Макс Вебер в Америке: к истории доклада на конгрессе в Сент-Луисе

Однако, как предполагает Вебер, в будущем эта беспрецедентная динамика капиталистического развития будет иметь тенденцию к угасанию в связи с постепенным исчерпанием целого ряда географических и демографических преимуществ, имевших уникальный исторический характер и вносивших колоссальный вклад в динамичное развитие американского модерна. На первое место среди этих благоприятных факторов Вебер ставит наличие свободных земель к западу от Аллеганских гор, которое постепенно сошло на нет благодаря интенсивной колонизации второй половины XIX века. Исчерпание фонда свободных земель на Западе в совокупности с растущей иммиграцией из Европы и Азии должно было привести, по мнению Вебера, к увеличению предложения рабочих рук на рынке труда, что имело бы своим следствием понижение оплаты труда и падение заинтересованности предпринимателей в применении современной техники. Более того, Вебер предполагал, что исчерпание запаса свободных земель в обозримом будущем могло привести также к существенному повышению стоимости земли и к формированию на этой почве наследственной земельной аристократии, характерной для застойной социальной структуры европейского модерна.

Рассматривая американский капитализм как капитализм высшей пробы, Вебер в связи с этим задавался двумя вопросами. Первый: какие социально-исторические факторы и обстоятельства обусловили отличие американской версии модерна от его европейских моделей? Второй: какую траекторию примут социальные и культурные трансформации в мире модерна в будущем? И еще более конкретно: приведет ли развитие Запада в будущем к «американизации» Европы или же к «европеизации» США?

На все эти вопросы он искал ответы не только в книгах и статьях, но и в личном знакомстве с главными чертами и особенностями американского капитализма и американского образа жизни. Здесь его внимание привлекли несколько базовых, структурообразующих факторов политического, социального и религиозного опыта американского модерна. Не претендуя на исчерпывающее освещение вопроса, отметим только несколько важнейших -- с точки зрения Вебера -- моментов, оттеняющих специфику американского модерна в сравнительно-исторической перспективе.

Религиозные секты и светские добровольные ассоциации. На первое место среди заинтересовавших Вебера особенностей американского модерна следует поставить проблематику, связанную с ролью протестантских религиозных сект в американской жизни и их значением в качестве образцов для светских союзов и ассоциаций.

После своего возвращения из Америки Вебер в 1906 году публикует сперва во «Frankfurter Zeitung» (13 и 15 апреля), а затем в изрядно переработанном виде -- в «Christliche Welt» (14 и 21 июня) статью об американских сектах и церквах Во «Франкфуртской газете» статья была опубликована под названием «„Kirchen“ und „Sekten“», в «Христианском мире» -- «„Kirchen“ und „Sekten“ in Nordamerika: Eine kirchen- und sozialpolitische Skizze». Современную академическую публикацию этого текста см. в Max Weber-Gesamtausgabe: MWG I/9: 435-462. Основательно переработанная версия этих двух статей была опубликована в 1920 г. в «Gesammelte Aufsдtze zur Religionssoziologie» под названием «Протестантские секты и дух капитализма». Современную академическую публикацию этого последнего текста см. в Max Weber-Gesamtausgabe: MWG I/18: 493-548. В дальнейшем перевод на русский язык текста Вебера в редакции 1920 г. цитируется по изданию: Вебер, 199об [1906/1920]: 273-304.. В этих публикациях он, опираясь на свои впечатления, полученные во время визита в США, снова возвращается к центральному для него в то время вопросу о влиянии аскетического морального поведения последователей протестантских сект на становление современного рационального западного промышленного капитализма. Вопрос, который интересовал Вебера больше всего в этой связи применительно к опыту американского модерна, можно сформулировать следующим образом: как принципы «отбора» и «рекрутирования» новых членов, принятые в протестантских аскетических сектах в Северной Америке, изменились и превратились в принципы отбора и проверки новых членов светских ассоциаций, снабжающих их отборным человеческим материалом?

Вебер связывает своеобразие американской общественной жизни с существованием множества добровольных религиозных сообществ, которые являются основой отношений солидарности в рамках американского гражданского общества. Если в XIX веке Алексис де Токвиль писал о той колоссальной роли, которую гражданские ассоциации играли в жизни американского общества, то Вебер подчеркивает значение ранних аскетических протестантских сект XVII века как базовой модели организации американского демократического опыта.

В «противоположность принадлежности к церкви», которая, по словам Вебера, «дана» человеку «от рождения» (Вебер, 199об [1906/1920]: 277), церковные общины в Новой Англии как в колониальный период, так и впоследствии были устроены на принципе добровольного членства, сообразно которому община как добровольное сообщество верующих «могла по своей воле принять данного человека в качестве своего члена или не допустить его в свою среду» (Там же: 281). При этом «церковные общины Америки, как и все пуританские секты в широком смысле этого понятия, выносили свое решение в зависимости от того, доказал ли данный индивид своим поведением наличие у него определенной религиозной квалификации» (Там же: 281). Отсюда проистекала необходимость постоянно подтверждать своим «достойным» моральным поведением членство в рядах немногих «избранных» к спасению, которая была абсолютным императивом для членов аскетических протестантских сект в Соединенных Штатах. По замечанию Вебера, «исключение из секты за нравственные проступки влекло за собой потерю кредита и социальное деклассирование» (Там же: 277). В отличие от авторитарной дисциплины официальных церквей (таких как Римско-католическая церковь, Англиканская церковь в Англии или же Лютеранская церковь в Пруссии), этот способ надзора и контроля над повседневным поведением верующих внутри религиозного сообщества являлся малозаметным для стороннего наблюдателя, но при том необычайно эффективным, поскольку он охватывал всю жизнь верующего целиком, а не какие-то ее отдельные аспекты. Согласно Веберу, «дисциплина внутри аскетических сект была... значительно более суровой, чем дисциплина какой бы то ни было церкви» (Там же: 286). При этом базовым постулатом, лежавшим в основе требования к членам секты соблюдать строгую нравственную дисциплину, было стремление соблюсти чистоту общины причащающихся (в частности, у квакеров).

