«Здесь кровью полит каждый метр...»: Рассказы участников освобождения Крыма. 1943—1944 гг.

Перед бригадой Павлова стояла задача в кратчайшие сроки построить мост через Сиваш, рассчитанный на нагрузку в 16 т. Построить обычный мост на сваях, учитывая глубину ила на дне залива, оказалось невозможно. За ночь с 7 на 8 ноября 1943 г. специалисты бригады под его руководством разработали проект не на сваях, а на рамах с деревянными «подушками» внизу, не предусмотренный никакими инструкциями и наставлениями. Мост строили подручными средствами, а материалы (прежде всего лес) пришлось доставлять с территорий от Мелитополя до Херсона. Строительство моста длиной свыше 2 км и шириной 320 м в условиях штормящего моря и налётов немецкой авиации Павлов назвал «эпопеей героической». В нём приняли участие 2 500 человек, потери составили 230. Начали 12 ноября, закончили 9 декабря (с. 383--384).

Оборотная сторона героизма -- непредусмотрительность начальства и всё ещё недостаточная техническая оснащённость армии. Кажется почти невероятным, что командование, планировавшее стратегическую операцию, не озаботилось вопросом форсирования залива заранее. О происходившем откровенно рассказал Телегин: «особой подготовки к форсированию Сиваша мы не вели. Это, может быть, наш недостаток, что мы не предвидели этого дела и нас не ориентировали сверху. Поэтому, когда дивизии наши подошли к Сивашу, оказались в положении обычной пехоты, которая может идти, стрелять, продвигаться, переползать, но никак не приспособлена к тому, чтобы идти по морю, да ещё гнилому и не изученному. Не было никаких материалов к этому времени... и начали форсировать Сиваш, рассчитывая исключительно на героизм народа нашего (курсив мой. -- О.Б.), на воодушевление его, на способность переносить тяжёлое напряжение» (с. 286). Народ не подвёл, но «тяжёлое напряжение» перенесли не все. Некоторые остались на дне залива. По словам Кошевого, «сапёр[ов] погибло невероятное количество. Построят, [немцы] разобьют, потом подул ветер, и всё это дело размывало, начинай сызнова». Переправлявшихся через Сиваш он назвал «мучениками» (с. 360).їбращаетна себя внимание ещё один момент -- отсутствие строительной техники. Во всяком случае, ответственные за строительство переправы её вовсе не упоминают, даже не сетуют на её отсутствие. Большой проблемой оставался транспорт. По расчётам Павлова, для доставки лесоматериалов требовалось 200 грузовых машин. Наскребли меньше 90. Помог командующий 51-й армией генерал Крейзер, выделивший «130-- 140 подвод, подвозивших рельсы для устройства прогонов на мосту» (с. 382).

РККА имела подавляющее превосходство в огневой мощи. При штурме Сапун-горы планировалось 45 минут артиллерийской подготовки и 4,5 часа сопровождения атаки. По словам Кошевого, «общий расход боеприпасов на это дело планировался 4,5 боевых комплекта. Такой операции я нигде не видел. Это был Содом и Гоморра». Однако когда подобрались к вершине, оказалось, что «нет снарядов, всё выдохлось... Настроение у войск было жуткое». Генерал вызвал авиацию: оказалось, что у штурмовиков тоже закончились снаряды («гороха нет», как сообщил на условном языке командующий 8-й воздушной армией генерал-лейтенант Т.Т. Хрюкин). Кошевой не растерялся и приказал лётчикам сделать два захода на немецкие позиции. Немцы, не подозревая, что штурмовики им ничем не угрожают, не высовывались из окопов, и под прикрытием гудящих самолётов пехота быстро подобралась к вершине и захватила её (с. 361--362). С одной стороны, можно (и должно) восхищаться сметкой комкора, с другой -- встаёт вопрос о качестве планирования операции и взаимодействия родов войск: в решающий момент штурма, при подавляющем превосходстве в артиллерии и авиации, пехота оказалась без огневой поддержки!

Любопытно, учитывая отборный состав респондентов, что имя Сталина встречается лишь в 10 из 45 интервью, причём в половине случаев как автора приказов. Слова Героя Советского Союза сержанта К.С. Алексеенко как будто взяты из газетной передовицы: «Я перед боем, вступая в ряды ВКП(б), дал обещание ещё беспощаднее истреблять немецких варваров и с честью выполнить приказ любимого вождя и полководца тов. Сталина, оправдать высокое доверие партии и правительства» (с. 125). Лозунг «За Родину! За Сталина!» упоминается в двух стенограммах. Об этом говорит Герой Советского Союза комбат Л.А. Бутков, вспоминая о бое 19 января 1942 г. под Артёмовском. В то время он служил пулемётчиком; в атаке на вражеские блиндажи его ранило в подбородок и разорвало кончик носа. Тогда он «бросился вперёд с криком: “За родину!”, “За Сталина!”» и забросал вражеские блиндажи гранатами (с. 145).

Для формирования канона истории войны показательны два интервью с Героем Советского Союза, командиром взвода, старшим лейтенантом Р.К. Акопяном. Первое проведено 25 сентября 1944 г. в Москве сотрудниками Комиссии, второе -- 29 августа 1945 г. в Ереване сотрудниками Кабинета истории Отечественной войны при Институте истории АН Армянской ССР. Во втором интервью он рассказал, что при штурме Армянска 8 апреля 1944 г. поднял роту в атаку, воскликнув: «“Взвод, роты, со Сталиным -- вперёд!” Ребята как один с возгласами “Ура! Вперёд, за Сталина!” бросились в бой» (с. 452). В первом интервью об этих словах речи нет. Вполне вероятно, что они перекочевали в послевоенную беседу из наградного листа, в котором говорилось: «Товарищ Акопян с призывом “За Родину, за Великого Сталина!” поднял свой взвод в атаку» (с. 449, примеч. 22).

