Гонение на христиан в Римской Империи I в. нашей эры

Симон Зелот отвечал за развлечения и отдых апостольской группы, и он был прекрасным организатором досуга и отдыха двенадцати апостолов.

Сильной стороной характера Симона была его воодушевляющая преданность. Если апостолы находили мужчину или женщину, которые терзались сомнениями относительно вступления в царство, они посылали Симона. Обычно этому вдохновенному стороннику спасения через веру в Бога требовалось не более пятнадцати минут, чтобы развеять все сомнения и устранить любые колебания, увидеть рождение новой души в «свободе веры и радости спасения».

Огромной слабостью Симона был его материалистический склад ума. Он не мог быстро превратиться из еврейского националиста в духовного интернационалиста. Четыре года -- слишком короткий срок для такой интеллектуальной и эмоциональной трансформации, однако Иисус всегда терпеливо относился к нему.

Больше всего Симона восхищало в Иисусе спокойствие Учителя, его уверенность, выдержка и непостижимое самообладание.

Хотя Симон был пламенным революционером, бесстрашным зачинщиком волнений, он постепенно укрощал свою пылкую натуру, пока не превратился в яркого и убедительного проповедника «мира на земле и доброй воли среди людей». Симон был искусным спорщиком; он действительно любил поспорить. И когда приходилось иметь дело с законничеством образованных евреев или с интеллектуальными софизмами греков, это всегда поручалось Симону.

Он был мятежником по своей природе и борцом с традиционными верованиями по воспитанию, однако Иисус привлек его на свою сторону для проповеди высоких идей небесного царства. Он всегда отождествлял себя с партией протеста; теперь же он присоединился к партии прогресса -- неограниченного и вечного прогресса в духе и истине. Симон был человеком огромной верности и горячей личной преданности, и он действительно глубоко любил Иисуса.

Иисус не боялся общаться с коммерсантами, трудовым людом, оптимистами, пессимистами, философами, скептиками, мытарями, политиками и патриотами.

Учитель часто беседовал с Симоном, но ему так и не удалось превратить этого ревностного еврейского националиста в интернационалиста. Иисус часто говорил Симону, что человеку свойственно желать улучшения социального, экономического и политического положения, однако он неизменно добавлял: «Это не имеет отношения к небесному царству. Мы должны посвятить себя исполнению воли Отца. Наше дело -- быть посланниками небесного духовного правительства, и мы не должны непосредственно заниматься чем-либо иным, кроме представления воли и характера божественного Отца, возглавляющего правительство, посланниками которого мы являемся». Симону было трудно понять всё это, но постепенно он стал постигать некоторый смысл учения Иисуса.

Когда иерусалимские преследования рассеяли учеников, Симон временно прекратил свою деятельность. Он был буквально сломлен. Как патриот-националист, он отказался от всего ради учений Иисуса; и вот, всё было кончено. Он впал в отчаяние, но через несколько лет вновь исполнился надеждой и отправился в путь, возвещая евангелие царства.

Он прибыл в Александрию и, поднявшись к верховьям Нила, проник в глубинные районы Африки, повсюду проповедуя евангелие Иисуса и крестя верующих. Так он трудился, пока не превратился в немощного старика. Он умер и был похоронен в сердце Африки.

12. Иуда Искариот

Иуда Искариот, двенадцатый апостол, был избран Нафанаилом. Он родился в Кериоте -- небольшом городке в южной Иудее. Когда он был подростком, родители перебрались в Иерихон, где он жил и служил в различных коммерческих предприятиях своего отца, пока не заинтересовалсяпроповедью и деятельностью Иоанна Крестителя. Родители Иуды были саддукеями, и когда их сын примкнул к ученикам Иоанна, они отреклись от него.

Нафанаил встретил Иуду в Тарихее, где тот искал работу на рыбосушильном предприятии у южной оконечности Галилейского моря. Когда он примкнул к апостолам, ему было тридцать лет, и он не был женат. Он был, возможно, самым образованным из двенадцати апостолов и являлся единственным в апостольской семье Учителя выходцем из Иудеи. Личность Иуды не отличалась какими-либо яркими чертами, хотя он обладал многими внешними признаками культурного и воспитанного человека. Он обладал хорошим умом, но этот ум не всегда был по-настоящему искренним. Иуда, в сущности, не понимал себя; он не был откровенным в отношениях с самим собой.

Андрей назначил Иуду апостольским казначеем; он полностью соответствовал своей должности и -- вплоть до того дня, когда он предал своего Учителя, -- исполнял обязанности честно, преданно и чрезвычайно успешно.

В Иисусе не было какой-либо особой черты, которая восхищала бы Иуду и которую он выделял бы из всесторонне привлекательной и чрезвычайно обаятельной личности Учителя. Иуда так и не смог возвыситься над своими предвзятыми мнениями иудеянина о своих товарищах-галилеянах. Про себя он критиковал многое даже в Иисусе. Не раз этот самодовольный иудеянин осмеливался в глубине души подвергать критике даже того, на кого одиннадцать апостолов смотрели как на совершенного человека, который «совершенно прекрасен и выделяется из десяти тысяч». Он действительно считал, что Иисус проявляет робость и в некотором смысле боится утвердить собственное могущество и власть.

Иуда был хорошим коммерсантом. Требовался такт, способности, терпение, равно как и неукоснительная приверженность своему делу, для того чтобы вести финансовые дела такого идеалиста, как Иисус, не говоря уже о борьбе с безалаберностью некоторых апостолов в деловых вопросах. Иуда был действительно хорошим исполнителем, дальновидным и способным финансистом. И он являлся активным сторонником организации. Никто из двенадцати никогда не критиковал Иуду. Насколько они могли понять, Иуда Искариот был непревзойденным казначеем, образованным и лояльным (хотя иногда критически настроенным) апостолом и во всех отношениях преуспевающим человеком. Апостолы любили Иуду. Он действительно был одним из них. Должно быть, он верил в Иисуса, однако мы сомневаемся, чтобы он действительно любил Учителя всем сердцем. Судьба Иуды иллюстрирует справедливость выражения: «Иной путь кажется человеку правильным, но в конце пути -- смерть». Человеку легко пасть жертвой мирного обмана -- приятного приспособления к путям греха и смерти. Не сомневайтесь в том, что в финансовом отношении Иуда всегда был лоялен по отношению к Учителю и своим товарищам-апостолам. Деньги никогда не могли бы стать мотивом его предательства.

