Инженерный труд в позднесоветский период: рутина, творчество, проектная дисциплина

Размещено на http://www.allbest.ru/

Инженерный труд в позднесоветский период: рутина, творчество, проектная дисциплина

Абрамов Роман Николаевич

доктор социологических наук

профессор кафедры анализа социальных институтов

Департамента социологии факультета социальных наук

Национального исследовательского университета

«Высшая школа экономики» (НИУ ВШЭ)

ведущий научный сотрудник

Института социологии ФНИСЦ РАН

Резюме

практика советский инженер

Статья посвящена рабочим практикам советских инженеров позднесоветского периода 1960-1980-х годов с акцентом на проблемы, вызовы и напряжения, которые возникали в их повседневном труде. Источником данных стали воспоминания советских инженеров, опубликованные в открытых источниках в различных форматах: книги, статьи в журналах, посты в социальных сетях, интервью и т. п. В первой части статьи сделан обзор имеющихся исследований инженерно-технической среды советского периода с учетом исторических, социологических и антропологических источников. Далее представлена сжатая характеристика управления научно-технической политикой и НИОКР в СССР, включая формы бюрократической мобилизации и попыток децентрализации управления в этой сфере. Обращается внимание на возникновение ведомственного местничества, которое препятствовало коллаборации в сфере НИОКР. Специальное внимание уделено сложностям творческой реализации инженерно-технических работников в позднесоветский период. С одной стороны, активно поощрялось изобретательство и рационализаторство, имелись развитые институции информационно-экспертной поддержки регистрации изобретений, а с другой -- высокая степень бюрократизации, низкая скорость внедрения новаций, ориентация на копирование зарубежных разработок в некоторых отраслях, вели к снижению мотивации к творчеству. Организация труда советских инженеров базировалась на системе планирования, включавшей инструменты сетевого планирования и PERT и риторику форс-мажорной мобилизации, связанной с перевыполнением планов и обязательств, что создавало дополнительные напряжения инженерного труда. В этой части статьи присутствую отсылки к теории градов Л. Болтански и Л. Кьяпелло. В целом статья выполнена в жанре социальной истории и дает представление о разных сторонах трудового процесса инженерно-технической интеллигенции в позднем СССР -- от культуры изобретательства до организации трудового процесса.

Ключевые слова: инженеры, инженерно-техническая политика, организация труда, изобретательство, творчество, PERT

Engineering Work in the Late Soviet Period: Routine, Creativity, and Project Discipline

Roman N. Abramov

NRU HSE, Moscow; Institute of sociology FCTAS RAS, Moscow

Abstract

This paper focuses on the labor practices of Soviet engineers in the period between the 1960s through the 1980s, with an emphasis on problems, challenges, and tensions arising in their everyday work. The analysis is based on a range of oral history sources, including published memoirs of Soviet engineers, journal articles, social media posts, and interviews. The first part of the paper gives an overview of existing research on late Soviet engineering in sociology, history, and anthropology. The paper then proceeds with a brief overview of late Soviet science and technology policy, and the system of R&D management, looking at the forms of bureaucratic mobilization and attempts at decentralization of the governance of science and technology. A special emphasis is put on the difficulties of creative self-realization of late Soviet engineers. On the one hand, inventive activity was actively encouraged and facilitated through a network of institutions for expert and informational support for new technical inventions. On the other hand, a high degree of bureaucratization, low speed of implementation of technical innovations, and the overall orientation towards imitating Western technology in several industries undermined the motivation for technical creativity. Soviet engineers' labor was organized through a system of centralized planning and managerial techniques such as network planning and PERT systems. At the same time, it was accompanied by a mobilizational rhetoric that appealed to the imperatives of plan over-fulfillment and increased the pressure on the engineering labor. To analyze this contradiction, the paper draws on the theory of Boltanski and Thevenot. Overall, the paper contributes to the social history of late Soviet engineering intelligentsia, offering a synoptic view on the various aspects of its everyday life, from the culture of technical invention to the organization of the labor process.

Keywords: engineers, engineering and technology policy, labor organization, inventive activity, creativity, PERT

Мир советских НИИ, конструкторских бюро и технической интеллигенции, с одной стороны, похож на затонувшую вместе с плановой экономикой Атлантиду, а с другой -- ее островки и даже целые архипелаги продолжают тешить общество и власть иллюзиями о грядущем «технологическом рывке». Более того, есть декларации о необходимости создания нового массового слоя «российской технической интеллигенции» [Кукулин, 2010], которая и должна осуществлять этот рывок. Между тем феномен массовой инженерно-технической интеллигенции, ставшей в 1960-1980-е годы основой советского общества Уже в 1960 г. по численности инженеров СССР обогнала США (1135 тыс. чел. против 850 тыс. чел.), а в 1981-м около половины (44,8%) всех студентов вузов страны (всего тогда училось 5235,2 тыс. студентов) составляли слушатели инженерно-технических специальностей. В России в 2008 г. доля студентов ин-женерно-технических специальностей снизилась до 21,6% от всех студентов страны, пропустив вперед группу специальностей по экономике и управле-нию (32%). Подробнее см. [Арефьев 2012; Варшавский, Кочеткова 2016]., уже не может быть воспроизведен в новых условиях, поскольку ее формирование, организация способов труда и стиль жизни стали возможны в результате констелляции уникальных факторов, относящихся к специфике организации науки и производства в СССР и к эпистемическим основаниям развития фундаментальных знаний и прикладных инженерных разработок в тот период, когда прогресс в области кибернетики и информатики стал главным драйвером перемен в мировой экономики и жизни всех обществ [Кастельс 2000].

Историками хорошо изучено становление технократии как управленческого класса в СССР с сталинскую эпоху [Lampert 1979; Fitzpatrick 1979; Грэхэм 2000; Шаттенберг 2011; Зелев 2012], однако что касается позднесоветской инженерно-технической интеллигенции, то здесь исследования сконцентрированы в основном вокруг проблематики сотрудничества и оппозиции власти, когда данный слой рассматривается в качестве среды формирования инакомыслия. Но за кадром остается историческая антропология труда советских инженеров 1960-1980-х годов, а также их собственные оценки процессов и результатов своей работы.

