Россия на пути модернизации

Размещено на http://www.allbest.ru

Lomonosov Moscow State University, Russia

Россия на пути модернизации

Russia on the road to modernization

Сергей Мироненко

Sergey Mironenko

Основная часть

Кто жил в горбачёвское время, помнит слова Михаила Сергеевича о необратимости перестройки. И чем чаще Горбачёв повторял, что «перестройка необратима», тем сильнее, во всяком случае, для меня, эти его слова казались заклинанием человека, боявшегося как раз обратного и убеждавшего самого себя в правильности выбранного пути. Действительно, каждый раз, когда в истории России начиналось коренное переустройство страны, опасность возврата к прошлому оказывалась жестокой реальностью. После реформ следовал период контрреформ, либеральный курс сменялся «завинчиванием гаек», усилением реакции. Страна как-то не могла, не решалась встать на путь коренных перемен, хотя, казалось бы, осознавала их необходимость и даже неизбежность. После Великих реформ 1860--1870-х гг. наступила реакция и контрреформы. После столыпинских преобразований 1900--1910-х гг. и Февральской революции 1917 г., казалось бы, навечно уничтожившей самодержавие, наступил период большевистской диктатуры, когда после сплошной коллективизации крестьяне оказались в такой зависимости от государства, которого не знала русская деревня в самые дремучие века крепостничества. Какая же сила препятствовала поступательному развитию страны, раз за разом мешая реализовать давно уже назревшие преобразования? В чём причина неудач российских реформаторов?

Отечественная историческая наука многое сделала, выясняя конкретные обстоятельства, препятствовавшие преобразованиям в разные времена и при различных политических режимах.

Анализ попыток реформирования страны за последние три столетия даёт возможность выявить общие закономерности мучительного движения России по пути прогресса.

Переломным периодом в истории России в Новое время принято считать рубеж XVII и XVIII вв. Ещё при царе Алексее Михайловиче Россия стала всё чаще приглядываться к Западу, то пытаясь реформировать армию по западному образцу («полки иноземного строя»), то робко перенимая культурные новшества (первая театральная постановка -- Артаксерксово действие -- состоялась при дворе «Тишайшего»), В том же направлении пыталась двигаться и царевна Софья вместе с кн. В.В. Голицыным. Конечно, и до этого времени существовали связи с Европой (достаточно вспомнить, что символ России -- Московский Кремль -- построен итальянцами). Но именно тогда Запад начал становиться для России всё более привлекательным. Однако только Пётр I, по выражению А.С. Пушкина, поднявший Россию «уздой железной... на дыбы», решительно и бесповоротно повернул страну лицом к Западу. «Необходимость движения на новый путь, -- писал С.М. Соловьёв, -- была осознана; обязанности при этом определились: народ поднялся и собрался в дорогу; но кого-то ждали; ждали вождя; вождь явился».

Бритые боярские бороды, иноземное платье вместо традиционного русского, курение табака, ассамблеи -- всё это привычные внешние приметы петровских реформ. Коренное преобразование системы управления, введение по шведскому примеру коллегий вместо приказов, новое территориальное деление страны дают основание считать Петра I великим преобразователем России. Зарубежные поездки молодого царя, где он ощутил преимущества западной цивилизации, давали ему и его окружению пищу для сравнений и размышлений. Посылка сотен молодых людей учиться за границу, приглашение иностранцев в Россию для строительства флота, организация регулярной армии, возведение новой столицы и прочие западные новации Петра Алексеевича явственно обозначили вектор развития страны. Всё это хорошо известно. С.М. Соловьёв даже назвал Петра «революционером на троне». Но был ли он им в точном понимании этого слова? Ответ на этот вопрос совершенно ясен -- нет, не был. Ничем не ограниченное самодержавие и крепостное право не только сохранились в неизменном виде, но и были доведены до апогея. Идея превращения России в империю для своей реализации требовала всё новых и новых территориальных приобретений и выхода к морям. Чтобы «прорубить окно в Европу», нужно было создать регулярную армию и флот, затратив для этого немалые средства. Где было их взять? Казна оказалась пуста, а получать иностранные кредиты тогда ещё не научились, да и не имели такой возможности. Средства для удовлетворения своих имперских амбиций Пётр I мог получить только нещадным ограблением собственного народа. Введением подушной подати государь завершил закрепощение крестьян, а для выколачивания из них денег создал огромный бюрократический аппарат принуждения, получивший в науке название «полицейское государство». О том, что петровские реформы лишь усугубили патриархальные принципы построения Российского государства, ещё в 1989 г. очень точно написал Е.В. Анисимов: «Вся революционность Петра имела, как ни парадоксально это звучит, достаточно отчётливый консервативный характер. Модернизация институтов и структур власти ради консервации основополагающих принципов традиционного режима -- вот что оказалось конечной целью. Речь идёт об оформлении самодержавной формы правления, дожившей без существенных изменений до XX века, о формировании системы бесправных сословий, ставшей серьёзным тормозом в процессе развития средневекового по своей сути общества, наконец, о крепостничестве, упрочившемся в ходе петровских реформ».

Почему же первому российскому императору удались его преобразования? Не в том ли дело, что проведённые им реформы не затронули основ старого строя? Уверен, что именно поэтому он осуществил многое из задуманного.

