Устная история снизу. Материалы к устной истории русских крестьян в ХХ веке

Как справлялись

Годы с 1934-го по 1938-й были, в общем, хорошие. Конечно, налоги были большие -- иной раз невозможно было не выматериться. Си- макина предупреждает Виноградского о матерщине -- в США сегодня это назвали бы «trigger warning» (осторожно, триггер!) -- что показывает общее отношение крестьян к вежливым образованным посетителям, которые говорят по-городскому. Сама матерщина, возможно, смягченная или самой Симакиной, или Виноградским для печати, показывает знакомство с сексуальными практиками, о которых в советское время не говорилось.

Пример 28. Налоги (Виноградский, 2012: 59)

Мы жили так, что и мяса-то не ели, а все продавали. Тогда налоги были очень уж большие. Платили: три центнера картошки, десять килограммов масла платили... Шерсти с овцы отдавали -- два кило. У моей золовки была коза. Я пришла к ней -- а сама-то я шерсть уж отнесла в Совет, -- пришла и говорю: «Ариша, вот, дали тебе бумажку -- с козы велят шерсть сдать...» А она на меня смотрит и говорит... Я ведь, Валера, изругаюсь сейчас! Говорит Ариша: «Да в три вас дыры! Да где это я им у козы возьму шерсти?! На хвосте, что ли, начешу?» (Смеется.) Так вот, и с козы брали двести граммов. И яйца, и масло брали. И мясо -- двадцать килограммов... Мы трУсков, ну, кроликов держали: ими хорошо было выплачивать. Мясо -- мясом выплачивали.

Но все же они оба работали, и в колхозе дела шли хорошо.

Пример 29. Хорошие, года (Виноградский, 2012: 68)

Ну, а весну (1934 г. -- А.Н.) мы стали работать -- и он работает, и я работаю. Так до 1937 года и проработали, заработали хлеба много. Премировали меня два раза и его тоже... <>

мы все делали: и косили, и пололи, и сараи-хлева глиной мазали, потом затирали и белили... И в поле все делали, и на быках, и на плугах... Что ж, надо где-то работать. А у меня еще детей не было, молодая я была... Трудодней мы много заработали. А тогда давали и пшеничку, и рожь, и чечевицу давали, и просо давали. Мы много получили -- сыпать некуда. <...> Был у нас в деревне кредит, магазин. Мы сдали хлеба столько-то, в кредит. Купили телочку и овечку. И вот с этого времени мы начали жить... Потом тут наложили налоги. В каком это было году, я уж позабыла. Налог наложили, а денег-то еще не давали... Это, верно, был год 1939-й или 1940-й.

Начало Второй мировой войны осталось для крестьян незамеченным. Во всех просмотренных материалах единственное упоминание находим в летописи Плотникова, где о 1939 годе говорится:

Пример 30. Плотников, 1939, (Осипов, 1995: 76)

трактора лигроиновые осению все унас взяли вармию когда полишу дилили с Германией мы остались стракторами на твердом топливе

Лигроин -- это не бензин, но все же это основанный на нефти самовозгорающийся продукт, который просто заливался в бак для топлива. Твердое топливо -- это деревянные чурки для газогенераторного двигателя. Плотников пишет: «Вот было делав сза- готовкой чурки заготовить на пилить нетак трудно как ее высушти».

То, что для Плотникова было потерей оборудования, для Си- макиных обернулось гораздо хуже. В 1939 году сильно подняли налоги: во-первых, ускорилась подготовка к войне, во-вторых, по новому договору надо было отправлять большое количество продовольствия в Германию. Кроме как с крестьян, брать новые ресурсы было негде.

Пример 31. Налоги. Тыквы (Виноградский, 2012: 69)

Потом тут наложили налоги. В каком это было году, я уж позабыла. <...> Это, верно, был год 1939-й или 1940-й. И вот, значит, налог. Опять собрали бригаду -- налог платить. <> Я сижу около окошка, гляжу. А народ-то идет, идет в бригаду-то. Сижу, гляжу. Народ обратно пошел, а Лё- ни-то все нет. <...> А Женька маленький, сын наш, на печке спал... Гляжу, идут... Еще гляжу -- да батюшки мои! Это ведь к нам идут! <> Идут с описью. Ну чего же описывать-то? Скотину-то мы еще летось сдали. Ну, зеркало было у нас. Самовар был. И тыквы были под кроватью... «Выкатывай тыквы!» -- говорят. <> Лёня-то выкатывать стал тыквы и говорит: «Да нате, забирайте...» А я стою и говорю: «Эх вы! 112 Одну семью угробили, а вот теперь другую угробляете...» Еще им говорю: «Господи, а до утра-то нельзя, что ли, было оста- история вить...» А они -- выкатывают тыквы, считают. И вот когда нас забрали в тюрьму. <> Лёню посадили и меня посадили. Как раз вот в январе месяце. Посадили нас в сани, завернули в полог и повезли в Бурасы. Я кричала-кричала, а они везут и везут... Привезли, толкнули его в камеру, меня -- в другу. Восемь дней сидела я. И Лёня там сидел. Потом Лёню увезли в Вольск, а меня оставили. Потом допрашивать взялись -- два раза на день допрашивали.

Обвинение Лёне было такое: «Один из членов Совета показал, что его по башке ударили тыквой». Симакиной вменялись слова, что «угробили семью». К счастью, до того, как ее увезли, ей дал важный юридический совет новый после Ястребова председатель Совета.

