Россия на пути модернизации
Анализ попыток реформирования страны Александра I, закономерности движения России по пути прогресса. Переломный период в истории государства. Пути постепенного освобождения крепостных крестьян в России. Рассмотрение последствий реформы 1861 года.
| Рубрика | История и исторические личности |
| Вид | статья |
| Язык | русский |
| Дата добавления | 26.10.2021 |
| Размер файла | 170,0 K |
Отправить свою хорошую работу в базу знаний просто. Используйте форму, расположенную ниже
Студенты, аспиранты, молодые ученые, использующие базу знаний в своей учебе и работе, будут вам очень благодарны.
Статья С.В. Мироненко -- весьма своевременное приглашение к профессиональной дискуссии о том, как мы можем осмыслить и рассказать историю России имперского периода. Сначала я предполагаю обсудить те тезисы Мироненко, с которыми я согласен и по поводу которых считаю нужным возразить, а затем рассмотреть темы, им не затронутые, но, с моей точки зрения, принципиально важные в данной дискуссии.
Пожалуй, центральным в статье Мироненко является тезис: «Кто формулировал идеи реформ, кто проводил их в жизнь? Либеральная бюрократия, и только она. Хотим мы это признать или нет, но другой силы, способной осуществить великие реформы в России в XIX в., не существовало». Он сформулирован прежде всего как отрицание решающей роли масс в истории за исключением кратких моментов революционных взрывов, и в этом с автором можно вполне согласиться. Однако оценку роли либеральной бюрократии я бы скорректировал. Во-первых, бюрократии данного типа (и в особенности братьям Милютиным) было свойственно пренебрежение в отношении проблем, связанных с социально-политической базой реформ, что пагубно отражалось на их развитии. Либеральная бюрократия, вместо того чтобы искать взаимопонимания и сотрудничества со способной участвовать в реформах частью дворянства (другой социальной базы для реформ в то время не существовало), стремилась к нейтрализации этой социальной группы, воспринимавшейся лишь как угроза и помеха преобразованиям.
Во-вторых, не все представители бюрократии, игравшие на разных этапах важную роль в проведении реформ, являлись либералами. Многие были консерваторами по своим идеалам и ценностям, а также представлениям о том, какие преобразования необходимы и как они должны осуществляться. Консерваторы-реформаторы в истории России -- это и С.С. Уваров, и славянофилы, и П.А. Валуев, и Д.А. Толстой. Их роль в процессе реформ оказалась весьма значительной, хотя, как и в отношении либеральной бюрократии, не всегда положительной. Тем не менее считаю, что будет полезным отказаться от представления об истории России XIX -- начала XX в. как о повторяющемся цикле реформ и контрреформ, реформаторского натиска либералов и следовавшего за ним отката. Собственно, два примера такой цикличности, приводимые Мироненко (контрреформы после Великих реформ, революция после столыпинских реформ) скорее указывают на принципиальное несходство этих воображаемых циклов.
Сам термин «контрреформы» я считаю неудачным. Мы имеем дело с разными преобразованиями: более консервативной направленности (1830-х и 1880-х гг.) и более либеральной (эпоха Великих реформ). Хотя, строго говоря, либеральное и консервативное целеполагания в планировании реформ почти всегда сочетались, только в разных пропорциях. Сама же идея реформы как способа избежать революции -- это часть не либерального, но консервативного идейного репертуара, восходящая к Л. фон Штейну и другим представителям немецкого реформистского консерватизма. Ведь и в Великих реформах видная роль принадлежала славянофилам В.А. Черкасскому и Ю.Ф. Самарину, чья система ценностей и общественный идеал были, безусловно, консервативными. Поэтому описывать Великие реформы как «буржуазные, по сути» небезопасно: вовсе не буржуазными идеалами и задачами руководствовались люди, сохранившие общину и усилившие её власть над крестьянами в стремлении предотвратить их пролетаризацию.
Другой важный тезис Мироненко -- по поводу использования концепции модернизации для описания российского исторического опыта имперского периода -- нуждается, на мой взгляд, в ряде прояснений и уточнений. Теория, точнее, теории)!) модернизации существуют уже более полувека. За это время они переживали серьёзные кризисы и трансформации. Прямолинейное либеральное представление о модернизации как повторении западного пути развития при должном воздействии со стороны западных демократий, возникшее под впечатлением от успеха плана Маршалла, не пережило 1960-х гг. (правда, некоторые простодушные «западники» до сих пор исповедуют именно такую веру). Понятие «модернизация» в его изначальной версии отражало представление о «неизбежности» и «правильности» догоняющего развития по западным образцам. Между тем среди скептически настроенных в отношении либеральных версий теорий модернизации такие выдающиеся историки-социологи, как Ш. Айзенштадт и И. Валлерстайн. Первый из них утверждал, что «модерность» может проявлять себя в политических и социальных формах, которые существенно отличаются от доминирующего западного образца (в развитие его идей историки представили, как европейские державы подавляли альтернативные формы модерности в подчинённых обществах во время глобализации XIX в.). Второй же показал, как периферийные общества должны были находить свои особые модели развития, если хотели успешно конкурировать с ядром мир-системы. Именно в этой оптике и полезно рассматривать опыт авторитарной модернизации Российской империи наряду с практикой Пруссии/Германии и Японии. Эти страны приняли политические формы западной демократии лишь в результате своих поражений во Второй мировой войне и диктата победителей, прежде всего США. Полупериферийное положение России в мировой экономической системе и ограниченность её социально-экономических ресурсов сочетались с непрерывным сохранением ею политического суверенитета и продолжавшейся более 300 лет имперской экспансией. Это, пожалуй, уникальная ситуация для крупной державы, что и должно быть осмыслено в нашем нарративе модернизации.
Один из центральных постулатов теории модернизации представлял нацию- государство как оптимальную форму политической организации модерного общества, а империи -- как отживающий элемент традиционного, «старого» порядка. Этой проблематики Мироненко не касается совсем. Слово «нация» в его статье встречается изредка и только в цитатах, «империя» же появляется неоднократно, но неизменно как синоним государства и не анализируется как сложносоставное, поликонфессиональное и полиэтническое государство (ни разу в работе не употреблены слова с корнем «этно»). Между тем в проблематике истории империи и её соотношения с модернизацией в последние годы наблюдаются весьма интересные новации. Размышления об истории России как империи долгое время ограничивались коридором, заданным работами А. Каппелера и Дж. Хоскинга. Каппелер сосредоточивает внимание читателей на окраинах империи и населяющих её этноконфессиональных группах, а сюжет, связанный с формированием русской нации, оказывается маргинальным. Хоскинг, написавший книгу как реакцию на работу Каппелера, сфокусирован на русских, империя же выступает у него как главное препятствие формирования нации. Национализация исторических нарративов после распада СССР в новых государствах, в том числе и в России, только усилила данную тенденцию.