Дело Петра I, в той или иной мере, продолжили его наследники и главным образом Екатерина Великая, усилиями которой Россия вошла в круг европейских держав, став полноправным участником мировой политики. С течением времени западное влияние становилось всё более ощутимым. И не только потому, что французский язык «отделил» господ от простого люда, а влияние западной культуры (литературы, архитектуры, живописи, научных достижений) оказалось всепроникающим, главное -- это перенесённые на русскую почву идеи великой французской философии, благодаря которой XVIII столетие стали называть «веком Просвещения». В результате одни россияне искали в западноевропейском устройстве образцы для подражания, другие постепенно обретали зримого врага, стремившегося, по их мнению, разрушить самобытность вековых устоев русской жизни. Конечно, основная масса дворянства оставалась косной и приверженной идеалам старины (это касалось всех слоёв тогдашнего образованного российского общества). Но всё-таки со временем тенденция брать западные страны за образец при проведении реформ в России становилась всё более очевидной.

Екатерина II переписывалась с Вольтером и Д. Дидро. Последний собственноручно скопировал свои основные произведения, затем с почтением отослал их «Северной Авроре» и даже несколько месяцев по приглашению императрицы прожил в Санкт-Петербурге. В 1767 г. для выработки нового свода законов (Соборное уложение 1649 г. царя Алексея Михайловича безнадёжно устарело) была созвана Уложенная комиссия. По образцу Земских соборов XVII в. члены комиссии избирались от различных сословий, а не назначались властью. Екатерина в своём «Наказе» Уложенной комиссии старалась «не ударить в грязь лицом» и предстать перед всем миром «философом на троне». «Наказ», по сути, оказался компиляцией представлений просветителей об устройстве государства, почерпнутых Екатериной, главным образом, из сочинения Ш.Л. де Монтескьё «О духе законов», названного ею «молитвенником монархов со здравым смыслом».

В современной историографии «Наказ» считается манифестом «просвещённого абсолютизма». Екатерина II, очевидно, даже не задумывалась об ограничении самодержавной власти. Она не видела иного образа правления для России и утверждала, что только самодержавие «может действовать сходно с пространством столь великого государства». Более того, «всякое другое правление не только было бы для России вредно, но и в конец разорительно». Это утверждение императрицы находилось в явном противоречии с идеей Монтескьё о том, что «обширные пространства государства способствуют возникновению деспотизма». Совершенно очевидно, что Екатерина Великая не последовала советам французского философа и в «Наказе» оставила без изменения самодержавный принцип государственного устройства страны. Иное дело крепостное право. Действительно, его прямого осуждения в документе нет, и ничего не говорится о необходимости его отмены. Напротив, в нём сказано, что «не должно вдруг и чрез узаконение общее делать великого числа освобожденных». Но, как известно, «Наказ» в первоначальном виде до нас не дошёл. Тот документ, который мы сегодня имеем, -- результат компромисса. А.Б. Каменский уверен, что в первоначальной редакции указа Екатерина II предложила способ постепенной ликвидации крепостного права -- объявление свободными крестьян при продаже земли одним помещиком другому. Так что, вероятно, государыня в принципе осознавала необходимость освобождения крепостных, и лишь понимание того, что такой шаг помещики не поддержат, заставило её согласиться на удаление данного положения из «Наказа» (поскольку она была «одинока в своём окружении» и «ни на кого» не могла «в полной мере положиться»).

Но даже французская революция, сильно пошатнувшая представления императрицы о благодетельности новых идей (и заставившая пересмотреть отношение к революционной Франции), не привела её к полному разочарованию в идеях века Просвещения. Яркое свидетельство тому -- выбор воспитателя (швейцарца Ф.-С. Лагарпа, республиканца по политическим убеждениям, которые он никогда не скрывал) для любимого внука императрицы, вел. кн. Александра Павловича.

Принципам, заложенным в «Наказе», в полной мере не суждено было осуществиться. Но идеи, однажды возникшие и овладевшие умами коронованных особ, не исчезали бесследно. Наследник российского престола, будущий император Павел I уже предметно размышлял о конституции России. Мы, к сожалению, мало знаем о конституционном проекте Д.И. Фонвизина -- Н.И. Панина, представленном Павлу I, но несомненно одно: он существовал и занимал ум «российского Гамлета». Пусть это был проект аристократической конституции на манер шведской, пусть он преследовал интересы сановной верхушки страны, продолжая в какой-то степени линию «верховников», попытавшихся ограничить власть Анны Иоанновны «кондициями». Не в этом суть, главное, что возможность законодательного ограничения самодержавной власти в Зимнем дворце обсуждалась.

Идеи энциклопедистов, развитые европейскими мыслителями, прежде всего Б. Констаном, в стройные политические концепции, -- народного представительства, разделения властей, верховенства закона, исходившие из представления о народе как источнике законов, о равенстве всех людей перед законом и недопустимости обладания человека человеком и т.п., -- с большим трудом, но всё же проникали в сознание образованной части российского общества.

Начало XIX в. -- существеннейший рубеж в истории российских реформ. На престол вступил Александр I. Впервые в России на троне оказался человек, убеждённый в необходимости реформировать неограниченное самодержавие и крепостное право и, что самое главное, готовый действовать. С этого времени и начался отсчёт попыток изменить не соответствующие, как тогда говорили и писали, «духу времени» отжившие свой век государственные институты.

Система взглядов, которую Лагарп привил своему ученику, базировалась на представлении о личности как основе любого справедливого общественного устройства. Естественно, речь шла о всеобщей свободе, не стеснённой никакими (социальными или иными) рамками. С юных лет Александр усвоил, что наиболее подходящим политическим устройством для современного государства является представительное правление, будь то монархия, где власть государя ограничена конституцией, или даже республика. Крепостное право Лагарп называл несомненным злом, которое непременно должно быть уничтожено. Кроме того, великому князю были хорошо известны взгляды английского экономиста А. Смита, ещё в 1770-х гг. убедительно доказавшего, что труд свободный гораздо производительнее подневольного. Конечно, Лагарп смог внушить будущему императору только самые общие представления. Но, как известно, нет ничего более прочного, чем идеи, воспринятые в ранней молодости. Впоследствии Александр I не раз признавался, что Лагарп сыграл решающую роль в формировании его личности («Не было бы Лагарпа, не было бы Александра»), А в день их расставания (май 1795 г.) вел. кн. Александр Павлович признался воспитателю: «Вам я обязан всем, кроме самого появления на свет».