«Политически правильно» высказался Телегин: «Исторический приказ Сталина открыл нам громадное значение Мелитополя. Мы сами не знали, что Мелитополь -- ключ к Крыму». Речь шла о приказе от 23 октября 1943 г., в котором давалась высокая оценка взятию города, решающую роль в котором сыграла 51-я армия. Телегин явно лукавил, ибо трудно представить, что генералы не понимали стратегического значения операции, которую они планировали и осуществляли (с. 285).

Наиболее интересный сюжет встречается в беседе с лётчиком, Героем Советского Союза капитаном В.Д. Борисовым. Это редкая стенограмма, которая содержит вопросы. Сотрудник Комиссии В.Л. Логинова задала вопрос, относящийся ко времени Сталинградской битвы: «Вам не приходилось встречаться с тов. Сталиным? Откуда Вы знали о пребывании тов. Сталина на фронте?». Нетрудно заметить как бы утвердительную форму вопроса. В предшествующей части беседы вождь не упоминался. Остаётся гадать, сама ли Логинова верила в его поездку или же так готовилась почва для легитимации легенды. Борисов, несомненно, верил: «Вы знаете, что шила в мешке не утаишь. Он был в стенах Сталинграда, в этих же окопах, в этих же развалинах. Конечно, в авиацию он не мог попасть, так как авиация далеко стоит. Моральный дух нужно было поднять. Он был там до приказа». Речь шла о приказе № 227 («Ни шагу назад!») (с. 230).

В стенограммах можно найти ещё множество сведений как по истории планирования и проведения военных операций, так и по истории «повседневной» жизни на войне. Беру слово «повседневная» в кавычки, ибо к жизни рядом со смертью такое определение не очень подходит. Правда, и смерть становится привычной. Сержант Алексеенко в ночь с 21 на 22 июля 1943 г. разливал водку своим бойцам («а это главное перед наступлением», пояснил он сотруднику Комиссии). Когда налил четвёртому, тот «только поднял чарку: “Ну, господи, благослови”, как грянул снаряд, ему весь затылок вырвало». Самому сержанту осколок попал в локтевой сустав на правой руке, и он выронил бутылку из рук. «Ох, -- говорю, -- ничего руки не жалко, литр водки жалко» (с. 124). Это и есть военная «повседневность», когда внезапная смерть товарища или ранение -- обыденность, и вспоминаются в связи с потерей «ценного ресурса».

На мой взгляд, стенограммы бесед заслуживают оцифровки и размещения в качестве общедоступной базы на сайте ИРИ РАН. Это не исключает публикации отдельных комплексов в книжном формате, в соответствии с академическими стандартами. Такую работу можно уподобить огранке алмаза, которым, несомненно, является этот уникальный источник.

На закате СССР и особенно в начале постсоветского периода в отечественной исторической науке уверенно заявило о себе и стало быстро набирать популярность направление «устной истории», уже известное в западной историографии как «oralhistory». При этом в массовое сознание активно внедрялось представление, что именно зарубежные исследователи -- первооткрыватели и первопроходцы на благородном поприще записи и сохранения для потомков «голосов прошлого», показывающих роль и место «маленьких людей в большой истории». Известные ещё с 1970-х гг. пронзительные книги советских писателей и публицистов (А. Адамович, Я. Брыль, В. Колесник «Я из огненной деревни» (1973); А.М. Адамович, Д.А. Гранин «Блокадная книга» (1977); С.А. Алексиевич «У войны -- не женское лицо» (1984) и «Последние свидетели» (1985), и др.), основанные на записи свидетельств участников и современников Великой Отечественной войны, признавались лишь робкой попыткой решить проблему «литературно-художественными методами», т.е. достойной уважения, но далёкой от исторической науки.

Между тем многие писатели, принадлежавшие к «фронтовому поколению» и писавшие на близкую им военную тему, подходили к творчеству не только с художественной, но и с исследовательской точки зрения. Например, К.М. Симонов утверждал: «Для того чтобы выработать какой-то взгляд на войну, надо её знать. Для того чтобы сказать о ней правду, надо знать взгляды разных людей, которые участвовали в её событиях. Мы ещё имеем эту возможность. Если мы потеряем её, если эти люди уйдут, то мы будем иметь дело только с документами, и наши поиски приобретут иной характер... Мы окажемся тем ближе к правде, чем больше будем разговаривать с людьми, которые участвовали в войне, докапываясь до их индивидуальной правды, точки зрения на войну, то есть до собственного рассказа человека о том, что он видел, чувствовал, переживал, как он смотрел на вещи, как он считал тогда, -- это особенно важно постараться восстановить -- как он считал тогда!..Мне кажется, что нужно как можно больше знать о войне и искать правду на скрещении разных точек зрения». Не случайно, проанализировав книгу Симонова «Разные дни войны», специалисты сделали вывод, что он «постиг методику исторического исследования и внёс существенный вклад в изучение истории минувшей войны». Да и сам он, по собственному признанию, чувствовал себя не только лишь писателем, «а может быть, немножко и историком войны». Особое значение писатель придавал «устным мемуарам», которых «собрал целую библиотеку», и готовился передать их на хранение в государственный архив, «чтобы это стало тоже малой частицей истории войны».

