Карл Шмитт в СССР

К. Полак опубликовал и обзорную статью «Теория государства и права германского фашизма», где наряду с работами других правых авторов рассмотрел шмиттовские идеи. В ней Полак сосредоточился на анализе третьего издания «Der Begriff des Politischen», а также «Ьber die drei Arten des rechtswissenschaftlichen Denkens» («О трех видах юридического мышления»)!5, сделав акцент на переходе Шмитта от децизионизма к институционалистскому виду правового мышления. Этот переход Полак объяснял изменившимся политическим контекстом. Если до 1933 года Шмитт, критикуя нормативизм, фактически атаковал либеральную демократию, то после прихода к власти нацистов актуально стало обоснование установившегося режима: «Уже в ноябре 1933 года, спустя несколько месяцев после прихода Гитлера к власти, Шмитт отказался от децизионистской точки зрения со следующим обоснованием. Он заявил, что децизионизм опасен тем, что может „своею пунктуациализацией определенного момента упустить содержащееся в каждом большом политическом движении покоящееся бытие“ <...>. Это „покоящееся бытие“, открытое придворным юристом Гитлера, после того, как последний укрепил свою власть, не может быть, однако, по Шмитту, понято нормативизмом, а лишь третьим „видом научно-юридического мышления“, которое он называет „институционалистским“ или „конкретным мышлением в рамках порядка“». Такой третий тип в современной Германии в шмиттовской логике, согласно Пола- ку, вел к возрождению сословного общества (Поллак, 1935: 80-81).

Место К. Шмитту нашлось и в опубликованной в том же 1935 году на страницах «Советского государства» статье будущего члена-корреспондента АН СССР (с 1939 г.) М. А. Аржанова (1902-1960) «Германский фашизм и вопросы конституции» (Аржанов, 1935).

Важно указать, что к середине 1930-х годов в СССР на работы К. Шмитта обратили свой взгляд не только правоведы. В том же 1935 году в «Вестнике Коммунистической академии» Б. Э. Быховский (1901-1980) опубликовал специальный монографический обзор, посвященный исключительно Шмитту. Отметим, что Быховский был весьма примечательной фигурой. «Сумевший получить филологическое и философское образование на грани революционных лет» (Соколов, 2017: 19), он в начале 1920-х годов стал одним из пропагандистов фрейдовского психоанализа, утверждавших его совместимость с марксизмом. В начале 1930-х годов после идеологического осуждения психоанализа в СССР он формально отказался от него и затем смог стать ведущим советским специалистом по западноевропейской философии Нового времени. Как один из основных авторов и редакторов трехтомной академической «Истории философии» (1940-1943), он в 1943 году даже стал лауреатом Сталинской премии.

Б. Э. Быховский так представил Шмитта своим читателям: «Профессор Берлинского университета (с 1933 г.), государственный советник „Третьей империи“ и член „Совета вождя“ пресловутой „Академии немецкого права“, основанной осенью 1933 года. Притом, несмотря на свое гелертерство, он отнюдь не архивный гробокопатель, чуждый живой современности. Карл Шмитт воплощает единство теории и практики. <...> Он -- защитник имперского правительства на Лейпцигском процессе, после того как германская буржуазия с помощью полдюжины полицейских превратила столь воспетое социал-демократией здание демократической республики в рассыпанную храмину». Далее Быховский указывал, что «теоретические работы Шмитта, в полной гармонии с его практической деятельностью: понятие суверенитета, понятие диктатуры, борьба против марксизма, критика демократии и парламентаризма и наконец „социология вражды“» (Бы- ховский, 1935: 44). Такого описания было вполне достаточно, чтобы понять, что Шмитт -- это важный противник на интеллектуальном фронте, на критику которого стоило потратить усилия.

Как философ советского извода Б. Э. Быховский обратил свою критику прежде всего на теоретико-методологические построения Шмитта, на его социологию, а не на специфику понимания права, как это было у К. Полака. Так, со ссылкой на «Politische Romantik» Быховский считал, что «отправной идеей Шмитта является противопоставление рационального и иррационального (окказионализма) -- случайность, индетерминизм, нарушение причинного ряда, вторжение трансцендентных факторов, „магической руки случая“». По Быховскому, в логике Шмитта и рационализм, и окказионализм «по своей природе теологичны, так как „все осмысленные понятия современного государствоведения -- секуляризованные теологические понятия“. <...> Если иррационалистические воззрения адекватны теистической теологии, то рационалистическое политическое мышление -- аналог деизма». Далее автор постулирует, что Шмитт обратился именно к «критике „политического деизма“». В частности, указав на шмиттовскую работу 1923 года «Die geistesgeschichtliche Lage des heutigen Parlamentarismus», он писал, что ее «Шмитт посвящает в значительной мере критике принципов демократии и парламентаризма, которые как раз и являются, по его мнению, наиболее ярким выражением рационалистических политических воззрений, порожденных эпохой Просвещения» (Быховский, 1935: 44, 45). Если рецензент из «Революции права» в 1928 году находил элементы шмиттовской критики парламентаризма убедительными, то Быховский полностью отмежевывался от нее, утверждая: «Критика Шмитта не имеет ничего общего с революционной марксистской критикой классовой природы буржуазной демократии. Вся его игра в дефиниции, выворачивание на все лады опустошенных понятий <...> все это перепевы стародавних мелодий из абсолютистского репертуара, критики буржуазной демократии справа» (Быховский, 1935: 44-45).

