Размещено на http://www.allbest.ru/

Содержание

Введение

Глава 1. Теория дискурса

1.1 Понятие дикурса

1.2 Теория дискурса в российской науке

Глава 2. Военный дискурс

2.1 Анализ военного дискурса зарубежными авторами

2.2 Военный дискурс в российской науке

Глава 3. Освещение ситуации в Сирии в российских СМИ: дискурсивный анализ

3.1 Методика

3.2 «Российская газета»

3.3 Красная звезда

3.4 Социологические опросы

Заключение

Список литературы

Введение

Актуальность исследования.

Активные действия России на внешнеполитической арене, включая участие российских воздушно-космических сил в военной операции в Сирии потребовали использования определенного понятийного, лексического, синтаксического и фразеологического аппаратов. Участники публичной сферы, официальные лица, а также российские СМИ -- как независимые, так и аффилированные с государством -- столкнулись с необходимостью выработки соответствующей базы для презентации происходящих событий, активной интерпретации в различных целях и анализа.

Военный дискурс в российской публичной сфере, сформированный в ходе множества вооруженных конфликтов предыдущих столетий, применительно к конфликту в Сирии нуждался в обновлении, переосмыслении и адаптации.

Репрезентация действий российских ВКС на ближнем Востоке является для государственной риторики особенно сложной задачей, поскольку используемые вербальные ресурсы должны не только учитывать актуальные особенности современных боевых действий, но также выполнять аксиологическую функцию. Заключается это в первую очередь в необходимости особым образом кодифицировать действия вооруженных сил и самих участников конфликта, провести стигматизацию оппонентов и сконструировать определенную образную реальность. Для политических элит важно сопоставление боевой операции с опытом участия СССР и России в предыдущих локальных конфликтах: необходимо создать максимально выгодный имидж боевой операции, разграничить негативный опыт предыдущих лет и создать во многом принципиально новую мифологию российских Вооруженных сил.

В связи с тем, что военный дискурс задается главным образом акторами военной сферы, монополизированной государством (Министерством обороны, Генштабом, Верховным Главнокомандующим), данное исследование предполагает рассмотрение в первую очередь дискурса российских государственных СМИ, опубликованных заявлений и интервью официальных лиц -- поскольку политические элиты транслируют свои ценности и интересы именно через подконтрольные средства масс-медиа.

Тема конфликта в Сирии с момента начала операции 30 сентября 2015 года занимает едва ли не центральное место в федеральных масс-медиа. На примере порталов «Российской газеты», РИА «Новости» или ТАСС можно обнаружить, что «Военная операция российских ВКС в Сирии» вынесена в отдельный блок, почти ежедневно обновляющийся. При этом в освещении доминирует определенная позиция, транслируемая с привлечением ряда вербальных ресурсов.

Приемлемость используемых средств некоторыми экспертами ставится под сомнение: так, согласно некоторым оценкам, в процессе информирования российские СМИ используют методы, приближенные к методам военной пропаганды[1][2], прибегая к мобилизационному потенциалу милитаристского дискурса для повышения рейтингов одобрения власти[3] и нагнетания противостояния с условным «Западом». Некоторые эксперты[4] также отмечают «виртуальность», постановочность освещения боевых действий. («То есть это телевизионная война, нам показывают по телевизору - это такая телевизионная виртуальная война»), использование в качестве для легитимации действий («Это все делается для того, чтобы сказать: вот, наконец-то у нас есть настоящий враг, мы его бомбим, все, как вы хотели. Не нужно доказывать правильность формулы, что нужно бороться с терроризмом, но то, что бороться с терроризмом в небе Сирии должна Россия - это доказывать нужно»)

Освещение конфликта в Сирии вызывает большой интерес граждан РФ: согласно опросу Фонда Общественное Мнение[5] от 18 ноября 2015 года, в той или иной степени действия российских военных в Сирии интересует три четверти россиян, однако при этом относительное большинство (44%) уверено, что часть информации замалчивается. Несмотря на это более 54% опрошенных считает, что освещение конфликта в федеральных СМИ объективно.

Актуальность освещения конфликта в Сирии также подтверждается статистическими средствами «Google Trends» и «Wordstat.Яндекс». До начала операции ВКС, летом 2015 года отмечалось около 150-200 тысяч поисковых запросов «Сирия» в месяц, тогда как уже в октябре -- более 2,8 миллиона.

Степень разработанности темы.

