктуется также изменениями в исторической науке, произошедшими за последние десятилетия. Антропологизация исторического знания, интерес к роли человеческой субъективности в историческом процессе явились основными признаками этих изменений.

Степень научной разработанности темы. Проблемы истории научного сообщества зарубежья появились в отечественной историографии сравнительно недавно. В советский период тематика, связанная с послеоктябрьской эмиграцией, долгое время отсутствовала. Интерес к ней, конечно, существовал, но в силу политической ангажированности и закрытости архивных материалов широкое изучение проблем, связанных с ней, было невозможным. Со второй половины 1980-х годов в условиях перестройки и гласности, когда в обществе происходит пересмотр приоритетов в советской истории и вспоминаются ранее забытые имена, возникает публицистический бум вокруг причин, породивших массовую эмиграцию соотечественников, и их судеб. Эмоциональные выступления журналистов и литераторов буквально будоражили общество, заставляя его отказаться от прежних негативных оценок послеоктябрьской эмиграции. Профессиональные историки до начала 1990-х годов на эти темы практически ничего писали, поскольку серьезным препятствием в научном осмыслении феномена русского зарубежья было отсутствие источников. Вместе с тем, на фоне роста общественного интереса происходило рассекречивание архивов и спецхранов библиотек, велась публикация отдельных документов и архивных коллекций. Отечественные исследователи получили, наконец, доступ в иностранные архивы и библиотеки. В 1990-е годы стали выпускаться полные путеводители по архивным фондам, появились библиографические справочники по периодической печати зарубежья, биографические словари, и, наконец, труды ученых-эмигрантов. С начала 1990-х годов регулярно стали проводиться научные конференции различного уровня, которые способствовали формированию активного диалога между отечественными и зарубежными специалистами. Накопленная теоретико-методологическая и источниковая база, неугасаемый интерес исследователей к этой проблематике позволили говорить с конца 1990-х годов о появлении эмигрантоведения, как отрасли исторического знания, изучающей историю российской эмиграции.

Первоначально вопросы возникновения и функционирования эмигрантского научного сообщества в эмигрантоведении рассматривались в контексте культурного наследия русского зарубежья. В отечественной историографии пионерами изучения истории исторической науки зарубежья могут считаться В.П. Пашуто и М.Г. Вандалковская. В.П. Пашуто впервые обратил внимание на то, что в эмиграции оказалось несколько сотен российских историков, которые продолжили традиции дореволюционной исторической науки. Несомненной заслугой М.Г. Вандалковской является то, что она не только охарактеризовала историографические аспекты в развитии исторической науки зарубежья, но и указала на многоплановость адаптации ученых-историков.

В проблематике истории научной эмиграции можно выделить два направления: история конкретных отраслей науки, в том числе судьбы ученых, и история эмигрантского научного сообщества в отдельных регионах как части социально-культурного феномена российской эмиграции в целом. Такое разделение, конечно, весьма условно, поскольку направлено на выделение имеющихся ракурсов исследования и вовсе не исключает их комбинирования.

Первое направление, на мой взгляд, наиболее разработано. На рубеже ХХ - ХХI веков подготовлены и изданы справочные издания по русской эмиграции, включающие, в том числе персоналии ученых и библиографические сведения об их творческом наследии. Опубликован ряд историко-биографических исследований, посвященных отдельным деятелям науки и их вкладу в определенную отрасль знаний. Особенно “повезло” историкам. Значительный вклад в изучение исторической науки зарубежья внесли работы Е.П. Аксеновой, М.Г. Вандалковской, М.Ю. Досталь, Ю.Н. Емельянова, В.И. Цепиловой и др. Судьбам представителей естественных наук и инженерной мысли посвятили свои исследования В.П. Борисов, Е.М. Макаренкова, Д.А. Соболев, Т.И. Ульянкина и др. Среди вопросов, включаемых в проблемное поле представителями данного направления, можно назвать причины эмиграции отдельных ученых, их научную и образовательную деятельность, раздумья о судьбах родины, вклад в отечественную и мировую культуру. Жизнь и творчество ученых при этом преимущественно рассматривается как часть истории определенной отрасли научного знания.

Второе направление представлено рядом обобщающих книг и статей о научном сообществе зарубежья. Составлены также хроники научной и культурной жизни эмиграции в странах Европы. В работах этого направления, в свою очередь, тоже можно выделить два подхода. Первый заключается в изучении институций научного сообщества и форм его жизнедеятельности. Исследователями собран и проанализирован богатейший материал, позволяющий говорить об активной деятельности ученого сообщества за границей. Однако в целом тема институциализации научного зарубежья разработана недостаточно. В частности, нет обобщающих исследований о деятельности Союза Русских Академических организаций за границей и его региональных академических групп.

Второй подход заключается в освещении социальной истории науки зарубежья. Он очевиден в работах, посвященных изучению центров эмиграции, в том числе, высшего образования и академической науки, правда, последняя здесь не является самостоятельным предметом изучения. Исследователи, акцентируя внимание на самобытности культуры русского зарубежья, подчеркивают, что защитить ее от влияния времени и среды позволило создание, своего рода, “культурных гнезд” - своеобразных, локальных территориально-поселенческих образований со специфической культурно-исторической средой. С этой точки зрения правомерно изучение таких “гнезд” как “русский Белград”, “русский Берлин”, “русский Париж”, “русская Прага”, “русский Харбин” и т.п. Конечно, условия проживания, правовой статус и процесс адаптации эмигрантов в каждом из вышеназванных центров имели особенности, но активное взаимодействие регионов расселения позволяло сохранить духовно-культурную целостность русской диаспоры.