В 2009 г. Ю. Остерхаммель опубликовал опус-магнум «Преображение мира», в котором во многом по-новому описал процессы модернизации и глобализации XIX -- первой половины XX в. Автор справедливо указал, что широко распространённое убеждение, будто XIX в. был временем утверждения национальных государств, не соответствует действительности. Сходные тезисы и ранее высказывались некоторыми авторами.
Утверждение Остерхаммеля о том, что XIX -- начало XX в. -- время не национальных государств, но «империй и национализма», открывает несколько интересных направлений для осмысления модернизационных процессов того периода. Жёсткое противопоставление империи и нации-государства как двух принципиально различных и несовместимых типов политической организации общества и пространства доминировало в историографии в течение нескольких десятилетий. Если историки говорили об империях в связи со строительством наций, то только в качестве препятствия в нацстроительстве и как о заведомо устаревшей политической форме. В действительности большинство процессов, подготовивших создание модерного государства, происходили в имперских метрополиях.
Индустриализация, урбанизация, формирование профессиональной бюрократии, введение обязательной военной службы, распространение грамотности и массового образования -- всё это, ассоциирующееся с формированием модерного государства, было тесно связано с империями и межимперским соревнованием. Многие институты, игравшие важную роль в строительстве нации, включая армию, прессу, университеты, Академию наук и другие научные общества, являлись прежде всего имперскими институтами. Развитие коммуникаций (например, телеграф, железные дороги), городов (особенно столиц, сочетавших роль имперских и национальных центров) и крупных портов рождалось из нужд империи и обслуживало её интересы.
Углубление экономических связей между различными регионами, крайне важное для формирования наций, тоже может быть понято только при учёте имперской динамики. Механизмы политического участия как на элитном, так и на массовом уровне с течением времени становились всё более связанными с концепцией национального представительства, гражданства и социальных прав, обсуждались и эволюционировали в имперском контексте, где основу дискриминации составляли расовые, гендерные и социальные аспекты. Довольно распространённая у нас привычка -- сводить модернизацию к вопросу усвоения европейских политических идей, расширения политических свобод и создания нации-государства -- неоправданно сужает и искажает нашу оптику при анализе процессов модернизации.
Крупные европейские нации строились в имперских метрополиях. Попытка Наполеона установить имперскую гегемонию в Европе опиралась на «вооружённую нацию» и дала толчок новой, активной фазе строительства наций в ядре почти всех крупнейших европейских империй. Именно соперничество последних послужило главным императивом для имперских династий и элит, попытавшихся вслед за Францией консолидировать в Британии, Германии (под прусской гегемонией) и России имперские нации. Самое распространённое сегодня определение национализма (как политический принцип -- это стремление к тому, чтобы пространство культурного и политического контроля совпадали), принадлежащее Э. Геллнеру, нуждается в корректировке. Проекты строительства имперских наций (включая и русский), никогда не претендовали на то, чтобы распространить сферу культурного доминирования на всю империю, но при этом никто не хотел её «распускать», т.е. пространство политического контроля в них заведомо больше, чем пространство, охваченное проектом строительства нации.
Самый амбициозный, с точки зрения экспансии национальной территории, проект строительства имперской нации осуществлялся в Российской империи. Он включал в себя последовательное присвоение огромных пространств на окраинах империи как национальной территории -- Поволжья, Новороссии, Северного Кавказа, Сибири. Миграционные процессы охватывали миллионы людей не только в столыпинскую эпоху, но уже во вторую половину XVIII в. Проект русской нации включал в её состав, наряду с великороссами, белорусов и малорусов, а также некоторые другие этнические группы.
В последние годы довольно много внимания уделялось обсуждению причин и механизмов неудачи при реализации проекта строительства триединой русской нации. Но следует учитывать и тот факт, что огромные пространства, которые ещё в начале XIX в. не воспринимались как часть русской национальной территории, стали таковыми (Поволжье, Кубань и Ставропольский край, Сибирь). Это происходило в результате комплекса процессов -- демографической оккупации, топографического освоения территории, индустриализации, урбанизации, создания транспортной инфраструктуры, прессы, образовательной системы и как следствие -- аккультурации и ассимиляции. И всё это -- часть модернизации. В национальных нарративах данные процессы маргинализуются, непредопределённость хода формирования национальных идентичностей всячески затушёвывается, в итоге «пробуждение наций» на окраинах становится главным содержанием развития модернизации, что, безусловно, неоправданно упрощает картину.
Определение XIX в. как столетия «империи и национализма» оказывается очень точным, причём империи выступают как сила, не только подавляющая или ограничивающая периферийные национализмы, но и использующая имперский национализм, а иногда и периферийные национализмы, для решения именно имперских задач и экспериментирующая в институциональном сочетании имперских принципов и национализма. То же можно сказать и о Японии эпохи Мэйдзи, которая, заимствуя образцы из европейских империй, в том числе из России, строила новое государство, формировала культ императора как олицетворения нации и имперской миссии.
Когда президент США В. Вильсон в январе 1918 г. представлял Конгрессу известные «14 пунктов», он совершенно не считал нацию-государство нормативной формой политической организации и обсуждал в тезисах 6, 10, 12 формы сохранения Российской, Австро-Венгерской и даже Османской империй. А Вильсона трудно заподозрить в слепой приверженности ценностям династических империй Европы.
Американский исследователь Ф. Купер предложил использовать понятие «empire-state» («империя-государство»), чтобы преодолеть порочную традицию связывать модерную государственность только с нациями-государствами. В сценарии строительства имперских наций вместо нации-государства, консолидирующего нацию, мы имеем дело с империей-государством, которое строит нацию в своей метрополии (но совсем не обязательно нацию-государство) и стремится сочетать проекты имперский и национальный. Также необходимо внимательно изучить эволюцию той системы понятий и идей, которые использовались в России для обсуждения темы «Нации, империи, государства». Это часть процессов модернизации идейной сферы, и они выглядели намного сложнее, чем однонаправленное усвоение западных идей, в том числе потому что западническая ориентация России, начиная, как минимум, с Н.Я. Данилевского интенсивно оспаривалась. Причём среди «анти-западников» были фигуры колоссального масштаба, такие как Ф.М. Достоевский и К.Н. Леонтьев.