В последние годы интерес к темам, связанным с реализацией крупных научно-технических программ в послевоенном СССР, возрос, а поэтому появились работы, ориентированные на раскрытие повседневности инженерного труда, и стал слышен голос советских технических специалистов, ученых и т. п. Американский исследователь истории науки С. Герович [Gerovitch 2014; 2015] посвятил две книги социальной памяти о советской космической программе и конструированию исторической мифологии вокруг нее. Важно отметить, что одна из работ С. Геровича представляет собой подборку транскриптов интервью с участниками космического проекта, где ключевыми информантами являются инженеры, чьи рассказы погружают читателя в повседневность их работы [Gerovitch 2014]. Другим предметом пристального внимания российских [Орлова 2017; 2018; 2019] и зарубежных авторов [Schmid 2008; Brown 2013] к советской научно-технической политике и различным сторонам труда советских ученых и инженеров, включая пространственную организацию, взаимодействия с властью, отношения со сложными физическими объектами и явлениями (радиация, реакторы и ускорители), а также дилеммы гражданского и военного применения ядерной энергии, стал атомный проект. Наконец, на фоне роста популярности исследований науки и технологий (STS) и исследований инноваций обострился интерес к советской истории кибернетики и информатики и профессиональной преемственности в этой области. Первые большие работы по данной теме выходили в начале 2000-х [Gerovitch 2002; Usbin 2005]. В контексте понимания креативной составляющей труда советских инженеров важным является исследование З. Васильевой [2012] о влиянии интеллектуальных движений и, в частности, ТРИЗ (теория решения изобретательских задач) на мышление 182 и творчество инженерно-технических специалистов 1970-1980-х годов. В связи с этим не стоит забывать и о трудах американского классика исследований советской науки Л. Грэхема, в одной из недавних книг которого показаны институциональные и исторические причины технического отставания России [Грэхэм 2014].

Также стала активно развиваться отраслевая историография по теме компьютерной отрасли, а несколько лет назад международная группа исследователей на базе Европейского университета в Санкт-Петербурге реализовала большой проект о постсоветских сообществах программистов, живущих в разных странах [From Russia with code 2019], где нашлось место и отсылкам к советской истории IT-отрасли [Tatarchenko 2019]. Вышло еще несколько работ, связывающих контексты советской информатики и электроники [Leeds 2016; Rindzeviciute 2010] с темами искусства [Пруденко 2018] и экономического планирования [Китов, Сафронов 2019].

Отдельным направлением исследований инженерно-технической интеллигенции стало рассмотрение ее в качестве социокультурной квинтэссенции позднесоветского общества с его двойной моралью, конформизмом и внутренней оппозиционностью, эскапистским погружением в материальное потребление и хобби. В этой связи показательной является дискуссия, развернувшаяся несколько лет назад на страницах журнала Ab Imperio вокруг концепции ИТР-дискурса как формы группового знания инженерно-технических работников, которое в упрощенном виде, по мнению М. Липовецкого, существует и сейчас в виде объектов массовой культуры [Липовецкий 2010; Lipovetsky 2013; Kubik 2013; Tamas 2013] Мой анализ этой дискуссии можно прочитать здесь [Абрамов, 2017а].. Близким сюжетам посвящена одна из моих статей, где увязываются формы социальной памяти в ИТР-культуре с ностальгией по Большой Науке и Промышленности советского периода [Абрамов 2017b]. Исследованиям сознания позднесоветской интеллигенции в более широком тематическом ключе занимается известный культуролог И. Кукулин [2007].

Все названные направления исследований позднесоветской инженерно-технической интеллигенции, отдельных отраслей НИОКР и промышленности показывают растущий интерес к этой проблематике и новые горизонты для аналитических и исторических обобщений, для которых могут быть актуализированы не только новые типы архивных источников и личных документов, но и предложены оригинальные теоретические сборки накопленного материала.

Мой текст решает скромные задачи теоретического и методологического характера: во-первых, я хочу показать, что мемуары инженеров и конструкторов, работавших в период 1960-1980-х годов на заводах, в КБ и НИИ могут дать возможность по-новому взглянуть на позднесоветскую повседневность инженерного труда. Я обращаюсь к корпусу текстов, которые отражают не только взгляд сверху из кресел министров и заместителей министров, но для меня важна полифония видения повседневности труда, включая мнение инженеров и технических специалистов, работавших на географической и отраслевой периферии. Во-вторых, я не предлагаю сквозную объяснительную модель рассмотрения сюжетов, связанных с различными аспектами труда и творчества советских инженеров, но настраиваю аналитическую оптику, следуя за нарративными узлами в текстах мемуаров. В центре моего внимания напряжения, сбои и характерные ситуации организации трудового процесса инженерно-технических работников позднесоветского периода. Обращение к мемуарам дало возможность субъективизировать взгляд на работу советского инженера -- дать слово участникам событий, чьи воспоминания редко включаются в анализ науки и техники в СССР (в литературе, упомянутой выше, эти источники задействуются в очень небольшой степени). Я рассматриваю свой текст как приглашение другим исследователям уделить внимание жизненному миру позднесоветской инженерно-технической интеллигенции, поскольку я коснулся лишь некоторых аспектов мира их трудовой повседневности.

Статья опирается на анализ практик инженерной работы в позднесоветский период, преимущественно охватывающий время с 1960 по 1982-1985-е годы. Иллюстративным материалом стали доступные воспоминания и дневники инженерно-технических специалистов, работавших в конструкторских бюро, научно-исследовательских институтах и на производстве. В ходе подготовки статьи я собрал библиотеку воспоминаний представителей изучаемой группы, однако далеко не все из материалов были упомянуты и процитированы в этой статье в силу ограниченности объема публикации.