В рамках современной историографической модели, характеризующейся междисциплинарностью и антропологическим подходом, сложился устойчивый интерес исследователей к проблемам социально-экономической, правовой и культурной адаптации изгнанников. Инициатором теоретической разработки их стал Центр изучения территории и населения России ИРИ РАН под руководством академика РАН Ю.А. Полякова. Анализ правовых основ социальной адаптации россиян в межвоенный период сделан в монографии З.С. Бочаровой. В ее работе, наряду с другими социальными группами эмигрантов рассматриваются и ученые. Следует признать все же, что, несмотря на актуальность, в эмигрантоведении непосредственно изучению проблем адаптации эмигрантского научного социума посвящено немного работ. Неисследованными оказались вопросы, связанные с психологическими, социально-бытовыми и профессиональными аспектами адаптации ученых.

С конца 1990-х годов новым направлением в эмигрантоведении можно считать изучение повседневности русского зарубежья, под которой понимают всю жизненную среду человека, сферу непосредственного потребления, удовлетворения материальных и духовных потребностей, связанные с этим обычаи, ритуалы, формы поведения, привычки. В этой связи нельзя не назвать работы Е.В. Вороновой, И.К. Капран, Г.В. Мелихова. Интересные наработки в исследовании проблем научной повседневности имеются у омских исследователей под руководством В.П. Корзун. Предметом изучения этой историографической школы, к которой причисляет себя и автор данных строк, стало научное сообщество историков в антропологическом ракурсе. Здесь активно исследуются такие вопросы как типология научных сообществ, историографическая персонология, “профессорская культура” и межличностные коммуникации как фактор развития науки, историографическая повседневность, культурно-цивилизационный ландшафт исторической науки и т.п. Результаты поисков представлены в историографических сборниках “Мир историка”, регулярно выходящих с 2002 года. В русле “новой социальной истории” находится исследование Н.Н. Никс, в котором изучение научно-педагогической и культурно-просветительской деятельности московских профессоров проведено в контексте анализа системы их ценностных ориентаций, социально-психологических установок и структуры повседневной жизни, традиций общения и взаимодействия в межличностном и социокультурном пространстве Москвы второй половины XIX - начала ХХ столетий. В этой работе автор “рисует” социальный портрет московской профессуры, дает социокультурную характеристику последней и исследует повседневную жизнь этой части российской дореволюционной интеллигенции.

Изучению научного быта русских историков-эмигрантов в Праге посвящена также кандидатская диссертация М.В. Ковалева. Ее предметом стали формы повседневной организации научной жизни русских историков, межличностные и групповые отношения, профессиональная этика, практики конкуренции и сотрудничества, работа ученых, научных и культурных организаций. Однако в данном случае вне исследовательского поля оказались вопросы, связанные с бытовой сферой жизни ученых-эмигрантов. Первая попытка обобщающего исследования проблем социально-психологической адаптации научного сообщества русского зарубежья в контексте истории повседневности была предпринята в монографии автора этих строк.

В ряде исследований, посвященных судьбам ученых-эмигрантов, их творческий путь рассматривается в контексте семейной жизни. Очевидно, что традиционные роли представителей разных полов, как и многие стереотипы, нарушаются в условиях эмигрантской жизни. Эти изменения приводили к психологическим срывам и душевным коллизиям. Несмотря на то, что в эпистолярном наследии эмигрантов, в их мемуарах, периодической печати зарубежья существует масса свидетельств огромных моральных потрясений, переживаемых изгнанниками в процессе адаптации, научное изучение последней через судьбы конкретных людей еще только начинается. Сложившиеся внутринаучные предпосылки, позволяют в комплексе рассматривать проблемы социально-психологической и профессиональной адаптации ученых-эмигрантов, а также их повседневной жизни в контексте истории научной эмиграции зарубежья как самостоятельного феномена.

Цель исследования - выявить условия, формы и результаты социальной адаптации российских ученых-эмигрантов в 1920-1930-е годы.

Для достижения данной цели необходимо решить ряд исследовательских задач:

- выявить факторы, влияющие на психологическую адаптацию ученых-эмигрантов. психологический адаптация ученый эмигрант

- определить роль семьи в адаптации эмигрантов;

- показать влияние личных связей на процесс психологической адаптации ученых и складывание единого коммуникативного пространства научного сообщества;

- охарактеризовать бытовую сферу адаптации ученых (материальное обеспечение, жилье);

- раскрыть специфику процесса институциализации научного сообщества русского зарубежья;

- определить формы профессиональной адаптации ученых;

- установить основные направления деятельности эмигрантского научного сообщества в зарубежье;

- выявить трансформацию дореволюционного феномена “профессорской культуры”; в зарубежье

-обосновать значение культурно-просветительной работы научной общественности зарубежья в социально-психологической адаптации и формировании национальной идентичности русской диаспоры.

Особо следует оговорить, что в задачи исследования не входит анализ теоретического наследия представителей научного сообщества русского зарубежья.