Одна из ключевых задач современной историографии XIX в. состоит в том, чтобы уделить должное внимание взаимосвязи имперского и национального и окончательно избавиться от телеологии национальных нарративов, безраздельно доминировавших в XIX -- первой половине XX в. О важности данной тематики свидетельствует список (наверняка неполный) изданных лишь в 2017 г. у нас и за границей трудов, авторы которых пытаются предложить именно большие нарративы империи и нации в истории России. Эта задача не вполне успешно решается авторами, и только К. Кумар, на мой взгляд, делает ряд важных шагов в верном направлении. В его сравнении России, Австро-Венгрии, Османской империи, Британии и Франции российский опыт отнюдь не описывается как череда модернизационных неудач.
Завершается статья Мироненко на оптимистической ноте: «Так что же, наша страна обречена то двигаться вперёд, то опять возвращаться назад? Неужели все уроки, полученные за несколько столетий, и все принесённые жертвы напрасны? Думаю, дело не столь безнадёжно, вектор движения России ясно определён -- идти в ногу со всем цивилизованным миром». Я же считаю, что история очень строга и предоставляет некоторые возможности лишь единожды. В начале XX в. у России был шанс стать лидирующей мировой державой. Отчасти его «отняла» Первая мировая война, но прежде всего революция 1917 г. При этом процессы обрушения государства были запущены уже в феврале, а осенью они переросли в цивилизационную катастрофу. Открывая двери в определённый «коридор» с принципиально новыми возможностями и обстоятельствами, революция одновременно закрыла двери в другие «коридоры», куда страна могла войти, если бы революционные события развивались по-иному. Именно в начале XX в. во всех областях жизни России был накоплен потенциал, позволявший в течение ближайших десятилетий рассчитывать на её ускоренное развитие (экономическое «чудо»). Речь идёт о промышленном росте, трансформации сельского хозяйства, развитии инфраструктуры, инновационном потенциале науки и инженерной мысли. Впечатляют как значительный рост российских высших учебных заведений и обучавшихся в них студентов, так и тот факт, что накануне войны страна вплотную подошла к введению всеобщего начального обучения. Эта ситуация возникла не в результате бесконечного цикла реформаторских попыток и срывов, но явилась следствием накопления качественных изменений в результате длительного ряда преобразований, кульминацией которых стали реформы П.А. Столыпина. Важно подчеркнуть, что и после его гибели эти тенденции сохранились.
У современной России нет, на мой взгляд, шансов стать такой лидирующей в глобальном измерении державой, в какую она могла превратиться в начале XX в. Впрочем, это не означает, что современные россияне не могут быть благополучны и «стремиться к счастью». Но рецепты предстоит искать на неизведанных путях. Мы находимся сегодня в той точке, когда уже вполне определённо можно говорить о постевропейской России. Период вековой длительности, когда размышления русских о будущем неизбежно были сфокусированы на Европе, сегодня подошёл к концу. Она (и даже Запад в целом) уже не является тем мировым гегемоном, каким была во времена имперской России. Общая с Европой повестка дня, которая так вдохновляла россиян во времена перестройки, теперь, увы, сошла на нет. Вектор движения страны вовсе не предопределён. Собственно, и вектор глобального развития сегодня совершенно не ясен. В этой ситуации, на мой взгляд, прошлое уже не выглядит столь однозначно детерминированным либеральной перспективой. Это, помимо прочего, открывает новые возможности для плодотворной дискуссии учёных о понимании истории России.
Василий Зверев: Путь исканий, потерь и разочарований
Vasiliy Zverev (Institute of Russian History, Russian Academy of Sciences, Moscow): The route of searching, losses, and disappointments
«Всякая государственность -- застывшая революция; всякая революция -- расплавленная государственность», -- писал Д.С. Мережковский. Считаю, что мы должны быть благодарны С.В. Мироненко за постановку вопроса о необходимости выявить «общие закономерности мучительного движения России по пути прогресса». Разговор на эту тему назрел давно и вызван несколькими причинами. Во-первых, затянувшиеся блуждания по методологическим лабиринтам в поисках выхода из тупика вульгарно-марксистского прочтения прошлого в конечном итоге привели к теории модернизации как наиболее приемлемой и объективной объяснительной модели общественной эволюции. Научный потенциал цивилизационного подхода оказался весьма ограниченным и, увы, практически неприменимым к истории России. В этом отношении выбор Мироненко исследовательского инструментария следует признать правомерным и целенаправленным, хотя ему и свойственны свои изъяны и издержки. Во-вторых, в скрытой форме постановка проблемы возвращает нас к «вечному вопросу» российской интеллигенции: что есть прогресс, и какие морально-этические ценности применимы в его оценке? А этот вопрос, в свою очередь, заставляет нас сопоставлять и противопоставлять видение процесса социальной эволюции носителями государственной власти и представителями российского общества, другими словами, обратиться к рассмотрению роли и значимости так ныне модно и громко именуемых акторов исторической деятельности. В-третьих, нельзя не согласиться с мнением Мироненко о том, что на обоснование и осмысление преобразовательных процессов в России существенное влияние оказало идейно-теоретическое наследие Запада. Правда, добавлю, что его восприятие и интерпретация на русской почве принимали различное и порой весьма причудливое воплощение по сравнению с европейскими аналогами. В целом представленная статья нацелена на многоплановый анализ модернизационных процессов в России.
Не претендуя на рассмотрение всех вопросов, которые появляются при прочтении работы, остановлюсь на некоторых из них. Первый вопрос относится к категории методологии исследования. Соглашаясь с избранным Мироненко способом анализа поставленной проблемы, тем не менее отмечу, что использование принципов теории модернизации не означает абсолютизации линейности и эволюционности. Общественное развитие не является бесконфликтным поступательным движением от несовершенного к более совершенному. Закон перехода количества в качество обязательно дополняется и корректируется другим, не менее универсальным, законом диалектики. В существующем несовершенном уже содержится его противоположность: есть элементы старого, отживающего, и нового, за которым будущее. Они вступают между собой в противостояние, которое Г. Гегель называл борьбой противоположных начал. А само «изменение, которое есть гибель, есть в то же время возникновение новой жизни».