Некоторые из сюжетов я дополнительно иллюстрирую отсылками к советскому производственному кино и литературе.

Нужно отметить, что основной корпус текстов, находящихся в открытом доступе, составляют материалы, написанные сотрудниками и управленцами НИИ и конструкторских бюро, и только небольшая часть -- рассказы инженеров заводских цехов (инженеры-производственники). В определенной мере я следую методологической тактике C. Шаттенберг [2011], посвященной «системе коллективных смысловых конструкций» и «комплексу общих представлений» советских инженеров 1930-х годов. Как и для Шаттенберг, для меня изучать «мир и инженеров--значит взглянуть на выбранный объект исследования “глазами современников избранной эпохи”», в моем случае--увидеть то, как сочеталась формальная организация инженерных разработок с повседневными практиками труда позднесоветской инженерно- 184 технической интеллигенции [Там же].

Из источников более широкого антропологического круга близкую к моей идеологию работы с разнородными источниками в контексте исследований организаций исповедует Б. Чернявска, используя бриколаж нарративов и документальных источников для развития историй организаций и институций [Czarniawska 1997; Богатырь 2012; Гудова 2019]. Доступные воспоминания инженеров я искал в сетевых библиотеках, памятных сайтах научных институтов, вузов и предприятий, блогах и других источниках. По форме представления мемуары сильно различаются: это могут быть главы или статьи в отраслевых газетах и сборниках, циклы постов в блогах, книги, изданные на средства автора, или транскрибированные родственниками устные воспоминания, записанные на диктофон.

Конечно, помимо верификации фактов, изложенных в разнородных источниках, и их авторства возникают также и другие методические вызовы. Во-первых, в отличие от дневников воспоминания практически всегда имеют смещенный взгляд на события описываемого времени, поскольку автор характеризует их, невольно подвергая оценке через призму собственного жизненного опыта и сложившегося общественного отношения к рассматриваемой эпохе. Во-вторых, обычно авторы мемуаров полагают собственную роль в произошедших событиях особо значимой, что также дает некоторые смещения полученного материала. Поэтому наилучшим способом работы с подобным материалом является сопоставление воспоминаний, доступных архивных документов и дневников, хотя не во всех случаях этой возможно.

В этой статье я не концентрируюсь на анализе повседневности отдельного советского НИИ или конструкторского бюро; меня скорее интересует типическое, проявляющееся тем или иным образом почти во всех исследуемых воспоминаниях, поэтому свой акцент в анализе я перенес на кейсы, наиболее ясно показывающие видимое и невидимое в процессе труда советских инженеров, занятых разработкой и внедрением новой техники и технологии.

Контекст управления инженерными исследованиями в СССР

Система управления НИИ и организация НИОКР в позднесоветский период не является объектом рассмотрения данной статьи, поскольку исследование такой сложной и громоздкой системы -- большая тема, требующая отдельного изучения. Для понимания противоречивого бюрократического контекста, в котором работали инженеры и конструкторы, я предлагаю еее сжатую характеристику.

В постсталинский период и до начала перестройки были проведены две больших реформы управления советским хозяйством, которые существенным образом повлияли на организацию инженерно-технической деятельности в стране. В 1957 г. была введена модель совнархозов -- масштабная попытка децентрализации управления и переноса акцентов в принятии решений о развитии промышленности и строительства на региональный уровень В российской историографии есть много исследований, касающихся роли совнархозов в союзной и региональных экономиках оттепельного периода, политического контекста работы этой системы и анализа ее достоинств и недостатков. См., например, [Веденеев 1990; Лейбович 1993; Соборнов 2012; Борисюк, Ермакова 2015; Мерцалов 2015; Хромов, Некрасов 2015].. Совнархозы «образовывались в основных экономических административных районах страны в масштабе отдельных или нескольких краев и областей, одной или нескольких союзных республик» [Смиртюков 1984: 34; Ведомости 1957], упразднялись союзные министерства, отдельные функции которых возлагались на систему государственных комитетов. Предполагалось, что такая модель управления позволит повысить гибкость принятия решений с учетом местного экономического и промышленного потенциала и будет способствовать дебюрократизации системы хозяйствования. Реформа отчасти разрешила эти проблемы и дала предприятиям и региональным властям больше экономической свободы. Почти сразу обнаружились вызовы новой системы: «местничество» -- ориентация на интересы и потребности региона в ущерб общесоюзным и трудности с реализацией стратегических программ промышленного, военного, гражданского назначения, требующих вертикальной модели управления и мобилизации ресурсов на уровне всей страны. Также возникло управленческое двоевластие, удобное для руководителей промышленных предприятий, которые могли при необходимости «присягать» совнархозам, и, например, занижать плановые показатели выпуска конечной продукции, а для получения доступа к государственным ресурсам «стали требовать вывести их предприятия из подчинения совнархозу и передать в профильные комитеты при правительстве и тем самым “обособить” заводы» [Соборнов 2012].

В 1955 г. были декларированы См. [Постановление ЦК КПСС 1971: 66-70; Протокол № 120, 2003]. основные принципы научно-технической политики СССР, бывшие актуальными до окончания советской эпохи: это стимулирование технического прогресса, интенсификация обмена научно-технической информацией и знаниями, а также централизованное управление НИОКР Подробнее см. [Артемов, 2006].. За межведомственную и межотраслевую координацию инженерно-технического развития страны после ряда административных пертурбаций стали отвечать два управляющих органа: Государственный комитет СССР по науке и технике (ГКНТ СССР) Прообраз этого комитета был создан в 1948 г.: Государственный комитет Совета министров СССР по внедрению передовой техники в народное хозяйство (Гостехника СССР) и на короткое время (1953-1955-е годы) комитет был закрыт. и Комиссия Президиума Совета министров 186 СССР по военно-промышленным вопросам (ВПК при СМ СССР).