Иуда являлся единственным сыном недальновидных родителей. В очень юном возрасте его баловали и ласкали; он был испорченным ребенком. Когда он вырос, у него сложилось преувеличенное представление о собственной значимости. Он не умел проигрывать. Его представления о справедливости были расплывчатыми и превратными. Он лелеял в себе чувства ненависти и подозрительности. Он был мастером превратного толкования слов и поступков своих друзей. И всю свою жизнь Иуда культивировал в себе привычку сводить счеты с теми, кто, как ему представлялось, плохо обходился с ним. Он обладал извращенным представлением о ценностях и преданности.

Иуда являлся для Иисуса подвигом веры. С самого начала Учитель прекрасно понимал слабости этого апостола и хорошо видел, какой опасностью чревато принятие его в братство. Однако в природе Сынов Божьих -- давать каждому созданному существу полную и равную возможность спасения и продолжения жизни. Иисус хотел, чтобы не только смертные данного мира, но и наблюдавшие существа в бессчетных других мирах знали, что когда возникает сомнение в искренней и беззаветной преданности создания царству, неизменной практикой стоящих над людьми Судей является полное принятие сомнительного кандидата. Дверь в вечную жизнь широко открыта для всех; «всякий, кто хочет, пусть приходит»; нет никаких ограничений или условий, кроме веры входящего.

Именно поэтому Иисус позволил Иуде продолжать свою деятельность до самого конца, всегда делая всё возможное для того, чтобы изменить и спасти этого слабого и запутавшегося апостола. Однако если человек неспособен честно принять свет и оправдать его своей жизнью, то в душе такого человека этот свет превращается в тьму. Иуда стал лучше понимать царство на интеллектуальном уровне, но, в отличие от остальных апостолов, он не достиг прогресса в обретении духовного характера. Ему не удалось добиться удовлетворительного личного прогресса в своем духовном опыте.

Иуда всё глубже погружался в мрачные размышления о собственных разочарованиях и в итоге пал жертвой затаенной злобы. Он часто считал себя обиженным и начал относиться с патологической подозрительностью к своим лучшим друзьям -- и даже к Учителю. Вскоре его поглотила идея сведения счетов; он был готов пойти на всё, чтобы отомстить за себя, -- да, вплоть до предательства своих товарищей и Учителя.

Однако эти порочные и опасные мысли приняли окончательную форму только в тот день, когда благодарная женщина возлила сосуд с дорогим благовонием Иисусу на ноги. Иуда счел это расточительством, и когда его открытый протест был сразу же и во всеуслышание отвергнут Иисусом, чаша терпения Иуды переполнилась. Это событие пробудило в нем накопившиеся за всю жизнь ненависть, обиду, злобу, мнительность, ревность и жажду мести, и он решил расквитаться, еще даже не зная с кем; но он сосредоточил всё свое зло на единственном невинном человеке во всей презренной драме его несчастной жизни только потому, что Иисус оказался главным действующим лицом в том эпизоде, которым ознаменовался переход Иуды из эволюционирующего царства света в избранные им самим владения тьмы.

Много раз Учитель как наедине, так и публично предупреждал Иуду о том, что он встал на скользкий путь, однако обычно божественные предостережения бесполезны, если они наталкиваются на озлобленную человеческую природу. Иисус сделал всё возможное, не противоречащее нравственной свободе человека, чтобы удержать Иуду от заблуждения. Наконец настал час великого испытания. Сын злобы пал; он уступил отвратительным и презренным велениям надменного, мстительного, отличавшегося гипертрофированным самомнением разума и стремительно погрузился в смятение, отчаяние и порок.

И тогда Иуда вступил в подлый и позорный сговор с целью предательства своего Господа и Учителя и быстро привел в исполнение этот гнусный заговор. При осуществлении своих порожденных злобой планов коварного предательства он испытывал мгновения сожаления и стыда, но в такие периоды ясного сознания он, в собственное оправдание, малодушно воображал, что Иисус, быть может, воспользуется своим могуществом и в последнее мгновение освободит себя.

Когда всё было позади -- когда презренный и греховный поступок был совершен, -- этот ставший предателем смертный, которому ничего не стоило продать своего друга за тридцать сребреников для удовлетворения давней жажды мести, бросился вон и исполнил последний акт в драме бегства от реальностей смертного существования, покончив с собой.

Одиннадцать апостолов ужаснулись, они были потрясены. Иисус испытывал к предателю одну только жалость. Миры не смогли простить Иуду, и с тех пор его имя стало табу по всей обширной вселенной.

1.3 Иудейская война

Как только ушел Гессий, зелоты захватили власть в Иерусалиме, прогнали римских сборщиков податей и запретили иудеям платить подати языческому правительству. Ирод Агриппа, бывший тогда в Иерусалиме и имевший участие в управлении городом по своему сану главного попечителя храма, старался успокоить волнение; но толпа ругалась над ним, бросала в него камнями; он поспешил уехать из города. Иудейские фанатики разрушили его дворец, великолепный дом первосвященника, государственный архив, уничтожили долговые документы, чтобы возбудить в бедном классе усердие к войне за свободу, и, опираясь на разбойников и кинжальщиков, стали править посредством террористических мер. Умеренных людей среди иудеев убивали.

Зелоты нашли спрятавшегося первосвященника Ананию, убили его и его брата, взяли приступом цитадель, называвшуюся Антониевой, истребили находившийся в ней римский гарнизон; римским отрядам, которые заперлись в крепких башнях, инсургенты обещали свободный пропуск; а когда они сдали башни и пошли из города, их вероломно убили на пути. В отмщение за это кесарийские язычники перебили возвратившихся в этот город иудеев; их погибло, по словам Иосифа, 20,000 человек. Тех, которые бежали, Флор велел ловить и отправил их в рабство служить гребцами на римских кораблях.

Это было лозунгом, по которому вспыхнула в Сирии междоусобная война, сопровождавшаяся беспощадными свирепостями. Во всех городах и селениях Палестины стали резаться язычники с иудеями. Религиозная ненависть усиливалась национальной. Ужасен рассказ «Иудейской войны» Иосифа Флавия о событиях 66 года по Р.Х. Почти все города Палестины были залиты кровью. Иерусалимские зелоты в ожесточении фанатизма и в гордости победы ходили по Иудее, по Галилее до Финикийского и Филистимского приморья и утоляли свое мщение кровью язычников. Ущелья гор, леса, пещеры наполнились бежавшими людьми всех сословий, в одних местах язычниками, в других - иудеями.