Работая над записью воспоминаний-интервью для документального фильма «Шёл солдат.» (1975) и телевизионного цикла «Солдатские мемуары» (1976--1977) о полных кавалерах ордена Славы и ведя активную переписку с читателями и зрителями-фронтовиками, Симонов в 1978 г. обратился в Археографическую комиссию АН СССР с идеей создания специального архива писем и воспоминаний участников Великой Отечественной войны. Однако инициатива писателя, горячо поддержанная историками, не встретила одобрения ни в Главном политическом управлении Советской армии, ни в ЦК КПСС. Вместе с тем аналитическая записка с рекомендациями по организации и деятельности Архива народного подвига, составленная в ответ на обращение Симонова старшим научным сотрудником Археографической комиссии А.А. Курносовым, базировалась на уже имеющемся опыте работы Комиссии по истории Великой Отечественной войны 1941--1945 гг. АН СССР, материалы которой хранились в Отделе рукописных фондов Института истории АН СССР (ныне Научный архив Института российской истории РАН).

Созданная в декабре 1941 г. и просуществовавшая до декабря 1945 г., Комиссия стала первым коллективом профессиональных историков, деятельность которых, согласно определению «устной истории», явилась «практикой научно организованной устной информации участников или очевидцев событий, зафиксированной специалистами». Её приоритетной задачей стало составление «летописи Отечественной войны», в том числе запись бесед с участниками боевых действий на фронте и в партизанских отрядах, а также с жителями территорий, освобождённых от оккупа0ии. Тем самым признавалась важность такого рода источников для исторической науки, накапливался соответствующий опыт и разрабатывалась методика исторического интервьюирования. Вот только название «устная история» к этому виду источников тогда не применялось, а в ранних источниковедческих исследованиях они именовались «воспоминаниями-интервью» (что, конечно, не меняло самой сути этого явления). Для сравнения -- первый 0ентр устной истории открылся в США в 1948 г. при Колумбийском университете, в 1967 г. создана Ассо0иа0ия устной истории США, в 1969 г. аналогичная организа0ия появилась в Великобритании. А в СССР -- активная работа в самый разгар Второй мировой войны...

Однако послевоенная судьба собранного Комиссией уникального архива, особенно в части публика0ии стенограмм, оказалась довольно сложной. На протяжении многих десятилетий исследователи обращались к нему лишь эпизодически. И только в 2013--2015 гг. вышло несколько сборников документов на основе материалов, посвящённых Сталинградской битве и лётчикам-покрышкинцам, а также ряд документальных публика0ий в журналах и сборниках.

И вот в 2020 г., к 75-летнему юбилею Победы, вышел сборник, состоящий из стенограмм бесед с военнослужащими, освобождавшими Крым и Севастополь в ходе Крымской наступательной операции весной 1944 г., которую противник называл «вторым Сталинградом». В чём уникальность этого издания? Как пишут сами составители сборника, «стенограммы не только дают “человеческое измерение” войны, но и позволяют, взятые в комплексе, взглянуть на одну и ту же боевую операцию разными глазами и с разных сторон. Поскольку из солдатского окопа и из штабного блиндажа бой выглядел по-разному, так же как отличались описания своей боевой работы, например, у сапёров и артиллеристов, публикуемые источники позволяют вплотную подойти к разностороннему и полифоничному показу боя» (с. 16).

В этой связи хочу вновь обратиться к мнению Симонова: «Конечно, точка зрения солдата на войну -- одна точка зрения, командира полка -- другая, даже на один и тот же бой. Потому что они ведь и смотрят на него с разных точек и имеют в нём... различные задачи. Я говорю не о политической задаче -- общей, нравственной, патриотической, -- а о военной задаче в бою. Артиллерист должен поддерживать пехоту; пехоте кажется, что он её плохо поддерживает, а ему кажется, что она плохо идёт. Танкисты говорят, что пехота не пошла за танками; а пехотинцы говорят, что танки от неё оторвались. А истина боя где-то на скрещении всех этих точек зрения». И ещё: «Формулировку “солдатская правда” я понимаю только в одном смысле: это не какая-то отдельная, особая правда рядового солдата, а солдатская, в смысле того, что это прямая, подлинная солдатская правда. Если генерал будет говорить с солдатской правдивостью, это и будет солдатская правда. Для меня солдатская правда -- это самая высокая правда».

Именно такая правда открывается перед читателем на страницах рассматриваемого документального сборника, который действительно «даёт современнику уникальную возможность услышать “живые голоса” фронтовиков, уловить их эмоциональное состояние, сопереживать вместе с ними радость побед и горечь утрат». В особенности это касается бесед, записанных не какое- то время спустя, а по горячим следам событий, когда в памяти сохранялась свежесть впечатлений и связанные с ними переживания. «Как правило, рассказы о недавних боях носили особенно детальный и обстоятельный, и при этом эмоциональный характер, -- справедливо отмечают составители сборника. -- В них отразились особенности восприятия современниками военной повседневности в зависимости от их военной специальности, звания и должности, уровня образования, жизненного опыта, пола, возраста и др. По этой причине данные источники крайне важны для изучения психологии человека на войне в широком смысле слова. Одновременно публикуемые нами стенограммы бесед -- это своего рода коллективный портрет Победителя нацизма с большой буквы, из биографии которого прослеживаются истоки героизма и самопожертвования» (с. 12).

Хочу выразить надежду, что публикация стенограмм из фонда Комиссии продолжится, и соотечественники смогут в очередной раз убедиться в том, что многие научные открытия и великие начинания, подхваченные на Западе, впервые были сделаны именно в нашей стране.