Эта строгая нравственная дисциплина для своих членов, которая осуществлялась церковными общинами протестантских сект в Северной Америке, имела три примечательные особенности. «Церковная дисциплина пуритан и сектантов, во-первых, проводилась отчасти, а во многих случаях и полностью мирянами; во-вторых, средством ее реализации была необходимость самоутверждения, и, в-третьих, она воспитывала или, если угодно, отбирала определенные качества» (Там же: 289).

Последний момент, а именно роль религиозной секты как воспитателя у своих приверженцев определенных, и не в последнюю очередь деловых качеств, Вебер считает наиболее значимым с точки зрения истории американского общества. «Для вступления в сферу какого-либо сообщества член секты (или кружка) должен был обладать определенными качествами, которые. имели большое значение для развития современного рационального капитализма. Для того же, чтобы прочно утвердиться в данной общине, новый член общины должен был постоянно подтверждать наличие у него требуемых качеств: тем самым они непрерывно в нем воспитывались» (Там же: 289). От этого «подтверждения», добавляет Вебер, «полностью зависело как его потустороннее блаженство, так и все его земное существование и социальное благополучие» (Там же: 290).

Этот процесс интенсивного формирования у члена религиозного сообщества определенных требуемых этим сообществом качеств, характерный для протестантских сект и церквей в Северной Америке, равно как и необходимость своим повседневным нравственным поведением постоянно подтверждать обладание этими качествами, заложили моральные основы американского общества, насытив его социальные отношения «сектантским духом».

С процессом секуляризации в XIX веке секты и церкви не ушли в прошлое, но послужили моделью для создания светских гражданских ассоциаций. Последние, прибегая к строгим процедурам «отбора» и «приема» новых членов в свои ряды, обеспечивали себя тем самым превосходным человеческим составом с безупречной деловой репутацией. По словам Вебера, «современное положение светских клубов и обществ, пополнявшихся посредством баллотировки, в большей степени является продуктом секуляризации тех волюнтаристских объединений -- сект, -- которые служат прототипом этих союзов и значение которых некогда было гораздо более важным. Это прежде всего относится к родине подлинных янки, к североатлантическим штатам» (Там же: 181). Поскольку Вебер связывает широкое распространение в Соединенных Штатах на рубеже XIX-XX веков процесса отбора индивидов по их деловым качествам с процессом секуляризации, речь в данном случае идет уже не только о добровольном вступлении в религиозные ассоциации как свидетельстве высоких моральных, и прежде всего деловых качеств индивида, но и о формировании особого рода сословной чести, тесно связанной с особым типом «буржуазно-капиталистического делового этоса внутри широких кругов среднего слоя буржуазии (включая фермеров)» (Там же: 279). Эта сословная этика имела тенденцию к ограничению круга контактов членов этих светских ассоциаций своими братьями по сообществу. По словам Вебера, подобное «сословное членение, опирающееся на конвенциональный жизненный стиль, возникает в Соединенных Штатах на основе традиционной демократии. Это происходит, например, когда только жители определенной улицы (the street) рассматриваются как принадлежащие к society, т. е. считается, что только с ними приличествует общаться, обмениваться визитами и приглашениями. Или когда строгое следование господствующей в society моде -- даже со стороны мужчин в невиданном у нас масштабе -- служит показателем того, что данное лицо претендует на то, чтобы его, по крайней мере prima facie, воспринимали как джентльмена и обходились с ним как с таковым» (Вебер, 2017: 303). Не будучи по своему содержательному наполнению сословной этикой феодального типа, присущей привилегированным слоям старых «культурных наций» типа Франции и Германии, эта буржуазно-капиталистическая деловая этика хорошо ложилась на почву американского модерна с присущей ему высокой оценкой деловых качеств личности.

Эти выводы Вебера относительно первостепенного значения религиозных сект в американской жизни касались не только деловой или фермерской, но и рабочей Америки. Комментируя в одном из писем из Америки особенности жизни рабочих кварталов Чикаго, он отмечал, что не только количество храмов в этих кварталах, посещаемых самими рабочими, достаточно велико, но что само это обстоятельство может служить свидетельством того, что в религиозных институтах заключены «наиболее характерные особенности американской жизни, равно как и наиболее определяющие факторы глубокой внутренней трансформации. Вплоть до последнего времени именно ортодоксальные секты придавали всем сторонам жизни ее специфический характер. Вся социальность, всякое социальное единство, всякая агитация в пользу филантропических, или этических, или даже политических интересов (вроде кампании против коррупции) находятся в их руках» Письмо от 20 сентября 1904 г. Цит. по: Scaff, 2011: 47. ^{Об этой понятийной дихотомии см.:} Kцnig, 1955..

Наконец, модель добровольной ассоциации, прием в которую осуществляется на основе строгого отбора, возникшая в американской религиозной жизни, сыграла огромную роль и в американской политике. «В прошлом, да и поныне, признаком специфически американской демократии было то, -- отмечает Вебер, -- что она являла собой не хаотическое скопление индивидов, а совокупность хотя и замкнутых, но волюнтаристских союзов» (Вебер, 1905 [1906/1920]: 280). Мысль о том, что вопреки мнениям многих немецких ученых и интеллектуалов, демократия в ее американском исполнении вовсе не предполагает «атомизации» отдельных индивидов и превращения их в «пыль человеческую», проходит постоянным рефреном через все версии статьи Вебера 1906 года о протестантских сектах в Америке (MWG I/9: 435-462).