Теорию дискурса как системы организации речи, обусловленную социальными и культурными условиями, разработали в середине двадцатого века главным образом европейские исследователи. Впервые понятие дискурса вводится бельгийским лингвистом Бьюиссансом [6], а известным становится в работах Эмиля Бенвениста [7] как «речь, присваиваемая говорящим», соотносящаяся с конкретными участниками коммуникативного акта. Работы Фуко [8] включают в контекст рассмотрения дискурса идеологию и систему властных отношений, его дополняет Ж. Лакан [9], предложивший классификацию дискурсов, основанную на социальных отношениях. Ю.Хабермас [10] разрабатывает дискурсивную этику в качестве набора правил для политического пространства, а наиболее востребованы в российских исследованиях работы голландского исследователя Ван Дейка [11]

Российские исследователи (Темнова [13], Макаров [14], Степанов [15], Орлов [16], Чернявская [17]) главным образом суммируют результаты работ зарубежных теоретиков дискурса.

Военный дискурс в России чаще всего изучают в рамках военного образования и профессионального перевода (Дуброва [24], Юсупова [25]), также военно-политический дискурс рассматривается внутри политического дискурса (Маслова [27], Русакова [28], Шейгал [29]).

Исследования военного дискурса в современных российских СМИ малочисленны (сборник «Освещение российскими СМИ военных действий в Чечне» [31], диссертация И.Жукова «Критический анализ дискурса печатных СМИ: особенности освещения Северокавказского конфликта» [32]); тогда как работ о специфике военного дискурса в контексте операции в Сирии нет. На базе достаточно хорошо изученных теоретических представлений, их уникальной комбинации внутри данной работы и медийного освещения конфликта на Ближнем Востоке данное исследование претендует на новизну и полезность.

Объект исследования - военный дискурс в российских государственных СМИ

Предмет исследования - риторика российских СМИ в ходе освещения конфликта в Сирии

Цель работы - проанализировать военный дискурс в российских государственных СМИ на примере освещения ситуации в Сирии.

Задачи работы - определить понятие дискурса1, систематизировать особенности понятия дискурса в Росссии2, установить понятие военного дискурса3, выявить оценки и историю представлений о военном дискурсе в России4, определить методику анализа военного дискурса в российских СМИ5, проанализировать освещение ситуации в Сирии в российских государственных СМИ6, выявить эффект использования военного дискурса в ходе операции в Сирии7.

Гипотеза исследования - военный дискурс в российских государственных СМИ является языковой реализацией сознательно конструируемой мобилизационно-милитаристской модели реальности. С помощью средств военного дискурса государственные СМИ в интересах политических элит создают образ российской операции в Сирии как «справедливой», «законной», «высокотехнологичной и стерильной», «значимой в контексте международной борьбы с терроризмом».

Эмпирическая база. В рамках исследования необходимо проанализировать выборку изданий, аффилированных с государством: учрежденная правительством РФ «Российская газета», учрежденная министерством обороны «Красная Звезда».

Необходимо выявить, как в авторских текстах, жанровых материалах, комментариях и интервью реализуется военный дискурс, какие вербальные ресурсы используются.

Кроме того, необходимо проанализировать результаты социологических исследований о военном дискурсе в российских СМИ.

Хронологические рамки. В исследовании рассматривается выборка материалов, выходящих в период с осени 2015 по весну 2016 года.

Научная новизна. Результатом данного исследования будет доказательство использования военного дискурса государственными СМИ с целью мобилизационного воздействия и манипуляции. В контекст изучения российской военного дискурса будет внесено исследование реакции языка государственных СМИ на конфликт в Сирии.

Практическая значимость. Исследование может быть полезно в качестве инструментария для критического анализа освещения военных конфликтов российскими СМИ. Кроме того, оно может предостеречь специалистов-копирайтеров и редакторов от использования определенных средств.

Глава 1. Теория дискурса

1.1 Понятие дикурса

Для рассмотрения военного дискурса необходимо прежде установить понятие «дискурс» вообще. Несмотря на активное использование данного термина уже на протяжении полувека как в научной среде, так и в публицистике, это понятие не имеет законченного, однозначно трактуемого определения; некоторые исследователи даже склонны считать его вредным, отягчающим академический словарь термином.

