Венесуэльская иммиграция, идеология и колумбийские СМИ во время президентской кампании в Колумбии (2018)

Следуя данной логике, по словам упомянутого автора, язык - это не просто коммуникационный инструмент, который служит для представления реальности, но который позволяет вещам происходить, то есть, создает реалии. Таким образом, реальность не всегда ставится на первое место перед языком. Язык также может предшествовать реальности. Язык порождает бытие [Echeverrнa 1996]. Когда мы говорим, мы моделируем и ориентируем будущее. Даже наша индивидуальная идентичность и что из наших ближайших существ-это лингвистическая конструкция. Если мы рассмотрим это в соответствии с тем, что понимается под онтологией языка, так это то, что язык строит реальность. Это связано с разработкой социальных представлений, из которых мы интерпретируем мир вокруг нас. Таким образом, мы можем понимать социальные представления как онтологии.

Сообразно с Эчеверрии, язык проявляется как посредник между человеком и реальностью. Язык является каналом опыта, взаимодействия и общения, через которые человек накапливает опыт в течение своей жизни. В связи с этим, средства массовой информации в настоящее время навязывают модели, мнения и концепции, благодаря своему высокому воздействию и распространению. Эти модели позволяют человеку присваивать и понимать реальность. В соответствии с этим, социальные представления -- это лингвистические конструкции, которые доступны для интерпретации «среди других аспектов» отдельных лиц и категорий, к которым он принадлежит» [Echeverrнa 1996]. Наши действия управляются социальными представлениями, которые мы берем из языка. Поэтому, мы будем проецировать представления о себе и от других от нашего действия. В свою очередь, это поведение будет интерпретироваться другими, которые создадут образ о нас, и эти интерпретации будут соответствовать подсказке, которая служит нам для интерпретации их идентичности и действий. Таким образом, социальные знания формируются.

В связи с этим отмечается: «Знание раскрывает как о наблюдаемом, так и о наблюдающем, мы могли бы прекрасно сказать: скажи мне, что ты наблюдаешь, и я скажу тебе, кто ты» [Echeverrнa, 1996, с. 45]. Язык - это действие, поэтому, наблюдая за тем, как действуют люди, мы можем интерпретировать, как быть ими [Echeverrнa 1996]. Более того, согласно этой философской перспективе, человек обусловлен двумя системами: биологической системой и социальной системой. Первое является необходимым, но не достаточным условием для развития языка. Это происходит в основном из социального взаимодействия, сосуществования с другими. Таким образом, мы формируем себя как личности из систем отношений, которые мы создаем с другими: «социальная система составляет личность так же, как индивид составляет социальную систему» [Echeverrнa, 1996, с. 60].

1.3 Политический дискурс, власть и его характеристика

Зеленский [1996] выделяет, что в онтологии исследований политического дискурса однозначно выделяется проблема дифференциации политического дискурса по отношению к другим типам дискурса (юридическому, педагогическому, рекламному, военному и др.). Политический дискурс представляет собой явление, которое в социуме имеет гораздо большее частотное проявление по сравнению с другими типами дискурсов. В связи с этим феномен политического дискурса не поддается однозначному определению, так как, во-первых, сама категория политики в настоящее время не обладает четкой дефиницией, во-вторых, выделение политического дискурса по совокупности узко лингвистических признаков не представляется возможным [Зеленский 1996].

В политологических работах политика определяется как набор некоторых действий, направленных на распределение власти и экономических ресурсов в какой-либо стране. Этот официальный уровень политики включает в себя средства массовой информации, систему образования и все те социальные институты, которые контролируют явления социальной жизни [Зеленский, 1996, с. 371].

В нашем исследовании мы разделяем основные положения П. М. Фуко [Foucault 1972], связанные с тем, что дискурс может рассматриваться как инструмент, посредством которого осуществляется власть или создаются вещи, удовольствия, дискурсы или субъективности. По его мнению понятие власти было рассмотрено со стороны различных философских позиций. Бихевиоризм, во-первых, помещает его в доминирующие / доминируемые, подчиняющий / подчиненный, то есть, в диалектике. Структурализм предполагает, что власть действует в институциональной сети, представляющей социальный порядок [Foucault 1972]. Тем не менее, из позиции критического взгляда П. М. Фуко, власть -- это не производитель дискурсов, а субъект, основанный на своей свободе, который может повлиять или опровергнуть дискурс эмитента, таким образом, превращаясь в активный элемент [Foucault 1972]. По мнению Н. Сексе [2004], «социальные ситуации -- это пространства, в которых конденсируются знания и воображаемые силы» [Sexe 2004]. В этих пространствах или зонах институционализированные видения смешиваются с личными представлениями, что оставляет места либо для консенсуса, либо для конфликта. Из этой комбинации строится идентичность. Коммуникация, согласно этой точке зрения, является неполной теорией где много субъективностей найдено, в этих рамках политика является риторикой власти [Sexe 2004]. То есть, ряду дискурсивных стратегий, которые стремятся к консенсусу и сокращению конфликтных пространств, в макиавеллиевском смысле. В соответствии с этим, политический дискурс возникает из высказывания, у которого есть свой аналог, противоречивый, хотя и ориентированный на сторонников, продестинатор и даже третий получатель узнаваемы и это соответствует широкой группе секторов, не прикреплен ни к одной из двух других групп, упомянутых ранее [Sexe 2004].

Рассматривая исследования и соображений Н. Хомского и Х. Дитериха [Chomsky, Dietrich 1996] в последние годы, в западной политике можно было наблюдать важность чисто рекламных критериев в построении образов политиков, и тех, кто даже прибегал к крайним мерам для достижения влияния, что так желаемо в мире средств массовой информации и особенно в рекламе: способности соблазнять и убеждать. По Словам Сесе [2004] политический дискурс колеблется между лицемерием и цинизмом:

- Лицемерный дискурс - это лживый дискурс. Дискурс, в котором лежит ложь, фальсификация или сокрытие этического принципа, стратегии которого построены в соответствии с «целями» (которые могут быть честными или нет) или, прямо с криминальной позиции (…) циничный дискурс. Это также подразумевает отсутствие этики, ложь или сокрытие, но как добродетель [Sexe, 2004, с. 241].

