Четыре концепции коллективизации В.П. Данилова

Размещено на http://www.allbest.ru/

Четыре концепции коллективизации В.П. Данилова

Николай Геннадьевич Кедров,

кандидат исторических наук,

независимый исследователь

Аннотация

Статья посвящена анализу взглядов известного российского историка-аграрника В.П. Данилова на проблему коллективизации. Автор выделяет четыре этапа в изучении исследователем этой темы. Становление Данилова как историка советской деревни происходило в условиях хрущевской оттепели. Ученый включился в начавшийся тогда процесс переосмысления советского исторического опыта и принял активное участие в критике концептов сталинской историографии. Его внимание было сконцентрировано на поиске макроструктур, обусловивших генезис социалистических производственных отношений в советском сельском хозяйстве. Попытка историков-шестидесятников предложить новую концепцию коллективизации не имела успеха в силу произошедших в середине 1960-х годов изменений в политической жизни страны. Во второй половине 1960-х -- 1980-х годах основным предметом полемики со стороны Данилова стала новая официальная концепция коллективизации С.П. Трапезникова. На этом этапе научного творчества ученый акцентировал внимание на преобладании в жизни советской доколхозной деревни патриархальных отношений. Перестройка принесла новые надежды историкам даниловского поколения. Вместе с тем Данилов не разделял мнений радикальных критиков колхозной системы и в итоге им была предложена концепция альтернатив сталинской «революции сверху» как упущенных возможностей строительства подлинного социализма. Последний этап в научной работе Данилова был связан с подготовкой к печати фундаментальных документальных серий по истории советской деревни. В связи с этим взгляды историка эволюционировали в направлении идей тоталитарной историографии. Автор отмечает выдающуюся роль Данилова в разработке двух из трех научно-исследовательских программ изучения аграрной истории советского периода, что сделало его главной мемориальной фигурой в истории этого научного направления. история данилов коллективизация аграрный

Ключевые слова: аграрная история, историческая наука, советская деревня, коллективизация, В.П. Данилов

Annotation

Viktor Danilov's four conceptions of collectivization Nikolai G. Kedrov, PhD (History), Independent Researcher

The article considers the views of the famous Russian agrarian historian V.P. Danilov on collectivization. The author identifies four stages in his studies. First, Danilov's becoming a historian of the Soviet village under the Khrushev's “thaw”, when he joined the reconsideration of the Soviet history and took an active part in the critical analysis of Stalin's historiography. Danilov focused on the search of macro-structures in the genesis of socialist relations in the Soviet agriculture. However, his attempts to develop a new conception of collectivization were not successful due to the political changes in the country in the mid-1960s. In the second half of the 1960s -- 1980s, the new official conception of collectivization introduced by S.P. Trapeznikov became the main subject of criticism from Danilov: he emphasized the prevalence of patriarchal relations in the Soviet village before collectivization. “Perestroika" gave new hopes to the historians of the Danilov's generation. However, he did not share the views of radical critics of the collective-farm system and developed a conception of the alternatives to the Stalin's “revolutions from above” as the lost opportunities to create a true socialism. The final stage in Danilov's scientific work consisted of preparing fundamental documentary series on history of the Soviet village, and of thinking on the ideas of totalitarian historiography. The author stresses Danilov's outstanding role in developing two of three research programs for the study of the agrarian history of the Soviet period.

Keywords: agrarian history, historical science, Soviet village, collectivization, V.P. Danilov

Основная часть

Однажды, еще в мою бытность аспирантом Санкт-Петербургского института истории РАН, С.В. Яров применил в качестве характеристики В.П. Данилова выражение «трагическая фигура нашей историографии». Вероятно, Сергей Викторович подразумевал то обстоятельство, что в советский период Данилов подвергался давлению со стороны власти и не мог в полной мере реализовать свою академическую карьеру. Но помню, что тогда меня очень удивила эта оценка. Статус нонконформиста и борца за историческую истину сделали Данилова неформальным лидером в среде советских историков-аграрников, в 1990-е годы ученый и вовсе утвердился в образе «светила науки» и общепризнанного мэтра крестьянской историографии. Его оценки и выводы стали концептуальной основой сформировавшейся тогда же парадигмы аграрной истории советского периода, а ссылки на его работы ныне воспроизводятся современными исследователями к месту и не к месту. Мемориализация образа ученого заметна и в первых специальных обращениях к анализу его научного наследия.

Впрочем, Данилову и здесь повезло, ему достались весьма квалифицированные биографы. Так, после смерти Данилова в журнале «Вопросы истории» появилась большая статья М.А. Вылцана, В.А. Емца и И.Н. Слепнева, рассматривающая основные вехи творческого пути ушедшего историка (Вылцан, Емец, Слепнев, 2005). Позже расширенный вариант этого очерка был включен в опубликованное издательством РОССПЭН двухтомное собрание избранных работ ученого (Вылцан, Емец, Слепнев, 2011). Разумеется, мемориальный характер этих обращений к его биографии предопределил восторженно-панегирический рассказ в них о деятельности историка. Тем не менее обе статьи уникальны тем, что написаны людьми, хорошо знавшими самого Данилова, и содержат факты, почерпнутые из общения с членами его семьи и кругом ближайших соратников и единомышленников. Данилов в этих работах предстает в качестве яркого представителя поколения шестидесятников, диссидента советской науки, непримиримого борца со сталинской концепцией истории, с цензурными ограничениями и бюрократическими препонами, препятствовавшими познанию исторической правды. Все эти характеристики, конечно, вполне применимы к образу историка. Но если рассматривать его фигуру в таком контексте, то Данилов ученый-исследователь оказывается в тени Данилова -- общественного деятеля. Если внимательно присмотреться к работам самого историка, то можно заметить, что на разных этапах его научного творчества объектами полемики с его стороны выступали не только постулаты сталинской историографии, но и другие теоретические конструкты. С течением времени менялись те силы, с которыми вел непримиримую борьбу Данилов. Менялись, соответственно, и оценки историком тех или иных реалий. Таким образом, представленный в отмеченных выше работах взгляд на научное творчество Данилова несколько упрощает наше восприятие фигуры последнего.

