Революции. Взгляд на пятисотлетний тренд

Несмотря на то, что идеология связана с объективными факторами (в плане того, что появление идеологии может быть вызвано теми или иными изменениями и процессами), по своей природе она всегда как бы оторвана от практики, поскольку стремится к совершенству, идеалу. Отсюда практическое внедрение идеологии всегда сталкивается с реалиями, которые в дальнейшем становятся все более серьезным препятствием. Но революционеры на то и революционеры, чтобы ломать препятствия, невзирая на цену, напротив, чем круче ломка, тем лучше. В этой связи чем глубже удается внедрить идеологию, тем сильнее возникающие противоречия. Ведь политика - искусство возможного. Попытки ввести чистую идеологию всегда оканчиваются серьезными проблемами, а также неизбежными откатами от революционных идеалов.

Что означает закон термидора в отношении революционной идеологии и революции? Он показывает, что необходим какой-то компромисс между традициями, здравым смыслом, практическими потребностями и революционной идеологией. Термидор выступает как значимая попытка прагматичного поиска путей завершения революции (Полякова 2014). Это обычно не означает открытого разрыва с революционной идеологией. Но жизнь диктует свое, поэтому продолжение нахождения революционного режима у власти требует создания такой системы управления, которая сумеет каким-то образом ограничить фантазии и учитывать объективные законы жизни. Иногда для этого подправляют идеологию, иногда делают вид, что сложившаяся ситуация и есть то, чего добивались. Но так или иначе в итоге возникают различные вариации опоры на реальность. Начинается «спуск на тормозах» от великой утопии к трезвому учету обновленной действительности и служению ей (Устрялов 1921)[35].

Радикальная идеология если и может приносить пользу, то, подобно сильному концентрированному веществу, только в разбавленном и дозированном виде. В другом случае она несет вред или даже смерть. Социализм относился именно к такой радикальной идеологии, которую можно было внедрять в жизнь только постепенно, дозированно и в отдельных направлениях. Как показала практика, в таком виде в некоторые периоды или в некоторых обществах это могло дать положительный эффект, стать важной частью системы. В случае попыток строить жизнь по этой идеологии результат оказывался плачевным. Сказанное касается и ярого национализма, и религиозной идеологии (например, исламизма). Таким образом, как это ни цинично, твердые приверженцы идеологии приводят общество к плачевным для него результатам, тогда как оппортунисты могут приводить его к более успешным.

Радикальная идеология, как и революции в целом, приносит наибольшую пользу, когда ее сторонники, находясь в оппозиции, выдвигают лозунги и требования, которые более прагматичные правящие элиты в определенные периоды вынуждены учитывать и каким-то образом, в какой-то степени претворять в жизнь.

По-своему закон термидора проявляется в обществах, объективно еще не доросших до уровня, когда революции становятся неизбежными. Однако за счет заимствования идеологий и практик революций в более развитых странах в них складываются определенные группы и органы информации, в итоге социальные протесты и недовольство канализируются в объективно более высокую социальную форму, чем это должно было быть. Таковы, на наш взгляд, революции на Востоке в начале ХХ века. В этом случае возврат к диктатуре может наступать довольно быстро, как это произошло в результате Синьхайской революции в Китае.

Революционный цикл. История Французской революции однозначно показала, что революция проходит определенный цикл. Схематически это выглядит так. Сначала идет нарастание революции. Либо к власти приходят все более радикальные революционеры, либо происходит радикализация тех сил, которые находятся у власти (но при этом, конечно, идет размежевание внутри лагеря революционеров). Наконец революция и террор доходят до своего пика[36]. Затем, после того как поддержка революции сокращается, так как общество от нее устает, а экономика приходит в упадок (а также в период, когда основные военные опасности отступают), происходит определенный откат. Наступает естественная реакция на перенапряжение сил. В лагере революционеров это может выразиться в ожесточенных дискуссиях, расколах, прямой борьбе, порой и в виде физического уничтожения наиболее радикальных революционеров (как было во Франции в конце XVIII века). Тогда и наступает этот самый период термидора, который может иметь несколько этапов. Так, в СССР, как мы видели, можно говорить сначала о революционном термидоре, связанном с принятием новой экономической программы на Х съезде РКП(б) и с «закручиванием гаек» в виде усиления партийной дисциплины (запрета фракций и т. п.). А затем еще и о партийном термидоре (Троцкий говорит о его начале с 1924 года [Троцкий 1935], но это стало особенно заметно с 1927-1928 годов), когда в результате ожесточенных партийных дискуссий было принято решение о возможности построения социализма в одной отдельно взятой стране. К 1929 году все оппозиционные движения были разгромлены, а их лидеры в той или иной мере были лишены своего влияния (Троцкий находился в ссылке), позже репрессированы. В отношении партийной дисциплины «гайки были закручены» уже весьма сильно. Но интересно, что завершение термидорианского переворота в партии совпало с новым революционным приливом 1929-1933 годов, в результате которого была ликвидирована крестьянская собственность, а крестьяне как класс (социальная группа) трансформировались, по сути, в государственных крепостных.