За последние два десятилетия вышло немало исследований и документальных сборников о боевых действиях в Крыму во время Великой Отечественной войны. Существенное внимание в них уделено десантным операциям 1941--1943 гг., обороне Севастополя, освобождению полуострова весной 1944 г., участию в боях партизан. Новые работы, введение в научный оборот широкого комплекса документов официального и личного происхождения позволяют раскрыть многие аспекты данной проблематики, прежде поднимавшиеся в обобщающих трудах, а в последнее время нашедшие отражение в специальных публикациях. Среди них -- влияние на боестолкновения природных условий и климата.

Рассматриваемый сборник представляет значительный интерес в том числе и с этой точки зрения. Но прежде всего необходимо отметить уникальный характер самого издания, включающего в себя материалы, записанные ещё в военные годы сотрудниками Комиссии по истории Великой Отечественной войны АН СССР «у военнослужащих разного звания (солдат, младших и старших офицеров, генералов) и разных воинских специальностей (пехота, сапёры, артиллеристы, авиаторы, моряки, морские пехотинцы, разведчики и др.), принимавших участие в освобождении Крыма в 1944 г.». Следует в полной мере согласиться с авторами-составителями, утверждающими, что «из солдатского окопа и из штабного блиндажа бой выглядел по-разному, так же как отличались описания своей боевой работы, например, у сапёров и артиллеристов» (с. 16).

Данное издание является прямым продолжением предшествующих исследовательских проектов сотрудников ИРИ РАН. Первый из них -- «Вклад учёных-историков в сохранение исторической памяти о войне (на материалах Комиссии по истории Великой Отечественной войны АН СССР, 1941--1945)», выполненный в 2014--2015 гг. и заслуженно получивший высокую оценку исследователей. По его итогам не только вышла коллективная монография, но и появился специальный сайт. Хотя к данным источникам неоднократно обращались различные исследователи, до сих пор они востребованы недостаточно. Правда, в 2015 г. опубликованы около 100 свидетельств о Сталинградской битве, но это лишь небольшая часть обширного документального комплекса. В ходе следующего проекта -- Освобождение Крыма от нацистской оккупации в 1944 году: свидетельства участников и очевидцев (по материалам Комиссии по истории Великой Отечественной войны)» (2017--2019 гг.) -- выявлены записи бесед с непосредственными участниками десантных операций в районе Эльтигена и Керчи осенью 1943 г. и непосредственно на полуострове весной 1944 г.

Приводимые в сборнике сведения позволяют существенно дополнить представления о сборе материалов сотрудниками Комиссии. В частности, в письме капитана З.И. Фазина (Факторовича) её руководителю И.И. Минцу от 16 июня 1944 г. рассказано об обстоятельствах записи интервью (с. 245-- 246). В предыдущей коллективной монографии отмечалось, что перед сдачей в архив тексты подвергались литературному редактированию, а исходные записи, как и вопросы, использовавшиеся в ходе опросов, не сохранились. В данной работе утверждение подверглось корректировке: «К сожалению, ввиду нехватки площадей для хранения оригиналы стенограмм после их распечатки на машинке уничтожались сотрудниками Комиссии уже во время войны. Несмотря на то что в силу этого сравнить оригинал стенограммы с машинописью сегодня не представляется возможным, изучение комплекса материалов о работе Комиссии показывает, что её сотрудники не проводили ни литературного редактирования, ни цензурирования информации, сообщаемой респондентами (исключая из текста их устной речи лишь нецензурные выражения)» (с. 14).

Основная часть воспоминаний посвящена боям 1943--1944 гг., но отдельные участники событий принимали участие и в боях 1941--1942 гг. Их рассказы позволяют дополнить имеющиеся описания природных условий во время Керченско-Феодосийской операции 1941--1942 гг., а также сравнить их с условиями проведения Керченско-Эльтигенской операции 1943 г.

Начало Керченско-Феодосийской операции планировалось на 21 декабря 1941 г., но Черноморскому флоту пришлось спешно перебрасывать в Севастополь готовившиеся для высадки в Феодосии 345-ю стрелковую дивизию и 79-ю отдельную морскую стрелковую бригаду. Сроки операции сдвинулись на 26 декабря, когда погода ухудшилась, однако командование не приняло это обстоятельство во внимание. Как следствие, по воспоминаниям командира отряда торпедных катеров 1-й бригады 3-го дивизиона торпедных катеров Черноморского флота капитан-лейтенанта А. И. Кудерского, «это была очень тяжёлая операция, так как и природа над нами поиздевалась -- была исключительно скверная погода, мы от неё пережили больше, чем от бомб и артиллерии противника» (с. 155). Поднявшийся на Азовском море северный ветер, доходивший уже вечером 25 декабря до 7 баллов, отрывал от буксиров сейнеры, байды и шлюпки. Часть кораблей Азовской военной флотилии вернулась назад. Тем же, кто добрался до Керченского полуострова, из-за сильной волны и небольшой глубины не удалось подойти близко к берегу. Несколько спущенных на воду шлюпок разбилось о камни, десантникам пришлось идти к берегу по грудь в холодной воде. К тому же в условиях начавшегося ледостава суда, стоявшие в гаванях Ахтари и Ейска, вообще не смогли выйти в море. Немецкие документы (журнал боевых действий Адмирала Чёрного моря) сообщали, что румынская «Дунайская флотилия не отплыла из-за неблагоприятных погодных условий». Таким образом, советские войска проводили высадку порой на не приспособленных для этого судах, в то время как корабли противника вообще опасались выйти из гаваней.