Немногим позже свое понимание научного творчества В.П. Данилова представил известный российский историк-аграрник В.В. Кондрашин (Кондрашин, 2013; Кондрашин, 2014). Его работы также не лишены апологетического отношения к своему герою. Более важным, однако, представляется другое. В них на основе анализа многочисленных научных трудов Данилова Кондрашин попытался реконструировать его синтетическую концепцию аграрной истории России второй половины Х1Х-ХХ века. Похожие интенции заметны и в статье А.М. Никулина, который обратил свое внимание на теорию исторических альтернатив -- важнейший конституирующий элемент даниловского мировоззрения на поздних этапах его творческого пути (Никулин, 2014). Излагая различные альтернативные сценарии аграрных реформ, к рассмотрению которых в той или иной степени обращался историк, автор попытался увидеть некие сущностные черты политической социологии Данилова. В отличие от предшествующих работ, Никулин отмечал уже не только сильные, но и слабые места теоретических конструкций, созданных ученым. Впрочем, это не единственное концептуальное отличие этих работ Кондрашина и Никулина. Исследователи придали несколько отличные векторы своим реконструкциям даниловского мировоззрения. Так, у Кондрашина идеей, связующей многочисленные труды Данилова, выступает концепция крестьянской революции, под которой в обобщенном плане понимается некий естественный процесс интеграции крестьянства в индустриально-рыночную модернизацию России. Политические верхи вольны избирать по отношении к последней различные стратегии: от запоздалой поддержки при П.А. Столыпине до откровенного противодействия при И.В. Сталине, однако главным субъектом исторического процесса в историософии Данилова по Кондрашину оставалось само крестьянство. Избранный Никулиным фокус альтернатив уже сам по себе предполагает понимание исторических изменений как программируемого человеком движения. Он тоже пишет о крестьянской революции, но она рассматривается им лишь как один из факторов, обусловивших успех или неудачу тех или иных реформ. «Революция снизу» проигрывает в этом анализе детерминант исторических изменений «революции сверху», а потому автор статьи фиксирует внимание читателей на поиске Даниловым тех политических сил, которые смогли бы осуществить позитивную программу аграрных реформ. Иными словами, историческая концепция Данилова у Кондрашина объектна, так как социальные процессы в ней выступают самодетерминантами развития, в анализе же Никулина она, напротив, субъектна, так как предлагает выявление тех сил, которые являлись носителями программ социальных изменений.

Уже представленный здесь обзор работ о Данилове свидетельствует о том, насколько яркой и многогранной была личность ученого. В полной мере охарактеризовать фигуру историка в одном, ограниченном по объему очерке вряд ли возможно, поэтому мы сосредоточимся лишь на одном (хотя и важнейшем на протяжении всего творческого пути) аспекте -- эволюции взглядов на коллективизацию. По нашему мнению, в осмыслении ученым этой темы отчетливо выделяются четыре, отличные по своим интенциям, теоретическим основам исследований, направленности полемики и, разумеется, оценкам исторических реалий, самостоятельных этапа его научной работы. В частности, это: 1) середина 1950-х -- вторая половина 1960-х годов -- период борьбы за новую историческую концепцию коллективизации; 2) вторая половина 1960-х -- конец 1980-х годов -- период борьбы с новой официальной концепцией коллективизации; 3) конец 1980-х -- начало 1990-х годов -- период историографической революции; 4) начало 1990-х -- 2004 год -- период работы над фундаментальными документальными сериями. Таким образом, речь в нашей статье пойдет о Данилове -- ученом историке. Этот ракурс важен еще и потому, что общественно-политические взгляды и организаторская деятельность Данилова неплохо изложены в современной научной литературе (Вылцан, Емец, Слепнев, 2011; Кондрашин, 2014; Кондрашин, 2018).

Выявление макроструктур генезиса социализма

В 1950 году, когда выпускник Оренбургского государственного педагогического института В.П. Данилов приехал поступать в аспирантуру Института истории АН СССР, он вынужден был поменять тематику своих исследований с дореволюционной истории на советскую. Как оказалось, этот выбор определил его дальнейшую творческую судьбу. Уже первая кандидатская диссертация Данилова принесла ему общесоюзную известность. Еще бы, автор осмелился утверждать, что коллективизация -- как тогда считалось, одна из важнейших вех на пути к социализму, была проведена без достаточной материально-технической базы, что тем самым бросало тень на методы ее осуществления. Однако вряд ли сам диссертант ожидал подобного результата. Скорее, напротив, он со студенческой прямолинейностью попытался применить знания, полученные во время своего обучения в институте и аспирантуре, а теоретической основой работы стали законы марксистской политэкономии. Как известно, сам Сталин в «Кратком курсе» не настаивал на необходимости технического перевооружения в качестве необходимого условия коллективизации. Там говорилось скорее о пропагандистском воздействии новой техники на крестьянство (История, 1938: 284). Мысль о наличии «индустриальной базы» упоминалась в краткой биографии Сталина, но и там речь шла не о реальном насыщении новой техникой колхозов и совхозов накануне коллективизации, а о возможности ее производства в необходимых объемах советской промышленностью (Иосиф Виссарионович Сталин, 1947: 116). Однако в начале 1950-х годов «вождь» принял участие в обсуждении учебника политэкономии социализма, в результате чего увидела свет его брошюра «Экономические проблемы социализма в СССР». В ней Сталин писал об открытом марксизмом законе обязательного соответствия производительных отношений характеру производительных сил (Сталин И.В., 1952). Нет никаких сомнений, что тогда эта книга в обязательном порядке прорабатывалась всеми советскими научными кадрами. По сути дела, именно от этого теория положения и оттолкнулся в своем исследовании Данилов. Вряд ли изначальная задача заключалась для него в том, чтобы подтвердить или опровергнуть сталинские утверждения. Скорее объективный марксистский закон просто представлялся молодому аспиранту самым логичным объяснением перехода к «социалистическому преобразованию». Однако проанализировав данные статистики, он пришел к выводу, что количество новой техники в советском сельском хозяйстве накануне коллективизации было ничтожно мало. Из этого следовало, что «переустройство социально-экономических отношений в деревне было завершено намного раньше, чем техническая реконструкция» (Данилов, 1955). Получалось, что Сталин действовал вопреки объективным марксистским законам, знание которых сам же превозносил. На самом деле и диссертация и вышедшая вслед за ней книга Данилова «Создание материально-технических предпосылок коллективизации сельского хозяйства в СССР» (Данилов, 1957) в той или иной форме фактически повторяли многие положения концепции «Краткого курса». В частности, это были тезисы об отсталости доколхозной деревни и исчерпании экономических возможностей крестьянского мелкотоварного хозяйства, усилении классовой борьбы по мере строительства социализма и революционном характере произошедших в сельском хозяйстве преобразований. Само изложение исторического материала и в диссертации в некоторой степени оставалось субъектным, что нашло отражение в названиях обеих работ. Вместе с тем помимо обнаруженного противоречия в сталинских умозаключениях, бесспорно, обращала на себя внимание читателей самостоятельность мышления молодого исследователя. Данилов не стал прибегать к характерному для науки сталинского времени приему комментирования официальных текстов. Он, отталкиваясь от эмпирики, строил свою собственную теорию. Эта, казалась бы, естественная для любого исследователя практика в то время ученым, воспитанным в духе официальной догматики, виделась методической новинкой. Хотя повествование конструировалось автором главным образом посредством описания деятельности советского государства, Данилов тем не менее признавал наличие объективных факторов. Диалектика производительных сил и производственных отношений, несмотря на наличие некоторых специфических особенностей, проявившихся в ходе коллективизации в СССР, реально рассматривалась им в качестве источника исторического развития.