Вполне понятно желание Мироненко отказаться от набившего оскомину утверждения о существовании в начале XIX в. капиталистического уклада. Достаточно хотя бы обратиться к работе В.К. Яцунского, чтобы убедиться в том, что на рубеже веков среднестатистический житель империи тратил на покупки 17 коп., а к середине XIX в. данная сумма возросла в 20 раз - 3 руб. 40 коп. Тем не менее этот рост нельзя игнорировать, как и его темпы. Скорее, в этом случае необходимо говорить о низкой «рыночности» и «буржуазности» российского общества по сравнению с Западной Европой. Но отрицать проявление тенденции «индустриализации» и «товаризации» было бы неверно, как и происходивших, пусть и крайне медленных, изменений в социальной структуре российского общества.
Не могу не согласиться и с точкой зрения Мироненко о том, что отсутствие в России на определённом этапе её развития «третьего сословия» -- силы, которая «на Западе была мощным двигателем преобразований», -- приводило к усилению роли государства. Данный тезис вполне соответствует избранному им методологическому подходу теории модернизации, согласно которому для стран «второго эшелона» развития свойственна именно эта особенность. В изложении Мироненко это приобретает следующее выражение: начиная с Петра I «тенденция брать за образец западные страны при проведении реформ в России с течением времени становилась всё более очевидной». Однако при этом удачными оказывались только попытки, укреплявшие консервативные основы государственности и социально-политического устройства страны. Так было и в XVIII, и в начале XIX в., включая правление Александра I. Мало что изменилось и при Николае I, когда «борьба реформаторов и консерваторов в очередной раз закончилась победой последних» при решении вопроса об отмене крепостного права. Власть пугала только опасность освобождения зависимого населения «снизу».
Действительно, в России в течение длительного периода сформировался и закрепился принцип безусловного главенства государства, когда обществу отводилась подчинённая роль даже не партнёра, а исполнителя воли единственного повелителя исторического процесса. Государство считало себя вправе быть выразителем интересов общества, а любые выступления против таких его функций расценивались как антиобщественные. Однако параллельно с усилением государственного прессинга кристаллизовались критика и неприятие действий власти со стороны интеллектуальной элиты, отстранённой от власти или не допущенной к ней. В этом отношении крайне интересным представляется превращение оппозиции его величества в оппозицию его величеству. Здесь вопрос не только во времени формирования подобных настроений, но и в их содержании, характере, степени радикализма, альтернативности по отношению к российской государственности. Как мне представляется, уже Екатерина II осознала и определила степень подобной конкурентности словами о А.Н. Радищеве после прочтения его «Путешествия из Петербурга в Москву»: «Бунтовщик хуже Пугачёва». Конечно, кто-то из представителей правящего слоя мог ещё накануне отмены крепостного права полагать, что О. де Мирабо не так страшен, как Стенька Разин. Но это мнение уже устарело, и, как показали дальнейшие события, власть столкнулась с ранее невиданной оппозиционностью, зарождение и развитие которой произошло гораздо раньше. Не терпит бюрократия в своём составе и неординарных личностей, тех, кто искренне надеется осуществить насущные, на их взгляд, преобразования. Это в полной мере относится, например, к П.А. Столыпину, которого именно царская администрация отторгла из своей среды, не приняв в итоге его реформаторских начинаний. Он был необходим как «умиротворитель», но не как государственный деятель нового типа. Солидаризуясь с его высокой оценкой, данной Мироненко, вместе с тем отмечу, что Столыпин не ставил задачу разрушения общины. Речь шла о том, чтобы «в тех местностях России, где личность крестьянина получила уже определённое развитие, где община как принудительный союз ставит преграду для его самодеятельности, там необходимо дать ему свободу приложения своего труда к земле». Напротив, закон не нацеливал на ломку «общины в тех местах, где хлебопашество имеет второстепенное значение, где существуют другие условия, которые делают общину лучшим способом использования земли» (Столыпин П.А. Нам нужна Великая Россия... // Полное собрание речей в Государственной думе и Государственном совете. 1906--1911. М., 1991. С. 176). Именно местная администрации в процессе проведения реформы стремилась ликвидировать общину. На этот факт обратил внимание член Государственного совета Д.А. Олсуфьев, который на заседании 22 марта 1910 г. заявил, что на местах происходит «отнюдь не созидательный процесс хуторского устройства и личной собственности. А происходит успешный процесс разрушения общины. Бессовестная агитация заставляет крестьян думать, что у них отберут землю, если они не выступят из общины. Этот характер развития... заставляет ожидать скорой реакции на это положение в деревне, ибо неминуемо последует обратное движение маятника» (цит. по: Данилов В.П. Судьбы сельского хозяйства в России (1861--2001 гг.) // Крестьяноведение. История. Современность. Учёные записки. 2005. Вып. 5. М., 2006. С. 16).
Идея представить либеральную бюрократию главной силой преобразовательного процесса, которая определяла магистральное направление эволюции и по западноевропейским лекалам «пыталась перестроить страну», при всей привлекательности не учитывает того факта, что даже самая прогрессивно настроенная часть управленческого аппарата является составным элементом системы, действующей по существующим писаным, а преимущественно -- неписаным законам. Преступать их -- означает совершать преступление со всеми вытекающими отсюда последствиями, самым мягким из которых становится отставка. Это собственно и произошло с инициаторами и наиболее последовательными сторонниками Великих реформ в России. Сама эпоха 1860--1870-х гг. в итоге привела к укреплению самодержавия, а запущенный механизм реформирования завершился полумерами, недостаточность которых ощущалась уже современниками.
По большому счёту, возлагать надежды на бюрократический аппарат -- такая же утопия, как намерение вытягивать себя вместе с конём из болота за волосы, по примеру барона Мюнхгаузена. Даже если бы это было возможно, то обязательно в российской трясине что-нибудь должно было увязнуть: то холка, то хвост. А если серьёзно, то сами реформы из-за сопротивления реакционеров и консерваторов внутри той же бюрократии превращались в нечто иное по своей первоначальной задумке и направленности, -- или реформу ради реформы, или реформу ради бюрократического аппарата. Система российского самодержавия ещё была способна использовать насилие для реализации собственных интересов (что признаёт и сам Мироненко), но уже была не в состоянии решиться на серьёзное и последовательное самореформирование. Неслучайно до начала XX в. слово «конституция» являлось «страшным» для царской администрации. В частности автор отметил, что освободить крестьян в 1861 г. удалось насилием власти и над помещиками, и над крестьянами, насилием, которое позволило сохранить России положение мировой державы. При этом принципы, положенные в её основу, больно ударили и по крестьянам, и по помещикам.