Хронологические рамки работы обусловлены тем, что научное сообщество зарубежья как социокультурный феномен возник и существовал именно в 1920-1930-е годы. Хотя ученые стали покидать Родину еще в годы Гражданской войны, процесс институциализации сообщества начинается с 1920 года, с появления первых русских академических групп (РАГ). В целях координации их деятельности в 1921 году был создан “Союз русских академических организаций за границей”, объявивший себя единственным представительством русских ученых. С этого времени процесс формирования и институциализации научного сообщества зарубежья приобретает планомерный и организованный характер. Оно происходило на фоне мучительной социально-психологической адаптации всех без исключения представителей научного сообщества.

Верхние хронологические рамки исследования (конец 1930-х годов) весьма условны, поскольку прекращение деятельности научных образований в каждой конкретной стране происходило не одновременно, и было вызвано различными причинами, в первую очередь, сложившейся внутриполитической ситуацией и начавшейся второй мировой войной. Кроме того, к концу 1930-х годов в основном завершился процесс социальной адаптации эмигрантов, что сделало ненужным существование национальных научных институций. Там же, где они остаются, они утрачивают свои прежние функции (трудоустройство ученых, оказание им помощи в продолжении научных исследований, подготовка научных кадров и п.т.) и превращаются в культурно-просветительные объединения.

Территориальные рамки исследования достаточно условны. В 1920-е годы русские академические группы существовали в 16 странах (Болгария, Великобритания, Германия Италия, Китай, Королевство Сербов, Хорватов и Словенцев (КСХС), Латвия, Польша, США, Турция, Финляндия, Франция, Чехословакия, Швейцария, Швеция и Эстония). В таких странах как, Австрия, Бельгия, Венгрия, Греция, Дания, Литва, Канада, Япония, хотя и были отдельные представители дореволюционной российской науки, научных институций по разным причинам не сложилось. Хотя более полно в источниках представлена деятельность ученых, находящихся в Чехословакии, КСХС, Франции и Маньчжурии, все же изученный мною корпус источников, позволяет говорить о жизнедеятельности научного сообщества зарубежья во всех странах, где существовали русские академические группы.

Объектом данного диссертационного исследования является научное сообщество русского зарубежья в 1920-1930-е годы как социум, т.е. общность ученых, обладающих высокой научной подготовкой, как правило, подтвержденной научными степенями и званиями, единых в понимании целей науки, находящихся в сходных условиях жизнедеятельности и придерживающихся общих нормативно-ценностных установок.

Предмет исследования составляет социальная адаптация российского эмигрантского научного сообщества в целом и на уровне его отдельных представителей в 1920-1930-е годы.

Теоретико-методологическая основа. Для изучения проблем, связанных с адаптацией эмигрантского научного сообщества, в качестве опорных мною взяты историко-антропологический, микроисторический и культурологический подходы.

В основе историко-антропологического подхода лежит феноменологическое представление об историческом прошлом как совокупности его восприятий в сознании действовавших в этом прошлом людей. В этом смысле можно говорить о феномене “профессорской культуры” как об интеллектуальном конструкте, продукте коллективного воображения, существующем в массовом и индивидуальном сознании. Закрепившись в определенных правилах, нормах, институтах и механизмах социального контроля, он оказывает большое влияние на поведение людей. Использование историко-антропологического подхода в изучении феномена “профессорской культуры” позволяет также поставить в центр исследования ученого с его проблемами и нуждами и рассмотреть его реакцию на широкомасштабные социально-политические процессы как внутри диаспоры, так и в ее окружении.

Микроисторический метод, словно под увеличительным стеклом, дает возможность разглядеть существенные особенности изучаемого явления, которые обычно ускользают от внимания историков. Пожалуй, самой сложной в его использовании является проблема репрезентативности объекта исследования. Однако сам по себе факт социальной жизни может служить предметом рассмотрения не только в строго статистическом смысле, он несет в себе также информацию об определенной модели поведения. Представители данного направления исходят из принципа единообразия психофизической природы человека. Это позволяет говорить о наличии типичных черт, присущих представителям одного социума. Соглашаясь с утверждениями представителей данной школы, я предлагаю рассмотреть проблемы социальной адаптации научного сообщества русского зарубежья в контексте трансформаций “профессорской культуры” через судьбы отдельных ее представителей. Понимая, что процесс социально-психологической адаптации индивидуален, я все же стремилась привлечь к исследованию биографический материал, во-первых, наиболее знаковых представителей научного сообщества, авторитет которых был достаточно высоким в этой среде, а, во-вторых, выходцев из разных сословий, что позволяет составить более полное представление о состоянии данного социума. При этом речь не идет о поиске его “типичного представителя”. Правомерно говорить лишь о выявлении типичных черт “профессорской культуры” у того или иного члена научного сообщества. Добавление к традиционной нарративно-аналитической модели исследования эмоционально-психологической составляющей позволит представить историю научного сообщества как совокупность форм повседневной жизни ученых и сохранить “равновесие между специфичностью частной судьбы и совокупностью общественных условий”.

Актуальность культурологического подхода объясняется спецификой объекта и предмета исследования. Научное сообщество существует на разных уровнях. Коллективный характер производства знаний предполагает наличие разветвленных коммуникаций ученых, сложившейся системы оценок вклада каждого из участников сообщества и сохранения научных традиций. Внутри научного сообщества складывается разделение ученых на группы, занимающиеся непосредственно производством новых знаний, их систематизацией и передачей молодому поколению, организацией познавательного процесса, и т.п. Изучить адаптацию научного сообщества невозможно без рассмотрения всего спектра социальных практик его конкретных представителей, включая практику выживания и контакты с местным населением, готовность или неготовность сохранения отдельных частей прежней культуры и образа жизни для своих детей. В результате адаптации ученых к инокультурной среде происходит и трансформация научной повседневности, которая включает в себя “уклад жизни, совокупность обычаев, привычек и нравов ученых”. Культурологический подход позволяет не только рассмотреть социальные аспекты становления и жизнедеятельности научного сообщества в их взаимосвязи, но и представить данный социум, как часть русской диаспоры в 1920-1930-е годы. Этот подход необходим также при анализе источников, поскольку каждый из них доносит до нас стилистику времени и должен быть рассмотрен как явление культуры определенной эпохи.