В дальнейшем, как свидетельствовали Английская революция и французские революции конца XVIII века и 1848 года, откат революции (термидор) мог продолжиться, трансформируясь в режим личной диктатуры, которая затем могла перерасти и в форму монархии. В Англии диктатура Кромвеля не переросла в монархию[37], но во Франции в обоих случаях республика превратилась в империю. Такой режим получил название бонапартизма. Двойственность такого режима, который не был ни республиканским, ни традиционно монархическим, поскольку новоявленный император продолжал рассматриваться как узурпатор, наградила его особыми чертами, связанными с попытками маневрировать между различными слоями общества, менять курс, пытаться опираться на на-родную поддержку. О бонапартизме в широком смысле, пожалуй, впервые заявил К. Маркс в работе «Восемнадцатое брюмера Луи Бо- напарта», написанной в связи с военным переворотом, совершенным племянником Наполеона I Луи Бонапартом, который с 1848 года был президентом Французской республики. Через год он стал императором Наполеоном III[38]. Революция движется, таким образом, по нисходящей линии, отметил Маркс (1957: 141). Термин «бонапартизм» обозначал сначала послереволюционную диктатуру, а затем любой режим личной власти, который маневрирует между различными социальными силами, и довольно часто употреблялся и употребляется в политическом дискурсе. В том числе он использовался и Л. Д. Троцким в указанной выше статье в отношении сталинского режима (Троцкий 1935).

Таким образом, можно сделать вывод, что всякая революция - это забегание вперед, тем более великие революции, которые могут заходить очень далеко в процессе социальной ломки[39]. Это ведет к тому, что на каком-то этапе начинается откат. Революции такого рода - это попытки строить жизнь не по критериям практики, а по идеологическим лекалам. Но такой разрыв между стремлением к воплощению революционного идеала на практике и реалиями, которые не хотят подстраиваться под книжный образец, не может быть слишком длительным. Отсюда неизбежность сначала торможения революционной волны (термидор), а затем определенного отступления к прежним нормам (бонапартизм).

Исходя из сказанного, в революционном периоде следует выделить несколько этапов (но это касается, конечно, только победившей революции). Некоторые, как Р. Р. Вахитов, говорят о трех этапах. «Обычно их называют, - пишет он, апеллируя к Великой французской революции, - соответственно якобинство, термидор и бонапартизм» (Вахитов 2004). Но это не совсем верно. Дело в том, что якобинство никак не может быть первым этапом. Якобинство - это апофеоз революции, а этому апогею предшествуют минимум два периода (легкой победы революции, нарастания революционных требований), далее может быть приход к власти более радикальной силы и только затем - предельная радикализация (якобинство). Возьмем революцию 1917 года. Только до Октября можно насчитать минимум два указанных больших этапа, скажем, до апреля 1917 года и после апреля до Октября. А после еще был путь до начала большевистского террора летом 1918 года; этот период примерно до 1920 года и можно признать апогеем (якобинством).

Выше мы также видели, что могут быть и такие этапы, как реставрация и затем повторная революция (какой была Славная революция 1688 года в Англии). С другой стороны, какие-то этапы могут и не реализоваться в конкретной революции.

Начать обсуждение следует с положения, которое высказывалось в литературе, но, к сожалению, не получило широкого распространения. Между тем оно заслуживает самого пристального внимания. Речь идет о том, что в определенные сложные периоды, в том числе и в период начальных фаз революции, правящая элита, а также близкие к ней слои словно теряют чувство самосохранения[40]. Они не просто оказываются не готовыми к тому, чтобы сплотиться перед лицом надвигающейся угрозы народных волнений и поддержать неустойчивую власть, которая, несмотря на все ее недостатки и пороки, им гораздо ближе. Они и сами либо фрондируют этой власти, либо прямо агитируют против нее, приветствуя революционеров и надвигающуюся революцию, а то и непосредственно в ней участвуют. Прозрение наступает только уже в ходе революции, особенно когда революционная ломка захватывает широкие слои населения и различные институты и для такой ломки привлекается террор, порой и после революции. Так, в феврале - марте 1917 года все командующие фронтов поддержали революцию в Петрограде, ни один из них не поддержал императора и главнокомандующего Николая II, напротив, все рекомендовали ему отречься от престола. И только позже они поняли, что революция, с которой они почему-то связывали надежды на активизацию военных действий, ведет Россию к военному поражению и катастрофе. «Кругом измена и трусость, и обман!» - записывает Николай II в своем дневнике 2 марта 1917 года (Дневники… 1991: 625). Но и сам император не проявил никакой воли к власти в этот решающий момент, напротив, он торопится отречься, как будто видит в этом хороший повод сбросить с себя бремя власти. Затем с легкостью отрекается от трона, который укреплялся 300 лет, его брат Михаил. И никто из царской семьи не решается возглавить борьбу за сохранение монархии. В 1991 и 1992 годах лидеры Коммунистической партии СССР и новорожденной КПРФ с легкостью дали разрушить и СССР, и КПСС. В 1993 году во время противостояния президента и Верховного Совета многие из них за это поплатились.