Я не собираюсь по-анархистски отрицать необходимость управленческого аппарата и квалифицированных кадров государства. Квалифицированный управленец (в данном случае сознательно отказываюсь от использования термина «бюрократ») -- золотой фонд нации, которого готовят не один год и даже не одно десятилетие. В первую очередь он должен обладать инициативой, уметь брать на себя ответственность за принятое решение, последовательно добиваться его исполнения, что очень непросто. Тем более, если аппарат государства «заточен» на самосохранение и защиту мнимой стабильности системы, что применительно к бюрократии выражается в непрерывном и стабильном её росте. Достаточно сказать, что в конце XVIII -- начале XX в. чиновничество России выросло более чем в 20(!) раз, в то время как численность населения -- в 3,5 раза. При этом подавляющая часть государственных служащих концентрировалась в городах. Надо честно и откровенно признать, что русская деревня жила по собственным патриархальным представлениям и религиозным верованиям, которые слабо корреспондировались с государственными устоями и законами империи. Это была весьма неустойчивая и хрупкая система, для которой по широко распространённому присловью были характерны две напасти: «Внизу -- власть тьмы, а наверху -- тьма власти». Любое нарушение неустойчивого равновесия (внутри- или внешнеполитический кризис) грозило обернуться (и оборачивалось) гигантским социальным взрывом. И после Крымской (1853--1856), и после Русско-японской (1904-- 1905) войн страна оказывалась перед жёстким выбором -- между революцией и реформой как способами решения накопившихся проблем.
Резюмируя сказанное, я не могу согласиться с выводом Мироненко о том, что либеральная бюрократия сыграла в России «ту роль локомотива истории, которую на Западе сыграла буржуазия». Это заявление, на мой взгляд, не подтверждается имеющимися фактами. К тому же, оно неудачно и по форме. Легко просматриваемое за термином «локомотив истории» (явный парафраз К. Маркса) заострённое неприятие Мироненко революционности слабо коррелируется с государством и государственным аппаратом. Даже такое понятие, как «революция сверху», в лучшем случае, может рассматриваться как яркая метафора, но не более того. Правда, я считаю, что Мироненко сознательно возвращает к наметившейся ещё на рубеже 1980--1990-х гг. дискуссии. А.И. Герцен был совершенно прав, когда констатировал консерватизм основной массы населения, с которым «труднее бороться, чем с консерватизмом трона и амвона». В основе народного миросозерцания покоятся косность и привязанность к традиции. «Народ -- консерватор по инстинкту и потому, что он не знает ничего другого, у него нет идеала вне существующих условий; его идеал -- буржуазное довольство... Он держится за удручающий его быт, за тесные рамы, в которые он вколочен, -- он верит в их прочность и обеспеченье. Не понимая, что эту прочность он-то и даёт. Чем народ дальше от движения истории, тем он упорнее держится за усвоенное, за знакомое. Он даже новое понимает только в старых одеждах» (Герцен А.И. Собрание сочинений. В XXX т. Т. XX. Кн. 2. М„ 1960. С. 577, 589). Также отмечу, что любая «революция сверху» возможна только в абсолютистском государстве, и не всегда этот абсолютизм является просвещённым.
Речь идёт о постановке вопроса о соотношении революционаризма и реформаторства в работе Н.Я. Эйдельмана «“Революция сверху” в России». В ней автор попытался показать значительную зависимость эволюции государственных политических, общественных институтов, социально-экономического строя от деятельности реформаторов, которые приобретали некий ореол провидцев, опережавших время в своих замыслах и действиях. А самим реформам придавался статус универсального средства в разрешении назревших противоречий и предотвращения кризисов. С таким подходом не согласился Б.Г. Литвак, оспоривший правомерность отождествления реформы с «революцией сверху». По его мнению, эти понятия имеют существенные различия: реформы приспосабливают общество и государство к новым условиям, а революции кардинально меняют сам строй. К сожалению, едва начавшись, дискуссия не получила продолжения. В настоящее время проблема «революция и реформа» в лучшем случае трактуется как «революция или реформа», как противопоставление двух возможных вариантов развития. При этом сознательно исключается их непосредственная связь и обусловленность состоянием общества в тот или иной отрезок времени.
Думаю, что вопрос должен рассматриваться сквозь призму традиций и новаций, их конфликтного столкновения и разрешения в период кризисов с последующим развитием форм общественного бытия. Такой подход позволит, с одной стороны, отказаться от понимания кризиса как главного и непременного условия разрушения старого и отжившего мира; с другой -- выработать критерии оценок таких понятий, как «реформаторство», «революционаризм», «консерватизм», выявить закономерности их генезиса, подчеркнуть различия, остановиться на особенном и частном. В первую очередь требуются концептуализация подхода, вычленение векторов обобщения и анализа явлений, рассмотрение не фактологической канвы событий, а их сущностной основы.
По сути, революция и реформа -- способы преобразовательного процесса. Каждый из них имеет в арсенале свои меры и средства действия. Революционная альтернатива «отдаёт» предпочтение социальному взрыву, стихийной коррекции процесса развития. Реформе свойственны отрицание слишком высокой цены революционных потрясений и разрешение назревших противоречий путём компромисса. Но и в первом, и во втором случаях, несмотря на разницу в степени радикализма, в широте охвата различных сторон жизни, вовлечённости в процесс переустройства народных масс, в ценностном выражении назревших изменений, революционеры и реформаторы могут быть объединены в общий круг преобразователей. Границей, разделительной линией здесь становится целевая направленность их деятельности, мера соотношения традиционности и новаторства.
Революционеры склонны оценивать прошлое как тяжёлый и в значительной степени ненужный груз предыдущих эпох. Реформаторы, признавая прогрессивно-поступательное развитие общества, вместе с тем не отрекаются от «наследства» и пытаются использовать его критически и выборочно. Вопросы «насколько» и «в какой пропорции» разделяют, в свою очередь, реформаторов и радикалов, умеренных и консерваторов. Каждая из этих групп имеет собственные представления о совмещении традиций и новаций, предлагает возможные варианты их реализации, в различной степени и в разное время оказывает влияние на общественное сознание и мнение.
На первом этапе реформаторского процесса общим объединяющим началом выступает стремление предотвратить социальный взрыв путём проведения неотложных мер. Однако в дальнейшем разность взглядов, неоднозначность оценки уже сделанного приводят к всё более серьёзным расхождениям. Это усугубляется ещё и тем, что наличие кризиса острее всего ощущается представителями общества, а первоначальные шаги по реализации реформ осуществляются наиболее дальновидными представителями власти.