Пример 32. Юридический совет

Когда меня забрали, он мне сказал украдкой: «Тося, ты не винись, что эдак сказала-то, что Советская власть угробляет людей. Повинишься -- статья-то тебе будет политическая...» Не знаю: он правду говорил,, не, знаю -- нет. Ну, я, все-таки, как выведут меня к допросу, -- не винюсь. Помню, как он говорил: «Пускай чего хотят делают -- все равно ничего не, сделают! Не застрелят, чай, тебя, но стращать тебя будут -- не, винись!..» <...> И вот сколько меня ни допрашивали, я на своем настояла, не повинилась. Ой, и револьвертом на меня стучали... Допрашивали, мучали-мучали меня, потом отпустили.

О детоубийстве

Из камеры на допрос Симакину водила конвоирша, тоже заключенная, из уголовных.

Пример 33. Конвоирша. Детоубийство (Виноградский, 2012: 69) Конвоиром была женщина. Сама осужденная: сделала ребенка и в смородину его закопала, а сосед доказал. Ну, донес, ей дали три года за него -- за ребенка-то. Вот она при тюрьме там помогала. Идет она, отпирает: «Пошли, Симакина, на допрос...»

От нежеланного ребенка можно было избавиться через аборт или детоубийство. При полном отсутствии медицинской помощи аборт был делом опасным. Энгельштайн пишет, что до революции среди крестьян детоубийство было гораздо более распространено, чем аборт, тогда как в городах, даже среди фабричных работниц -- недавних крестьянок, аборт значительно преобладал (En- gelstein, 1992: 142). Когда большевики ввели самый либеральный в мире закон об абортах, практика детоубийства в деревне продолжалась. Вот запись выдающегося этнографа Феноменова, сделанная в 1923 году.

Пример 34. Рассказывает У.М. Стуколова, 44 года. Псковская область (Феноменов, 1925: 115) Единственная в своем роде книга, до сих пор не переизданная. После 1920-х и до 1990-х таких исследований не было.

Парень Гришка гулял с девицей, по дням не гулял, а по ночам гулял. Она затежалела от его, все скрывалась от родителей и от людей. Ходила к нему навязываться, замуж чтобы взял, но он не взял: она бедная, а он хуть не очень богатый, а посправней ейного-то жил. Потом, когда отец ее узнал, что она в положении, он ее стал бить, выгонять стал. Она проживала кое- где: день сыта, а два дня голонная, потому что она не могла работать. Потом она, уже когда выгната была отцом, хотела она родить в роще и удушить ребенка; у нас есть роща така возле деревни, -- в ней всё девки рожают да ребят душат; и она так хотела, да не удалось ей, народ тут все ходил, помешали. Тут кака-то женщина уговорила ею и увела в деревню в Скокова к себе -- они двое со стариком жили, и она там родила. Они ею поили, кормили -- батька недели три ее не брал, потом со- жалелся, взял ею.

Из дальнейшего рассказа узнаем, что молодая мать подала на Гришку в суд, но ничего не отсудила, потому что у него в деревне были большие связи. Пока она судилась, ребенок умер, не прожив и полугода. «Теперь она в услуженьи». Феноменов спросил, сможет ли она выйти замуж. «Конечно, выйдет. У нас это ничего: в нашем месте берут. На личико она хорошенька -- молоденька (17 л.), ею возьмут с удовольствием».

У Бориса Миронова в его фундаментальном труде «Социальная история России периода империи» (Миронов, 2003. Т. 1: 201-206) содержится раздел о детоубийстве. Миронов отмечает как «бесспорный факт», что «детоубийство имело место в России, как и во всех странах мира в XVI-XVIII вв. <...> Проблема состоит в другом -- являлось ли детоубийство в России редким, исключительным или массовым, бытовым явлением? Я склоняюсь к первой точке зрения. В источниках нет ни одного свидетельства об обычае убивать девочек или детей вообще (Там же: 201) (курсив в оригинале. -- А.Н.). Однако далее Миронов отмечает, что «в отношении безнадежных инвалидов, а также и незаконнорожденных детей, чья судьба действительно была грустной» намеренно плохой уход и детоубийство были нередки (Там же: 206). Материалы Виноградского и Феноменова показывают, что детоубийство не было неслыханным делом и после 1917 года. В послесталинские времена и в этом тоже произошли перемены.

Следующий пример -- из села Пилипы-Хребтиевские Хмельницкой области Украины. Село русскоязычное, потому что основано было старообрядцами в XVIII веке. Старообрядцы сохранили и язык, и веру; когда стало возможно, то снова появился и батюшка. В примере говорится о работе на табачной плантации.

Пример 35. Мария Ягодина, 1934-2005

Страшно чяжело было. Это было варварски труд для женщин. Я (в)спомню кода, это живая каторга была. Не было как детёнку исть сварить. А заробляли ни рубля, нам не платили деньги. И вот я своих детей не видела маленькых. Их токо ноччю приду пощупаю, -- и на поле. Вот это какая была жизь, можно было разжиться, чи можно было жить, чи можно было детей?! Пойдёш на исповедь, батюшка говорить: «Винись, аборты делала?» А шо ж, не делала! А куда ж я их мала (могла. -- А.Н.) родить? Я кажу: «Батюшка, да вы не знаете нашу жисть. Да вот нам николи не позавидовали, не сказали, что грех это. Потому что мусил, но нема что (должно, но никак. -- А.Н.).