В обоих типах, по мнению автора, ценится двойственность, то, что часто называют «двойной дискурс»; таким образом, проблема заключается в противоречии между словом и делом. Обычно это больше соответствует тому, что сказано, чем тому, что сделано. Политик говорит, что хотят услышать граждане или политические потребители, либо то, чего ожидают от человека, который осуществляет или стремится к должности. Так что сила, благодаря условиям вмешательства политиков, почти невозможно услышать, как он говорит «всю правду» [Sexe, 2004, с. 241]. В этом контексте, кто глубоко изучил отношения между дискурсом и властью, является Ван Дейк [1999]. В своей работе идеология: междисциплинарный подход В. Дейк [1999] утверждает, что власть связана со способностью доминирующих групп контролировать действия и умы других групп. Для осуществления контроля важен доступ к различным ресурсам доминирующим группам. Подводя итог сложному философскому и социальному анализу, мы определим социальную власть с точки зрения контроля. Итак, группы имеют (более или менее) ограниченную власть, если они способны контролировать (более или менее), в своих собственных интересах, действия и умы (членов) других групп. Эта способность предполагает базовую силу, состоящую в привилегированном доступе к скудным социальным ресурсам, такие как сила, деньги, статус, слава, знания, информация, «культура», или даже различные формы публичного дискурса и общения [Van Dijk, 1999, с. 26].

Итак, степень доступа к различным формам дискурса является ресурсом власти и именно это ценится в политическом дискурсе, опубликованном в колумбийских СМИ во время избирательной кампании 2018 в Колумбии.

По его мнению, доминирующие группы, включая политиков и правительство, также имеют доступ к различным публичным дискурсам, распространяемые и контролируемые, в основном СМИ. Доминирование или контроль контекста, понимаются как ментальное представление социального положения и его компонентов, которые актуальны как для производства и воспроизводства дискурса [Van Dijk 1999]. Эти компоненты соответствуют социальным и институциональным ролям, пространству и времени, отношениям, мнениям и идеологиям. Так, по словам Ван Дейка, контролировать одну из этих категорий, в свою очередь, включает в себя доминирование контекстом. В дополнение к актуальности контекста или, скорее, его ментального представления [Van Dijk 1999]. Важно проанализировать, как дискурс позволяет контролировать умы, и с этой точки зрения Ван Дейк [1999] утверждает, что для понимания процессов контроля сознания через дискурс необходимо сделать некоторые различия. В соответствии с этим, В. Дейк [1999] обозначает, что отличается индивидуальная память (субъективная) от социальной памяти (интерсубъективной).

Следуя данной логике, первая из них соответствует знаниям и мнениям и имеет заметно автобиографический характер: в дополнение к личным знаниям о себе, о других людях, предметах или местах, индивидуальная память также представляет убеждения о конкретных фактах, в которых мы участвовали или о тех, о которых мы читали, включая личные мнения, которые у нас есть о них. Второй уровень контроля над разумом связан с тем, какое влияние оказывается на социальные убеждения, то есть, содержание социальной памяти, которая составляет ядро воспроизведения власти [Van Dijk 1999]. В соответствии с этим, престиж говорящего определяется социально разделяемыми убеждениями с точки зрения его социальной роли или его институционального положения [Van Dijk, 1999, с. 31]. Именно этим престижем и авторитетом пользуется спикер, занимающий важную политическую позицию. То, что он занимает общественные инстанции делает возможным произведение и распространие социальных представлений, состоящих из их мнений, убеждений или идеологий, явно или неявно сообщенных через их дискурсы [Van Dijk, 1999, с. 31]. Эти размышления показывают необходимость изучения того, как власть осуществляется через дискурс, и того, что сообщают политические деятели колумбийским гражданам о венесуэльской миграции. Кроме этого, необходимо обосновать критические перспективы в анализе новостей, опубликованы колумбийские СМИ в связи с этими мигрантами.

В своей работе мы понимаем под рабочим определением «политический дискурс» речевую деятельность политических субъектов в сфере их институциональной коммуникации. Отличительными признаками политического дискурса являются институциональность, конвенциональность, идеологичность и интертекстуальность.

С точки зрения П.Чилтон и К. Шеффнер [Chilton, Schaeffner 1997] существует прямая связь между политикой и языком. По мнению авторов, если собрать классические определения о человеке, то аналитик политического дискурса должен интегрировать их в свое исследование. Важно подчеркнуть, что человек является языковым животным и политическим животным, и эти видения, конечно, интегрируются. По его мнению «политика не может существовать, развивать и осуществлять политику без языкового обеспечения» [Chilton, Schaeffner 1997]. В то время как политология не фокусируется на лингвистических аспектах, полное осознание проблемы предупреждается. Об этом наглядно свидетельствует беспокойство греков и римляне за риторику как функциональное словесное убеждение в государственных делах.

В настоящее время и в результате технологического развития в области коммуникации, политические послания в большей степени подвержены воздействию общества с учетом самых разных критических суждений. Одним из таких суждений является этическое, как утверждают П.Чилтон и К. Шеффнер [Chilton, Schaeffner 1997], у многих людей есть ощущение, что политики и политические институты поддерживают себя с помощью «убедительного» использования языка или «манипуляторы», о которых публика знает только наполовину [Chilton, Schaeffner 1997, с. 298]. Итак, если интуитивно, по крайней мере поведение, связанное с искажением убеждений или мнений людей, изучение дискурсивных практик людей, осуществляющих политику на разных уровнях, полностью оправдано и через различные языковые и дискурсивные ракурсы. Что касается отношения между лингвистикой и политическим дискурсом, та идея, которая была навязана и в то же время подтверждала работу аналитика политического дискурса -- это та, которая утверждает, что «политические реальности строятся в дискурсе и через него» [Chilton, Schaeffner, 2001, с. 300].