В 1957 году Данилов был назначен руководителем только что организованной при Институте истории группы по изучению советского крестьянства. Задачей этого научного коллектива стала подготовка обобщающего издания по истории коллективизации, в котором самому Данилову должно было принадлежать несколько глав, посвященных истории советской деревни 1920-х годов. Исходя из этих задач, историк, по сути, дела продолжил уже начатое им исследование социально-экономических процессов в доколхозной деревне. Теперь, однако, он переместил основной акцент исследования с изучения производительных сил на анализ производственных отношений. Некоторые итоги работы в этом направлении были представлены Даниловым в 1961 году на сессии по истории советского крестьянства и колхозного строительства СССР (Данилов, 1961). В своем докладе ученый опять же критиковал представление сталинской историографии о том, что до коллективизации в советской деревне господствовали капиталистические отношения. В подтверждение этого Данилов обосновывал тезис о глубоком отличии капиталистического и мелкотоварного хозяйства. И то и другое, согласно ученому, были основаны на частной собственности и включены в систему рыночных отношений, но если капиталистическое производство было изначально нацелено на получение прибыли, то для мелкотоварного крестьянского хозяйства главной целью его деятельности являлось «удовлетворение потребностей непосредственного производителя». Отличие капиталистического и мелкотоварного хозяйства заключалось также в том, что первое базировалось на найме рабочей силы, а второе функционировало главным образом за счет труда крестьянской семьи. Далее на основе статистических данных Данилов писал об изменении пропорций социальных групп на селе на протяжении 1920-х годов. Основной тенденцией в этой сфере стало осереднячивание деревни. Так, по подсчетам историка, из 100 крестьянских хозяйств 70,7% относились к середняцкой группе, а в их руках было сосредоточено 79% средств производства. Исходя из этих данных, Виктор Петрович делал вывод о том, что основной фигурой в земледелии вплоть до коллективизации оставался крестьянин-середняк, а производственные отношения в советской доколхозной деревне носили мелкобуржуазный характер (Данилов, 1961: 15, 20). Также Данилов указывал на широкое распространение форм производственных отношений, которые не могут считаться ни капиталистическими, ни социалистическими. К числу последних он относил различные виды сбытоснабженческой кооперации, систему государственного кредита, распространение контрактации, появления на селе прокатных пунктов и возникновение машинных, мелиоративных и посевных товариществ. Распространение этих форм экономического взаимодействия, по мнению исследователя, способствовало вытеснению буржуазных отношений из жизни доколхозной деревни. В результате к 1927 году в области обмена последние на % были замещены отношениями, которые Данилов характеризовал как переходные к социалистическим (Данилов, 1961: 38). Развивались, согласно историку, и собственно социалистические типы хозяйствования (колхозы, совхозы, товарищества по совместной обработке земли), но они в анализе Данилова так же, как и капиталистические отношения, были представлены некой эксполярной формой экономической жизни деревни. В целом картина социально-экономических отношений до коллективизации рисовалась Да- теория ниловым гораздо более дифференцированной, чем это представлялось в предшествующей историографии.

К 1963 году первый том «Истории коллективизации» был готов. Состоялось его обсуждение в Институте истории, и книга была отправлена в издательство «Мысль». Ожидалось, что она выйдет в свет в течение 1964 года. Однако произошедший в стране политический переворот резко изменил ситуацию. Люди из окружения Л.И. Брежнева, пришедшие на руководящие должности в науке, сочли книгу недостаточно идеологически выдержанной. После нескольких повторных обсуждений в Институте истории и Отделе науки ЦК КПСС и трех лет кампаний по «доработке» текста уже готовый набор первого тома был рассыпан в издательстве. В результате неизданная «История коллективизации» превратилась в один из символов движения шестидесятников, что в дальнейшем, безусловно, наложило на ее восприятие в научном сообществе определенный отпечаток (Вылцан, Емец, Слепнев, 2011: 43).

