Размещено на http://www.allbest.ru/

9

Мустафа Чокаев. Революция в Туркестане. Февральская эпоха

Вступительная статья С.М. Ихакова

Мустафа Чокаев - автор публикуемого ниже доклада, посвященного истории Февральской революции в Туркестане - родился 25 декабря 1890г. в Перовском уезде Сыр-Дарьинской области в аристократической казахской семье. В 1914г. он закончил юридический факультет Петербургского университета. В Петрограде он стал представителем Туркестана в созданном в 1916 г. бюро при мусульманской фракции Государственной думы. Там он и встретил Февральскую революцию. В апреле 1917г. Чокаев вернулся в Ташкент и стал одним из руководителей туркестанских мусульман, вскоре также одним из лидеров российских мусульман, идеологом национально-революционного движения, выступавшего за областную автономию Туркестана в составе России. В конце августа 1917 г. он был назначен членом Туркестанского комитета Временного правительства.

После того, как в октябре 1917 г. власть в Ташкенте захватили большевики, к нему обратились представители некоторых русских организаций с предложением составить правительство, способное стать центром антисоветской борьбы. Чокаев отказался.

В октябрьские дни, когда на улицах Ташкента шли кровавые столкновения между русскими, мусульманское население оставалось нейтральным. Большевики, как свидетельствовал Чокаев, сразу же попытались привлечь его на свою сторону, предлагая ему войти в состав Туркестанского совнаркома в качестве председателя. Он не принял и это предложение. Между тем ситуация осложнялась в связи с тем, что туркестанские консерваторы в лице “Шура-и улема” признали образовавшуюся в центре Советскую власть и только для Туркестана добивались организации местной власти, согласно особенностям мусульманского образа жизни и значения ислама.

Мусульманская религиозность повсеместно усилилась после прихода к власти большевиков и их известных заявлений, имевших сильный резонанс в мусульманском мире. В 1917г. российские мусульмане впервые в своей истории решили ознаменовать демонстративными общественно-политическими акциями день 13 декабря - дату рождения пророка Мухаммеда.

В Туркестане мусульмане готовились тогда выразить свою поддержку автономии (в составе России), провозглашенной 27 ноября 1917г. на Чрезвычайном мусульманском съезде в Коканде. В Ташкенте, несмотря на заверения местных большевиков, праздничная манифестация мусульман была разогнана. Власти спровоцировали в центре города расстрел демонстрантов у так называемого ташкентского “Белого дома” (бывшая резиденция Туркестанского генерал-губернатора, где затем размещались комиссары). Тогда же были убиты и несколько представителей прежней власти. Цель этой акции состояла в том, чтобы, с одной стороны, скомпрометировать в глазах русского населения туркестанскую автономию, как движение “контрреволюционное”, антироссийское и антирусское, с другой - спровоцировать мусульман на “священную войну”. По всему Туркестану шли массовые аресты и убийства.

В феврале 1918 г., после разгрома большевиками “Кокандской автономии”, Чокаев скрылся от большевиков вместе со своей женой 1 . Будучи членом Учредительного собрания, он стал играть заметную роль в общероссийских мероприятиях: участвовал во втором совещании Комитета членов Учредительного собрания (август 1918г., Челябинск), входил в бюро Государственного совещания (сентябрь 1918 г., Уфа) и стал вторым товарищем председателя съезда членов Учредительного собрания. Вместе с другими членами Комуча он был арестован в ночь с 19 на 20 ноября 1918г. колчаковцами, совершившими переворот. По счастливой случайности Чокаеву удалось бежать.

В начале 1919 г. вместе со своим другом, членом ЦК эсеровской партии В. А. Чайкиным, он совершил поездку из Баку в Красноводск и Ашхабад для расследования обстоятельств гибели 26 бакинских комиссаров, затем обосновался в Грузинской республике, издавал в Тифлисе две газеты - “Ени Дунья” (“Новый мир”) и “Шафак” (“Заря”). В феврале 1919г. он обратился к западным державам с призывом оккупировать Туркестан, рассчитывая создать независимое от большевиков государство. После разгрома большевиками Грузинской республики Чокаев уехал за рубеж.

Большевики, лишенные, с одной стороны, опоры среди туркестанских “туземцев”, с другой - вынашивая гегемонистские планы сокрушения мирового империализма с помощью мусульман, даже в 1920 - 1921 гг., согласно свидетельствам Чокаева, продолжали делать ему разные предложения - к примеру, стать советником советского представительства в кемалистской Турции. В 1921 г. Чокаев даже побывал в Стамбуле, где встречался с российскими эмигрантами-мусульманами, в том числе с влиятельным татарским политиком, в прошлом членом ЦК кадетской партии Ю. Акчуриным, который был близок к кемалистам, симпатизировавшим большевикам.

Чокаев решил обосноваться во Франции. Он выступал с докладами и публиковал исторические исследования и аналитические обзоры в Париже, Берлине, Лондоне, Стамбуле, Варшаве, участвовал в издании ряда журналов и газет, печатался в известных эмигрантских парижских газетах “Дни” и “Последние новости”. Его статья в парижском журнале “Orient et Occident” (в мае 1923 г.), посвященная восточной политике России и национальному движению в Туркестане, стала первой в европейской прессе публикацией, где прямо говорилось о задаче достижения полной независимости Туркестана 2 . Несмотря на это, пытаясь вновь склонить его на свою сторону, советские дипломаты в Париже в 1925 - 1926 гг. предлагали ему самому съездить в Туркестан. Он отказался.

Авторитет Чокаева в эмиграции был высок. Он входил в ЦК Туркестанского национального объединения (ТНО) 3 , а с 1929 г. руководил этой организацией, продолжая публиковать статьи по актуальным проблемам международной политики4 . В своей деятельности он пользовался поддержкой польских, французских и германских властей, а также различных европейских организаций и институтов. 8 января 1930г. он выступил на собрании комитета “France- Orient” (“Франция- Восток”) с докладом “О современном положении Туркестана”, который был опубликован в февральском номере (1930 г.) его издания (Bulletin Offlciel du Comite “France - Orient”). По приглашению Королевского института по международным делам он в 1933 г. прибыл в Лондон, где 27 марта выступил с докладом “Советский Союз и Восточный Туркестан”.