Однако такая потеря воли к власти и чувства самосохранения характерна не только для России, но и для многих других революционных эпох.

В мае 1789 года в Париже собрались Генеральные штаты. Выборы происходили по сословному признаку. Однако в итоге очень многие делегаты от дворянства и духовенства присоединились к делегатам третьего сословия, чтобы составить революционное Учредительное собрание, которое своими декретами и начало, по сути, Великую французскую революцию. А ведь дворянство и духовенство во Франции пользовались исключительными льготами[41].

Отметим, что инстинкт самосохранения, потеря чувства необходимости бороться за власть, за сохранение своих позиций может теряться и в другие переломные эпохи. Так, поразительно беспомощными и неготовыми ничем жертвовать ради страны выглядят французские военачальники в 1939-1940 годах, сдавшие Францию врагу уже после первого поражения. Это удивительное (после столь мощной активности в Первую мировую войну) малодушие, впрочем, стало заметно уже с середины 1930-х годов, когда Франция сдавала одну свою позицию за другой поднимающейся, но еще достаточно слабой Германии.

В 1909 году, вскоре после Первой русской революции, вышел знаменитый сборник «Вехи» с подзаголовком Сборник статей о русской интеллигенции (В?хи 1909)[42]. На самом деле это был сборник о Русской революции, о роли в ней интеллигенции. В статье Н. Бердяева «Философская истина и интеллигентская правда» в этом сборнике позиция интеллигенции подверглась резкой критике. По его мнению, русская интеллигенция практически обожествила народ и революцию, борьба с самодержавием стала тем критерием, при помощи которого оценивались любые явления. При этом интеллигенция стала «во всем всегда винить внешние силы и их виной себя оправдывать» (Бердяевъ 1909: 26). Она забыла и об истине, и о том, что надо возложить ответственность и на себя и «перестать во всем винить внешние силы» (Там же). В статье историка, литературоведа и философа М. О. Гершензона (который был инициатором выпуска этого сборника) «Творческое самосознание» читаем: «Что делала наша интеллигентская мысль последние полвека? - я говорю, разумеется, об интеллигентской массе. - Кучка революционеров ходила из дома в дом и стучала в каждую дверь: “Все на улицу! Стыдно сидеть дома!” - и все… высыпали на площадь… Полвека толкутся они на площади, голося и перебраниваясь. Дома - грязь, нищета, беспорядок, но хозяину не до этого. Он на людях, он спасает народ, - да оно и легче и занятнее, нежели черная работа дома» (Гершензонъ 1909: 84).

И эта интеллигенция претендовала на власть, демонстрируя своего рода мессианство, считая, что образованные люди якобы знают, как правильно переустроить жизнь. И они ничтоже сумняшеся готовы были перестраивать ее не снизу, а высказывая претензии не просто на участие во власти, но и на верховную власть (как делали лидеры кадетской партии). Все это сыграло роковую роль в истории нашей страны и дореволюционной русской интеллигенции, среди которой было множество дворян.

Однако уже после Первой русской революции, казалось бы, многие должны были переосмыслить ситуацию, понять, что народная революция сметет не только самодержавие, но и интеллигенцию. М. Гершензон написал об этом предельно откровенно: «Каковы мы есть, нам не только нельзя мечтать о слиянии с народом, - бояться его мы должны пуще всех казней власти и благословлять эту власть, которая одна своими штыками и тюрьмами еще ограждает нас от ярости народной» (Гершензонъ 1909). Но эти слова имели обратную реакцию. Их автора заклеймили всеми мыслимыми и немыслимыми обвинениями. Однако мы хорошо знаем, что в итоге случилось с русской интеллигенцией. Счастливы оказались те, кого вывозили пароходами за границу в 1922 году, а не топили на баржах в реках.

Таким образом, нередко элита или какие-то ее слои, образно говоря, кусают руку, их кормящую, не понимая, что они могут существовать только в условиях этого «плохого», по их мнению, режима. Советская высшая творческая интеллигенция, имевшая особые привилегии, огромную аудиторию, благодаря политике государства жившая на всем готовом, требовала свободы слова, думая, что можно иметь и свободу слова, в том числе в безудержной критике власти, и прежнее покровительство государства. Однако что было сделано даже не великого, но просто выдающегося теми, кто стоял на вершинах культуры до 1991 года? Трудно вспомнить, почти ничего… Дело в том, что та творческая интеллигенция могла существовать только в условиях советской власти, но не рынка.

Почему происходит такая потеря чувства самосохранения? Этот вопрос требует изучения. Но можно предположить следующее. Это результаты:

1. Некоторой изнеженности элиты, которая перестает бороться за свои позиции, нечто вроде того, о чем писал еще Ибн-Хальдун в XV веке (Ибн-Хальдун 1980; см. также: Гринин 2012: 83-84), а именно о том, как третье поколение правителей из-за склонности к роскоши и прочему приводит династию к падению.