Симакина: суд и приговор

Через неделю после допросов Симакину вызвали в суд. Она и трое понятых вышли рано, чтобы поспеть в Бурасы к девяти утра. Во время суда, Симакина и Лёня вину отрицали, и двое понятых их поддерживали. Порядок, кажется, соблюдался не вполне: «А Семка-то, третий понятой, -- плел, плел, да и убег из суда незнай куда...» (Виноградский, 2012: 71). Суд, однако, нашел обоих виновными.

Пример 36. Приговор. Обморок (Виноградский, 2012: 71)

Ну, осудили нас... Лёне дали два года. Тут же его забрали, увели. А мне дали шесть месяцев принудительных работ. Как нам зачитали все это, повели его, -- я как ляснулась на пол и не помню ничего... Его отвели, я очухалась немного, вышла на двор. И пешком пошла домой, в Лох...

Война

Симакина не рассказывает, отсидел ли Лёня свой срок. Его следующее появление -- в конце 1941 года. Ему было 38 лет, он вначале был на брони, работал в Бурасах. Это был обычный порядок.

Пример 37. Зимнее расписание. Баня (Виноградский, 2012: 74)

Бывало, по всей зиме на ремонте мужики стояли, в МТС, в Бурасах. В субботу домой, в деревню придут. Уж с утра баню топишь. Как вымоются, так следом и выстираешь с них в бане-то. В бане и сушили... Нечем смениться-то было! А хочется с себя да с одежи грязь-то отмыть, чтобы идти чистенькому на всю неделю опять. (Следует долгое описание, как трудно было раз-

весить все сушиться в маленькой бане. -- А.Н.} Вот как жили!.. А сейчас чего? Сейчас -- одни штаны испачкал, надевают другие. Другие испачкал -- третьи надевает... Разве эдак штанов напасешься?..

В 1941-м все было по-другому. Лёня домой не пришел, самой Си- макиной пришлось идти в Бурасы.

Пример 38. Война. Лёню забирают на фронт. Часы-редкость (Виноградский, 2012: 98-99)

Стучится раз мне в окошко Федька Трунин: «Тетя Тоня, тетя Тоня...» Я встала с печки: «Чаво?» А он: «Тебе, дядя Лёня звонил в сельсовет, чтоб ты утром везла ему военный билет, в Бурасы... Их завтра отправляют на фронт, с трактором...» «Батюшки!» -- думаю. Плачу же! А у нас были труски (кролики. -- А.Н.), под полом жили, в избе. <> Поймала я труску, зарезала ее, затопила голанку и сварила. И ночью пошла в Бурасы. Иду, иду -- нет никого нигде. Думаю: «Ну сколько же времени?!» <> А у нас, как в Косую гору подымаешься, была Хмелевка. Деревня... Вернее, хутор. Там наша сродница жила. Я иду к ней. Стучусь... -- «Кто там?» -- «Бабушка Таша, это я, Тонька Пудовина...» (Пудовины -- уличная фамилия Симакиных. -- В.В.). Она из-за двери: «Миленькая, да ты это чтой-то?» -- «Да ты отпирай», -- говорю... Ну, отперла она, спрашивает: «Это чтой-то, нужда что ль какая тебя гонит?..» Говорю: «Конешно...» Говорю: «Сколько времени-то?..» А она в окно поглядела, говорит: «Не знаю... Еще вон зарни- цы-то нет...» -- «А часы у тебя есть, бабушка Таша?» -- спрашиваю. Она говорит: «Нет, миленькая, нет. Я пойду Костю Мещанова разбужу -- у них, вроде,, часы есть...» Она шарахнулась. Приходит, говорит: «Тоська, да ты что?! Времени-то -- только три часа ночи...» Ну вот, только три часа, а я уже на Хмелевку пришла... Ну, посидела маленько, погрелась. Стала тут уже заря заниматься. Я встала, пошла. И я уж в восемь часов пришла в Бурасы.

Стенные часы были редкостью, о ручных и речи не было. В другом месте Симакина описывает, как бригадир, чтобы узнать, настал ли полдень, меряет свою тень «лапами», т.е. стопами (Виноградский, 2012: 108).

Пример 39. Продолжение примера 38. Прощание. «Я завыла...»

А все уж -- готовые, стоят у военкомата. Трактора тут же,. Я всхожу в военкомат-то -- Федя Казанкин сидит. Я спрашиваю: «А где Лёня-то?» -- «Да вон, у начальника в комнате». Выходит Лёня: «Принесла, что ль, военный билет-то?» -- спрашивает. «Принесла...», -- говорю. А он говорит, что отправляют, мол, нас на фронт. Вместе с трактором. Ну, чего ж... Я завыла, билет отдала ему, он пошел к начальнику военкомата. Вышел... Простились, и он пошел. И уехали. А я домой пошла пешком.

Возвращение Лёни. После войны. Ветераны войны-инвалиды

Лёня был ранен, но выжил, вернулся домой калекой. По случайности увечье у него было такое же, как у мужа Миньковой (Пример 5). Но даже и с одной рукой, он что-то приносил в дом.