Если коротко обозначить различия в деятельности этих органов, то ГКЭТ в большей степени занимался стимулированием разработок и внедрения технических инноваций в гражданской сфере [Лахтин 1990: 29-30], тогда как ВПК -- в военной сфере Здесь следует сделать оговорку: военной сфере при относительно ограниченном влиянии на отрасль разработки и производства атомного оружия.. ГКНТ имел широкие и разнородные функции и полномочия, что, с одной стороны, делало этот комитет ключевым в планировании и реализации технической политики в стране, а с другой -- размывало директивные властные возможности. Поэтому на ранних этапах горбачевской перестройки в 1987 г. именно ГКНТ был подвергнут жесткой критике, как не справившийся с задачами разработки и внедрения новых опытно-конструкторских разработок. В постановлении ЦК КПСС, Совмина СССР № 817 «О повышении роли ГКНТ СССР в управлении научно-техническим прогрессом в стране» констатировалось, что «научно-технический прогресс в стране затормозился», поскольку он «органически не включен во все социально-экономические процессы».

Между тем для работы большинства советских НИИ, заводских конструкторских бюро и научно-производственных объединений (НПО) роль ГКНТ всегда оставалась заметной. Название Военно-промышленной комиссии (ВПК), хотя и не мелькало в передовицах советской прессы, но по своему влиянию и возможностям этот орган нередко превосходил ГКНТ, поскольку именно комиссия «занималась согласованием действий министерств (госкомитетов) оборонной, авиационной, радиотехнической и судостроительной промышленности» [Артемов 2006b: 277-278] и имела большие полномочия для координации деятельности научных организаций оборонных отраслей промышленности, где концентрировались большие ресурсы. По разным оценкам, до 30% научных сотрудников РФ в середине 1960-х годов работали в этих структурах, а в целом до 70-80% средств, выделяемых на научные исследования, осваивались с ориентацией на решение военно-промышленных задач [Там же].

Таким образом, к концу 1950-х годов выкристаллизовались ведущие центры координации научно-технической политики и НИОКР в гражданской и военной сферах, но следующие циклы реформ государственной системы управления еще в большей мере усложнили и без того непростую модель согласования направлений инновационного инженерно-технического развития. На всем протяжении правления Н.С. Хрущева происходила «ползучая» централизация хозяйственного управления, а вскоре после отставки автора оттепели новое руководство СССР решило отказаться от территориальной схемы управления и вернуться к преимущественно централизованной ведомственной системе А.Б. Гофман считает, что ведомственная система управления была заимствована В.И. Лениным у немецкого промышленника и министра тыла Германии периода Первой мировой войны В. Ратенау: «Идея централизации и концентрации родственных предприятий в единую отрасль была разработана немецким промышленником и политическим деятелем, ос-нователем компании «АЕГ Телефункен» Вальтером Ратенау. В качестве министра тыла он применил ее, и достаточно успешно, для нужд Германии во время Первой мировой войны. Но Ратенау придавал этой идее гораз-до более фундаментальное значение и рассматривал ее как перспективу развития всей мировой экономики. Он исходил из того, что объединение родственных предприятий в единую отрасль, управляемую государством, будет способствовать устранению ненужной конкуренции, экономии ресурсов и повышению эффективности производства. Национализацию, пла-нирование и отраслевой принцип строения и управления промышленностью он считал основой нового социального и государственного устройства. По существу, система отраслевого планирования промышленности и отраслевых промышленных министерств в СССР явилась большевистским истолкованием идей капиталиста Ратенау. В.И. Ленин был их большим энтузиастом и в период создания этой системы особенно внимательно изучал его труды. Внедренная большевиками отраслевая структура управления экономикой существовала все годы Советской власти» [Гофман 2015: 64-65].

Одно из самых известных свидетельств формирования в СССР правящего класса -- партийно-хозяйственной элиты [Восленский 2005].

Министерство среднего машиностроения. в виде воссозданных министерств1. Вот как характеризует эту реформу М.С. Смиртюков в официозном издании «Советский государственный аппарат управления: Вопросы организации и деятельности центральных органов”.

В 1965 г. на сентябрьском Пленуме ЦК КПСС было признано необходимым восстановить отраслевую систему руководства промышленностью через министерства. Совнархозы, сыгравшие свою роль, были упразднены. Но это не был простой возврат к прошлому. Министерствам вменялось в обязанность улучшить управление народным хозяйством и обеспечить более интенсивное его развитие на базе внедрения достижений научно-технического прогресса во всех отраслях экономики, научно обоснованного планирования, всемерного использования экономических рычагов и материальных стимулов, сочетания централизованного руководства с расширением хозяйственной самостоятельности и инициативы предприятий [Смиртюков 1984: 35].

В итоге к 1984 г. помимо огромного партийного аппарата, также вовлеченного в управление экономикой, «в стране действовали 33 общесоюзных министерства и 31 союзно-республиканское, 7 общесоюзных и 15 союзно-республиканских государственных комитетов СССР” [Там же: 38]. Практически все ведомства имели собственные научные подразделения -- от огромных научно-производственных объединений до НИИ, конструкторских бюро и лабораторий. Отдельной научной вселенной была Академия наук СССР, имевшая, с одной стороны, существенную автономию и властные экспертные полномочия в научной политике, а также собственный корпус исследовательских центров, а с другой -- многие ее подразделения активно участвовали в реализации крупных проектов военного и гражданского назначения, например были вплетены в «минсредмашевскую2 грибницу» атомного проекта. К началу перестройки эта сложнейшая машинерия управления наукой и техникой начала давать ощутимые сбои, поскольку существенно выросли цепочки межведомственных согласований, дублирования управленческих вертикалей. Возникло уже не территориальное, а ведомственное местничество, когда каждое министерство использовало все возможности для повышения собственной значимости на общесоюзном уровне для получения дополнительных ресурсов, кадров и фондов. С.Г. Кордонский [2006: 15] назвал позднесоветскую систему управления «административным рынком» с «инвариантной структурой», поскольку в барочной сложности схем соподчинения и согласования любого решения необходимо было сочетать апелляции к формальным процедурам и личными связями, накопленным социальным капиталом и изворотливостью ума для успешного прохождения бюрократического квеста, где велся бесконечный статусный торг.