Прослеживая истоки подобного непонимания, характерного для немецкого академического сообщества начала XX в., и не только для него, необходимо иметь в виду еще и то обстоятельство, что понятие «сообщество» (англ. community), которое используется как в американской повседневной жизни, так и в языке социальных наук в США для характеристики добровольных религиозных и светских ассоциаций, принципиально отличается от понятия «общность» (нем. Gemeinschaft) в немецкой социально-философской и социально-научной мысли. Скорее его понятийным эквивалентом в рамках бинарной оппозиции «общность» (нем. Gemeinschaft) и «общество» (нем. Gesellschaft), введенном немецким социологом Фердинандом Тённисом (Тённис, 2002 [1887]), является термин «общество»з⁶. Под «общностью» у Тённиса понимаются такие формы совместной жизни людей, которые не являются предметом их свободного выбора и основаны на таких принудительных критериях членства, как род, семья, соседская община или церковный приход. В случае с американскими протестантскими общинами, которые возникали как добровольные ассоциации религиозных единоверцев, все обстоит совершенно иначе. Протестантские «секты» в описании религиозной жизни американцев у Макса Вебера, а еще раньше «сообщества» в описании демократической жизни американцев у Токвиля -- это полный антипод «общности» у Тённиса. В этом плане проблема понимания немецкими учеными и интеллектуалами американского опыта модерна с опорой на социально-научное знание отягощалась еще и довольно мощными понятийно-семантическими проблемами и недоразумениями См. об этом: 1оа8, 1992: 114-145. ^{«Аристократ в социологическом смысле, -- подчеркивает Вебер в своей «Истории хозяйства», -- есть человек, который благодаря своему экономическому положению может в ряде поколений отдаваться политике и жить для нее, не имея необходимости жить от нее, т. е. это владелец ренты; но это последнее условие неосуществимо для тех слоев, которые, трудясь для поддержания самого себя и семьи, остаются привязанными к определенному занятию, будь то предприниматели или рабочие. В частности, среди сельского общества полным аристократом является только владетель земельной ренты» (Вебер, 2001 [1923]: 117). См. об этом: Лан, 1932: 17-19.}, о чем Вебер прямо говорит в своих публикациях 1906 года о протестантских сектах в Америке.

Америка не знала старой наследственной аристократии. Большое значение при характеристике специфики американского модерна Вебер придавал тому обстоятельству, что в Северной Америке, в отличие от Западной Европы, так и не сложилось сильной и влиятельной наследственной аристократии, политическое господство которой основывалось на владении землей и на контроле над местным крестьянским населением, а главным источником дохода служила земельная рента и другие платежи от зависимого крестьянского сословия^.

В Северной Америке, говорит Вебер в своем докладе в Сент-Луисе, «нет старой аристократии; по этой причине не существует противоречий между авторитарной традицией и чисто коммерческим характером современной экономики» (MWG I/8: 242). По причине отсутствия старой аристократии, а точнее, его ликвидации в ходе Войны за независимость (1775-1783), когда большая часть аристократии колоний сохранила верность английской короне и в итоге потеряла как политическую власть, так и земельную собственности⁹, в Северной Америке конфликт между традицией и современностью не стоял так остро, как в старых европейских обществах, вступивших на путь модернизации в раннее Новое время. Правда, Вебер считал, что за годы, прошедшие с момента провозглашения независимости США на Юге на базе плантаторского хозяйства, использовавшего труд чернокожих рабов, постепенно сформировалась новая аристократия, основой власти которой было владение землей и которая представляла собой патриархальную и антикапиталистическую социальную силу (Ibid.: 220-221). Однако эта новая аристократия Юга потерпела полное поражение в ходе Гражданской войны 1861-1865 годов, в ходе которой ее противником была буржуазия индустриально развитого Севера страны, и сошла с исторической арены. Одновременно тяжелый удар был нанесен по социально-экономической основе господства плантаторской аристократии и главной отрасли экономики Юга -- сельскому хозяйству, степень разрушения которого по отдельным южным штатам колебалась от 30 до 68% См. об этом: Лан, 1932: 66.. Тем самым был решен не только коренной вопрос ускорения перехода США на рельсы индустриального развития, но и поворота американской политики в сторону ее профессионализации, за чем, по Веберу, неизбежно должна была последовать и бюрократизация. Вопрос о том, говорит Вебер в своем докладе, «будут ли люди, жившие ради политики и государства, как это делала старая, экономически независимая земельная аристократия, сменены подавляющим господством профессиональных политиков, живущих за счет политики и за счет государства», в Соединенных Штатах «был решен, по крайней мере на сегодняшний день, одной из самых кровопролитных войн нашего времени, которая привела к разрушению аристократических, социальных и политических центров сельских районов» (Ibid.: 221-222). Однако историческая тяжба традиции и капитализма представляет собой, по Веберу, задачу со многими неизвестными, и притом не только в Старом Свете. По его словам, «даже в Америке, с ее демократическими традициями, заложенными пуританизмом в качестве непреходящего наследия, победа над плантаторской аристократией далась с трудом и стоила больших политических и социальных жертв» (Ibid.: 221).

Правда, Вебер не исключал, что исчерпание фонда свободных земель на Западе приведет в обозримом будущем к существенному повышению цен на землю и к формированию на этой основе в Северной Америке наследственной земельной аристократии, подобной той, что была характерна для социальной структуры стран европейского модерна.

Когда земля станет достаточно дорогой для того, чтобы с нее можно было бы получать определенную ренту, когда накопление больших состояний достигнет еще более грандиозных масштабов, нежели сегодня, когда в то же самое время возможности получать соразмерные ренте прибыли путем постоянного осуществления новых вложений в торговлю и промышленность сократятся настолько, что «капитаны промышленности», как это уже случилось повсюду в мире, начнут стремиться к наследственному сохранению своих состояний вместо того, чтобы делать новые вложения, -- тогда, вне всякого сомнения, у капиталистических семей появится желание стать «знатью», если не по форме, то по факту. (Ibid.: 241)

Отсюда Вебер делал вывод, что «только тогда, когда капитал ляжет на этот курс и начнет в больших масштабах монопольно присваивать землю, перед Соединенными Штатами встанет серьезный аграрный вопрос, который, в отличие от вопроса о рабстве, нельзя будет разрешить мечом» (Ibid.: 241).

