Ранние стадии конкурса на памятник жертвам репрессий в Москве показали, что жертвы и их родственники не могли думать о проблеме политических репрессий в общем, каждый из них пытался сфокусироваться на своих личных представлениях об индивидуальном опыте и боли. Так, бывшие заключенные воспроизводили тюремную символику: вышка, охранник, решетка и проч. Память в проекте: каким видели мемориал жертвам политических репрессий тридцать лет назад [Электронный ресурс]/ Барышникова Н., Бондаренко С., Кожанов К., Ломакин Н., Макаров А. (Дата обращения: 30.03.2019). Характер дискуссии в Ленинграде был противоположный: центральные вопросы в контексте дизайна будущего памятника были связаны не столько с персональным опытом, сколько с идеями преступлений режима против своих граждан. Так, во время ленинградского обсуждения проектов, Е.И. Фролова, выбрала памятник «Зажатый между глыбами человек», так как такая фигура, по ее мнению, отражала сразу несколько концепций: депортированные народы, память о репрессиях, все, «что мы потеряли». Документы к вопросу об открытии конкурса… Л. 19. Однако, исключения, подобные московскому опыту, все же имели место и в Ленинграде. Один из выступающих во время дискуссии на ленинградском конкурсе, бывший заключенный, пробывший 12 лет в лагерях, выразил свое недовольство всеми представленными проектами, так как, по его мнению, в них отсутствовали ассоциативные с тюрьмой знаки в виде вышек и колючей проволоки, которые могли бы «добавить символичности». Документы к вопросу об открытии конкурса… Л. 18. Жена другого репрессированного, Гедройц Е.Е., выбрав понравившийся ей проект, аргументировала свое решение тем, что он отражал пережитое не только тех, кто был осужден и репрессирован, но и родственников, которые «бились о глухую каменную стену, чтобы узнать хоть что-то о своих близких». Архив НИЦ «Мемориал». Такое стремление к точным визуальным объектам, напрямую отсылающих к опыту переживания репрессий с двух достаточно «причастных» позиций, говорит о наличии особой культуры памяти, присущей жертвам и их родственникам. Вероятно, буквальность образов обусловлена наиболее тяжелым отпечатком травматического прошлого.

В предложенных проектах в 1989 году все чаще стали фигурировать так называемые «анти-монументы», как бы противопоставляемые монументальности советской культуры и архитектуры, о чем также пишет Смит в результате анализа дискуссий в рамках московского конкурса на лучший дизайн мемориала жертвам репрессий. Smith K. E. Remembering Stalin's Victims: Memory and the End of the USSR. Ithaca: Cornell University Press, 1996. С. 156. Одним из популярных проектов памятника в Москве был могилой. Смит отмечает, что эта популярность была вызвана тем, что такой памятник мог стать своего рода символически погребением каждого, кто ушел и не вернулся. Но, по ее мнению, хоть и могила как памятник удобна и не противоречива, она не может визуально отразить всю сложность комплекса памяти вокруг жертв террора. Там же. Схожая ситуация присутствовала и в ходе обсуждения проектов на ленинградском конкурсе, где одним из участников было предложено соорудить памятник в виде «Квадрата Малевича» в земле с решетками. Такой проект был резко воспринят Красногорским Л.А., представителем Фонда восстановления храма Христа Спасителя на Водах, отметившим его глумливый характер. Документы к вопросу об открытии конкурса… Л. 25. Возможно, такое мнение было вызвано присутствием фильтра определенной религиозной концепции, однако ни у кого из других выступающих данный проект интереса не вызвал. Кроме того, также резкое неодобрение получила инициатива одного из присутствующих о создании «могилы погибшего политзаключённого» как имитация могилы неизвестному солдату в Александровском саду.

