«Здесь кровью полит каждый метр...»: Рассказы участников освобождения Крыма. 1943—1944 гг.

Размещено на http://www.allbest.ru/

операция война сиваш крымский

Статья по теме:

«Здесь кровью полит каждый метр...»: Рассказы участников освобождения Крыма. 1943--1944 гг.

Изучение Великой Отечественной войны -- одно из ведущих направлений в современной российской исторической науке. В последние десятилетия учёные активно расширяют информационную базу исследований, открывают для себя новые виды источников. И в первую очередь их внимание привлекают документы личного происхождения: воспоминания, дневники, интервью и т.д. В числе «открытий» последнего времени -- фонды Комиссии по истории Великой Отечественной войны 1941--1945 гг. АН СССР или, как её обычно называют, Комиссии Минца. В них хранятся интервью, проведённые с военнослужащими разных званий и родов войск в конце войны и сразу после неё. На основе этих материалов уже вышли несколько публикаций, подготовленных как отечественными, так и зарубежными историками. Последняя на данный момент -- сборник бесед с участниками боёв за Крым, в первую очередь -- наступательной операции 1943--1944 гг., завершившейся освобождением полуострова.

Источники личного происхождения -- материал сколь ценный, столь и спорный. Каждый вид такого рода источников имеет и преимущества, и недостатки, объясняющиеся как обстоятельствами, не зависящими от их создателя (общественно-политическая обстановка и т.п.), так и «человеческим фактором». Составители сборника акцентируют тот факт, что использованные ими интервью взяты «по горячим следам» и, таким образом, сохраняют непосредственность восприятия участников боевых действий, свободны от идеологических установок и прочих неизбежных «наслоений времени». Повседневность войны отражена в них особенно ярко и остро. Однако действительно ли этот источник так надёжен? Каков его информационный потенциал, можно ли полагаться на содержащиеся в нём сведения и данные, какие ловушки могут поджидать исследователя, обратившегося к нему? Действительно ли рассказы бойцов и командиров о совсем ещё свежих в памяти событиях свободны от недостатков свидетельств, созданных спустя значительный промежуток времени?

Эти, а также многие другие вопросы и темы (значение такого явления, как «устная история», возможности реконструкции обстановки, в которой проходили боевые действия, и т.д.) поднимают в своих откликах участники обсуждения данной книги. В их числе -- доктора исторических наук О.В. Будницкий (Национальный исследовательский университет «Высшая школа экономики»), Е.Ф. Кринко (Южный научный центр РАН), О.В. Романько (Крымский федеральный университет им. В.И. Вернадского), Е.С. Сенявская (Институт российской истории РАН), кандидат исторических наук А.Ю. Безугольный (Институт военной истории Министерства обороны РФ).

Материал подготовлен В.Н. Кругловым

Олег Романько: Крымская весна 1944-го: новые документы и факты

Oleg Romanko (V.I. Vernadsky Crimean Federal University, Simferopol, Russia): Crimean Spring of 1944: new documents and facts

О Крыме в период боевых действий и немецкой оккупации выпущено уже много документальных публикаций. Однако данная является во многом уникальной. Впервые события накануне и во время освобождения полуострова показаны в рамках устной истории, через записанные по горячим следам воспоминания военнослужащих разных званий и специальностей.

Сборник открывается обстоятельным введением, в котором составители показывают исторический контекст описываемых событий (с. 11--54). Далее помещены два раздела с интервью участников десантных операций на Керченском полуострове в октябре 1943 -- январе 1944 г. (с. 57--242) и наступательной операции апреля--мая 1944 г. (с. 245--474). В заключении дано небольшое приложение, где опубликованы немецкие трофейные документы, а также интервью С. И. Черкеза -- одного из участников партизанского движения на территории Крыма (с. 477--537).

Информационный потенциал представленных документов довольно велик и касается почти всех сторон описываемых событий. Так, они определённо свидетельствуют, что именно военно-политическое и стратегическое значение региона обусловило ожесточённый характер борьбы за него на протяжении всей войны. Владея им, военно-политическое руководство нацистской Германии решало сразу несколько важных задач. Во-первых, оно контролировало практически всю акваторию Чёрного моря и оказывало давление на позицию Румынии, Болгарии и Турции. Во-вторых, Крым являлся удобным плацдармом для возможного вторжения на территорию Кавказа. Наконец, сильная немецкая группировка стабилизировала всё южное крыло Восточного фронта.

Из материалов нового сборника можно вычленить ряд особенностей военно-политической ситуации вокруг Крыма на рубеже 1943--1944 гг. Почти все, с кем беседовали члены Комиссии по истории Великой Отечественной войны 1941--1945 гг. АН СССР, утверждали, что к осени 1943 г. советские войска уже безоговорочно владели стратегической инициативой. Южный фронт генерал-лейтенанта Ф.И. Толбухина готовился к прорыву «Восточного вала» на р. Молочной (Приазовье), который прикрывал Крым с севера. Северо-Кавказский фронт генерал-полковника И.Е. Петрова очистил от противника Таманский полуостров и вышел на подступы к Керченскому проливу. В итоге Ставка Верховного Главнокомандования отдала приказ о проведении десантной операции для захвата плацдармов на полуострове. О перипетиях этих событий идёт речь в первом разделе.

Многие современные историки отмечают, что план высадки десантов отличался прямолинейностью и не содержал тактических хитростей, так как у советского командования на тот момент имелись все основания считать, что немцы оборонять Крым не будут. Данные разведки, а также допросы немецких военнопленных свидетельствовали о панических настроениях в рядах противника и даже подготовке эвакуации. Действительно, 24 октября 1943 г. командующий оборонявшей полуостров 17-й полевой армией генерал-полковник Э. Йенеке представил в штаб группы армий «А» план эвакуации за Днепр под кодовым названием «Михаэль». Командующий группой генерал-фельдмаршал Э. фон Клейст попытался получить у А. Гитлера разрешение на эту операцию. їднакофюрер категорически отказал, приказав превратить Крым в неприступную крепость. В результате ни советское наступление на Перекопском перешейке, ни морские десанты на Керченском полуострове к долгосрочному успеху не привели.