«Вся Сирия была охвачена страшным междоусобием, - говорит Иосиф Флавий в «Иудейской войне», Флавий И. Иудейская война. Минск: Беларусь, 1991. - каждый город превратился в два враждебных стана. Каждая из двух партий искала спасения себе в истреблении другой. Дни проходили в убийстве, ночи в тоскливом трепете. К ненависти присоединилась алчность. Кто набрал больше добычи, тот приобретал больше уважения к себе, как человек, победивший много врагов. Повсюду лежали непогребенные трупы. Вся провинция терзалась невыразимым страданием, и будущее угрожало бедствием еще более тяжелым». В Александрии на улицах шли битвы, в которых, согласно рассказу «Иудейской войны» Иосифа, было убито 60,000 человек. В Дамаске заманили иудеев в театр; их собралось там 10,000 человек; они были убиты все до одного. От Газы до Антиохии свирепствовали убийства.

Осенью 66 года римский правитель Сирии, Цестий Галл, повел на иудейских бунтовщиков войско, состоявшее из римлян и вспомогательных отрядов. Покорив приморские города, он двинулся из Иоппии вглубь страны, опустошая все на пути, и стал лагерем под стенами Иерусалима. Он успел овладеть частью города с северной стороны, но храбрый полководец иудейских зелотов Симон, сын Гиоры (Симон Бар-Гиора), сделал удачную вылазку. Цестий, не умевший понять, какую силу дает фанатизм, потому слишком пренебрегавший врагом, был принужден поспешно отступать. Иудеи, одушевленные победой, погнались за ним, истребили 400 человек римских воинов, оставленных в Бефоронском стане для прикрытия отступления, настигли войско Цестия в горах и нападали на него так сильно, что оно едва могло пробиться в Кесарию, потерпев тяжелый урон. Более 5,000 воинов Цестия легли на пути бегства; весь обоз был взят инсургентами. Велика была военная победа, прославившая восьмой день ноября. Иудеям казалось, что сам Бог помогает защитникам закона. Нацией овладел энтузиазм. Казалось, возвращаются дни Моисея и Навина. Святой город был освобожден; храм избавился от осквернения близостью язычников. Вражда партий прекратилась; все они соединились в мысли об освобождении от владычества язычников. Вера в близкое пришествие Мессии, в наступление царства Божия пробудилась в Израиле с новой силой, исполнила все сердца надеждою на торжество. Было решено продолжать начавшуюся Иудейскую войну.

Но все надежды и планы иудеев разбились при столкновении с действительностью, как мыльный пузырь; и были предчувствия, что дело кончится этим: народ, при всем своем энтузиазме, говорил о знамениях и пророчествах, предвещавших погибель. Иерусалимские христиане считали возникшую войну тем временем, когда исполнится предсказанный учителем их суд Божий над Иерусалимом и храмом, и удалились за Иордан в Пеллу. Многие другие иудейские граждане умеренного образа мыслей, расположенные к миру с римлянами, тоже покинули город, который, как они предвидели, подвергнется погибели. Особенно много таких людей было в знатном сословии.

Но, хотя и должно назвать восстание иудеев безрассудством, нельзя не удивляться народу, который после стольких бедствий и раздоров, ослабивших его, снова собрал свои одряхлевшие силы, и, как будто помолодев, вступил в борьбу на жизнь и смерть с могущественным государством, чтобы добыть себе свободу служения Богу своих отцов, жизни по его заповедям. Подготовка к продолжению Иудейской войны показывала в иудеях ум, практичность и твердую решимость жертвовать всем за свободу, веру, храм и за право иметь своим царем одного Бога.

Иудеи хотели восстановить теократическое правление во всей его идеальной чистоте. Народ должен был иметь единственным, царем своим Бога. От имени Божия правил духовными и мирскими делами синедрион под председательством первосвященника; военачальники были подчинены синедриону; их избирал народ, сходившийся на дворе храма, иудеи стали чеканить монету с изображением храма и надписью «святой Иерусалим»; эта выпущенная во время Иудейской войны 66-70 гг. монета была символом восстановления теократического государства и национальной независимости.

Под надзором нового первосвященника Анны, иерусалимские иудеи поправляли стены города, заготовляли оружие, формировали войско, усердно обучавшееся военному делу. Были назначены военачальники областей, призывавшие население их к оружию. Одним из областных военачальников был Иосиф, написавший потом историю Иудейской войны 66-70 гг. Он управлял Галилеею, оплотом Иудеи, формировал там войско, обучал его римским приемам военного дела. Он происходил из семейства, родственного с первосвященником, и был человек умеренного образа мыслей, получивший воспитание в фарисейских школах, знаток закона Моисеева, жил несколько лет в Риме, приобрел знание греческого и римского языков и греко-римскую образованность. По матери он был потомок Хасмонеев. Он казался человеком, способным примирить на время Иудейской войны все партии разноплеменного населения Галилеи, соединить их на защиту независимости страны. Флавий И. Иудейские древности, - М., 1993.

Нерон получил известие о мятеже иудеев во время своих разъездов по Греции. Он послал вести Иудейскую войну Флавия Веспасиана, который, один из всех римских полководцев того времени, приобрел славу искусного военачальника победами над германцами и британцами и держал войска в старинной строгой дисциплине. Нерон назначил его своим легатом, и Веспасиан двинулся на театр Иудейской войны с тремя легионами, из которых два, находившиеся в Египте, были приведены к нему его сыном Титом. ЛицинийМуциан, назначенный правителем Сирии на место умершего Цестия Галла, получил приказание дать Веспасиану еще четыре легиона. Веспасиан повел Иудейскую войну энергично и успешно. Он собрал свое войско в Антиохии и с 60,000 римских и союзнических воинов пошел на галилейский город Иотапату, стоявший между Птолемаидой и Тивериадой. Иосиф защищал город искусно и храбро. Иотапата держалась шесть недель. Но предатель, бежавший к римлянам, показал им слабое место укреплений. Город был взят приступом; 40,000 иудеев было убито; многие зелоты сами лишили себя жизни. 1200 человек были взяты в плен. 40 человек из числа важнейших воинов или граждан, в том числе Иосиф, успели уйти, и скрылись в пещере. На третий день их убежище было найдено. Они решили, что разделятся по жребию на пары и те, кто будет в одной паре, убьют друг друга. Иосиф и тот иудей, кому пришлось быть в одной паре с ним, должны были убить друг друга после всех. Он не захотел умереть и убедил своего товарища сдаться римлянам. Веспасиан принял их обоих милостиво. Иосиф приобрел его расположение льстивым предсказанием (которое потом сбылось), что он будет императором. Веспасиан оставил Иосифа при себе и сделал его одним из своих советников. Моммезен Т. История Рима, - СПб., 1999.