Другим важным аспектом, касающимся мемориала в целом, было его месторасположение. Наиболее распространенными вариантами становились определенные значимые места, мотив выбора которых достаточно объясним и понятен. Еще летом 1989 года в обращении общественного совета ленинградского фонда «Мемориал» к гражданам с просьбой выразить свое мнение по поводу места для будущего памятника, в качестве потенциальной точки расположения мемориала, площадь Революции стояла в ряду с тюрьмой «Кресты» и зданием КГБ по Ленинграду на Литейном,4, также известному как «Большой дом». Ансберг О.Н., Марголис А.Д. Общественная жизнь Ленинграда в годы перестройки. 1985-1991: Сборник материалов. Спб., 2009. С. 176. Выбор данных мест был сделан не с проста, ведь каждое из них являлось элементом работы советской репрессивной машины. Потенциальным местом для памятника часто выступали локации, говорящие о своей принадлежности настоящим властным структурам и транслирующие определенную политическую идею. Как раз таким местом и считалась площадь Революции, так как она, благодаря своему расположению, позволила бы установить памятник напротив дома политкаторжан, в котором, как утверждала член «Мемориала» и одна из организаторов конкурса Прошина Е.М., должны были расположиться архив и музей, посвященные репрессиям. В данном случае такой выбор был, как отметила Нина Брагинская, «местью символов». Цит. по: Smith Kathleen E. Remembering Stalin's Victims: Memory and the End of the USSR. Ithaca: Cornell University Press, 1996. С. 158.

Площадь Революции также была наполнена сакральным смыслом для многих участников дискуссии ленинградского конкурса, так как данное место по совместительству являлось территорией снесенной властью в 1934 году церкви Святой Троицы. Причем, одним из наиболее обсуждаемых проектов конкурса было восстановление этого собора. Для многих присутствующих такое наполненное религиозностью пространство могло включить в себя только соответствующий памятник. Довольно часто аргументация в пользу восстановления храма отсылала к восстановлению «исторических традиций и обычаев», к идее «возрождения Великой Руси». Документы к вопросу об открытии конкурса… Л. 32. Особенность самого города, Ленинграда, рождала доводы об исторической связи собора самим городом и его основателем Петром Великим, откуда возникала общая идея значимости восстановления храма «из уважения к истории». Таким образом, площадь Революции должна была восстановить свой исторический облик - возвратить Троицкий собор. Негативная аргументация в основном сводилась к факту того, что ввиду широкого спектра национальностей и вероисповеданий, ставить православный памятник неуместно: как отмечала студентка из института им. Репина, «Во мне смешано очень много национальностей, и я не знаю, куда идти». Документы к вопросу об открытии конкурса… Л. 41. Достаточно нетривиальным было замечание Греберева Л., участника дискуссии, о том, что Троицкий собор «был репрессирован властью» и должен быть своего рода реабилитирован, то есть восстановлен.

Установка памятника на подобном месте была актом претензии на право находиться именно там. Что очень важно, становление мемориала частью пространства, в котором государство репрезентирует себя и свою власть, также являлось попыткой заставить его пассивно признать свою виновность в преступлениях и принять политические репрессии частью общего дискурса советской истории.

Ленинградский конкурс на лучший проект памятника жертвам сталинских репрессий закончился без выбора победителя, однако наиболее популярные проекты все же были вознаграждены денежными премиями. Второй тур конкурса, требуемый участниками обсуждения и объявленный организаторами, так и не состоялся. Результаты первой попытки сделали видимыми большой набор противоречий внутри общей концепции памяти о сталинских репрессиях. Многообразие индивидуальных и коллективных мемориальных культур с их различными нарративами и практиками коммеморации оказалось непреодолимым препятствием в выстраивании общей модели памяти, ищущей свое воплощение в монументе. Различность представлений о памятнике, основанных на специфике опыта переживания террора, различность вкладываемого смысла в ритуал установки мемориала, расширение хронологических рамок репрессий, поиск «заслуженно» и «необоснованно» репрессированных - все эти вопросы не нашли своего разрешения и даже какого-то общего знаменателя. Несмотря на некоторую неудачу изначально многообещающей идеи, конкурс показал, насколько общество было заинтересовано в вопросе увековечивания памяти жертв сталинских репрессий и, что не менее важно, он позволил проследить насколько было развито проблемное поле этой непростой темы. Память оказалась не готовой к затвердеванию.