В советской историографии попытки власти и общества в первой четверти XIX в. изменить Россию рассматривались в отрыве друг от друга. При этом пальма первенства в стремлении открыть перед страной новые горизонты, определить иной вектор её развития, безусловно, принадлежала деятелям революционного движения -- декабристам, которые самоотверженно боролись с косным и реакционным самодержавием. И в таком подходе была своя логика. Ведь власть жестоко подавила попытку, предпринятую 14 декабря 1825 г. частью российского общества, повернуть страну на новый путь развития. Но это верно только на первый взгляд. Исследователи старались не замечать и даже игнорировали очевидные факты -- стремление Александра I разработать пути постепенного освобождения крепостных крестьян и ввести в России представительное монархическое правление. На самом деле власть и передовая (и очень незначительная) часть общества стремились, по существу, к одному и тому же, но совершенно разными путями. Единственное, что их роднило, -- это тайна, которая скрывала как процесс подготовки Александром I проектов коренного преобразования России, так и действия декабристов, вынашивавших свои планы в недрах тайного общества.

Круг тех, кто в начале века разделял взгляды Александра I, оказался до чрезвычайности узок. Это был кружок «молодых друзей» императора -- Н.Н. Новосильцев, В.П. Кочубей, С.Г. Строганов и А.А. Чарторыйский. Рассуждения о необходимости реформ в «духе времени» стали обычной темой их разговоров. В 1801 г. для выработки программы реформ «бесформенного здания государственного управления» они вместе с императором составили так называемый Негласный комитет. На его первом заседании, которое состоялось 24 июня, Новосильцев огласил программу предстоящих работ. Прежде всего необходимо было рассмотреть состояние империи, затем реформировать органы управления и, наконец, дать России конституцию, «устроенную согласно истинному духу нации». Александр I ещё до начала работы Негласного комитета говорил о его цели: «изучить все появившиеся конституции» и «составить из них нашу». Протоколы заседаний комитета, которые вёл П.А. Строганов, были опубликованы ещё до революции вел. кн. Николаем Михайловичем и проанализированы М.М. Сафоновым.

Члены Негласного комитета (регулярно собиравшегося в туалетной комнате императора) между собой в шутку называли его Комитетом общественного спасения. При всей несхожести революционной Франции и александровской России нельзя не отметить весьма характерное самоощущение реформаторов. В окружении вдовствующей императрицы Марии Фёдоровны, куда проникали отголоски занятий в Негласном комитете, его членов называли не иначе как «якобинской шайкой».

Александр и его молодые друзья искренне верили в возможность скорого и лёгкого преобразования страны. Действительность оказалась намного сложнее. Занятия Негласного комитета, довольно быстро превратившегося в дискуссионный клуб, продолжались четыре с половиной года, но за все это время его членам так и не удалось создать ни одного конкретного проекта преобразований.

Но всё-таки один важный шаг на пути реформирования русской жизни был сделан. 20 февраля 1803 г. вышел указ о вольных хлебопашцах, позволявший помещикам освобождать принадлежавших им крепостных с землёй за выкуп. Символическое значение этого шага трудно переоценить. Впервые за многие века укрепления основ крепостничества появился законодательный акт, не регламентировавший крепостные отношения, а открывавший путь к освобождению крестьян. Но оказалось, что к этому помещики вовсе не стремились. Результаты исполнения указа оказались ничтожными. За время александровского царствования в вольные хлебопашцы перевели менее 50 тыс. (0,5%) крепостных.

Какое впечатление произвела эта неудача на Александра I, неизвестно. Можно предположить, что он был удивлён. Ведь указ основывался на прогрессивных идеях -- о недопустимости владения людьми как рабами и об экономическом преимуществе свободного труда. Но в России всё было не так, как в остальном мире. Подавляющее большинство помещиков проигнорировали указ, тем самым продемонстрировав свою приверженность старине.

Но и крестьяне не слишком стремились к свободе. Во всяком случае, к свободе без земли. В этом смысле характерен эпизод с попыткой декабриста И.Д. Якушкина освободить принадлежавших ему крепостных. В 1819 г. он приехал в своё имение Жуково Смоленской губ. и предложил крестьянам личное, но безземельное освобождение. Те посовещались и отказались от такого предложения. Вот как описал это Якушкин: «Я собрал их и долго с ними толковал; они слушали меня со вниманием и, наконец, спросили: “Земля, которою мы теперь владеем, будет принадлежать нам или нет?” Я им отвечал, что земля будет принадлежать мне, но что они будут властны её нанимать у меня. “Ну так, батюшка, оставайся всё по-старому: мы ваши, а земля наша”... Русский крестьянин не допускает возможности, чтобы у него не было хоть клока земли, которую он пахал бы для себя собственно». Этот частный случай со всей очевидностью показывает, что крестьяне, по крайней мере центральных губерний России, не были готовы к тому, чтобы их труд в хозяйских поместьях стал вольнонаёмным.

