История городов и водные инфраструктуры в Российской империи и СССР

Размещено на http://allbest.ru

Университет Эрлангена-Нюрнберга

История городов и водные инфраструктуры в Российской империи и СССР

Обертрайс Юлия, проф.

Малинова-Тзиафета Ольга,

канд. ист. наук, научный сотрудник

Эрланген, Германия

Аннотация

Статья посвящена водным инфраструктурам в городах Российской империи и СССР в «долгом двадцатом столетии». Внимание авторов сфокусировано на перспективах развития инфраструктурной и экологической истории в рамках этой тематики. Направление инфраструктурной истории особенно ярко проявило себя в немецкоязычной исторической литературе, посвященной странам Западной и Центральной Европы. Представляется, что теоретические разработки в этой области важно применять для исследований городской инфраструктуры России/СССР. Прежде всего, предлагается перенести внимание с истории технологий на аспекты экологической и городской истории, обращенные на политику и общество.

Подчеркивается значимость изучения городской общественности, кооперации и противоречий между различными группами (специалисты разных профилей, активисты, представители городской и государственной властей). Внимание уделяется различиям капиталистической и социалистической урбанизации.

Обсуждается роль дискурсов модернизации и модерна, вопросы производства пространства. По мнению авторов, сочетание различных исследовательских перспектив городской истории, истории окружающей среды и инфраструктуры дает возможность продуктивно исследовать городские водные инфраструктуры.

При анализе стоит обращать внимание не только на корреляцию с политической историей, периодизация и точки зрения которой могут оспариваться с помощью новых подходов. Важно также вовлекать в исследования новую социальную историю, историю общества. Кроме того, нельзя обойти вниманием и транснациональную перспективу -- например, когда речь идет о загрязнении вод и связанных с ними международных соглашениях или же о передаче знаний в области инфраструктуры в другие государства.

Ключевые слова: водные инфраструктуры, Российская империя, СССР, инфраструктурная история, экологическая история, городская история, городская общественность, капиталистическая урбанизация, социалистическая урбанизация, производство пространства, модернизация.

Abstract

Urban History and Water Infrastructures in the Russian Empire and the Soviet Union

Obertreis J. -- Professor, Friedrich-Alexander-Universitдt Erlangen-Nьrnberg (Erlangen, Germany); Malinova-Tziafeta O. -- PhD, Research Fellow, Friedrich-Alexander-Universitдt Erlangen- Nьrnberg (Erlangen, Germany);

This article investigates urban water infrastructures in the Russian Empire and USSR during the “Long 20^th Century” and focuses on prospects for further development in infrastructural and environmental history within the framework of this subject. Infrastructural history has been particularly notable in German historiography of Western and Central Europe, and its theoretical solutions appear useful for research into Russian/Soviet city infrastructure. First, we suggest a shift in perspective from technological history to those aspects of environmental and urban history most closely concerned with politics and civil society--especially urban society, with its collaborations and collisions between various social groups, such as city and state officials, activists, and specialists in different areas. Differences between capitalist and socialist urbanization are also worthy of more study. Finally, we discuss the importance of modernism and modernisation discourses, as well as issues related to the production of space. The combination of various research perspectives of urban history, the history of the environment, and infrastructure of the past makes it possible to productively explore city water infrastructure. At the same time, the analysis should pay attention not only to correlation with political history, periodization, and which points of view to challenge via new approaches, but also incorporating a new social history, the history of society. Keywords: water infrastructures, Russian Empire, USSR, infrastructural history, ecological history, urban history, urban society, capitalist urbanization, socialist urbanization, production of space, modernization.

Введение

Тема воды в истории городского пространства, экологии и инфраструктуры широко представлена в литературе о капиталистических странах, однако остается относительно малоизученной на материале стран социалистического блока и СССР. В настоящей статье мы хотим показать то, как разработки по городской истории и инфраструктуре в СССР велись до настоящего времени, а также наметить возможные перспективы. Здесь мы ссылаемся главным образом на пример Ленинграда -- основного объекта изучения в нашем проекте «Вода и инфраструктура в Ленинграде -- Петербурге в долгом двадцатом столетии: Экология, общество, политика», однако по возможности привлекаем также опыт изучения других городов.

Термин «водные инфраструктуры» (англ. water infrastructures, нем. Wasserinfrastrukturen) пока еще не употребляется в русском языке во множественном числе, однако принят в современных англо- и германоязычных исследованиях по экологической и инфраструктурной истории. Под ним понимаются фонтаны, колодцы, набережные, дамбы и мосты, водопровод и канализация, очистные сооружения. «Долгое двадцатое столетие» -- хронологические рамки, которые охватывают обширный период, начиная с 1890-х гг., т. е. с интенсивной фазы урбанизации и модерности, и заканчивая первым десятилетием XXI в. Эти рамки включают и эпоху трансформации после революций 1917 г., и период после распада социалистических государственных систем¹.

Таким образом, мы фокусируем внимание на долгой истории проектирования и развития инфраструктур, где события политической истории не обязательно играют решающую роль.

Инфраструктуры и вода в городе, теоретические замечания

История инфраструктуры особенно ярко представлена в немецкой исторической науке и в последние годы стала особым направлением {Infrastrukturgeschichte), которое раскрывает нюансы социальной и политической истории, существенно дополняя и даже видоизменяя привычные представления о том или ином историческом периоде. Так, было установлено, что различные типы инфраструктуры интегрируют и структурируют сообщества, а также формируют повседневные практики. Они становятся посредниками между политикой и повседневной жизнью². В исследованиях чаще рассматривается тема планирования инфраструктуры -- такие материалы легче найти, нежели источники по вопросам эксплуатации различных типов инфраструктуры.