В сборнике приведено довольно много свидетельств представителей фронтовой разведки, указывавших на значительный потенциал вражеской группировки. Немецко-румынские войска насчитывали чуть более 200 тыс. солдат и офицеров, имели 3 600 орудий и минометов, 215 танков и штурмовых орудий и 148 самолетов. На Перекопском перешейке располагались три сильные оборонительные полосы глубиной в 35 км. Их занимал 49-й горный корпус с приданными ему румынскими соединениями. На Керченском полуострове находился 5-й армейский корпус, занимавший четыре оборонительные линии, простиравшиеся до Ак-Монайских позиций. Побережье обороняли менее боеспособные румынские войска -- 1-я и 2-я горнострелковые и 9-я кавалерийская дивизии. С моря немецкие позиции прикрывал небольшой флот, корабли которого базировались в портах Крыма и Румынии. При этом документы позволяют понять разницу в боевом и морально-психологическом настрое немецких и румынских войск, указывая на полную деморализацию последних.

Известно, что от 10 до 15% вражеской группировки составляли формирования из числа советских граждан. Не меньше коллаборационистов работало в гражданских структурах оккупационной администрации. К сожалению, в сборнике почти не представлена информация об этой стороне войны, хотя немцы, наряду с действиями на линии фронта, также предприняли ряд важных шагов, призванных стабилизировать тыл. Сначала они попытались окончательно уничтожить партизанское движение. Для этого части 17-й армии и полицейские формирования на рубеже 1943--1944 гг. провели «большой прочёс». В ходе него партизаны понесли значительные потери, однако сохранили основные силы, что позволило им сыграть существенную роль в освобождении Крыма.

Когда стало ясно, что полуостров придётся оборонять, оккупационные власти развернули большую пропагандистскую кампанию с целью привлечь на свою сторону основную массу населения. Первоначально они планировали свести пропагандистские усилия к разъяснению тезиса, призванного заставить задуматься почти всех крымчан: что их ждёт в случае возвращения большевиков. Наконец, незадолго до наступления Красной армии оккупанты решили коренным образом преобразовать систему взаимоотношений с местными жителями. В январе 1944 г. Йенеке приказал начать подготовку к созданию «земельного правительства», которое функционировало бы под надзором оккупационной администрации. В него следовало включить представителей основных этнических групп -- крымских татар, русских и украинцев. В компетенцию этого органа планировалось передать руководство гражданской властью, командование частями вспомогательной полиции, вопросы, касающиеся религии и просвещения, благотворительность и судопроизводство. На что надеялся Йенеке в условиях полного окружения, понять сложно. Также видно, что пропаганды в приказе было больше, чем понимания ситуации. Тем не менее уже к марту местная администрация оказалась переформатирована согласно этому плану.

И приказы немецкого военно-политического руководства, и действия командования 17-й армии свидетельствуют, что наступление с крымского плацдарма уже не планировалось. Документы сборника показывают, что это хорошо понимало и советское руководство, и младшие командиры, и рядовые бойцы. Полностью изолированная вражеская группировка могла только сковывать значительные силы советских войск, являясь для них постоянной угрозой. Конечно, нельзя сбрасывать со счетов и политический фактор. Союзники Германии -- Румыния и Болгария -- должны были видеть, что она ещё представляет собой военную силу. В любом случае к концу марта 1944 г. Крым фактически являлся уже глубоким тылом, и вывести войска из него сухопутным путём не представлялось возможным. Советскому наступлению мешали главным образом неблагоприятная погода и отсутствие нормальной переправы на севере полуострова. Этого мнения придерживались почти все, с кем беседовали члены комиссии.

Второй раздел сборника посвящён непосредственно освобождению Крыма. Оно осуществлялось войсками 4-го Украинского фронта под командованием теперь уже генерала армии Ф.И. Толбухина. Главный удар планировался на севере полуострова, через озеро Сиваш силами 51-й армии генерал-лейтенанта Я.Г. Крейзера. На Перекопском перешейке предполагался вспомогательный удар силами 2-й гвардейской армии под командованием генерал-лейтенанта Г.Ф. Захарова. Удар через Сиваш был намного сложнее, но командование полагало, что немцы расположат основные силы на Перекопе. Кроме того, в случае успеха войска выходили в тыл 49-му немецкому горному корпусу, что позволяло быстрее вырваться на оперативный простор. Через несколько дней после начала основной операции переходила в наступление Отдельная Приморская армия под командованием генерала армии А.И. Ерёменко. Предполагалось, что, наступая вместе, три армии уничтожат или пленят живую силу противника и не дадут ей отступить в Севастополь.

В то же время интервьюируемые понимали: за Крым предстоит упорная борьба. Поэтому командование сосредоточило для его освобождения значительную ударную группировку. Всего в соединениях 4-го Украинского фронта и Отдельной Приморской армии насчитывалось около 470 тыс. человек, 5 982 орудия и миномета, 559 танков и самоходных установок, 1 250 самолётов (с учётом авиации Черноморского флота). Войска имели до четырёх боекомплектов боеприпасов основных калибров, около пяти заправок горюче-смазочных материалов и запасы продовольствия более чем на 18 суток. По личному составу, артиллерии и танкам советские войска превосходили немцев и румын почти в 2 раза, а по авиации -- в 4. К сухопутным добавлялись значительные морские силы. В состав Черноморского флота и Азовской военной флотилии входили линейный корабль, 4 крейсера, 6 эскадренных миноносцев, 2 сторожевых корабля, 8 базовых тральщиков, 47 торпедных и 80 сторожевых катеров, 34 бронекатера, 29 подводных лодок, 3 канонерские лодки и другие вспомогательные суда.

Крымскую наступательную операцию принято делить на три этапа. На первом из них (8--11 апреля) решались задачи по прорыву обороны на Перекопе и Сиваше, выходу в тыл 49-му корпусу и захвату Джанкоя -- главного опорного пункта вражеского фронта. После того, как в прорыв вошёл 19-й танковый корпус, немецкому командованию стало ясно, что удерживать позиции на севере бессмысленно. Поэтому второй этап (11--16 апреля) заключался в преследовании отступающих к Севастополю войск противника. За эти дни были освобождены все крупные населённые пункты полуострова, а армии 4-го Украинского фронта вышли к внешнему обводу Севастопольского оборонительного района. После этого начался третий этап -- подготовка и осуществление штурма города.