Отсутствие в Америке профессиональной невыборной государственной бюрократии. Вебер неоднократно в своих публикациях и публичных выступлениях, посвященных американскому модерну, подчеркивал, что отличительной чертой американской политической жизни и организации государственного управления в США было то, что большинство государственных должностей по итогам выборов занимали назначенцы, выдвинутые победившей партией Огромное количество -- по сравнению с европейским опытом политической жизни -- разнообразных выборов, в которых в течение одного года приходилось участвовать американским избирателям, отмечали практически все наблюдатели из Старого Света, интересовавшиеся данным вопросом. В свое время Вернер Зомбарт в книжке «Почему нет социализма в Соединенных Штатах?» (1906), написанной после визита в США в 1904 г., подсчитал на примере штата Огайо, что «в общем, каждый гражданин должен ежегодно участвовать в 22 выборах. Это не значит, что он 22 раза, в различное время, должен идти к урнам (ведь часто назначают на один и тот же день выборы различных должностных лиц), но он должен каждый год избирать 22 человека, подходящих, по его мнению, к данной должности» (Зомбарт, 2005 [1906]: 240).. Это сдерживало оформление в США касты профессиональных чиновников-управленцев, подобной той, что к тому времени сложилась в таких ведущих европейских державах, как Австрия, Германия и Франция. К этой важнейшей отличительной черте американской политической жизни, лишь мимоходом затронутой в докладе в Сент- Луисе, Вебер будет впоследствии возвращаться неоднократно в своих статьях и выступлениях.

Прежде всего речь идет об организации государственного управления на федеральном и местном уровне, а также на уровне отдельных штатов. Именно в этой области вплоть до последних десятилетий XIX века Америка разительно отличалась от Европы, где уже с наступлением эпохи абсолютизма происходит оформление государственного управления как самостоятельной функции и системы специальных бюрократических организаций.

Иначе обстоит дело в Соединенных Штатах, которые вплоть до начала XX века исключительно «счастливо» избегали бюрократизации управления как на федеральном уровне, так и на уровне штатов. Отличительной чертой американской системы государственного управления было то, что здесь бремя управления брали на себя сторонники того кандидата в губернаторы или в президенты, который одерживал победу на демократических выборах. В качестве меры вознаграждения своих сторонников победитель назначал их на государственные должности, которые они, будучи дилетантами в сфере управления, отправляли лишь до той поры, пока победивший кандидат сам занимал должность, и пока они сохраняли ему личную лояльность.

Кроме того, поскольку в Западном полушарии у США не было могущественных врагов, они до определенного момента могли позволить себе содержать сравнительно скромные вооруженные силы, что, в свою очередь, вело к тому, что потребность в организации военного дела не накладывала на американское общество такого сильного милитаристского отпечатка, который был характерен для таких великих европейских держав, как Франция, Пруссия или Российская империя.

Наконец, сравнительно позднее появление централизованной системы государственного управления в США привело к тому, что «полное становление представительных институтов предшествовало развитию современного государственного управления» (Риггс, 1995: 152) на федеральном уровне. Представительные и законодательные собрания, особенно на уровне штатов и местном уровне, появились здесь значительно раньше, чем централизованный бюрократический аппарат Союза. Это -- одно из коренных отличий американской политической системы от политических систем ведущих европейских держав.

В своих наблюдениях Вебер делает акцент на сложившуюся в США практику раздачи победившим кандидатам или партии постов и должностей своим сторонниками и приверженцам, которая получила в США название «spoils system». Эта система создавала условия борьбы за власть, при которой ставки были необычайно высоки и итог выражался принципом: «победитель получает все». Одним из важнейших последствий подобного распределения государственных должностей, на которое Вебер обращает особое внимание, была повсеместная коррупция, на что в американском обществе той поры было принято закрывать глаза.

Вебер писал:

Хотя старый американский чиновник, осуществлявший партийный патронаж, и был профессиональным «знатоком» площадки предвыборной борьбы и соответствующей «практики», его ни в коем случае нельзя назвать экспертом, получившим специальное образование. Вот на чем, а не на демократии как таковой -- в отличие от того, что внушают публике наши литераторы -- основывалась тамошняя коррупция, которая столь же чужда получившим университетское образование профессиональным чиновникам только зарождающейся там civil service, как и современной английской бюрократии, которая теперь занимает место self-government, осуществлявшегося знатью («джентльменами»). (Вебер, 200зб [1918]: 142)

Такое положение дел, однако, встречало полное понимание у американских рабочих-избирателей по причинам, на которых Вебер неоднократно останавливался в своих работах. В частности, в «Хозяйстве и обществе» он так передает свой разговор 1904 года с одним американским рабочим:

На вопрос: «Почему вы позволяете собой управлять продажным партийным чиновникам?» -- англо-американский рабочий отвечал мне еще 16 лет тому назад: «Потому, что our big country дает такие возможности, что, даже если украдут, присвоят, спрячут миллионы, все равно хватит, чтобы заработать, а еще потому, что эти professionals являются кастой, на которую мы, рабочие, плюем», -- ну а профессиональные чиновники немецкого типа были бы кастой, которая «плевала» бы на рабочих. (Вебер, 2016: 306)

Несмотря на то что Вебер с пониманием относился к тому стойкому недоверию, которое американские рабочие питали к касте профессиональных чиновни- ков-управленцев, ему как социальному ученому было сложно признать подобное положение дел оптимальным, поскольку он -- и притом именно на североамериканском примере -- хорошо видел недостатки, присущие управлению обществом посредством выборного чиновничества. По его словам, «избираемое чиновничество -- источник помех для формального рационального хозяйства потому, что это, как правило, не специально обученное профессиональное, а партийное чиновничество, а также и потому, что постоянная вероятность отзыва или непереизбрания на новый срок не дает такому чиновнику сосредоточиться на строгом и систематическом осуществлении управления и правосудия без заботы о возможных последствиях» (Там же).