При этом важно учитывать, что инфраструктура, как правило, не является результатом согласованного, унифицированного планирования. Скорее, это «продукт очень разных и очень противоречивых интересов», которые манифестируются как «материальный субстрат социальных констелляций {Konstellationen), свернувшееся состояние каждой мгновенно сложившейся констелляции»³.

Вода в каждом доме или квартире относится к сфере повседневной, частной жизни, однако вопросы строительства, ремонта, эксплуатации системы водоснабжения и водоотведения, их влияния на экологические системы принадлежат к сфере публичного. Они напрямую зависят от роли властей {местных и/или центральных), руководителей промышленных предприятий, врачей и глав медицинских ведомств, местных активистов, просто заинтересованных горожан. Также эти вопросы становятся объектами общественных дискуссий. Самое серьезное влияние на городские инфраструктуры оказывают экологическое мышление и культура, по истории сооружений можно судить об их проблемах и особенностях. Инфраструктура тесно связана с формированием власти, ее практиками, а также политическим управлением. Планирование, строительство и эксплуатация инфраструктурных объектов требовали координации со стороны властей на различных уровнях и, в свою очередь, порождали новые отношения во власти. Исторические изменения в инфраструктуре можно объяснить изменяющейся конъюнктурой власти, и наоборот⁴.

Особенность водных инфраструктур по сравнению с другими типами инфраструктур состоит прежде всего в серьезном символическом значении воды как стихии, дающей и разрушающей жизнь. В отличие от других стихий -- огня, земли, воздуха -- вода существует в разных агрегатных состояниях и постоянно меняется. Из-за своих физических свойств и незаменимости для людей она издавна имеет большое материальное, культурное и религиозное значение⁵, например являясь важной составляющей многих обрядов перехода и посвящения. Кроме того, вода на протяжении тысячелетий использовалась метафорически, она была и остается символом, важным для понимания социальных и политических вопросов⁶. В русской культуре и в русском языке вода имеет множество символических и сакральных значений⁷.

Конкретное материальное и относительное символическое значения переплетаются между собой и всегда присутствуют в обращении людей с водой. Управление водными ресурсами, регулирование водных потоков и гидротехнических сооружений, а также всех видов водных инфраструктур несут особую символическую нагрузку. Город постепенно разрастался, и человек вынужден был приспосабливаться к новым условиям, причем в особенности это затрагивало тему воды. С XIX в., когда в Европе были построены современные водопровод и канализация, технические новшества расширили возможность человека распоряжаться водой, с чем были связаны и определенные ожидания. Например, строительство водопровода, став сначала очевидной потребностью, позже повлекло за собой введение новых практик: люди могли брать воду непосредственно из-под крана и не должны были ходить за ней во двор или к колодцу, (позже) могли принимать ванну дома и пр. Надежды, что таким образом удастся победить все болезни, часто оказывались преувеличенными. В основе тесной связи между водой и властью лежит жизненная потребность человека в воде: тому, кто управляет водой, принадлежит власть. Отношения власти охватывают все слои общества -- от пользователей воды на местах до высших государственных и правительственных кругов. Антропологические исследования показали, что принадлежность к группам определяется в том числе наличием и использованием воды⁸.

Тесная связь между политической властью (политической системой) и инфраструктурными объектами ясна на примере инфраструктуры, связанной с водой. В репрезентации власти используется богатое символическое содержание воды, а инфраструктурные объекты функционируют в этом отношении как «видимые знаки власти»⁹. Водная инфраструктура легитимирует власть и систему управления, однако может в значительной мере способствовать и их делегетимации¹⁰.

Изучая водные инфраструктуры в городах, важно подробно рассмотреть два тематических комплекса. К первому относится -- с точки зрения городской экологии, географии, urban studies и экологической истории -- город с его природными комплексами, с его экологическими и санитарными условиями. Второй поднимает вопрос о том, на какие социально-пространственные структуры выводит исследование водной инфраструктуры в городе.

Водные инфраструктуры -- один из важных факторов, формирующих пространство современного города¹¹. Любой город представляет собой сложный социальный и технологический ансамбль, где вода и водные инфраструктуры близко соседствуют и напрямую зависят как от других видов инфраструктуры, так и от многих других вопросов городского планирования и коммунального хозяйства. Мощное структурирующее действие они оказывают на пространства городской природы. По образному выражению географа и урбаниста Мэтью Ганди, вода -- это трансцендентная величина, среднее звено между ландшафтом и инфраструктурой, переходящее от видимой для глаз к скрытой от наблюдателя сфере городского пространства¹². Взаимосвязь между инфраструктурными системами и городом в Западной Европе уже не раз обсуждалась в историографии. Существенный импульс этому направлению дал немецкий историк Дитер Шотт в работе об организации городской коммунальной сети. Он описывает, как на рубеже XIX- XX вв. возникли обширные сети коммуникаций городского хозяйства, в том числе водоснабжения и водоотведения, которые по сей день структурируют и организовывают современные города¹³. Профессор географии и урбанист Эрик Свингедоу относит «урбанизацию воды» XIX-XX вв. к ключевым событиям в урбанизации общества. Рост городов в тот период был связан с социальной борьбой за власть, процессами монополизации и маргинализации¹⁴. Мэтью Ганди говорит о том времени как о периоде «революции воды», во многом определившей трансформацию городской жизни в мире. Социальные динамики, связанные одновременно с развитием человеческого тела, пространства и технологии, отражают также интенсивные процессы в сфере власти и социального принуждения. Все вместе они производят действия социопространственного порядка¹⁵.