В документах сборника подробно описано, почему не удалось освободить Севастополь уже в апреле. С начала операции общие потери советских войск составили более 31 тыс. человек (из них почти 7 тыс. убитыми). Практически во всех соединениях имелся недостаток боеприпасов и горючего. Поэтому все попытки взять город с ходу потерпели неудачу. 16 апреля Йенеке доложил в Берлин, что отход в Севастополь удалось завершить благополучно, а советские войска отстали. Командующий посчитал это успехом, даже несмотря на то, что численность вверенных ему войск сократилась практически наполовину -- до 124 тыс., а от количества орудий и противотанковых средств остались соответственно треть и четверть.И всё это произошло практически за неделю боёв. Командующий группой армий «Южная Украина» генерал-полковник Ф. Шёрнер попытался получить у Гитлера приказ на эвакуацию остатков 17-й армии из Севастополя, однако тот снова отказал. Тем не менее эваку-ация началась явочным порядком ещё 12 апреля, и до 20-го числа вывезли 67 тыс. человек, главным образом румын. Документы сборника фиксируют, что немецкие солдаты, попавшие в плен ещё до штурма Севастополя, говорили об эвакуации союзников с явным раздражением.

Следует отметить, что Йенеке понимал всю пагубность обороны и поэтому продолжал настаивать на всеобщей эвакуации. Однако Гитлер требовал не оставлять город, объясняя это уже даже не военной 0елесообразностью, а соображениями престижа. 30 апреля он отстранил генерал-полковника от командования, а на его место назначил бывшего командующего 5-м армейским корпусом генерала пехоты К. Альмендингера. Тот обратился к войскам с воззванием, в котором призвал «защищать каждую пядь Севастопольского пла0дарма», и это дало эффект. Практически все советские бойцы и командиры отмечали, что значительное количество неме0ких частей держались до последнего.

К началу боёв войска стояли перед обороной нем0ев в таком порядке (с севера на юг): 2-я гвардейская армия, 51-я армия и Отдельная Приморская армия. Штурм начался 5 мая и продолжался неделю. В результате вражеская группировка оказалась разгромлена, а её остатки пленены на мысе Херсонес.

Значительную помощь войскам оказывали партизаны, которых на начало апреля 1944 г. насчитывалось почти 3 700 человек в трёх соединениях. Командование поставило перед Крымским штабом партизанского движения задачу действовать на коммуника0иях 17-й армии, мешать передвижению её частей, нарушать связь и управление войсками, срывать работу Ялтинского порта. Партизаны даже несколько «расширили» указание, вступая в боестол-кновения с противником. 13 апреля бригады Северного соединения (командир П. Ямпольский) с боем вошли в Симферополь. Здесь они совместно с подпольщиками организовали охрану зданий, мостов и других важных объектов, подготовленных к уничтожению. Немного позже подоспела подвижная группа 19-го танкового корпуса, которая с их помощью полностью очистила город от нем0ев. В дальнейшем партизаны выполняли функции охраны порядка и фактически представляли власть до прихода официальных органов. Отряды Восточного соединения (командир В. Кузнецов) 11 апреля самостоятельно захватили Старый Крым, чтобы препятствовать отходу частей 5-го армейского корпуса с Керченского полуострова. Партизаны Южного соединения (командир М. Македонский) спасли от разрушения Ялту и порт, не дали уничтожить дворцы на Южном берегу. После освобождения полуострова многие партизаны вступили в ряды действующей армии и громили врага уже в её рядах. К сожалению, за редким исключением, в рецензируемом сборнике крайне мало информации об этой стороне освобождения Крыма.

Операция завершилась полным разгромом 17-й армии. Только на суше её потери составили порядка 140 тыс. человек, в том числе свыше 61 тыс. пленными, также она лишалась всей своей техники. Советские войска и силы флота потеряли чуть более 17 тыс. человек убитыми и 67 тыс. ранеными. Разгром крымской группировки противника привёл к ликвидации последнего вражеского плацдарма, угрожавшего тылу действовавших на Правобережной Украине фронтов и создал благоприятные условия для дальнейшего наступления на Балканы.

При этом большинство тех, с кем беседовали члены комиссии, сошлись во мнении, что эти события показали, как изменилась Красная армия за два прошедших года. Фактически это была уже другая армия -- и по вооружению, и по материально-техническому оснащению, и по организационной структуре войск, и по управлению ими в операции. Немцы воевали за Крым почти полтора года. Советским войскам потребовалось всего 35 дней, чтобы взломать мощные укрепления противника. Наконец, следует отметить символическое значение операции. Освобождение полуострова (и особенно Севастополя) сопровождалось героизмом и самопожертвованием, прочно вошедшим в историческую память народа.

Таким образом, опыт издания сборника можно признать успешным. История Великой Отечественной войны на территории Крыма, несмотря на уже проделанную работу, всё ещё нуждается в документальных публикациях, прежде всего в «эго-источниках». Актуальность данного издания, оформленного в строгой академической манере, также не вызывает сомнений -- составляющие его документы впервые вводятся в научный оборот и имеют значительный информационный потенциал для дальнейших исследований.

Написать полноценную историю Великой Отечественной войны, опираясь только на официальные материалы, пусть даже не предназначенные для публикации и хранящиеся в архивах, невозможно. В особенности это касается социальной истории войны, идёт ли речь о фронте, тыле или оккупированных территориях. Без источников личного происхождения здесь не обойтись, более того, на мой взгляд, они играют во многих случаях ключевую роль. К сожалению, относительно создания и сохранения такого рода источников упущены десятилетия. Сотни, если не тысячи, мемуарных текстов, опубликованных в советское время, по большей части не слишком полезны для историка, в особенности если речь идёт о социальной истории войны. Они могут быть интересны разве что для исследователей «политики памяти». Тексты проходили многоступенчатую редактуру, тщательно вензурировались и унифицировались. Исключения встречались, но они редки. Добавлю, что воспоминания ветеранов почти всегда записывались «литературными неграми». Иногда имена последних обозначались в выходных данных, иногда нет, но в целом процесс создания воспоминаний, преимущественно генералов и маршалов, проходил именно таким образом.