Конечно, шмиттовская критика марксизма, по мнению Быховского, была полностью несостоятельна, поэтому он ее решительно отбрасывал, после чего переходил в наступление на социологические построения К. Шмитта. Их Быховский представил читателю так: «Материалистической теории базиса и надстройки Шмитт противопоставляет „социологию понятий“. Исходя из того или иного юридического понятия, следует вскрыть его логическую структуру. Такому же логическому анализу подвергается соответствующая социальная структура». Советский философ подтверждает этот тезис следующим цитированием «Политической теологии»: «Является ли идеальное выражение этой логической основы (der radikalen Begrifflichkeit) отражением социологической (!) действительности, или социальная (!) действительность представляет собой следствие определенного образа мышления -- при этом не принимается во внимание. Напротив, следует вскрыть два духовных, но субстанциональных, тождества» В современном переводе: «Тут не важно, является ли при этом идеальное радикальной поня- тийности отражением социологической действительности или же социальная действительность понимается как следствие определенного вида мышления, а потому также и действования. Напротив, необходимо указать на два духовных, но субстанциальных тождества» (Шмитт, 201бб: 41).. В связи с этим Быховский подчеркивал, что хотя Шмитт «порывает с господствовавшим еще недавно в буржуазном обществоведении нормативизмом», он это делает «не для того, чтобы стать на точку зрения научного детерминистического понимания исторических процессов. Он принципиально отказывается от всякого объяснения и ограничивается пресловутым „чистым описанием“» (Быховский, 1935: 48).

Таким образом, по Быховскому, Шмитт противопоставлял марксистскому учению о социально-экономических формациях свое видение истории европейской культуры. Последняя, указывал Быховский со ссылкой на страницы шмиттовской «речи, произнесенной в Барселоне в 1929 г.», «Das Zeitalter der Neutralisierungen und Entpolitisierungen»17, представляла «чередование „центральных областей“. Культура каждой эпохи имеет свою „центральную область“, свое средоточие, определяющее духовный облик всей эпохи. Такими „центральными областями“ Шмитт считает для XVI в. религию, для XVII в. -- метафизику, для XVIII в. -- мораль, для XIX в. -- экономику». При этом «самая смена „центральных областей“ представляется Шмитту по ублюдочно-гегельянской схеме: существующая „центральная область“ становится предметом внутренних распрей и борьбы; переход к новой „центральной области“ является переходом в нейтрализующую эти противоречия сферу, служащую основой для единения; новая „центральная область“ в свою очередь повторяет судьбу своей предшественницы» (Быховский, 1935: 48).

После этого Быховский переходит «к самой сердцевине шмиттовской социологии, к его „понятию политического“», указав при этом, что «мутными источниками, откуда черпает Шмитт свою философскую премудрость, являются писания Мартина Хайдеггера и Карла Ясперса». Согласно советскому философу, опиравшемуся на работы «Der Begriff des Politischen» и «Hugo Preuss: Sein Staatsbegriff und seine Stellung in der deutschen Staatslehre» («Гуго Прейсс: его понятие о государстве и его место в немецком государствоведении»), суть этой сердцевины такова:

«Что такое политическое?» -- ставит вопрос Шмитт. Это понятие, отвечает он, не обозначает определенного содержания, оно не обозначает «никакой особой материи», а может быть присуще любой сфере. «Политическое» выражает лишь «степень интенсивности какой-либо ассоциации или диссоциации». Объединение на почве борьбы с общим врагом (Freund-Feindgruppierung), вражда к которому достигает крайней интенсивности, -- таков конститутивный признак политического. Враг при этом понимается «экзистенциально». Вражда не является продуктом объективных антагонистических социальных отношений, а наоборот: сами эти отношения -- порождение вражды, коренящейся в духовных субстанциях людей. (Там же: 48)

Понятно, что для Быховского такие идеи представляли «едва прикрытую апологию империалистических войн и фашистского террора» (Там же: 50).

Этим критический анализ не исчерпывался. Быховский специально отмечал, что рассмотренные им работы написаны Шмиттом «до прихода Гитлера к власти». Однако с 1933 года «Шмитту нужно было приспособить свою общефашистскую идеологию к той конкретной форме, в которую вылился германский фашизм», что он и «выполнил в написанных в 1933-1934 гг.» работах «Государство, движение, народ» («Staat, Bewegung, Volk») и «О трех видах юридического мышления». По Быховскому, в последней книге «Шмитт исходит из знакомого нам деления „вечных типов“ мышления». И, «сохраняя это противопоставление, Шмитт выдвигает на первый план противоположность обоих этих типов (рационалистически-нор- мативистического и окказионалистически-децизионистического) третьему роду мышления -- конкретному мышлению на основе принципа порядка и организации». Для немецкого государствоведа «понятие порядка соответствует понятию „институции“. В качестве примеров его Шмитт приводит сословный строй, семью, церковь, трудовой лагерь, государственный аппарат, армию. Выражениями этого типа мышления служат понятия: добрый отец семейства, храбрый солдат, верный своему долгу чиновник». Быховский подобные рассуждения квалифицировал вполне ожидаемо: «Возрождение сословно-иерархической строя с его корпоративностью, культура слепого повиновения и дух прусской казармы -- таковы важнейшие устои превозносимого Шмиттом типа мышления» (Быховский, 1935: 50-51). Заключительным аккордом критики в статье было изложение проблемы вождя по Шмитту (Быховский, 1935: 52).