Следующий этап реформаторской деятельности Александра I связан с М.М. Сперанским. Расставшись с «молодыми друзьями», вернее, разочаровавшись в способности путём дружеского обсуждения достичь конкретных результатов, император нашёл нового единомышленника. Судьба свела его с одним из самых выдающихся государственных умов того времени, которому он поручил подготовку проекта переустройства России. Позднее Сперанский писал императору: «В конце 1808 года, после разных частных дел Ваше Величество начали занимать меня постоянно предметами высшего управления, теснее знакомить с образом Ваших мыслей, доставляя мне бумаги, прежде к Вам вошедшие, и нередко удостаивая провождать со мною целые вечера в чтении разных сочинений, к сему относящихся. Из всех сих упражнений, из стократных, может быть, разговоров и рассуждений Вашего Величества надлежало, наконец, составить одно целое. Отсюда произошёл план всеобщего государственного преобразования». Рассматривая всемирную историю, особенно европейскую, пытаясь отыскать в ней закономерности, приводившие к смене одной формы правления другой, Сперанский пришёл к выводу, что «время есть первое начало и источник всех политических обновлений». «Никакое правительство, с духом времени не сообразное, -- писал он, -- против всемощного его действия устоять не может». Всё развитие политической жизни Европы представляло собой, по словам Сперанского, «переход от феодального правления к республиканскому». И никто не смог противостоять этому неумолимому процессу: «Тщетно власть державная силилась удержать его напряжение; сопротивление её воспалило только страсти, произвело волнение, но не остановило перелома... Тот же самый ряд происшествий представляет нам история нашего отечества». Сперанский утверждал, что существует общность исторических судеб России и Европы, и что для его страны есть лишь один путь развития -- европейский. Обращаясь к современному положению империи, он указывал на изменение отношения народа к самодержавной власти, явный упадок её авторитета, очевидную невозможность справиться с положением «частными исправлениями», прямо заявляя о «всеобщем неудовольствии», «сильном желании другого порядка вещей». Из всего сказанного Сперанский делал вывод: «Настоящая система правления не свойственна уже более состоянию общественного духа и настало время переменить её и основать новый вещей [дел] порядок». Последний, по существу, был для него не чем иным, как ограничением самодержавия конституцией. Сперанский предлагал ввести в управление страной принцип разделения властей. Законодательную власть предполагалось сконцентрировать во вновь создаваемом органе -- Государственной думе, исполнительную -- передать министерствам, а судебную -- Сенату.

Александр не решился пойти на столь радикальные реформы. Причина ясна: бюрократия и помещики не были готовы принять задуманные преобразования. Доказательств того множество. Приведу лишь отрывок из записок Д.П. Рунича, одного из самых мрачных деятелей александровского царствования: «Самый недальновидный человек понимал, что вскоре наступят новые порядки, которые перевернут верх дном весь существующий строй. Об этом уже говорили открыто, не зная ещё, в чём именно состоит угрожающая опасность. Богатые помещики, имевшие крепостных, теряли голову при мысли, что конституция уничтожит крепостное право и что дворянство должно будет уступить шаг перед плебеями.

Недовольство высшего сословия было всеобщее». Неприятие идей Александра, выраженных в проекте Сперанского, вызвало появление, как бы теперь сказали, манифеста защитников старины -- записки «О древней и новой России» Н.М. Карамзина. «Самодержавие есть палладиум России» и трогать его нельзя ни в коем случае -- вот суть этого произведения. Историк соглашался с тем, что крепостное право -- зло, но считал, что касаться его тогда было бы ещё большим злом. И так думал не один Карамзин.

Противостояние с Наполеоном и заботы о послевоенном устройстве тогдашнего мира на время отодвинули внутриполитические проблемы, но сразу после возвращения в Россию в 1816 г. Александр I вновь обратился к проблеме реформирования основ русской жизни. Он поручил министру финансов Д.А. Гурьеву, а затем и А.А. Аракчееву разработать проекты постепенного освобождения крепостных крестьян.

18 марта 1818 г. в Варшаве при открытии работы первого польского парламента Александр I произнёс речь, которая произвела эффект разорвавшейся бомбы. Говоря о «благотворном действии» конституционных начал вообще, император заявил о своей решимости распространить их на все подвластные его скипетру земли. Одно то, что немедленно во всех российских газетах было полностью опубликовано это выступление, говорит о его особом значении для императора. Представ искренним сторонником конституционного переустройства своей страны, он заявлял, что польская конституция -- это опыт, от успеха или неуспеха которого зависит его дальнейшее распространение. Правящая элита России была ошеломлена намечавшимися планами императора относительно реформирования неограниченного самодержавия. Никто толком не понимал, что за этим последует.

Александр, как оказалось, не зря говорил о своих намерениях. В Варшаве при его непосредственном участии и под руководством члена Негласного комитета Н.Н. Новосильцева началась активная работа над проектом российской конституции (Уставной грамоты), который предусматривал создание в России двухпалатного парламента. «Да будет российский народ, -- говорилось в ст. 91 проекта, -- отныне навсегда иметь народное представительство» (и хотя в советской исторической литературе высказывались сомнения, являлась ли Уставная грамота проектом Основного закона страны, сегодня историки единодушны в том, что это была конституция, пусть и самая консервативная из всех тогда существовавших). Все главные законы империи, а также государственный бюджет должны были непременно обсуждаться и одобряться парламентом. В проекте Уставной грамоты провозглашались гражданские свободы (печати, слова, вероисповедания), равенство всех перед законом и неприкосновенность личности. Вместе с тем в ст. 12 был зафиксирован принцип суверенитета императора, а не народа: «Государь есть единственный источник всех в империи властей гражданских, политических, законодательных и военных».

Но проектам конституционного переустройства страны и освобождения крепостных не суждено было осуществиться. И вряд ли это можно объяснить (как это заявлялось в советское время) несерьёзностью намерений императора, его «игрой в показной либерализм». Наоборот, эти намерения, реализованные в конкретных проектах, составленных по инициативе Александра I, стали выражением его убеждения в необходимости и неизбежности коренных перемен в империи. Почему же проекты так и остались на бумаге? Оставим на время этот вопрос и обратимся к другому: какое участие в попытках преобразования России принимало общество?