Кроме того, власти препятствовали не просто публикации, но даже сохранению стихийно записывавшихся воспоминаний. Характерна история с предложением К.М. Симонова о создании хранилища «солдатских мемуаров». В 1979 г. он, секретарь Союза писателей СССР и член Центральной ревизионной комиссии КПСС, предложил создать такой архив. Воспоминания предполагалось собирать не для публикации, а с тем, чтобы они, не подлежащие печати по причине их литературной беспомощности, но всё же содержащие информацию, которая может пригодиться будущим историкам, не пропали. Материалы планировалось хранить при Центральном архиве Министерства обороны. Это предложение вызвало категорический протест тогдашних начальников Генерального штаба и Главного политического управления Советской армии. Мотивом стало нежелание плодить разногласия во взглядах на историю войны, а на деле -- не допускать трактовок или сведений, отличных от официальных. В итоге Симонов получил ответ из ЦК, что заниматься сбором воспоминаний бывших солдат нецелесообразно.

Ситуация радикально изменилась в 1990-х гг. В республиках бывшего СССР произошла не только «архивная революция» -- случилась «революция памяти». Опубликованы сотни, если не тысячи воспоминаний, в редких случаях написанных в советское время «в стол», но в основном созданных на волне пересмотра официальной истории. С ветеранами войны записывались интервью, делали это преимущественно энтузиасты изучения военной истории, историки-любители. Проблемы с интервьюированием ветеранов очевидны. Во-первых, опрашивались дожившие до конца XX -- начала XXI в., тогда как подавляющее большинство ушедших так и остались безмолвными. Во-вторых, интервью давали совсем не те люди, какими они были полвека или более тому назад, -- кроме естественной аберрации памяти на рассказах сказывались жизненный опыт, прочитанное, услышанное и увиденное. К тому же они невольно стремились следовать установившемуся канону. Наконец, интервью не всегда брались на профессиональном уровне; они нередко редактировались, причём иногда без оговорок.

С учётом этих обстоятельств становится понятным, какую ценность представляют более 4 тыс. интервью, записанных буквально по горячим следам событий в ходе войны или сразу после её окончания. Причём записанных профессиональными историками. Речь идёт о деятельности Комиссии по истории Великой Отечественной войны АН СССР, чаще именуемой «комиссией Минца» по имени её главы и неутомимого «мотора».

В ограниченном масштабе документы Комиссии стали доступны исследователям в середине 1950-х гг. Многие годы архив, хранившийся в Институте истории СССР (с 1992 г. -- Институте российской истории), оставался вожделенной целью для историков Второй мировой войны и советского общества в целом. Однако даже в период «архивной революции» он оставался фактически закрыт в силу субъективных причин (если не считать публикации нескольких материалов в сборниках, посвящённых Москве в годы войны). И лишь в последнее десятилетие историки получили возможность работать с этими документами. Результатом, среди прочего, стала публикация нескольких тематических сборников, содержащих стенограммы бесед с военнослужащими. Появились исследования, в значительной степени основанные на материалах Комиссии.

Венчает это «публикаторское десятилетие» внушительный том, посвящённый Крымской наступательной операции апреля--мая 1944 г. Он подготовлен сотрудниками ИРИ РАН А.Г. Гуськовым, К.С. Дроздовым, В.Н. Кругловым, Ж.Я. Рахаевым, В.В. Тихоновым и «примкнувшей к ним» Д.Д. Лотаревой. Ответственный редактор -- известный специалист по социальной истории советского общества С.В. Журавлёв. Это прямое продолжение предыдущей работы исследовательского коллектива, в которой изложены методологические основы работы с материалами Комиссии Минца -- «Вклад учёных-историков в сохранение исторической памяти о Великой Отечественной войне».

Начало систематического введения в научный оборот материалов Комиссии является заслугой профессора Университета Ратгерса Й. Хелльбека, оценившего информационный потенциал этого собрания и потратившего немало усилий на преодоление различных бюрократических препон на пути к нему. Его книга «Сталинградские протоколы» вышла в 2012 г. на немецком языке, три года спустя была переведена на английский и в оригинале (в той части, которая является собственно публикацией стенограмм или их фрагментов) -- на русский. Эта публикация -- монтаж, «нарезка» фрагментов интервью (за небольшими исключениями).

В 2014 г. вышла книга научного сотрудника ИРИ РАН А.В. Марчукова «Герои-покрышкинцы о себе и своём командире», которая содержит полную публикацию стенограмм бесед с военнослужащими 9-й гвардейской истребительной авиационной дивизии в декабре 1944 г. Командовал дивизией самый известный советский ас -- полковник, трижды Герой Советского Союза А.И. Покрышкин. Книга также содержит обширный раздел о «боевой работе» героев книги, подготовленный на основе материалов ЦА МО11 и в целом чрезвычайно полезна для «пользователя».

Посмотрим, как публикаторы отвечают на ключевой вопрос, который историк обязан задавать в отношении любого источника: насколько он достоверен? Или, скажем аккуратнее, каковы его особенности? Проблема достоверности, в свою очередь, включает в себя несколько аспектов: а) насколько точно воспроизведены рассказы военнослужащих? б) насколько, используя социологическую терминологию, репрезентативна «выборка» респондентов, произведённая историками? в) насколько достоверны рассказы?

По мнению Хелльбека, стенограммы бесед «в большей степени, чем какой бы то ни было другой известный источник», представляют читателю «объёмную и рельефную картину поступков, мыслей и чувств советских людей -- участников войны. Солдаты рассказывают о своей жизни в свободной манере, некоторые -- простым крестьянским языком. Иногда возникает впечатление, что слушаешь магнитофонную пленку: настолько полно передан в стенограммах колорит этой речи». Авторы «Вклада учёных-историков...» не без оснований называют эти умозаключения «источниковедческим оптимизмом». Они указывают и на «заметные минусы» стенограмм: «Во-первых, ясно, что перед интервьюирующими опрошенные использовали сглаженные речевые конструкции, избегая, скажем, нецензурных выражений, многих неудобных подробностей и сюжетов. Впрочем, в интервью можно нередко найти специфический солдатский сленг. Во-вторых, интервью литературно редактировались перед сдачей в архив. Глубину редактирования теперь выявить практически невозможно, поскольку исходные записи были утилизированы. Тем не менее сохранение индивидуальных черт повествования говорит о том, что редактирование скорее заключалось в том, чтобы придать рассказу связную форму. В-третьих, большой проблемой является то, что до сих пор не найдены списки вопросов, задававшихся при опросе. Интервью -- это всегда диалог как минимум двух людей, а степень вмешательства интервьюера в рассказ во многом определяет ход интервью, его динамику и содержание».