Общий вывод монографического обзора работ Шмитта у Быховского звучал так: «Безличному нормативизму и личному децизионизму Шмитт противопоставляет сверхличное мышление, прежнему индивидуализму -- тоталитарность, корпоративность, народность. Суть этого противопоставления в борьбе против лозунгов некогда революционной буржуазии: свободы личности, прав человека и гражданина» (Быховский, 1935: 52). Получалось, что после 1933 года нормативизм был не так уж и плох, а в разговоре о буржуазии можно упомянуть и ее былые революционные заслуги.

Итак, после 1933 года К. Шмитт для советских авторов превратился из своеобразного «попутчика»/союзника в принципиального идейного противника и прочно занял у правоведов и философов позицию одного из главных фашистских теоретиков государства и права. При этом критики стали делать упор прежде всего на шмиттовских «Понятии политического» и концепции тотального государства, а также роли Шмитта в легитимации изменений германской конституции после 1933 года. В то же время, например, шмиттовская «Диктатура» в критических разборах упоминалась довольно глухо. Что же до критики парламентаризма, либерализма и нормативизма, то здесь советские авторы предпочитали отмежевываться от Шмитта, пусть и не высказывая совсем уж жаркого сочувствия данным политическим феноменам. Получалось, что о возможных точках соприкосновения со шмиттовскими идеями следовало либо молчать, либо отрицать их наличие. Все это указывало на однозначный публичный разрыв писавших о государстве и праве с любыми высказываниями Шмитта. Он получил однозначный статус врага, с которым можно было только бороться.

В 1938 году старый большевик И. П. Трайнин (1887-1949), который благодаря покровительству А. Я. Вышинского с конца 1930-х годов превратился в ведущего советского правоведа и в 1939 году стал действительным членом АН СССР, а в 1941 году -- директором Института права АН СССР, обрушился на шмиттовское определение суверенитета из «Политической теологии» как на фашистское (Трайнин, 1938: 78-80). Имя К. Шмитта прозвучало и на всесоюзном I Совещании по вопросам науки советского права в 1938 году. На нем с центральным докладом выступал ставший к этому времени главным советским правоведом Прокурор СССР Вышинский, который подверг довольно жесткой критике ряд построений советских авторов 1920-х годов, связанных с деятельностью П. И. Стучки. В определенной степени это отражало торжество нормативизма в советской теории права, пусть и украшенного классовой риторикой. Сотрудник Института права АН СССР Б. С. Маньковский (1904-1980) во время обсуждения доклада Вышинского заявил, что «вредители растворяли право в политике, трактуя его как форму политики, и тем самым, по существу, вели на путь уничтожения права». И далее он сделал такое сравнение: «Возьмите писания новоиспеченного фашистского „теоретика“ Карла Шмидта с его „теориями“ о политизации права, о том, что право -- это форма политики и т. д. Если внимательно подойти к этим писаниям, то можно увидеть, что троцкисты, бухаринцы на нашем теоретическом участке проводили те же самые установки» (Вышинский, 2009: 235-236).

Итак, сколь это не покажется парадоксальным, но критика шмиттовских идей различения в политике друга и врага, тотального государства, примата реальной политики над абстрактным правом развивалась в то время, когда СССР входил в Большой террор и когда репрессивная мощь государственного аппарата достигла своего пика. Конечно, в этом можно усмотреть известное лицемерие эпохи, когда принятие «самой демократической конституции в мире» в 1936 году нисколько не ограждало от массовых политических репрессий. Однако стоит полагать, все было сложнее. Советский марксистский проект даже на уровне риторики сохранял универсалистские лозунги освобождения всего человечества, равно как и тезис о будущем, пусть и не скором, отмирании государства (Вышинский, 1939). В этом отношении, несмотря на репрессивные практики, в идейной сфере сохранялись элементы, которые затем будут способствовать демонтажу сталинизма и наступлению Оттепели. Свою роль играла и внешнеполитическая ситуация необходимости поиска союзников среди буржуазных государств для борьбы с наиболее принципиальным врагом -- нацистской Германией. У К. Шмитта советские авторы едва ли могли взять элементы положительного политического идеала. Собственно, к концу 1920-х годов Шмитт был прежде всего интересен как критик буржуазных порядков. Однако в ситуации середины 1930-х годов для советских авторов на передний план выходит критика работ самого Шмитта.