Пример 40. По зёрнышку одной рукой (Виноградский, 2012: 74-75)

Когда он в январе 1944 года пришел с войны -- у него плеча не было. Рука только что на центральной жиле держалась -- он ее поднять не мог. Не мог сам голову мыть. Когда Лёня пришел, у меня было немножко хлеба. Зиму кое-как пережили. А тут уж весна -- доели хлеб-то. А на улице обтаивать стало. А у нас было недалеко гумно, на задах... И вот Лёня пошел на гумно. Рука у него была вот эдак привязана... Ну, пошел он на гумно. Солнце яркое светит, тепло стало, водичка побежала. Я сумочку ему дала -- на гумно-то идти. Ну, это недалече. Края-то у гумна обтаивать под солнцем стали, а там по осени просо обмолачивали. И вот зернышки-то остались! И Леня по зернышку, по зернышку -- из грязи просо выбирал и в сумочку складывал. В зубы сумочку-то брал! Руки-то одной нет, не работает одна рука... А Женька стоит на окошке, ему видать все. Ну, идет с сумочкой Лёня. Набрал проса. Две горсти. А Женька кричит: «Папанька идет, папанька идет! Несет чего-то!» Ну, папанька пришел -- я скорей просо мыть. Вымыла его, стекло решето, вода сошла с проса -- чисто вымыла. И в печку на противень -- разровняла, сушу. Высохло оно. А уж они ждут-не дождутся! Высохло! А у нас была ступа и пест. Натолкла я проса и кашичку сварила. На тагане в маленьком чугунке. Вот мы маленько и наелись.

О жизни ветеранов-инвалидов написано немало, но, как всегда, больше всего о городских. Часто обсуждается их неприглядный вид, неподобающий облику советского города, и периодические «зачистки» городов от инвалидов, которые просили милостыни и занимались мелким криминалом (Bernstein, 2015; Dale, 2013; Edele, 2006). В деревне таких проблем не было. Однако деревня не получала от государства даже и той мизерной помощи, которая шла городским инвалидам. Масштабы ее, по первому постановлению Совнаркома о социальной помощи инвалидам (январь 1944 г.), сведены в следующей таблице:

	Не связанным с сельским хозяйством (в рублях/мес.)	Связанным с сельским хозяйством (в рублях/мес.)
инвалиды I группы	100	8о
инвалиды II группы	75	6о
инвалиды III группы	50	40

В том же месяце 1 кг муки стоил от 130 до 250 рублей, литр молока от 40 до 80 рублей. Лёня не получал даже и свои 40 рублей: скорее всего нужны были какие-то бумаги, которых у него не было «В результате ранений, о6морожєния, гангрены и неадекватной медицинской помощи миллионы советских солдат стали инвалидами во время войны. Консервативно их число оценивается в 2,75 миллиона, но скорее всего их было гораздо больше, принимая во внимание житейские и бюрократические препятствия к получению инвалидного статуса (и, следовательно, к скромному государственному пособию, которое причиталось инвалидам войны» (Bernstein, 2015: 114).. Однако колхоз Лёне сильно помог: его назначили караульщиком.

Пример 41. После войны. Лёня сторож

Ну, мы мало после войны-то голодовали... Тут Лёня у нас пошел караулить. Эдак же принесет украдкой -- с килограмм ли, с два ли... Вот так: из-за кармана, из-за сумочки ходили работать! Чтобы только с голоду не умереть.

Колхозы вообще старались помочь инвалидам. Алымов цитирует статью председателя колхоза в газете «Большевистская искра» от 19 июля 1945 г.: «В нашем колхозе имеется пять объездчиков, <> которые круглосуточно охраняют посевы на корню. Кроме того, два человека <> сторожат посев гороха. Вся, эта сторожевая охрана подобрана из честных лиц, инвалидов Отечественной войны» (Алымов, 2010: 10).

Сторожевая охрана была необходима, чтобы остановить «кражу» еды с колхозных полей. Одна из крестьянских записей Алымова показывает объездчиков в действии. Рассказчик был в те годы подростком, работал в колхозе.

Пример 42. Анатолий Фомин. 1936-2005 годы. Вирятино (Алымов, 2010: 12)

Тогда мы горох поехали молотить. Приехал объездчик Андрей Иванович. Говорят, приехал проверять, чтобы никто не взял. А с бочкой, с водой, я-то маленький. А у женщин у всех, может, по пригоршне этого гороха, и они туда, в воду, у меня там полбочки воды -- бух-бух. Говорят: ехай, ехай. А он видит, что я на лошади сижу, у меня ничего нет. Сижу на бочке,. Сюда на конный двор приехал, они все туда, достает каждая из воды -- домой. Домой придет -- горох, сварит ребятишкам.

Голод 1946-1947 года. Перемены власти

Контекст предыдущего примера -- обычное недоедание послевоенных годов. Ни деревня Лох, ни село Вирятино не пережили голода 1946-1947 года. Засуха 1946 года сильно ударила по южным районам. Особенно плохо пришлось тем районам Западной Украины 118 и Молдавии, которые впервые попали под Советскую власть в 1939 году, оказались в немецкой оккупации или вернулись в Румынию история во время войны, а по ее окончании надолго стали частью СССР.

Для них конец войны стал началом коллективизации, так что они «прошли» пятилетку 1928-1933 годов, от раскулачивания до голода, в два года.

Как уже упоминалось, во многих районах Украины и Молдавии были русские деревни, основанные старообрядцами в XVIII-XIX веках. Например, село Приморское Одесской области «было основано в XVIII в. казаками-некрасовцами, выходцами с Дона, а позднее пополнялось другими старообрядцами из сёл по нижнему течению Дуная...» (Касаткин, 2017: 565; Касаткин, 2016). Касаткин, который собирал записи старообрядцев в России и Украине, Эстонии и Молдавии, Бразилии и штате Орегон, побывал в Приморском в 2003 году и записал жизненную историю Дарьи Горшковой.