2. Роста образования, гуманизации отношений в рамках самой элиты, в их семьях и т. п., когда наиболее жесткие отношения скрывают от детей и т. п. В этой ситуации вырастает новое поколение, некоторая часть которого «заражена» определенными идеями, плохо сочетающимися с их положением.

3. Иностранного влияния, более высокого в области культуры и уровня отношений в обществе; элита ориентируется на них (в какой-то мере), но они недостаточно пригодны для внутренних дел.

4. Достаточно мягкого (не слишком репрессивного) режима и относительно мягкого правителя.

5. Расширения представления о том, кто достоин быть в рядах элиты, как следствие идеи о том, что в элиту человек должен попадать по заслугам, а не по праву рождения или иным особым правам.

6. Перепроизводства элиты. С одной стороны, появляется боль-шое количество выпавших из элиты, но претендующих на почетное место людей. Поскольку часть поколения наследует свое положение без серьезных усилий, а претензии на место в элите растут, усиливается и критика элиты. В итоге многие представители элиты остро воспринимают всякую критику высших слоев и прави-тельства.

7. Длительной критики правительства, когда некоторая часть элиты начинает воспринимать ее всерьез и кто-то полагает, что мог бы изменить ситуацию. Здесь мы видим большую роль идеологии, которая проникает во все слои общества, а не только в те, в которых больше недовольных.

Заключение. РЕВОЛЮЦИИ КАК ГЕОПОЛИТИЧЕСКОЕ ОРУЖИЕ

Революции как геополитическое оружие и в качестве открытой или тайной государственной политики систематически стали использоваться в ХХ веке (хотя спорадически и раньше, например, такими были подстегивания восстаний в Польше против власти России в XIX веке). Во время Первой мировой войны Англия и Франция поддерживали кадетов и других оппозиционеров, которые выступали против монархии и, по сути, призывали к революции (а посольства, по некоторым данным, в какой-то мере являлись координаторами этих интриг). Относительно позиции наших союзников по поводу революции есть разные точки зрения, одна из которых заключается в том, что они стремились достичь за счет революции сразу двух целей: продолжать использовать Россию как активно воюющего союзника и найти возможность уклониться от своих обещаний передать ей Черноморские проливы и Константинополь. Германия, как известно, пыталась использовать (и не без успеха) революционеров, которые выступали за немедленное прекращение войны, прежде всего большевиков во главе с В. И. Лениным. Но в качестве постоянной линии внешней политики наиболее систематически помощь в организации революций стал оказывать СССР, по сути, сразу же после Октябрьской революции (см.: Гринин 2017в). Западные страны использовали революции значительно реже. Были попытки и экспортировать исламские революции, хотя не особенно успешно.

Крушение социализма, как мы видели выше, окончательно убедило в том, что революции перестали быть сколько-нибудь приемлемым средством социального прогресса в современный период. Однако, как ни парадоксально, именно с этого времени США и западные страны резко изменили свое отношение к революциям, поскольку теперь (как только угроза возникновения коммунистических режимов в результате совершения революции исчезла) их стали рассматривать как позитивное и выгодное для западных стран явление. Революции вновь, как и раньше, стали отождествлять с демократией, а демократию рассматривать как безусловно позитивную форму. Однако это вовсе не так.

Конец ХХ и начало ХХI века, как мы видели, стали периодом нового типа революций, в которых повысилась доля внешнего вмешательства и инспирирования, использования «рукотворных», нестихийных революций для свержения неугодных режимов. Целая цепь таких революций, получивших название «цветных», прокатилась по ряду стран. Как уже было сказано, эти революции западные страны стали использовать как важнейший инструмент геополитики для усиления своего влияния и подрыва мощи соперников, а также для пропаганды превосходства собственного строя. Для этого в избранных странах активно подготавливалась оппозиция, которая при возможности проходила обучение с помощью западных инструкторов; также в качестве координаторов и штабов всякого рода использовались НКО и дипмиссии. К сожалению, чаще всего позитивный эффект таких революций был минимальным, зато негативный - разрушительным. «В большинстве стран, где произошли “цветные революции”, не наблюдается быстрого и надежного перехода к демократии», - отмечает даже сторонник таких революций Дж. Голдстоун (2015: 161), показывая, что революции по-прежнему начинаются со свержения старого режима, но впереди у них очень трудный и затяжной процесс утверждения нового; что революции неизбежно порождают новые трудности, новую борьбу за власть и высокую вероятность скатывания к авторитаризму (Там же: 161, 183). Вновь и вновь подтверждается идея о том, что революции - слишком разрушительный способ прогресса для современной формы общественной жизни (см.: Гринин 1997; 2007). И мы не разделяем надежд Голдстоуна, что в «будущем возо-бладает революционный героизм, а не революционные кошмары» (Голдстоун 2015: 182).

Литература

Бакс, К. 1986. Богатства земных недр. М.: Прогресс.

Бердяев, Н. 1990. Философия неравенства. М.

Бердяевъ, Н. 1909. Философская истина и интеллигентская правда. В: В?хи 1909: 5-26.