В целом, трактовка дискурса исторически смещалась от представления о дискурсе как о более высоком, чем речевой акт, уровне языка, или последовательности сообщений к пониманию дискурса как сложного социально-коммуникативного феномена, взаимодействующего с реальностью и включающего экстралингвистические факторы. Иными словами, в более современном понимании дискурс -- не просто последовательная форма реализации языка с конкретными семантическими и синтаксическими особенностями, противопоставляемая изолированному предложению, а связная единая система, отсылающая к определенному контексту и социально-культурной группе. Рассмотрим подробнее этапы изучения дискурса.

Одним из первых дискурс в академический словарь ввел бельгийский лингвист Эрик Бьюисссанс[6]. Опираясь на бинарную антиномию языка как системы и речи как реального процесса, разработанную Фердинандом де Соссюром, Бьюиссанс в 1943 году вводит третий компонент -- дискурс как особый случай текста, механизм трансляции языка в качестве знаковой системы в конкретной живой речи. Согласно Бьюссансу, дискурс -- это языковые конструкции и комбинации словоформ, которые говорящие используют для реализации языкового кода.

Работа Бьюиссанса не получила широкой известности, и принято считать, что впервые полное и четкое представление понятия дискурса разрабатывается во французской школе начиная с 1960х годов. Первым здесь дискурс как «функционирование языка в живом общении» или речь, «присваиваемую говорящим», представил Эмиль Бенвенист. Согласно Бенвенисту, дискурс -- не просто реализация языкового кода в речи, но речь, соотносящаяся с субъектами коммуникативного акта. Бенвенист противопоставлял дискурс и повествование, которое понимал как речь без вмешательства субъекта. Он рассматривал дискурс как часть процесса коммуникации, однако уже предположил, что дискурс представляет собой феномен, выходящий за рамки исключительного языковой системы.

Социально-политический аспект подробно разрабатывает философ социалистических убеждений Мишель Фуко. Фуко посвятил проблеме дискурса множество работ, среди которых чаще всего выделяют «Археологию знания» [8]. Он включает в рассмотрение дискурса проблему идеологии и властных отношений, под воздействием которых дискурс приобретает актуальное общественное значение. Акцентируется внимание на принудительной силе дискурса, его властном ресурсе, присвоение которого является целью политиков. В представлении Фуко, дискурс -- это система умозаключений, оформленных благодаря взглядам, действиям, верованиям и практикам. С помощью определенного характера дискурса власть реализует и легитимирует себя, сохраняя влияние через конструирование реальности, соответствующей текущим задачам. Фуко исключает из описания дискурса субъект конкретного коммуникативного акта. По его мнению, дискурсивные практики обусловлены условиями данного времени и пространства, то есть социальными, экономическими, географическими и лингвистического обстоятельствами высказывания, первоочередных по отношению к личности пользователя языка.

Также Фуко понимал дискурс как структуру более высокого порядка, чем текст -- то есть как некоторое идейное пространство, позволяющее объединить разные тексты через присвоение некоторых характеристик. Фуко подчеркивает, что для понимания конкретного дискурса необходимо рассматривать факторы, выходящие за пределы собственно языка -- иначе говоря, обладать знанием о идеологических установках, структуре общества, политической ситуации в момент высказывания и т. д. Именно Фуко обращает внимание на то, что значимость дискурса как социального явления осуществляется через создание оценочных схем, правил, запретов и принципов.

В контексте социального понимания дискурса также находятся работы Жака Лакана. Он предложил подробную классификацию дискурса, основанную на формах социальных взаимоотношений. Для каждого случая дискурса Лакан выявлял его участников -- агента (говорящего), адреата (Другого), «истину» и результат речи. Среди основных форм дискурса Лакан выделил истерический, господский, университетский и психоаналитический -- они различаются соотношением между означающим, знанием, получаемым эффектом и субъектом дискурса. Впервые Лакан высказывает предположение, что все действия людей отсылают к той или иной форме использования языка.

Для Лакана в речи значение имеет не субъект, целеполагание или содержание, а форма -- способ упорядочивания смысла, структурирования содержания. Так, согласно Лакану «дискурс» создает базу социальной организации, он не эпизодичен, а постоянно реализует себя. Развивая мысль Мишеля Фуко, Лакан считает, что дискурс необходимо рассматривать максимально полно, поскольку его элементы реализуют значение полностью только взятые в рамках системы целиком.