По словам Кудерского, «когда мы вернулись, начался ужасный шторм, причём сила ветра была огромная. А там был прили[в], мелко, воду несёт: повыкидывало кое-какие катера, которые не могли удержаться, на берег... Встали около мола и дождались того, что 29 числа пролив встал и там замёрзли все наши катера. Холодище, к нам никто не подойдёт и мы -- ни к кому. Мы три или четыре дня сидели там без воды и пищи, замёрзли, голодные, снег, не знаешь, что делать, и никто тебе не может ничем помочь» (с. 156). Стоять пришлось до 10--11 января 1942 г., «потом пришёл ледокол и начал всю эту армаду вытаскивать. Льдом позатирало некоторые шхуны. Не знаю, как люди могли всё это перенести, так как всё время были на воде, на холоде и нигде не было совершенно погреться. По катеру всё время ходили на коленях -- у меня и сейчас часто мёрзнут коленки» (с. 157). Действительно, в конце декабря лёд полностью сковал Керченский пролив, а к 4 января мороз достиг --30°. Но командованию удалось использовать эти обстоятельства для организации снабжения, эвакуации раненых и доставки подкреплений десанту. В начале января 1942 г. через пролив проложили ледовую дорогу, маршруты которой действовали затем более месяца.

Хотя далее Кудерский утверждал, что и Керченско-Эльтигенской операции «погода не благоприятствовала», приводя в качестве аргументов «слабый норд- ост» и туман (c. 162), на деле высадка в Эльтигене проходила в иных условиях. По словам командира сторожевого катера 2-го дивизиона сторожевых катеров старшего лейтенанта А. С. Маркова, сильный прибой не позволял кораблям подойти близко к берегу, «так как можно было сесть на мель. И, кроме того, противник всё время обстреливал» (с. 171). Но главной помехой оказались не погодные условия. Заместитель командира 318-й стрелковой дивизии по политической части полковник М.В. Копылов вспоминал: «Десант был произведён очень удачно, хотя и с большими жертвами, которые мы заранее предвидели, потому что Керченский пролив был заминирован. Во время десанта немало кораблей взорвалось. Берег был тоже заминирован. Жертв было очень много, особенно на воде, взрывались на минах и от артиллерийского и пулемётного огня» (с. 89).

В отдельных случаях природный фактор способствовал успеху. Командир 386-го отдельного батальона морской пехоты майор Н.А. Беляков отмечал, что «перед высадкой в течение нескольких дней дул сильный ветер, и местами мины были засыпаны глубоким песком. Так что они были глубоко зарыты, и мы по этой песчаной гряде прошли сравнительно легко» (с. 63). Но возникли и проблемы, поскольку «автоматы из-за большой пыли засорились и отказались стрелять» (с. 65). В последующем десантникам пришлось столкнуться с другими трудностями: «Погода была очень скверная. Шли дожди со снегом. Это также затрудняло наше положение, так как мы высадились в летних брюках и ватниках» (с. 69). Командир роты 386-го отдельного батальона морской пехоты старший лейтенант Б.М. Литовчак подтверждает: «Мы жили в очень тяжёлых условиях, было холодно, не было достаточного питания и тёплой одежды» (c. 76).

Основная часть воспоминаний посвящена боям весны 1944 г. и позволяет судить о том, какую роль сыграли природные условия в ходе освобождения полуострова. Здесь особую ценность приобретает то, что в сборнике опубликованы рассказы представителей разных родов войск, на действия которых природный фактор оказывал различное воздействие.

В наибольшей степени зависели от погодных условий моряки и лётчики. Первым приходилось учитывать волнение моря. Так, Кудерский вспоминал, что в ночь запланированного выхода, с 26 на 27 апреля 1944 г., «погода была такая, что мне не понравилась, и я попросил командира бригады, чтобы не ходить, не жечь даром горючего. В море было 3--4 балла, и вообще погода не благоприятствовала выполнению задания». Командир бригады, «старый моряк», «посмотрел и сказал, что, если до полночи не уляжется, пусть команда отдыхает». Волнение, впрочем, продолжалось недолго: «Часа в 4 погода начала устанавливаться» (с. 164).

Для авиации, особенно ночных бомбардировщиков По-2 (У-2), главное значение имели сила и направление ветра. По словам начальника штаба 46-го гвардейского ночного бомбардировочного авиационного полка майора И.В. Ракобольской, «при взлёте самолёта требуется, чтобы ветер дул навстречу... Если для тяжёлых самолётов не столь существенно, когда ветер будет немножко вбок, то для У-2 это очень существенно, потому что самолёт очень лёгкий -- здесь фанера и перкаль. Если ветер сбоку, то самолёт становится на одно крыло, если ветер дует в хвост, самолёт встанет на нос. Для нас направление ветра всегда было очень важным». Между тем полевой аэродром полка с октября 1943 г. располагался в рыбацком поселке Пересыпи на Таманском полуострове, в непосредственной близости от Керченского полуострова. «В данных условиях было так: если ветер дует с суши на море, то самолёт опрокидывается на одно крыло, если с моря на сушу, самолёт опрокидывается на другое крыло. Поэтому полёты производились преимущественно с боковым ветром, что осложняло полёты на этом аэродроме» (с. 196). Немаловажными являлись общее состояние погоды, наличие частых в приморской полосе туманов, осадков, определявших ситуацию не только в воздухе, но и на земле, состояние аэродрома: «Зимы там настоящей нет, почва размокает и такая грязь, что даже командующий ходил пешком, машина не могла пройти» (с. 192). Постоянно менялась погода: «Неожиданно над целью начинался страшный снегопад, или неожиданно цель закрывал туман, низкая облачность» (с. 201). Один из экипажей погиб, попав в снегопад, «вообще природа была страшно неподходящая», «всё, что можно собрать в метеорологии против полётов» (с. 196). Однако даже в январе 1944 г. «при нелётной погоде мы делали по 1 000 боевых вылетов» (с. 192).