После взятия Иотапаты были покорены Тивериада и другие галилейские города. На берегах того озера, где учил Христос, были даны ожесточенные битвы, в которых погибло множество инсургентов. Пленных продавали в рабство или отдавали в тяжкую работу. С особым упорством оборонялась во время Иудейской войны Гамала. Когда голод ослабил защитников крепости, и она была взята приступом, более 5000 человек побросались в пропасти; победители убили и стариков, и женщин, и детей. Покорение Галилеи закончилось взятием Гискалы, откуда Иоанн с вооруженными людьми ушел ночью. Он привел свой отряд в Иерусалим. Помощник Веспасиана, Цереал, разбил между тем инсургентов у горы Гаризима и покорил Самарию, а другой его помощник, энергический Плацид, покорил прибрежья Иордана. Разлившаяся река унесла в Мертвое море груды тел, которыми была завалена.

Веспасиан со всеми своими силами двинулся на Иудею. Такому многочисленному войску, действовавшему под управлением искусных полководцев, не могли противиться ссорившиеся между собою иудеи. Римляне покоряли город за городом. Веспасиан уже готовился осадить Иерусалим и уничтожить этот центр мятежа, когда военные действия его были остановлены известиями из Рима: Нерон был низложен и убил себя (68 г.). Императором стал Гальба, и вскоре после того был убит. Легионы Веспасиана приостановили ведение Иудейской войны; осада Иерусалима была отсрочена, и в нем ожили обманчивые надежды на спасение. Но уж не было спасения городу, находившемуся в лихорадочном волнении.

После разрушения Иерусалима Тит с большею частью войска пошел, через Кесарию, устроил там праздник с гладиаторскими боями; в один день тут убили друг друга 2,500 взятых во время Иудейской войны пленников. Из Кесарии Тит прошел в Антиохию, оттуда поплыл в Рим и там вместе с отцом и братом отпраздновал великолепный триумф победы в Иудейской войне. В числе пленных, шедших за колесницею победителя, находились вожди инсургентов, Иоанн Гискальский и Симон бар Гиора. Иоанн был брошен в темницу и оставался в ней до конца жизни; Симон был казнен по древнему римскому обычаю. Иосиф Флавий тоже присутствовал на торжестве своего покровителя. С какими чувствами смотрел он на гибель своего народа, нельзя разгадать по спокойному описанию триумфальной процессии в его «Истории Иудейской войны». Флавий И. Иудейская война. Минск: Беларусь,1991. После взятия Иерусалима он прожил 22 года, пользуясь покровительством императорской фамилии, награжденный имениями, осыпанный почестями, занимаясь учеными трудами. Подобно древнему пророку Иеремии, он доказывал необходимость покориться врагу, был противником горячих бойцов Иудейской войны. Но пророк делил страдания своих ослепленных соотечественников, оплакивал падение отечества, удалившись в изгнание, отвергнув благосклонность победителя; а Иосиф по окончанию Иудейской войны наслаждался милостями владык империи, платил им за богатство и почести льстивыми похвалами.

Из добычи, которая украшала триумфальную процессию, особенное любопытство зрителей возбуждали вещи, взятые в Иерусалимском храме: драгоценные сосуды, завесы, канделябры, священнические одежды, кодекс закона Моисеева. На триумфальных воротах Тита в Риме еще уцелели изображения этих иудейских святынь, и обычай римских иудеев не проходить под эти ворота свидетельствует о том, как глубока была печаль и ненависть, следы которой сохранились через столько веков.

Римляне так презирали иудейский народ, что ни Веспасиан, ни Тит не захотели принять титула Judaicus, «победитель иудеев». Только надписи на монетах, выбитых во славу победы, говорили о «покоренной Иудее». Обетованная земля избранного народа Божия была разделена на участки и роздана или распродана новым поселенцам; а подать, которую иудеи платили в храм Иеговы, они теперь должны были платить новопостроенному храму Юпитера Капитолийского. Флавий И. Иудейская война. Минск: Беларусь,1991.

Но Иудейская война 66-70 гг. еще не кончилась взятием Иерусалима. Еще оставались две сильные крепости, защищаемые храбрейшими инсургентами, ушедшими туда: Махер на восточной стороне Мертвого моря, Масада на юго-западе от него. Только через два года легионы успели подавить последние конвульсии великой войны. Махер сдался на капитуляцию; иудейские защитники этой крепости получили себе свободный пропуск, но не включили в договор коренных жителей города «моавитян, как иноплеменников»; жители хотели тайно уйти ночью; иудеи известили об этом римлян; римляне остановили их, убили 1700 мужчин, а женщин и детей продали в рабство. Но скоро погибли и выдавшие их иудейские воины, ушедшие в лес. Туда пришли к ним бежавшие из Иерусалима. Римляне окружили их и убили всех; их было 3,000 человек.

Последней схваткой Первой Иудейской войны была оборона Масады, крепости, стоявшей на высокой скале. В ней заперлись непоколебимейшие фанатики, зелоты, кинжальщики и разбойники; начальником их был Элеазар, потомок Иуды Гавлонита. Они оборонялись с изумительным мужеством. Когда стены крепости были так сильно повреждены осаждающими, что близок стал час падения их, иудейские воины зажгли дома и бросили в огонь все сокровища, убили своих жен и детей и потом - себя. Войдя на другой день в крепость, римляне нашли среди обгорелых развалин 960 мертвых тел. Этим кончилась ужасная Иудейская война 66-70 годов. По словам древних писателей, в ней было убито 600,000 человек.

Глава 2. Гонение на христиан в I в. в Риме

2.1 Отношение к христианству династии Юлиев - Клавдиев в период правления Нерона

После убийства своей матери, Атропины Нерон, избавившись от всякого стеснения, отдался развлечениям и разврату бесстыднее прежнего и ко всем видам господствующей безнравственности прибавил новые унижения, источником которых была его склонность к пошлым искусствам. Он публично являлся в качестве мастера править лошадьми на скачках в цирке; ездил по улицам в фантастическом костюме и, останавливаясь, показывал народу свое искусство петь и играть на гитаре; устроил во дворце театр для игр, которые назвал ювеналиями (играми молодых людей), и подарками склонял обедневших знатных людей участвовать в этих спектаклях, то есть разделять с ним ремесло актера, по римским понятиям, позорное.