Чисто гипотетически возможно несколько вариантов развития событий: успех намеченных преобразований в результате «революции сверху», их провал и «революция снизу», свёртывание реформ и политика консервативной стабилизации. Успешное осуществление задуманного вероятно лишь при соблюдении некоторых условий. Во-первых, реформаторам необходимо иметь чёткое представление о конечной цели преобразований, заручиться поддержкой той части населения, которая видит в них единственно возможный выход из кризисного состояния. Это обеспечивает необходимый кредит доверия и социальный мир. В намеченной программе мер должен соблюдаться реальный баланс экономических, социальных и политических реформ. «Забегание вперёд» в сфере политики и общественной жизни без должных и своевременных изменений в экономике чревато, как об этом свидетельствует исторический опыт, опасностью свёртывания реформ и усилением требований их радикализации.
Во-вторых, нужны максимальная концентрация сил и выигрыш во времени. Если не удаётся «сразу» и «рывком» перевести общество в иное качественное состояние без заметного ухудшения материального положения людей, разрушения сложившейся системы морально-этических ценностей, наступает кризис ожиданий, теряется кредит доверия, возрастают разочарование и апатия. Это особенно проявляется там, где недостаточно развиты общественные институты и сильны традиции государственного регулирования всех сторон жизни. Тоска о прошлом, вера в «сильную руку» мудрого правителя, только и способного осуществить реформы, подталкивают к идее концентрации всех полномочий в руках одного лица. Старая система власти получает возможность сохранить и укрепить свои основы, ограничившись лишь видимыми формальными и, следовательно, несущественными изменениями.
И, наконец, в-третьих, реформы достигают успеха там, где безболезненно удаётся совместить новые идеи с основами мировоззрения и социальной психологии народа. Если реформаторы не учитывают этого требования, то глухое недовольство масс, постепенно накапливаясь и усиливаясь, становится питательной средой радикализма.
Нерешительность и непоследовательность власти, желание не столько изменить, сколько сохранить вековые устои приводят к обратному результату и ещё туже затягивают узел противоречий. В этих условиях на первый план выступает политика консервативной стабилизации, понимаемая как регулируемость взаимоотношений подданных (но отнюдь не граждан) апробированными веками нормами поведения, ценностями духовной культуры, наконец, собственным житейским опытом. Прошлое не возводится в абсолют, но его национальные корни должны обеспечить адаптацию народа к новым условиям. Консервативное реформаторство становится реакцией (отстающим по времени реагированием) на ошибки и просчёты преобразователей. Его идеологическое оформление зачастую проще, доступнее и понятнее для большинства населения страны, чем неопределённые заявления радикалов и непродуманность действий умеренных реформаторов. Однако применимость принципов защиты национальных приоритетов даёт временный и непродолжительный эффект. После этого страна оказывается перед новым комплексом проблем, дополненных и обострённых проведением политики национализма и патернализма. Выход из этого кризиса путём реформ уже невозможен. Революция становится неизбежным следствием провала предыдущих попыток эволюционного продвижения в будущее. Как справедливо писал В.М. Чернов, «оправдание революции -- не в выигрыше во времени и не в экономии сил. И то, и другое проблематично. Её оправдание, высшее и бесспорное, в том, что она является единственным (выделено Черновым. -- В.З.) способом двинуться вперёд там и тогда, когда и где упрямство и слепота господствующих, командующих групп или классов пытается глухою стеной остановить мощное и неудержимое историческое движение».
Но революция только расчищает путь к грядущим преобразованиям, которые вполне могут в дальнейшем приобрести реформаторский характер, правда, преимущественно в социально-экономической сфере. В политике любая революция, как, впрочем, и реакция, закрепляет свою победу возведением беззакония в степень закона. Но если во втором случае это стыдливо прикрывается ссылками на традиции и право, то в первом -- осуществляемое насилие безжалостно и безапелляционно возводится в абсолют и постулируется как правомерный и целесообразный акт во имя светлого будущего.
Без всякого сомнения, реформаторское решение объективно возникших проблем представляет собой наиболее приемлемый, предпочтительный вариант развития общества. Реальной предпосылкой ненасильственной и мирной эволюции может быть создание гражданского общества, системы «обеспечения жизнедеятельности социальной, социокультурной и духовной сфер, их воспроизводства и передачи от поколения к поколению», системы «самостоятельных и независимых от государства общественных институтов и отношений, которые призваны обеспечить условия для саморегуляции отдельных индивидов и коллективов, реализации частных интересов и потребностей, будь то индивидуальных или коллективных». Именно гражданское общество становится амортизатором противоречий между людьми, предотвращает их перманентную войну друг с другом. Но для достижения такого идеального состояния каждая нация, любой народ проходят собственный путь исканий, потерь и разочарований, создания и разрушения утопий. И не последнюю роль в этом процессе всегда будет играть интеллигенция.
Михаил Давыдов: О проблемах российской модернизации*
Mikhail Davydov (National Research University Higher School of Economics,
Moscow, Russia): On the problems of Russia's modernization
Проблемы, поставленные С.В. Мироненко, чрезвычайно важны, и в целом я разделяю его подходы. Ключевые вопросы сформулированы им так: «Какая же сила препятствовала поступательному развитию нашего государства, раз за разом мешая реализовать давно уже назревшие преобразования? В чём причина неудач российских реформаторов?».
Как и многие мои коллеги, я считаю, что в целом модернизация после 1861 г. развивалась успешно и к 1913 г. Россия в большой мере сократила то отставание от передовых стран Запада, которое фиксировалось в середине XIX в. Вместе с тем эти успехи, несомненно, были бы намного значительнее, если бы не категорическое неприятие модернизационной модели преобладающей частью элит (в том числе и большинством правительства) и их весьма активное сопротивление её реализации.
Ограниченность российской версии экзогенной модернизации особенно заметна при сопоставлении с её японским вариантом, который начал реализовываться несколько позже и уже через 35 лет зримо доказал свои преимущества на полях Маньчжурии и в Цусимском проливе. Напомню, что Япония в 1868--1873 гг. покончила со Средневековьем, упразднила сословное неравенство, провела аграрную реформу, выкупила землю у феодалов, сделала крестьян собственниками земли и предоставила полную свободу бизнесу, что в целом создало необходимые предпосылки для быстрого развития капитализма. Была введена всеобщая воинская повинность и принят закон о всеобщем начальном четырёхлетием образовании и т.д. В начале 1880-х гг. появились первые политические партии, а в 1889 г. -- Конституция и парламент.