В таком случае, можно сделать вывод, что лингвистика в значительной степени преобладает как наука, ответственная за политическое дискурсивное изучение, больше, чем сами политические науки, что касается методов и подходов анализа самых разных политических проблем [Chilton, Schaeffner 1997].

В связи с вышеизложенным, П.Чилтон и К. Шеффнер [Chilton, Schaeffner 1997] выделяют четыре типа стратегических функций политического дискурса.

- Принуждение. «Принуждение» относится к таким речевым актам, как приказы или законы, которые подкрепляются какими-либо санкциями. Политические деятели часто действуют принудительно посредством дискурса, определяя вопросы, выбирая темы в разговоре, позиционируя себя и других в определенных отношениях, делая предположения о реалиях, которые слушатели должны, хотя бы временно, принимать для восприятия текста и речи. Власть может реализовываться и посредством контроля за использованием языка «других» - посредством различных видов степеней цензуры и контроля доступа.

- Сопротивление, оппозиция, протест. Данная категория функций политического дискурса противопоставлена функции принуждения, и реализуется в противовес властным отношениям. Дискурсивными характеристиками этого типа могут служить как особенности СМИ (сам- 28 издат), граффити (среди маргинальных этнических групп, постеры и т.д.), так и специфические лингвистические структуры (петиции, прошения, слоганы и т.д.).

- Симуляция. Данная стратегия сопряжена с контролем над информацией. Она сочетает в себя как эффекты дефокусирования «нежелательных мест» посредством эвфемизации исходных данных, так и непосредственное инвертирование исходных данных.

- Легитимизация и делегитимация. Легитимизация тесно связана с функцией принуждения, так как она реализует механизм повиновения, т.е. легитимность. Используемые техники включают аргументацию желаний избирателей, общие идеологические принципы, проекцию харизматического лидера, позитивную самопрезентацию и т.д. Делегитимация по сущности представляет оппозицию: репрезентация других (иностранцы, «внутренние враги», институциональная оппозиция, неофициальная оппозиция) носит негативный оттенок. Техники данной категории включают использование идей расподобления.

Д. Грейбер [Graber 1981:198] выделяет следующие функции политического дискурса.

- Распространение информации (information dissemination), связанное с созданием виртуальной реальности у адресатов, где собственная эмпирическая практика элиминируется посредством предлагаемых когнитивных схем, общих верований (shared beliefs) [van Dijk 1999]. Помимо эксплицитной информации, данная категория может включать имплицитно-коннотативный слой информации (эмотивно-окрашенные ключевые слова, выражающие базовые политические ориентации и ценности, патриотические символы, эвфемизмы и др.).

- «Установление темы» (agenda setting), где доминирующим является контроль за распространением информации. Политики, как правило, стараются исключить из повестки дня темы, обсуждение которых может представить их в невыгодном свете.

- Проекция в будущее и прошлое (projection to future and past), которая основана на осмыслении прошлого и прогнозировании будущего. В политической коммуникации апелляция к прошлому опыту часто используется в качестве аргументативной тактики.

По нашему мнению и соглашению с А. А. Филинским [2002] в нашем исследовании мы исходим из того, что политический дискурс прежде всего маркирован тематическим компонентом «борьба за власть». В связи с этим встает вопрос о получении и удержании власти, т.е. создании такой дискурсивной среды, основные компоненты которой соответствовали бы основным ценностям (мнения, суждения, верования, предубеждения) аудитории. Исходя из этого, можно сделать вывод, что субъект политики (политический деятель, политическая партия или движение) сознательно используют определенные когнитивные установки для максимального соответствия дискурсивных сред (своей и аудитории). Кроме того, никакая манипуляция не возможна без соответствующей ориентации в координатах ценностных предпочтений аудитории. В связи с этим на первый план среди функций политического дискурса мы выносим манипуляционную и ориентирующую функции, которые впоследствии могут члениться на функцию социальной солидаризации, агональности и т.д. [Филинский 2002].

В. Дейк [1999] выделяет, что идеология исторически была связана с политической сферой, то есть со всем тем, что связано с организацией общества. Однако, эта концепция актуальна в самых разных областях, потому что она влияет не только на способ организации общества, о том, как осуществляется власть или как она распределяется, но также вмешивается в когнитивные процессы, участвующие в интерпретации реальности. По этим причинам, понятие идеологии вполне может быть объяснено и прокомментировано в разделе, соответствующем социальному познанию, так как это тип социального представительства [ван Дейк 1999]. Тем не менее, было предпочтительно изложить этот момент, потому что в этом исследовании, эта концепция будет использоваться в политическом измерении и в контексте конкретных выборов с идеологической точки зрения в Колумбии. По словам ван Дейка [1999], идеология изучается в контексте гуманитарных наук, но не с позиции лингвистики.

В этом роде, автор показывает точки соприкосновения между идеологией и дискурсом, идеология определяется как система базовых идей, разделяемых социальной группой, социальные группы, взаимодействуя с другими, чтобы распространять, узаконивать или защищать их, должны обязательно сообщать о них, и делать это через дискурсы [ван Дейк 1999]. Так лингвистически существует дискурсивная поддержка в строительстве, распространение и узаконивании идеологии. Вышеизложенное приводит автора к тому, что нет идеологии без языка. В соответствии с этим, идеология соответствует не только преобладающим группам, но и группам меньшинств, которые предлагают сопротивление. Кроме того, идеология понимается как система убеждений, разделяемая членами группы, таким образом, нет отдельных идеологий, а только их использование. Идеологии лежат в основе социального познания группы, поэтому, представляют собой истинные механизмы, которые позволяют членам группы позиционировать себя в обществе и отличить себя от других [ван Дейк 1999]. В свою очередь, идеологии определяют способы интерпретации социальных событий членами групп и, в этом смысле соответствуют типу социального представления, которое в конечном итоге материализуется в дискурсивном представлении. Именно это когнитивное понятие идеологии, выдвинутое в. Дейком [1999], используется в этой работе, поскольку оно связано с областью КИД, а также связано с социальными знаниями. Таким образом, дискурс воспроизводит идеологии, которые, в свою очередь, позволяют организовать знание, который закреплен в дискурсивных представлениях [ван Дейк 1999].