Сначала Нерон больше занимался только своими пошлостями, мало вмешиваясь в государственные дела, и его царствование было не столько угнетением, сколько позором для римлян; но во вторую половину его правления Риму пришлось испить до дна и чашу страданий, как чашу стыда. Истощив на мотовство все запасы денег в казначействе, он стал прибегать ко всяческим способам грабежа, чтобы добывать средства для продолжения своих веселостей. Начались процессы об оскорблении величества и получили ужасающий размер. Гнусные доносчики принялись за свое ремесло. Богатство, образованность, ум стали качествами, гибельными для людей; честность сделалась преступлением. Начало этого периода было ознаменовано смертью префекта преторианцев, Бурра. После его смерти Нерон развелся с Октавией и женился на Поппее, а он упорно противился этому намерению Нерона, потому в Риме полагали, что смерть его была насильственная. Преемником ему был назначен Софроний Тигеллин, один из гнуснейших людей того времени. Он был низкого происхождения, проложил себе дорогу к почестям участием в распутствах и злодействах Нерона, стал неразлучным товарищем оргий императора и сделался теперь главным исполнителем его свирепых распоряжений. Вскоре после того были убиты два знатные человека: Рубеллий Плавт, последователь стоической философии, строго державшийся правил честности и нравственности, уединенно живший с женою и немногими служителями в Азии в своем имении, и Корнелий Сулла, потомок диктатора, женатый на Антонии, дочери Клавдия, и сосланный в Массалию под тем предлогом, что злоумышлял против Нерона. Они были убиты без всякого суда, и головы их были привезены в Рим на поругание. Обвинением против Плавта было выставлено то, что он, гордясь своим богатством и родством с императорской фамилией, составил умысел против жизни императора; Суллу обвинили в том, что он, желая избавиться от бедности, склонял галлов к мятежу. Сенека видел, что император становится враждебен ему, и удалился от государственных дел. Но он был богат и знаменит, потому Нерон остался при мысли, что надобно убить его. Октавия, с которою развелся император, была любима народом за свою скромность и благородные качества; на нее были взведены, по внушению новой императрицы Поппеи, вымышленные обвинения, она была сослана на остров Пандатарию, и там убили ее, перерезав ей артерии в наполненной горячей водою ванне. Ей был тогда двадцатый год. Голова ее была привезена Поппее. Весь Рим печалился, но сенат постановил благодарить богов за спасение императора. "Праздники, бывшие прежде выражениями радости, стали теперь назначаться по поводу государственных бедствий", - говорит Тацит. Тацит К. История, - Л., 1969.

С этой поры Нерон перешел все границы в своем бесстыдном распутстве. Окруженный поощрявшими его развратниками и развратницами, совершенно погрязнувший в пошлые чувственные наслаждения, он делал неимоверные гнусности и нелепости. В народе приобрел репутацию такого сумасброда и злодея, что ему был приписан ужасный пожар, который истребил большую часть города Рима, наиболее уважаемые храмы, массу дивных созданий греческого искусства, и поверг в нищету большинство населения города.

Пожар, начавшийся ночью, представлял ужасное зрелище. Зарево от горевшего города залило небо так широко, как только мог охватить взор человека. Из-за горы выплыла луна, которая, приняв окраску растопленной меди, как бы с тоскою смотрела на гибель всемирного города. На розовом небе ярко светились розовые звезды и, в противоположность обыкновенных ночей, земля была яснее, чем небо.

Рим освещал, в виде колоссального костра, всю Кампанью. При этом кровавом освещении были видны ближайшие горы, а на них раскинутые небольшие города, виллы, храмы, водопроводы, проведенные со всех окружающих гор и идущие по направлению к городу; на последних толпились люди, которые бежали от пожара или просто собрались посмотреть на него.

Между тем, пожар охватывал все новые части и принимал громадные размеры. Несомненно, какая-то преступная рука поджигала город, потому что загоралось все в новых местах, далеко отстоящих от места общего горения. Светоний Т. Жизнь двенадцати царей. - М., 1989

С холмов, на которых был построен весь Рим, пламя огня устремлялось, подобно морской волне, на долины, тесно застроенные пяти и шестиэтажными домами, лавками, магазинами, деревянными подвижными амфитеатрами, построенными для различных зрелищ, и, наконец, лесными складами, оливками, хлебом, орехами, миндалевидными зернами, которыми питался бедный люд, и одеждой, которую цезарь жертвовал оборванцам, заселявшим закоулки города. Тут пожар находил себе достаточно пищи в виде разного горючего материала и с неимоверною быстротою охватывал целые улицы. Люди, расположившиеся лагерем за городом и на водопроводах, отгадывали по цвету пламени, что и где горит. Бешеный порыв ветра поднимал временами из огненной пучины миллионы раскаленных скорлупок от орехов и миндаля, которые внезапно устремлялись кверху, подобно стае блестящих бабочек, и с треском рассыпались в воздухе, или, гонимые ветром, засыпали собою новые части и окружающие города поля и водопроводы. Всякая попытка к спасению была немыслима, смятение народа возрастало с каждой минутой все более и более, потому что, с одной стороны, жители бежали во все ворота за стены города, спасаясь от пожара, с другой - тот же пожар привлек тысячи любопытных окрестных жителей, как из городов, так и деревень, а также разной черни и диких пастухов с Кампаньи, которых привлекала надежда на удачную добычу при грабеже народа.

Возгласы "Рим гибнет!" исходили из уст толпы; гибель города казалась в это время концом владычества и развязкой тех узлов, которые связывали весь народ в одно целое. Толпа, состоящая большею частою из местных и вновь прибывших рабов, для которых ничего не значило владычество Рима, и переворот которого мог освободить их от ненавистного им господства, принимала местами грозный вид, благодаря чему проявлялись грабеж и насилие.