После прихода к власти Гитлера Чокаев побывал в 1933 г. в Берлине, где встретился с высокопоставленным чиновником внешнеполитического управления НСДАП Г. Лейббрандтом. Тот интересовался степенью сопротивляемости мусульман большевизации, наличием у них “национальной воли”, расовыми, культурными и национально-историческими различиями народов СССР. Позднее, в марте 1938 г., Лейббрандт докладывал А. Розенбергу, что Чокаев - “вождь туркестанцев” и “культурный и политически высокообразованный человек”. Во время оккупации Парижа германскими войсками Чокаева арестовали по обвинению в связях с английской разведкой, около года содержали в Компьенском лагере. Информация о связях Чокаева с англичанами не подтвердилась, через несколько дней после нападения Германии на СССР его освободили. 27 декабря 1941 г. Чокаев умер в берлинской больнице (согласно версии советской историографии, был отравлен своим ближайшим соратником) и 2 января 1942 г. похоронен на мусульманском кладбище. В связи с его кончиной многие турецкие газеты, а также издававшаяся в Берлине русская газета “Новое слово” поместили некрологи.

Историко-публицистические работы Чокаева в СССР подвергались политизированной и идеологической критике. Для западной историографии они, напротив, были одним из основных ее источников. После распада СССР Чокаев стал одним из символов борьбы за независимость Казахстана, о нем стали писать без прежней негативной предвзятости 5 , его работы получили известность, переизданы 6. По словам современного казахстанского исследователя, его деятельность получает все большее освещение в казахстанской историографии благодаря усилиям энтузиастов и таких общественных и научных учреждений, как Всемирная ассоциация казахов, Институт истории и этнологии Академии наук Республики Казахстан и Казахский государственный университет. В 1997 г. в Стамбуле вышли в свет мемуары Чокаева 7 и его жены, переведенные на казахский язык 8 .

Но недостаток источников по-прежнему сказывается на освещении как личности Чокаева, так и его роли в попытках национально-государственного строительства на развалинах бывшей Российской империи. Казахстанских исследователей особенно привлекают собранные Чокаевым документы, хранящиеся в библиотеке Института восточных языков и цивилизаций в Париже. В 1980 г. американский ученый Э. Лаззерини опубликовал полный их перечень. В него входят статьи Чокаева на русском, французском и турецком языках, написанные им в 1919 - 1940 гг., переписка, масса разнородных документов 9 .

Немало других ранее неизвестных историкам документов Чокаева, а именно - его доклады, письма, аналитические обзоры, рефераты, рукописи статей, переводы опубликованных материалов, относящиеся ко второй половине 20-х - середине 30-х годов, находятся в материалах польской разведки, попавших сначала в нацистскую Германию, а затем в СССР- в так называемый Особый архив при Совете Министров, ныне Центр хранения историко-документальных коллекций (ЦХИДК). В архиве имеются материалы (до недавнего времени на секретном хранении) Комитета независимости Кавказа - эмигрантской организации, созданной по инициативе польской разведки в середине 20-х годов и издававшей в Париже в 1926 - 1938 гг. свой ежемесячный журнал “Promethee” (“Прометей”) - “орган национальной защиты народов Кавказа, Украины и Туркестана”. Там обнаружен, в частности, публикуемый ниже доклад Чокаева, прочитанный им 26 марта 1932 г., как указано в документе, “на собрании” “Прометея” в Париже 10 . Чокаев, как видно из других архивных материалов, являлся членом редколлегии журнала и неоднократно выступал здесь. 23 декабря 1932г. в редакции “Прометея” состоялся его доклад на тему “Октябрьский период революции в Туркестане”, 19 февраля 1933 г. он там же представил свой анализ причин поражения Кокандской автономии в феврале 1918 года 11 .

Этот доклад - важный исторический источник, который освещает ту сложную историческую ситуацию, в которой оказались народы Центральной Азии в начале XX века. В одном своем не предназначенном для печати сочинении, датированном 23 ноября 1928г., Чокаев писал: “Как ни был тяжек старый русский режим в Туркестане, но он, по сравнению с царствовавшим в Бухаре голым деспотизмом, казался верхом европейского культурного режима. И нередко поэтому можно было слышать в дореволюционную эпоху пожелания туркестанских мусульман о превращении” Бухарского эмирата “в одну из областей русского Туркестана” 12 . Подобные настроения местных мусульман, свидетельствуемые Чокаевым, таким образом, говорят о сильном российском притяжении.

Еще более сложная обстановка сложилась в 1917 году. Выступая 29 марта 1933 г. в Королевском обществе по изучению Центральной Азии с докладом, посвященным анализу пятнадцатилетнего большевистского правления в Туркестане, Чокаев признал: “Русская революция застала нас врасплох. Не скрою, мы очень хотели революции в России” “. Эта оценка отражает умонастроения не только младотуркестанцев, одним из лидеров которых был Чокаев, но и народных масс местного мусульманского населения.

Примечания

1. Чокаева (Горина-Чокаева) Мария Яковлевна - в 1926 - 1938 гг, как певица (меццо-сопрано) выступала в концертах, на литературно-музыкальных вечерах, активно участвовала в культурной жизни русской эмиграции в Париже.

2. TCHOKAI-oghly М. Le mouvement nationaliste au Turkestan. - Orient et Occident, 1923, Vol. 17, p. 45^7.

3. Название этой организации в литературе, как правило, дается искаженное. Ее тюркское название - Туркестан Милли Бирлиги (ТМБ), использовавшийся в документах французский перевод - Union Nationale du Turkestan.

4. CHOKAEV М. The Basmaji Movement in Turkestan. - The Asiatic Review, 1928, April, Vol. 24, N 78; CHOKAIEV М. The Bolsheviks and Afganistan. - The Asiatic Review, 1929, July, Vol.25, N 83; CZOKAY-ogly M. O. Turkestanie Wschodnim. - Orion, 1934, N 1/13; и др.