Вахитов, Р. Р. 2004. От термидора к бонапартизму: логика либеральной контрреволюции. Восток 5(17). URL: http://www.situation.ru/app/j_ art_415.htm.

В?хи. Сборникъ статей о русской интеллигенцiи. 1909. URL: http:// imwerden.de/pdf/vehi_1909.pdf.

Гершензонъ, М. 1909. Творческое самосознанiе. В: В?хи 1909: 74-100.

Голдстоун, Дж. 2015. Революции. Очень краткое введение. М.: Изд-во Ин-та Гайдара.

Гринин, Л. Е.

1997. Формации и цивилизации. Гл. 2. Философия и общество 2: 5-89.

2006. Производительные силы и исторический процесс. Изд. 3-е, стер. М.: КомКнига.

2007. Философия, теория и социология истории. 4-е изд. М.: КомКнига.

2012. От Конфуция до Конта. Становление теории, методологии и философии истории: уч. пособ. М.: ЛИБРОКОМ.

2013. Государство и кризисы в процессе модернизации. Философия и общество 3: 29-59.

2017а. Российская революция в свете теории модернизации. История и современность 2: 22-57.

2017б. Революции и исторический процесс. Философия и общество 3: 5-29.

2017в. Революция в России и трансформация Мир-Системы. Век глобализации 3: 97-112.

Гринин, Л. Е., Гринин, А. Л. 2015. От рубил до нанороботов. Мир на пути к эпохе самоуправляемых систем (история технологий и описание их будущего). М.: Моск. ред. изд-ва «Учитель».

Гринин, Л. Е., Исаев, Л. М., Коротаев, А. В. 2016. Революции и нестабильность на Ближнем Востоке. 2-е изд., испр. и доп. М.: Моск. ред. изд-ва «Учитель».

Гринин, Л. Е., Коротаев, А. В.

2014. Революция vs демократия (революция и контрреволюция в Египте). Полис. Политические исследования 3: 139-158.

2016. Революции как особая стадия развития общества и Арабская весна. В: Гринин, Л. Е., Коротаев, А. В., Исаев, Л. М., Мещерина, К. В. (ред.), Системный мониторинг глобальных и региональных рисков: Арабская весна в глобальном контексте. Волгоград: Учитель, с. 157-190.

Гринин, Л. Е., Коротаев, А. В., Малков, С. Ю. (отв. ред.). 2010. О причинах Русской революции. М.: ЛКИ.

Джанаби, М. М. 2015. Политическая идея современного исламоцентризма (Философско-культурологический анализ). В: Саватеев, А. Д., Кис- риев, Э. Ф., Исламские радикальные движения на политической карте современного мира. Т. I. М.: URSS, с. 42-96.

Дневники Императора Николая II. 1991. М.: ORBITA.

Дорошенко, Е. А. 1998. Шиитское духовенство в двух революциях: 1905-1911 и 1978-1979 гг. М.: Ин-т востоковедения РАН.

Дьяконов, И. М.

1951. Реформы Урукагины в Лагаше. Вестник древней истории 1: 15-32.

1983 (ред.). История древнего Востока. Зарождение древнейших классовых обществ и первые очаги рабовладельческой формации. Т. 1. Месопотамия. М.: Глав. ред. вост. лит-ры.

2000. Города-государства Шумера. В: Якобсон, В. А. (отв. ред.), История Востока: в 6 т. Т. 1. Восток в древности. М.: Вост. лит-ра.

Зинькина, Ю. В., Гринин, Л. Е., Ильин, И. В., Андреев, А. И., Алешковский, И. А., Шульгин, С. Г., Коротаев, А. В. 2017. Историческая глобалистика. Т. 2. XIX век. М.: Моск. ред. изд-ва «Учитель»; Изд-во Моск. ун-та.

Ибн-Хальдун. 1980. Пролегомены к «Книге поучительных примеров…». В: Игнатенко, А. А., Ибн-Хальдун. М.: Мысль, с. 121-155.

Илюшечкин, В. П. 1967. Крестьянская война тайпинов. М.: Наука.

Манфред, А. З. 1974. Французская буржуазная революция конца XVIII века. В: Жуков, Е. М. (гл. ред.), Советская историческая энциклопедия: в 16 т. Т. 15. М.: Советская энциклопедия, с. 370-383.

Маркс, К. 1957. Восемнадцатое брюмера Луи Бонапарта. В: Маркс, К., Энгельс, Ф., Соч.: в 50 т. Т. 8. М.: Политиздат, с. 115-217.

Местр, Ж. де. 1997. Рассуждения о Франции. М.: РОССПЭН.

Назаретян, А. П. 2016. Русская пролетарская революция в контексте Мегаистории. Историческая психология и социология истории 2: 190-215.

Назарчук, А. В. 2006. Влияние книгопечатания на развитие протестантизма в Европе. Новая и новейшая история 4: 79-90.

Нефедов, С. А. 2007. Концепция демографических циклов. Екатеринбург: Изд-во УГГУ.