Все социальные страты в Русском зарубежье имели не только свой аналог в дореволюционной России, но и пытались воссоздать присущий данному социуму образ жизни и стереотип поведения. Говоря о научном сообществе зарубежья, следует иметь в виду, что оно обладает несколькими признаками: общностью самоидентификации, самодостаточностью, наличием организационной структуры, системы социальной защиты своих членов и единого интеллектуального пространства, сохранением корпоративной, так называемой “профессорской культуры”. Под последней понимается вся совокупность идейного и нравственного состояния данного социума, выражающаяся в идеологии, воспитании, образовании, ценностных ориентациях, мотивации поведения, быте, коммуникативной практике т.п. Безусловно, данная субкультура не существовала изолированно. Представители науки были выходцами из различных сословий и, поэтому “профессорская культура” испытывала влияние других субкультур. Кроме того, как отмечалось выше, при ее рассмотрении речь должна вестись о наиболее типичных чертах субкультуры, которые не обязательно могут присутствовать в образе жизни и воспитании ее отдельных представителей. Поскольку черты любой культуры определяются материальными, политическими и социальными условиями существования, то логично предположить, что изменение таковых в экстремальных условиях эмиграции должно было повлиять на культуру изгнанников в целом, и дореволюционную “профессорскую культуру”, в частности.

Одной из ключевых дефиниций данном исследовании является “социальная адаптация”. Она означает процесс взаимодействия личности или социальной группы с социальной средой, в ходе которого происходит активное приспособление субъекта к изменившимся материальным условиям, нормам, ценностям социальной среды. Этот процесс предполагает взаимное воздействие друг на друга социальной среды и социального субъекта. В результате активного взаимодействия, в том числе, общения, человека с окружающими его людьми, и усвоения им новых социальных норм и способов решения социальных проблем происходит не только его социализация, но меняется и отношение окружающих к нему. Обычно психологи в социальной адаптации выделяют три этапа: адаптационный шок, под которым понимается общее расстройство функций социального субъекта или системы; мобилизация адаптационных ресурсов, когда происходит осмысление ситуации и концентрация усилий на сознательном поиске выхода из нее; реализация избранной модели поведения. Нельзя не отметить при этом, что выбор модели поведения зависит от адаптивных ресурсов личности (уровень образования, квалификация, социальный статус, социально-психологические и демографические характеристики и т.п.), соответствует целям и представлениям личности о происходящем, но не всегда может соответствовать требованиям среды. О завершении процесса адаптации свидетельствует интеграция личности в новую среду обитания, которая сопровождается повышением ее социального статуса и удовлетворенностью данной средой.

Источниковая база исследования представлена широким кругом источников, которые по видам можно разделить на делопроизводственную документацию научных, общественных и культурно-просветительных организаций русского зарубежья; публицистические и научные произведения эмигрантов; источники личного происхождения (мемуары, дневники, письма); периодические и повременные издания зарубежья. Значительное место в источниковой базе диссертации занимают неопубликованные материалы, представленные документами из 40 фондов, хранящихся в Государственном архиве Российской Федерации (ГА РФ), Отделе рукописей Российской Национальной библиотеки (ОР РНБ), Научно-исследовательском отделе рукописей Российской государственной библиотеки (НИОР РГБ), Российском государственном архиве литературы и искусства (РГАЛИ), и Институте русской литературы (Пушкинский дом) РАН (ИРЛИ РАН). Основу архивной базы диссертации составили материалы Пражской коллекции ГА РФ, из которой были исследованы документы 31 фонда. Это фонды научных, учебных, культурно-просветительных и общественных организаций зарубежья. Их делопроизводственная документация: уставы, отчеты, протоколы, статистические данные, деловая переписка, информационные листы и аналитические справки дают представление о направлениях и формах деятельности различных институций зарубежья и системе коммуникаций, сложившейся в рамках научного сообщества. Часть делопроизводственной документации содержится в личных фондах ученых. В этом смысле наиболее интересны фонды А.Ф. Изюмова (Ф. 5962), П.Н. Милюкова (Ф. 5856), М.М. Новикова (Ф. 6767), П.Б. Струве (Ф. 5912), А.Н. Фатеева (Ф. 6427) и Е.Ф. Шмурло (Ф. 5965).

Богатая информация об эмигрантском научном сообществе содержится в опубликованных за границей еще в 1920-1930-е годы делопроизводственных документах различных научных институций зарубежья (материалы съездов Союза русских академических организаций за границей, отчеты о деятельности РАГ, РЗИА, РНУ в Праге, Париже, Белграде, о праздновании “Дней русской культуры” и т.п.). Но изданные малыми тиражами, они стали теперь библиографической редкостью потому, что до настоящего времени сохранились лишь отдельные их экземпляры. Наиболее полно они представлены в Славянской библиотеке. Как отмечалось выше, в последние десятилетия ведется интенсивная публикация многих ранее не известных документов. Расширение исследовательского поля за счет новых источников вовсе не означает игнорирования материалов, опубликованных в советское время. Без их учета невозможно составить полной картины происходящего в прошлом и приблизиться к объективному пониманию его. Речь должна вестись лишь об ином ракурсе прочтения этих источников.