В своей сравнительной исторической социологии государственного управления Вебер доказывает, что в мире модерна переход к государственному управлению, осуществляемому профессиональными невыборными чиновниками, является исторически неизбежным в силу своей неоспоримой функциональной эффективности. Напротив, в управлении при помощи выборных чиновников Вебер видит фактор, тормозящий движение к бюрократизации и рационализации государственного управления в мире модерна, поскольку оборотной стороной этого типа управления является меньшая степень его функциональной системности и инструментальной эффективности. «Состоящее из таких [выборных] чиновников управление в отношении надежности и точности находится далеко позади бюрократического управления, где работают назначаемые чиновники» (Там же: 304).

С этой точки зрения тенденции к профессионализации и бюрократизации американской политики Вебер рассматривал как ярко выраженные шаги по направлению к «европеизации» американского модерна. Определенные изменения в этой области наметились уже в эпоху президентства Эндрю Джексона (1829-1837), который ввел сыгравший впоследствии большую роль в развитии институтов и практик государственного управления в США принцип ротации некоторых категорий федеральных чиновников (Cranson, 1975). Однако гораздо большее значение в плане сдвига американского государства в сторону рационализации и бюрократизации Вебер придавал реформе системы государственной службы в США, проведенной в 1883 году в соответствии с Законом Пендлтона о гражданской службе (Pendleton Civil Service Act), который установил порядок замещения отдельных федеральных должностей на основе конкурсных экзаменов, получивший название «системы заслуг» (merit system). «Только современная полная бюрократизация, -- комментировал этот процесс Вебер, -- дает начало неудержимому развитию рациональной профессиональной аттестации. Civil Reform Service постепенно импортирует профессиональное обучение и аттестацию в Америку» (Вебер, 2019: 69). Так обстояло дело до начала Первой мировой войны, которая еще более ускорила этот процесс.

Массовая иммиграция и идентичность американской нации. Наконец, Вебер затрагивает еще один важный круг вопросов, связанных с идентичностью американской нации. А именно он обращает внимание слушателей своего доклада на то, что поскольку современные американцы -- это нация иммигрантов, вопрос качества человеческого материала, из которого она складывается, имеет принципиальное значение для ее будущего. Америка знала несколько волн иммиграции, и на рубеже двух веков она приняла новую, преимущественно из стран Центральной, Восточной и Южной Европы, а также из Китая. В период с 1890 по 1910 год в Америку прибыло порядка 12 млн человек. Эту волну американские демографы отличают от 8 млн иммигрантов, которые прибыли в США в 1850-1880-х годах из Северной и Западной Европы, а также из Китая. Большинство прибывших в США в 1890-1910 годах исповедовали христианство и иудаизм. К 1900 году их удельный вес достиг 84,9% среди всех иммигрантов этой новой волны. Одновременно на Западном побережье США постепенно начинает расти иммиграция японцев, которые оседали преимущественно в Калифорнии. В итоге к 1910 году рабочие-иммигранты составляли примерно половину всех рабочих рук в США (Иванян, 2004: 280, 334).

Вебер в своих рассуждениях об исторических судьбах американского модерна приходит к важному социологическому и культурно-антропологическому выводу о том, что смена волн иммиграции, а значит -- и качества человеческого материала, который составит новых американских граждан, будет неизбежно отражаться и на качестве самой американской нации как политико-гражданской общности Такая постановка вопроса сегодня встречает понимание и в самих США. Например, Майкл Линд в книге «Следующая американская нация» (Lind, 1996) говорит о трех Америках, или американских нациях, -- англо-американской (1789-1861), европейско-американской (1875-1957) и мультикультурной (1972-), -- сменявших друг друга в потоке исторического становления, начиная со времен появления в Новом Свете белых переселенцев, и предсказывает появление четвертой. ^{См. об этом:} Cohen, 2003: 16-18.. Здесь Вебер, по сути дела, выходит еще на одну сквозную тему американского модерна: множественность и вариативность человеческого материала, составляющего американскую нацию и глубокие трансформации ее идентичности под воздействием потоков иммиграции. В условиях, когда «колоссальные масштабы принимает иммиграция нецивилизованных элементов из Восточной Европы», возникает высокая вероятность увеличения той доли новых граждан США, которая уже не будет, подобно прежним поколениям, «ассимилирована посредством усвоения им исторически сложившейся культуры этой страны». Отсюда Вебер делает довольно пессимистический вывод, что это новоприбывшее из Центральной и Восточной Европы «население изменит раз и навсегда облик Соединенных Штатов и постепенно создаст сообщество совершенно иного типа, отличного от великого творения англосаксонского духа» (МШО 1/8: 242). Притом что опасения Вебера не оправдались, и новые потоки иммигрантов, прибывшие в США из Европы в первые десятилетия XX века, были довольно успешно ассимилированы, в том числе не в последнюю очередь за счет массового распространения фордистских практик производства и потребления, а также за счет ограничения миграции в 1910-е -- 1920-е годы В 1907-1908 гг. было достигнуто «джентльменское соглашение» США с Японией, направленное на ограничение японской иммиграции в США. По этому соглашению число прибывающих в США японцев-иммигрантов было сведено к минимуму, однако в качестве компенсации им разрешили беспрепятственно селиться на Гавайских островах. В 1924 г. в США принимается Закон об иммиграции (Johnson-Reed Immigration Act), направленный на жесткое ограничение иммиграции в США посредством введения целой системы квот. По этому закону, дополненному законом 1929 г., количество иммигрантов, ежегодно прибывающих в США, было ограничено цифрой в 150 тыс. человек. Основой этой системы стала национальная принадлежность иммигрантов -- количество въезжающих в США лиц определялось квотой в 2% из числа проживающих в США выходцев из этих стран (Иванян, 2004: 334, 377). Результатом всех этих законодательных мероприятий по ограничению иммиграции стало то, что если в 1910 г. число лиц иностранного рождения составляло в США 14,5% населения, то к 1930 г. оно снизилось до 10,9%. Если с 1900 по 1910 г. число американцев иностранного рождения увеличилось на 3 млн 175 тыс. человек, то с 1920 по 1930 г. -- всего на 111 тыс. человек (Лан, 1932: 287). Эти меры привели к известной национальной гомогенизации как населения США, так и американского рабочего класса, ряды которого иммигранты и пополняли в первую очередь., не отменяет самой значимости поставленной им проблемы.