Международные события 1939 года, связанные с заключением Договора о ненападении между СССР и Германией и с началом Второй мировой войны, на время сделали такую критику К. Шмитта в СССР неактуальной. Более того, появилась возможность написать о нем в нейтральном тоне, как это было в 1940 году на страницах «Советского государства и права» (до 1939 -- «Советское государство») в обзоре номера от 1 октября 1939 года немецкого юридического журнала «Zeitschrift der Akademie fur deutscher Recht», содержавшего статью Шмитта «Inter pacem et bellum nihil medium» (Л. П., 1940: 128). Кроме того, в опубликованной в том же году статье Полака о буржуазной теории уголовного права Шмитт упоминался как сторонник идей, которые подготовили «концепцию тотального государства». Однако это упоминание, пусть и со ссылкой на полаковскую статью 1935 года, не содержало не только выражения фашистская теория права, но и прямых выпадов против нее (Полак, 1940: 77-78).

Понятно, что такое нейтральное, промежуточное отношение к Шмитту после 22 июня 1941 года закончилось, и его вернули на позицию теоретика фашизма. Уже в 1941 году Быховский в журнале «Под знаменем марксизма» обрушился на «дипломированных лакеев германского фашизма» от философии, среди которых нашлось место и Шмитту (Быховский, 1941: 95-96).

В послевоенном СССР философы на первых порах продолжали помнить о Шмитте. Так, в 1947 году специалист по диалектическому материализму профессор Ленинградского университета А. П. Маркузе (1897-1959), принадлежавший к первому поколению советских философов (окончил Ленинградский университет в 1926 году), опубликовал статью «Неогегельянство и немецкий фашизм», в которой, помимо прочего, подверг критике взгляды правых немецких авторов Х. Фрайера, О. Шпанна и К. Шмитта. Отметим, что его критика перемежалась с относительно точным изложением ключевых постулатов автора. Например, о шмит- товской политической теологии он писал так: «К. Шмитт прямо указывал на свойственную современным буржуазным учениям о государстве „политическую теологию“. По Шмитту, все основные понятия государственных теорий -- „секу- ляризованные“ теологические понятия. Политический смысл требования Шмитта „теологически“ познавать „государственные феномены“, раскрывается со всей ясностью, когда Шмитт, по аналогии с богословским „чудом“, выводит „чудо“ отмены правопорядка, установленного конституцией в момент угрозы „общественной безопасности“». И лишь после этого Маркузе добавлял: «Шмитт, ратуя за фашистский принцип „фюрерства“, неограниченную и безответственную власть фашистского диктатора, применяет теистические аналогии, позволяющие вводить понятие „чудо“, которому в политической жизни соответствует „исключительный случай“ (чрезвычайное и осадное положение) и “абсолютное волерешение суве- рена“, не связанное никакими конституционными гарантиями и “самосоздающее новый порядок“, т. е. фашистский режим произвола и бесправия» (Маркузе, 1947: 123-124). Кроме того, Маркузе не забыл рассмотреть шмиттовское понятие политического и связанную с ним концепцию тотального государства (Маркузе, 1947: 130-133).

Продолжали помнить о К. Шмитте и правоведы. В обзоре иностранной литературы в «Советском государстве и праве» в 1948 году было помещено указание на брошюру левого немецкого юриста К. Шультерса, в которой «на примере работ нацистских юристов, в первую очередь Карла Шмитта» последний показывал, «как безответственная юриспруденция стала угодливой служанкой фашистских преступников» (Лойко, 1948: 81). В том же году были опубликованы две монографии, посвященные проблематике суверенитета. Автором первой был В. А. Дорогин (1912-1995), сотрудник Минского юридического института, закончивший Ленинградский юридический институт (1933) и успевший к этому времени поработать заведующим кафедрой теории государства Алма-Атинского юридического института (1936-1938) и послужить помощником военного прокурора гарнизона Вильнюса (1944-1947). Вторую написал упоминавшийся И. Д. Левин, который к этому времени стал доктором юридических наук и сотрудником Института права АН СССР. В этих книгах Шмитт занял «почетное» место главного фашистского теоретика суверенитета (Дорогин, 1948: 27-28; Левин, 1948: 62). Такое же место было отведено Шмитту и в учебнике по «Советскому государственному праву» 1948 года, созданном под руководством И. Д. Левина. В нем Трайнин, рассуждая о фашистских государственно-правовых «теориях», упоминал, что одной из них являлась «изобретенная <...> Карлом Шмиттом „теория больших пространств“». Кроме того, В. Ф. Коток (1911-1974), заведовавший сектором государственного права Института права, специально остановившись на «„теории“ тоталитарного государственного управления», сообщал студенту, что «ее сущность в изложении <...> гитлеровского „теоретика“ Карла Шмитта состоит в отрицании каких-либо правовых начал в государственном управлении тоталитарной Германии и в определении права „конкретной ситуацией“, единственным критерием которой служит воля фюрера. Иными словами, ничто и ни в какой мере не ограничивает произвола террористической системы фашистского государственного управления». Что примечательно, далее Коток заявлял: «Аналогичные взгляды на государственное управление, хотя и прикрываемые „демократической фразеологией“, получили распространение в США, в трудах прагматистов и реалистов» (Трайнин, Левин, 1948: 29, 369-370). Итак, начинавшаяся холодная война изменила политический контекст, и союзники по антигитлеровской коалиции оказались противниками. И если в 1920-е годы советские авторы приветствовали шмиттовскую критику западноевропейского парламентаризма и демократии, в 1930-е годы -- отмежевывались от нее, то во второй половине 1940-х годов они были готовы поместить Шмитта в один ряд с американскими теоретиками права с их «демократической фразеологией».