5. См. например: ЛАУМУЛИН М. Т., БЕЙСЕМБИЕВ Т. К. Зарубежные исследователи Средней Азии и Казахстана. Биобиблиографический указатель. Алматы. 1994; АМАН-ЖОЛОВА Д. А. Казахский автономизм и Россия. История движения Алаш. М. 1994, с. 190, 191; КАСЫМЖАНОВА. X. Портреты (Штрихи к истории Степи). Вып. 1. Алматы. 1995, с. 97 - 101; ПАНФИЛОВ А. М. Чокаев. В кн.: Политические партии России. Конец XIX - первая треть XX века. Энциклопедия. М. 1996.

6. См. например: ЧОКАЙ-оглы М. Туркестан под властью Советов (к характеристике диктатуры пролетариата). Статьи, воспоминания. Алма-Ата. 1993; ЧОКАЕВ М. Национальное движение в Средней Азии. В кн.: 1917 год в судьбах России и мира. М. 1998;

Из истории российской эмиграции: письма А. -З. Валидова и М. Чокаева. 1924 - 1932 гг. М.1999.

7. Речь идет о книге: “1917 yili hatira parcalari”, опубликованной в Париже в 1937 г. и переизданной в Анкаре в 1988 году.

8. МЕНДИКУЛОВА Г. М. Исторические судьбы казахской диаспоры. Алматы. 1997, с. 89.

9. Там же, С. 91 - 92.

10. Центр хранения историке-документальных коллекций (ЦХИДК), ф.461, оп. 1, д. 417, л. 120 - 141. Подлинник. Авторизованная машинопись.

11. Там же, д. 418, л. 42, 47.

12. Там же, д. 381, л. 19.

13. Там же, оп. 2, д. 140, л. 15. См. также: TCHOKAIEFF М. Fifteen Years of Bolshevik Rule in Turkestan. -Journal of the Royal Central Asian Society, 1933, Vol. 20, N 3.

Исхаков Салават Мидхатович - кандидат исторических наук (Институт российской истории РАН).

мусульманская религия независимость революция туркестан

Революция в Туркестане (Февральская эпоха)

В России начала 1917 года не было (это можно сказать без всякого преувеличения) такого уголка, где ждали и жаждали революции [так], как наш Туркестан. Не потому у нас ждали и жаждали революцию, что мы были подготовленное или революционнее других народов России, а потому, что нигде в пределах подвластной России территории политика русского правительства не была такой гнусной, такой откровенно колонизаторской и национально-угнетательской, как именно в Туркестане. Чтобы не утомлять вашего внимания излишними подробностями, я приведу несколько штрихов этой политики.

Во-первых, переселенческая политика. Не сомневаюсь, что все здесь присутствующие согласны в том, что нет худшей формы национального угнетения, чем отобрание вашей земли, земли вашего народа. Если впереди европейских колонизаторов шли миссионеры и коммерсанты- первые искавшие “просвещения душ”, а вторые- рынков для сбыта продуктов отечественной промышленности, то впереди российских “культуртрегеров” шли русские крестьяне, превращенные русской историей и русским правительством в “охотников до чужой земли”. Вы, вероятно, помните все, как Россия постепенно заселяла Маньчжурию и так называемый Урянхай. По свидетельству русского писателя, приобревшего особенную известность в эмиграции, Минцлова 1 , человека, по своей службе отлично знавшего всю подноготную русского Министерства земледелия, не случись последняя великая война, Урянхай был бы присоединен формально к России. Не объявляя о занятии Урянхая, русское правительство, тем не менее, посылало туда своих переселенцев, для “охраны интересов которых от китайских (монгольских) разбойников” предполагалось держать там отряды русских войск… 2

А в Персии? В так называемой “зоне русского влияния” уже находилось около двух тысяч русских переселенцев. Значительный отряд войск охранял их от “персидских разбойников”. Не будь разгромлена Россия революцией, районы русского переселения в Персии были бы присоединены к России. Позвольте здесь мимоходом вспомнить вслух один поразительный, до сих пор никому не известный эпизод из эпохи начала Февральской Революции. Это было после памятной декларации Петербургского совета рабочих и солдатских депутатов о том, что Россия в этой войне не ищет обогащения за счет чужой территории. Надежда на успешное продолжение войны была потеряна. На западном фронте России ничего не оставалось ждать. И вот за подписью товарища министра иностранных дел Временного правительства г-на Нератова 3 на имя Туркестанского комитета 4Временного правительства поступает весьма конфиденциальная бумага. Я был в то время членом особого совещания при правительственном комитете 5 и по этому своему званию имел возможность познакомиться с содержанием этой бумаги. Там говорилось, что ввиду вероятности неполучения Россией каких-либо территориальных приращений на западной границе Россия должна компенсировать себя на Востоке, за счет Персии. Поэтому-де надо всячески препятствовать выводу русских войск из этой страны, чего требовала декларация Петербургского совета рабочих и солдатских депутатов.

Или вот с Арменией. Вы все знаете, что Россия всегда выступала застрельщицей по армянскому вопросу. По ее инициативе, почти накануне великой войны, в 1913 г., великие европейские державы вынудили Турцию подписать обязательство о проведении некоторых реформ в так называемых “армянских вилайетах”, где, по утверждению русского правительства и с ним вместе всех европейских правительств, армянское население составляло большинство. И вот русская армия занимает эти самые “армянские вилайеты”. Вся политическая установка вдруг меняется. Между русскими министром иностранных дел, министром земледелия и наместником на Кавказе вел. кн. Николаем Николаевичем рождается оживленная переписка, в которой говорится, что “отныне никакого армянского вопроса нет и быть не должно”, что армяне “в так называемых армянских вилайетах никогда не составляли большинства” (это подлинное выражение официальных документов), что никаких особенных прав и преимуществ армяне в этих вилайетах иметь не могут и что, наконец, районы так называемой Турецкой Армении весьма подходящи для русского переселения…