Тем не менее книга действительно содержала ряд новых и острых для своего времени оценок. Эти инновационные положения очень ясно обозначил Данилов в своем вводном выступлении на повторном обсуждении первого тома «Истории коллективизации» в Институте истории АН СССР 29 июля 1965 года (Вступительное слово, 2011). Первое из них было связано с тем, что авторы монографии настаивали на недостаточной степени зрелости объективных предпосылок коллективизации. Причем важно подчеркнуть, что Данилов вовсе не отрицал наличие последних как таковых, а именно говорил о незавершенности к 1929 году процесса их формирования, в силу чего, по мнению авторов книги, осуществление «социалистического преобразования сельского хозяйства» имело «колоссальные трудности». В ходе обсуждения против этой трактовки предпосылок коллективизации высказались Ю.А. Поляков, В.М. Селунская и И.Б. Берхин. И если первый в расширительном ключе утверждал, что это положение бросает тень на всю историю коллективизации¹, то двое других ученых приводили вполне резонные аргументы. Дело в том, что в ходе самой коллективизации никто не представлял, какими должны быть эти самые необходимые для ее проведения предпосылки. Данилов в данном случае, В частности, Ю.А. Поляков утверждал: «а значит (такой вывод напрашивается), что без объективных предпосылок коллективизацию проводить было нельзя. Значит, она проводилась неправильно и несвоевременно» (Стенограмма, 2011: 289). Вероятно, на позицию Полякова в ходе обсуждения «Истории коллективизации» серьезно повлиял их недавний идейный конфликт с Даниловым по вопросу о хронологических границах аграрной революции. См. об этом их острую полемику на страницах журнала «Вопросы истории» (Данилов, 1962а; Поляков, 1962; Данилов, 19б2б; Поляков, 1963). по их мнению, оперировал некими априорными, слабо верифицируемыми, представлениями (Стенограмма, 2011: 273-274, 292-293). Второе новое положение заключалось в том, что авторы книги пересматривали вопрос о социальной базе колхозного движения. Так, согласно утверждениям Данилова, вплоть до осени 1930 года основной фигурой последнего была сельская беднота и лишь после этого произошел «поворот основных середняцких масс на путь коллективизации». Таким образом, в книге оспаривались сталинская трактовка, высказанная вождем еще в его знаменитой статье «Год великого перелома». Третьим положением -- было указание на обусловленные осуществлением коллективизации негативные экономические последствия (падение производства зерна, уничтожение скота, ухудшение агротехники). Следующий важный момент, который также зафиксировал в своем выступлении Данилов, был связан с тем, что авторы «Истории коллективизации» расширяли хронологические и социальные границы раскулачивания, справедливо указывая на то, что репрессии в отношении крестьян проводились и до 1930 года, а в числе раскулаченных оказались и середняки. Пятым пунктом этой концептуальной программы стала мысль о том, что «коллективизация -- это революционное преобразование деревни, проводившееся по инициативе и под непосредственным руководством государственной власти». В этом вопросе Данилов полностью расходился с появившейся в то время трактовкой С.П. Трапезникова о том, что коллективизацию осуществили «сами крестьяне», однако при этом фактически смыкался с концепцией «Краткого курса». На это обстоятельство указал и сам Данилов, отмечая, что «этот вывод, сделанный еще в 30-х годах, подкрепляется всем фактическим материалом» (Вступительное слово, 2011: 254). Столь однозначная оценка явно расходилась с объектными посылками исследовательской программы изучения советской деревни второй половины 1950-х годов. В ходе обсуждения она вызвала своего рода возражения со стороны В.М. Селунской и Х.Н. Дриккерсвидетельствуют о том, что экономические и социальные процессы в тексте рассматривались практически как самодетерминируемая реальность. Ответ на вопрос о значении акторов коллективизации был дан ученым немного ранее. В своем докладе на Сессии по истории крестьянства в 1961 году Данилов, рассматривая двойственность мелкотоварного хозяйства, отмечал, что оно не может «стихийно, само по себе, под действием только внутренних сил, перерасти в социалистическое» (Данилов, 1961: 12).. Наконец, шестое, наиболее острое положение концепции авторов двухтомника, заключалось в ответе на вопрос об ответственности за насилие, допущенное в ходе осуществления теория коллективизации. В книге доказывалась мысль, что ошибки и перегибы были «отнюдь не неизбежны», а их главным виновником называлось руководство СССР и лично И.В. Сталин. Этот вопрос вызвал наиболее широкую полемику во время обсуждения работы. С критикой этого тезиса в той или иной степени жесткости выступили Б.А. Абрамов, В.М. Селунская, Д.А. Коваленко, Ф.М. Ваганов, Ю.А. Поляков. В противовес ими приводились различные аргументы: от идеологизированных упреков в том, что авторы следуют политической конъюнктуре хрущевского времени, до вполне резонной мысли о невозможности оценивать роль исторической личности однобоко. Даже морально и организационно поддерживавший авторов книги на протяжении всей эпопеи с ее изданием М.П. Ким в своем заключительном слове на том обсуждении признал некоторую политизированность такой трактовки и высказал мысль о том, что вряд ли возможно отделять фигуру Сталина от партии, которой он руководил, и народа, которым управлял (Стенограмма, 2011: 304-305). Вместе с тем Данилова в этом вопросе поддержали Х.Н. Дриккер, И.Б. Берхин, А.В. Снегов. Судя по звучавшим из зала вопросам и аплодисментам на яркое выступление Снегова, поддерживала авторов «Истории коллективизации» и собравшаяся на обсуждение аудитория.