Однако именно с конца 1940-х годов анализ сочинений Шмитта, пусть и критической направленности, фактически исчезает со страниц советских изданий, так что его имя в 1950-1970-х годах фигурирует лишь в отдельных критических высказываниях (Авдеев, Струнников, 1962: 115-117; Туманов, 1971: 179-180).

Конечно, определенное влияние на это оказала политика «ждановщины» (1946-1953), когда под лозунгами развития критики и самокритики начался очередной виток сталинской идеологической мобилизации. Одним из ее лейтмотивов стала борьба с низкопоклонством перед Западом и космополитизмом, равно как и провозглашение тотального превосходства советской социалистической культуры над культурой буржуазной, что не способствовало развитию интереса к последней. Более того, подобный интерес был даже опасен. Так, А. П. Маркузе, закончивший Великую Отечественную войну в звании майора и за успешное преподавание на фронтовых курсах с 1942 года награжденный в 1945 году орденом Красной Звезды, «был уволен с работы и исключен из партии за то, что „подробно цитировал и излагал высказывания враждебных авторов“», а затем в 1952 году арестован и осужден (Корсаков, 2012: 151). Проработке -- за «космополитизм» -- поверглись И. Д. Левин и И. П. Трайнин. Последний, лишившись в 1949 году своих основных должностей, в том же году скончался. Тем не менее после сворачивания «ждановщины», последовавшей за смертью И. В. Сталина в 1953 году, интерес к шмиттовским работам проявлялся весьма слабо вплоть до конца 1980-х годов. Вполне возможно, что после «романа» Шмитта с нацизмом в СССР даже в рамках Оттепели едва ли было возможно возобновление обсуждения о том, какие элементы шмиттовских работ совместимы с марксизмом. Шмитт как поверженный противник, похоже, был уже не столь важен, поскольку фашизм после 1945 года лишился статуса главного идеологического противника.

Укажем и на следующий сдвиг в советской интеллектуальной среде. Советские авторы 1920-1930-х годов до определенной степени унаследовали от Российской империи интеллектуальный интерес к Германии и немецкой культуре. Однако к середине 1940-х годов ситуация меняется, в науку приходит новое поколение специалистов, которые в интеллектуальном отношении -- от школы и до университета -- сформировались исключительно в СССР. И если в той же философии определенная связь сохранялась благодаря тому, что одним из источников марксизма, по В. И. Ленину, являлась немецкая классическая философия, то в правоведении произошел едва ли не полный разрыв. Так, например, еще в 1946 году член-корреспондент АН СССР М. С. Строгович на одном из публичных собраний заявил о существовании в советской юридической науке «промежуточного научного работника»: «Он пишет только на актуальные советские темы. По части преклонения перед буржуазной наукой и культурой он безгрешен по той простой причине, что не имеет о ней понятия, языками не владеет, за литературой не следит». Таким образом, не удивительно, что в позднем СССР и современной России интерес к шмиттовским сочинениям стал культивироваться прежде всего философами и связанными с ними социологами и политологами.

Так или иначе, в СССР в 1920-1940-е годы советские читатели в какой-то мере все-таки были ознакомлены с содержанием ключевых работ К. Шмитта: «Политическим романтизмом», «Диктатурой», «Духовно-историческим положением современного парламентаризма», «Политической теологией», «Понятием политического», «Эпохой политизаций и нейтрализаций», «О трех видах юридического мышления». Их обсуждение до 1950-х годов было частью интеллектуальной жизни СССР. В 1920-е политический контекст позволял авторам разной степени принадлежности к марксистско-ленинской ортодоксии находить точки соприкосновения с идеями Шмитта. Этому способствовала специфика периода Новой экономической политики, допускавшая некоторую свободу высказываний, а также неразработанность оригинальной советской концепции государства и права, равно как отсутствие единственного правильного интерпретатора марксизма, которым станет в 1930-е годы И. В. Сталин. Соответственно, раннесоветские авторы, включая таких важных фигур, как П. И. Стучка и Н. И. Бухарин, использовали некоторые шмиттовские идеи в своих попытках построения советской версии марксистской теории государства и права. Шмиттовские работы импонировали им критикой либерализма, парламентаризма и политического романтизма, равно как правовым обоснованием феномена диктатуры и признанием значения действительности в праве. Можно сказать, что в этих случаях раннесоветские авторы в позитивном духе разрешали вопрос о совместимости некоторых шмиттовских рассуждений с левой, марксистской идеей. Иное дело, что как политический контекст, так и общая трансформация советской интеллектуальной среды привели с конца 1940-х к дисконтинуитету в изучении сочинений Шмитта и своеобразному их забвению вплоть до конца 1980-х годов, до того момента, когда в 1987 году был опубликован обстоятельный обзор сотрудника ИСИ АН СССР А. Ф. Филиппова, ставший прорывом в изучении идей К. Шмитта (Филиппов, 1987). Данная публикация фактически оказалась провозвестником волны интереса к шмиттовским идеям, который начинается в России с 1990-х годов, так что его логичнее рассматривать в контексте интеллектуального развития постсоветского периода. И в этом отношении было бы небезынтересно проследить бытование в Советской России работ других ведущих европейских «несоветских» интеллектуалов первой половины XX в., включая и главного шмиттовского оппонента Г. Кельзена. В конце концов, в СССР, несмотря на прошмиттовские симпатии 1920-х годов, в итоге распространение получил именно советский вариант нормативизма (Денисенко, Сухинин, 2017).