Процесс урбанизации, роль местного управления и средние слои общества в «долгом девятнадцатом столетии» ¹⁶

Процесс урбанизации охватил в XIX в. всю Европу, наиболее интенсивная фаза пришлась на середину XIX -- середину XX столетий. Если мы определяем условный город как место с населением в 5 тыс. чел., то доля городского населения Европы (включая Россию) увеличилась с 16,3 % в 1850 г. до 33,6 % в 1914 г. В то же время стремительно возросло и население европейских стран¹⁷. Рост городов в России был в то время менее выражен, Западная Европа оказалась ведущей в этом процессе. В Европе при этом прослеживается четкое разделение между Западом и Востоком, в то время как Север и Юг отличаются друг от друга незначительно. Тем не менее российские столицы занимали в 1850 г. третье и четвертое места в списке крупнейших городов Европы, уступая Лондону (1-е место) и Парижу (2-е место). В 1913 г. Петербург занял 4-е место после Берлина, а Москва -- 6-е после Вены (1-е и 2-е места остались без изменений)¹⁸.

Рост городов всюду потребовал изменений в их инфраструктурном оснащении: строительство новых улиц и модернизацию существующих, строительство или расширение системы водопровода и водоотведения, новых видов транспорта (прежде всего трамваи и автомобили) и т. д. Города сравнивали свои успехи в модернизации и конкурировали друг с другом. Успешно развивать крупные города, особенно столицы, было очень престижно, это становилось важной составной частью саморепрезентации на локальном, региональном и государственном уровнях.

Различные типы инфраструктур, в том числе водные, и проблемы, связанные с городской природной средой, изучаются главным образом в контексте модерности¹⁹, динамика развития которой значительно отличается в зависимости от города/региона/страны. В одних районах Европы и США создавались инфраструктуры нового типа и городское пространство переоснащалось. В других, даже расположенных не так далеко от развитых регионов, результаты выглядели куда более скромно. В крупных городах Европы коммунальные сети создавались в разное время, были как пионеры (Лондон, Париж), так и отстающие (Берлин, Гамбург)²⁰. Это относится и к XX столетию: много позже, уже в 1950-х гг., в городке неподалеку от Лидса в половине домов отсутствовала ванна и на несколько семей приходился лишь один туалет. Тем не менее в XX в. идеи, возникавшие вследствие мирового развития науки и технологий, объединяли уже все страны мира, причем настолько, что Мэтью Ганди, анализируя водные инфраструктуры в Лагосе, говорит даже о варианте тропической модерности²¹. Политические и социальные условия, в которых быстрое развитие инфраструктуры в городах проходило около 1900 г., естественно, значительно различались в разных странах Европы. По мнению историка города Фридриха Ленгера, в целом можно говорить о «высокой оценке муниципальной автономии в масштабах всей Европы». В конце XIX в. немецкие города получили международную известность именно благодаря этому процессу, тогда как ранее образцовым считалось английское самоуправление, структурированное по совершенно иному принципу²².

Несмотря на государственный надзор за местным коммунальным управлением, немецкие города смогли добиться довольно широкой автономии, в том числе в финансовом отношении. В рамках Германской империи выделяются два основных типа избирательного права для муниципальных органов: в городах Пруссии было принята трехклассная избирательная система, в то время как на юге Германии муниципальное избирательное право было более демократичным. Таким образом, в южнонемецких городах стало возможным даже представительство рабочих.

Российская империя, организуя систему органов самоуправления (1870 г), следовала примерам стран Центральной Европы, в частности Пруссии. Избирательное право также было ориентировано на прусскую модель. Право голоса было очень ограниченным. Так, в Петербурге участвовать в выборах могли менее чем 2 % мужского населения. Пересмотр Городового положения 1892 г. еще больше ограничил возможности для участия в городской коммунальной политике: были лишены права голоса евреи, и число избирателей сократилось еще более.

Тем не менее городская активность привилегированных слоев продолжалась, причем образованные группы буржуазии также имели возможность представительства. В связи с революцией 1905 г. многие городские думы выступили с либеральными требованиями, часть из них отказывалась финансировать полицию и казаков во время революции²³. Ф. Ленгер, рассматривая различия между Востоком и Западом (Центром) Европы, замечает: «Органы городского самоуправления функционировали в отдельных случаях как форумы для буржуа, имевших политические амбиции, однако же здесь эта социальная группа была много более узкой и много менее интегрированной, нежели в центрально- и западноевропейских городах рубежа XIX-XX вв.»²⁴. Термин «средний класс» (Burgertum) остается дискуссионным; одно время его живо обсуждали в немецкоязычной историографии, посвященной предреволюционной России. В целом можно сказать, что в России буржуазия по западному образцу не сформировалась (правда, и на Западе она отнюдь не выглядела однородной). Тем не менее вполне можно говорить о существовании в России так называемой гражданственности (Burgerlichkeit) и средних слоев общества, которым не чужды черты гражданского общества²⁵. Средние слои городского населения в целом обладали несравнимо меньшими возможностями для политической самоорганизации и влияния, поэтому городское хозяйство служило полем критических общественных дискуссий, которые были имплицитно политическими, так как открытое обсуждение вопросов внешней и внутренней политики и в 1870-х гг. официально запрещалось цензурой и Городовым положением, т. е. уставом для местных властей, городских дум²⁶. Поскольку вопросы городского коммунального хозяйства рассматривали выборные органы городского самоуправления, то в историографии они обсуждались в связи с проблемами становления гражданского общества, независимых групп и союзов, а также активностью представителей среднего класса: медиков, ученых, общественных деятелей.