Казалось, что только самый вид погибавшего города сдерживает вспышку восстания и резню, которая, однако же, начнется тотчас, как город превратится в груды развалин. Сотни тысяч рабов, забыв о том, что Рим обладает, кроме храмов и стен, несколькими десятками легионов во всех частях света, только и ждали сигнала и своего вождя. При всех воротах города происходили чудовищные толки по поводу пожара. Некоторые утверждали, что это Вулкан, по приказанию Юпитера, истребляет Рим вышедшим из земли огнем; другие говорили, что Веста Богиня целомудрия, мстит за весталку Кубрию, обесчещенную Нероном. Народ, уверенный в своих предположениях, не хотел ничего спасать из своего имущества и, окружая храмы, только молил богов о помиловании. Но больше всего говорили о том, что сам цезарь велел поджечь город с целью уничтожить зловоние, долетавшее до него от Сабуры, и отстроить новый город под названием Нерония. Молва росла, и бешенство овладело народом, и если бы, действительно, нашелся предводитель, который захотел бы воспользоваться порывом народной ненависти, часы жизни Нерона были бы сочтены раньше на многие годы. Светоний Т. Жизнь двенадцати царей. - М., 1989

Говорили также, что будто бы цезарь с ума сошел и приказал преторианцам и гладиаторам ударить на народ и произвести общую резню. Некоторые клялись богами, что рыжебородый, так в насмешку звали Нерона, приказал выпустить в народ со всех зверинцев зверей, взбесившихся слонов и туров, которые бросались на народ и разрывали его. Впрочем, в этом была доля правды: в нескольких местах слоны, видя приближение пожара, разнесли виварии и, вырвавшись на свободу, помчались в диком страхе в противную от огня сторону, истребляя все, как ураган, на своем пути. Были и такие слухи, что десятки тысяч людей погибли в огне. Действительно, погибло их не мало. Многие, потерявшие все свое имущество и лиц, дорогих их сердцу, в отчаянии бросались в огонь. Многие были удушены дымом. В середине города, между Капитолием, с одной стороны, и Квириналом, Винциналом и Эксвилином - с другой, где гуще всего были застроены улицы, пожар одновременно начинался во многих местах, так что толпы народа, спасаясь бегством в противоположную сторону, как раз попадали, совсем неожиданно, на новые стены пламени и гибли страшною смертью среди огненной стихии.

Вместе с Римом гибли огромные богатства, гибло все имущество жителей, так что вокруг стен бродили сотни тысяч бедняков и нищих. На второй день голод уж начал надоедать черни, так как громадные запасы жизненных продуктов в городе погибли в огне, а в общем возмущении и разнузданности частных и начальствующих лиц никто и не подумал о привозе новых запасов хлеба.

Тигеллин посылал гонца за гонцом в Антий, где тогда жил император, умоляя в каждом письме цезаря, чтобы он поспешил приехать и своим присутствием успокоить взволнованный и огорченный народ. Но Нерон тронулся с места лишь в то время, когда пламя охватило "Domus transitoria", и он спешил, чтобы не упустить случая видеть тот миг, когда пожар дойдет до апогея.

Около полуночи он приблизился к стенам города, вместе со своим величественным штатом придворных, граждан, сенаторов, рыцарей, отпущенников, рабов, женщин и детей. Шестнадцать тысяч преторианцев, расставленных в боевом порядке по дороге, охраняли безопасность его въезда, удерживая вместе с тем на известном расстоянии возмущенный народ, который хоть и проклинал, кричал и свистал при виде кортежа, но не смел на него ударить.

Пройдя Остийские ворота, Нерон взошел по приготовленным для него ступеням на Аппийский водопровод; за ним последовали августиане и хор певцов, которые несли с собой цитры, лютни и другие музыкальные инструменты.

Все затаили дыхание, ожидая, не скажет ли Нерон каких-либо великих слов, которые, для собственной безопасности, им следует запомнить. Но он стоял торжественен и нем, одетый в пурпуровый плащ, с золотым лавровым венком на голове и всматривался в бешенство бушующего пламени. Когда один из рабов подал ему золотую лютню, он поднял глаза к залитому светом луны небу и как бы вдохновлялся.

Наконец, ударив по струнам, запел словами Приама: "О родина отцов моих, о дорогая колыбель!.." Голос его на открытом воздухе, при гуле пламени и дальнем шуме бесчисленной толпы, казался слабым, дрожащим и глухим, а звук аккомпанемента казался жужжанием мух. Но сенаторы, должностные лица и августиане, собравшиеся на водопроводе, наклонив головы, слушали его в молчаливом восхищении. Светоний Т. Жизнь двенадцати царей. - М., 1989.

Нерон пел долго, все более настраиваясь в грустный тон, и в момент, когда он останавливался перевести дух, хор певчих повторял последний стих, после чего он опять, с заученными жестами рук, сбрасывал с плеч мантию, ударял по струнам и продолжал петь.

Между тем, пожар сделал свое дело

Из четырнадцати частей Рима едва осталось четыре, включая в то число и Затибрье, а все остальное пожрало пламя. Когда уж совсем испепелились все груды угля, то от Тибра до Эсквилина представлялось огромное, серое, печальное, мертвое пространство, на котором стояли ряды печных труб, наподобие надгробных памятников на кладбище. Днем между этими колоннами сновали толпы людей, то отыскивающих дорогие вещи, то кости близких лиц, а ночью собаки выли на пепелищах прежних домов.

Щедрость и помощь цезаря, которую он оказывал, не удержала народ от проклятий и возмущения. Довольны были только воришки, голь и бездомная нищета, которая теперь могла в достатке пить, есть и грабить. Но люди, потерявшие своих близких и все состояние, не соблазнялись ни открытием садов, ни раздачей хлеба, ни обещанием зрелищ и наград. Несчастье было чересчур большое и неслыханное. Многих, в ком осталась еще искра любви к городу и отечеству, приводила в отчаяние весть, что старое название "Ромы" должно исчезнуть с лица земли, и что цезарь намеревается воздвигнуть из пепла новый город под названием Neropolis. Волны неудовольствий росли и надвигались с каждым днем, и, несмотря на лесть августиан и на вранье Тигеллина, Нерон, будучи трусливее и впечатлительнее прежних цезарей, не надеялся на милость толпы и с ужасом помышлял о том, что, ведя глухую борьбу на жизнь или смерть с патрициями и сенатом, у него может не хватить поддержки. Не менее беспокоились и приближенные к цезарю августиане, потому что каждый завтрашний день мог принести им печальную гибель. Ввиду этого, Тигеллин надумал перевести из малой Азии несколько легионов. Другие советовались между собою, как предотвратить беду. Никому не было тайной, что если вспыхнувший бунт свергнет цезаря с престола, то ни один из августиан не останется в живых. Ведь их влиянию приписывали все преступления, какие только цезарь совершил.

Они начали ломать голову, как избежать ответственности за сожжение города. Но, желая отвратить ее от себя, они должны были оградить и цезаря от подозрений, иначе никто не поверил бы, что они не были причиной бедствий. Тигеллин советовался по этому поводу даже с Сенекой, хотя и ненавидел его. Поппея, тоже отлично понимая, что гибель Нерона была бы для нее приговором, прибегла к совету своих наперсников и еврейских священников, так как уже несколько лет, как говорили, она исповедывала веру Иеговы. Со своей стороны Нерон также подыскивал разные средства для оправдания, подчас страшные, но более глупые, и попеременно впадал то в страх, то забавлялся, как дитя, но более всего - измышлял.