Заключение

Неоднозначность памяти о репрессиях, включающей в себя множество индивидуальных и коллективных мемориальных культур с их особенностями коммеморативных практик и представлений о способе увековечивания памяти о репрессированных, предполагала большие трудности в конструировании общего дискурса памяти о репрессированных, что хорошо видно на неудачном завершении конкурса на лучший проект памятника жертвам репрессий. Однако, наличие и высокая активность других инициативных ритуалов коммеморации в публичном пространстве города (выставки, митинги, поэтические вечера, научно-просветительские мероприятия) подтверждают тезис Эткинда о том, что в Восточной Европе «мягкие» формы памяти опережают появление монументов и мемориалов. Эткинд А. Кривое горе: Память о непогребенных / Александр Эткинд; авториз. пер. с англ. В. Макарова. 2-е изд. - М.: Новое литературное обозрение, 2018. С. 226. Отсутствие общественного консенсуса в вопросе формирования универсальной модели памяти ввиду высокой разнородности все еще так называемых «горячих»/«жидких» воспоминаний, сделало невозможным создание в Ленинграде общего монумента жертвам советского террора.

Сложность построения универсальной модели культуры памяти о жертвах сталинских репрессий во многом была обусловлена частой сменой партийных элит во второй половине XX, которые характеризовались постоянной сменой идеологического курса, который на протяжении этого периода формировал совершенно разные социально-политические условия. В рамках политических трансформаций и волнообразности процесса поэтапной десталинизации менялись и условия для функционирования памяти о жертвах сталинских репрессий. Выход этой памяти на уровень общественных дискуссий и публичной трансляции напрямую зависел от задаваемых изменяющимися политическими условиями допустимых путей и методов говорения о данной проблеме. Множественные уровни индивидуальных и коллективных мемориальных культур не могли найти пространства и площадки для взаимодействия. Только с запуском демократических преобразований в Перестройку и с закреплением памяти о жертвах сталинских репрессий на уровне общественных объединений, представилась возможность взаимодействия этих отличных от друг друга элементов одного общего дискурса памяти о жертвах террора.

Быстрая институционализация памяти и резкий «выброс» этой памяти в публичное пространство с перестроечной демократизацией всех сторон общественной жизни свидетельствовали о том, что долго молчащая память о жертвах сталинских репрессий на самом деле оставалась достаточно «живой» и «горячей». Процесс перехода в монументальную форму, который А. Эткинд называет отвердеванием, оказался безуспешен за короткий период 1985-1991 гг. жертва репрессия политический сталинский

Дихотомия «власть против общества», которая присутствует в существующей литературе, не соответствовала действительности, поскольку многие представители политических и гражданских структур являлись носителями определенной концепции памяти о репрессиях и часто действовали вне рамок ожидаемого от них, как от членов той или иной группы, поведения. Это можно увидеть на примере Александра Яковлева, активного политического деятеля и члена партии, который выступил в качестве главного идеолога демократических перемен в Перестройку. Другой пример - Дмитрий Лихачев, бывший узник ГУЛАГа, категорически отказавшийся участвовать в создании мемориала бывшим репрессированным. Таким образом, невозможность функционирования этой концепции разделения «добра и зла» еще раз подтверждает сложность представления памяти о советских политических репрессиях и дает ключ к ответу на вопрос о причинах многостадийного непрямого пути построения общей модели коллективной памяти о жертвах репрессий в современной России.

Список использованных источников

1. ЦГАИПД. Ф. 24. Оп. 247/2. Д. 205. Л. 19-22. (Михальчук Лев Михайлович - О перестройке в стране и подъеме сельского хозяйства, о реабилитации жертв репрессий и установке памятника жертвам).

2. ЦГАИПД. Ф. 24. Оп. 247/4. Д. 1108. Л. 22. (Коллективные письма граждан об увековечивании памяти маршала Г.В. Жукова, сооружении памятника погибшим морякам, восстановлении имен на надгробных плитах Марсова поля, памятной доски на доме бывших политкаторжан и создании мемориала жертв репрессий).

3. ЦГАЛИ. Ф. 105. Оп. 6. Д. 488. Л. 1-108. (Документы к вопросу об открытии конкурса на лучший проект памятника жертвам политических репрессий в Петрограде-Ленинграде (решения, протоколы, стенограммы)).

4. Богословская Е. Вчера в исполкоме Ленсовета было зарегистрировано Ленинградское отделение Всесоюзного добровольного историко-просветительского общества «Мемориал» // Ленинградская правда. 1989. 18 апр. С. 4.

5. Богословская Е. Имена «безымянной дорожки» // Ленинградская правда. 1989. 24 мая. С. 3.