Пример 43. Дарья Куприяновна Горшкова. 1931-2003. Село Приморское, Одесская обл. (Касаткин, 2017: 566)

У нас (в)от была Румыния, мы жили тут при Румынии до сорокового года. Малая была -- ходила в садик, пошла потом вот у первый класс. Пришли русские у сороковом году, отбили этых румын, стали тут русские. Запретили в церкву ходить. Тоже пошла в школу. Нас опять же узяли с первого класса у первый класс, учили русский язык нас. После года этого, как война началась двадцать первого июля чи в июне, румыны опять пришли, выгнали этых русских, мы остались у румынов. Узяли нас обратно у школу опять ниже классом.

В этом рассказе Горшковой примечательно, что ей запомнилось, что отобрала ее память. Русские запретили ходить в церковь. Снова послали в первый класс, учить русский язык. Потом пришли румыны и снова послали в первый класс. В остальном крестьян оставили в покое: «Жили так сами собой, как хто умел. Сеяли коноплю, ткали полотна такие сами, чтоб сшить юбку какую-нибудь или кофту. О такую мы жизь вели». Власть была румынская, но рядом с деревней был немецкий аэродром.

Пример 44. Немцы в войну (Касаткин, 2017: 567)

Нас тут немцы не обижали наше село. Может быть, де-то, как мы слышали, по книгах, по телевидению, что де-то оны делали плохо, но у нашем селе оны стояли, никому не делали плохо. Не трогали нас, покупали у нас молоко. Даже я носила им молоко, де оны там жили, курочек носили туда им, петушков молоденьких. Оны ещё заплотють, сколько скажешь. Дорого платили, ещё тебе и шоколадку дадут там, угостят чем. В общем не обижали никого в селе у нас. Ну тут побочены сёла, как от слышала я, что там партизане были, там что там делали, но у нас этого не было.

В оккупированных и управляемых немцами сельских районах шоколадок, конечно, не давали и кур забирали бесплатно, но об-

щее описание бывает схожим. Баранова пишет: «Для воспоминаний о войне характерен обобщенный образ немца-оккупанта, который присутствует в сознании рассказчика независимо от того, полемизирует он с ним или соглашается. <...> Общераспространенность такого образа оккупантов проявляется в стремлении рассказчика объяснить, почему он не подходит для описания ситуации в их деревне: “Так что говорят вот таких ни одного случая какого-то бесчинства не было, но правда и жили-то они не долго” <...> В сознании рассказчика присутствует представление о том, что делали немцы, и он стремится согласовать собственные воспоминания со стереотипом. Одна из наиболее распространенных стратегий -- отнесение зверств оккупантов в соседние деревни/округи, достаточно хорошо известные рассказчику, но не относящиеся, видимо, к “своему” обжитому пространству: “Нет, вот в нашей округе, как я знаю, немцы не зверствовали, а вот еще в Волотовском районе, туда вот поближе к Соловьеву, по-моему, там вешали комсомольцев”» (Баранова, 1994: 48).

Крестьянские воспоминания о войне и оккупации -- это особая, малоизученная тема. «Крестьянская» глава книги В.Н. Ковалева об оккупации никаких устных свидетельств не содержит Глава «“Колхоз” готическим шрифтом» в: Ковалев, 2011..

Коллективизация, 1945 год

С приходом Советской власти сразу началась коллективизация. У Горшковой была большая крепкая семья, типичные кулаки. К беднякам она относится неодобрительно.

Пример 45. Коллективизация, раскулачивание (Касаткин, 2017: 5б7-5б8)

Ну потом пришли ж опять русские,, всё это выгнали, стали у нас русские, стали колхозы делать. Забрал колхоз у нас косилки, и веялки, и кони, и коровы, разобрали наш забор, всё забрал колхоз. И де какие были овечечки, де зёрнышко, всё было везли. И подняли тут некоторые семьи, которые были проти этого, чтоб сдать. Забрали их на чёрную машину и повывезли в общем.

А большинство этых (в)от наших таких бедняков, пьяниц, которые были: «О! наши пришли! Забирайте их, кулаков, оны кулаки». И тут у нас у селе многих забрали на машину, увезли, так и по сей день нема. <...> Говорять русские, что мол оны держали там людей, не платили. Это просто семья, своих детей имеют пять-шесть человек, батька, матка. Тогда ж как рабы у стёпи, утром у степ, увечери домой. Семьи так работали, чтобы было.

Война закончилась девятого мая, ну и почали нас ша- рабуить -- всё выбирать, забирать. Ну, повыгребли всё, по ха- 120 там ходили, даже родители у лежаночку закапывали зёрнуш- ко, они отрывали, забирали всё, что было что съедобное. Вот всё история вези, сдавай, всё вези, сдавай. <...> Забрали всех конев, и подводы, и косилки, и веялки. Это вот инвентарь -- это всё забрали. И зерно забрали.

Из-за послевоенной разрухи и засушливого лета урожай 1945 года был невелик. 1946-й был гораздо хуже. «По силе и масштабам охвата территории засуха 1946 г. была больше, чем в 1921 г., и напоминала засуху 1891 г. Во многих районах дождей не было 60-70 дней подряд. <...> В засушливом 1921 году за май-июнь выпало в 2 раза больше осадков, чем в 1946 г.» (Волков, 1991). В селе Приморском засуха последовала сразу за коллективизацией.