Так жадно смотрела Россия на чужие - китайскую, персидскую и турецкую - территории. Каково же ее отношение к территории подвластных ей народов? Вы все здесь собравшиеся принадлежите к этой категории бывших подвластных Российской империи народов и отлично знаете на собственном опыте переселенческую политику. Но у нас в Туркестане, ввиду обширности нашей страны, ее географического положения, делающего его соседом одновременно и Персии, и Афганистана, и Индии, и Китая, переселенческая политика России имела исключительные особенности. У нас отбирали земли по всякому поводу. Отбирали при этом лучшие, уже орошенные земли. Выселяли из зимовок. Выгоняли из пастбищных лесов. Отбирали в так называемое “единственное владение казны” и записывали в “казенные дачи” наши саксауловые рощи. Отбирали под совершенно неизвестные даже русскому закону о переселении “промышленные поселки” удобные участки по линии Ташкентской железной дороги. … Граф Пален б , сенатор, ревизовавший Туркестан в 1910г., в своем не увидевшем света отчете 7 пишет о неслыханных безобразиях из практики переселенческой политики правительства. Для поселения двух с половиной тысяч русских переселенцев в Пишпекском (ныне Фрунзенском) районе был снесено, по свидетельству отчета графа Палена, свыше 30 тыс. оседлых туземных хозяйств… А в названных мной только что “казенных лесных дачах” границы дач доводили до 30 саженей до зимовки казак-киргиза 8 , который из-за этого при въезде, пастьбе скота и выезде из своей зимовки должен был платить штраф за потраву. И хозяева бросали свои жилища, а иногда это - дома из жженого кирпича, уходили, куда глаза глядят. И переселенческие чиновники спокойно заносили в свои регистры “дома, добровольно оставленные хозяевами”. У нас отбирали оросительные каналы (так называемые арыки), придумывая при этом такой трюк, как “берега арыка, по наружному признаку, естественного признака”. Очевидно, для того, чтобы уберечь свои арыки от захватнических инстинктов русских переселенческих чинов, туркестанцы должны были обкладывать берега арыков гранитами или по крайней мере камнями. Гг., мало кто из вас, вероятно, имеет представление о том, что такое арык в Туркестане. Это - канавы, зачастую прорезывающие пески на много верст. Общую длину оросительных, действовавших к 1911г., канав, кн. Масальский 9 , автор капитальнейшего труда о Туркестане 10 , сам человек, занимавший высокое положение в переселенческом ведомстве и не страдающий особенной симпатией к нашим национальным правам по земельному вопросу, исчисляет в 40 000 верст. А какой длины недействующие арыки, арыки, временно, из-за капризов Сыр-Дарьи и Аму-Дарьи, из-за свойства почвы, оставленные на отдых, - это трудно сказать. Но я знаю, что в нашем уезде (ныне Кзыл-Ордынский, а раньше Перовский) длина недействующих арыков немногим только уступала длине арыков действующих…

И вот резюме переселенческой политики: с проведением Ташкентской железной дороги (эксплуатация началась в 1904г.) количество кочевников у нас значительно увеличилось по сравнению с прежним временем.

Во-вторых, политика просветительная. О просвещении в Туркестане при русском режиме надо говорить лишь в “кавычках”. У нас существовали старые конфессиональные школы - медресе. В смысле требований современности эти школы не давали ничего. Попытка наша открыть новые школы встречала отчаянное сопротивление со стороны властей. Мы не имели права преподавать на нашем языке. Географические карты с обозначениями арабскими буквами приравнивались к революционным прокламациям, а учителя, пытавшиеся обучать детей не по старой системе а ля “аз, буки, веди, глаголь”, а по новому звуковому методу “а, б, в, г…”, считались агентами пантюркизма, панисламизма. Для нас существовали так называемые “русско-туземные школы”, назначение которых состояло в подготовке переводчиков при приставах, уездных начальниках и других полицейско- административных учреждениях. Редко-редко кому удавалось оттуда выйти на более широкую дорогу. А таких, которые из русско-туземных школ попали бы в средние и высшие школы, было не более пальцев рук. Ваш покорный слуга один из таких редких экземпляров. Гимназии и реальные училища, числом вместе - восемь, для нас были трудно доступны. Это не потому, что мы не хотели, а потому, что правительство не хотело пускать нас в эти учебные заведения. Вот вам одна справка. С конца семидесятых годов кочевое население Туркестана вносило ежегодно несколько тысяч рублей в фонд учебного дела. Позже, будучи гимназистом старших классов, я заинтересовался этим фондом и узнал, что деньги собирались в пользу каких-то стипендий для детей туркестанцев. Уже по окончании гимназии удалось мне выяснить, что деньги частью должны были идти на организацию специального пансиона при Ташкентской гимназии, частью на стипендии при высших учебных заведениях. Сумма была настолько значительная, что в 1905г., распоряжением и. д. Туркестанского генерал-губернатора г. Мациевского 11 , сбор денег был прекращен. Пансиона для туркестанских детей при Ташкентской гимназии не было, а на стипендии при высших учебных заведениях учились дети русских священников, дети каких-то дворян с отличиями. Вместо пансиона при Ташкентской гимназии были открыты стипендии при московском Александровском женском институте 12 , при Павловском женском институте в Петербурге 13 , при Гатчинском сиротском институте… Когда в 1911г. случайно нашлись две туркестанки - молодые девушки, так сказать, законнейшие кандидатки на стипендии в женских институтах, то им было отвечено, что никаких преимущественных прав перед русскими они не имеют. При этом начальство институтское не преминуло заметить, что так как казак-киргизы отнесены законоположениями к крестьянскому сословию, то их дети не имеют права на поступление в институты, где обучаются дети благородного сословия.

Еще один пример. В 1913г. населением Сыр-Дарьинской области было собрано 200 тыс. рублей с целью организации русской же гимназии, в которой не менее половины учащихся было бы из детей коренных туркестанцев. Вести это дело в последней стадии поручено было мне, тогда студенту старшего курса Петербургского университета. Мы наткнулись на препятствия со стороны генерал-губернатора, который “отечески советовал” нам обратить эти деньги на “памятник трехсотлетия дома Романовых”. “Мы согласны на ваше предложение, - ответил я генерал-губернатору Самсонову 14 , - и пусть этот памятник будет называться “Туркестанской гимназией имени Романовых для детей туркестанских мусульман”. Ответ ген. Самсонова был очень краток: “Вы меня плохо поняли, молодой человек. Можете уходить…” И мы - просители - ушли. Гимназии нам открыть не разрешили, а деньги наши, вложенные в Государственный банк, были позже переведены распоряжением начальства “на нужды войны”…

Результат “просветительной” политики: за все время существования Ташкентской гимназии, старейшей в Туркестане, там окончило курс 5 туркестанцев, Новомаргеланскую гимназию - 1, Самаркандскую - 2, Верненскую (Алмаатинскую)- 5, Ашхабадскую- 2 и Ташкентское реальное училище- 3.