Сошлемся только на имевшую в свое время большой, хотя и неоднозначный резонанс книгу известного американского ученого Самюэля Хантингтона «Кто мы? Вызовы американской национальной идентичности», посвященную глубоким трансформациям американской национальной и культурной идентичности под влиянием иммиграционных волн на рубеже XX и XXI веков (Хантингтон, 2004). В своей книге Хантингтон развивает мысль о том, что существует базисная американская национальная идентичность, сформированная англо-протестантами. В прошлом иммигранты, пребывавшие в Америке, стремились усвоить эту идентичность, чтобы стать, так сказать, «стопроцентными американцами». Выдвигая предположение о том, что основой американской национальной идентичности является англо-протестантская культура, которая объединяла всех американцев, независимо от их происхождения и цвета кожи, в одну нацию и отличала их от всех прочих наций, Хантингтон доказывает, что в начале XXI века эта идентичность столкнулась с радикальными вызовами. Многие иммигранты новой волны, прежде всего выходцы из стран Латинской Америки, которых в Америке принято именовать «испаноязычными», не только не желают перенимать американскую культурную идентичность, но считают ее архаичной и даже преступной. Среди других вызовов американской национальной идентичности Хантингтон отмечает «популярность доктрин мультикультурализма и диверсификации в интеллектуальных и политических кругах, распространение испанского в качестве второго языка на территории США и испанизация части американского социума, утверждение групповых идентичностей, основанных на понятиях расы, этноса и пола, растущее влияние диаспор, крепнущая приверженность элит космополитизму и транснациональным идентичностям» (Хантингтон, 2004: 16-17). Говоря об этих новых вызовах, Хантингтон выражает свое опасение тем, что если в США не будет проводиться политика прививки новым иммигрантам американских культурных ценностей, то Соединенные Штаты в обозримом будущем ждет незавидная судьба.

Таким образом, можно сказать, что веберовская постановка вопроса об американском модерне, требующая при анализе траекторий его потенциального развития внимательного изучения этнокультурного состава населения США и его изменений, находит превосходное подтверждение в контексте современных американских дебатов. Более того, она парадоксальным образом задает актуальные контуры и других дебатов -- о схождении или расхождении моделей американского и европейского модерна на перспективу, поскольку сегодня, в отличие от ситуации большей части XX века, население стран Западной Европы и США в значительной степени пополняется за счет массовой иммиграции из стран Азии и Африки. Как в современных США, так и в Великобритании и странах Западной Европы, входящих в ЕС, постоянно растет доля неевропейского населения либо потомков мигрантов из неевропейского мира, хотя удельный процент мусульманского населения в странах Западной Европы и Великобритании на данный момент значительно выше, чем в США. Складывается впечатление, что в наши дни уже страны Европы идут по пути США, начиная во все большей степени состоять из иммигрантских сообществ с отличной от европейской культурной и религиозной идентичностью. В то же самое время недавние беспрецедентные волнения на расовой почве в США, вызванные убийством полицейскими афроамериканца Джорджа Флойда в Миннеаполисе (штат Миннесота), служит ярким свидетельством того, что «расовый вопрос» в США, которому, как мы видели, Вебер придавал большое значение, так и не получил своего удовлетворительного разрешения.

Заключение: пути модерна в Европе и Америке

Вебер был не первым европейским мыслителем, который интересовался различиями европейского и американского модерна и причинами, их породившими. В своем знаменитом труде «Демократия в Америке», который представляет собой первый детальный социологический анализ американского опыта в истории европейской мысли, французский мыслитель Алексис де Токвиль развивал тезис, согласно которому Европе еще только предстояло вступить на путь «американизации», т. е. испытать всю «прелесть» жизни в обществе, построенном на гражданском равноправии его членов (Токвиль называет это начало мира модерна «йgalitй des conditions» -- «равенством условий»). Главная структурная особенность модерна, по Токвилю, определялась исторически вариативным сочетанием принципов индивидуальной свободы с принципами гражданско-правового равенства. Согласно Токвилю, исторически на Западе ситуация сложилась так, что благодаря уникальному стечению обстоятельств Америка опередила Европу, над которой довлело бремя давних исторических традиций. Тем не менее, говоря о своих впечатлениях, вынесенных из путешествия по Северной Америке, Токвиль отмечал сходство процессов демократизации гражданско-правового состояния, характерных для Соединенных Штатов и стран Западной Европы. «Когда мысленным взором я обратился к нашему полушарию, -- пишет он, -- мне показалось, что и здесь я могу выделить нечто подобное тому, что я наблюдал в Новом Свете. Я видел равенство условий, которое, не достигая здесь, в отличие от Соединенных Штатов, своих крайних пределов, ежедневно приближается к ним. И мне представилось, что такая демократия, которая господствовала в американском обществе, стремительно идет к власти в Европе» (Токвиль, 1992: 27). Поскольку в США процесс демократической революции в силу ряда причин зашел дальше, чем в Европе, Ток- виль видел в американском настоящем ближайшее будущее европейских наций. По этой причине он пристально анализирует американскую модель современной демократии, с тем чтобы по возможности извлечь из ее опыта полезные уроки для политической жизни стран Европы и прежде всего его собственного отечества -- Франции.