Однако, приближенные его не дремали. И вот решено было свалить всю вину на христиан, которым теперь грозило гонение и муки.

Крики "христиан ко львам!" раздавались во всех частях города. В первый момент не только никто не сомневался, но и не думал сомневаться, что они были действительной причиной бедствий, потому что казнь их сулила занимательное зрелище для народа. В то же время составилось мнение, что бедствия не приняли бы таких гигантских размеров, если бы не гнев богов; в виду этого в храмах начали совершать очистительные жертвы, чтобы умилостивить бессмертных богов.

Тем временем по поручению Тигеллина в Африке были устроены громадные охоты и облавы, в которых принимали участие все туземцы. В Рим доставляли слонов и тигров из Азии, крокодилов и гиппопотамов - из Нила, львов - из Атланта, волков и медведей - из Пиренеев, бешеных собак - из Иверии, молосских псов - из Эпира, буйволов и свирепых туров - из Германии. В виду многочисленности заключенных, предстоящие зрелища должны были превзойти своим величием все прежние. Цезарь как будто хотел отрешиться от воспоминаний о пожаре и напоить кровью христиан весь Рим, а потому, разлитие ее, как все ожидали, должно было быть величественное.

Разохотившийся народ помогал преторианцам разыскивать и ловить христиан. Это было не трудно, потому что многие из них, расположившись биваками, в садах, вместе с язычниками, открыто исповедовало свою веру, и когда солдаты окружали их, то они становились на колени, пели песнь и без сопротивления отдавались в руки палачей. Но их покорность еще больше возмущала народ, который, не понимая, почему они так смирны, считал их закоренелыми преступниками. Бешенство охватило преследователей. Случалось, что чернь отнимала христиан из рук преторианцев и разрывала их собственными руками, тянула женщин за волосы по улицам в тюрьмы, а детям разбивали головы о камни. Тысячи людей день и ночь с бешеным воем метались по разным местам, ища жертв среди развалин, в дымовых трубах горевших домов и в погребах. Перед тюрьмами, при свете зажженных костров, вокруг бочек с вином, производились вакхические пиршества и танцы. По вечерам все с наслаждением слушали громоподобное рыкание зверей. Все тюрьмы и подземелья уже были переполнены тысячами жертв, но чернь и преторианцы каждый день прибавляли новых. Никто уж не проявлял сострадания. Казалось, что люди забыли даже говорить и в диком безумии только и твердили один возглас "христиан ко львам!"

Этой переполненной чаше жестокости соответствовала и мера желания страданий. Последователи Христа шли добровольно на смерть и даже искали ее.

В назначенный для начала зрелищ день толпы черни ожидали до рассвета открытия ворот, вслушиваясь с наслаждением в рыкание львов, в хрипящий рев пантер и вытье собак. Всем зверям уже двое суток не давали есть, а только проносили мимо их носов окровавленные куски мяса для возбуждения в них большей лютости и раздражения аппетита. По временам начинался такой дикий звериный концерт, что нельзя было говорить, и люди, стоявшие у стен цирка, бледнели от страха.

Но вот отворились двери цирка, и начались зрелища. Трудно передать, что испытали христиане. Св. Климент, который, быть может, сам был очевидцем, пишет: "Христиане, одетые в кожи, были преследуемы собаками, как дичь, христианки в мифологических костюмах были отдаваемы зверям", голодные львы с жадностью набрасывались на христиан и моментально рвали их в куски; гладиаторы, как бы хвастаясь своею силою и ловкостью, пронзали их копьями или рубили мечами.

На всех этих ужасных зрелищах лично присутствовал Нерон. Изо дня в день он сидел в подиуме, развалившись на покрытых золотом и пурпуром подушках. Он крайне изумлялся, откуда эти "твари" набирались такого "невозмутимого хладнокровия", и мученики-христиане, прежде чем пред их духовными очами открывался другой загробный мир, где, как они были уверены, они увидят небесного Царя во всей Его Божественной красоте, своими телесными очами в последний момент своей земной жизни видели пред собою этого ужасного противника Христова, который, обратив на них свое искаженное пороками юности лицо, с жадным любопытством всматривался в агонию их мученической кончины.

Но христиан было слишком много, чтобы можно было легко таким образом разделаться с ними. После того, как уже истощена была вся изобретательность жестоких мучителей, после того, как путикулы, или трупные ямы, были переполнены распятыми, сожженными и искалеченными трупами настолько, что угрожала зараза, в мрачных тюрьмах еще томилось по меньшей мере с тысячу христиан. Тогда в голове Нерона зародилась поистине адская мысль. Ведь эти массы человеческих существ подлежали наказанию в качестве поджигателей. А самым подходящим и сообразным с преступлением наказанием для поджигателей была бы "горячая туника". Нерон удивлялся, как эта мысль не пришла ему в голову раньше! Конечно, было бы немного скучно сжигать живыми известное число людей друг за другом. Сначала, пожалуй, можно бы не без приятного любопытства наблюдать за лицами мужчин и женщин при таких обстоятельствах и слышать их стоны и крики. Но после первой же дюжины таких сцен это удовольствие сделалось бы монотонным. Поэтому Нерон порешил предотвратить опасность всякого пресыщения в зрелищах и с этою целью предположил представить сразу огромное зрелище из множества одновременно сжигаемых жертв.

У него были великолепные сады, простиравшиеся от Ватиканского холма до Тибра. В них был цирк, богато отделанный позолотой и мрамором, и в нем находился обелиск, привезенный из Илиополя и стоящий теперь на площади святого Петра. Он вознамерился открыть эти сады для публики, чтобы представить пред ней одно из тех ночных зрелищ, которыми когда-то славилось царствование безумного Калигулы. Всякому предоставлялась полная воля разгуливать среди зеленых клумб и по тенистым рощам, и при этом Нерон имел в виду устроить иллюминацию, невиданную и неслыханную в истории мира ни раньше ни после его. Эта иллюминация должна была состоять из тысячи живых факелов, из которых в каждом должен был гореть мученик-христианин в своей огненной одежде!