Вы согласитесь со мной, что результат этот не может свидетельствовать о значительности “культуртрегерской” роли России на Востоке, о чем мы так часто слышим из уст не только русских, но и многих европейцев, продолжающих смотреть на нас еще глазами старого Запада - на “спящий Восток”.

Возможно, что нового в том, что я говорил о переселенческой и школьной политике России в Туркестане, для вас мало, но думается мне, что таких уродливостей вы встречали редко даже в пределах старой России…

О других сторонах политики старого режима говорить здесь не буду. Вот наступает война. Мы, туркестанцы, воинской повинности не отбывали, и поэтому “участие” наше в войне выражалось в бесконечных сборах с нас всякого рода пожертвований на войну.

Каждый уезд собирал эти пожертвования. Я видел “добровольные” подписные листы. Там значились сотни голов верблюдов, сотни голов лошадей, тысячами - бараны, ковры, кошмы (войлоки), сотни пудов масла, десятки тысяч деньгами. Это по одному только уезду. Позже мне попался опубликованный в правительственной газете отчет по этим самым пожертвованиям, сообщавший о поступлении от населения такого-то уезда трех тысяч рублей. Лица административные самым циничным образом заявляли о падеже пожертвованного скота, о пропаже его во время прогона на базар, о войлоках и коврах, съеденных молью… А когда один смельчак казак-киргиз вздумал выражать свое возмущение приемами администрации, он был предан суду по обвинению “в тайных посылках средств турецкому правительству”…

Война развязала и без того слишком свободные руки русской администрации в Туркестане. Когда в ноябре 1914 г. жители нашего уезда обратились к Сыр- Дарьинскому военному губернатору с жалобой на притеснения администрации, то губернатор Галкин 15 ответил буквально следующее: “Никаких жалоб от мусульман я принимать не буду. Нам надо сперва выгнать турок из Константинополя, водрузить крест на Святой Софии, изгнать вашего халифа, за которого вы, вероятно, тайно молитесь…” Нетрудно представить, какую реакцию должен был вызвать в наших душах этот ответ высшего представителя русского правительства.

Наступает 1916-й год, год страшных переживаний, год настоящей революции в Туркестане. Летом этого года выходит “высочайшее повеление”, призывавшее туркестанцев на военные работы в тылу и на фронте в возрасте от 19 до 43 лет. Туркестан ответил на это поголовным восстанием. Карательные экспедиции, из которых особенно отличалась одна под общим руководством будущего командующего войсками и затем военного министра Сибирского правительства ген. Иванова (Ринова) 16 , уничтожали не только людей без различия пола и возраста, но и целые деревни и города (например, гор. Джизак). Сады, огороды и пшеница на корню уничтожались. Чрезвычайно кровопролитно было восстание в Семиречье. Целыми волостями и даже уездами выселялись казак- киргизы. Вооруженные русские переселенцы, при поддержке правительственных войск, буквально истребляли безоружный народ. Десятки тысяч семейств укочевали в Монголию, в Кашгар, в Афганистан… Я был в роли секретаря думской комиссии, приехавшей летом 1916г. в Туркестан для ознакомления с событиями. Много страшного, непередаваемо жуткого пришлось видеть нам. Туземцы были обязаны “приветствовать вставанием и поклоном русского чиновника всех ведомств и всех рангов”. Нашим братьям было запрещено садиться на скамьях на главных улицах городов, в городских садах. Физическое истребление и вместе с этим подчеркнутое моральное унижение!

Это было своего рода апофеозом жестокой политики жестокого государства.

Вот эти беглые наброски и объясняют, почему мы, туркестанцы, менее других, быть может, подготовленные к действенному приятию и перевариванию революции, ждали и жаждали эту революцию больше всех.

И она пришла, эта самая революция. Пришла как-то неожиданно скоро, так неожиданно, что многие в Туркестане и не поверили в ее рождение. В Семиречье (нынешний Еди-Су 17 ) еще лилась кровь. Все местное население Пржевальского уезда только что было выселено в голые горные скалы. Куропаткин 18 продолжал отправлять отряды за отрядами для подавления восстания, и вдруг из Петербурга телеграмма- “царь отрекся, образовано Временное правительство с кн. Львовым во главе”.

В России всюду власть переходила в руки представителей земств. У нас в Туркестане земств не было. Только в двух городах Туркестана - Ташкенте и Алма-Ате 19 - были городские самоуправления с ущербленными правами, с городскими головами по назначению военного министра. И неудивительно, что ген. Куропаткин оставался во главе управления “впредь до особого распоряжения новой власти в Петербурге” 20 .

Симптом для революции в Туркестане неутешительный. Ауспиция 21малообещающая.

Первые дни революции я провел в Петербурге, поэтому не могу здесь передать вам картины начальных дней переворота. Я приехал в Туркестан только 10 апреля. К этому времени на местах успели сорганизоваться советы рабочих, солдатских и крестьянских депутатов, с одной стороны, и местные национальные формации - советы, комитеты под самыми причудливыми наименованиями - с другой. То были “раунак-уль-ислам” 22 , “шуро-и- ислам” 23 , “джемияти-ислам” 24 , “комитеты народных депутатов” и т. д. И все эти формации - все вместе и каждая в отдельности - противостояли против советов рабочих, солдатских и крестьянских депутатов. Уже в Оренбурге я слышал от туркестанцев жалобы на новый порядок. Мой давний друг, один из очень вдумчивых степняков, человек, немного владевший русским языком, пояснил мне, что революция в Туркестане - “это значит языком болтай, а воли себе не давай”…

В начале апреля в Ташкенте открылся первый краевой съезд общественных организаций. Здесь были представлены и советы рабочих, солдатских и крестьянских депутатов, и отдельные политические партии, и наши национальные организации. Выбранный от нашего уезда, я, что называется, попал с корабля на бал- прямо с петербургского поезда на заседание съезда в бывший генерал-губернаторский дом. На трибуне стоял очень речистый оратор по фамилии Некора, и первая фраза, мною услышанная, была: “Революцию совершили мы - русские революционеры, русские солдаты и русские рабочие. Поэтому туземцы должны довольствоваться тем, что им мы даем и не предъявлять чрезмерных требований…”