Обычное присутствие миграции в СМИ указывает на то, что мы сталкиваемся с процессом, который порождает социальную полемику, вызывает адаптацию идеологических дискурсов, вводится в социальную и политическую дискуссию, и генерирует огромную массу информативного контента [ван Дейк 2008]. Ван Дейк [2008] выделяет, что в настоящее время нет критических социальных явлений и изменений без их репрезентации, определения и дискурсивной оценки в бесконечных текстах и разговорах в публичной и частной сферах. Ван Дейк [2008] подчеркивает, что дебаты об иммиграции датируются только последними годами, но это не менее интенсивно, с десятками ежедневных статей в прессе, телевизионных программ и политических дискурсов всех видов. В. Дейк [2008] отмечает, что мультикультурализм, экономическая глобализация, многоязычие и расизм являются сложными понятиями, тесно связанными с иммиграцией в исследованиях. Такие исследования всегда должны быть междисциплинарными. Ван Дейк рассмотрел роль средств массовой информации в распространении расизма [van Dijk 1991]. Основываясь на количественных и качественных данных, полученных при анализе тысяч газетных, теле- и радионовостей в Британии и Голландии, Ван Дейк приходит к заключению, что наиболее частые темы, касающиеся расизма в прессе, соответствуют этническим предубеждениям. Эти темы отражаются в стиле, риторике и «смысловых ходах» (semantic moves) кратких новостей, в газетных статьях, в особенности применительно к консервативной и бульварной прессе. В одной из своих работ о дискурсе и расизме ван Дейк проверил гипотезу, закономерно вытекающую из его предыдущих исследований, а именно то обстоятельство, что ключевую роль в воспроизведении расизма играют элиты [van Dijk 1993a]. На основе анализа парламентских дебатов, корпоративного дискурса, учебников и текстов средств массовой информации ван Дейк пришел к выводу, что элиты различными способами заранее формулируют расистские суждения и таким образом подстегивают развитие бытового расизма. Среди многих стратегий, о которых он пишет применительно к расизму элит, выделяются такие, как отрицание расистских убеждений у себя и приписывание их другим.

Недавно ван Дейк обратился к более общим вопросам злоупотребления властью и воспроизведения неравенства через идеологии. По его мнению, те, кто контролируют большую часть измерений дискурса (подготовку, обстоятельства, участников, темы, стиль, риторику, интеракцию и т. д.), пользуются наибольшей властью. Он полагает, что нельзя установить прямые соответствия между структурами дискурса и социальными структурами, но между этими структурами есть опосредующие образования, имеющие когнитивный характер (личностный и социальный). Когнитивное образование, согласно ван Дейку, является тем звеном в критической лингвистике, которое часто упускается из виду и которое позволяет объяснить, как социальные структуры оказывают влияние на структуры дискурса, как социальные структуры реализуются, становятся проявлением общественных институтов, получают статус законных образований и встречают одобрение или противодействие в устной и письменной речи.

В связи с этим, автор утверждает, что доминирующий дискурс об иммиграции - это публичный дискурс, контролируемый политическими элитами, СМИ, институтами образования и науки. Это означает, что именно наши элиты несут первую ответственность. С другой стороны, В. Дейк [2008] опровергает, что идеология принадлежит прессе, когда дело идет об освещении иммиграции, но это идеология доминирующей группы. Эта идеология характеризуется поляризацией между «нами» и «ними», и ставит «нас» выше других, «мы более современные, более продвинутые, более демократичные, умные, более мирные, и т.д.» [ван Дейк 2008]. Эта идеология сочетается с профессиональными идеологиями журналистики, который приписывает позитивные ценности журналистам» [ван Дейк 2008]. По его мнению В. Дейк [2008] выделяет, что власть СМИ в целом, и прессы в частности, основаны на их конкретных ресурсах, такие как информация и доступ к публичному дискурсу. СМИ решают и контролируют, кто появляется в газете или на телевидении и каким образом они представлены. В то же время, для их выбора тем и их стратегий освещения, СМИ частично контролируют формирование когнитивных схем публики. В обществе общения и знаний это огромная сила.

Даже политики и предприниматели полагаются на СМИ для их общественного имиджа и за возможность общаться с гражданством, кроме того, журналисты зависят от них как его источники и актеры в новостях, СМИ используют общие стратегии таким образом, что читатель верит, что информация, которая передается о миграционном явлении, является правдой, например [ван Дейк 2008].

1.цитируют надежные источники (власть, профессионалы, полиция, профессора, представители или директора и т. д.),

2.упоминают детали, цифры, статистику (сколько иммигрантов приехало в страну);

В этом аспекте, ван Дейк [2008] выделяет, что новости об иммигрантах ограничиваются следующими событиями:

1.Они незаконны и не уважают правила миграции;

2.Страна переполнена - нет места для стольких людей;

3.Нет работы для такого большого количества людей;

4.Обслуживание переполнено таким колличесвом людей;

5.Я больше не чувствую себя в своей стране;

6.Политические и нормативные последствия в отношении иммиграции;

7.Социальные проблемы, такие, как безработица и социальные пособия;

8.Общественная реакция;

9.Насилие, преступность, наркотики.