Роль профессиональных элит и специалистов в области медицины, гигиены, технологий и управления чрезвычайно важна для изучения. Взаимодействия, возникающие между элитами, властями и различными социальными группами, оказывают серьезное влияние на общество. Д. ван Лаак обращал внимание на то, что в Западной Европе и США представители названных профессиональных элит являлись ведущими игроками в развитии инфраструктуры как в гражданском, так и в военном секторах. Как правило, они действовали неявно и «формировали специфическую технократическую идеологию, якобы аполитичную». По большей части эти акторы отдавали предпочтение не частным предпринимателям, а государству как строителю и оператору инфра- структуры²⁷. В исследованиях о Западной Европе также подчеркивается, что инженеры и врачи-специалисты, участвовавшие в реформах и гигиенических движениях, составляли тесно сплоченную экспертную группу. Живя и работая в разных странах, они постоянно обменивались опытом и корреспонденцией. Вместе с тем в организациях, занимавшихся реформами, состояли муниципальные депутаты, муниципальные административные чиновники. Таким образом, гигиенический дискурс того времени распространялся на органы коммунального хозяйства, ответственные за принятие решений²⁸.

Канализация и русская революция

Эпоха «революции воды», строительства городских коммунальных сетей принесла самые серьезные перемены в российское городское общество. По времени она совпала с интенсивными процессами урбанизации, промышленного и транспортного развития, трансформацией сословий и острейшими проблемами социального неравенства, а также с очевидными трудностями в управлении внутренними делами страны. Дискуссии по поводу городской среды, ее влияния на общественное здравие и строительство водных инфраструктур отражали все эти проблемы дореволюционной России. В центре научных исследований стоят вопросы, так или иначе связанные с русской революцией 1917 г., в то время как тема взаимоотношения человека и городской природы в истории России, создания новых отношений между горожанином и водой является до некоторой степени маргинальной, малоисследованной²⁹. В последние десятилетия в контексте экологической истории обсуждалась тема рек в жизни европейских городов, и Петербург также вошел в этот круг -- например, в виде антропологических зарисовок годового цикла разных занятий горожан, так или иначе связанных с Невой как главной рекой города³⁰. В последние годы тема загрязнения водных ресурсов в контексте экологической истории и истории воды также стала рассматриваться чаще³¹. Значительное внимание привлекает тема петербургских наводнений, воспетых в литературе и искусстве и связанных с последующим строительством так называемой ленинградской дамбы. Имеется литература, посвященная истории наводнений, в основном в дореволюционный период: их восприятию в культурном контексте, планам и проектам защитных сооружений, созданию гранитных набережных³².

Научных работ, посвященных воде и связанным с нею инфраструктурам в истории России и СССР, до сих пор немного, причем дореволюционный и советский периоды представлены в историографии неравномерно. Несмотря на то что строительство и переоснащение городских инфраструктур в большинстве случаев проводилось уже в советское время, перевес в историческом изучении вопроса лежит на стороне дореволюционного периода.

Проблема загрязнения водных ресурсов и городов в целом продуктами жизнедеятельности человека и животных (транспорт был конным) остро встала перед врачами, городскими властями и общественностью в XIX в. и оставалась актуальной во всем протяжении XX в. Причиной тому стали научные открытия в области эпидемиологии. Возникновение и распространение холеры, тифа, скарлатины связывали с гниением органических остатков и распространением частиц, опасных для здоровья человека³³. Решить проблему, по мысли специалистов, могло полное удаление всех видов отходов от человеческого жилья. Следовало провести в город питьевую воду из чистых источников. Настоящей панацеей была объявлена коллекторная канализация, т. е. сеть подземных труб, удаляющая отходы на безопасное расстояние. Различные группы горожан в разных странах выступали движущей силой, актуализируя городские проблемы и не оставляя властям возможности откладывать дорогостоящее строительство в долгий ящик³⁴. До Первой мировой войны канализацией -- наиболее сложным и затратным проектом своего времени -- в России были оснащены лишь около четырех десятков городов³⁵. Во многих других городах, в том числе в Петербурге, столице империи, дело фактически ограничилось многолетними обсуждениями проблем и проектов. Как и во многих других странах³⁶, в дореволюционной России промедления в решении городских проблем порождали социальные и политические динамики. Работы о загрязнении городской среды и строительстве городской инфраструктуры выводят исследователей сразу на многие проблемы дореволюционного общества.

Тема канализации начала активно обсуждаться еще в 1970-х гг. в контексте социально-экономической истории городов. Правда, ей редко посвящались масштабные исторические работы³⁷, и она оставалась одним из многих сюжетов городского развития. Научные обзоры всякий раз сводились к вопросу о городской политике, о ее успехах и неудачах, к обсуждению интегрирующего и протестного потенциала. Говоря о «гражданском обществе» и стараясь найти его следы в России, исследователи часто рассматривают Октябрьскую революцию как внезапный катаклизм, перекрывший все пути к его достижению.