Полякова, Н. В. 2014. «Закон Термидора»: традиции и новации. Вестник Санкт-Петербургского университета. Серия 6. Политология. Международные отношения 3: 98-106.

Семенов, Ю. И., Гобозов, И. А., Гринин, Л. Е. 2007. Философия истории: проблемы и перспективы. М.: КомКнига.

Сорокин, П. А.

1992. Человек. Цивилизация. Общество. М.: Политиздат.

1994. Голод и идеология общества. В: Сорокин, П. А., Общедоступный учебник социологии. Статьи разных лет. М.: Наука, с. 367-395.

Травин, Д., Маргания, О. 2004. Европейская модернизация. Кн. 1. М.: АСТ, Terra Fantastica.

Троцкий, Л. Д. 1935. Рабочее государство, термидор и бонапартизм. Бюллетень оппозиции (большевиков-ленинцев) 43. В: Троцкий, Л. Д., Против Сталина: двенадцать лет оппозиции (Статьи, речи и письма Л. Троцкого из «Бюллетеня оппозиции», июль 1929 - август 1941). URL: http://magister.msk.ru/library/trotsky/trotm235.htm.

Устрялов, Н. 1921. Patriotica. Смена вех: сб. Прага. URL: http://lib.ru/ POLITOLOG/USTRYALOV/patriotica.txt.

Хантингтон, С. 2004. Политический порядок в меняющихся обществах. М.: Прогресс-Традиция.

Хобсбаум, Э. 1999. Век революции. Европа 1778-1848. Ростов н/Д.: Феникс.

Штырбул, А. А. 2006. Безгосударственные общества в эпоху государственности (III тыс. до н. э. - II тыс. н. э.). Омск: Изд-во Омского гос. пед. ун-та.

Шульц, Э. Э. 2015. «Моделирование революций» (к дискуссии о стадиях). Историческая психология и социология истории 2: 158-173.

Эйдельман Т. Б. г. «Вехи» и веховцы. URL: http://files.school-collec tion.edu.ru/dlrstore/bd86951e-1bd7-ba23-a172-ab89a5ae46d6/1010911A.htm.

Adams, B. N., эSydie, R. A. 2002. Classical Sociological Theory. Thousand Oaks, CА; London; New Delhi: Pine Forge Press.

Blockmans, W. T. 1989. Preindustrial Europe. Theory and Society 18(5): 733-755.

Grinin, L., Korotayev, A. 2015. Great Divergence and Great Convergence. A Global Perspective. N. p.: Springer International Publishing.

Nef, J. U. 1987. Mining and Metallurgy in Medieval Civilisation. In Postan, M. M., Miller, E. (eds.), The Cambridge Economic History of Europe. Vol. II. Trade and Industry in the Middle Ages. Cambridge: Cambridge University Press, pp. 693-762.

[1] 31 октября 1517 года Мартин Лютер, доктор богословия Виттенбергского университета, публично вывесил свои знаменитые «95 тезисов», в которых выступил с резкой критикой существующих практик католической церкви, в частности продажи индульгенций.

[2] Хотя некоторые черты будущих революций уже угадываются в гуситском движении и некоторых восстаниях в Италии в XIV веке.

[3] Например, реформы в XXIV столетии до н. э. Уруинимгины, который, вероятно, был избран правителем Лагаша после народного восстания (Дьяконов 1951; 1983: 207-274; 2000: 55-56); о такого рода восстаниях и установлении особой формы правления см. также: Штырбул 2006.

[4] Из китайских народных восстаний ближе всего к революции стоит тайпинское 1850-1864 годов (см., например: Илюшечкин 1967).

[5] Разумеется, поступательного только в конечном счете (поскольку революции оказались весьма затратным способом развития и порой временно отбрасывали общество назад).

[6] Однако, как мы увидим ниже, в ХХ веке в связи с изменением роли революций в историческом процессе они могли переводить общество на немагистральный путь развития. Такими путями были социализм, фашизм (например, в Испании), такова была религиозная революция в Иране.

[7] Анализ некоторых этих условий см.: Гринин 2017б.

[8] Недаром революции, если и случались в древности и Средние века, то именно в основном в городских обществах, где грамотность была по тем временам относительно вы- сокой.

[9] О великих революциях и их роли см.: Гринин 2017б. Здесь только отметим, что начиная с Великой французской революции великие революции или нечто их заменяющее происходили с интервалом примерно в полвека. В 1848-1849 годах прошли европейские революции, затем в 1905 году началась революционная полоса в России. В Китае революция завершилась победой в 1949 году, но, по сути, продолжалась еще двадцать лет.

[10] Новое время мы определяем с конца XV века, как это принято в западной историографии, было принято в дореволюционной историографии в России и все активнее принимается современными отечественными историографами.

[11] Напомним, что до этого времени верующим не рекомендовалось самим читать Библию, а число экземпляров книги было ограниченным, так как она в основном переписывалась (хотя и стала печататься в XV веке, что, собственно, и явилось основой для созревания религиозной смуты).

[12] Впрочем, для установления конституционной монархии смена династий стала весьма важным инструментом институционализации.