Обычно, когда современные исследователи рассказывают историю «загубленного властями» двухтомника, они упускают из виду одно немаловажное обстоятельство. Дело в том, что, несмотря на явно скептическое отношение отдельных представителей брежневского руководства в науке к творчеству В.П. Данилова, они не помешали последнему спустя десятилетие издать две свои книги по истории доколхозной деревни, хотя в них и содержалась критика официальной на тот момент концепции коллективизации С.П. Трапезникова. Увидели свет и труды других членов авторского коллектива неизданной книги. Все это заставляет думать, что сложность ситуации вытекала не только из резкости представленных в книге оценок, но и из характера самого издания. Неслучайно в ходе обсуждения почти все выступавшие подчеркивали мысль о том, что «История коллективизации» является первым (очевидно, что после «Краткого курса») обобщающим трудом по этой теме. В условиях советской науки издание, подготовленное ведущим академическим институтом на материалах всего СССР, автоматически превращалось в новую официальную версию трактовки рассматриваемых событий и процессов. Именно на нее стали бы равняться историки в регионах и республиках. Таким образом, «копья» ломались именно во имя утверждения новой официальной концепции коллективизации. Данилов к тому времени уже одержал одну существенную победу в этой борьбе. В 1965 году в «Советской исторической энциклопедии» вышла его статья о коллективизации, в которой он не только писал о трудностях осуществления «революции сверху» и ошибках Сталина, но и делал намеки на вызванный этим голод 1932/33 года (Данилов, 1965а). Разумеется, брежневское руководство, всеми силами стремившееся продлить существование сложившейся системы общественных отношений, не желало распространения подобного рода оценок. Поэтому основной новой официальной концепцией коллективизации стал изданный в 1967 году двухтомник заведующего отделом науки ЦК С.П. Трапезникова, куда менее конкретный, чем неизданная «История коллективизации», но при этом сглаживающий практически все «острые углы» темы (Трапезников, 1967). В более широком контексте история с не вышедшей книгой может рассматриваться как эпизод в борьбе ученых и представителей партапарата за то, кто должен был определять лицо советской науки. Неслучайно Данилова первоначально активно поддерживали как дирекция Института истории, так и академические круги. Результат этого конфликта также хорошо известен. Он закончился разделением Института истории в 1968 году и «разгромом» «нового направления» в советской исторической науке в 1972 году.

Советская доколхозная деревня как царство архаики

Изменения организационного свойства коснулись и лично В.П. Данилова. В 1969 году группа по изучению советского крестьянства была преобразована в сектор социалистического преобразования сельского хозяйства (впоследствии сектор истории советского крестьянства и сельского хозяйства), который возглавил И.М. Волков. Несмотря на то обстоятельство, что с последним Данилов вполне мирно уживался и неплохо ладил, потеря руководящего статуса свидетельствовала об утрате прежних позиций. Авторы биографической статьи о историке отмечали, что: «С конца 1964 года вплоть до начала перестройки в середине 1980-х гг. продолжался наиболее тяжелый период в научной жизни Данилова», когда «он беспрестанно подвергался необоснованным наскокам, несправедливой критике и в Институте, и на различных научных конференциях, в том числе на аграрных симпозиумах» (Вылцан, Емец, Слепнев, 2011: 45). Однако говоря об этом времени в жизни ученого, следует заметить, что именно тогда были написаны самые сильные в научном отношении из его трудов. Сам Данилов со своим поражением не смирился, однако теперь он перенес основной акцент теория своей критики с концептов сталинской историографии на концепцию коллективизации С.П. Трапезникова. Это потребовало от него некоторого видоизменения структур своего анализа. Трапезников, в отличие от Сталина, противопоставлял друг другу не колхозную и доколхозную деревню, а деревню дореволюционную и послереволюционную. Уже первые преобразования советской власти, по его мнению, привели к тем сдвигам, которые коренным образом изменили социальное лицо советской деревни. В результате последняя в 1920-е годы стала ареной генезиса социалистических отношений в сельском хозяйстве. Интересно, что и Данилов и Трапезников называли практически один и тот же набор факторов, способствовавших переходу крестьян к коллективному ведению хозяйства. Сложно сказать, что в данном случае сыграло большую роль: общие умонастроения эпохи или та критика, которой Данилов подвергал Трапезникова в бытность последнего докторантом Института истории, но и тот и другой проникновение в деревню новой техники, широкое распространение кооперации, создававшей почву для более глубокого кооперирования деревни, деятельность первых колхозов, совхозов и машинно-тракторных колонн, усиление классовой борьбы на селе и сплочение бедняцкого актива называли в качестве объективных предпосылок коллективизации. Предметом спора была степень их зрелости на момент ее начала. Трапезников, правда, к этому перечню добавлял еще один фактор. Еще с 1950-х годов он утверждал, что осуществлению «великого перелома» способствовала деятельность крестьянской общины, являвшейся носительницей традиций крестьянского коллективизма. По его мнению, земельные общества под воздействием ряда политических акций власти превратились в «опорные пункты коллективизации» (Трапезников, 1967). Однако, несмотря на декларации о том, что коллективизацию осуществили «сами крестьяне», изложение материала в двухтомнике Трапезникова оставалось вполне субъектным. Фигура партии в его анализе также оказывалась главным действующим лицом истории, хотя ее роль в сравнении с концепцией «Краткого курса» и была немного видоизменена. В силу этого осмысление собственно экономических и социальных процессов развития деревни оставалось слабой стороной работ Трапезникова. Этот недостаток ясно увидел Данилов. Теперь основной акцент своего анализа доколхозной деревни он сосредоточил на ряде системообразующих для нее социальных институтах.