Литература

1. Авдеев Ю. И., Струнников В. Н. (1962). Буржуазное государство в период 19181939 гг. М.: ИМО.

2. Аржанов М. А. (1935). Германский фашизм и вопросы конституции // Советское государство. № 3. С. 71-81.

3. Брусиловский А. Е. (1934). Откровения «ученого фашиста» // Иностранная книга. № 3. С. 24-27.

4. Бухарин Н. И. (1933). Учение Маркса и его историческое значение // Бухарин Н.И., Деборин А.М. (ред.). Памяти Карла Маркса: сборник статей к пятидесятилетию со дня смерти. 1883-1933. Л.: Издательство АН СССР. С. 7-99.

5. Бухарин Н. И. (1918). Рец. на: В. Ильин (Н. Ленин). Государство и революция // Коммунист. № 1. С. 19.

6. Быховский Б. Э. (1935). Карл Шмитт. (Монографический обзор) // Вестник Коммунистической академии. № 7. С. 44-53.

7. Быховский Б. Э. (1941). Дипломированные лакеи фашизма (фашизм и философия) // Под знаменем марксизма. № 9-10. С. 90-97.

8. В Институте уголовной политики (1936) // Социалистическая законность. № 1. С. 52-55.

9. В. К. (1927). Рец. на: И.Д. ИЛЬИНСКИЙ. Введение в изучение советского права, часть I. Индивидуализм в буржуазной юриспруденции. ГИЗ. 1925 // Революция права. № 1. С. 217-219.

10. Вышинский А. Я. (1939). Ленин и Сталин о государстве и праве // Советское государство и право. № 1. С. 41-68.

11. Вышинский А. Я. (2009). Основные задачи науки советского социалистического права: Доклад на I Совещании по вопросам науки советского государства и права // Вопросы правоведения. № 2. С. 131-278.

12. Денисенко В. В., Сухинин А. Ю. (2017). Советский нормативизм как теоретико-правовая парадигма // Вестник РУДН. Серия: Юридические науки. Т. 21. № 3. С. 380-395.

13. Дмитриев А. Н. (2000). К истории советско-германских научных и политических связей начала 1930-х гг.: Арплан (немецкое общество по изучению советского планового хозяйства) // Смагина Г. И. (ред.). Немцы в России: Русско-немецкие научные и культурные связи. СПб.: Дмитрий Буланин. С. 251-272.

14. Дорогин В.А. (1948). Суверенитет в советском государственном праве. М.: Высш. парт. школа при ЦК ВКП(б).

15. Драбкина Е. Я. (1990). Зимний перевал. М.: Политиздат.

16. Ельяшевич Ф. О. (1911). Из иностранных журналов // Журнал Министерства юстиции. № 3. С. 270-285.

17. Ильинский И. Д. (1928). От богословия и романтики к диктатуре // Советское право. № 6. С. 122-131.

18. Ильинский И. Д. (1932). Республика // Энциклопедический словарь Русского библиографического института Гранат. Т. 36. Ч. I. Растение -- Речь Посполитая. М.: Русский библиографический институт Гранат. Стб. 549-558.

19. Ильинский И. Д. (1936). Автономия // Энциклопедический словарь русского библиографического института Гранат. Первый дополнительный том. Абиссиния -- Баренцево море. М.: Русский библиографический институт Гранат. Стб. 47-65.

20. Ильинский И. Д. (1936). Административное право // Энциклопедический словарь русского библиографического института Гранат. Первый дополнительный том. Абиссиния -- Баренцево море. М.: Русский библиографический институт Гранат. Стб. 213-226.

21. К. А. (1929). Институт советского права РАНИОНа // Революция права. № 6. С. 145-149.

22. Капелюш Ф. Д. (1928). Архив социальных наук и социальной политики. Ежегодник политической экономии и статистики // Под знаменем марксизма. № 6. С. 196208.

23. Корсаков С. Н. (2012). Политические репрессии в Институте философии (19301940-е гг.) // Философский журнал. № 1. С. 120-170.