При рассмотрении проблем, связанных с социально-психологической адаптацией ученых-эмигрантов одним из самых значимых видов являются источники личного происхождения. Они позволяют выявить целый ряд особенностей социально-психологической адаптации, ценностных и мотивационных установок, составить представление об условиях существования и изменении образа жизни представителей этого социума в инокультурной среде и помогают восстановить эмоциональный колорит эпохи, проникнуть в систему межличностных коммуникаций. К исследованию мною были привлечены мемуары 17 авторов, среди которых ученые (Н.Е. Андреев, Н.М. Зернов, А.А. Кизеветтер, Н.П. Кондаков, Н.О. Лосский, С.П. Мельгунов, П.Н. Милюков, М.М. Новиков, П.А. Сорокин, С.П. Тимошенко и др.) члены их семей (Л.Ю. Бердяева, А.Б. Евреинов, Т.А. Рейзер-Бем) и люди, не принадлежащие к научному сообществу, но близко знавшие многих ученых и живущие рядом с ними.

Среди источников личного происхождения важное место занимают дневники и письма. В отличие от мемуаров, они более точны, поскольку писались по горячим следам событий и отражали настроения человека на момент их свершения. К исследованию привлечены дневники П.Е. Ковалевского, В.И. и Н.В. Вернадских, супругов И.И. и А.Н. Серебренниковых и др., а также обширная частная переписка ученых-эмигрантов. Её интенсивность опосредованно свидетельствует о моральном самочувствии участников диалога, их желании и возможности общаться с соотечественниками. Письма характеризуют язык, стиль общения, систему ценностей, принятых в данном социуме и т.п. Работа с такого рода архивными документами требует скрупулезной работы по расшифровке и систематизации рукописных текстов. Приватная переписка, не предназначенная для публикации, если и не уничтожалась впоследствии адресатом или его потомками, не всегда бережно хранилась, поэтому неизбежны определенные пробелы и зачастую можно говорить лишь о фрагментах переписки.

Отдельный вид источников составляет периодическая печать русского зарубежья. В соответствии с исследовательскими задачами мною был проведен фронтальный просмотр ряда газет и журналов русского зарубежья за 1920-1930-е годы. Наиболее информативными для изучения проблем адаптации научной интеллигенции оказались газеты “Последние новости” (Париж), “Возрождение” (Париж), “Руль” (Берлин), “Дни” (Берлин, Париж). “Воля России” (Прага), “Огни” (Прага), а также журналы “Современные записки” (Париж) и “Версты” (Париж). Все перечисленные издания пропагандировали либеральные и демократические воззрения, которые разделяли большинство представителей научной общественности зарубежья, поэтому они были популярны в их среде. На страницах этих изданий регулярно печатались статьи ученых, публиковалась информация о жизни научного сообщества, его культурно-просветительной деятельности. Существовали также постоянные рубрики (“Из жизни эмигрантов”, “Зарубежная Россия”, “Русский труд за границей”, “Русская жизнь”, “Вести из России” и т.п.), которые позволяют определить наиболее актуальные для эмигрантов вопросы. Мною был изучен также комплекс повременных изданий научных, учебных и просветительных обществ зарубежья. Обладая разной степенью информативности, они, тем не менее, дают представление о многообразных формах научных институций и их участниках.

Отдельный вид источников составили опубликованные публицистические и научные произведения эмигрантов. Они, во-первых, позволяют очертить сферу профессиональных интересов и пристрастий каждого конкретного ученого. Во-вторых, дают представление о различных аспектах научного дискурса русского зарубежья, как наборе символов и знаков, связанных определенной содержательной согласованностью. В-третьих, научное и публицистическое наследие эмиграции во многом определяло задачи и содержание культурно-просветительной работы, направленной на формирование исторической памяти и воспитании чувства национальной идентичности, в первую очередь, у молодежи. Именно поэтому в поле диссертационного исследования были включены не только работы ученых, но и других видных представителей эмигрантской интеллигенции (литераторов, журналистов, общественных деятелей), слова и действия которых служили доминантой в культурной жизни диаспоры. В-четвертых, печатное творчество является одной из основных форм самовыражения представителей научной интеллигенции, и игнорировать данную группу источников при изучении социально-психологических аспектов адаптации ученых невозможно.

Значительная часть архивных материалов, в первую очередь из личных фондов, введена в научный оборот впервые.

Существенную помощь в понимании психологии эмигрантов оказали личные беседы автора с представителями второго и третьего поколений русской диаспоры в Праге. Особенно интересными были беседы с Иваном Петровичем Савицким, сыном основателя евразийства Петра Николаевича Савицкого, и Анастасией Васильевной Копршивовой, внучкой директора русского кооперативного института в Праге в 1921-1934-х годах С.В. Маракуева.

Положения, выносимые на защиту:

1. В 1920-1930-е годы в едином социокультурном пространстве русского зарубежья, несмотря на его территориальную разобщенность, существовало единое научное сообщество, имевшее самостоятельную организационную структуру и сохранявшее аксиологические признаки дореволюционной “профессорской культуры”.