Разработка социально-коммуникативного подхода к анализу дискурса принадлежит Юргену Хабермасу, который включил термин «дискурс» в оборот политической науки. Его исследования во многом базируются на более раннем социальном подходе к изучению дискурса. В работе «Теория коммуникативного действия» [10] Хабермас рассматривает дискурс как форму коммуникации, направленную на достижение консенсуса. Анализируя различные коммуникативные модели, Хабермас обозначил как идеальную именно «дискурсное общение», то есть свободный диалог, в ходе которого спорные позиции участников коммуникации согласуются и достигается согласие. По мнению Хабермаса, дискурс предполагает особую этику, отличную от этики эгоизма и рационального выбора -- коммуникация открыта и свободна для любого, при этом принуждение категорически отвергается -- согласие может достигаться только с уважением ко всем участникам процесса переговоров.

Хабермас отмечает, что дискурс в основе своей диалогичен, он не существует как речь, связанная только с одним субъектом, но всегда подразумевает вовлечение Другого в качестве участника коммуникации. Специфика дискурса зависит от выполняемого социального действия -- непосредственно общения, действия, направленного на достижения цели, ритуала или действия-части драматической остановки. Хабермас считает, что конфликты и противоречия в обществе оптимальнее, эффективнее и правильнее решать с помощью дискурсивного убеждения и риторического влияния. Результатом должно стать принятие некой социальной нормы, общей для всех. Таким образом, Хабермас расширяет понятие дискурса до ключевого компонента политического пространства: дискурс нацелен на взаимопонимание, согласие и соблюдение определенных правил, при этом важнейшим свойством дискурса является его нормативность, обязательность.

В российской традиции изучения дискурса особое внимание уделяется теории дискурса голландского исследователя Тёна Ван Дейка. В рамках общей теории коммуникации он рассматривает различные варианты институциональных или статусно-ориентированных дискурсов, то есть дискурсов, разворачивающихся в определенных социальных группах, участники которых действуют в рамках своих социальных ролей. Для отстаивания своих интересов и достижения определенных целей субъекты институционального дискурса используют специальные языковые средства и стили.

Ван Дейк, подводя итог предшествующим исследованиям, различил [11] два понимания дискурса: в широком смысле он является сложным коммуникативным явлением, происходящим между говорящим и слушающим, во временном и пространственном контексте; в то время как в узком смысле дискурс -- это завершенный текст, устное или письменное развернутое высказывание, понимаемое как продукт коммуникативного действия, который интерпретируется получателями. Вне зависимости от выбранного смысла, в соответствии с концепцией Ван Дейка, рассматривать дискурс возможно лишь с учетом всех социальных факторов. Таким образом, полное понимание дискурса неприемлемо без внеязыковой когнитивной обработки, включая отбор информации, которая имеет отношение к данному контексту и к субъектам дискурса. Согласно позиции Ван Дейка, важна не столько ситуация дискурса, как таковая, как ее интерпретация и ее восприятие участниками общения.

По определению Т.А. Ван Дейка, «дискурс -- язык в его постоянном движении, вбирающий в себя все многообразие исторической эпохи, индивидуальных и социальных особенностей как коммуниканта, так и коммуникативной ситуации, в которой происходит общение. В дискурсе отражается менталитет и культура как национальная, всеобщая, так и индивидуальная, частная».

Именно понимание дискурса Ван Дейка широко вошло в научный оборот и особенно активно используется в отечественных разработках понятия «дискурс».

Для данной работы особое значение имеет статья Ван Дейка «Анализ новостей как дискурса» [12]. В ней Ван Дейк выделяет несколько уровней структуры дискурса. Первый уровень -- локальный -- отвечает за распределение ролей на уровнях предложения и текста: грамматику предложения, включающую морфологию, синтаксис, семантику и лексику, а также грамматику текста. Второй -- глобальный -- за тематику, главные пропозиции текста, которые можно представить в нескольких фразах; а также за распределение «суперструктур», шаблонов, сообразно которым воспринимается текст -- в случае новостей это Заголовок, Лид, Основное событие, Последствия, Комментарии, Бэкграунд и т. п. И третий -- универсальные структуры, действующие на любом уровне -- риторические средства и логико-релевантные, отсылающие к распределению информации согласно порядку оценки событий как «важные» или «менее важные».

Упорядочивание информации, согласно Ван Дейку, имеет значительное влияние на конечного читателя -- вне зависимости от того, сознательно или нет расставляются акценты восприятия.