На отсутствие вопросов в стенограммах обращает внимание и Марчуков. Он, впрочем, не склонен подвергать сомнению сказанное героями его книги: «Божие Провидение незримо присутствует в мире. И вот теперь, когда живых очевидцев уже не осталось, вдруг из прошлого до нас дошли их голоса -- да ещё какие! Голоса, сказавшие правду. Голоса, уличившие ложь. Голоса, раскрывшие ещё одну ранее неизвестную страницу о войне и о жизни... Стенограммы, которые вы прочтёте -- это слово правды, дошедшее до нас из прошлого».

Понятно, что если в дело вмешалось «Божие Провидение», ставить вопрос о критике источника неуместно. Между тем как раз по поводу записей бесед с «покрышкинцами» среди сотрудников Комиссии Минца развернулась дискуссия, поскольку проводивший их Л.Д. Петров подверг стенограммы стилистической и смысловой правке. А.Я. Грунт выступил резко против этого: «В стенограммах Петрова в каждом герое чувствуется Петров. Нельзя настолько править стенограммы. Иногда кажется, что незачем записывать все повторения героя и шероховатости и корявости его речи. А если очень исправлять стенограммы, то позже получается, что каждый герой был грамотным человеком». А.Л. Сидоров заявил, что он предпочитает выправленную стенограмму необработанной: «Не допуская литературных вольностей и сохраняя специфику, надо было отчеканить то, что изложено в стенограмме». Оставалось неясным, как можно «отчеканить» изложенное без «литературных вольностей». Против правки стенограмм выступили Б.Е. Корфини и А.П. Серцова, которая, в частности, говорила: «С правкой стенограммы я совершенно не согласна. Собираясь писать о том или ином герое, я всегда буду пользоваться стенограммой неправленой, так как, выправляя стенограмму, невозможно не допустить ошибки или изменения смысла сказанного героем».

К сожалению, в Архиве ИРИ РАН сохранились только правленые стенограммы. Получилось, что научный сотрудник Петров редактировал «правду». К примеру, дважды Герой Советского Союза Д.Б. Глинка упомянул, что «жизнь в 1932 и 1933 г. на Украине была неважной». Сам ли он использовал эвфемизм, чтобы не называть голод голодом (ведь официально событие считалось «не бывшим»), или же это результат редактуры Петрова, мы, по-видимому, никогда не узнаем.

Марчуков считает беседы с «покрышкинцами» уникальными по откровенности, поскольку они не предназначались для публикации. Поэтому «люди не боялись быть не так понятыми и сказать лишнее о ком-то или о чём-то, не имели причин кому-то льстить, не думали о том, что говорить надо “правильно”. Над ними не довлела цензура или самоцензура». Этот довод не считают убедительным его коллеги, которые резонно полагают, что искренность интервьюируемого вряд ли определяется тем, будет ли опубликован его рассказ илинет. Ведь в советское время «даже неопубликованный документ мог доставить человеку большие неприятности».

И в самом деле -- нередко во время войны люди осуждались за записи в дневниках, не предназначенных для чужих глаз. Литератор, военный корреспондент Д.В. Фибих в 1943 г. был приговорён к 10 годам заключения в лагерях, поскольку имел неосторожность назвать в дневнике Л.Д. Троцкого хорошим оратором. Сержанта М.А. Берлянда приговорили к 8 годам за ведение и хранение с сентября 1942 по апрель 1943 г. дневника «контрреволюционного содержания», лейтенанта В.Ф. Егорова -- к 7 годам за запись в дневнике, «выразившуюся в клевете на советское правительство, Красную армию, народ и колхозный строй». Это лишь немногие из десятков случаев, встречающихся в судебно-следственных делах военного времени. Является ли текст «клеветническим» или «контрреволюционным», разумеется, определял следователь.

Таким образом, сравнивать стенограммы с магнитофонной записью не приходится: записанные рассказы довольно логичны, говорят военнослужащие в основном грамматически правильно построенными фразами, междометия, почти всегда сопровождающие устную речь, вычищены, и т.д., и т.п. Однако во многих случаях своеобразие, стиль речи респондентов всё же переданы.

Авторы «Вклада учёных-историков...» приводят ряд убедительных аргументов, «позволяющих оптимистично смотреть на стенограммы как исторический источник». Во-первых, это близость записанных рассказов к событиям: «Теоретически это позволяет зафиксировать впечатления от происходящего по горячим следам». Сопоставляя мемуары и интервью, взятые у участников войны много лет спустя после её окончания, со стенограммами Комиссии, авторы совершенно справедливо усматривают главные недостатки текстов позднейшего времени не только в их удалённости от событий. Не меньшее, если не большее, значение имеют «заданные социальные рамки памяти». Нередко в рассказах ветеранов начинает превалировать «общественно одобряемый образ войны», а аутентичный «язык войны» перемешивается с «современным языком описания войны, навязанным официальной версией истории». В случае с беседами, проведёнными Комиссией, «подобные недостатки минимизируются»: «Интервью в подавляющем большинстве представляют живую речь. Это можно связать с тем, что в годы войны ещё не сложился общепринятый язык её описания. Большинство клише пришли в жизнь фронтового поколения много позже и были закреплены через газеты, телепередачи, митинговые лозунги, вечера памяти и мероприятия, связанные со встречей однополчан».

Ещё один аргумент в пользу достоверности и верифицируемости содержащейся в стенограммах информации: «Большинство стенограмм образуют особые тематические комплексы». Например, комплекс стенограмм о битве под Москвой, Сталинградской битве, партизанском движении и т.д. Это является «определённой гарантией от серьёзных искажений», ибо одни и те же события описываются разными людьми, и такой «стереоскопический» взгляд позволяет составить целостную картину.