2. Социально-психологическая адаптация ученых, наряду с общими для всех эмигрантов чертами, имела ряд особенностей, связанных со специфичностью интеллектуального труда и ролью науки в жизни общества. В системе ценностей представителей профессорской культуры материальные стимулы, как правило, уступали место научным. Возвращение к полноценному интеллектуальному труду являлось залогом восстановления психологического равновесия ученых. Продолжить полноценные научные изыскания было невозможно вне научного сообщества. Представители научного социума, в отличие от других социальных категорий эмигрантов, имевшие более высокий адаптационный потенциал (уровень образования и квалификации, знание языков), очень тяжело переживали понижение своего общественного статуса. Вместе с тем, ориентация на возвращение на Родину стала существенным психологическим тормозом их адаптации.

3. В эмиграции большинство ученых, несмотря на ухудшение уровня жизни, настойчиво следовали дореволюционному домашнему и семейному этикету, игравшему роль маркера в социальной самоидентификации.

4. Большинству представителей российской науки не удалось интегрироваться в научную среду стран проживания. Несмотря на интернациональный характер научных знаний и высокий уровень подготовки, они испытывали серьезную конкуренцию со стороны национальных кадров стран проживания. В научной и повседневной жизни круг общения ученых-эмигрантов в основном состоял из соотечественников. Сложившаяся в русском зарубежье система формальных и неформальных научных структур привела к образованию достаточно широкого коммуникативного пространства, в котором ученый дольше сохранял свой прежний общественный статус. Процесс его адаптации при этом проходил медленнее, но менее болезненно.

5. Специфичной формой институциализации научного сообщества стали региональные академические группы, созданные для решения проблем социальной адаптации ученых. Объединенные в Союз русских академических организаций за границей, они явились основной структурной единицей научного сообщества зарубежья.

6. Приоритетными направлениями в деятельности научного сообщества зарубежья можно считать: трудоустройство и материальное обеспечение нуждающихся ученых; помощь студентам-эмигрантам в получении образования; создание русских исследовательских и учебных заведений; пропаганда дореволюционной русской культуры. На протяжении 1920-1930-х годов менялась актуальность каждого из этих направлений. В начале формирования сообщества, когда были велики надежды на скорое возвращение, акцент делался на решение проблем выживания ученых и студентов. В рамках сложившегося научного сообщества последовательно осуществлялись все перечисленные направления. С конца 1920-х годов, осознав невозможность возвращения на Родину, эмигранты все более сосредотачиваются на культурно-просветительской работе как внутри диаспоры, так и среди местного населения. В 1930-е годы новым направлением в работе научного сообщества становится объединение усилий всех эмигрантских организаций в сохранении за рубежом традиций русской культуры и исторической памяти диаспоры.

7. Активная культурно-просветительная работа, проводимая научным сообществом, играла особую роль. Будучи одновременно формой психологической адаптации и способом выживания, как в материальном, так и в духовном смысле, она способствовала созданию единого духовного пространства и появлению на его основе социокультурного феномена русского зарубежья. Гражданственность и чувство ответственности за происходящее в стране, свойственные большинству представителей русской интеллигенции, заставили их в эмиграции развернуть активную просветительскую работу, направленную на поддержание морального духа диаспоры. На протяжении рассматриваемого периода менялись задачи и содержание культурно-просветительской работы. Если в начале она была направлена на поддержание морального духа изгнанников и ознакомление стран-реципиентов с достижениями русской культуры, то в конце его акцент переносится на сохранение исторической памяти диаспоры и установление “диалога культур”.

Научная новизна работы определяется тем, что впервые в рамках одного исторического исследования систематизированы психологические, социально-бытовые и профессиональные условия и формы адаптации научного сообщества в целом и на уровне его отдельных представителей в 1920-1930-е годы. Выявлены характерные черты институциональной и социальной структур эмигрантского научного сообщества зарубежья, которое представлено как самостоятельный социокультурный феномен русского зарубежья. В диссертации использована совокупность разнообразных методологических подходов (историко-антропологический, микроисторический и культурологический,), не применявшихся ранее для изучения научного сообщества зарубежья. Сквозь призму “персональной истории” рассмотрены условия, влияющие на социально-психологическую адаптацию научного социума, и выявлена специфика последней. Впервые была прослежена трансформация в эмиграции дореволюционной “профессорской культуры”. Выявлена типичная модель адаптации представителей научного социума зарубежья в 1920-1930-е годы. В процессе исследования обнаружены и привлечены новые, неопубликованные или неиспользуемые ранее для изучения проблем социальной адаптации источники, которые позволили показать изменения в морально-психологическом состоянии ученых, реконструировать процесс институциализации научного сообщества русского зарубежья, представить и систематизировать основные направления его деятельности. Отмечено влияние культурно-просветительной работы научной общественности зарубежья на социально-психологическую адаптацию русской диаспоры.

Практическая значимость работы определяется тем, что в ней исследуется научно и социально значимая проблема. Она позволяет, вопреки сложившимся стереотипам, представить научную жизнь зарубежья как единый феномен, а не как совокупность разбросанных географически и по научным направлениям ученых. Материалы диссертации могут быть использованы для дальнейших исследований в области социальной истории науки, повседневной и культурной жизни русского зарубежья, а также в процессе преподавания основных и специальных вузовских курсов по отечественной истории. Значимость исследования определяется также общественным интересом наших современников к судьбам русских ученых, вынужденных по разным причинам покинуть Родину.

Достоверность и обоснованность научных выводов обеспечивается широкой источниковой базой исследования, выбором адекватных исследуемой теме методов и принципов, учетом достижений отечественных и зарубежных исследований.