В нём тоже происходили перемены. Уже не единицы, как А.Н. Радищев и Н.И. Новиков, протестовали против деспотического произвола властителей, будь то никак не ограниченный произвол правителя государства или помещика. Число недовольных старыми порядками увеличилось. Рост национального самосознания, особенно после Отечественной войны 1812 года и освобождения Европы от наполеоновской тирании, заставлял патриотически настроенную молодёжь задумываться о путях развития родины. Возник и постепенно оформился, пусть сравнительно небольшой, но активный круг молодых офицеров, которые после возвращения из Европы в Россию, по словам Якушкина, проводили время в «томительном» существовании. Последнее, вспоминал декабрист, резко контрастировало с тем ощущением, которое ранее он и его современники пережили: «В продолжение двух лет мы имели перед глазами великие события, решившие судьбы народов, и некоторым образом участвовали в них, теперь было невыносимо смотреть на пустейшую петербургскую жизнь и слушать болтовню стариков, восхваляющих всё старое и порицающих всякое движение вперёд. Мы ушли от них на 100 лет».

Начиналась «эпоха тайных обществ». Быть членом любого из них, всё равно какого, стало модным. В 1816 г. возникло первое политическое тайное общество -- Союз спасения. К поиску пути коренных изменений декабристов подталкивало и настроение простого народа, в котором таилось извечное недовольство властью. Члены тайных обществ чутко прислушивались к разговорам возвратившихся из Европы солдат-освободителей. «Мы проливали кровь, говорили они, -- писал из Петропавловской крепости Николаю I о дошедших до него разговорах солдат А.А. Бестужев, -- а нас опять заставляют потеть на барщине. Мы избавили Родину от тирана, а нас опять тиранят господа».

Мощным фактором, питавшим умы молодых патриотов, оказалось пребывание за границей. Сравнение западноевропейских реалий с жизнью в России оказалось явно не в пользу последней. М.А. Фонвизин писал: «В походах по Германии и Франции наши молодые люди ознакомились с европейской цивилизацией, которая произвела на них тем сильнейшее впечатление, что они могли сравнивать всё виденное ими за границею с тем, что им на всяком шагу представлялось на родине: рабство бесправного большинства русских, жестокое обращение начальников с подчинёнными, всякого рода злоупотребления власти, повсюду царствующий произвол -- всё это возмущало и приводило в негодование образованных русских и их патриотическое чувство».

Остановить проникновение западных идей в Россию было уже невозможно. Да и правительство не стремилось к этому. Когда в мае 1826 г., завершая следствие по делу декабристов, правительство разослало арестованным так называемые вопросные пункты «о воспитании», ответы на них были единодушными. Участники тайных обществ отмечали, что главную роль при формировании их убеждений сыграли такие факторы, как чтение современной западной политической литературы и пребывание за границей. Именно это в первую очередь заставило их обратить внимание на язвы российской жизни и стремиться изменить такое положение. То же было с программными сочинениями декабристов -- «Русской правдой» П.И. Пестеля и «Конституцией» Н.М. Муравьёва (в основе которых -- сочинения современных им западных мыслителей), не говоря уже о «Зелёной книге» Союза благоденствия (переложение на русский язык устава прусского общества «Tugendbund»).

Будущие декабристы, сначала способствовавшие реформаторским начинаниям российского правительства и императора, постепенно, не видя конкретных результатов их действий, пришли к выводу о неспособности Александра I к решительным действиям и встали на путь насильственного достижения своих целей. Но и их попытка не увенчалась успехом. В чём причина? Ответ очевиден: страна не была готова к радикальным переменам. Император же не думал о насилии как средстве установления в России конституционной монархии и освобождения крестьян. Он надеялся, что это произойдёт само собой. Однако столкнувшись с сопротивлением со стороны общества, Александр I не решился на реформы, хотя искренне их желал.

После поражения восстания на Сенатской площади для Николая I сама идея какого-либо ограничения самодержавной власти в России была неприемлема. Но крестьянский вопрос занимал его ум на протяжении всего правления. Больше десятка секретных комитетов бились над проблемой постепенного освобождения крепостных крестьян, но власть так ничего и не достигла. Указ об обязанных крестьянах от 2 апреля 1842 г., подготовленный Секретным комитетом в 1839--1842 гг., не принёс сколько-нибудь значимых результатов. А ведь поначалу оставалась надежда, что план постепенной ликвидации крепостного права будет выработан в этом комитете. Но крепостнически настроенное большинство его членов довольно искусно свело на нет реформаторские начинания. Николай I, видя позицию большинства, вынужден был отступить. Борьба реформаторов и консерваторов в очередной раз закончилась победой последних. При обсуждении проекта указа в Государственном совете Николай I счёл необходимым публично высказаться по поводу проблемы освобождения крепостных. «Нет сомнения, что крепостное право в нынешнем его положении у нас есть зло, для всех ощутительное и очевидное», -- начал выступление император. Однако затем продолжил: «Но прикасаться к нему теперь было бы делом ещё более гибельным». Эта мысль Николая I перекликается с идеей, представленной в записке Карамзина «О древней и новой России». Государь совершенно сознательно пообещал помещикам, что он, как и его брат Александр I, не решится предоставить свободу крепостным, «считая, что... в настоящую эпоху всякий помысел о том был бы не что иное, как преступное посягательство на общественное спокойствие и на благо государства». Но при этом Николай I всё же счёл необходимым дополнить его предупреждением, что крестьянская проблема остаётся в повестке дня: «Но нельзя скрывать от себя, что теперь мысли уже не те, какие бывали прежде, и всякому благоразумному наблюдателю ясно, что нынешнее положение не может продолжаться навсегда». Правда, побудительный мотив, заставлявший власть упорно искать пути решения крестьянского вопроса, был уже несколько иной, чем во времена Александра I. Возникла опасность крестьянского бунта: он оказывался неизбежным в случае оставления сложившегося положения без изменения. Как выразился председатель Государственного совета и Комитета министров И.В. Васильчиков: «Лучше добровольно сделать первый шаг в видах постепенного освобождения крепостных людей, ибо иначе скоро настанет время, когда они сами потребуют себе прав». Напомню хрестоматийные слова из представленного Николаю I в 1839 г. отчёта III отделения Собственной е.и.в. канцелярии: «Крепостное право есть пороховой погреб под государством». Хотя Николай I и не решился на отмену рабства, но, умирая, взял слово о его ликвидации с будущего императора Александра II.