Прежде всего Виктор Петрович обратился к изучению крестьянского двора. С целью более глубокого познания процессов, протекавших внутри последнего, ученый стал активно привлекать работы экономистов-аграрников организационно-производственного направления. Следует заметить, что имена А.В. Чаянова, Н.П. Макарова, А.Н. Челинцева в то время еще оставались в числе преданных «остракизму» в советской науке. Свободно говорить о них можно было, лишь критикуя. Критиковал, разумеется, и Данилов, называя во введении своей книги названных ученых теоретиками и идеологами сельской буржуазии. Однако в тексте самой монографии историк воспроизводил их полемику 1920-х годов с экономистами марксистского направления по вопросу о социальной дифференциации крестьянства и фактически признал их правоту в этом споре. При этом ученый едва ли не высмеивал аргументы их идейных оппонентов (Данилов, 1977: 233-253) Помимо апологетического и формально-критического моментов в прочтении Даниловым работ экономистов организационно-производственного направления заметен и еще один оттенок восприятия их научного наследия. Это уже не формальная, а вполне реальная критика ряда их идей с позиций марксистского учения. Данилов указывал на то, что ученые чаяновской школы не в полной мере учитывали фактор капиталистической эволюции. По мнению Данилова, по мере включения крестьянского двора в сферу товарного производства и последующего раскрестьянивания, прежние, характерные для парцеллярного хозяйства, закономерности развития, утрачивали свою силу. Вся соль, однако, заключалась в том, что капиталистические отношения в советской доколхозной деревне, согласно Данилову, находились на раннем, начальном этапе их развития. В такой трактовке возможно увидеть попытку синтеза историком идей экономистов организационно-производственного направления со своими прежними канонически марксистскими подходами прочтения темы.. В результате Данилов не только констатировал правоту экономистов-аграрников организационно-производственного направления, но и пришел к выводам о том, что «двор (семья) являлся основной производственной и социальной микроячейкой единоличной деревни», а «взаимопереплетения и взаимодействие (социально-экономических и социально-демографических процессов. -- Н.К.) играло немаловажную роль в механизме социальных перемещений, непрерывно происходящих и постепенно меняющих определенную социально-классовую структуру» (Данилов, 1977: 252, 264). Вместе с тем эти признания означали серьезную трансформацию во взглядах самого ученого, изменения в иерархии исследуемых им факторов эволюции докол- хозной деревни. Если ранее Данилов в соответствии с марксистской традицией рассматривал производительные силы и производственные отношения как самодостаточные величины, то теперь стал характеризовать их как своего рода производные от института крестьянского двора. По поводу первых он писал: «мелкое индивидуальное производство неотделимо от господства ручного труда, живой тягловой силы и соответствующей техники», «возможность воспроизводства основных производительных сил внутри крестьянского хозяйства поддерживала натурально-потребительский характер крестьянского хозяйства, его традиционность и автаркизм» (Данилов, 1977: 268). Что касается вторых, то теперь их картина складывалась из взаимодействия трех подсистем отношений: 1) внутри крестьянского двора (семейной кооперации); 2) дворохозяйства с подобными ему в рамках функционирования сельской общины; 3) теория с другими социальными институтами (государством и обществом в целом) (Данилов, 1979: 13-14). Наконец, отталкиваясь от трудопотребительской сущности крестьянского хозяйства, Данилов теперь выводил свое понимание социальной структуры доколхозной деревни. Вслед за сторонниками А.В. Чаянова он стал настаивать на серьезном влиянии социально-демографических факторов на зажиточность крестьянского двора. Именно исходя из этого положения вырастала даниловская трактовка кулачества как слоя внутри крестьянства Последнюю, вероятнее всего, следует считать продуктом именно этого этапа творчества Данилова. Конечно, он и раньше сближал крестьянство и кулачество, что хорошо заметно по протоколам заседаний их сектора. За это Данилова критиковали еще на Сессии по истории советского крестьянства в 1961 году. Тогда, правда, упрек состоял в том, что историк записывает трудящихся крестьян в число эксплуататоров (История, 1963: 152-153). Однако, как самостоятельный концепт, понимание крестьянства и кулачества в рамках одной социальной общности сложилось у Данилова, вероятно, только по мере его погружения в исследование системы социально-экономических отношений, связанных с функционированием крестьянского двора. Во всяком случае, в советской исторической энциклопедии он еще следующим образом характеризовал социальную природу данной общности: «Кулачество в России -- деревенская буржуазия. Кулаки -- это крупные (по сравнению с середняками и крест. беднотой) зем. собственники, арендаторы, эксплуатировавшие батраков и бедняцко-середняцкую часть деревни. Однако в массе своей они мало чем отличались по уровню культуры и быта от крестьян, участвовали в крест. физич. труде. Составляя небольшое меньшинство крестьянства, К. вместе с тем было самым многочисл. слоем капиталистич. предпринимателей в земледелии» (Данилов, 19б5б: 262). Двойственность данной формулировки социальной природы кулачества можно объяснить не только официальным энциклопедическим характером издания, но и незавершенностью формирования этого концепта в сознании ее автора..