Апробация результатов исследования. Основные положения и выводы диссертации изложены в монографии, 65 статьях, в том числе в 7 статях в ведущих рецензируемых журналах и изданиях, докладах и других материалах. Отдельные аспекты и положения исследования были освещены в выступлениях и докладах на 16 международных, 17 всероссийских и 7 региональных конференциях, коллоквиумах и чтениях. Наиболее значимые из них - “Нансеновские чтения” (СПб., 2007, 2008, 2009, 2010), “Мыслящие миры российского либерализма” (Москва, 2009, 2011), “Русский Париж” (Москва, 2010), “Мир детства в русском зарубежье” (Москва, 2009), “Русская акция помощи в Чехословакии: история, значение, наследие” (Прага, 2011), “История и историки в пространстве национальной и мировой культуры XVIII - начала XXI вв.” (Челябинск, 2011) и др. Теоретические и прикладные аспекты диссертации включены в лекционный курс по отечественной истории и спецкурсы по истории культуры, о феномене русского зарубежья и Белого движения, читаемые для студентов Омского государственного университета им. Ф.М. Достоевского. Они вошли также в опубликованное учебное пособие по советскому периоду российской истории и в 2 мультимедийные учебника по истории культуры русского зарубежья и советскому периоду российской истории. Общий объем публикаций составил около 48 печ. л.

Структура исследования включает введение, три главы, заключение, списки использованных источников и литературы, приложения.

II. Основное содержание диссертации

Во введении обосновывается актуальность выбранной темы, дается историографический анализ ее разработанности, определяются цель и задачи работы, хронологические и территориальные рамки, объект и предмет исследования, характеризуются методология и источники, формулируются научная новизна и положения, выносимые на защиту, подтверждается достоверность и обоснованность выводов, указывается практическая значимость работы, представляется апробация ее результатов и структура.

Первая глава “Условия, влияющие на социально-психологическую адаптацию ученых-эмигрантов в 1920-1930-е годы” посвящена рассмотрению личностных факторов, влияющих на адаптацию ученых. Специфика тематики этой главы требует рассмотрения всех сюжетов сквозь призму “персональной истории”.

В первом параграфе “Психологическое состояние российских ученых-эмигрантов в первой половине 1920-х годов” на основе источников личного происхождения и эмигрантской публицистики, не привлекавшейся в этой связи ранее, анализируются проблемы психологической адаптации эмигрантов, в целом и ученых в частности. Среди психологических факторов, оказывающих наибольшее воздействие на сознание и духовный мир русских ученых-эмигрантов, рассматриваются чувство утраты и тоски по родине, понижение социального статуса, социальная невостребованность личности в чужом обществе, невозможность для большинства интеллектуальной и профессиональной самореализации.

На процесс адаптации большое влияние оказывает психологическая установка эмигранта на прочную интеграцию в новую среду или на сохранение своего обособленного образа жизни. В значительной мере она зависит от причин отъезда. Анализ конкретных причин выезда представителей интеллигенции из России показывает, что наряду с политическими (несогласие с установившейся властью, участие в антибольшевистской борьбе и т.п.) огромное значение имели причины личного свойства (отсутствие условий труда и быта, голод, боязнь за жизнь свою и близких). Документы свидетельствуют, что среди ученых были как сторонники, так и противники отъезда из России. Типичным в этом смысле можно считать пример П.А. Сорокина, который, отказавшись от политической борьбы с большевиками, в октябре 1918 года обратился с открытым письмом к интеллигенции и призвал ее посвятить себя работе в области науки и народного просвещения для возрождения России. Однако его сотрудничество с властью было недолгим: он оказался среди пассажиров “философского парохода”, высланных из страны осенью 1922 года. Безусловно, насильственная, унизительная высылка из России оказала огромное негативное влияние на психологическое состояние жертв. Мучительным было осознание своей ненужности на Родине, где пришлось оставить не только привычный мир и любимую работу, но и книги, лаборатории и т.п. Многие ученые, осознав бесперспективность научного творчества при большевиках, мечтали об отъезде и прошли, буквально, через крестные муки, покидая страну. Экстремальные обстоятельства выезда заставляли спешно, налегке покидать родину без ясных перспектив жизни, без психологической подготовки.

Все эмигранты, независимо от причин и времени выезда за границу, на новом месте переживали состояние психологического шока. Очевидно, что шок не столь выражен, если отъезд был добровольным, и ему предшествовала длительная подготовка. Но даже если человек ехал, имея на руках конкретное предложение о трудоустройстве, а таких было ничтожное меньшинство в общей беженской массе, ему было трудно освободиться от гнетущего чувства тревоги перед неизвестным. Об этом свидетельствует большинство мемуаров и писем эмигрантов. Это состояние проявлялось в напряжении, чувствах потери или лишения (друзей, статуса, профессии и собственности), неполноценности, отверженности, одиночества, в сбое ценностей и ролевых ожиданий, депрессии, преобладании пессимистических настроений во взглядах на настоящее и будущее. Многие представители интеллигентных профессий были вынуждены отказаться от своей специальности и заняться физическим трудом.