Как же всё-таки власть приступила к решению крестьянского вопроса, который, как она ни старалась, «не поддавался» ей в течение полувека? Решающую роль в этом сыграла отнюдь не экономика. После поражения в Крымской войне (1853--1856), которая вскрыла «гнилость и бессилие» царской России, был подписан унизительный для неё Парижский мирный договор (1856). Он представлял для Российской империи реальную угрозу потери статуса великой державы. В этих условиях уже невозможно было терпеть в деревне господство крепостных отношений, которые и определяли экономическую отсталость страны. После смерти Николая I наступила «оттепель». Александру II, в отличие от его предшественников, уже не приходилось размышлять о своевременности отмены крепостного права, ему следовало действовать. Выступая перед московским дворянством в марте 1856 г., император заявил, что лучше освободить крестьян «сверху», чем они освободят себя «снизу», и процесс подготовки крестьянской реформы начался.

Однако в 1860-х гг. Россия экономически оказалась не готова к реформам. Общеизвестно, что помещики в большинстве своём ещё не поняли преимуществ вольнонаёмного труда и не были заинтересованы в освобождении крепостных. В принципе власть могла бы в очередной раз отступить, но угроза превращения России во второстепенную европейскую страну заставила Александра II действовать. Он сделал то, на что за прошедшие полвека так и не решились его предшественники. Только применив в 1861 г. насилие в отношении и помещиков, и крестьян, самодержавие смогло отменить крепостничество, что позволило России сохранить своё положение в мире.

Как это происходило в реальной жизни, хорошо известно. Для Александра II было важно, чтобы инициатива обсуждения крестьянского вопроса исходила от помещиков. Добиться этого оказалось нелегко. И тут на помощь пришли дворяне западных губерний. Во время коронации Александра II виленский генерал-губернатор В.И. Назимов получил устные рекомендации от руководителей Министерства внутренних дел: постараться устроить дело таким образом, чтобы помещики управляемого им края сами обратились к императору с просьбой разрешить им обсудить крестьянский вопрос. Затем последовало решение инвентарных комитетов Виленской, Гродненской и Ковенской губерний -- довести до сведения государя о желании дворянства этих губерний приступить к началу освобождения крестьян. А 20 ноября 1857 г. Александр II подписал рескрипт Назимову, разрешавший учредить в Вильно специальный комитет для обсуждения условий освобождения. Вскоре такие комитеты один за другим открылись во всех губерниях России, однако выработанные ими проекты не удовлетворили власть. Большинство из них, по сути, оставались крепостническими. Чтобы добиться желаемого результата, правительству пришлось пойти на хитрость. Были созданы так называемые Редакционные комиссии, куда наряду с экспертами из дворян назначались от правительства представители либеральной бюрократии, которые сообща подготовили программу реформ.

Опираясь на какую силу, власть сумела преодолеть сопротивление дворянства и провести крестьянскую реформу? Кто формулировал идеи реформ и проводил их в жизнь? Либеральная бюрократия, и только она. Хотим мы это признать или нет, но другой силы, способной осуществить великие реформы в России в XIX в., не существовало. По поводу традиционного для советской историографии мнения о решающей роли народных масс в истории вообще и ликвидации крепостного права в частности, отмечу только, что я его не разделяю. В деле освобождения крестьян власть, с одной стороны, очень боялась крестьянского бунта, хотя в реальности он не представлял большой опасности, с другой -- использовала его угрозу как средство давления на помещиков. Мой учитель П.А. Зайончковский как-то рассказал мне, что он и известный специалист по английской истории М.А. Барг пришли к следующему выводу. Народные массы оказывают влияние на ход истории только в очень редких случаях -- когда выходят на улицы и действительно «творят историю», как, например, в феврале 1917 г.

Что же касается либеральных бюрократов, то этих сторонников реформ в высших эшелонах власти во время александровского царствования можно было пересчитать по пальцам; при Николае I их число возросло. Внутри, казалось бы, монолитной консервативно (если не сказать реакционно) настроенной николаевской бюрократии стал уже формироваться её либеральный слой, группировавшийся вокруг министра государственных имуществ П.Д. Киселёва. Именно его, в 1835 г. представившего Николаю I план двуединой реформы государственных и помещичьих крестьян, император со свойственным ему пафосом называл своим «начальником штаба по крестьянской части». В это время сформировались кружки, где молодые бюрократы, в частности, племянники Киселёва братья Милютины, обсуждали будущее России. Затем при Александре II либеральная бюрократия превратилась в реальную силу. Именно она во главе с императором и его братом вел. кн. Константином Николаевичем сделала возможными отмену крепостного права и осуществление преобразований, которые дали мощный толчок развитию страны и вывели её из состояния застоя и стагнации (реформы: судебная, земская, военная и в сфере образования). Нельзя забывать и о таких крупных государственных и общественных деятелях, навсегда вписавших свои имена в отечественную историю, как Н.А. Милютин (великий русский реформатор, отец крестьянской реформы), Я.И. Ростовцев (начавший свой путь доносом на декабристов, а закончивший жизнь убеждённым сторонником освобождения крестьян), С.И. Зарудный (один из творцов судебной реформы), К.Д. Кавелин, Ю.Ф. Самарин и др.