Мощный импульс для развития темы дала монография Джеймса Бейтера о Петербурге, написанная с историко-географических позиций и характеризовавшая взаимосвязь между промышленным развитием и урбанизацией на протяжении трех столетий, с основания города в 1703 г. до революции 1917 г.³⁸ Будучи социально-экономическим географом, Бейтер характеризует Петербург как систему сетей, связей, возможностей для производства. Он фиксирует изменения городского пространства под влиянием промышленного производства и других социально-экономических факторов, сравнивая Петербург с другими европейскими городами. Будучи историком и социологом, он точно характеризует роль местных социальных акторов в формировании особенностей городского пространства. По мысли автора, многолетнее промедление в решении острейших проблем Северной столицы, в частности в борьбе с эпидемиями и в улучшении условий жизни путем переустройства городских коммуникаций (транспортной, канализационной, расширения улиц, доступного жилья и пр.), сделало вполне объяснимым то, что в городе была поддержана революция 1917 г.³⁹

В советское время серьезное влияние на дальнейшую разработку темы оказали работы В. А. Нардовой: институциональные исследования городских дум в России, их роли в городском управлении и в формировании политических партий и течений⁴⁰. Вопросы санитарии и гигиены в целом, разумеется, также отражены в этих книгах -- в контексте формирования полномочий органов самоуправления, особенностей их работы, финансов, поступающих в их распоряжение. Строительство канализации стало одной из масштабных неудач петербургской городской думы. Работа ее не привела к видимым результатам. К началу XX столетия блестящий город, переживавший расцвет модерна, был известен как самая нездоровая столица Европы⁴¹. Попытка сыграть политическую роль также провалилась, так что неудача коммунальной политики тесно сплелась с несбывшейся мечтой о российском парламентаризме и демократии. К строительству настоящей коллекторной канализационной сети приступили только в середине 1920-х гг., в 1930-х гг. она должна была охватить весь город, включая новые районы. водный городской инфраструктура урбанизация

Следом за работами Бейтера и Нардовой появились и другие исследования о Петербурге, Москве и городах провинции, затрагивающие в том числе деятельность городского самоуправления⁴². Не только в англо- и немецкоязычной, но и в русскоязычной историографии возник интерес к повседневным практикам водопользования, восприятию городской нечистоты со стороны горожан, городским запахам, попыткам преодоления проблемы⁴³. Несравненно большее внимание, чем раньше, отводится в историографии социальным акторам, особым мнениям, дискуссиям. Так, оказалось, что дискуссии о загрязнении городского пространства были не только напряженными, но и многомерными. Не всегда удачные взаимоотношения между городским самоуправлением и государственными органами Российской империи дополнялись острейшими общественными дискуссиями между врачами-гигиени- стами и инженерами. Например, требования врачей-гигиенистов к устройству канализации Петербурга были настолько строгими, что инженерные проекты казались им (а за ними и широкой общественности) беспомощными и неудовлетворительными. Неспособность городских властей решить проблему объяснялась, таким образом, не только отсутствием гражданского духа, общим равнодушием к судьбам рабочих и трудностями финансирования, но и замешательством перед сложностью решения проблемы и опасностью гуманитарной катастрофы в случае неудачного проекта⁴⁴.

Многолетние бесплодные дискуссии по поводу строительства канализации в Петербурге привели в конечном счете к масштабным изменениям в городской географии, одному из вариантов субурбанизации. Город был окружен многочисленными дачными местностями, у горожан появилось обыкновение жить в двух разных домах в зависимости от сезона. Неудобства загородной жизни, дороговизна переезда -- все это перекрывалось вопросами моды, основанной на соображениях здоровья. Дореволюционный средний класс не смог объединиться для решения городских проблем, чтобы защитить себя, рабочих (в основном малограмотных) и городскую бедноту, и просто уезжал от них в более чистые местности⁴⁵.

Общественное здравие и гигиена в России

Темы общественного здоровья (publichealth), «бактериологической революции» (принятие идеи Пастера о микробах и распространение ее среди врачей и общественности), а также развития превентивной медицины представлены на материалах истории России несравнимо более скромно, нежели на материалах европейских стран и США. Во многом это можно объяснить тем, что коренных изменений в российской системе здравоохранения до революции не произошло, что никак не умаляет значения работы самоотверженных врачей-энтузиастов, земских деятелей, популяризаторов медицинского знания, а также тех, кто на свои средства организовывал приюты и больницы для бедных. К сожалению, их усилия не могли удовлетворить все потребности общества. Мечты гигиенистов об участковых врачах, приходящих на дом, об обязательной диспансеризации рабочих и служащих, сети санаториев для рабочих и массовом распространении превентивных мер по сохранению здоровья осуществились только при большевиках. Невзирая на это, рассказы о развитии гигиенических идей и практик обрываются обычно на первой русской революции 1905 г, Первой мировой войне или Октябрьской революции и редко доходят до логического конца, т. е. до их забвения/воплощения при большевиках, до начала/завершения строительства городской инфраструктуры⁴⁶.