В мемуарах инженеров, советской прессе и производственном кинематографе есть масса примеров, как внедрение организационных и инженерных инноваций тормозилось из-за межведомственных препирательств. Так, в исследовании организации управления советской наукой Г.А. Лахтина приводится кейс конфликта между ведомственными НИИ, институтами АН СССР и предприятиями вокруг внедрения в производства новой технологии использования вторичной резины.

Зачастую предложения, разработанные в академических учреждениях, встречают сопротивление со стороны не только производства, но и отраслевой науки, особенно ее головных институтов. Так, Институт синтетических полимерных материалов АН СССР разработал технологию использования вторичной резины, ее опробовало и приготовилось внедрять объединение «Балаковорезинотехника». Но для внедрения требовалось согласие головной организации -- НИИ резиновой промышленности Миннефтехимпрома, который занял негативную позицию, поддержанную Министерством, поскольку разрабатывал свой метод. В конкуренции подобного рода головной институт выступает и участником спора, и судьей одновременно; он и разработчик, и выразитель монопольного суждения о перспективах прогресса [Лахтин 1990: 40].

Нередко возникает вопрос, насколько хорошо руководство СССР в позднесоветский период понимало, что в секторе научно-технических разработок наблюдается стагнация Парадоксальным образом в 1987 г. в СССР было заявлено 83700 патентов, в то время как в том же году в США было заявлено лишь 82900 патентов, в Японии -- 62400, а в Германии и Англии -- 28700 патентов, однако конкурентоспособность советской промышленности на мировом рынке снижалась начиная с 1960-х: экспорт технических инноваций (разработок), машин всегда остался скромным и между 1965 и 1985 гг. он упал с 4 до 2 %, в то время как в США в тот же период он составлял стабильно 17% [Качалова 2001]. «Средняя продолжительность научно-производственного цикла в СССР составляла в 70-х годах 17,5 года, в то время как в США -- 6-8 лет при снижении к концу этого десятилетия до 4-5 лет. Фактические сроки освоения новой техники в производстве достигали в СССР 6-8 лет, в США составляли не более 2 лет»[Кудров 2004: 377]., и многочисленные конструкторские бюро и НИИ нередко дублируют функции, имеют раздутые штаты и в целом обладают ограниченными возможностями для создания инновационных инженерных разработок. Часть мемуаров, которые были проанализированы при подготовке данной статьи, принадлежит инженерам, ставшим крупными технократами в союзных министерствах и ключевых НИИ, что позволяло им регулярно общаться и совместно работать с высшим хозяйственным руководством страны, впрочем, дистанцируясь от партийной вертикали власти. Судя по воспоминаниям, авторы вполне понимали проблемы с НИОКР и сообщали о них своему руководству. Однако до начала экономических реформ конца 1980-х ситуация не менялась. Конечно, в мемуарах может сработать эффект «послезнания», когда постсоветская информированность о печальном положении дел в инженерно-технической сфере бессознательно воспринималась как понимание, относящееся ко времени происходивших событий. Тем ценнее оценки, которые относятся к соответствующему времени и которые можно найти в дневниках технических специалистов. В. Пролейко Полностью дневник В. Пролейко можно прочитать здесь: https://prozhito.org/person/6620., руководитель главка Электронной промышленности СССР в дневнике в 1972 г. сделал за- 190 пись о своем ответе новому заместителю министра относительно положения дел в подведомственных НИИ. Судя по дневниковой записи, В. Пролейко упоминает о забюрократизированности труда инженерно-технических работников, привычке к копированию зарубежных образцов, а также о мотивации к подготовке собственных диссертаций вместо работы над проектными темами.

Одна из проблем, один из ответов: 1) время основных творческих людей, инженеров уходит на подготовку собственных диссертаций; написание ненужных громоздких отчетов; на поиски снабжения и кооперации; на выполнение всего самим из-за отсутствия снабжения и кооперации. 2) Кроме того, авторство -- каждый изобретает обязательно свое, даже если соседи решили эту задачу; заказчик нагромождает требования; слишком привыкли воспроизводить зарубежные образцы, не развиты в промышленности фундаментальные работы [Пролейко].

Фактически сталинская индустриализация в промышленности предполагала и вторую индустриализацию в сфере инженерно-конструкторских разработок. Поэтому методы управления, принятые в промышленности, проецировались и на НИОКР, когда каждая отрасль, наркомат (позднее министерство) или крупный завод имели собственные конструкторские бюро и научно-исследовательские институты, призванные обслуживать интересы производства. По мере развития советской промышленности менялась и эволюционировала система НИОКР, принимая разные формы: конструкторские и проектные бюро («фирмы») во главе с харизматичными главными конструкторами, «шарашки» (закрытые тюремные конструкторские бюро), лаборатории, научно-исследовательские институты (НИИ), научно-производственные объединения (НПО) и т. д. К началу перестройки «в промышленности СССР действовали 1552 научных учреждения, в сельском хозяйстве -- 909, в области здравоохранения -- 471, численность занятых в науке и научном обслуживании превысила 4,5 млн человек» [Лахтин 1990: 16]. Кроме того, на уровне предприятий, в рамках так называемой «заводской науки» к началу 1980-х «число научно-технических подразделений в промышленности СССР к началу 1981 г. составляло 86 тыс., а число работников заводского сектора науки превысило 1,6 млн человек» [Лахтин 1990: 51; Покровский 1983: 97]. Например, на ЗИЛе работали «52 инженерно-технических подразделения, в которых научно-исследовательскими и опытно-конструкторскими работами заняты свыше 1,5 тыс. специалистов» [Лахтин 1990: 68]. Можно сказать, что по масштабам своей работы и численности занятости в инженерно-технических разработках НИОКР стали второй экономикой страны, хотя, согласно материалам сравнительной статистики, с середины 1970-х, СССР стал отставать от США по различным показателям, связанным с научными исследованиями и практической отдачей от них. Например, доля СССР в мировых затратах на науку «снизилась с 21% в 1975 г. до 12% в 1988 г., а в США, наоборот, повысилась с 33% в 1975 г. до 37% в 1988 г., при этом доля затрат на науку относительно национального дохода в 1988 г. составила в СССР -- 4,8%, в США -- 6,2% и, наконец, в глобальном измерении доля советских научных кадров в 1975-1988-х годах снизилась с 24 до 17%, тогда как США увеличили эту долю с 23 до 31%» [Масленников, Миндели 1989].