Пример 46. Горшкова. Голод (Касаткин, 2017: 569)

Буду говорить про свою семью. Отец, мать и нас трое деток. А гляди по всех полках, по всех кутиках -- не найдёшь что-нибудь, чтоб у рот можно было покласть. Все повысохли. Ну что, продавали всё, что было у нас там такое, всё попродали, и никому ничего не надо, и мы помираем. Никто ничего не даёть, не продаёть. Всё нема. Усе голодны.

Сразу умер отец с голоду. Умер -- закопали. Потом и девочка, моя сестра. И там люди все по селу мруть, даже разом соседи опухают, умирают. И на санки кладуть их и везуть на кладбище.

По селу идёшь, а люди лежать, той упал, той лежить уже, той доходить. Хоронить нема кому же, взять и закопать, бо все бессильные. И ещё снег такой высокой, мороз. Мама форая (хворая. -- А.Н.) лежала, говорит: «Дочечка, иди погляди, там Петька-то живой? И живые оны?» Иду -- как чурбаки, хто как, хто согнутый, хто лежить. Приду: «Мамочка, все лежать, все лежать». -- «О, дочечка, хто же хоронить будеть?» -- «Не знаю, хто их будеть хоронить».

И так, пока мороз, лежали, той лежить, той лежить, той лежить. И семьями, я лично видала сама. Семьи. Вот открытые двери, фуртуна (буря. -- А.Н.), дуеть, мороз. И как же копать -- все бессильные. И придуть, там снег отроють, там чуточку землю подолбають и туда его положили. А то едуть, санкими собирають. На санки поклали, наклали, повезли, там вскопали, всех туда в одну ямку поклали.

А потом уже стало стаять, весна уже, надо же убирать. Уже когда растаяло там всё, и уже земля мягкая сделалась, что ходили, хто остался живенькой, закапывали, чтоб не было видно. Мы их закапывали. На нашей от вулице вам час расскажут. Коло нас две семьи все умерли. Пять детей и матка, и батька умерли. Сбоку тоже, так само умерли. И собак люди ели, и крыс ели, и даже люди людей ели. Вот тут сейчас жива одна семья, умер батька, и матка, и сын, и дочка одна умерла, а две остались, старшая и младшая. Младшая мой годок была. И эта старшая уже такая форая, уже скоро ей помереть. У голод нема чего есть. Она ей отрезала ляжку, ногу и ела. Потом она умерла, она взяла её, там колодец у неё был выкопан, она в той колодец её кинула. Во так. Люди видели. Так много по селу было слышно, что люди ели людей.

Так на степной земле Южной Украины были воссозданы условия блокады Ленинграда. Однако Горшкова выжила, а следующий, 1948 год, как когда-то 1937-й, был для крестьян гораздо лучше.

Пример 47. Горшкова. Облегчение в 1948 году (Касаткин, 2017: 571)

Потом у сорок восьмом году уродила пшеница, колхоз посеял там штось. Уже мы зажили, дали нам по три кила пшенички на трудодень, а то ходили работали только за кашу. Мы тут начали крутить у каждой хате. Есть такая жёрна, и крутили, варили кашку и её ели и кушали. Только была уволю каша. Мельницу открыли у чужом селе три километра, пустили нас. Стали хлебушек есть, ну и так немножко отжили люди, которые остались. <...>

Ну председатель, которы был тут у нас, говорил, что при- дёть время, будете белый хлеб есть, кутя хотите есть, кашу есть не будем, хлеб белый будем только кушать.

При Брежневе предсказания председателя оправдались.



Заключение

Лишь небольшие отрывки из нескольких жизненных историй уместились в эту статью, и только история Симакиной была представлена более или менее подробно. Однако даже и на этом ограниченном материале можно поставить вопрос: в чем ценность крестьянских историй для исторической науки и исторической памяти? Ответ отчасти зависит от шкалы исторического внимания. В период с 1917 до 1953 года русские крестьяне были лишены многих гражданских прав и почти непрерывно жили под жестким угнетением властей. Историкам должно быть интересно, как проявляют себя отдельные личности, семьи и группы людей в таких экстремальных условиях. Какие можно разглядеть общие психологические черты и модели поведения? Как такие микронаблюдения соотносятся с большой исторической картиной народных движений? Устная история снизу, особенно жизненные истории крестьян, представляют незаменимый материал для такого рода исследований.



Библиография

1. Алымов С. (2006). П.И. Кушнер и развитие советской этнографии в 1920-1950-е годы. М.

2. Алымов С. (2010). Неслучайное село: советские этнографы и колхозники на пути «от старого к новому» и обратно // НЛО. № 101, без пагинации.

3. Баранова В.В. (1994). Устные воспоминания крестьян о войне // Фольклор Великой Отечественной войны: сборник научных трудов / под ред. О. Е. Лебедевой и В. Федоровой. Курган: Парус-М.

4. Виноградский В.Г. (2009). Орудия слабых. Саратов: Изд-во Сарат. ин-та РГТЭУ.

5. Виноградский В.Г. (2012). Протоколы колхозной эпохи. Саратов: Изд-во Сарат. ин-та РГТЭУ.