Важным оказывается аспект взаимоотношений между центром и условной периферией в контексте истории империй и здравоохранения. В этом ключе рассматривается не только загрязнение городской среды, но и вопросы санитарного контроля над продажей продовольствия⁴⁷, проблемой алкоголизма, венерическими заболеваниями и пр. Так, Джефф Сахадео в работе о колониальном Ташкенте показал, что, хотя город и был разделен на русскую (современную, европейскую) и азиатскую части, именно в области здравоохранения и обеспечении продовольствием и водой русские жители, как представители центра империи, в большой степени зависели от среднеазиатских местных жителей и их знаний, т. е. от условной периферии⁴⁸. Среди диссертаций последних лет заметны исследования Анны Мазаник о санитарном деле в Москве⁴⁹ и Юстины Турковской -- в провинции Познань (Пруссия / Германская империя)⁵⁰. Работа Анны Мазаник рассказывает о санитарных мерах в Москве: о контроле над венерическими заболеваниями, мясной продукцией и удалением органических остатков, т. е. о строительстве канализации. Подобный аспект позволяет выявить место санитарного дела в коммуникации между всеми социальными акторами, имевшими к нему отношение, т. е. его роль в имперском политическом, административном, научном и культурном пространстве. В отличие от Петербурга, канализацию в Москве удалось построить, это случай успешной коммуникации между городской думой, специалистами и инвесторами. Впрочем, позитивный пример Москвы показал, что при необходимости специалисты охотно шли на сотрудничество с царскими властями, а те рассматривали проекты и предложения и по возможности оказывали им поддержку. Таким образом, санитарные меры в городах не были проектом сверху, однако их трудно назвать также абсолютной инициативой специалистов. Во всяком случае, взаимоотношения между этими социальными акторами далеко не исчерпывались равнодушием верхов и активной протестной позицией на местах⁵¹. Относительно узкая группа экспертов, имевших отношение к санитарии в Москве, и немецкий Гигиенический институт, проводивший санитарную политику на немецко-польской национальной окраине (в Познани), производили определенное воздействие на общественное мнение, популяризировали медицинское знание, что было важно для общества и вполне заметно центральным властям. Анализ дискуссий раскрывает не только характер санитарных мер, но и особую историю имплицитно-политических взаимоотношений между периферией и центром.

Это особенно важно в случае Познани, где сформировалась «контактная зона» -- польско-немецкий регион в составе Германской империи, где новое европейское знание воспринималось оппозиционно настроенной общественностью в контексте польских национально-освободительных идей. Стадия строительства коммунальных сетей в России -- а затем развитие медицинской отрасли, городской экологии и прочих смежных направлений -- как бы разломилась надвое, начавшись в контексте капиталистической урбанизации и продолжившись в условиях урбанизации социалистической. То, что в четырех десятках городов все же удалось построить канализацию, еще не означает полного завершения этой стадии. Опыт Парижа и Лондона показал: первый вариант строительства канализации не был удачным, он потребовал дальнейшей модернизации, масштабной и дорогостоящей⁵². На следующей стадии необходимо было перерабатывать и осваивать наследие предыдущей. Однако и начальная дореволюционная история городской природы, гигиены и городских инфраструктур остается в настоящее время изученной не до конца, так как возможность отсылки к общероссийскому контексту зачастую затруднительна, во многом из-за неоправданной изолированности немецко- и франкоязычной науки. Часто оказывается, что российские и зарубежные авторы ссылаются лишь на англо- и русскоязычные работы. Это особенно сказывается в городской тематике, хорошо развитой в немецкой науке о Восточной Европе. В результате историки часто сравнивают «свой» случай российского города с городами Европы, а не с другими городами России.

Социалистическая урбанизация и социалистический город

Темы развития городского пространства и строительства водных инфраструктур в советское время изучены значительно более фрагментарно, чем в дореволюционный период. Причины этого трудно выявить до конца, можно лишь констатировать, что многие другие темы в истории России традиционно рассматриваются подобным образом. Между тем данный вопрос заслуживает специального внимания: советские города стремительно развивались сразу во многих направлениях. Важная, но пока мало разработанная тема при изучении советских городов -- модернизация и модерность при социализме. Эти термины, широко используемые по отношению к капиталистическим странам, применяются и по отношению к СССР⁵³. Модернизационные, чаще всего инфраструктурные проекты воспринимались современниками как характерная черта советского строя, особенно в союзных республиках Средней Азии, т. е. на национальных окраинах СССР. Сходство же советских проектов с зарубежными несомненно. Основным представляется вопрос об особенностях модерности этого типа: настолько ли сильно она отличалась от капиталистической и можно ли понять ее как попытку создать альтернативу таковой?

Как и до революции, в СССР интенсивно шел процесс урбанизации, и городское пространство менялось под его влиянием. В межвоенный период основные процессы урбанизации и роста городов в Советском Союзе значительно отличались от процессов в Западной и Центральной Европе, где в целом наблюдалось заметное торможение (исключение -- рост крупных городов Германии -- в значительной степени объясняется объединением муниципальных образований). В СССР эти процессы развивались очень быстро. Важно учитывать, что доля городского населения упала с 21 до 15 % в годы Первой мировой войны, революции и Гражданской войны. С таких очень низких показателей уровень поднялся до 33 % к началу Второй мировой войны, что было уникально для Европы⁵⁴. Из этого следует, что основная часть урбанизации проходила в условиях социалистического развития. Вне всякого сомнения, в случае России можно говорить о масштабной социалистической урбанизации и инфраструктурном (пере)оснащении городского пространства. Значит, перед нами стоит задача изучить социалистические города, а также планирование, строительство и эксплуатацию инфраструктуры при системах государственного социализма⁵⁵.