Напротив, гипотеза по поводу будущего западного модерна, предложенная Максом Вебером в начале XX века на основе изучения в том числе и опыта американского модерна, указывает на неизбежность сдвига не только Европы, но и Северной Америки и всего мира в целом в сторону большей рационализации, бюрократизации и механизации повседневной жизни. Эту гипотезу поэтому можно назвать гипотезой «европеизации Северной Америки и всего остального мира» О понятиях «европеизации» и «американизации» в социологическом и политико-полемическом наследии Вебера см.: Loader, Alexander, 1985: 2-3; Mommsen, 2000; Offe, 2005; Roth, 2005; Scaff, 2011: 60-66.. Выдвигая ее, Вебер как социальный ученый тем самым противопоставляет свою точку зрения взглядам многих своих уважаемых современников и предшественников, которые видели будущее европейского континента в его «американизации». Иными словами, если Алексис де Токвиль, изучая американский опыт, видел в нем картину будущего Европы, то Вебер скорее видел в европейском настоящем, ставшем результатом модернизации европейских обществ старой культуры, картину будущего американского общества.

Таким образом, по поводу различия траекторий модерна в Европе и Америке Вебер выдвигает аргумент, согласно которому Америка -- новичок на почве капиталистической модернизации, которому только предстоит пойти по пути, который уже проделали старые европейские общества. В отличие от «старой Европы», «молодая Америка» в XIX веке еще находилась в процессе территориального расширения и внутренней колонизации новых земель, и этот процесс должен был занять какое-то время. Поскольку по большей части уникальные факторы, благоприятствовавшие развитию американского модерна, -- изобилие естественных богатств и ресурсов, наличие огромных свободных земель на Западе, а также дефицит рабочей силы, постоянно перетекавшей на свободные земли в поисках лучшей доли, что поддерживало высокую оплату труда в промышленных центрах и побуждало предпринимателей к экономии живого труда и замене его современной машинной техникой, -- к началу XX века оказались близки к исчерпанию, Вебер не видел для Америки иных перспектив, кроме перехода на рельсы набирающей темп «европеизации» «Очевидно, -- пишет Клаус Оффе, -- что в наблюдениях Вебера явно преобладал диагноз европеизации Америки, т. е. запоздавшего, но в конечном счете неизбежного усвоения Америкой европейских социальных условий. Растущая эмиграция в США, казалось, не оставляла иного шанса на то, что Америка сможет избежать бедствий западного рационализма» (Offe, 2005: 50).. Несмотря на то что США смогут еще какое-то время извлекать пользу из своего особого пути развития, в конечном счете им будет суждено вступить на тот же путь рационализации и бюрократизации общественной и частной жизни, по которому несколькими веками ранее пошла «старая Европа». Детально тему о том, как могла бы происходить эта «европеизация», он не развивает, но в то же самое время обозначает пунктиром несколько линий, по которым ей суждено пойти.

В частности, Вебер придавал огромное значение тем изменениям в социально-политической жизни американского общества, ускорению которых сильно поспособствовала Первая мировая война и вступление в нее Соединенных Штатов. Именно этим судьбоносным событиям всемирно-исторического значения было суждено толкнуть политическую систему США на рельсы европеизации. «Последствием этой войны для Америки будет то, что она выйдет из нее государством с большой армией, с офицерским корпусом и с бюрократией» (Вебер, 2003в [1918]: 308). Отсюда Вебер делал вывод, что «война будет иметь последствием для Америки развитие бюрократии, а тем самым -- и шансы продвижения для университетских кругов; само собой разумеется, вскоре проявится и то, что война приведет к европеизации Америки как минимум в таком же темпе, в каком осуществлялась американизация Европы» (Там же: 309).

Оценивая результаты реформы гражданской службы в США и воздействие на государственное управление в этой стране Первой мировой войны, Вебер в 1918 году подчеркивал: «Уже очень давно наступила пора, когда и Америка больше не может управляться дилетантами. С колоссальной скоростью там распространяется профессиональное чиновничество. Вводятся профессиональные экзамены. Формально и обязательно в первую очередь только для определенных, по большей части, технически чиновников, но этот процесс стремительно распространяется и дальше. Теперь насчитывается уже приблизительно сто тысяч чиновников, назначаемых президентом, которые могут занять должности лишь после успешной сдачи экзаменов. Тем самым сделан первый и важнейший шаг к перестройке старой демократии» (Там же: 307).

В последующем дополнительные импульсы вмешательства государства в жизнь общества и усиления бюрократического управления как на федеральном уровне, так и на уровне отдельных штатов были даны политикой «Нового курса» президента Ф. Д. Рузвельта, затем -- Второй мировой и холодной войной, которые привели к появлению в США одних из самых крупных в мире вооруженных сил, профессиональной системы секретных служб и тесно сращенного с государством «военно-промышленного комплекса», рождение которого зафиксировало пророческое предостережение президента Дуайта Эйзенхауэра, сделанное в конце 1950-х годов, а также амбициозными социальными программами администраций Дж. Ф. Кеннеди и Л. Джонсона в 1960-е годы, ориентированными на достижение «новых рубежей» и создание в США «великого общества» «The New Frontiers» -- программный лозунг демократической администрации Дж. Ф. Кеннеди (1961-1963); «The Great Society» -- программный лозунг демократической администрации Линдона Джонсона (1963-1968). ^{Как доказывает П. Гош, у Вебера «эта точка зрения станет нормативной после 1910 г.»} (Ghosh, 2005b: 380).. Даже неолиберальные реформы республиканской администрации Рональда Рейгана (1981-1989) не смогли в этом плане повернуть «колесо американской истории» вспять.