Кто такой этот Некора и какие это “чрезмерные требования” предъявляли туземцы? Некора оказался народным социалистом 25 , а туземцы требовали, чтобы новая революционная власть в городах была составлена на правильных коалиционных началах из представителей советов и национальных организаций. Дело в том, что фактически вся власть в Туркестане оказалась в руках советов рабочих и солдатских депутатов. Места уездных начальников, участковых и полицейских приставов оказались занятыми избранными советами офицерами. Сами советы держали надо всем настоящую диктатуру. Вся степь была терроризована солдатами. Всюду разъезжали “делегаты мандатных комиссий”, то есть солдаты при полном вооружении, которым советы поручали проверять правильность выборов в местные национальные организации. Не буду рассказывать вам, что вытворяли эти “мандатчики”. Достаточно сказать, что мандат одного из этих революционных солдат, подписанный председателем Перовского совета солдатских и рабочих депутатов Тонконоговым, заключал в себе фразу о “необходимости оказывать товарищу Жердеву встречи и угощения, подобающие его высокому революционному служебному положению, которое, волею революционного народа, у него значительно выше положения бывших царских приставов и уездных начальников”. Вот когда уместно сказать- “комментарии излишни”! Почему это так случилось, что советы рабочих, крестьянских и солдатских депутатов в Туркестане оказались вот такими, позвольте выразиться, “пугалами революции”?

Не все здесь присутствующие, вероятно, знают, что туркестанцы и русские, родившиеся там или прибывшие туда до 15-летнего возраста, отбыванию воинской повинности не подлежали, и войска, квартировавшие в Туркестане, состояли исключительно из солдат - уроженцев России. Никакой связи со страной и населением ее у этих солдат не было и быть не могло. В революции, на “положении, высшем, чем бывшие уездные начальники и пристава”, оказались вот эти солдаты, которые, к тому же, с июля 1916 г., под командой Ивановых, занимались истреблением туркестанцев. Революция сказалась на их психологии и на их положении в том, что теперь все они почувствовали себя на положении вот этих Ивановых.

Рабочие в Туркестане сплошь состояли из русских же. Фабрик и крупных заводов у нас не было. Основная масса рабочего пролетариата в Туркестане состояла из железнодорожников. Нас туда, на железные дороги, не пускали. Вы могли проехать по всем туркестанским железным дорогам и не увидеть ни одного рабочего-туркестанца, будь это хотя бы железнодорожный сторож на захолустной станции. Почта, телеграф - тоже привилегия русских…

Крестьяне- вы о них уже знаете по сказанному мною выше о переселенческой политике царского правительства. Они, волею русского правительства ставшие полноправными хозяевами в нашей стране, имевшие право взыскивать за пропавший у них скот с ближайших аулов, эти крестьяне были и не могли не быть, конечно, настроенными враждебно к нашему народу.

О настроении советов рабочих, солдатских и крестьянских депутатов удивительные вещи пишет приезжавший в качестве делегата ЦИК РСФСР в 1919 г. в Туркестан, вместе с Шалвой Элиава 26 , большевик Георгий Сафаров 27 . В отдельности о каждом из составных элементов советов Сафаров говорит так: “Русский крестьянин в Туркестане с самого начала февральской революции стал хозяйничать и распоряжаться в кишлаке и ауле, как в своем собственном кармане” 28 .

О совершенно диком настроении крестьян-переселенцев пишет в удивительно талантливой книге - “Мятеж” большевик-писатель Фурманов 29

“Русский рабочий в Туркестане, - пишет Сафаров, - лишенный политического руководства, сам зараженный колонизаторским настроением, став “творцом революции” в царской колонии, искал себе не равноправных товарищей из туземцев, а послушных полицейских исполнителей и переводчиков…” 30 .

“Русский солдат, - пишет тот же Сафаров, - меньше всего заботился о гражданском мире в чужой ему стране. Пограбить, набить себе карманы и удрать к себе в “Калуцкую” - вот что было идеалом революции в Туркестане для солдат бывшей царской армии, теперь ставшей армией революции” 31 .

Вот свидетельство буржуазной желтой газеты - “Ташкентский курьер” (номер от 5 сентября), основатель которой ныне находится в Париже в роли советского служащего 32 : “Советы рабочих, солдатских и крестьянских депутатов в Туркестане ныне выполняют роль сарбаза 33 старой русской армии” 34 .

И это было написано, гг., не в упрек слишком антинационально туркестанской деятельности советов, а в похвалу за это.

Но ведь удивительно то, что совет рабочих, солдатских и крестьянских депутатов, руководимый не “мартовскими” 35 социалистами, а настоящими социал-демократами меньшевиками старой формации (с д-ром Фитерманом 36 во главе), принял отзыв ташкентской желтой газеты без протеста, как должное.

Позвольте мне перейти теперь к выяснению внутренних отношений национальных организаций с организациями совдепов.