[13] В отношении идеологии революции в течение раннего Нового времени создается очень многое. По сути, два века идеологи создавали определенную программу переустройства общества, особенно активно в Англии и Франции. Естественно, особенно много новых идей, принципов, лозунгов, требований создается во время революций. Эмиграция из стран, в которых шли революции, также серьезно влияла на распространение той или иной идеологии (в том числе и консервативной, контрреволюционной).

[14] За счет конфискации земельных владений церкви, роспуска монахов и монахинь и других мероприятий.

[15] То, что религиозный вопрос был важнейшим в этой революции, подтверждается уже тем фактом, что 10 южных провинций Нидерландов из 17, в которых католичество преобладало, не захотели полного разрыва с Испанией и в итоге остались частью Габсбургской монархии, сохранив и католическую веру. И только 7 северных провинций, где преобладали кальвинисты, создали республику - Нидерланды (Голландию).

[16] Англиканская церковь вновь заняла твердые позиции в период Реставрации династии Стюартов, оставаясь с тех пор господствующей в Англии.

[17] Хотя Американская революция (борьба за независимость) носила вполне светский характер, роль пуритан и других протестантов, которые переселялись в американские колонии на протяжении XVII и XVIII веков, в этих событиях была весьма велика. А то, что они боролись против короля, возглавлявшего англиканскую церковь, дополнительно их вдохновляло.

[18] Немаловажно, что вместе с диффузией технологий можно наблюдать местами и непосредственное переселение их обладателей (как было в Англии, куда переселялись ремесленники из Фландрии, а также из гугенотской Франции). С этим связано и перенесение диссидентской идеологии.

[19] Реформация все же была больше войной проповедей, чем печатного слова, несмотря на то, что роль последнего колоссально возросла.

[20] Основываясь на истории Английской революции, Жозеф де Местр (Местр 1997: 158, 169, 187-188), один из ведущих консервативных аналитиков Французской революции, предсказывал в 1796 году реставрацию королевской власти и во Франции.

[21] Идея гражданства, несомненно, была навеяна античными, особенно римскими, сюжетами в этом и некоторых других отношениях (идея консулата также взята из римской традиции). Французская революция, конечно, была некоторым подражанием античным примерам.

[22] Краткий анализ революций XIX века см. также в написанной мною главе 11 «Революции и революционные движения» во втором томе книги «Историческая глобалистика» (Зинькина и др. 2017).

[23] Такая революция неожиданно произошла во второй половине ХХ века в Иране (1978-1979 годы), что было связано, по моему мнению, с двумя моментами (помимо исторических особенностей взаимоотношений религиозных лидеров и светской власти в Иране): с тем, что Ближний и Средний Восток типологически достиг уровня развития Европы XVI-XVII веков, и с тем, что в мире роль революций в историческом процессе пошла на убыль. Исламская революция в Иране представляла собой новую идеологическую модель, соперничающую с «западными» и «восточными» революционными традициями и крупными идеями (Джанаби 2015: 58-59). Однако важно отметить, что и первая иранская революция (1905-1911 годы) также имела очень сильную религиозную окраску, и в ней ведущую роль, особенно на первом этапе, играло духовенство (Дорошенко 1998: 8-9). Народ, будучи невежественным, фанатично верующим и связанным религиозными традициями, послушно следовал не столько за «либералами», сколько за своими духовными вождями. И когда шиитское духовенство отвернулось от революции, повиновавшаяся толпа пошла за ним. Е. А. Дорошенко также приводит мнение других иранистов, согласно которому участие верхушки духовенства в руководстве революционным движением было связано с соперничеством со светской властью в области образования, права, влияния на народ, с тем, что она была заинтересована в ослаблении светской власти и сохранении своего влияния на государственную политику. А отход улемов и мулл от революции произошел тогда, когда для них стал проясняться ее «антиисламский потенциал» (Там же: 13-17). По мнению других исследователей, революция 1905-1911 годов была «прямым столкновением» двух идеологий: ислама и западного модернизма (Там же: 18). То же самое можно сказать и о революции 1978- 1979 годов. И с учетом этого иранские революции, особенно вместе, действительно представляют собой уникальные явления и в известном смысле не имеют аналогов в истории (Дорошенко 1998: 8).

[24] Почти весь их спектр проявился уже в период европейской «Весны народов» в 1848-1849 годах. И это одна из причин рассматривать данный каскад революций в целом как одну великую революцию по своим последствиям.

[25] Этот редкий тип революций позже практически не имел места, разве что в 1989 году в ГДР, где важнейшим мотивом стало именно желание объединиться с Западной Германией. Возможно, что в качестве таковых (с некоторыми натяжками) можно рассматривать события на Донбассе и чуть раньше - на постсоветском пространстве в Приднестровье и Южной Осетии.

[26] Приведенная типология - лишь одна из возможных, типологии можно проводить по разным основаниям. Для отечественного читателя наиболее известной является марксистская: буржуазные (в том числе и буржуазно-демократические) и социалистические революции.

[27] Иное дело Сирия и особенно Ливия, где инспирация из-за рубежа и прямое вмешательство в события были намного более активными.