Совершенно иную характеристику, нежели в работах Трапезникова, получила у Данилова крестьянская община. В споре со своим давним оппонентом исследователь выдвинул ряд важных аргументов. Данилов отмечал, что и в 1920-е годы земельные общества, несмотря на утрату ряда своих прежних фискальных и полицейских функций, продолжали играть важнейшую роль в хозяйственной жизни деревни. Их влияние основывалось прежде всего на контроле за сферой крестьянского землепользования. Однако присущая их деятельности практика уравнительного распределения земли отнюдь не способствовала росту коллективных начал, а, напротив, была механизмом репродукции мелкого крестьянского хозяйства. Далее Данилов писал о том, что чересполосная система землепользования, так или иначе, заставляла крестьян подчиняться одной общей системе севооборота, практически синхронно производить отдельные виды работ (внесения удобрений, пахоту, посев, жатву и т. д.). Но на деле это оказывалось отнюдь не плюсом, а пороком хозяйственного развития деревни. Незначительные размеры и сложная конфигурация таких участков затрудняли применение технических новшеств, а постоянные переделы лишали крестьянина стимула вложения средств для улучшения плодородия почвы. В итоге ученый пришел к выводу о том, что: «Общинная форма землепользования с присущей ей неустойчивостью размеров и расположения земельных наделов отдельных хозяйств, принудительным севооборотом, чересполосицей и дальноземельем сковывала развитие производительных сил деревни...» (Данилов, 1977: 136). Таким образом, функционирование общины способствовало не решению, а углублению народно-хозяйственных проблем страны. Наконец, конкретные материалы о деятельности земельных обществ в 1927-1929 годах показывали совсем не процесс их перерастания в колхозы, а юридическое сокращение круга функций и постепенное вытеснение сельсоветами из общественной жизни деревни (Данилов, 1977: 188-201). При этом в тогдашней трактовке Данилова исчезновение общины в результате коллективизации обретало характер практически объективного процесса. Дело в том, что, согласно ученому, в результате «социалистического преобразования» утратил свою системообразующую роль в деревне и порождавший необходимость функционирования земельных обществ институт крестьянского двора. В целом община в работах Данилова, в отличие от трудов Трапезникова, была представлена отнюдь не одной из ступенек к новому общественному строю, а, напротив, рудиментом архаики, препятствовавшим дальнейшему прогрессу села Уже в 1990-е годы В.В. Кабанов выдвинул новый аргумент в этом споре. Согласно его мнению, и община, и колхозы в том виде, в каком они стали действовать после коллективизации, выступали по отношению к крестьянину силами социального принуждения. Таким образом, в ходе «великого перелома» один институт, диктующий свою волю мужику, просто-напросто сменился другим (Кабанов, 1995: 233-236) Однако нам представляется, что данная оценка историка была высказана прежде всего «в пику» своему учителю В.П. Данилову, во взглядах которого Кабанов первым из российских аграрников узрел новую догму. Все дело в том, что любой социальный институт обладает определенными свойствами принуждения по отношению к конкретной личности. Однако община личность крестьянина как социальный тип не разрушала. Напротив, в связи с деятельностью общины у крестьян формировались базовые представления о самих себе как социальной общности. Практика функционирования колхозов после коллективизации вела к разрушению норм крестьянской идентичности.. Впоследствии Данилов вспоминал, что апробация им этих наблюдений на состоявшейся в 1970 году сессии Аграрного симпозиума в Сигулде, а также публикация их в одном из региональных сборников, вызвала такой гнев Трапезникова, что стала одной из причин закрытия так называемой «общинной» секции в работе самого симпозиума (Современное крестьяноведение, 2015: 319-323). теория Помимо взаимодействия крестьянского двора с общиной он также был включен в систему рыночных отношений и деятельность в системе кооперации. Анализ степени товаризации крестьянской продукции привел Данилова к выводу, что на рынок поступали только излишки от собственного потребления, а крестьянское хозяйство вплоть до конца 1920-х годов сохраняло «натурально-потребительскую сущность» (Данилов, 1979: 177, 186). Система кооперации в нэповской деревне теперь получала у Данилова новую оценку. Казалось бы, историк писал о том же, о чем и раньше, однако теперь он совершенно иначе расставлял акценты. Если в работах Данилова начала 1960-х годов кооперативные институты рассматривались как элементы генезиса социалистических отношений, то в монографиях по истории доколхозной деревни на первое место была вынесена проблема их соотношения с институтом крестьянского двора. Проанализировав различные аспекты этого взаимодействия, историк пришел к следующим выводам. Во-первых, он отмечал, что «использование преимуществ и выгод, предоставляемых торгово-кредитными формами кооперации, способствовало развитию и укреплению мелкобуржуазных и капиталистических отношений». Такого рода формы кооперации укрепляли крестьянский двор, делали его более независимым от власти кулака и ростовщика, но, с другой стороны, они же были источником его собственных накоплений, служили росту его зажиточности и возможностью для превращения в кулацкое хозяйство. Во-вторых, в рамках простейших производственных форм кооперирования (машинных, семеноводческих, мелиоративных товариществ) и даже ТОЗов крестьянин не отказывался от собственной обработки земли. В силу этого многие из них играли подсобную роль по отношению к крестьянскому хозяйству (последнее «осталось важнейшей, иногда преобладающей составной частью в этом дуалистическом организме») (Данилов 1979: 205-295). Исходя из этих наблюдений у Данилова сформировалась, по сути, новая оценка социальной природы производственных отношений в доколхозной деревне. Если в 1961 году он писал о процессе перехода от буржуазных отношений к отношениям, «которые могут быть охарактеризованы как переходные к социалистическим» (Данилов, 1961: 59), то теперь декларировал преобладание на селе до коллективизации мелкотоварного и патриархального укладов (Данилов, 1979: 357)ческого преобразования сельского хозяйства в 1978 году, ибо некоторые из участников решили, что такая трактовка бросает тень на предпосылки Октябрьской революции (Архив РАН Ф. 1841. Оп. 1. Д. 1095. Л. 53-56 (Протокол заседания сектора истории социалистического преобразования сельского хозяйства. 1 июня 1978 г.)).. Патриархальность до-колхозной деревни ученый явственно противопоставлял тем сдвигами в направлении социализма в социально-экономической жизни села, которые утверждала официальная концепция коллективизации. В целом совокупность характеристик деревни 1920-х годов в обновленной системе взглядов Данилова ясно свидетельствует о нем, как ярком представителе «нового направления» в советской исторической науке.