И все это было исполнено! Мученичества, совершаемые при посредстве диких зверей, псов и виселиц, сделались скучными от повторения. Тут же представлялся новый источник для сильных ощущений как для него самого, так и для всего Рима, потому что он лично хотел присутствовать на этой иллюминации, чтобы вполне насладиться своей ненавистной популярностью. По всем дорожкам на известных промежутках в землю врыты были крепкие и большие столбы. К каждому из них было привязано по мужчине или женщине, которые толпами приведены были сюда из мрачных и теперь опустевших темниц. Пред каждым привязанным к столбу мучеником был вбит еще меньший кол, который своим заостренным концом упирался под подбородок, так, чтобы головы мучеников не могли опускаться на грудь и таким образом не скрывали от праздных зрителей выражения своей смертельной агонии. Сотни рабов Нерона живо принялись за работу, потому что все приготовления должны были закончиться до наступления ночи. Самое последнее, что оставалось сделать, это пропитать одежды мучеников смолой и маслом и затем к ногам каждого, по самую поясницу, наложить соломы, хворосту и стружек. Эти костры приказано было зажечь не раньше, чем смеркнется, чтобы Рим вполне мог насладиться устроенным зрелищем и при ярком пламени видеть, как муки жертв, так и ликования праздничной толпы. Светоний Т. Жизнь двенадцати царей. - М., 1989

Со всех сторон стали загораться огни, играя огромными движущимися язычками и озаряя своим ужасным светом роскошные сады, и каждый столб сделался как бы факелом ада; вокруг них черными клубами поднимался дым; и из дыма раздавались стоны и крики мучеников, утопавшие в громе музыки, смеха и дико кощунствующих песен.

Не прошло и часа, как в садах торчали лишь одни столбы, обугленные и почерневшие, и под ними лежали обезображенные трупы, все еще сохранявшие некоторое ужасное подобие человеческих существ; вокруг них курился и извивался дым, и потоки расплавленной и кипящей смолы все еще вспыхивали небольшими голубыми огоньками, оставляя черные пятна на сгоревшей траве или на стоптанном песке.

И вот таким-то образом, среди жестоких и бессердечных издевательств, умирали мученики-христиане, которые одни только и жили невинною, чистою жизнью в то ужасное время, и которые одни только и любили друг друга и все человечество. А луна все еще изливала свой мягкий свет на эту ужасную картину, и звезды нежно мерцали на безоблачном голубом небе, освещая дома сотен тысяч людей, совесть которых, как бы сожженная раскаленным железом, нисколько не укоряла их за участие в этом преступлении, наиужаснейшем, какое только представляют летописи самых ужасных времен мира.

Многолюдная, цветущая Церковь римская была почти совершенно уничтожена; но в то же время, в эту самую ночь, вновь было посеяно великое, плодотворное семя, могуче содействовавшее развитию христианства. Политое кровью мучеников, это семя принялось с еще большею силою и, поднимаясь выше и выше, раскинуло ветви с богатыми плодами и листвой и выросло в исполинский более чем тысячелетний ствол, под тенью которого находят себе убежище целые поколения и народы и будут находить его на нем дотоле, пока над его корнем не поднимется грозный топор и не произнесен будет приговор Божественной правды: "Да не будет впредь от тебя плода вовеки!"

Обелиск, который был свидетелем всех ужасов и гнусностей этой ночи и который теперь посвящен "неведомым мученикам", все еще высится на том же самом месте под голубым небом, и надпись на нем гласит: "Христос царствует; Бегите, противники Его"

А на том месте, где среди садов и рощ погибали христиане, эти безымянные герои, возник обширный собор в честь Того Христа, за которого они умирали от ярости коронованного зверя.

Правосудие Божие тяготело уже над богоненавистником. Доведенный до крайности, Рим восстал против изверга. Спасаясь от рук мстителя, он бежал в загородный дом своего любимца, отпущенника Фаона. Дорогой кто-то узнал беглеца; он едва не лишился чувств от ужаса. Когда до дома отпущенника осталось несколько десятков сажен, Нерон делает совершенно бесполезные вещи. Чтобы скрыть от врагов свое убежище, он вместе с Фаоном ползком, то и дело раня себя колючими кустарниками, добирается до задних частей дома. Нерон боялся разбудить рабов и отказался входить воротами. Отпущенник принужден был сделать подкоп под одну из стен, чтобы дать возможность императору проникнуть во двор. В ожидании конца работы Нерон прилег на плащ отдохнуть, попробовав сначала освежить себя глотком грязной воды, которую зачерпнул горстью из лужи; ползком пробравшись затем через подкоп, император в изнеможении повалился на первую попавшуюся постель, на которой ничего не было, кроме гнилой соломы. Фаон предложил ему немного воды и хлеба, вода была тепла, хлеб был гнилой. Нерон выпил воды, но есть отказался. Между тем, убежище не спасло императору жизни. Ускользнув из Рима, он только развязал руки врагам, которые стали действовать смелее и решительнее. Приходилось умирать; но надо было выбирать между позорной смертью по суду, т. е. казнью и самоубийством. Достоинство императора требовало, по понятиям века, последнего. Какая тяжелая, мучительная обязанность - собственноручно вырвать жизнь, когда от нее еще можно было взять так много. Император был жалок. Он начал бесполезно тянуть время. Было отдано приказание вырыть могилу, и Нерон, глядя на собственное подземное жилище, обливался слезами. Но ничто не могло остановить времени - могилу приготовили. Тогда Нерон приказал выложить ее внутренность мрамором, положить дров и поставить воды, как того требовал обычай, а сам продолжал плакать, от времени до времени восклицая: "Боги, какой артист погибает во мне!" Расстаться с жизнью он все еще не был в силах. В это время томительного колебания из Рима пришло письмо, в котором говорилось, что Нерон приговорен к казни "по обычаю предков". Когда ему растолковали, в чем состоит эта постыдная казнь, он, наконец, решился вспомнить о двух кинжалах, которые захватил с собою из Рима, и стал пробовать их лезвие. Но покончить с жизнью ему казалось еще рано, и он отложил их в сторону. Мужество совсем покинуло Нерона. Смертельная тоска давила его душу, и он просил своего спутника Снора стонать и плакать, жаловался, что никто не хочет показать ему пример самоубийства, и, наконец, начал проклинать свою гнусную жизнь, желая тем вынудить последнее усилие воли; а, между тем, воля по-прежнему бездействовала. Раздался конский топот: то мчались всадники с приказанием от нового императора схватить прежнего. Нерон понял значение этих звуков и, поколебавшись немного, приставил кинжал к горлу. Но осужденный император был в силах сделать только неглубокий надрез, и посланные могли застигнуть его еще живым: чужая рука освободила его от этого позора. Один из отпущенников надавил кинжал, после чего он доделал начатое.