По нашему мнению СМИ являются одним из основных, хотя не единственным, инструментом для создания образов идентичности и изменчивости. Но в тех случаях, когда нет других источников информации (таких, как межличностное общение, книги и т.д.) преобладает информация, полученная из СМИ. Средства массовой информации представляют иммиграцию через исторический дискурс, который тонет в своих корнях в коллективном воображении общества. В соответствии с этим, изображения, связанные с иммиграцией, имеют тенденцию быть очень разнообразными, но за пределами определенной полифонии. Наконец визуализация, которая обычно делается из изображений в СМИ питает социальную стигматизацию определенных групп иммигрантов.

ГЛАВА II. РАЗВИТИЕ СОЦИАЛЬНО-ПОЛИТИЧЕСКОЙ СИТУАЦИИ В ВЕНЕСУЭЛЕ

Данная глава уточняет контекст этой исследовательской работы: развитие социально-политической ситуации в Венесуэле, в первую очередь, описанием «Радикализации популизма: «проект Социализма XXI века». Мы также изучим исторический контекст и иммиграционную ситуацию Венесуэлы. Наконец, мы рассмотрим положение венесуэльских иммигрантов и оценим возможные факторы, которые способствуют этому явлению в Колумбии. Определение этого контекста является важным элементом в нашем анализе. Это ключевой момент критического анализа дискурса.

Несмотря на сложности, связанные с миграцией, поиск причин этого феномена также требует сложной работы, поскольку существуют различные причины, связанные с решением эмигрировать. Эти причины, были постулированы в различных дисциплинах Araujo [2008], которые объясняют различные мотивы, такие как отсутствие работы, политико -- идеологическое преследование, отсутствие безопасности в результате насилия, войны, религиозные этнические преследования, социально -- экономические проблемы, улучшение качества жизни, стремление к индивидуальному или семейному развитию, возможности трудоустройства и образования, доступ к товарам и услугам. В нашей исследовательской работе мы изучим, как колумбийские СМИ строят образ венесуэльских иммигрантов через политический дискурс во время президентской избирательной кампании 2018.

2.1 Современные левопопулистские партии в Латинской Америке

Вебер [1922] считает, что популизм был отнесен к перераспределительной, националистической и инклюзивной государственной политике. Эти политики были противопоставлены эксклюзивным политикам, которые приносят пользу иностранным капиталам, концентрируют экономические ресурсы и подавляет спрос населения. В отличие от этого, с неолиберальной точки зрения, популизм интерпретируется как ошибочная стратегия развития, которая подчеркивает рост и распределение доходов государства, но не учитывает риск инфляции, финансового дефицита и внешних ограничений [Weber 1922]. По мнению Вебер, популизм используется в качестве политического дискурса для разделения общества на две антагонистические области: народ против олигархии [Weber 1922]. В этом смысле, с конца девяностых по настоящее время левые силы пришли к национальной власти в нескольких латиноамериканских странах (Венесуэла, Никарагуа, Аргентина, Куба и Мексика). Для некоторых деятелей и лидеров характерно использование популизма и его радикальное применение.

Кроме того, Русакова [2010] определяет два подхода к изучению популизма. Автор выделяет подходы, которые характеризуются различием точек зрения на причины возникновения популизма, а также на роль акторов в политических процессах. С точки зрения первого подхода, который автор называет структурным, популизм считается результатом изменений социальной структуры общества, связанных с процессами индустриализации и урбанизации, и, как следствие, возникновением новых социальных классов (рабочих и мелкой буржуазии), не допущенных к участию в политической жизни страны. Второй подход, субъективистский, отводит главную роль в возникновении популизма харизматическому лидеру, личности, обладающей набором определенных качеств, и поэтому способной мобилизовывать массы во имя достижения своих целей. В результате проведенного анализа структурного и субъективистского подходов к изучению проблемы популизма, автор дает свое определение этого социально-политического явления, которое сочетает эти два подхода [Русакова 2010]. По ее мнению, Русакова [2010] утверждает, что с 90-х гг. прошлого века популизм как социально-политическое явление прошел две фазы развития - неопопулизм и левый популизм. Введение подобной классификации позволило отделить «правых» популистов от нового поколения левых политических лидеров, таких как в случае с Венесуэлой. Несмотря на то, что Венесуэлу принято причислять к левым популистам, Венесуэла стоит от них особняком по наличию и степени проявления всех основных признаков популизма. Согласно с Русаковой [2010] это позволяет охарактеризовать политический курс правительства Венесуэлы с 1999 года как радикальный популизм. Венесуэльский радикальный популизм является определяющим фактором во внешней политике несет в себе мощное конфликтообразующее начало, а также претензию на лидерство в регионе. Это противоречивая стратегия, а временами бескомпромиссный стиль поведения ограничивает возможности Венесуэлы на международной арене [Русакова 2010].

В связи с вышеизложенным, Шишков [2017] полагает, что в последние годы применительно к политической ситуации в Латинской Америке эксперты всё чаще используют термин «правый поворот» и отмечают отступление левых и левоцентристских партий, ещё недавно находившихся у власти в большинстве стран латиноамериканского региона [Шишков 2017]. В случае Венесуэлы, сокрушительное поражение Чавистов на парламентских выборах (декабрь 2015 г.) привело к худшему политическому кризису в этой стране. Так неудача Э. Моралеса на конституционном референдуме в Боливии (февраль 2016 г.) и государственный переворот (ноябрь 2019 г.), точно так же в Уругвае вернулись к власти правые (ноябрь 2019 г.). Все это также свидетельствуют о снижении популярности левых сил в Латинской Америке. В то время как страны, такие как Колумбия, Эквадор, Бразилия, Перу, Боливия, Чили, Парагвай, Уругвай остаются приверженными правым силам [Шишков 2017].

Со своей стороны, Яковлева [2018] выделяет, что в отличие от прежних лет, прошедших в рамках дихотомии «левый -- правый» (с явным преимуществом сторонников левой идеологии), в наши дни все чаще наблюдаются попытки правящих элит избегать разделения по идеологическим воззрениям и действия в едином политическом пространстве. Многие эксперты квалифицируют этот тренд как центростремительный, подразумевая склонность политиков и избирателей к смене идеологического дискурса на прагматичное обсуждение насущных конкретных проблем вместо абстрактных призывов ко всеобщему счастью. Одной из причин заметного дрейфа в сторону центра является снижение привлекательности концепта строительства «социализма XXI в.» [Яковлева 2018].