Стоит оговориться, что тезис об «европеизации» Америки не означает, что от внимания Вебера совершенно ускользает противоположный процесс, а именно «американизация» Европы, который он связывает с такими тенденциями, как демократизация публичной сферы, распад традиционной классовой структуры, выход на первый план культурно мотивированных «стилей жизни» вместо традиционного классового деления в качестве ведущего способа социальной дифференциации, а также со стремлением к избавлению от старых традиций под давлением капиталистической логики погони за максимальной прибылью (БсаА⁷, 2011: 66). В любом случае эта потенциальная траектория развития европейского модерна явно представлялась ему менее значимой по сравнению с гипотезой об универсальном процессе рационализации, берущем свое начало в странах Западной Европы в раннее Новое время. Не случайно поэтому во введении 1920 года к своему циклу работ по социологии религии Вебер предпочитает ставить во главу угла уже не «европеизацию» или «американизацию», и даже не «рациональный промышленный капитализм западного типа», но говорит «о специфическом „рационализме“, характеризующем западную культуру». Тем самым, по Веберу, его исследовательская постановка вопроса «вновь сводится к тому, чтобы определить своеобразие западного, а внутри него современного западного рационализма и объяснить его развитие» (Вебер, 1990а [1920]: 55). вебер социология доклад капитализм

С этой точки зрения доклад Вебера на конгрессе в Сент-Луисе, посвященный специфике европейского модерна в его отличии от американского, представляет собой необычайно важную веху на пути к постановке более общей проблемы: почему «именно на Западе, и только здесь, возникли такие явления культуры, которые развивались... в направлении, получившем универсальное значение» (Вебер, 1990а [1920]: 44)4⁸. Именно в рамках этой уточненной и существенно расширенной теоретической системы координат Вебер в поздний период своего творчества будет ставить и решать вопросы о специфике становления и развития модерна в Западной Европе и Северной Америке. Отсюда же проистекает, вероятно, и известная смена акцентов в работах и выступлениях Вебера 1918-1920 годов там, где речь идет о сравнении европейского и американского модерна, с вопросов этикометодического отношения к жизни, поощряемого протестантским этосом, и рационального промышленного капитализма, на проблемы рационализации и бюрократизации американской общественной жизни как симптомы ее движения в сторону «европеизации».

Произведения Макса Вебера

Произведения Макса Вебера, опубликованные в Полном собрании его сочинений, цитируются и указываются по следующим изданиям:

MWG 1/5,1 -- Weber M. (2000). Bцrsenwesen: Schriften und Reden 1893-1898 / Hrsg.

K. Borchardt, C. Meyer-Stoll. Tьbingen: J. C. B. Mohr (Paul Siebeck).

MWG I/8 -- Weber M. (1998). Wirtschaft, Staat und Sozialpolitik: Schriften und Reden 1900-1912 / Hrsg. W. Schluchter, P. Kurth, B. Morgenbrod. Tьbingen: J. C. B. Mohr (Paul Siebeck).

MWG I/9 -- Weber M. (2014). Asketischer Protestantismus und Kapitalismus: Schriften und Reden 1904--1911 / Hrsg. W. Schluchter, U. Bube. Tьbingen: J. C. B. Mohr (Paul Siebeck).

MWG I/18 -- Weber M. (2014). Die protestantische Ethik und der Geist des Kapitalismus. Die protestantischen Sekten und der Geist des Kapitalismus: Schriften 1904-1920 / Hrsg. W. Schluchter, U. Bube). Tьbingen: J. C. B. Mohr (Paul Siebeck).

Литература

1. Вебер М. (1990а [1920]). Предварительные замечания / Пер. с нем. М. И. Левиной // Вебер М. Избранные произведения. М.: Прогресс. С. 44-59.

2. ВеберМ. (1990б [1906/1920]). Протестантские секты и дух капитализма / Пер. с нем.

3. М. И. Левиной // Вебер М. Избранные произведения. М.: Прогресс. С. 273-306. Вебер М. (2001 [1923]). История хозяйства // Вебер М. История хозяйства. Город. М.: КАНОН-Пресс-Ц, Кучково поле. С. 7-332.

4. Вебер М. (2003а [1895]). Национальное государство и народнохозяйственная политика // Вебер М. Политические работы (1895-1919) / Пер. с нем. Б. М. Скуратова. М.: Праксис. С. 7-39.

5. Вебер М. (2003б [1918]). Парламент и правительство в новой Германии // Вебер М. Политические работы (1895-1919) / Пер. с нем. Б. М. Скуратова. М.: Праксис. С. 107-299.

6. Вебер М. (2003в [1918]). Социализм // Вебер М. Политические работы (1895-1919) / Пер. с нем. Б. М. Скуратова. М.: Праксис. С. 300-342.

7. Вебер М. (2016). Хозяйство и общество: очерки понимающей социологии. Т. 1: Социология / Пер. с нем. под ред. Л. Г. Ионина. М.: ВШЭ.

8. Вебер М. (2017). Хозяйство и общество: очерки понимающей социологии. Т. 2: Общности / Пер. с нем. под ред. Л. Г. Ионина. М.: ВШЭ.

9. Вебер М. (2019). Хозяйство и общество: очерки понимающей социологии. Т. 4: Господство / Пер. с нем. под ред. Л. Г. Ионина. М.: ВШЭ.

10. Вебер М. (2007). Жизнь и творчество Макса Вебера / Пер. с нем. М. И. Левиной. М.: РОССПЭН.

11. Зомбарт В. (2005 [1906]). Почему в Соединенных Штатах нет социализма? // Зом- барт В. Избранные работы. М.: Территория будущего. С. 213-320.

12. Иванян Э. А. (2004). История США. М.: Дрофа.

13. Каубе Ю. (2016). Макс Вебер: жизнь на рубеже веков / Пер. с нем. К. Тимофеевой. М.: Дело.

14. Лан В. И. (1932). Классы и партии в САСШ. М.: Партиздат.

15. Кривогуз И. М., Коган М. А., Мнухина Р. С., Ковалев И. В. (1959). Очерки истории Германии. М.: Учпедгиз.

16. Риггс Ф. (1995). Сравнительная оценка президентской формы правления // Сравнительная социология. М.: Academia. C. 99-156.

17. Тённис Ф. (2002 [1887]). Общность и общество: основные понятия чистой социологии / Пер. с нем. Д. В. Скляднева. СПб.: Владимир Даль.

18. Токвиль А. (1992). Демократия в Америке / Пер. с франц. В. П. Олейника и др. М.: Прогресс.

19. Хантингтон С. (2004). Кто мы? Вызовы американской национальной идентичности / Пер. с англ. А. Башкирова. М.: АСТ.

20. Cohen D. (2003). Our Modern Times: The New Nature of Capitalism in an Information Age. Cambridge: MIT Press.