6. Виноградский В.Г. (2017). Голоса снизу. М.: Дело.

7. Волков И.М. (1991). Засуха, голод 1946-1947 годов // История СССР № 4. С. 3-19.

8. Гольдин В.Ф. (2009). Повествование в диалектном дискурсе // Известия Саратовского университета. Новая серия. Филология. Журналистика. Вып. 1.

9. Зима В.Ф. (1996). Голод в СССР 1946-1947 годов: происхождение и последствия. М.: Институт Российской истории РАН.

10. Касаткин Л.Л. (2010). Русская деревня в рассказах ее жителей. М.: АСТ-ПРЕСС.

11. Касаткин Л.Л. (2016). Из деревенских рассказов // Новый мир. № 12. C. 39-48.

12. Касаткин Л.Л. (2017). Избранные труды. Т. 2. М.: Гнозис.

13. Ковалев В.Н. (2ои). Повседневная жизнь населения России в период нацистской оккупации. М.: Молодая гвардия.

14. Лунгина Л. (2009). Подстрочник.Жизнь Лилианы Лунгиной, рассказанная ею в фильме Олега Дормана. М.: Астрель.

15. Маркс К. (1955). Тезисы о Фейербахе//Маркс К., Энгельс Ф. Собрание сочинений. Изд.

16. 2. Т. з. М. С. 1-4.

17. Миронов Б.Н. (2003). Социальная история России периода империи (XVIII -- начало XX в.): Генезис личности, демократической семьи, гражданского общества и правового государства. В 2-х т. СПб.: Дмитрий Буланин.

18. Нахимовский А.Д. (2017). Крестьянский язык и Революция: Письма во власть до и после 1917 года. (The language of peasants and the Revolution) // Revue des etudes slaves, «Philologie et Revolution”», Vol. LXXXVIII. No 1-2. R 113-134.

19. Осипов Б.И. (1995). Автобиографические записки сибирского крестьянина В.А. Плотникова: Публикация и исследование текста /Подготовка текста, предисловие и комментарий Б.И. Осипова. Омск: изд-во ОмГУ.

20. Сейфуллина Л. (1923). Перегной. М.

21. Селищев А. (1928). Русский язык революционной эпохи. М.

22. Феноменов М. (1925). Современная деревня. Т. 1-2. М.: ГИЗ.

23. Фицпатрик Ш. (2008). Сталинские крестьяне. M.: Фонд Первого Президента России Б.Н. Ельцина, Российская политическая энциклопедия.

24. Шафир Я. (1924). Газета и деревня. М.

25. Яковлев Я.А. (1923). Деревня как она есть. М.: Красная новь.

26. Bernstein F. (2015). Prosthetic Manhood in the Soviet Union at the End of World War II // Osiris. Vol. 30. No. 1. Scientific Masculinities (January 2015). Р. 113-133.

27. Dale R. (2013). The Valaam Myth and the Fate of Leningrad's Disabled Veterans // Russian Review. Vol. 72. No. 2. Р. 260-284.

28. Dekel-Chen J.L. (2005). Farming the Red Land: Jewish Agricultural Colonization and Local Soviet Power, 1923-1941. New Haven: Yale University Press.

29. Edele M. (2006). Soviet Veterans as an Entitlement Group, 1945-1955 // Slavic Review. Vol. 65. No. 1. Р. 111-137.

30. Engelstein L. (1992). The Keys to Happiness: Sex and the Search for Modernity in Fin-de-Sie- cle Russia. Ithaca: Cornell University Press.

31. Graziosi A. (1996). The great Soviet-Peasant war. Bolsheviks and Peasants, 1918-1933. Harvard Ukranian Center.

32. Graziosi A. (2017). Political Famines in the USSR and China: A Comparative Analysis // Journal of Cold War Studies. Vol. 19. No 3. P. 42-103.

33. Gross J. (2001). Neighbors. Princeton University Press.

34. Lynd S. (1993). Oral History from below // The Oral History Review. Vol. 21. № 1. Р. 18.

35. Nakhimovsky A. (2020). The Language of Russian Peasants in the XXth Century. Lexington Books.

36. Vardy S. B., VardyA. H. (2007). Cannibalism in Stalin's Russia and Mao's China // East European Quarterly. Vol. 41. № 2. Р. 223-238.

37. Oral history from below. Materials for the oral history of Russian peasants in the 20th century

References

1. Alymov S. (2006) P.I. Kushner i razvitie sovetskoy etnografii v 1920-1950-e gody [P.I. Kushner and the Development of Soviet Ethnography in the 1920s -- 1950s], Moscow.

2. Alymov S. (2010) Nesluchaynoe selo: sovetskie etnografy i kolkhozniki na puti “ot starogo k novomu” i obratno [Nonrandom village: Soviet ethnographers and collective farmers on the path `from the old to the new' and back]. NLO, no 101.

3. Baranova V.V. (1994) Ustnye vospominaniya krestiyan o voyne [Peasant oral memories of the war]. Folklor Velikoy Otechestvennoy voyny. Ed. by O.E. Lebedeva, V. Fedorova, Kurgan: Parus-M.

4. Vinogradsky V.G. (2009) Orudiya slabykh [Weapons of the Weak], Saratov: Izd-vo Saratovsko- go instituta RGTEU.

5. Vinogradsky V.G. (2012) Protokoly kolkhoznoy epokhi [Records of the Collective-Farm Era], Saratov: Izd-vo Saratovskogo instituta RGTEU.