6. Богословская Е. Имена, лица, судьбы… // Ленинградская правда. 1989. 6 апр. С. 4.

7. Восстанавливая справедливость // Вечерний Ленинград. 1989. 6 янв. С. 1.

8. Владимирова Н.С. Они не молчали… // Вестник «Мемориала». 1989. №3. С. 6-9.

9. В Центральном Комитете КПСС: Об увековечивании памяти жертв репрессий периода 30-40-х и начала 50-х годов // Ленинградская правда. 1989. 4 июля. С. 1.

10. В Центральном Комитете КПСС: О дополнительных мерах по восстановлению справедливости в отношении жертв репрессий, имевших место в период 30-40-х и начала 50-х годов // Ленинградская правда. 1989. 6 янв. С.1.

11. Гельман В. Открытое письмо членам ЛО «Мемориал» и всем заинтересованным в его судьбе гражданам. 1989. 16 марта.

12. Гельман В. Письма издалека // Вестник «Мемориала». 1989. №3. С. 12-13.

13. Гельман В. Против сталинизма - за демократию // Вестник «Мемориала». 1989. №1. С. 9.

14. Годунова Е. Все - на нашей совести // Вечерний Ленинград. 1989. 27 июль. С. 3.

15. Голдобин А. Путь к правде // Ленинградская правда. 1989. 4 фев. С. 3.

16. Егоров И. Неделя прав человека // Вестник «Мемориала». 1989. №3. С. 5.

17. Жженова М. Письма издалека // Вестник «Мемориала». 1989. №2. С. 8-12.

18. Зеленин Г. Письмо не по поручению // Вечерний Ленинград. 16 июня. 1989. С. 1.

19. Иванова Е. Это нужно живым // Ленинградская правда. 1989. 7 фев. С. 2.

20. Интервью Вячеслава Игрунова // Мемориал. URL: https://www.memo.ru/ru-ru/biblioteka/dokumentalnyj-proekt-istoriya-memoriala/intervyu-vyacheslava-igrunova/ (дата обращения: 20.03.18).

21. Информация // Вестник «Мемориала». №2. 1989. С. 17-22.

22. Информация // Вестник «Мемориала». 1989. №3. С. 13-15.

23. Косинова Т. …Время отдавать… // Вестник «Мемориала». 1989. №3. С. 3-4.

24. Костюшева Е. Сталинизм в судьбах людей // Ленинградская правда. 1989. 23 мая. С.2.

25. Лихачев Д. А все-таки добро победит… // Ленинградская правда. 1989. 26 янв. С. 2-3.

26. Лукина Л. Да это же издевательство! Без внимания остаются люди, пострадавшие в период сталинских репрессий // Вечерний Ленинград. 1989. 30 мая. С. 2.

27. Лукина Л. За забором с глухими воротами. Место захоронения жертв сталинских репрессий в районе станции Левашово признано мемориальным кладбищем // Вечерний Ленинград. 1989. 27 июль. С. 1.

28. Лукина Л. Не черствейте сердцами! // Вечерний Ленинград. 1989. 2 авг. С. 2.

29. Люди с диссидентским опытом не имели пристрастия к демократической процедуре // Уроки истории XX век URL: http://urokiistorii.ru/article/54320 (дата обращения: 20.03.18).

30. Мартыненко Н. Спасибо за выставку // Вечерний Ленинград. 1989. 13 июня. С. 2.

31. Между пружинами и фонарями. Интервью с Борисом Беленкиным // Уроки истории XX век. URL: http://urokiistorii.ru/article/53740 (дата обращения: 20.03.18).

32. Михайлова А. Горькая память // Ленинградская правда. 1989. 7 фев. С. 1.

33. Муравский В. Поиск завершен? // Вестник «Мемориала». 1989. №3. С. 11-12.

34. Не считал своим призванием мемориальскую деятельность. Интервью с Юрием Скубко // Уроки истории XX век. URL: http://urokiistorii.ru/article/54589 (дата обращения: 20.03.18).

35. Обращение, принятое Общественным Советом Ленинградского Фонда «Мемориал» на своем первом заседании // Вестник «Мемориала». 1989. №2. С.14.

36. Огородникова Н. Памятник? - Да! Но какой? // Вестник «Мемориала». 1988. 16 июня.