Наша страна пошла другим путём. Если Япония воплощала в жизнь продуманную программу (здесь и далее курсив мой. -- М.Д.) всесторонних и притом радикальных преобразований, то Россия лишь модифицировала, пусть и весьма серьёзно, многие, но далеко не все из ключевых аспектов своего бытия, за полстолетия не отважившись пройти и половины пути, пройденного японцами за пять лет.
Парадокс отечественного варианта состоял в том, что ни правительство, ни общество по многим причинам не желали перехода России от аграрного общества к индустриальному, который и составляет, как известно, суть модернизации. Значительная часть образованного класса страны вступила во вторую половину XIX в. со специфическим идейным багажом, важными компонентами которого были выраженные антикапиталистические и, соответственно, социалистические, а также антибуржуазные настроения, «антимещанство», антиевропеизм, неявная ориентация на автаркию и т.д.
Как ни удивительно, на первый взгляд, течение модернизации в России во многом определял именно этот смутный идейный багаж, а не объективные потребности развития страны, претендующей на роль мировой державы, поскольку с общественностью во многом было солидарно и правительство. Соответственно, вопрос о том, как оно при этом собиралось возвращать и поддерживать статус великой державы, оставался (и остаётся!) открытым.
Напомню известную мысль Л.Е. Шепелева о том, что «капитализм как буржуазный общественный строй (т.е. в современном нам широком понимании этого слова) не мог быть непосредственной целью политики царского правительства по классовым соображениям и не был такой целью в действительности. Капиталистическая система хозяйства (но не система капиталистического хозяйства) -- вот то единственное, что принималось правительственной политикой в качестве полезного элемента -- средства достижения развития крупной промышленности в стране».
Создание системы капиталистического хозяйства подразумевало ликвидацию сословно-тяглового строя, в том числе уравнительно-передельной общины, введение частной собственности крестьян на землю, юридическое уравнение всех граждан вне зависимости от сословной и вероисповедной принадлежности и т.д. Российское общество, включая правительство, оказалось не готово к столь радикальным переменам. Зато в отторжении капитализма сходились и обитатели Зимнего дворца, и посетители явочных квартир. Неверно думать, что только революционные и либеральные народники (в традиционном понимании) ненавидели «царство чистогана» и мечтали о некапиталистическом развитии страны, -- пусть и не для перехода к уравнительному социализму.
Капитализм со всеми атрибутами воспринимался в России как абсолютное зло и притом совершенно апокалиптически. Подобное отношение -- продукт всей русской истории и культуры в самом широком значении терминов, а его корни в первую очередь следует искать в наследии православия; определённую роль сыграло также и то, что критика раннего капитализма в России была воспринята слишком серьёзно.
Во многом отсюда вытекает едва ли не главный парадокс пореформенной истории России -- глубокое несоответствие между уровнем геополитических амбиций элит и теми средствами, с помощью которых они пытались эти амбиции реализовывать. Я имею в виду тот факт, что имперское правительство, стремившееся играть одну из ведущих ролей на международной арене, упорно сохраняло вынесенные из эпохи гладкоствольной артиллерии представления об основах мировой политики, о том, что такое статус великой державы и каким образом он поддерживается в индустриальную эпоху. Оно трудно уходило от привычной системы взглядов крепостной эпохи и плохо понимало, что такое соревнование наций в эпоху невиданного технического прогресса. Это же в полной мере относится и к большинству представителей образованного класса страны.
Общеизвестно, что промышленность после 1861 г. развивалась недостаточно для отвлечения из деревни огромного прироста населения. Однако в литературе об этом уже свыше 100 лет сообщается как о некой априорной данности, вроде господства континентального климата на большей части Европейской России. Между тем оба феномена имеют вполне «рукотворный» характер. Слабое развитие промышленности -- это не приговор истории Российской империи, а закономерное следствие осознанной торгово-промышленной политики правительства. Эта политика, в частности, не предполагала предоставления бизнесу полной свободы, подозрительно воспринимала иностранные капиталы и множеством архаичных ограничений затрудняла образование новых предприятий, о чём мы немало знаем; при этом община, ограничивавшая, в числе прочего, свободу передвижения крестьян, продолжала тормозить образование рынка свободной рабочей силы и после 1861 г. В то же время демографический взрыв -- в большой мере результат действия созданного реформой и искусственно поддерживавшегося до 1906 г. общинного режима, поощрявшего рождаемость.
Власть свыше четверти века делала явно недостаточно для развития современной индустрии и вплоть до 1906 г. практически ничего не предпринимала для интенсификации сельского хозяйства, прежде всего крестьянского (в стране, где было 80% сельского населения!). И это говорит о недостаточной квалифицированности правительства, оказавшегося не на высоте поставленных им же задач, не сумевшего или не захотевшего понять, какими средствами в рассматриваемую эпоху борются за мировое лидерство. Даже в тех ограниченных рамках, в которые были поставлены производительные силы страны после 1861 г., имелась возможность сделать намного больше.
Сумма имеющихся фактов показывает, что у российских элит попросту не было сколько-нибудь ясного понимания необходимости осмысления и решения этого пласта проблем. Так, реальная история пореформенной индустриализации демонстрирует отсутствие у власти в течение 1860--1880-х гг. должной энергии и стратегического видения в подобных вопросах. Об обществе и говорить не приходится.
Бесконечным обличениям капитализма и индустриализации в печати всех цветов идейного спектра соответствовала невнятная торгово-промышленная политика государства. Это подтверждается, в частности, почти трагикомическими перипетиями становления производства рельсов и подвижного состава в России. В свете данной информации не случайно, что во время Русско-турецкой войны 1877--1878 гг. Россия, в отличие от Турции, оказалась не только без современного флота, но и без дальнобойных стальных пушек, а из пехотинцев лишь каждый пятый имел усовершенствованную винтовку «бердан № 2».