6. Vinogradsky V.G. (2017) Golosa snizu [Voices from Below], Moscow: Delo.

7. Volkov I.M. (1991) Zasukha, golod 1946-1947 godov [Drought, famine of 1946-1947]. Istori- ya SSSR, no 4, pp. 3-19.

8. Goldin V.F. (2009) Povestvovanie v dialektnom diskurse [Narration in the dialectal discourse]. Izvestiya Saratovskogo universiteta. Novaya seriya: Filologiya. Zhurnalistika,

9. Zima V.F. (1996) Golod v SSSR 1946-1947 godov: proiskhozhdenie iposledstviya [1946-1947 Famine in the USSR: Causes and Consequences], Moscow: IRI RAN.

10. Kasatkin L.L. (2010) Russkaya derevnya v rasskazakh ee zhiteley [Russian Village in the Stories of its Villagers], Moscow: AST-Press.

11. Kasatkin L.L. (2016) Iz derevenskikh rasskazov [From the village stories]. Novy mir, no 12, pp. 39-48.

12. Kasatkin L.L. (2017) Izbrannye trudy [Selected Works], vol. 2, Moscow: Gnozis.

13. Kovalev V.N. (2011) Povsednevnaya zhizn naseleniya Rossii v period natsistskoy okkupat- sii [Everyday Life of the Russian Population during the Nazi Occupation], Moscow: Molodaya gvardiya.

14. Lungina L. (2009) Podstrochnik. Zhizn Liliany Lunginoy, rasskazannaya eyu v filme Olega Dor- mana [Word-for-Word: The Life of Liliana Lungina as Told by Her in the Film by Oleg Dorman], Moscow: Astrel.

15. Marx K. (1955). Tezisy o Feuerbache [Theses on Feuerbach]. Marx K., Engels F. Sobranie so- chineniy, 2nd ed., vol. 3, Moscow, pp. 1-4.

16. Mironov B.N. (2003) Sotsialnaya istoriya Rossii perioda imperii (XVIII -- nachalo XX v.): Gene- zis lichnosti, demokraticheskoy sem'i, grazhdanskogo obshchestva i pravovogo go- sudarstva [Social History of the Russian Empire (18th -- early 20th century): Genesis of the Individual, Democratic Family, Civil Society and the Rule-of-Law State], 2 vols., Saint Petersburg: Dmitry Bulanin.

17. Nakhimovsky A.D. (2017) Krestyansky yazyk i revolyutsiya: Pisma vo vlast do i posle 1917 goda [The language of peasants and the Revolution: Letters to authorities before and after 1917]. Revue des etudes slaves, “Philologie et Revolution”, vol. LXXXVIII, no 1-2, pp. 113-134.

18. Osipov B.I. (1995) Avtobiograficheskie zapiskisibirskogo krestiyanina V.A. Plotnikova: Publikat- siya i issledovanie teksta [Autobiographical Notes of the Siberian Peasant V.A. Plotnikov: Publication and Study of the Text], Omsk: Izd-vo OmGU.

19. Seifullina L. (1923) Peregnoy [Humus], Moscow.

20. Selishchev A. (1928) Russky yazyk revolyutsionnoy epokhi [Russian Language of the Revolutionary Era], Moscow.

21. Fenomenov M. (1925) Sovremennaya derevnya [Modern Village], vol. 1-2, Moscow: GIZ.

22. Fitzpatrick Sh. (2008) Stalinskie krestiyane [Stalin's Peasants], Moscow: Fond Pervogo Prezi- denta Rossii B.N. Yeltsina, ROSSPEN.

23. Shafir Ya. (1924) Gazeta i derevnya [Newspaper and Village]. Moscow.

24. Yakovlev Ya.A. (1923) Derevnya kak ona est [Village as It Is], Moscow: Krasnaya nov.

25. Bernstein F. (2015) Prosthetic manhood in the Soviet Union at the end of World War II. Osiris, vol. 30, no 1 “Scientific Masculinities”, pp. 113-133.

26. Dale R. (2013) The Valaam myth and the fate of Leningrad's disabled veterans. Russian Review, vol. 72, no 2, pp. 260-284.

27. Dekel-Chen J.L. (2005) Farming the Red Land: Jewish Agricultural Colonization and Local Soviet Power, 1923-1941, New Haven: Yale University Press.

28. Edele M. (2006) Soviet veterans as an entitlement group, 1945-1955. Slavic Review, vol. 65, no 1, pp. 111-137.

29. Engelstein L. (1992) The Keys to Happiness: Sex and the Search for Modernity in Fin-de-Sie- cle Russia, Ithaca: Cornell University Press.

30. Graziosi A. (1996) The Great Soviet-Peasant War. Bolsheviks and Peasants, 1918-1933, Harvard Ukrainian Center.

31. Graziosi A. (2017) Political famines in the USSR and China: A comparative analysis. Journal of Cold War Studies, vol. 19, no 3, pp 42-103.

32. Gross J. (2001) Neighbors, Princeton University Press.

33. Lynd S. (1993) Oral history from below. Oral History Review, vol. 21, no 1, pp. 1-8.

34. Nakhimovsky A. (2020) The Language of Russian Peasants in the 20th Century, Lexington 125 Books.

35. Vardy S.B., Vardy A.H. (2007) Cannibalism in Stalin's Russia and Mao's China. East European

Размещено на Allbest.ru

...