Природный фактор оказывал влияние и на действия сухопутных войск. Из воспоминаний можно узнать, с какими трудностями столкнулись, например, войска 51-й армии при переправе через Сиваш осенью 1943 г. Противник выстроил оборонительные порядки на подходах к полуострову везде, кроме участка с этой стороны, поскольку считал форсирование залива невозможным. Командующий армией генерал-лейтенант Я.Г. Крейзер вспоминал: «Никаких переправочных средств не было, а Сиваш в этом месте представляет собой водную преграду шириной в 2--2,5 км с очень тяжёлым илистым грунтом, позволявшим пройти только людям и больше ничему. Попытка переправить конский состав привела к тому, что несколько лошадей погибло сразу же, отойдя недалеко от берега, хотя глубина воды достигала от 20--30 см до 60--70 см в самом глубоком месте. Поэтому части 346-й дивизии переправились только с личным вооружением: винтовки, автоматы и пулемёты, не имея с собой никакой артиллерии» (с. 254).

Особенно информативной по данному вопросу представляется стенограмма беседы с заместителем командующего армией по инженерным войскам генерал-майором А.Н. Баженовым. Он свидетельствовал: «Условия переправы вброд были тяжелы, потому что Сиваш имеет илистое дно, нога погружается и прилипает к этому илу на глубину до колен. Кроме того, вода солёная, причём процент солей там больший в 10 раз, чем в море. Поэтому длительное пребывание в воде вызывало язвы на ногах, помимо простудных заболеваний, которые были связаны с температурой» (с. 303). Ещё одно свидетельство принадлежит начальнику артиллерии той же армии генерал-майору H.И. Телегину: «Люди шли по солёной воде, разъедающей ноги, тело, тонули в илистом дне, замерзало тело просто. Кровь замерзала при выходе на тот берег. Были смертельные случаи. Тащили на себе орудия, миномёты, противотанковые ружья, боеприпасы. Вышли на южный берег Сиваша» (с. 287).

Однако переправившаяся группировка нуждалась в огневом усилении. Для этого был нужен мост, но его строительство требовало времени. Баженов привёл поразительный пример стойкости и самоотверженности солдат: «Пока строили мост, в это время действовала бурла0кая переправа, и мы, не дожидаясь окончания моста, переправляли на свой риск и РС на этих паромах фанерных, перетаскивали 152-мм пушки, тяжёлую артиллерию протащили, включительно до трактора ЧТЗ, который весит 12 тонн уже. Всё это с трудом приходилось тащить по илу через Сиваш в воде. Один паром с трактором ЧТЗ, скажем, тащило человек полтораста, РС тащило человек 80, пять часов. Три часа передвижения на тот берег, затем переправа обратно, снова нагрузка, и в день 5 часов занимал один рейс. Приспособили впереди рычаги дополнительные, потому что самый размер парома был настолько мал, что этим 80 человекам не хватало места, чтобы схватиться за него. Мы точки опоры создавали путём дополнительных рычагов, и 80 человек тащили эти РС» (с. 305). Крейзер подчеркнул «массовый героизм рядового и офицерского состава, так как людей было не так уж много, поэтому тем, кто работал на переправе, приходилось форсировать Сиваш по 2--3--4, а некоторым и по 5 раз за сутки, что является пределом физических и моральных возможностей человека. Причём эта переправа происходила под систематической бомбёжкой с воздуха и под артиллерийским воздействием противника» (с. 256).

Тем временем 12-я штурмовая инженерно-сапёрная бригада в ледяной воде строила мост до лежащего посреди Сиваша острова Русского, а далее, до крымского берега -- дамбу. На дно «гнилого моря» опускали плоты из брёвен, придавливали их мешками с землёй и уже поверх ставили рамы с настилом.

Для отвлечения врага по соседству начали возводить ложный мост из дерева и тростника.

Сооружение и использование переправ проходило в аномальных погодных условиях. По словам Баженова, 17--19 ноября, в разгар строительства, «поднялся шторм с восточным ветром сильным. Сиваш стал гневаться, поднялась волна сильная, и у нас около 40 опор разнесло по всему Сивашу, хотя они были закреплены, но удержать их было невозможно. Эта волна нам часть моста разбросала по всему Сивашу. Шторм сопровождался сильным подъёмом воды».И всё же 10 декабря первый мост начал действовать, что позволило «прекратить бурлацкую переправу и перейти на нормальный способ», обеспечивая переправившийся 10-й стрелковый корпус всем необходимым: боеприпасами, продовольствием, топливом. «Нам же не на чем было варить пищу, не было ни одного строения, ни одного куста. Первый период использовали траву курай, но уже недели через две весь курай был сожжён. Тогда стали выкапывать из земли корни этого курая и ими топить. Затем мы получили дрова и их нужно было возить туда. К этому времени мост уже был готов и первое время работал» (с. 305).

25 декабря сапёры приступили к постройке второй переправы -- двух встречных дамб, соединённых плавучим мостом на понтонах. Но снова вмешалась стихия -- согласно Крейзеру, «когда после длительной, напряжённой работы дамба была в основном готова, оставался разрыв 200--300 метров, который должны были покрыть понтонами, на Сиваше разразился шторм 10--20 баллов. После трёх дней шторма дамба была полностью разрушена» (с. 258). Баженов вспоминал, что «постоянный ветер вызывал колебание уровня воды в Сиваше. Иногда там была глубина метр, и паром свободно ходил, а бывали дни, когда там нельзя было даже на резиновой лодке проехать, нужно было её тащить волоком». Утром 12 февраля 1944 г. дамбу, возвышавшуюся над морем на высоту от 0,8 до 1 м, «испытали на пропуск танка Т-34», а уже вечером «поднялся сильнейший шторм, и от этой дамбы почти ничего не осталось» (с. 307). Шторм продолжался до 19 февраля: «Временами сила ветра доходила до урагана, мокрый снег, занесло. 13 февраля мы из землянки не могли выйти... всё было заполнено снегом. Подъём воды был до метра. Но самым страшным врагом оказалась волна. Так, у нас откосы дамбы были прикрыты камышовыми матами, другого материала не было. От размыва самой водой камыш предохранял, но от волн он не предохранял» (с. 308).