Далее кратко охарактеризуем развитие в XVII--XIX вв. Европы, являвшейся образцом для российских реформаторов. Традиционно процесс ломки отживших феодальных отношений связывается с возникновением и становлением третьего сословия и его передовой части -- буржуазии. С течением времени последняя мощно заявила о себе. Ей стало тесно в сословных границах феодального общества. Именно буржуазии западный мир обязан становлением новой системы политических и экономических отношений. Только буржуазия была кровно заинтересована в том, чтобы возникло новое государство, которое защищало бы её интересы, а экономика развивалась бы по-другому. Конечно, в каждой из европейских стран этот процесс протекал по-разному и в различных формах, но это не меняло его сути.

Российская империя по социально-экономическому развитию совсем не походила на европейские государства. Идеи, приходившие с Запада, сталкивались в России с иной реальностью. Прежде всего в ней не было третьего сословия. Но именно по образцу преобразования западного мира местная либеральная бюрократия пыталась перестроить страну.

В советское время все происходившие в мире перемены нужно было объяснять в рамках смены одной социально-экономической формации другой. Догматически утверждалось, что исторический путь России строго укладывался в эту парадигму. Господствовала теория разложения (последняя треть XVIII в.) и кризиса (первая половина XIX в.) феодально-крепостнических отношений в России и замены феодальной формации капиталистической. Эта концепция пронизывала все учебники (от школьных до вузовских) и была закреплена в многотомной академической «Истории СССР с древнейших времён до наших дней». Академик Н.М. Дружинин, признанный специалист в области социально-экономической истории России, автор главы об экономическом развитии нашей страны в дореформенное время, писал о формировании в первой половине XIX в. внутри феодальной формации капиталистического уклада, о применении в сельском хозяйстве вольнонаёмного труда, о внедрении машин и т.п. Но в то время в России не было и не могло быть капиталистического уклада по многим причинам и, главное, потому что основная масса крестьян находилась в крепостной зависимости от помещиков (крепостные крестьяне) либо от государства (государственные) и правящей династии (удельные). Не было рынка свободной рабочей силы, что является основой для возникновения и развития новых социально-экономических отношений. В теории К. Маркса смена формаций тесно связана с развитием средств производства, переходом от ручного труда к машинному. Россия XIX в. оставалась аграрной страной, где сельское хозяйство находилось на очень низком уровне и велось допотопным способом. Да что там говорить, если в огромной России работал один-единственный крупный завод сельскохозяйственных машин -- Бутенопа. Экспорт их из-за границы оставался мизерным и в масштабах всей страны «погоды не делал». Естественно, что не всё было так однозначно. Новое вопреки всему настойчиво пробивало себе дорогу. В предреформенные годы быстро развивалась ткацкая промышленность, где стремительно шёл процесс перехода от ручного труда к машинному, от мануфактуры к фабрике. Шло расслоение и в крепостной деревне, среди крепостных крестьян появлялись скрытые собственники земельных наделов, в городах шёл медленный и неявный процесс формирования буржуазии. Но никакого капиталистического уклада в дореформенной России, по моему глубокому убеждению, не было, как и того слоя, который называют третьим сословием, т.е. той силы, которая на Западе являлась мощным двигателем преобразований.

Но буржуазные, по сути, реформы в стране всё-таки были проведены. Каким же образом? Произошла «революция сверху», которую осуществила самодержавная власть, опираясь на либеральную бюрократию или, если угодно, вместе с ней. Либеральная бюрократия сыграла в России ту роль локомотива истории, которую на Западе сыграла буржуазия.

В последние десятилетия широкое распространение получила возникшая в 1950-х гг. и модная сегодня теория модернизации, согласно которой все страны делятся на две группы -- опережающего и догоняющего развития. Если следовать этим теориям, России, подобно, например, Японии или Мексике, слишком поздно вступившим на путь модернизации, предстояло догонять ушедшие далеко вперёд передовые страны. Среди существенных факторов, которые помогли странам догоняющего развития достичь желаемых результатов, в числе главных сторонники этой теории называют роль государства. Именно во временном ограничении рыночных отношений государством, в авторитарном правлении сторонники теории видят преимущество стран догоняющего типа. По их мнению, только вмешательство государства в экономику способно переломить ситуацию и позволить «отстающим» странам стать вровень с «передовыми».

Можно согласиться со сторонниками этой концепции. Во всяком случае, отмена крепостного права, другие великие реформы состоялись именно благодаря ведущей роли государства и насилию, которое оно совершило ради России. Но вот было ли насильственное изменение страны, в том виде, в каком его осуществили в 1860-х гг., благодатным? Это совсем не простой вопрос, как может показаться на первый взгляд.