37. Памятник жертвам репрессий: объявлен конкурс // Вечерний Ленинград. 1989. 4 янв. С. 3.

38. Программа «Недели совести». 1989. (проводилась также в 1991).

39. Прощайте, ненаписанные книги! // Ленинградская правда. 1989. 7 апр. С. 5.

40. Путь к персональной Голгофе. Интервью Юрия Дмитриева // Мемориал. URL: https://www.memo.ru/ru-ru/biblioteka/dokumentalnyj-proekt-istoriya-memoriala/put-k-personalnoj-golgofe-intervyu-yuriya-dmitrieva/ (дата обращения: 20.03.18).

41. Сидоров М. Общественное согласие // Ленинградская правда. 1989. 17 янв. С. 3.

42. Симов К. О жертвах недавнего прошлого // Вечерний Ленинград. 1989. 25 янв. С. 3.

43. Слобожан О. Соловецкий форум // Вестник «Мемориала». 1989. №3. С. 10-11.

44. Соловей П. Еще одна скульптура? // Вечерний Ленинград. 1989. 22 июня. С. 2.

45. Чулаки М. Долгожданное решение: имя Жданова снимется с городов, заводов, дворцов, вузов // Вечерний Ленинград. 1989. 19 янв. С. 1.

46. Яковлева И. Убрать это имя! // Вечерний Ленинград. 1989. 16 янв. С. 1.

47. Ансберг О.Н., Марголис А.Д. Общественная жизнь Ленинграда в годы перестройки. 1985-1991: Сборник материалов. Спб., 2009.

48. Ассман, А. Новое недовольство мемориальной культурой / Алейда Ассман; пер. с нем. Б. Хлебникова. М.: Новое литературное обозрение, 2016.

49. Ассман Я. Культурная память: письмо, память о прошлом и политическая идентичность в высоких культурах древности / Пер. с нем. М. М. Сокольской. М.: Языки славянской культуры, 2004.

50. Воронков В. 25 февраля 1956 года -- начало «разномыслия» в СССР // Разномыслие в СССР и России (1945--2000) / Ред. Фирсов Б. СПб.: Изд-во Европейского университета в Санкт-Петербурге, 2010. С. 28--36.

51. Данилов А.А. История инакомыслия в России: советский период. 1917-1991. - М.: Социум, 1993.

52. Добсон М. Холодное лето Хрущева: возвращенцы из ГУЛАГа, преступность и трудная судьба реформ после Сталина. М: РОССПЭН, 2014.

53. Малютин М. Неформалы в перестройке: опыт и перспективы // Иного не дано. М.: Прогресс, 1988.

54. Мартин Б., Свешников А. Исторический сборник «Память». Исследования и материалы. М.: Новое литературное обозрение, 2017.

55. Натанс Б. Заговорившие рыбы: о мемуарах советских диссидентов / После Сталина: позднесоветская субъективность (1953-1985): сборник статей / под ред. А. Пинского. Спб.: Издательство Европейского университета в Санкт-Петербурге, 2018.

56. Наумов В.П. Н.С. Хрущев и реабилитация жертв массовых политических репрессий // Вопросы истории. 1997. № 4.

57. Нора П. Места памяти. 1984-1986.

58. Нора П., Озуф М., де Пюимеж Ж., Винок М. Франция-память. Спб.: Изд. С.-Петербургского университета, 1999.

59. Охотин Н.Г., Рогинский А.Б. Звенья: Исторический альманах / Всесоюзный ист.-просвет. о-во "Мемориал"; Науч.-исслед. и просвет. центр «Мемориал» М.; СПб.: Феникс: Atheneum, 1990.

60. Сигман К. Политические клубы и Перестройка в России: Оппозиция без диссидентства / Кароль Сигман; предисл. М. Добри; послесл. А. Блюм; пер. с франц. А. Зайцевой. М.: Новое литературное обозрение, 2014.

61. Хальбвакс М. Социальные рамки памяти. М.: Новое издательство, 2007.

62. Эткинд А. Кривое горе: Память о непогребенных / Александр Эткинд; авториз. пер. с англ. В. Макарова. 2-е изд. - М.: Новое литературное обозрение, 2018.

63. Alexeyeva L., Goldberg P. The Thaw Generation: Coming of Age in the Post-Stalin Era. Boston: Little Brown & Co, 1990.