[28] Поэтому вполне логично, что важнейшей целью во время октябрьского восстания был захват телефона и телеграфа.

[29] Телевидение могло играть роль как средство вызвать симпатии к революциям на периферии (или наоборот). Также и подъем терроризма не в последнюю очередь был связан с распространением телевидения. Пожалуй, роль последнего была высока только в череде антикоммунистических революций в Европе, когда представители оппозиции уже по факту имели на телевидении много сторонников и, используя идею свободы слова и информации, активно готовили страны к изменениям.

[30] Поскольку в нашем журнале ранее была напечатана статья о стадиях революции (Шульц 2015), это избавляет меня от необходимости останавливаться на части сюжетов этой проблемы. Я уделю внимание только некоторым аспектам этого вопроса, в частности связи цикла революции с развитием ее идеологии.

[31] Анализ этого «закона» см.: Гринин, Коротаев 2014.

[32] 9 термидора по революционному календарю (27/28 июля) 1794 года произошел переворот, в результате которого была свергнута якобинская диктатура, М. Робеспьер, Л. А. Сен-Жюст, Ж. Кутон и другие революционеры были казнены, а к власти пришли Ж. Фуше, П. Баррас и др., объединившие противников робеспьеристов.

[33] О его предшественнике сборнике «Вехи» сказано ниже.

[34] Впрочем, сам Троцкий не претендовал на первенство, указывая в одной из антисталинских статей, что сейчас нелегко установить, кто первый прибег к исторической аналогии с Термидором. Во всяком случае, уже в 1926 году группа «демократического централизма» (замученный Сталиным в ссылке В. М. Смирнов, Т. В. Сапронов и др.) утверждала: «Термидор - совершившийся факт!» (Троцкий 1935).

[35] О соотношении идеологии и практики см. также в одном из предыдущих выпусков нашего журнала (Назаретян 2016).

[36] Однако как в этот период, так и позже могут иметь место и попытки осуществить и еще более радикальные преобразования, но они обычно не получают поддержки или терпят прямое поражение. Применительно к Французской революции можно упомянуть так называемых «бешеных» и «заговор равных» Г. Бабёфа (1796 год), участники которого ставили целью уравнение имущества. В Советской России накануне введения нэпа было немало горячих голов, которые стремились к походу в Европу, чтобы ускорить мировую рево-люцию.

[37] Хотя какое-то движение в эту сторону было, ведь именно своего сына Ричарда Оливер Кромвель назначил преемником на посту лорда-протектора.

[38] Продление полномочий на 10 лет было закреплено референдумом 21 декабря 1851 года; превращение президентства в монархию - референдумом 21 ноября 1852 года. На обоих действия Луи Бонапарта были одобрены подавляющим большинством голосов.

[39] Умеренность революционных требований - определенный залог успеха революции (в смысле того, что общество относительно легко ее переносит и довольно быстро возвращается к нормальной жизни, при этом получая довольно сильный импульс к развитию). Повышенные социальные требования в случае победы революции - это коренная переделка общества с огромными затратами, с уходом на время от общеисторической колеи. При этом важно, что более медленное, но спокойное развитие в итоге оказывается успешнее, тише едешь - дальше будешь.

[40] В частности, Т. Веблен утверждал, что праздный класс в некоторые периоды может утратить инстинкт самосохранения. Таково, было, например, поведение римлян во время варварских нашествий в поздней Римской империи. В одной из книг, анализирующих социологические теории, авторы, правда, пытались поправить Веблена, утверждая, что праздный класс теряет не чувство самосохранения, а навык собственной защиты, то есть что римляне могли разучиться защищать себя, забыть, как это делается, имея в виду, что варвары везде их заменили (Adams, эSydie 2002: 253). Иногда мы действительно наблюдаем такую беспомощность, какую, например, показывали европейские администраторы перед нашествием мигрантов в 2015 году. Они, говоря словами А. И. Крылова, оказались неспособными «власть употребить». Это может наблюдаться и в случае, когда на наиболее ответственных местах, например на производстве, работают не автохтоны, а приезжие. С. Хантингтон (2004: 278) также отмечает утрату «прежней элитой воли к власти и способности управлять» перед революцией. Но бывают ситуации, когда элита теряет именно инстинкт самосохранения. К этому также может добавляться стремление подражать более развитым обществам, вводя учреждения и институты, которые не соответствуют интересам элиты и к которым не готово общество. Введение демократических институтов, в результате чего элита может потерять свою власть, - нередкий случай. На нашей памяти это произошло в период правления М. С. Горбачева, при этом никакой особой нужды для такого крутого поворота к демократии не было.

[41] Характерно, что король все-таки приказал лейб-гвардии разогнать непослушных депутатов, но когда гвардейцы пытались войти в зал «Малых забав», где те собрались, дорогу им со шпагами в руках преградили маркиз де Лафайет и еще несколько оставшихся знатных дворян.

[42] Интересный анализ сборника см.: Эйдельман б. г.

Размещено на Allbest.ru