Все эти 7 дней для сапёров «были авральными, спасали эту дамбу, земленосными мешками старались закрыть, привязывали лодки». Готовый понтон «потащило по Сивашу, якоря не выдержали, ослабли, поползли, часть канатов лопнула, и этот понтон поплыл к противнику. Поэтому нужно было спасать и дамбу, и этот понтон». Сила волны оказалась такова, «что 12 греб0ов на понтоне не могли преодолеть силу ветра. Из этих 2 308 метров было размыто полностью 1 300 метров, а из оставшегося километра на 40--50% сохранилось. Мост выдержал, ничего с ним не случилось. Вода доходила до настила. Поэтому возникла вторая опасность, что этот шторм сорвёт настил. Стали принимать меры, отдали команду загружать этот мост рельсами, чтобы его придавить».И только когда вода начала спадать, выяснилось, что мосту никаких разрушений не причинено (с. 308). После этого «приступили вновь к строительству дамбы, но с более широким раствором для понтонного моста, и к моменту, когда этот мост потребовался, т.е. к моменту принятия решения фронтом на наступление и сосредоточение войск на этом плацдарме, вторая переправа была построена в виде двух дамб на северном и южном берегу по 500 метров и полтора километра понтонного моста, по которому пропускались все грузы до 8 тонн» (с. 258).

Крейзер утверждал, что погодные условия задержали и боевые действия: «Было назначено несколько сроков начала этой операции. Здесь вмешалась природа, и очень сильно». С 20 марта погода резко ухудшилась, температура упала до 0°С и колебалась до 5°С тепла. 28 числа разразился двухдневный снежный буран, «очень мощный, который буквально занёс снегом все траншеи, все окопы, землянки. Ветер -- 12--14 метров в секунду при абсолютном отсутствии видимости. Это, конечно, создало целый ряд трудностей и в сосредоточении». Но и после этого метеорологическая обстановка «не позволяла начать операцию в связи с отсутствием должной видимости и плохим состоянием дорог. Поэтому армия, закончив сосредоточение, в течение 12 дней в готовности начать действия не начинала их из-за отсутствия погоды». Только 6 апреля получили прогноз, что на 7 апреля «погода должна быть вполне удовлетворительной, обеспечивавшей должную видимость» (с. 261).

Таким образом, рассматриваемый документальный сборник позволяет раскрыть влияние природных условий на ход боевых действий в Крыму в 1941-- 1944 гг., выявить способы преодоления их негативных последствий (как правило, за счёт самоотверженности и героизма бойцов и командиров). Проведение Керченско-Феодосийской операции показывает, что первоначально погодные условия командованием практически не учитывались, если только речь не шла о действиях флота и авиации. Но постепенно, на различных уровнях командного состава Красной армии и Военно-морского флота росло понимание того, что при учёте климатической обстановки удастся добиться решения боевых задач и сберечь жизни солдат.

Из многочисленной литературы по теме освобождения Крыма данную работу выделяет, прежде всего, весьма необычная и даже непривычная для исследователя Великой Отечественной войны и интересующегося читателя источни-ковая база. В основу публикации легли материалы, собранные образованной ещё в ноябре 1941 г. Комиссией по истории Великой Отечественной войны АН СССР. Кадровую и методологическую основу её работы составила имевшая многолетний опыт по сбору материалов современной истории главная редакция «Истории гражданской войны». Деятельность Комиссии постоянно расширялась и усложнялась организационно, тематически и географически, что в конечном итоге позволило собрать весьма внушительный фонд, ныне содержащий почти 17,5 тыс. архивных дел, хранящихся в Научном архиве Института российской истории РАН. Он весьма разнообразен -- это оперативные и политические документы воинских частей и соединений, выписки из газет, листовки, плакаты, материалы «актирования» (фиксации и подсчёта ущерба от оккупации), трофейные документы и многое другое. Настоящей жемчужиной коллекции, её уникальным ядром, которое только начинает изучаться, являются материалы опросов (интервью) сотрудниками Комиссии свидетелей тех исторических событий -- военнослужащих и гражданских лиц.

Перед нами -- живые люди во всей полноте их переживаний. Это как раз то, чего всегда не хватало отечественной историографии Великой Отечественной войны. Вернее то, от чего историографическая традиция, в значительной степени унаследовавшая стиль и тон донесений армейских политорганов, сознательно отказывалась сама, приняв вместо живого человека его героический образ -- немного лубочный, ходульный, прямолинейный, очищенный от сомнений и страстей.

Нашему поколению ещё посчастливилось говорить с дедами о войне, однако живая память спустя многие десятилетия уже даёт сбои. Интервью же лишены таких искажений. Это даже не воспоминания, а свежие, вчерашние впечатления о боях, полные мелких, зачастую удивительных или страшных деталей. К тому же беседы проводились, как правило, профессиональными историками по специально разработанному стандартизированному опроснику, нацеленному на сохранение всех впечатлений и оценок интервьюируемого. Среди опрашиваемых -- люди разных воинских званий и должностей, полов, возрастов, национальностей; в записях фиксировались особенности их языка и разговорной речи. Их рассказы об одном и том же событии могут существенно отличаться друг от друга, что даёт историку дополнительную пищу для размышлений. На рассказчиков не давила готовая официальная трактовка исторических событий, в которых они участвовали, -- таковой ещё не было. В то же время интервью не лишены самоцензуры -- ведь все респонденты отбирались и рекомендовались (а перед тем, очевидно, инструктировались) политорганами своих частей.