Принципы, заявленные во «Вкладе учёных-историков...», авторский коллектив реализовал при публикации крымских интервью. Опубликован весь комплекс стенограмм, относящихся к наступательной операции 1944 г. и предварявшим её десантным операциям предыдущей осени. Почти все тексты опубликованы без каких-либо сокращений, включая рассказы респондентов об их жизненном пути, участии в предшествующих боевых действиях. Сокращения сделаны в тех случаях, когда стенограммы объёмны, а рассказ респондента выходит далеко за пределы темы сборника, -- как, например, в случае с очень обширным интервью начальника штаба знаменитого женского ночного бомбардировочного полка И.В. Ракобольской. Опущены также подробные биографические сведения об упоминаемых людях. Последнее вызывает сожаление, ибо стенограммы, среди прочего, отличный источник по социальной истории советского общества.

Публикация сопровождается вступительными статьями ко всему тексту, а также вводными статьями к каждому из разделов сборника. Текст снабжён содержательным комментарием, аннотированным указателем имён и географическим указателем. В целом это классическая академическая публикация. Отдельные соображения и комментарии публикаторов небесспорны, однако «законы жанра» выдержаны последовательно.

Состав респондентов довольно типичен для материалов Комиссии и напоминает перевёрнутую пирамиду: бесед с генералами (6) историки провели больше, чем с рядовыми (5). Всего записаны 45 интервью с военнослужащими: 10 с рядовыми, сержантами и старшинами и 35 с офицерами (от младшего лейтенанта до генерала). Среди офицеров преобладали старшие и высшие: 4 майора, 2 подполковника, 9 полковников и 6 генералов -- 5 генерал-майоров и генерал-лейтенант (командующий 51-й армией Я.Г. Крейзер). Среди 10 рядовых, сержантов и старшин 6 -- Герои Советского Союза. Всё это неслучайно. Задачей историков, в конечном счёте, являлось создание героического нарратива. Как справедливо указано в археографическом предисловии, «в условиях мобилизации всех сил на отпор врагу научные задачи тесно переплетались с агитационными -- с выявлением, фиксацией в ходе сбора материалов и последующей пропагандой фактов героизма советских воинов» (с. 11).

Львиная доля текстов посвящена планированию операций командованием и реализации этих планов на земле, воде и в воздухе. Чисто военные аспекты занимают центральное место в рассказах и рядовых, и генералов. Введённые в научный оборот источники «позволяют вплотную подойти к разностороннему и полифоничному показу боя» (с. 16), однако содержат немало сведений о том, что принято называть повседневной жизнью на войне: представлениях военнослужащих о добре и зле, их предшествующей жизни в мирное и военное время.

Материал чрезвычайно богат. Я ограничусь анализом отдельных аспектов публикации, в особенности вопросом о методике работы с источниками военного времени. В одной из вступительных статей наступательная операция резонно рассматривается в контексте борьбы за Крым начиная с 1941 г. Тем более что она оказалась до некоторой степени зеркальной по отношению к операции вермахта по захвату полуострова (в особенности это касается битвы за Севастополь). Полагаю, однако, что некоторые приводимые данные требуют существенного уточнения. В литературе до сих пор встречается утверждение о том, что немецкие войска потеряли в боях за Севастополь с ноября 1941 по июнь 1942 г. 300 тыс. человек (с. 22). Источник этих сведений -- сообщение Сов информ бюро от 4 июля 1942 г. В нём также говорилось, что за 25 дней штурма города противник потерял «150.000 солдат и офицеров, из них не менее 60.000 убитыми» и что советские «бойцы, командиры и раненые из Севастополя эвакуированы».

Сказанное имело мало отношения к действительности. За время обороны (с 30 октября 1941 по 4 июля 1942 г.) потери РККА и ВМФ составили 200 481 человека, причём 156 880 (почти 78%) являлись безвозвратными. Эвакуировали лишь командование, основная же масса защитников (97 тыс. человек, около трети из них раненые) попали в плен. Для сравнения -- согласно сообщению Сов информ бюро, пропали без вести 8 300 военнослужащих. Погибли при обороне города во время его третьего штурма около 18 тыс. защитников Севастополя. Согласно архивным данным, в достоверности которых нет оснований сомневаться, за 33 дня битвы за Севастополь в июне--июле 1942 г. 11-я армия вермахта потеряла 35 866 человек (около 18% от её численности в начале сражения), в том числе 5 786 убитыми и пропавшими без вести. 200 офицеров были убиты и 570 ранены. Вдобавок моральное состояние войск после месяца ожесточённых боёв, проведённого в окопах, зачастую рядом с трупами, быстро разлагавшимися на жарком крымском солнце, было далёким от боевого. Армия нуждалась в отдыхе и пополнении и как минимум на месяц потеряла боеспособность. Это было чрезвычайно важно, учитывая развернувшееся сражение в междуречье Дона и Волги. Потери румынских войск, находившихся в оперативном подчинении 11-й армии, составили 8 454 человека, включая 1 874 убитых и пропавших без вести. Таким образом, несмотря на то что потери противника оказались в разы меньше объявленных Совинформбюро, отчаянное сопротивление защитников Севастополя внесло вклад в исход кампании 1942г.

Совинформбюро являлось не столько информационным, сколько пропагандистским органом. Сообщение о многократно завышенных потерях противника -- не исключение, такие стандарты были заданы с самого начала войны. 14 июля 1941 г. в сообщении Совинформбюро говорилось: «Лучшие немецкие дивизии истреблены советскими войсками. Потери немцев убитыми, ранеными и пленными за этот период боёв исчисляются цифрой не менее миллиона». Советским гражданам оставалось гадать, почему же Красная армия продолжает отступать. 7 ноября Сталин заявил, что «за 4 месяца войны Германия потеряла 4 с половиной миллиона солдат». Не прошло и трёх недель, как потери противника по версии Совинформбюро достигли 6 млнубитыми, ранеными и пленными. 23 июня 1942 г., подводя итоги первого года войны, Совинформбюро сообщило, что германские потери составили около 10 млн человек, в том числе 3,5 млн убитыми. 25 июня того же года начальник Генерального штаба сухопутных войск Германии генерал Ф. Гальдер занёс в дневник сведения о потерях вермахта с 22 июня 1941 по 20 июня 1942 г. їнисоставили 1 299 784 человека (из них убитыми 271 511, пропавшими без вести 60 520 военнослужащих). Это были огромные потери: они составляли 40,62% средней численности германских войск на Восточном фронте (около 3,2 млн человек). Запись Гальдера -- вовсе не «ответ» Совинформбюро: сведения о потерях он заносил в рабочий дневник регулярно, начиная с 3 июля 1941 г.