Едва ли не самым ярким примером косности и инертности правительства и отечественного бизнеса, их неумения оценивать очевидные перспективы развития является история возникновения Донецко-Криворожского бассейна, превратившего Новороссию в динамический центр отечественного народного хозяйства и сыгравшего ключевую роль в промышленном подъеме 1890-х гг. и индустриализации страны вообще. Совокупность имеющихся данных позволяет утверждать, что этот объект мог появиться, по меньшей мере, на 10 лет раньше, и тогда судьбы дореволюционной индустриализации (и не только!), безусловно, могли быть иными. Ведь речь шла всего лишь о том, чтобы проложить 400 км железнодорожного полотна в степи и построить мост через Днепр в Екатерино- славе. Трудно представить, чтобы во второй половине XIX в. в любой из ведущих стран мира такая несложная с технической точки зрения задача решалась бы свыше десяти лет. Однако проблема заключалась не в производственных трудностях, а в неспособности правительства осознать особую важность принятия данного решения. Схожих примеров -- пусть и не столь масштабных -- множество. Легко представить также, что, будь в то время на вершинах власти люди, подобные С.Ю. Витте, эта ситуация, возможно, разрешилась бы иначе.
...Подобные документы
Закон об освобождении крестьян в России. Основные принципы и условия отмены крепостного права в Манифесте и Положениях, которые Александр II утвердил в 1861 г. Первая реакция крепостных. Бунты крестьян в городах. Начало ускоренной модернизации страны.
презентация [1,5 M], добавлен 03.03.2012Причины отмены крепостного права в 1861 г. в период правления императора Александра II. Учреждения, занимавшиеся подготовкой реформы. Положения о крестьянах, вышедших из крепостной зависимости. Значение и итоги крестьянской реформы, ее противоречия.
презентация [1,0 M], добавлен 11.10.2014История судоустройства до 1864 г. Причины реформирования суда. Судопроизводство после судебных установлений 1864 года. Сложившиеся трудности осуществления судебной реформы в России. Первые попытки реформирования судебной системы России до 1864 года.
курсовая работа [66,2 K], добавлен 07.12.2009Историография промышленной революции в России. Правление Александра I и Отечественная война 1812 г. Оценка движения декабристов. Личность и правление Николая I в оценке отечественных историков. Оценка крестьянской реформы 1861 г. в исторической науке.
методичка [74,5 K], добавлен 25.11.2010Проект Александра I по освобождению крестьян и отмена крепостного права в России в 1861 году. Исторический портрет российского политического и общественного деятеля, министра Александра Федоровича Керенского. Рассмотрение концепции феодализма на Руси.
контрольная работа [211,5 K], добавлен 17.12.2012Общественная жизнь России при Николае I. Проекты реформы государственного строя России декабристов. Вступление на престол Александра II. Причины и экономические последствия Крымской войны 1853-1856 гг. Отмена крепостного права в России в 1861 году.
презентация [4,7 M], добавлен 06.09.2013Характеристика личности Александра II. Предыстория и причины отмены крепостного права. Подготовка крестьянской реформы, ее основные положения. Правовые изменения положения, порядок наделения крестьян землей и освобождения их от крепостной зависимости.
презентация [297,9 K], добавлен 28.04.2015Предпосылки и причины отмены крепостного права в России. Подготовка и содержание соответствующей реформы, этапы ее внедрения и оценка конечных результатов. Манифест Александра II от 19 февраля 1861 года. Историческое значение исследуемой реформы.
контрольная работа [25,9 K], добавлен 06.02.2015Основные предпосылки и подготовка крестьянской реформы. Законодательные акты "Положений" 19 февраля 1861 года. Правое положение крестьян. Крестьянское общественное управление. Повинности временно-обязанных крестьян. Итоги и основные последствия реформы.
контрольная работа [34,3 K], добавлен 09.11.2010Исследование предпосылок и особенностей отмены крепостного права и других либеральных реформ XIX века в России. Характеристика основных направлений и результатов общественного движения. Изучение внутренней политики Александра III, реформы 1861 года.
реферат [35,0 K], добавлен 13.02.2012Радикальные экономические реформы в начале 1990-х годов в России, социальные последствия форсированного перехода к рыночной экономике. Характер взаимоотношений России со странами СНГ. Проблемы интеграции государства в мировое сообщество, пути разрешения.
контрольная работа [23,9 K], добавлен 25.06.2010Начало Нового времени как переломный период в истории России, завершение создания единого многонационального централизованного государства. Характеристика временного отрезка "смуты" и его влияние на все стороны жизни государства, правители и их судьба.
реферат [21,1 K], добавлен 28.03.2010Историческое и политическое значение реформы 1861 года об отмене крепостного права в России. Понятие и основные положения крестьянской реформы, причины и предпосылки отмены крепостного права. Ответ крестьян на реформу. Нерешённость земельного вопроса.
курсовая работа [38,1 K], добавлен 17.11.2014Рассмотрение истории основания и развития монголо-татарского феодального государства. Определение политических, экономических и культурных последствий золотоордынского ига в регрессе Киевской Руси. Изучение попыток освобождения от власти ордынского хана.
контрольная работа [31,7 K], добавлен 28.03.2010Причины проведения крестьянской реформы 1861 года, ее подготовка и содержание. Реформа как поворотное событие российской истории, во многом определившие последующие события и судьбу страны. Причины ограниченности крестьянской реформы и ее значение.
реферат [30,1 K], добавлен 05.03.2012Блестящие победы и сокрушительные поражения России в XIX веке. Причины перехода правительства Александра I к реформам, отказ от них и переход к консервации отношений на втором этапе правления. Реформы Александра II, внутренняя политика Александра III.
эссе [21,0 K], добавлен 24.11.2010Конец XIX - начало XX вв. - переломный период в отечественной истории. Внешняя политика. Экономическое развитие страны: политика индустриализации и промышленной модернизации. Социальная структура российского общества. Политический строй России.
контрольная работа [23,2 K], добавлен 24.04.2008Крестьянский вопрос и этапы закрепления крепостного права. Положение крестьян и реформы Екатерины II. Восстание Емельяна Пугачева как попытка разрешения крестьянского вопроса в России. Особенности страны, трудности ее реформирования.
курсовая работа [28,9 K], добавлен 29.03.2003Обоснование необходимости освобождения крестьян во времена правления Александра II. Сущность и содержание Земской реформы 1864 года, исторические предпосылки и причины, этапы реализации. Значение реформы в формировании гражданского общества на селе.
реферат [22,5 K], добавлен 12.10.2011Экономические, политические и иные предпосылки проведения крестьянской реформы 1861 года в российском государстве. Процесс подготовки и проведения реформы, положения основных законодательных актов. Историческое значение крестьянской реформы 1861 года.
курсовая работа [56,5 K], добавлен 28.11.2008