Работа над фундаментальным проектом по социально-экономической истории доколхозной деревни потребовала значительно больше времени, чем рассчитывал Данилов. Так, изначально он предполагал закончить монографию на эту тему еще в 1970 году Архив РАН. Ф. 1841. Оп. 1. Д. 1095. Л. 53-56 (Протокол заседания сектора истории социалистического преобразования сельского хозяйства. 1 июня 1978 г.).. Однако первый вариант книги был представлен в секторе только перед новогодними праздниками 1972 года (его обсуждение состоялось 28 декабря) Там же. Д. 411. Л. 1-5. (Протокол заседания сектора истории социалистического преобразования сельского хозяйства 28 декабря 1972 г.).. Несмотря на самые положительные отзывы, некоторые участники обсуждения все же отмечали, что рукопись нуждается в сокращении. По-видимому, это мнение разделял и сам автор. Во всяком случае, о сокращении своей книги он отчитывался на заседании сектора в 1974 году Там же. Д. 640. Л. 25. (Протокол заседания сектора истории социалистического преобразования сельского хозяйства. 28 мая 1974 г.).. Вероятно, только после этого Данилову пришла в голову мысль разделить исследование на две части (они увидели свет отдельными книгами в 1977 и 1979 годах). Публикация этих монографий открыла перед их автором возможность защиты докторской диссертации, которая состоялась только в 1982 году (Данилов, 1982). После этого Виктор Петрович занялся новым исследовательским проектом -- монографией «Культура и быт советской доколхозной деревни». Эта тема интересовала историка еще с конца 1970-х годов и, вероятно, первоначально мыслилась исследователем как своего рода продолжение двух предыдущих книг. Во всяком случае, в пилотной статье проекта Данилов опять остро критиковал присущую советской официальной историографии модель изучения культурной жизни деревни 1920-х годов: фиксируемым в рамках последней прогрессивным изменениям в жизни села (рост грамотности, снижение религиозности, расширение сферы культуры и научных знаний, рост политического сознания) он противопоставлял идею самодостаточности крестьянской культуры. Основной вывод статьи заключался в том, что, несмотря на проникновение в деревню ряда инноваций, ее духовная жизнь сохраняла в значительной мере традиционный теория характер» (Данилов, 1883: 384) Интересно, что в этой статье Данилов также акцентировал внимание на том, что политическая культура не тождественна общественно-политической жизни» (Данилов, 1883: 387). В данном случае показательно то, что на предшествующем этапе своей научной деятельности он сам немало сделал для утверждения критикуемого здесь подхода, предполагающего характеристику политического сознания крестьян посредством анализа общественных организаций, функционировавших в деревне (Данилов, 2011и). Архив РАН. Ф 1841. Оп. 1. Д. 1334. Л. 35 (Протокол заседания сектора истории социалистического преобразования сельского хозяйства. 22 апреля 1980 г.). Данилов подчеркивал глубокую связь крестьянской культуры с хозяйственной деятельностью крестьянского двора, природными циклами и функционированием локальных сообществ. Таким образом, отмечаемое им ранее влияние архаики на хозяйственную и общественную жизнь доколхозно- го села он распространял теперь и на сферу деревенской культуры. По ходу работы над темой даниловская полемика приобрела и иные направления, однако все говорит о том, что первоначально она вполне соответствовала намерениям, в целом характерным для данного этапа научного творчества Данилова. Окончание работы над книгой планировалось ученым на 1987 год^и. Но учитывая тщательность, с которой Данилов приступил к сбору материалов и их осмыслению, смело можно утверждать, что и этот срок оказался бы в итоге им не выполнен. Однако начавшаяся перестройка и последовавшие за ней события серьезно поменяли планы ученого.

Перспективы НЭПа и альтернативы «революции сверху»

Сам Данилов хронологическим рубежом нового периода своей жизни определял 1987-1988 годы. В 1987 году он вернулся на руководящую должность заведующего сектора. Тогда же, вместе с прозвучавшим лозунгом «гласности», историки-шестидесятники почувствовали долгожданное освобождение из тисков идеологического и бюрократического контроля и принялись за освоение ранее запретных тем. Происходившие в жизни страны перемены вселяли в Данилова и политические надежды на построение подлинного демократического социализма (Данилов, 2011д: 649-650). Однако со времен оттепели общественное восприятие советского исторического опыта существенно изменилось. В результате в период перестройки Данилов столкнулся с новым идейным течением, претендующим на иное прочтение истории советской деревни (и коллективизации, в частности). Этот новый взгляд формировался постепенно. Так, еще в 1970-1980-е годы деревенская проза, ро-мантизируя крестьянский быт и призывая вернуться к истокам, красочно воспела мир ушедшего в прошлое традиционного русского села. Стагнация сельского хозяйства и проблемы в сфере потребления накладывали критическое восприятие на функционирование колхозной системы. Приоткрывшийся «железный занавес» привел к тому, что многие увидели достижения либеральной модели, а решение проблем сельского хозяйства стало связываться с деятельностью фермерских хозяйств. Данилов всего этого не разделял. Позже А.В. Журавель вспоминал: «Он очень иронично отозвался о пресловутом, широко рекламируемом тогда «архангельском мужике», неодобрительно -- о писателе Б. Можаеве и очень резко о публицисте Ю. Черниченко» (Журавель, 2011) Сегодня мало кому известный «архангельский мужик» Н.С. Сивков в то время стал чуть ли не одним из символов эпохи. В прошлом рабочий-связист, в 1982 году он поселился на хуторе «Красная горка» в Вино- градовском районе Архангельской области, взял в аренду участок земли и заключил с местным совхозом договор по откорму молодняка крупного рогатого скота. Это начинание сразу привлекло внимание сначала местной, а затем общесоюзной прессы. В 1986 году появился документальный фильм М. Голодовской «Архангельский мужик», принесший Сивкову общесоюзную известность. Вполне понятна ирония В.П. Данилова по поводу его фигуры. Этот едва ли не единичный случай окрестьянивания был представлен в СМИ как магистральный путь спасения России. Автор благодарит за информацию о Н.С. Сивкове и содержательные консультации по этому вопросу журналиста и краеведа из пос. Березник Архангельской области В.Г. Захарова.. Еще бы, ученый слишком хорошо знал историю доколхозной деревни с ее нищетой, антагонизмами и примитивной техникой, приводившей к колоссальной растрате производительных сил, чтобы идеализировать этот строй. Крупное производство ему представлялось куда более эффективным с экономической точки зрения, нежели мелкие разрозненные крестьянские или фермерские хозяйства. В колхозах, при условии устранения государственного контроля над ними, Данилову виделись кооперативные предприятия-социумы, своего рода микроячейки социализма. Однако критическая модель восприятия колхозной системы к концу 1980-х годов набрала уже значительную силу. Ее стали поддерживать не только литераторы и публицисты, но и некоторые политики, а также многие академические ученые. Этот критический взгляд переносился ими на историю коллективизации. Учитывая, что предпринятые некоторыми из историков слабые попытки реанимировать в немного видоизменном виде официальную советскую концепцию коллективизации, особого успеха не имели, именно идеи радикально-критического направления на данном этапе даниловского творчества стали главным для него объектом полемики.