Я уже сказал раньше, что, наряду и в противовес советам рабочих, солдатских и крестьянских депутатов, в Туркестане сорганизовались местные национальные советы и комитеты. Сорганизовались с тем, чтобы быть свидетелями революционного разгула и, позвольте выразиться, своего рода “революционного шовинизма” наших русских товарищей. Не буду говорить о мелких волостных и сельских организациях. Начну с уездных, более крупных. За отсутствием общественных - земских и городских - самоуправлений, вся власть с самого начала перешла в руки совдепов, т. е. в руки русских солдат, русских рабочих и русских крестьян-переселенцев. Всякая попытка коренных туркестанцев войти в состав новой власти, быть в ней представленными надлежащим образом, встречала сильный отпор. В более отдаленных от центра уездах, как Казалинский, Аулие-Атинский и тот же наш, Перовский, совдепы отвечали просто: “Почему это вы- туземцы раньше подчинялись царским приставам и не хотите подчиняться нам- революционным совдепам, органам революционной демократии?”… На протяжении всего Туркестана нигде ни одна уездная организация туркестанцев не могла “заслужить доверия” или даже терпимого отношения к себе органов революционной демократии. Жалобы туземных организаций на действия совдепов сыпались как из рога изобилия. Жаловались областным организациям, Краевому совдепу, Краевому национальному совету, правительственному комитету. Все, как раньше - искали защиты у высшего начальства… И вот однажды Сыр-Дарьинский областной совет, где председателем был старый социал-демократ Наливкин 37 , а ваш покорный слуга сидел заместителем его, решил попытаться угомонить один из уездных совдепов, образ действий которого выходил из ряда вон. Вызваны были обе стороны - и представитель национального комитета и представитель уездного совдепа. Когда, после объяснения делегата национального комитета, слово было предоставлено делегату совдепа - солдату, то этот последний начал с “отвода против заседающего в областном комитете гр. Чокаева”… На удивленный и возмущенный вопрос Наливкина тот ответил: “Мы, представители русской революционной демократии в Туркестане, не можем и не хотим иметь во главе областного органа туземца”… Областной совет, который вместе с другим областным советом - Ферганским, был, пожалуй, исключением в среде всех органов революционной демократии того периода, революционным шовинизмом не отличался. Отвод делегата совдепа был оставлен без результата, даже без обсуждения, на что последовал такой ответ: “Всякое постановление Областного совета, принятое с участием представителей туземцев, да еще в роли товарища председателя Областного совета, нашим совдепом исполнено не будет”…

Вы представляете себе наше положение!

На вершине пирамиды совдепов стоял Туркестанский краевой совет рабочих, солдатских и крестьянских депутатов. Там наших представителей не было и быть не могло. Это был исключительно орган русской “революционной демократии”, обладавший исключительной властью в стране. Туркестанский комитет Временного правительства, неудачный и по составу, оказался всецело, с первых же дней своего появления в Туркестане, в руках руководителей Краевого совета. Попытка председателя правительственного комитета Щепкина 38 освободить комитет от совета закончилась неудачно, и ему самому, вместе с тремя другими членами комитета, пришлось спасаться буквально бегством в Петербург. Два члена комитета находились все время в Семиречье, где все еще лилась кровь казак-киргизов. В Ташкенте оставалось два члена. Эти двое были настоящими игрушками в руках Краевого совета, члены которого, как и члены и нашего Краевого национального совета, входили в особое совещание при правительственном комитете…

Доходило до того, что если на совещание не приезжал какой-нибудь член Краса (сокращенное название Краевого совдепа), то за ним посылался казенный автомобиль. И хорошо, если неаккуратного члена Краса легко обнаруживали. Не раз бывало, что из-за отсутствия товарища д-ра Фитермана или Бройдо 39 , Гроссмана 40или Беликова 41 , мы, после целого часа напрасных ожиданий, расходились по домам. Такое положение вещей продолжалось с мая до сентября, когда Положение о Туркестанском комитете было изменено и в него вошли новые лица с более решительными характерами. К этому времени революция сворачивала с пути. Уже в начале сентября в Ташкенте началось большевистское выступление. И было ясно с первого же взгляда, что власть Временного правительства, в Туркестане по крайней мере, висела на волоске. Сердитые телеграммы Керенского воздействий никаких не возымели. Гарнизоны в Туркестане все почти оказались на стороне захвата власти в руки солдат и рабочих. Крас, состоявший из меньшевиков и социалистов-революционеров, не имея опоры и в самом революционном пролетариате и совершенно не считаясь и не желая считаться с нами, повис в воздухе. И, сам полновластно державший в своих руках правительственный комитет, Крас теперь, после сентябрьского выступления большевиков, стал искать опоры у этого самого комитета и как-то даже подыгрываться…

Это было печальное зрелище! Начать с “углубления революции” и потом оказаться в самом непроходимом революционном болоте - это ли не жалкая позиция, которую уготовили сами себе представители русской революционной демократии в Туркестане!

Где же был Туркестанский национальный совет, спросите вы. Я был председателем этого совета, и поэтому, быть может, мне трудно быть объективным, беспристрастным описателем его роли в те месяцы. Но постараюсь вкратце и объективно, насколько это представится возможным, обрисовать перед вами наш Национальный совет.

С первых же шагов своей деятельности Национальный совет наткнулся на решительный отпор со стороны не только местных совдепов, но и Краевого совдепа. Все органы управления, все виды коммуникации, все жизненные центры страны в руках русских совдепов. В стране показались первые признаки голода. Хлеб нам доставляется из России. Следовательно, каждый наш шаг должен был быть рассчитан так, чтобы не подвергать народ “голодной блокаде”. Наши опасения в этом отношении не были напрасны. При малейшем конфликте с каким-нибудь Казалинским или Перовским уездным совдепом сейчас же задерживались вагоны с хлебом… Более или менее активные деятели местных национальных комитетов задерживались совдепами. Бороться с ними мы не были в силах. Доходило до того, что когда я, председатель Краевого национального совета, приехал, по поручению Продовольственного комитета и Областного совета, в конце мая в Перовск для разбора недоразумений между уездным национальным комитетом и уездным совдепом, то этот последний, собрав митинг, вынес мне… смертный приговор! Мотив приговора был изложен следующим образом: “Перовский уездный совдеп, стоя на страже интересов русской революции на далекой окраине России, не может допустить противодействия своим мероприятиям со стороны туземцев. Гражданин М. Чокаев, как человек из влиятельной фамилии и с высшим образованием, может вызвать возбуждение туземцев против неограниченной власти революционной демократии. Поэтому, в интересах революции, митинг, созванный Перовским уездным совдепом, постановил единогласно покончить с означенным гражданином Чокаевым раз навсегда. Постановление митинга должно быть приведено в исполнение немедленно же” 42 .

Я остановился у уездного комиссара, очень порядочного человека- прапорщика Преображенского. Вокруг его дома и во дворе появились отряды верных ему солдат для охраны меня. По городу скакали наши казак-киргизы с горящими факелами в руках. Это они собирали народ идти и поджечь казарму, железнодорожную станцию и русские кварталы небольшого города… По счастью, дело окончилось благополучно. Казнить меня не пришлось. Этот эпизод показывает вам взаимоотношения между нашим Краевым национальным советом и органами революционной демократии. Уездные совдепы, подчиненные на бумаге Краевому совдепу, на деле работали самостоятельно, каждый уездный совдеп на свой лад. Не имея реальной власти, наш Краевой национальный совет направлял все усилия на внутреннюю организацию, на выработку единой программы для выборов в Учредительное собрание и в органы местного самоуправления.