Джеймс Бейтер в книге «Советский город: идеал и реальность» отмечал существенные отличия городского управления в СССР от западного. В частности, в социалистическом городе, по его мнению, не существовало конкуренции между интересами промышленности и собственно жителей, горожан. Все возможные трения решались с помощью государственного аппарата и сети экспертных институтов после многочисленных дискуссий, что должно было позитивно сказываться на городской планировке, поддерживать чистоту и порядок в городах, по возможности решать острые вопросы экологии⁵⁶. Названная книга Бейтера в значительно меньшей степени опирается на источники, чем его же работа о дореволюционном Петербурге -- возможно, потому, что доступ к ним в эпоху холодной войны (книга вышла в 1980 г) был затруднителен. Однако же некоторые преимущества социалистического города в экологическом отношении исследователи отмечали и позже. Например, по сравнению с капиталистическими странами, в СССР был менее распространен автомобильный транспорт, т. е. большинство населения пользовалось транспортом общественным. Также социалистическая экономика не нуждалась в избыточном производстве упаковок⁵⁷. Люди «общества ремонта» были вынуждены бесконечно чинить старые вещи, будь то одежда или техника⁵⁸, что производило меньше бытового мусора. Все эти аргументы слишком разрозненны, чтобы характеризовать структуру реальных социалистических городов, которые, разумеется, не были лишены проблем, да и менялись с течением времени. Однако они еще раз указывают на то, что работы о капиталистической урбанизации невозможно экстраполировать на социалистическую почву.

Вопросы производства пространства

Социальный порядок в СССР обнаруживал явные отличия от капиталистического мира. Соответственно, возникает вопрос: насколько широко можно использовать теоретические построения, разработанные по отношению западным капиталистическим обществам? Это касается различных типов инфраструктур, соотношения сил в управлении ими, модерности, пространственных структур в городе и вопросов взаимоотношения человека с природой. Новые подходы к изучению производства пространства могут быть вполне продуктивно использованы в контексте инфраструктурной и экологической истории города. Так, советской моделью пространства было обусловлено то, что водные инфраструктуры, построенные внутри городской черты, во многих отношениях отличны от находящейся вдали от города. Они так или иначе рассчитаны на взаимодействие с городской средой -- как на уровне строительства, так и на уровне эксплуатации. Это означало, что рабочих-специалистов (монтажников, которые переезжали с одной крупной стройки на другую) необходимо было расселять в городе, строить для них жилье. К тому же следовало принимать специальные меры для очищения территории и акватории, нельзя было полагаться на самоочищение почвы и воды, что очень длительное время практиковалось в СССР. Это вполне соответствует общей модели пространства в СССР, о которой говорил философ и социолог Анри Лефевр. Она обнаруживала много сходства с капиталистическими странами, однако ее важной особенностью была ставка на «опорные точки» -- крупные предприятия и большие города, -- в то время как прочие локусы оставались пассивными и периферийными по отношению к центрам. Следствием этой модели становились неизменное усиление центров и ослабление периферии⁵⁹.

Замечания Лефевра подводят нас к вопросам о специфике производства пространства в социалистическом городе. Как городские пространства задумывались в государственных социалистических системах, чем они отличались от пространств при капитализме? В эмпирических исследованиях к этим вопросам подходили опираясь на другие теоретические подходы. Например, историк Восточной Европы Моника Рютерс, следуя наблюдениям социолога пространства Мартины Лёв, в исследовании о советской Москве установила непосредственную связь между пространственным планированием и социальным порядком. Пространство понимается ею как социальный конструкт, в основе которого лежат социальные и материальные составляющие. Переход между бетонными, т. е. физическими, и воображаемыми пространствами оказывается очень зыбким. Материальные пространства являются выражением социальных пространств. Одно пространство может включать в себя различные «места». Производство пространства происходит, особенно в общественных городских районах, не только сверху, но и снизу. Люди индивидуально и коллективно создавали пространства, сопрягая при этом символические и конкретные значения определенных мест с повседневными практиками, связанными с этими местами⁶⁰.

Исходя из этого, водные инфраструктуры были прежде всего материальными компонентами в социальном пространстве, вспоминаем ли мы о фонтане в парке Горького в Москве (с 1979 г. -- Светомузыкальный фонтан), или о простом кране на советской кухне послесталинского периода. Однако водные инфраструктуры структурируют города и более крупномасштабно (вспомним, например, береговые укрепления или плотины).

Как и Лефевр, указывавший на укрепление центра через «опорные точки», Рютерс говорит о том, что городское пространство Москвы выглядело как современное или социалистическое благодаря парадным зданиям и сооружениям: семи высоткам, станциям метро, улице Горького. Уровень модернизации окрестностей мало соответствовал им: задние дворы, боковые улицы или окраины сохраняли прежний вид. В городе прослеживался разрыв между центром и периферией, хотя Москва в целом позиционировалась как центр СССР и постоянно отстаивала свой высокий статус⁶¹. Вопросы символики, создания идентичности и структурообразующих свойств центральных зданий и сооружений, а также изменяющихся отношений между центром и периферией релевантны и для темы водных инфраструктур -- например, когда речь идет о подключении к канализации или водопроводной сети. Городская история рубежа XIX-XX вв. ясно показывает, что богатые районы, как правило, значительно раньше оказываются оснащены новыми городскими сетями водоснабжения, канализации или освещения, нежели бедные. Каждый из этих элементов инфраструктуры создавал определенные социальные и экономические диспропорции. Данная модель воспроизводилась в разные времена и не привязана к какой-либо определенной системе⁶². По отношению к социалистическим городам эти вопросы остаются в значительной степени открытыми, хотя ясно, что привилегированное оснащение центральных районов оставалось обычной практикой.

Перспективы инфраструктурной и экологической истории «долгого двадцатого столетия»

Историография водных инфраструктур в СССР, как и экологическая история Восточной Европы, находится в самом начале становления и значительно проигрывает исследованиям дореволюционного периода. Первые общие работы, рассматривающие историю России и СССР, едва ли могли представить картину во всей полноте⁶³. Лишь некоторые вопросы, такие как взаимосвязь между сталинизмом и экологической политикой, обсуждались чаще других⁶⁴. Можно сказать, что городская тематика остается в этом ряду наименее исследованной. Аспекты социалистической индустриализации, специфика социалистического города в сфере водоснабжения, пользования, отведения очень мало освещаются в литературе. Работы, в которых обсуждаются вопросы инфраструктуры, созданы в основном в советскую эпоху и ценны в большей степени за счет своей информативности, нежели проблемной ори- ентированности⁶⁵. То же самое можно сказать о коммунальной и городской политике⁶⁶.