Творческие вызовы: между изобретательством и копированием

Реализация инженерно-технических проектов и решений в СССР происходила в двойственной логике концентрации сверхусилий и сверхресурсов под конкретные задачи, с одной стороны, и соблюдения принципа планового управления -- с другой. Поэтому старт больших проектов (будь то создание атомной бомбы, разработка типовых проектов панельного жилья или выпуск пластиковых предметов кухонного обихода [Reid 2005]) нередко давался по внеплановым причинам: угроза обороне или многочисленные апокрифические истории, как министр или его родственники увидели в продаже за границей нечто, захотели такое же увидеть на прилавках советских магазинов, и это становилось поводом для появления целых отраслей промышленности.

Практика заимствований инженерных и конструкторских решений была широко распространена с начала развития советской промышленности, и ее трудно назвать простым плагиатом, поскольку система управления, оборудование и станки, материалы и комплектующие, а также трудовые ресурсы и их квалификация отличались от тех, что были на заводах, для которых соответствующие изделия создавались в Европе или США. Поэтому советские инженеры осуществляли обратный НИОКР, используя имеющийся опытный образец или, реже, его чертежи для полной и глубокой переработки с целью адаптации под существующие возможности советской индустрии.

Нередко это требовало изобретательности даже большей, чем при создании нового товара или детали [Cohen 2003]. В начале позднесоветского периода потепление отношений СССР и Запада, в первую очередь с США, привели к новой череде приобретения патен- 192 тов и пиратских заимствований, которые касались не только ВПК, но и предметов потребления -- от шведской технологии упаковки молока до сложных технических новинок научно-технической революции, вошедших в обиход советских домохозяйств: пылесосов, холодильников, электрокофемолок, электробритв, магнитофонов, стереопроигрывателей, телевизоров и т. п. Значительную роль здесь сыграла Американская выставка в Сокольниках в 1959 г. Детальнее о влиянии советско-американской конкуренции в технологической модернизации быта домохозяйств на фоне усилий СССР в попытках «догнать и обогнать Америку» см. [Reid 2005]. и визиты Н.С. Хрущева и его окружения в США в тот же период.

Инженер-конструктор резинотехнической промышленности В. Шварц вспоминает, как во время пребывания в США Н.С. Хрущев жил в номере с резиновым ковриком на присосках, который не скользил под ногами. Образец этого коврика руководитель СССР привез с собой и потребовал в сжатые сроки наладить производство аналогичной продукции, что было невозможно по организационным и техническим причинам.

Я приехал в Москву в командировку в Госплан (Совнархоз СССР)--и к куратору нашему... Он говорит: «Слушай, Володь, ты можешь посидеть пару-тройку дней дома?». Я говорю: «А что случилось?». -- «Хрущев был в Америке, привез коврик, все, теперь все ему уже наобещали, что через месяц появятся коврики... Кстати, ты не можешь на своем заводе организовать коврики?». Я говорю: «Нет, не могу. В принципе-то могу, но вот так, чтобы через месяц появились коврики -- нет. Вот через пару лет -- да. Надо сделать проект, надо заказать оборудование специальное, но, чтобы его поставили, нужно проект утвердить, ты должен пройти по всем инстанциям...». Значит, Хрущев чихнул -- все побежали кричать: «Будьте здоровы!». Вся страна стояла на ушах, ну которая имела какое-то отношение к производству резинотехнический изделий, ковриков этих... Ну, вот, и так все у нас было... [Шварц].

Инженер, специалист по танковой технике Ю.М. Мироненко вспоминает, что создание знаменитого колесного трактора «Кировец» К-700 также началось после визита Н.С. Хрущева в США, который посетил там заводы компании John Deere и привез рекламный буклет с тракторами, выпускавшимися этой компанией. По версии Мироненко, этот буклет был передан председателю Госкомитета Совмина СССР по оборонной технике К.Н. Рудневу для создания аналога одного из тракторов. Очередные заморозки в отношениях Советского Союза и США привели к тому, что легально приобрести трактор John Deere не удалось, и поэтому был куплен аналог канадской фирмы Wagner, который нужен был советским конструкторам «для ощупывания, разборки на детали, передачи их конструкторам и. начала создания отечественного трактора» [Мироненко]. В итоге рекламный буклет американского производителя стал основанием для создания семейства колесных тракторов, модернизированные версии которых производятся до сих пор.

Научно-технические специалисты в своих мемуарах редко раскрывают механику появления новых проектов, тем и заданий и еще реже говорят об организации финансирования новых разработок и их внедрения. Кажется, для большинства эти моменты являются чем-то проходящим, само собой разумеющимся, хотя именно от того -- будет ли открыта или закрыта тема, получит ли НИИ или КБ задание на создание новой техники -- нередко зависели профессиональные траектории отдельных инженеров и целых институтов.