Понятно, что советское руководство не имело точных сведений о потерях противника. Столь же очевидно, что Сталин сознательно санкционировал публикацию существенно преувеличенных данных. Отлично утверждал цифры, представлявшиеся ему начальником Совинформбюро А.С. Щербаковым. Смысл этих действий объясним -- обнадёжить, подбодрить население и армию. Однако такого рода пропаганда имела скорее обратный эффект. Как лапидарно выразился один из красноармейцев, реагируя на сообщения газет: «Всё це брихня». Формулы обвинения тысяч судебных делвоенного времени содержат стандартные обороты вроде «высказывал неверие в сообщения советской печати», «возводил клевету на советскую печать», «клеветал на органы НКВД и сов.прессы», «высказывал недовольство сов. печатью и Совинформбюро», «клеветал на советский строй и Совинформбюро» и т.п.

Особое раздражение вызывали сообщения о подвигах на фоне информации о сдаче городов. М.М. Пришвин записал в сентябре 1941 г.: «Везде только слухи и официальная ложь. Но никакие слухи не действуют так разрушительно, как сведения по радио о героических подвигах. Сводки Информбюро разрушают весь нравственный мир тыла. Слушать радио никто не может... По радио, что Киев взяли, и вслед за этим героические анекдоты и что наша авиация сбила 60 германских самолётов, потеряв 20 своих. Всегда раза в три-четыре». Стиль не слишком изменился и полтора года спустя. Вс. Иванов записал в марте 1943 г.: «Последние известия: обычная вермишель о подвигах, которых запомнить невозможно».

Вопрос о том, насколько широко были распространены такие настроения и как они менялись со временем, в особенности с переходом Красной армии в наступление (после чего у Совинформбюро появилось гораздо больше настоящего материала для оптимистичных сообщений), требует дополнительного изучения.

При комментировании стенограмм публикаторы активно использовали информацию, размещённую в открытом доступе в базе Минобороны «Подвиг народа»: «Это связано с тем, что данные наградных документов во многом уточняют и расширяют информацию, сообщаемую респондентами в ходе бесед» (с. 17). Однако сведения о боевых достижениях представляемых к наградам могут быть, на мой взгляд, скорее отправной точкой для исследования, нежели бесспорным свидетельством того, что происходило в действительности. Представления -- произведения особого жанра. Их главная цель -- добиться награждения военнослужащего. Некоторые (а иногда и очень существенные) преувеличения потерь противника выступали здесь скорее нормой, чем исключением. Бощы это вполне понимали. К примеру, красноармее0А.Я. Пригара, рассказывая, что при высадке десанта на Эльтиген уничтожил 26 солдат и офицеров, дипломатично пояснил: «Так командование считало, а я не считал -- вижу кучи нем0ев, и всё». Представляя его к званию Героя Советского Союза, командование увеличило число убитых им военнослужащих противника почти вдвое: «Действуя исключительно смело и храбро, тов. Пригара подполз к траншеям и забросал их гранатами, уничтожив при этом 35 неме0ких солдат и один ручной пулемёт. В этом бою тов. Пригара вступил в рукопашную схватку и ещё уничтожил 15 солдат» (с. 121--122, примеч. 15).

Другой участник освобождения Крыма, командир взвода автоматчиков разведывательной роты 26-й мотострелковой Сивашской бригады, кавалер ордена Красной Звезды сержант Ю.А. Кожин вспоминал: «По поводу наград командир полка говорил как-то: если кто-то чувствует себя обделённым, пусть приходит ко мне и говорит -- я подбил танк или взял в плен семерых... разберёмся... В статусах наград количественно определялась их стоимость, и составитель наградных представлений должен был обладать смелой фантазией. К кощу войны отношение к наградным представлениям изменилось. Стало ясно, что для уже выданных наград не хватит вермахта, да и всех вооружённых сил мира». Описание подвига Кожина в наградном листе в точности соответствует приведенной им практике представлений: «8.10.44 в районе Вечёра, будучи в головном дозоре со своим отделением, встретился с автоматчиками противника. Тов. Кожин об этом сообщил в ядро, а сам с двумя автоматчиками скрытно обошёл с заду нем0ев и открыл по ним ураганный автоматический огонь, где нем0ы в панике бежали и на поле боя осталось 7 нем0ев, а одного взяли в плен, который дал командованию 0енные сведения».

Безусловно, сержант, призванный в армию в 1943 г. в 18-летнем возрасте и успевший к моменту награждения повоевать на трёх фронтах и получить ранение, заслуживал награды. Однако наградная система СССР, в отличие от большинства других стран, не предусматривала награждение за участие в определённой кампании или за определённое число дней, проведённых на фронте. Чтобы отметить того или иного военнослужащего, командиру зачастую было проще вписать в наградной лист определённое число уничтоженных солдат или боевой техники противника. Статуты некоторых орденов предусматривали чрезвычайно высокие количественные показатели. В частности, орденом Отечественной войны 1-й степени мог быть награждён тот, кто, среди прочего, «лично уничтожил 2 тяжёлых или средних или 3 лёгких танка (бронемашины) противника», а орденом Славы -- тот, кто «из личного оружия меткой стрельбой уничтожил от 10 до 50 солдат и офицеров».

Неудивительно, что в наградных листах обычно говорится об уничтожении как минимум нескольких вражеских солдат и офицеров. Часто речь идёт о десятках, иногда -- сотнях убитых. В базе «Подвиг народа» содержится около 12,5 млн записей о награждении орденами, а также медалями «За отвагу» и «За боевые заслуги». Львиная доля награждений приходится на 1944 и 1945 гг. (4,3 млн и 5,47 млн соответственно). В конце войны и по её окончании справедливо стремились наградить всех военнослужащих, находившихся в действующей армии и ещё не имевших наград, а также 1,5 млн военнослужащих, выбывших по ранению и ранее не награждавшихся.