24. Л. П. (1940). Обзор журнала «Zeitschrift der Akademie fur deutscher Recht» от 1 октября 1939 г., № 18 // Советское государство и право. № 3. С. 128-131.

25. Лазерсон М. Я. (1912). Рец. на: C. Schmitt. «Gesetz und Urteil». Eine Untersuchung zum Problem der Reshtspraxis, Berlin, 1912 // Право. 23 сентября. № 38. Стб. 2041-2043.

26. Лапшин К. Н. (2012). Учение о государстве в трудах К. Шмитта. Автореф. дисс. ... канд. юрид. наук. Краснодар: Кубанский государственный университет.

27. Левин И. Д. (1948). Суверенитет. М.: Юрид. изд-во МЮ СССР.

28. Левин И. Д. (1991). Шестой план // Мотрошилова Н. В. (ред.). Историко-философский ежегодник. 1991. М.: Наука. С. 271-306.

29. Либман Х. Ю. (1935). В Институте советского строительства и права // Вестник Коммунистической академии. № 3. С. 42-44.

30. Лойко М. А. (1948). Аннотации иностранной литературы // Советское государство и право. № 10. С. 84-87.

31. Лукач Г. (2015). Карл Шмитт: «Политический романтизм» // Шмитт К. Политический романтизм. М.: Праксис. С. 457-460.

32. М. Р. (1928). Рец. на: SIEGFRIED MARCK. Marxistische Staatsbejahung. Breslau, S. 39 // Революция права. № 6. С. 145-147.

33. Майер Х. (2012). Карл Шмитт, Лео Штраус и «Понятие политического». О диалоге отсутствующих / Пер. с нем. Ю. Ю. Коринца. М.: Скименъ.

34. Маркузе А. П. (1947). Неогегельянство и немецкий фашизм // Вестник Ленинградского университета. № 4. С. 120-134.

35. Пензин А., Чехонадских М., Чухров К. (2017). Введение: Античность и современность советского марксизма // Stasis. Т. 5. № 2. С. 298-301.

36. Плотниекс А. А. (1978). Становление и развитие марксистско-ленинской общей теории права в СССР. 1917-1936 гг. Рига: Зинатне.

37. Покровский И. А. (1916). «Прагматизм» и «релятивизм» в правосудии // Вестник гражданского права. № 5. С. 18-39.

38. Полак К. (1940). Учение о составе преступления в буржуазной уголовно-правовой литературе // Советское государство и право. № 12. С. 70-79.

39. Поллак К. (1935). Теория государства и права германского фашизма // Вестник Коммунистической академии. № 8. С. 75-81.

40. Полляк К. (1935). Карл Шмитт как теоретик государственного права германского фашизма // Советское государство. № 4. С. 126-135.

41. Рабинович М. Г. (2005). Записки советского интеллектуала. М.: Новое литературное обозрение.

42. Разумовский И. П. (1927). Устряловщина в праве // Революция права. № 1. С. 48-73.

43. Росси Е. А. (2008). Человек и общество в социальной философии К. Шмитта. Авто- реф. дисс. . канд. философ. наук. Великий Новгород: Новгородский государственный университет.

44. С.Н. (1928). Рец. на: CARL SCHMITT. Die geistgeschichtliche lage des heutigen Parlamentarismus, Zweite, Auflage, Munchenund Leipzig, 1926 // Революция права. № 6. С. 150-152.

45. Соколов В. В. (2017). Философские страдания и просветления в советской и постсоветской России // Философская оттепель и падение догматического марксизма в России. Философский факультет МГУ им. М.В. Ломоносова в воспоминаниях его выпускников. СПб.: Нестор-История. С. 11-83.

46. Стучка П. И. (1922). Библиография по теории права и государства // Вестник Социалистической академии. № 1. С. 164-173.

47. Стучка П. И. (1927). Курс советского гражданского права. Ч. I. Введение в теорию гражданского права. М.: Коммунистическая академия.

48. Стучка П. И. (1930). Наши «разногласия» // Советская юстиция. № 31. С. 7-10.

49. Стыкалин А. С. (2001). Дьердь Лукач -- мыслитель и политик. М.: Издатель Степаненко.

50. Трайнин И. П. (1938). К вопросу о суверенитете // Советское государство. № 2. С. 75-108.

51. Трайнин И. П., Левин И. Д. (ред.). (1948). Советское государственное право. М.: Юрид. изд-во МЮ СССР.

52. Туманов В. А. (1971). Буржуазная правовая идеология: к критике учений о праве. М.: Наука.

53. Филиппов А. Ф. (1987). Политологические взгляды Карла Шмитта и их влияние на современную западную политическую науку // Шамшурин В.И. (ред.). Философские основания теорий международных отношений. Вып. 1. М.: ИНИОН. С. 59-94.

54. Филиппов А. Ф. (2000). Карл Шмитт. Расцвет и катастрофа // Шмитт К. Политическая теология. М.: Канон-пресс-Ц. С. 259-314.

55. Шмитт К. (2001). Эпоха деполитизаций и нейтрализаций / Пер. с нем. А .Ф. Филиппова // Социологическое обозрение. Т. 1. № 2. С. 48-58.