Один из редких примеров полноценного описания проектной деятельности можно найти в мемуарах специалиста по радиометрии и ядерной геофизики А.В. Давыдова [Давыдов], начавшего свою карьеру в заводском конструкторском бюро и перешедшего затем на работу в высшее образование. Он много пишет о перипетиях борьбы за заказы на предприятиях, а также дает детальное описание работы над новой ядерно-геофизической аппаратурой по заказу «Березовгеологии» (Новосибирск) в рамках институтского НИР. Под этот проект была открыта тема «Исследование перспективных направлений повышения эффективности и производительности радиометрических и ядерно-геофизических методов каротажа при поисках и разведке месторождений полезных ископаемых», научным руководителем которой стал автор мемуаров. Работа над темой продолжалась в течение пяти лет при ежегодном финансировании в 20 тыс. рублей, что, по оценке А.В. Давыдова, было очень скромной суммой, но позволяла «содержать небольшую группу с двумя постоянными штатными единицами» из числа инженеров. Заказчик получал ежегодные отчеты, использовал отдельные результаты в своей работе, но настоящего развития они не получили. Как только сменился руководитель конструкторского блока заказчика, тема почти сразу была закрыта. Исследователь организации позднесоветской науки Е.Т. Артемов отмечает, что «высшая школа испытывала постоянный недостаток средств для проведения полноценной научной работы», исследования в основном носили сугубо прикладной характер, а до 90% научных исследований составляли мелкие годовые контракты в формате хозяйственных договоров “под исполнителя”» [Артемов 2006: 267-268].

Личные отношения и конфликты были причиной расцвета или увядания целых тем и направлений конструкторских разработок, о чем неоднократно в разных контекстах упоминается в мемуарах.

Один из ведущих специалистов Министерства радиопромышленности Г.Д. Бакалягин [2008] вспоминает, что у него не сложились отношения с начальником Восьмого главного управления этого министерства Н.С. Горшковым, поскольку автор мемуаров, параллельно служивший партгрупоргом этого Главка, стал сопротивляться выделению квартир членам команды нового начальника, пришедшим с ним с предыдущего места работы. В итоге «научно-исследовательский отдел, а также работу конструкторов Горшков Н.В. стал игнорировать, делая упор на производство» [Там же: 28-29], что приводило к сокращению исследовательской работы. Помимо этого «при обсуждении квартальных отчетов по НИР и ОКР Николай Васильевич часто необоснованно лишал премиальных институты, а я ему возражал, так как знал, что в основном страдают рядовые инженеры-разработчики, получающие символическую премию от 10 до 20 рублей в квартал» [Там же]. Конечно, в любой организации или более крупной структуре есть напряжения в отношениях между управленцами и специалистами, однако, пожалуй, позднесоветский период является лучшей демонстрацией того, как контекст личных отношений начинает определять не только судьбы отдельных людей, но крупных проектов и разработок при одновременной бюрократизации и декларативных установках на системность управления.

Иногда можно было «зарубить» или отсрочить реализацию проекта, просто «потеряв» или «забыв» завизировать и не пустить в дальнейшее делопроизводство министерский приказ или техническую документацию. Г. Бакалягин рассказывает о проблемах с переходом советской компьютерной индустрии на выпуск семейства ЭВМ ЕС (аналогов IBM) и пишет, как не дал заводу-производителю довести одну из моделей вычислительных машин до образца, готового к промышленному выпуску, просто на год «затеряв» распоряжение о начале производства.

Внедрение новых ЭВМ серии ЕС в производство шло трудно со значительным отставанием от планов. По закрытой почте я получил проект приказа об изготовлении 10 ЭВМ-1030. Я знал, что эта машина не прошла государственных испытаний. Проект приказа я продержал в портфеле год, пока его не хватились. Когда это произошло, Горшков Н.В. вызвал меня к себе и начал отчитывать, но на все его нападки я отвечал, что бумаг в портфеле много, а срочных дел еще больше. Мне сделали выговор. А через год машина прошла государственные испытания и пошла в производство [Бакалягин 2008: 31].

А.В. Давыдов вспоминает подобный случай, связанный с тем, что их предприятие обязали передать на другой завод всю техническую документацию на производство прибора для геологоразведки. Будущий завод-производитель не был заинтересован в начале его выпуска, поскольку имел другой профиль и прибор требовался в небольшом количестве, что делало мелкосерийное производство нерентабельным. Для затягивания процесса передачи документации завод использовал технико-бюрократическую уловку, связанную с формальными требованиями к чертежам и техническому описанию. Завод вернул документацию авторам прибора с пометкой, что в ее оформлении найдены несоответствия требованиям ГОСТа.

Дубна попросила выслать документацию почтой. Через полгода она вернулась назад с кратким сопроводительным письмом, в котором указывалось, что в таких-то чертежах имеются отступления от действующих в настоящее время ГОСТов. Это был безотказный трюк. В документации тысячи чертежей, в каждом чертеже ссылки на ГОСТы, ОСТы, стандарты и ТУ заводов-изготовителей комплектующих изделий, и что-то из них ежедневно меняется, отменяется, заменяется. При обоюдном желании сторон передать и принять документацию эти вопросы известны и решаются в рабочем порядке. Если такого желания нет -- ситуация становится тупиковой, о чем я немедленно поставил в известность Мингео [Давыдов].

Оба случая являются типичными и относятся к первой половине 1970-х, когда окончательно кристаллизовалась разросшаяся система управления НИОКР и производством, а инерция нарастала.

Хорошей иллюстрацией эмоционального выгорания во многих советских НИИ служат мемуары одного из сотрудников создателя семейства советских ЭВМ «Урал» Б.И. Рамеева инженера-электронщика Г.С. Смирнова [2005; 2006]. Попав по распределению в Пензу в середине 1950-х, Г.С. Смирнов был участником создания первых «Уралов» под непосредственным руководством Б.И. Рамеева, и первое десятилетие своей работы оценивает, как время творческой реализации, мобилизации сил и энтузиазма, когда конкуренция между различными школами математических машин в СССР заставляла команды разработчиков концентрировать усилия.

Подготовка к междуведомственным испытаниям ЭВМ «Урал-2» велась с особым напряжением: в три смены, без выходных и отпусков. Б.И. Рамеев не скрывал от нас, что очень хочет победить в негласном соревновании с москвичами и киевлянами по выходу первым в серийное производство с нашей машиной [Смирнов 2006].