Надо сказать, что наш Национальный центр не объединял всего Туркестана. Вне его оставались представители старого социально-консервативного течения. Муллы - наше духовенство, игравшее в те времена огромную роль, не только оставались вне национального центра, но сами организовали свой центр- “Улема Джамиэти” и повели против нас активнейшую кампанию в союзе с правыми русскими элементами, которые наобещали им в будущем все блага шариата. Улема Джамиэти выработал свою конституцию будущего Туркестанского штата, с шариатским духовным управлением в качестве высшей законодательной палаты во главе. Нас открыто предавали анафеме, называя нас “продавшимися русским революционным идеям отщепенцами”. Влияние духовенства было настолько сильно, что на выборах в Ташкентскую городскую думу список Улема Джамиэти получил две трети всех голосов. В Ташкенте, столице Туркестана, мы оказались побитыми. Правда, во всех других местах наш список одерживал победы, но значение ташкентского поражения было все- таки весьма велико.

На чем же выигрывал Улема Джамиэти в борьбе против нашего Национального центра? На безобразной, отвратительной иилшике (если это можно назвать “политикой”) туркестанских совдепов. Перед самыми гнусными деяниями туркестанских совдепов мы не теряли надежды и веры в демократию, если не в ее русском воплощении, то в демократию как идею. Деятельность совдепов мы объясняли как печальные эпизоды, как преходящие эксцессы темной солдатской массы. Мы старались защищать революцию от “революционной демократии” в лице ее туркестанских отпрысков. На всех наших съездах и в наших газетах мы поясняли, что наши национальные интересы тесно связаны с укреплением революции, с торжеством революционно-демократических начал в России. В нашей программе Автономного Туркестана мы писали о великих революционных идеалах освобождения человечества, мы говорили о свободе совести и о всех других видах всех свобод… А народ наш революцию видел и понимал так, как ее преподносили ему туркестанские совдепы. Отделить революцию от туркестанских “революционных” солдат, рабочих и крестьян-переселенцев, отделить революционную идею от “революционной” деятельности туркестанских совдепов наш народ не мог. И обвинять его за это мы не имели права. В этом была наша трагедия и вместе с тем - трагедия и революции. Мы ненавидели старый режим и боялись нашего собственного старого прошлого. Не забывайте, гг., что под боком у нас находились вассальные ханства - Бухара и Хива. Ген. Куропаткин, которого многие считают хорошим знатоком Туркестана и которого бывший эмир Бухары Сеид-Мир-Алим-Хан называл самым близким своим другом, говорил, что “Бухару надо беречь, как пугало для туркестанцев”. И действительно, Бухара была настоящим пугалом. Мы опасались усиления ее влияния на наших клерикалов, которые все чаще и чаще стали сноситься с эмиром… Вести открыто борьбу против наших клерикалов, как делали это они против нас, мы тоже не могли. Они играли на религиозном чувстве народа. Чем больше народ видел притеснения со стороны русских совдепов, чем больше он, обессиленный предшествующими месяцами восстания, чувствовал свою слабость перед новыми властителями, тем глубже он уходил в свою веру, в религию. Улема Джамиэти понимал свое выигрышное положение, и вот в один прекрасный майский день Улема Джамиэти предъявляет правительственному комитету требование о немедленном введении в Туркестане судов по шариату. Правительственный комитет растерялся. Отказать наотрез комитет не решался, а ответить согласием он не мог. Создалось критическое положение. После некоторого размышления мы - Национальный совет - решили переговорить с Улема Джамиэти. Об этом нас просил правительственный комитет.

В результате ряда совещаний нам удалось уговорить Улема Джамиэти взять обратно свое требование. Этот наш успех значительно укрепил авторитет нашего Национального совета, в котором и правительственный комитет и Краевой совдеп начали видеть серьезного партнера. Но недолго продолжалось это. Победа духовенства на городских выборах Ташкента дала и правительственному комитету и Краевому совдепу новый лишний повод для похода, на этот раз настоящего похода, против самой идеи совместного сотрудничества туркестанцев и русских в Туркестане… Еще на первом, апрельском краевом съезде революционных общественных организаций был внесен проект создания двух различных, друг от друга независимых, самостоятельных городских дум в городах Туркестана- одной думы для русских и другой для туркестанцев. Тогда, в первые недели революции, проект этот не прошел. Он был снят с обсуждения. Теперь его подняли совместно Краевой совдеп и правительственный комитет. За проектом раздельных городских дум последовал проект отдельных - по национальному признаку - выборов в Учредительное собрание от коренных туркестанцев и от русских. Автором этого последнего проекта был старый социалист-революционер Сосновский 43 . Дело в том, что по своей численности русское население Туркестана в каждом избирательном округе (что соответствовало области) не могло провести ни одного депутата. Только одна Семиреченская область могла провести по самостоятельному русскому списку одного кандидата. Мы - наш Национальный совет - были решительно против национальных курий. Это не потому, что мы жаждали властвовать над русскими, а потому, что считали такое положение противным демократическим началам. В наших списках мы давали место по одному русскому кандидату. В этих проектах о раздельных городских думах и раздельных представительствах в Учредительное собрание сквозило явственно высокомерное отношение кучки русских революционеров и демократов к нашей народной массе. Русские революционеры не хотели, по их собственным словам, “подвергать русское население Туркестана унизительному для него положению подчиненного туземцам”. Так говорили председатель Краевого совдепа, немолодой уже социал-демократ д-р Фитерман и старый социалист-революционер Сосновский. Замечательно, в этих двух вопросах органы революционной демократии имели поддержку всех и революционных и контрреволюционных слоев русского населения. Только Ферганский областной совет, каким-то чудом оказавшийся под руководством настоящих искренних революционеров, открыто выступал против этих “неслыханных и недопустимых искажений революционного идеала свободы и братства народов”. Как раз к этому времени и относится приведенная мною выше выписка из ташкентской желтой газеты о том, что “советы в Туркестане играют роль прежних царских сарбазов” 44 .