Подводя итоги, Шишков [2017] предполагает, что следует отметить, что за последние года правые силы в Латинской Америке добились существенных успехов, однако говорить о закате левой альтернативы в регионе преждевременно. Таким образом, политический ландшафт в Латинской Америке всё более усложняется [Шишков 2017].

Так называемый социализм XXI века -- это политическое явление в Латинской Америке, которое усиливает свое влияние с возрождением левых, стремящихся дистанцироваться от схем и ошибок евросоветской модели, из подлинно американской новой концепции. Социализм XXI века не должен, однако, отступать от наследия высшей человеческой мысли (марксизм в том числе), так же, как это произошло с Европейским социализмом. Следовательно, один из демократических, народных и антиимпериалистических прогнозов у власти, это революционный процесс Венесуэлы во главе с Уго Чавесом и продолженный Николасом Мадуро. Ивановский [2015] утверждает, что применительно к боливарианским режимам, придерживающимся концепции «социализма XXI века», многие исследователи используют категорию соревновательного авторитаризма, разработанную и популяризированную американскими исследователями Стивеном Левицким и Луканом Уэем. Эта форма правления рассматривается как гибридный режим, отличающийся как от демократии, так и от классического авторитаризма [Ивановский 2015].

Со своей стороны, Русакова [2010] анализирует радикализацию чавистского режима, которая произошла во внутренней политике венесуэльского правительства, а также в идеологической плоскости, вылившись в «Проект социализма XXI века» [Русакова 2010]. По мнению Русаковой [2010], в осуществлении практики популизма на международной арене есть один серьезный изъян: будучи от природы оппозиционными традиционным элитам, популистские правительства изначально лишают себя более широких возможностей, которые дают интеграционные процессы, столь важные для политики и экономики стран в настоящее время [Русакова 2010]. Наиболее активные внешнеполитические связи Венесуэлы ограничиваются в основном теми странами, которые идеологически противостоят Соединенным Штатам, что не позволяет Венесуэле реализовывать дальнейшую диверсификацию и развитие международных связей. Русакова [2010] обозначает, что прежде всего, рассматриваются причины появления и процесс функционирования «боливарианских миссий». Русакова [2010] выделяет, что несмотря на впечатляющие результаты их работы, миссии вызвали шквал критики политологов и ученых, но само появление этих социальных проектов дает основание говорить о том, что социальная политика после изматывающих баталий с оппозицией стала, наконец, для правительства этой страны приоритетной. С другой стороны, Русакова [2010] подчеркивает, что в Венесуэле было много процессов национализации, что рассматривается как элемент популистской политики, анализируется попытка создать «гибрид» рыночной и этатистской экономической модели. Необходимость элементов рыночной экономики объяснялась тем, что страна нуждалась в инвесторах. Интенсивная этатизация экономики, прямое вмешательство государства в экономические процессы характеризует политику У. Чавеса и Н. Мадуро в экономической сфере. При этом необходимо отметить не только возрастающую роль государства в экономике страны, но и, самое главное, гарантию перераспределения доходов. Национализируя стратегически важные для страны отрасли, вытесняя иностранный капитал, популистское государство (в лице харизматического лидера) становится, по сути, единственным экономическим агентом, таким образом, устраняя возможных «посредников» между ним и массами.

Как элемент функционирования политики перераспределения доходов, которые составляет самую важную часть экономической популистской стратегии, еще одним важным элементом является исключение элементов неолиберализма в рамках проекта «Развитие изнутри». Речь идет о преобразовании неформального сектора экономики, где традиционно процент занятости населения был достаточно высок. Наряду с легализацией неформального сектора планировалось создание предприятий «социальной собственности», чтобы вытеснить частные иностранные компании. По словам Русакова [2010] результатом реализации подобной стратегии стали гипертрофированная роль государства в экономике и попадание венесуэльского правительства в порочный круг зависимости государства от нефтяных доходов, а также отсутствие экономического роста. Таким образом, с постепенной, но неизбежной радикализацией популизма в политической плоскости, экономический популизм, будучи изначально политизированным, также оказался подвержен сильному соблазну харизматического лидера объединить в своих руках ресурсы. Преимущество популистской экономической модели в принципе состоит в ее ориентации на социальный сектор [Русакова 2010].

2.2 Миграционные процессы в Венесуэле: актуальные политико-демографические проблемы

Матео и Ледезма [2006] утверждают, что уже с середины XIX века Венесуэла традиционно была альтернативным местом для иммигрантов из других стран Америки и Европы [Mateo, Ledezma 2006]. Хотя в Венесуэле были некоторые зарождающиеся политики стимулирования иммиграции, как создание сельскохозяйственных колоний, образованных иностранцами в правительствах Антонио Гусмана Бланко Был венесуэльским военным, государственным деятелем, дипломатом, адвокатом и политиком, участником и генералом во время Федеральной войны, Был президент Венесуэлы трижды (1870-1877, 1879-1884 и 1886-1888). (1870-1888 гг.), после периода гражданских войн, который последовал за отделением Венесуэлы от Республики Колумбия Была создана в 1819 году с объединением Нуэва-Гранада (сегодня Колумбия), Венесуэлы, Эквадора и Панамы в попытке объединить несколько народов с севера Южной Америки в одну нацию. Главным идеологическим лидером создания Великой Колумбии был Освободитель Симон Боливар (Венесуэльец), который стремился создать нацию, достаточно сильную, чтобы экономически конкурировать с европейскими державами и сохранить свою независимость. Это была самая амбициозная мечта о единстве в Латинской Америке. в 1830 г. С 1904 г., с началом длительной диктатуры Хуана Висенте Гомеса Он был венесуэльским диктатором и генералом, который авторитарно управлял своей страной с 1908 года до своей смерти в 1935 году., когда Венесуэла была определена как страна постоянного назначения для иммигрантов из разных стран мира. Многие из них, следуя традиции до независимости, пришли из Испании.