К концу 1960-х переход на полупроводники, решение стандартизировать советские ЭВМ и переезд Б.И. Рамеева в Москву на повышение стали факторами потери ориентиров развития для Г.С. Смирнова, чья группа разработчиков до конца 1970-х пыталась найти себя в новых институтских темах и проектах, но в итоге сам автор мемуаров покинул НИИ. Например, возникла интрига с провалом запуска новой модели ЭВМ, память для которой разрабатывала группа Г.С. Смирнова; его пытались обвинить в этом срыве прямо на совещании министерского уровня.

Вскоре в НИЦЭВТе состоялась защита технического проекта машины «Бета-3М». Меня как будущего контрагента пригласили выступить на заседании комиссии с пояснениями своих предполагаемых решений по ожидаемому проектированию ферритового устройства, аналога магнитного барабана. Неожиданно за этим последовало приглашение на Фрунзенскую набережную, где старший офицер, представитель Заказчика машины, конфиденциально предупредил, что меня втягивают в грязную интригу с неприятными последствиями: НИЦЭВТ срывает сроки поставки всего изделия и намеревается отвести карающий «свыше» удар от себя. Нужен «стрелочник». Эта роль отводится мне [Там же].

Из этой ситуации Г.С. Смирнову удалось выйти без серьезных потерь, не считая усугубившегося пессимизма, вызванного ухудшением отношений с руководством своего НИИ. Обобщая происходившее, инженер-электронщик невольно свидетельствует о кризисе системы управления в советских НИИ, энергия которых увязала в рутине бюрократических склок уже через несколько лет после их создания.

Обстановка в ПНИИММ в течение 1975-1978 гг. продолжала ухудшаться. А.Н. Невский очень долго тяжело болел и полностью отошел от дел, другие новые руководители предприятия плохо выполняли свои штатные функции, директор Бурков вел себя отрешенно, а потом встал на сторону нескольких интриганов, помешавших выполнению запланированных нами работ, игнорируя даже указание Министра П.С. Плешакова. В начале августа 1978 г. я вынужден был покинуть ПНИИММ, где 21 год был бессменным руководителем разработок ферритовой памяти. Мне уже было понятно, что по окончании начатых мною работ на предприятии новых в этом направлении уже не начнут, разработки ферритовой памяти, как и ЭВМ «Урал», уже стали достоянием истории [Смирнов 2005].

В этом фрагменте воспоминаний можно увидеть личную обиду автора на руководство НИИ, но, действительно, в 1982 г. ПНИИММ (Пензенский научно-исследовательский институт математических машин) перестал существовать в качестве самостоятельного института, войдя вместе с Пензенским радиозаводом в состав Научно-производственного объединения «Рубин», которое переориентировалось на другие задачи, связанные с военно-промышленным комплексом. В 1975 г. серийный выпуск ЭВМ семейства «Урал» был прекращен.

Советский Союз периода застоя обычно характеризуется в терминах инерции, стагнации и консерватизма, однако на уровне пропагандистской риторики и научно-технической политики озабоченность новациями сохранялась до самого распада СССР, и даже перестройку М.С. Горбачев начал, декларируя «ускорение» в научно-технической сфере и экономике. В 1920-1930-е годы в ситуации изоляции и бедности материально-технической базы инженерное экспериментирования было одним из важных источников развития промышленности, но к 1970-м изобретательство и рационализаторство стало вырождаться в бюрократическую формализованную процедуру оформления авторских свидетельств часто только для получения мизерной премии. Инженер-схемотехник О. Ханов в своих воспоминаниях обобщает практику регистрации изобретений и показывает бюрократическую пустоту этой системы на закате советской эпохи.

Рационализаторы и изобретатели в СССР были в почете. Предполагалось, что их деятельность способствует прогрессивному развитию общества, его производительных сил. Оформить изобретение было хлопотно и трудоемко, но не сложно. Изобретением могло быть все, что угодно, если новое хотя бы чуть-чуть отличается от того, что есть, и если эти отличия дают положительный эффект. Никакая оплата не требовалась -- достаточно оформить бумаги, отправить их на экспертизу (в московский ВНИИ Государственной патентной экспертизы) и ждать результат. Самое трудное в этом деле -- соблюсти формальности. Часто отказы случались уже на самом первом этапе (предварительная экспертиза), еще до рассмотрения по суще-

ству. После двух-трех неудачных попыток желание продолжать занятия пропадало. Но были чудаки, которые освоили этот процесс в совершенстве, они в большом количестве отправляли свои заявки на «изобретения», не имеющие ни малейшего смысла, но удовлетворяющие всем формальным требованиям. Эксперты от них «плакали», -- требовалось искусство, чтобы тем заявителям отказать. Возможно, по этой причине со временем у экспертов сложилась такая практика: «первый порыв» и желанный для экспертизы результат -- отказать [Ханов].

Почти в каждом исследовательском институте или крупном конструкторском бюро работала собственная техническая библиотека и отдел, куда можно было обратиться за помощью в оформлении авторского свидетельства и поиску аналогов в существующих патентах. Главная героиня фильма «Дневной поезд» Дневной поезд. Режиссер И. Селезнева. Творческое объединение «Экран», 1976. Вера Николаевна работала в Ленинграде в патентном отделе, и один из фрагментов фильма посвящен поиску подходящих патентов для автора изобретения. Работа с изобретениями и их авторами показана как рутинный бюрократизированный процесс, который отнюдь не мотивирует инженеров приходить для регистрации свидетельств. В патентном отделе, кроме пожилого руководителя, остальные сотрудники -- женщины, что тоже свидетельствует о маргинальном положении этого отдела. В воспоминаниях многих сотрудников НИИ часто упоминается гендерная дискриминация: женщин работало много, но выполняли они в основном административные и подсобные задачи. Одна из коллег главной героини цитирует очередному инженеру-изобретателю правила подготовки заявки на изобретение: «Помните, Верочка, только методическое руководство. Просмотр, изучение, отбор документов возлагается на разработчика». Далее показывается сложная система каталогов и микрофильмированных архивов патентов и изобретений, в которых разработчику без помощи сотрудницы патентного отдела разобраться затруднительно.