К примеру, лейтенант, военный переводчик 7 мая 1945 г. получил орден Красной Звезды. Резонно предположить, что награду он заслужил прежде всего профильной деятельностью -- во время боёв в Берлине в апреле 1945 г. быстро опрашивал пленных, «выявляя численный состав противостоящего противника, его огневые средства и места их размещения». Представление, видимо, для верности, завершается фразой «лично им было уничтожено восемь немцев». Другой случай: в мае 1945 г. начальство подсчитало, что ранее не награждавшийся ефрейтор за время боёв в Белоруссии, Прибалтике и Восточной Пруссии огнём из пулемёта и карабина уничтожил 62 немца и ещё 36 взял в плен. За это его представили к медали «За боевые заслуги», ставшей для него единственной наградой.

Похоже, и представлявшие к наградам, и утверждавшие награждения вполне понимали (подобно командиру части, в которой служил Кожин) условность цифр, содержавшихся в наградных листах. Это не ставит под сомнение воинскую доблесть награждённых. Очевидно, что в основе представлений их к наградам лежали реальные деяния. Более того, каждый отдельный подвиг, сколь бы преувеличенными ни казались потери, вполне мог быть именно таким, каким он описан в наградном листе. Другое дело, что совокупность потерь противника, если опираться на наградные документы, даже по самым осторожным подсчётам существенно превосходит численность вермахта. Таким образом, использовать количественные данные, приведенные в этом источнике, для верификации интервью военнослужащих следует очень аккуратно. В некоторых случаях, наоборот, скорее рассказы бойцов могут скорректировать сведения, содержащиеся в официальных документах.

Ракобольская говорила, что никогда не видела такой израненной земли, как в Крыму. Её слова обоснованно взяты эпиграфом к сборнику. Полуостров был чрезвычайно обильно полит кровью даже по «стандартам» «абсолютной войны», как не без оснований назвал боевые действия на Восточном фронте К. Беллами. Потери РККА в боях 1941--1944 гг. составили в общей сложности около 700 тыс. человек, при этом безвозвратные превысили 450 тыс. Львиная доля пришлась на 1941--1942 гг.: почти 600 тыс. человек. Потери 11-й армии вермахта в 1941--1942 гг. составили 96 тыс., в том числе безвозвратные -- 21 600 человек. Румынские войска потеряли 19 тыс., так что общие потери противника достигли 115 тыс. военнослужащих.

Положение радикально изменилось в 1944 г. Превосходство советских войск являлось подавляющим по всем параметрам -- численности личного состава (более чем в 2 раза), огневой мощи, танкам, авиации. Но дело не только в этом. Заметно возрос профессионализм командного состава. В совокупности указанные факторы привели к тому, что среднесуточные потери РККА и ВМФ оказались существенно ниже средних по сравнению со стратегическими операциями первых пяти месяцев 1944 г.: 2 423 человека в день против 9 923. В абсолютных цифрах потери советской стороны составили 84 919 человек, в том числе безвозвратные -- 17 754, что составило около 18% общей численности войск, задействованных в операции. Это как будто специально подчёркивало зеркальность событий: такую же долю составили потери вермахта при штурме Севастополя в июне 1942 г.

Возможно, самый тяжёлый подготовительный этап Крымской операции связан с форсированием Сиваша. Это следует из интервью как солдатских, так и генеральских. «Я этого Сиваша не знал, и век чтобы мне не знать», -- говорил сапёр рядовой Е.Я. Тищенко (с. 378). По словам генерал-майора комкора П.К. Кошевого, «переправа через Сиваш... это вообще жуткое дело, это “Чёртов мост” суворовский» (с. 359). История переправы, с одной стороны, демонстрирует профессионализм и самоотверженность, с другой -- позволяет понять, почему победы и на завершающем этапе войны давались столь дорогой ценой. Сиваш пришлось переходить в ледяной воде. Начальник оперативного отдела штаба 51-й армии подполковник В.Е. Титов рассказывал: «Люди, переправлявшиеся через Сиваш, очень часто были по грудь в воде, а другие переходили по колено. Форсирование было вброд. Кто переходил в сапогах, кто без сапог, кто в штанах, кто без штанов. Холодно, солёная вода. Буквально всё перетаскивали на себе. Потом подтянули переправочные средства, лодки. Лодки на вёслах идти не могли, потому что мелководье. Лодки тащили на себе по илу. Некоторые лодки таскали по 40--30 человек. Для того чтобы пройти пешком туда, нужно 45 минут, а для того, чтобы протянуть лодку, нужно было полтора часа. Люди иногда находились в воде беспрерывно по 3 и больше часов. Очень часто можно было наблюдать наших бой0ов закоченевшими, у него отказывают руки, ноги, и он падает. Его поднимают, кладут в лодку, к костру, начинают растирать, приводить в чувство. Были такие случаи, когда у бой0а начинаются судороги, он падает и подняться не может, захлёбывался и всё» (с. 326). По словам начальника артиллерии 51-й армии генерал-майора Н.И. Телегина, «люди шли по солёной воде, разъедающей ноги, тело, тонули в илистом дне, замерзало тело просто. Кровь замерзала при выходе на тот берег. Были смертельные случаи» (с. 287).

Ключевую роль в организации форсирования сыграли, очевидно, заместитель командующего 51-й армией по инженерным войскам генерал-майором А.Н. Баженов и командир 12-й штурмовой инженерно-сапёрной бригады полковник П.Г. Павлов. Первый -- редкая птица среди героев Крымской эпопеи: происходил из «бывших». Его отец, офицер Императорской армии, в 1917 г. получил чин генерал-майора, служил в РККА, «по старости лет демобилизовался году в 1919-м и на советской службе служил тихонечко до 1924 г., а затем умер» (с. 301). Сын, мобилизованный в 1919 г., пошёл по стопам отца. Характерно, что он вступил в партию только в 1943 г., поздновато для командира его уровня. Вряд ли можно сомневаться, что сделать это раньше мешало происхождение. В годы войны приём в партию существенно облегчили.