64. Alexeyeva L. Soviet Dissent: Contemporary Movements for National, Religious, and Human Rights. Middletown, CT: Wesleyan University Press, 1985.

65. Ashworth G. The memorialization of violence and tragedy: human trauma as heritage // Library of Congress Cataloging-in-Publication Data. The Ashgate research companion to heritage and identity / ed. by Graham B. and Howard P., 2008.

66. Assman A., Conrad S. Memory in a Global Age: Discourses, Practices and Trajectories. N.Y.: Palgrave Macmillan, 2010.

67. Assman A., Shortt L. Memory and Political Change. N.Y.: Palgrave Macmillan, 2012.

68. Bernhard M., Kubik J. Twenty Years After Communism: The Politics of Memory and Commemoration. N.Y.: Oxford University Press, 2014.

69. Blacker U., Etkind A., Fedor E. Memory and theory in Eastern Europe. N.Y.: Palgrave Macmillan, 2013.

70. Connerton P. How Modernity Forgets, 2009.

71. Connerton P. How Societies Remember, 1989.

72. Edkins J. Trauma and the Memory of Politics. Cambridge: Cambridge University Press, 2003. Ch. 2.

73. Hobsbawm E., Ranger T. The Invention of Tradition. N.Y.: Cambridge University Press, 1983.

74. Hopkins W. M. Russia's Underground Press: The Chronicle of Current Events. New York, 1983.

75. Hroch M. Social Preconditions of National Revival in Europe. Cambridge: Cambridge University Press, 1985.

76. Igrunov V. Public Movements: From Protest to Political Self- Consciousness // After Perestroika: Democracy in the Soviet Union, ed. Brad Roberts and Nina Belyaeva. Washington, D.C.: CSIS, 1991.

77. Jones P. Myth, Memory, Trauma: Rethinking the Stalinist Past in the Soviet Union, 1953-70. New Haven, CT: Yale University Press, 2013.

78. Kozlov D. The Readers of Novyi Mir: Coming to Terms with the Stalinist Past. Harvard University Press: Cambridge, MA, 2013.

79. Levytsky B. The Stalinist Terror in the Thirties: Documentation from the Soviet Press. Stanford, 1974.

80. Linde Ch. Working the Past: Narratives and Institutional Memory. N.Y.: Oxford University Press, 2009.

81. Merridale C. Night of Stone: Death and Memory in Twentieth-Century Russia. N.Y.: Viking Penguin Books, 2002.

82. Muller J.-W. Memory and Power in Post-War Europe: Studies in the Presence of the Past. Cambridge, Cambridge University Press, 2002.

83. Oppenheim S. A. Rehabilitation in the Post-Stalinist Soviet Union // The Western Political Quarterly. 1967. V. 20.

84. Paperno I. Exhuming the Bodies of Soviet Terror // Representations. 2001. Vol. 75. 89-118 pp.

85. Saunders G. Samizdat: Voices of the Soviet Opposition. New York: Monad Press, 1974.

86. Shapiro J. Rehabilitation Policy Under Post-Khrushchev Leadership//Soviet Studies. 1969. V. 20. № 4.

87. Smith Kathleen E. Remembering Stalin's Victims: Memory and the End of the USSR. Ithaca: Cornell University Press, 1996.

88. Spechler D. Permitted Dissent in the USSR: Novy mir and the Soviet Regime. New York, 1982.

89. Urban M. More Power to the Soviets: The Democratic Revolution in the USSR. Aldershot, UK: Edward Elgar, 1990.

90. Van Goudoever A. P. The Limits of Destalinization in the Soviet Union. Political Rehabilitations in the Soviet Union since Stalin. L.; Sydney, 1986.

91. Verdery K. The Political Lives of Dead Bodies: Reburies and Postsocialist Change. New York: Columbia University Press, 1999.

92. Yampolsky M. In the Shadow of Monuments // Condee N. (ed.). Soviet Hieroglyphics: Visual Culture in Late Twentieth-Century Russia. Bloomington: Indiana University Press, 1995.

93. Young J.E. Texture of Memory. Yale University Press, 1994.

94. Zelizer B. Reading the Past Against the Grain: The Shape of Memory Studies // Critical Studies in Mass Communication, 1995. №2.

Размещено на Allbest.ru