Принципы, положенные в основу крестьянской реформы 1861 г., оказались компромиссом, как показало время, неудачным. Из-за отрезков у крестьян не оказалось достаточного количества земли для самостоятельного хозяйствования. Помещики лишились крестьян и от выкупной операции не получили средств, необходимых для организации своих хозяйств по-новому. Самое главное, что хотя освобождение крестьян и явилось огромным шагом вперёд, но одного этого оказалось недостаточно, чтобы сделать великие реформы необратимыми. Лучшие умы России, подготовившие крестьянскую реформу 1861 г., не смогли понять, что прогрессивное развитие страны было невозможно не только без ликвидации крепостного права, но и без разрушения уравнительно-передельной общины и создания слоя крестьян-собственников. Что не только личная зависимость крестьянина от помещика, но и власть общинных порядков (главным образом переделов земли внутри общины) не давали возможности свободно развиваться крестьянскому хозяйству. Община не позволяла крестьянину стать полным и самостоятельным собственником земельного надела, подавляла его заинтересованность в улучшенной обработке земли, применении современных достижений агрикультуры. Русский крестьянин находился под прессом земельных переделов (пусть уже в пореформенное время и не столь регулярных). На первый взгляд кажущаяся верхом справедливости идея передела земель на деле являлась тормозом экономического развития страны. Устрашившись пауперизации, появления на политической арене рабочего класса с его требованиями и революционными настроениями (опыт европейских революций и особенно революции 1848 г.), отцы крестьянской реформы не решились тронуть общинное устройство и тем самым заложили мину под всем ими сделанным.

Перед обаянием русской крестьянской общины не устоял А.И. Герцен, который наивно видел в ней зачаток социализма. Из заманчивой идеи общинности как преимущества русской жизни перед Западом выросло народничество.

Правление Александра III вошло в историю как эпоха контрреформ. Осознание необходимости разрушения уравнительно-передельной общины пришло лишь в начале XX в. Великий отечественный государственный деятель П.А. Столыпин хорошо понимал, что только создание среднего класса самостоятельных сельских обывателей смогло бы обеспечить России достойное будущее. Он сумел добиться (именно так!) принятия ряда законов, направленных на разрушение общины. Именно в этом заключается подлинное величие Столыпина, а не в произнесённой им «заезженной» сегодня фразе «вам нужны великие потрясения, а нам нужна великая Россия». Однако столыпинская реформа опоздала на полстолетия, и её прервала Первая мировая война. В победе большевиков не последнюю роль сыграло то обстоятельство, что в России так и не сформировался средний класс, который и сегодня является основой западного строя.

Нельзя забывать и о трагической судьбе самого Столыпина (смертельно ранен 1 сентября 1911 г. в Киеве). Но уже до этого его отставка с поста премьер-министра была предрешена. Сильный лидер-реформатор оказался не нужен ни Николаю II, ни набиравшей силу придворной камарилье. Николай II не был сильным политиком и тем более крупным государственным деятелем. В борьбе за будущее России, которое, конечно, ассоциировалось с личностью Столыпина, царь выбрал не движение вперёд, а застой и стагнацию. Поражение в Русско- японской войне (1904--1905) и революционные события (1905--1906) заставили его издать Манифест 17 октября 1905 г. и пойти на создание в России квазипарламента -- Государственной думы. Но в душе он продолжал думать о себе, как о «хозяине земли русской».

Февральская революция, как представлялось, дала России шанс на цивилизованное развитие, но он оказался призрачным. Большевистский переворот развернул Россию совсем в другую сторону. А глубинные причины, вызвавшие три русские революции XX в., лежат в неудаче реформы 1861 г.

Кстати, идеи, пусть и демагогически извращённые большевиками, В.И. Лениным и И.В. Сталиным, тоже пришли с Запада. И вновь, как и прежде, попав на российскую землю, они оказались изменёнными до неузнаваемости. Россия опять оказалась отброшена назад, хотя и добилась впечатляющих успехов в промышленном развитии. Но какой ценой?

Настали новые времена. Советский Союз вновь оказался неспособным конкурировать с экономиками развитых стран, и в который раз встал вопрос о реформах. В апреле 1985 г. генеральный секретарь ЦК КПСС М.С. Горбачёв произнёс слова, которые звучали и в XIX в.: «Так дальше жить нельзя». Началась перестройка, инициированная всё той же либеральной бюрократией. Август 1991 г. знаменовал новый этап в развитии страны. Многие называют эти события революцией. Снова взгляды реформаторов обратились к примеру западных стран. Е.Т. Гайдар был уверен, что частная собственность и рынок сами сделают всё необходимое. Но, как мы видим сейчас, он ошибся.

В заключение отмечу, что я не считаю свою точку зрения на пути модернизации России единственно верной. Но вывод о решающей роли, которую сыграла либеральная бюрократия в реформировании страны в XIX -- начале XX в., думаю, заслуживает внимания. Не будь либеральной бюрократии, не было бы великих реформ второй половины XIX в. Я не вижу другой силы, которая оказала такое мощное влияние на российскую историю данного периода. Но одновременно нельзя не видеть и ограниченность этой силы. Опыт реформирования основ российской жизни показал, что либеральная бюрократия, в отличие от третьего сословия, которое со временем превратилось в средний класс, не самый удачный двигатель реформ. В массе своей она была лишена собственности, и это делало её уязвимой и не столь радикальной, как того требовала жизнь. Плоть от плоти, кровь от крови Российского государства она несла в себе все его черты. И в их числе -- доведённый до абсурда патернализм, когда каждый шаг регламентировался и контролировался государством. Российская либеральная бюрократия сумела ответить на вызовы времени, но ответ оказался не во всём удачным (крестьянская реформа) и, главное, запоздал. И очередная попытка реформирования России по западному образцу окончилась неудачей.

Так что же, наша страна обречена то двигаться вперёд, то опять возвращаться назад? Неужели все уроки, полученные за несколько столетий, и все принесённые жертвы напрасны? Думаю, дело не столь безнадёжно, и вектор движения России явно определён -- идти в ногу со всем цивилизованным миром.

Алексей Миллер: Где и какую модернизацию стоит искать в истории России? *