В советское время материалы Комиссии не носили грифа «секретно», но и практически не использовались впубликациях, не говоря уже о том, что документы личного происхождения имели явно второстепенное значение по сравнению с официальными документами органов власти и военного управления. Количество обращений к фондам Комиссии и публикации её материалов можно сосчитать по пальцам. Не востребованными они оставались и в 1990--2000-х гг., хотя именно этот период характеризуется всплеском интереса общественности к «окопной» «правде о войне». Большую популярность приобрёл жанр солдатских мемуаров, многие рядовые воины получили возможность высказаться, и это дало большое прибавление корпусу текстов о войне. Сериями таких публикаций отметились многие книжные издательства, дав слово как ещё живым ветеранам, пронесшим память о войне через всю жизнь, так и рукописям, многие годы пролежавшим «в столе» и остававшимся невостребованными по идеологическим или иным причинам. Однако и этот источник личных знаний о войне неминуемо и безвозвратно иссякает с уходом её участников.

Между тем интерес российского общества к личной истории человека на войне год от года лишь растёт. Этому способствует наращивание мощностей электронных ресурсов. Сейчас крупнейший, не имеющий аналогов в мире биографический ресурс «Память народа» позволяет не просто найти своих предков, воевавших на фронте, но даёт возможность с большой точностью восстановить их боевую судьбу: звания и должности, места службы, награждения, ранения, место гибели и захоронения. Не выходя из дома, человек за считанные часы может проделать работу, на которую прежде уходили годы архивного поиска. о6 общественной значимости индивидуализации истории войны свидетельствуют и ежегодные массовые шествия «Бессмертного полка». Несмотря на то что с годами акция заметно бюрократизировалась, она по-прежнему популярна среди миллионов сограждан.

На фоне роста интереса к источникам личного происхождения неизбежно возрастёт и интерес к материалам Комиссии. Они, подобно полезным ископаемым, не «залегают» на поверхности, а требуют профессионального научного поиска, анализа и публикации. Может быть, поэтому очередь до них дошла только сейчас. В 2013 г. опубликованы стенограммы бесед с жителями Харькова об обстоятельствах оккупации города. В 2014 г. большой корпус документов «покрышкинской дивизии» (9-й гвардейской истребительной авиационной дивизии, которой командовал трижды Герой Советского Союза А.Л. Покрышкин) опубликовал А.В. Марчуков. Книга содержит 21 интервью: лётчиков (в том числе таких выдающихся асов, как сам Покрышкин, Г.А. Речкалов, Д.Б. и Б.Б. Глинка, П.П. Крюков, АЛ Труд и др.), а также штабных, политических и технических работников. Автор дал необходимые научные комментарии и справки, иллюстративный материал. В настоящее время готовится к изданию вторая книга интервью с авиаторами -- на этот раз с военнослужащими прославленной 3-й гвардейской истребительной авиадивизии. В 2015 г. под редакцией Й. Хелльбека (США) опубликован объёмный том свидетельств участников и очевидцев Сталинградской битвы. В него вошли около 100 интервью как с военнослужащими Красной армии, так и с простыми жителями осаждённого города. Тогда же вышла коллективная монография о работе самой Комиссии.

Это, пожалуй, всё. Следует отметить, что пока научное использование материалов Комиссии ограничивается публикацией документов, первичным введением их в научный оборот. В монографиях и статьях они используются совершенно недостаточно. Тем не менее в целом уместно говорить о складывании нового жанра публикаций о Великой Отечественной войне, раскрывающего её новую грань. В частности, изучение материалов Комиссии обещает существенное приращение наших знаний, послужит важным дополнением к официальным материалам воинских частей и командования Красной армии и флота. Оно позволяет взглянуть на события, чьи подробности, казалось, давно известны, с новых ракурсов, придать их освещению новые краски (если здесь уместен такой штамп).

При этом нужно отметить, что не следует ждать сенсаций, которые перевернут наши представления. Эти документы не смогут составить самостоятельную источниковую основу для изучения той или иной операции. Оцнако отдельные сегменты истории Красной армии и Великой Отечественной войны не только охвачены в них весьма подробно, но и содержат уникальный исторический материал. К таковым можно отнести документы о московском ополчении, воинских частях, сражавшихся под Сталинградом и Севастополем, национальных дивизиях, укомплектованных уроженцами Прибалтики, ряда авиационных соединений. Подробно задокументирована история партизанского движения. 7 240 дел с беседами и материалами о Героях Советского Союза позволяют рассчитывать на организацию научно обоснованного просопографического исследования этой категории военнослужащих.

Пока же свежее издание ИРИ РАН может служить образцом и примером подобной полезной и качественной работы. Перед нами -- хорошо, со вкусом сделанная книга: начиная с обложки с отлично перекликающимися сюжетно и символически фотографиями. Публикуемые интервью снабжены профессиональными и подробными комментариями. Отлично дополняет их портретная галерея участников интервью и героев боёв за Крымский полуостров. Интересна и подборка фотографий, иллюстрирующих бои. Всё это наглядно показывает, что проведена большая научно-вспомогательная работа, органично дополнившая основное содержание работы.

Размещено на Allbest.ru