Эмигранты были чужими для приютивших их стран, жили обособленной жизнью. Утратив свой прежний социальный, сословно-классовый, профессиональный статус, изгнанники превратились в маргиналов. а став “бывшими” они испытывали щемящую тоску по прошлому и тяжело переживали его утрату. Характерной чертой эмигрантских настроений в начале 1920-х годов стал ярый антибольшевизм, сочетающийся с любовью к исторической родине, доходящей до идеализации ее прошлого и героизации предков, поклонением русской культуре, гордостью за величие нации. Психологическая сопричастность русской культуре, идентификация себя как части особой национальной общности позволили основной массе эмигрантов избежать тяжелых форм деформации личности и создать феномен русского зарубежья. Вместе с тем, следует подчеркнуть, что ориентация ученых на скорейшее возвращение домой, и, связанная с ней боязнь “денационализации”, явились существенным психологическим тормозом интеграции ученых в науку стран проживания.

Второй параграф называется “Роль семьи в адаптации эмигрантов”. Колоссальные социальные потрясения в России, происшедшие в результате революции и гражданской войны, и приведшие к массовому исходу, не могли не повлиять на семейные отношения эмигрантов. Это влияние было противоречивым. Беспорядочное бегство из России привело к распаду многих семей. Но сохранившиеся семьи стали еще крепче, их члены чувствовали потребность сплотиться в целях самосохранения. Оказавшись в экстремальных условиях вынужденного изгнания, большинство эмигрантов стремилось по возможности сохранить прежний образ жизни (обычаи и принятые в данной среде нормы социальной адекватности, нравственный этикет, ценностные ориентации, мотивацию поведения и т.п.). Однако, из-за тяжелых материальных и жилищных условий, отсутствия правового статуса и перспектив работы, добиться этого удалось не многим. Как правило, ученые, не принимавшие активного участия в борьбе с Советской властью, покидали родину вместе с семьями, или впоследствии добивались их переезда к месту своего проживания, поэтому большинство ученых-эмигрантов сохранили семью. Из изученных мною семей ученых-эмигрантов не распалась ни одна.

В параграфе анализируется образ жизни семьи известного историка и общественного деятеля русского зарубежья Бориса Алексеевича Евреинова. Использование разнообразных источников позволяет выявить в истории этой семьи общие черты, свойственные семейной жизни представителей данного социума. Большая и дружная “жекулинско-евреиновская” семья, была типичной для дореволюционной интеллигентской среды. В эмиграции ей удалось сохраниться. Высокий образовательный уровень и авторитет в обществе позволили членам этой семьи “удержаться на плаву” и в значительной мере сохранить прежний образ жизни. Конечно, условия эмигрантского существования не могли не повлиять на него. В ином географическом и социокультурном пространстве изгнанники пытались передать детям свои прежние идеалы, ценности, правила и стиль поведения. Огромную роль в этом играло семейное воспитание. Феномен детства в зарубежье отличался от “мира детства” дореволюционной России. Большое значение для становления личности ребенка в эмиграции имела социальная установка на выживание, развитие его самостоятельности. Родители были не в состоянии постоянно опекать его, даже, если они очень этого хотели. Под влиянием трагических обстоятельств дети очень рано взрослели. Несмотря на ухудшение качества жизни, в семьях настойчиво следовали дореволюционному домашнему и семейному этикету, ревностно сохраняли нравственные и эстетические ценности, надеясь избежать культурной ассимиляции и не допустить денационализации молодежи. Семья становилась залогом душевного равновесия, служила опорой, придавала смысл жизни, спасала от ностальгии. Она была тем микрокосмом, в рамках которого человек чувствовал себя прежним. Забота о родных и близких активизировала также поиски средств к существованию и способствовала скорейшей адаптации к инокультурной среде.

В третьем параграфе “Межличностные отношения как фактор социально-психологической адаптации ученых в эмиграции” выявляется влияние личных связей на процесс адаптации ученых и складывание единого коммуникативного пространства научного сообщества

Как отмечалось выше, разлука с Родиной рассматривалась представителями послеоктябрьской эмиграции как кратковременный эпизод в их жизни. Это убеждение породило нежелание ассимиляции, стремление обособиться от активного участия в жизни стран пребывания, и ограничить контакты рамками русской диаспоры. Кроме того, экстремальные условия отъезда из России обусловили отсутствие реальных перспектив у большинства ученых на продолжение научной деятельности за границей. Специфика научного мира такова, что без авторитетных рекомендаций получить работу почти невозможно, поэтому большинство ученых, устроившихся на работу в те или иные исследовательские и образовательные учреждения, предпринимали массу усилий для приглашения туда своих коллег-соотечественников. Особенностью психологической адаптации ученых-эмигрантов можно считать то, что, с достоинством выдерживая материальные лишения, они не могли смириться с уничтожением их “я”, с утратой прежней значимости. Вынужденные в поисках работы переезжать с места на место, они все же пытались сохранить тесные связи с друзьями и бывшими коллегами. Не стоит, однако, идеализировать отношения в эмигрантской среде, поскольку закономерной в ней была борьба за выживание.

Ученых в эмиграции от других профессиональных групп больше всего, пожалуй, отличало стремление к максимальной научной самореализации, поэтому невозможность продолжать исследования служила серьезным препятствием в их психологической адаптации. Многим, особенно представителям точных дисциплин, казалось, что из центра науки, они выброшены на периферию, где никому нет дела до серьезных исследований. Одной из основных тем переписки ученых становится присылка научной литературы. Адаптация происходила крайне медленно и болезненно, когда притязания личности были намного выше её нового статуса. Это порождало даже различные формы девиантного поведения. Конечно, в кругу ученых не было преступности и наркомании, но случаи суицида и пьянства можно констатировать.