Другие, также, пришли из соседней Колумбии, особенно, чтобы заняться сезонной работой в животноводстве и кофейных поместьях в пограничных штатах [Mateo, Ledezma 2006]. Следуя данной логике, Матео и Ледезма [2006] считают, что с 1925 года в Венесуэле, благодаря эксплуатации нефти, с подъемом ценами на этот продукт н и в рамках рыночной экономики, которая способствует иностранным инвестициям, Венесуэла превращается из диверсифицированной сельской, сельскохозяйственной и животноводческой страны, станет городской страной, минеральным моноэкспортером. Затем происходят два одновременных процесса: внутренний исход из сельской местности в города и приток в Венесуэлу иммигрантов, который будет неуклонно расти. В конце периода диктатора (Хуана Висенте Гомеса), в 1935 году Венесуэла уже имеет много граждан иностранного происхождения, некоторые принадлежат второму поколению [Mateo, Ledezma 2006].

Рассматривая исследования и соображений этих авторов, Матео и Ледезма [2006] выделяются, что это продолжалось в течение переходного периода от диктатуры к демократии (1936-1945), где также проводились важные реформы в области образования и здравоохранения. В Венесуэле вновь открываются и создаются университеты, лицеи и школы, больницы и медицинские центры, современные и бесплатные общества, что исправят плачевные условия, царившие во время диктатуры Гомеса. При демократии (1945-1949) и тем более во время разрушения, которое означало последующую диктатуру (1949-1957), прибытие иммигрантов значительно увеличилось, это совпало с послевоенным периодом и путем четкого установления государственной политики по поощрению иммиграции, из-за нехватки рабочей силы, Как квалифицированной, так и неквалифицированной. Большинство из них-иммигранты из Испании, особенно после 1939 г. из Португалии и Италии, к которым добавятся те, кто бежит от конфликтов на Ближнем и Дальнем Востоке. Благодаря растущему процветанию Венесуэлы они станут определяющим фактором в формировании сильного среднего и профессионального класса Годовые темпы роста населения в Венесуэле увеличились с 1,5% в 1920 году до 3,5% в 1947 году, а с 1949 года оставались около 4% до 1997 года, в значительной степени благодаря иммиграции. (Lуpez, 1997a, 65-67). В 1926 году, когда доходы от экспорта нефти превысили доходы от сельскохозяйственного сектора, 85% населения было в сельском секторе; однако в 1981 году 80% населения уже было городским, а к 1990 году этот показатель составлял уже 84% (Lуpez, 1997b). [Mateo, Ledezma 2006].

Матео и Ледезма [2006] считают, что закрепление демократического периода в 1958 г., что совпадает с установлением военных диктатур в других Карибских странах, в Центральной и Южной Америке. Поскольку спираль процветания продолжала увеличиваться, Венесуэла сделалась пунктом назначения тысяч беженцев почти со всего американского субконтинента, из таких стран как Аргентина, Бразилия, Боливия, Куба, Никарагуа, Гватемала, Сальвадор, Перу, Парагвай, Уругвай, Чили и другие, многие из которых поселились в Венесуэле навсегда. С растущей экономикой и сильной валютой, часто можно увидеть многочисленные группы венесуэльцев, путешествующих в качестве туристов по самым известным местам в Европе и Америке, особенно Соединенные Штаты. Из-за географической близости, эта страна с самого начала была основным клиентом экспорта нефти и крупнейшим поставщиком импортной продукции. Эмигрантский компонент венесуэльского населения тогда считался, вместе с иностранными инвестициями, ценным и решающим в формировании этой процветающей и динамичной страны Наибольшую занятость создает сектор третичного образования или услуг, в котором работает 63% экономически активного населения; вторичный или перерабатывающий сектор занял второе место с 24% и, наконец, первичная или добыча ресурсов только 13%, которая включала как сельскохозяйственную, так и горнодобывающую деятельность (Ramнrez, 1988). [Mateo, Ledezma 2006]. Эта ситуация оставалась такой до экономического кризиса, который начался в 1983 году и достиг своего апогея в 1989 году, вызванный низкими ценами на нефть, чрезмерной государственной задолженностью, как внешней, так и внутренней, административной коррупцией и неправильным использованием ресурсов, которые были потрачены на миллиардные планы (в US$) и неудачные проекты. Далее наблюдается постепенное ухудшение состояния всех государственных служб и инфраструктуры, который стал синонимом неэффективности и коррупции. Преступность и государственное пренебрежение становятся эндемичными и общее недовольство, вызванное резкими экономическими мерами, введенными в качестве рецепта МВФ. В Венесуэле впервые произошли бунты и грабежи 1989 года и, наконец, неудачный военный переворот 1992 года. В этот период, как иностранные инвестиции, так и европейская иммиграция испытывают заметное снижение [Mateo, Ledezma 2006].

Рассматривая вышеизложенное, Матео и Ледезма [2006] думают, что период, который начинается в Венесуэле в 1998 году (правительство Уго Чавеса), отмечен приходом нового правительства (слева), которое вскоре дает понять, что это не изменение стиля, но экономическая, политическая и социальная модель. Страна переживает растущую политическую радикализацию, популизм, экспроприация компаний, и речь нового президента (Уго Чавеса), становятся эндемичными и в сочетании с глубоким недовольством частных производственных секторов, которые начинают исчезать из-за экономического банкротства. Венесуэльцы начинает появляться в статистике европейских, североамериканских и южноамериканские стран, но уже не как туристы, а как иммигранты и постоянные жители (эта ситуация обостряется со смертью Уго Чавеса и приходом к власти президента Николаса Мадуро). Новый период, имеющий большое историческое и социальное значение, через которое в настоящее время проходит Венесуэла, проходит параллельно с процессом его превращения в страну эмигрантов. Этот феномен привлек внимание средства массовой информации региона, как печатных, так и электронных. Все они, независимо от их идеологической ориентации, сегодня согласны с тем, что это реальный и повседневный процесс [Mateo, Ledezma 2006].