56. Шмитт К. (2005). Диктатура: от истоков современной идеи суверенитета до пролетарской классовой борьбы / Пер. с нем. Ю. Ю. Коринца под ред. Д. В. Кузни- цына. СПб.: Наука.

57. Шмитт К. (2010). Учение о конституции (фрагмент) // Шмитт К. Государство и политическая форма / Пер. с нем. О. В. Кильдюшова. М.: ВШЭ. С. 33-236.

58. Шмитт К. (2013). О трех видах юридического мышления // Шмитт К. Государство: право и политика / Пер. с нем. О. В. Кильдюшова. М.: Территория будущего. С. 307-355.

59. Шмитт К. (2000). Политическая теология / Сост. А. Ф. Филиппова. М.: Канон- пресс-Ц.

60. Шмитт К. (2015). Политический романтизм / Пер. с нем. Ю. Ю. Коринца под ред. Б. М. Скуратова. М.: Праксис.

61. Шмитт К. (2016а). Духовно-историческое состояние современного парламентаризма / Пер. Ю. Ю. Коринца // Шмитт К. Понятие политического / Пер. с нем. Ю. Ю. Коринца, А. Ф. Филиппова, А. П. Шурбелева под ред. А. Ф. Филиппова. СПб.: Наука. С. 93-170.

62. Шмитт К. (2016б). Понятие политического / Пер. с нем. А. Ф. Филиппова // Шмитт К. Понятие политического / Пер. с нем. Ю. Ю. Коринца, А. Ф. Филиппова, А. П. Шурбелева под ред. А. Ф. Филиппова. СПб.: Наука. С. 280-408.

63. Энгельс Ф., Каутский К. (1923). Юридический социализм // Под знаменем марксизма. № 1. С. 51-70.

Аннотация

Статья посвящена проблеме восприятия К. Шмитта и его трудов в СССР. На работу Шмитта «Закон и приговор» 1912 г. обратили внимание еще в Российской империи, а уже в СССР в 1920-1940-е гг. советские читатели были ознакомлены с содержанием таких ключевых работ К. Шмитта, как «Политический романтизм», «Диктатура», «Духовно-историческое положение современного парламентаризма», «Политическая теология», «Понятие политического», «Эпоха политизаций и нейтрализаций», «О трех видах юридического мышления». Обсуждение этих работ было составной частью интеллектуальной жизни СССР в 1920-1940-е гг. При этом до 1933 г. советские теоретики права марксистской ориентации не только критиковали положения Шмитта, но и соглашались с некоторыми из них в части отношения к буржуазному государству и праву. Так, положительные ссылки на работы Шмитта можно найти у Н. И. Бухарина, П. И. Стучки, Ф. Д. Капелюша и И. Д. Ильинского. После 1933 г. работы Шмитта в СССР превращаются в объект жесткой критики, а сам он провозглашается ключевым фашистским теоретиком государства и права. При этом одним из главных критиков оказывается немецкий правовед-эмигрант К. Полак -- будущий автор конституции ГДР. С конца 1940-х гг. сочинениям Шмитта из-за так называемой борьбы с «космополитизмом» и «низкопоклонством перед Западом» начинает уделяться все меньше внимания. В 1950-1970-х имя Шмитта фигурировало лишь в отдельных критических высказываниях, а работы советских авторов 1920-1940-х гг. о Шмитте фактически попали в сферу забвения. Новая волна интереса к Шмитту начинается только со второй половины 1980-х гг., и ее можно рассматривать уже в контексте интеллектуальной истории современной России. Ключевые слова: Карл Шмитт, СССР, советское правоведение, интеллектуальная история, И. Д. Ильинский, К. Полак

It is shown that the Russian Empire paid attention to and criticized Schmitt's 1912 work Law and Judgment. Soviet readers in the i92os-i94os were already acquainted with the content of Schmitt's key works such as Political Romanticism, Dictatorship, The Historical and Spiritual State of Modern Parliamentarism, Political Theology, The Concept of Political, The Age of Neutralizations and Depoliticizations, and On the Three Types of Juristic Thought, and a discussion of these works was a part of the intellectual life of the USSR in the i92os-i94os. Moreover, Soviet Marxist-theorists of law, while criticizing Schmitt's ideas, agreed with some of his ideas regarding the criticism of the bourgeois state and law until 1933. However, after 1933, Schmitt's works in the USSR turned into an object of harsh criticism, and he himself was proclaimed a key fascist theoretician of state and law. Since the late 1940s, because of the so-called struggle with "cosmopolitanism", Schmitt's works received less attention. In the 1950s-1970s, Schmitt's works appeared only in some critical statements, and the works of Soviet authors of the 1920s-1940s about Schmitt actually fell into oblivion. A new wave of interest in Schmitt began only in the second half of the 1980s, and his works can already be considered in the context of the intellectual history of modern Russia. Keywords: Carl Schmitt, USSR, Soviet jurisprudence, intellectual history, I. D. Ilyinsky, Karl Polak

Размещено на Allbest.ru