Большое внимание российских и западных исследователей привлекла тема жилья и квартир в СССР⁶⁷, но и там аспекты истории инфраструктуры не рассматриваются углубленно или на большом историческом отрезке, а экологические вопросы почти не затронуты. Взаимосвязь между общественной системой здравоохранения и городского развития до настоящего времени мало изучена, причем о советских медицине и системе здравоохранения, особенно в послевоенные десятилетия, мы знаем не слишком много⁶⁸. Некоторое внимание заслужила тема разрушения городских инфраструктурных сетей во время войн -- например, во время Гражданской войны на Урале⁶⁹, блокады Ленинграда во время Второй мировой войны⁷⁰ или же во время природных катастроф, например Ташкентского землетрясения 1966 г.⁷¹

Взгляд на «долгое двадцатое столетие» дает возможность критически пересмотреть устоявшиеся в науке временные рамки 1917-1991 гг. Для инфраструктурной и экологической истории рамки не обязательно привязывать к обычной политической периодизации. Собственно, история городских водных инфраструктур вовсе не исчерпывается фазой революции воды XIX в. Дальнейшее развитие инфраструктурных объектов оказывало существенное влияние на развитие городской жизни в целом: городского пространства, власти, повседневных практик горожан. Разные страны отличались по социальной, политической, технологической динамике, связанной с инфраструктурами. Развитие здесь определялось многочисленными историческими обстоятельствами, поэтому объяснить трансформации можно лишь с помощью структур longue duree (большой протяженности), и они особенно важны для рассмотрения этой темы⁷². Подобно истории инфраструктуры, экологическая история также может поставить под сомнение хронологию и интерпретации, актуальные для политической истории.

Так, сталинизм, особенно поздний, проявляется с точки зрения истории экологии как расцвет риторики, касающейся трансформации природы. Природа и природные силы выступали здесь в качестве врага, которому противостоит человек. Вместе с тем подобное отношение к природе сохранилось в хрущевском и брежневском периодах; более того, соответствующие масштабные проекты (например, плотины или ирригационные каналы) в большинстве случаев были реализованы только в 1960-1970-х гг. Городская история сталинского периода, ее экологические и инфраструктурные аспекты пока что являются белым пятном в современных исследованиях. Между тем это время чрезвычайно значимо для данного направления. Стивен Харрис в работе о квартирном строительстве хрущевского периода показал, что планы построить отдельную квартиру для каждой семьи стали рассматриваться сразу после революции, а активно разрабатывались в 1930-х гг. Реализация дорогостоящего проекта стала возможна много позже по причине войны и длительного послевоенного восстановления⁷³. В сталинский период были созданы проекты многих ГЭС, знаменитой ленинградской дамбы и других объектов. Причины этого кроются, разумеется, не в личности Сталина, но в принципиально новой экспертной системе, основанной на идеях дореволюционных врачей и инженеров. Их мечта о том, чтобы рассмотрение инфраструктурных объектов во властных структурах осуществлялось специа- листами⁷⁴, осуществилась лишь после революции.

Эксперты и общественность

Экологические и инфраструктурноисторические исследования о Советском Союзе также показали важность экспертных дискуссий и институциональных связей. Процесс смены дореволюционных экспертов проходил очень жестко и болезненно. Многие инженеры и ученые изначально стали сотрудничать с советской властью или были завербованы ею. Однако уже к концу 1920-х гг. нападки на «буржуазных» специалистов превратились в волны репрессий, периодически повторявшиеся вплоть до начала 1950-х гг⁷⁵

Конечно же, дискуссии по спорным вопросам велись и в сталинский период⁷⁶. Однако в десятилетия после смерти Сталина они приобретали все большее значение, в них все чаще вовлекалась широкая публика. Насколько нам известно, это также относится к городским проектам в области инфраструктуры. Хорошим примером служит так называемая Ленинградская дамба. Как было сказано выше, знаменитые наводнения в Ленинграде / Санкт-Петербурге часто обсуждались в контексте историко-культурных исследований. Тем не менее, несмотря на масштабные наводнения 1924, 1955, 1967 гг., тема наводнений и защиты от них практически не рассматривались в исследованиях о советском периоде. Многолетний проект по строительству комплекса защиты Ленинграда от наводнений, вызванных нагонной волной, обсуждался в экспертных кругах с 1930-х гг., особенно интенсивно -- с 1950-х. В 1980-х гг. одна из экспертных групп вступила в альянс с экологическими активистами, которые попытались предотвратить строительство. Экологические активисты, т. е. группа «Дельта», в свою очередь, были связаны с так называемой второй культурой -- различными кругами творческой интеллигенции, которые по разным причинам были очень слабо ангажированы в официальном культурном пространстве страны. К 1990 г. строительство многокилометровой сети дамб комплекса защитных сооружений было уже близко к завершению. Однако оно сначала было приостановлено, а затем продолжено, причем государственное финансирование несколько раз значительно сокращалось. Недостроенное сооружение не могло выполнять прямую функцию защиты города от наводнений и самым негативным образом влияло на окружающую среду, прежде всего на акваторию Финского залива.