Однако, по мнению автора Корралес [2016] за последние пять лет, Венесуэла пережила самое резкое падение уровня жизни, когда-либо виденное любой страной в истории Латинской Америки [Corrales 2016].

a) сокращение импорта;

b) инфляция;

c) экономический спад;

d) валютные ограничения;

e) нехватка потребительских товаров;

f) энергетический кризис.

Корралес [2016] подчеркивает, что в период с 2013 по 2018 года доход на душу населения в стране сократился почти на 40%. В экономике сильно зависящей от импорта, как экономика Венесуэлы, падение импорта является обязательной причиной обвала роста. Высокая зависимость Венесуэлы от импорта, во многом является результатом его большого сравнительного преимущества в нефти, а также провал попыток диверсифицировать экономику [Corrales 2016]. Автор подчеркивает считает, что нефтеперерабатывающий сектор этой страны занимается производством и продажей товаров с высокой импортной составляющей, через которые экономика тратит ресурсы, полученные от экспорта нефти. В то время как в начале кризиса, падение экспорта нефти могло быть следствием падения цен, совсем недавно, кризис был обусловлен падением добычи нефти. В исторической серии нефтедобычи есть два поворотных момента: в начале 2016 года, когда цены упали ниже 30 USD, и в конце 2017 года, когда нефтяной сектор потерял доступ к международному финансированию [Corrales 2016]. Эта потеря в результате доступа к кредитам, по-видимому, способствовала ускорению перекачки нефти, вождение экономического спада Венесуэлы. Со второго семестра 2016 года, цены на нефть начали восстанавливаться, но нефтяного экспорта нет. Причина в том, что производство нефти начала падать. Таким образом, Венесуэла продавала все меньше нефти остальному миру. В дополнение к вышесказанному, экономические санкции, введенные правительству Венесуэлы Соединенными Штатами и Европейским Союзом, непосредственно влияют на кризис в этой стране. Наконец, мы можем утверждать, что уровень жизни венесуэльцев упал, потому что экономика не может импортировать как раньше, чем в прошлом, крах венесуэльской экономики заставил людей эмигрировать в другие страны, особенно в Колумбию [Corrales 2016].

Испании [2006] отмечает, что с 1990 года Колумбия осуществляет стратегию поощрения иностранных инвестиций, предусматривающую ряд нормативных изменений, включая Конституцию и подписание различных экономических соглашений Испании [2006]. По мнению Испании, результатом этих действий стало значительное увеличение притока иностранного населения Испании [2006]. Так же, для национального правительства, улучшение показателей безопасности способствовало улучшению условий труда и инвестиций в Колумбии. Можно также проанализировать другие факторы, которые могут стимулировать такое поведение. В соответствии с Министерством труда и социальных дел Испании [2006], существует несколько факторов, способствующих трудовой иммиграции, и в случае Колумбии могут быть связаны следующие.

a) исторические, культурные и языковые связи между отдельными странами происхождения и назначения также являются привлекательными для иммиграции. Однако, это культурное сходство оказывает большее влияние на выбор места службы, чем на принятие решения об иммиграции;

b) улучшение экономических, социальных и политических условий является важной привлекательностью для иностранных граждан. Улучшенная заработная плата, социальные пособия и комплексное здравоохранение, политика в области равенства и недискриминации в странах назначения, и так далее, может быть достаточно оснований для иммиграции.

ГЛАВА III. ВЛИЯНИЕ КОЛУМБИЙСКИХ СМИ НА ВЕНЕСУЭЛЬСКУЮ ИММИГРАЦИЮ ВО ВРЕМЯ ПРЕЗИДЕНТСКОЙ КАМПАНИИ В КОЛУМБИИ

3.1 «Кастрочавизм»: популярный термин на выборах в Колумбии

Во время президентской кампании в Колумбии говорили, что если левые победят в этой стране, Колумбия рискует стать Венесуэлой, в этом смысле термин «кастрочавизм» был использован правыми этой страны, чтобы дискредитировать левого кандидата, этот термин является неологизмом с политическим происхождением в Колумбии, который описывает предполагаемую левую идеологию. Считается, что кастрочавизм как «риторическое устройство» служит цели пробуждения среди колумбийцев трех страхов.

1. потерять национальную идентичность (под внешней угрозой);

2. навязывание диктатуры (угроза свободе);

3. установка коммунизма (внутренняя угроза частной собственности).

Однако критики этого термина отмечают, что название не соответствует какой-либо существующей идеологии и они описали это как не что иное, как риторическую фигуру или ошибку. Термин кастрочавизм представляет собой сочетание слов «кастризм» и «чавизм», которые относятся к политическим идеологиям латиноамериканских левых. С одной стороны, кастризм (критика капитализма и империализма) относится к коммунистической политической идеологии, вдохновленной Фиделем Кастро, лидером кубинской революции. Кроме того, чавизм ссылается на социалистическую левую идеологию и политическое движение, возникшее в Венесуэле вокруг фигуры Уго Чавеса. Социально-политическое явление, разработанное чавизмом в Венесуэле, называется Боливарианской революцией. Чавизм включает в себя идеи таких лидеров, как Маркс, Ленин, Че Гевара, Грамши, Насер, Фидель Кастро, Леон Троцкий и другие.

В связи с этим мы считаем, что этот термин повлиял на президентские выборы в Колумбии в 2018 году, во время кампании тогдашний кандидат Иван Дуке указал Густаву Петро быть сторонником кастрочавизма, заявив:

1. «Мы не позволим Колумбии стать похожей на Венесуэлу»;