1.2 Теория дискурса в российской науке

Российские исследователи в основном суммируют современные подходы к изучению дискурса в зарубежных работах. Темнова Е. в статье «Современные подходы к изучению дискурса» [13] обозначает дискурс как связный текст, “погруженный в жизнь» -- то есть «находящийся в событийном контексте, в совокупности с экстралингвистическими, социокультурными, психологическими и другими факторами». М. Макаров обращает внимание [14] на три возможных интерпретации дискурса: формальную (как язык выше уровня предложения), функциональную -- как употребление языка и ситуативную -- связанную с контекстом.

Согласно Ю. Степанову, [15] дискурс -- специфическая языковая система, соотносящаяся с языковой практикой конкретной социальной группы; при этом Степанов отмечает важность «особого мира», вкладываемого в понятие дискурса -- специфической грамматики, семантики и прагматики. Вариативность дискурса отмечает Г. Орлов: в статье «Современная английская речь» [16] он выделяет в качестве значимой способность дискурса иметь вариативные масштабы в смысловом и структурном отношении: дискурсом может быть как одно предложение, так и целое произведение или пласт текстов.

В. Чернявская в работе «Дискурс власти и власть дискурса. Проблемы речевого воздействия» [17] обобщает исследования как отечественных, так и зарубежных школ, выводя определение дискурса как «совокупности тематически соотнесенных текстов, коммуникативного (устного или письменного) события, осуществляемого в определенном когнитивно и типологически обусловленном пространстве».

Глава 2. Военный дискурс

2.1 Анализ военного дискурса зарубежными авторами

Военный дискурс являет собой одну из форм институционального дискурса. Его специальное изучение ведется не так давно, при этом работы, описывающие именно его представление в СМИ, появляются главным образом только в конце XX -- начале XXI века. Также следует отметить, что чаще всего изучают военный дискурс государств, находящихся в процессе внутренней мобилизации.

Одним из первых использование военного дискурса в качестве средства манипуляции и пропаганды рассматривает французский философ-постмодернист Жан Бодрийяр. [18] Бодрийяр выступил с критикой репрезентации боевых действий в СМИ на примере Войны в Заливе. Согласно Бодрийяру, население западных стран могло узнавать о войне только из подготовленных сообщений, эксплуатирующих военный дискурс с целью пропаганды. Задачей подробных рассказов о боевых действиях, по мнению Бодрийяра, было не дать возможности понять, что происходило на самом деле, а сконструировать некоторую особую виртуальную реальность.

Позднее военный дискурс также изучается применительно к локальным конфликтам. Рой Вильямс, описывая военный дискурс в ЮАР [19] отмечает, что для военного дискурса характерна иррациональность, основанная на мнимой целостности -- манипулирование границами пространства, реальными фактами и хронологией. По мнению Вильямса, военный дискурс представляет собой «игру с нулевой суммой» -- его использование подразумевает общественные жертвы, но это не становится преградой к получению государством «лицензии на убийство».

Израильские исследователи теории коммуникации Е. Зандберг и М. Нейгер рассматривают использование военного дискурса журналистами, описывающими взаимоотношение между евреями и арабами. [20] Авторы работы выделяют характерные особенности использования военного дискурса в СМИ: журналисты активно используют военные ассоциации и реминисценции даже применительно к мирным событиям, при этом особое место занимает сопоставление текущих событий со значимыми страницами прошлого -- так, для израильских журналистов точкой отсчета является Война за независимость в 47-49-е годы.

Отдельно авторы отмечают то, что, следуя за политическойvfy конъюнктурой, журналисты могут постепенно переходить от гражданского политического дискурса к военному: «Following the politicians, the journalists altered the framing of the coverage from a military to a civil frame and adopted more balanced terms in labeling the Israeli-Arab citizens».

Для военного дискурса характерно использование определенных коммуникативных стратегий. Некоторые черты военного дискурса определил еще ван Дейк в статье «Новостной расизм» [21]. В частности, согласно ван Дейку в рамках военного дискурса важное место занимает апелляция к истинности, объективности изложения, так как массовый читатель чаще всего некомпетентен в освещаемых вопросах. Этим же целям служит и активное использование цитат, апелляция к авторитету.

Для данного исследования крайне важно, что в конструировании военного дискурса большую значимость имеют разграничение и номинация участников вооруженного конфликта, присвоение им ярлыков и приписывание тех или иных качеств. В общем смысле это сводится к выделению «МЫ»-группы и «ОНИ»-группы, но также может применяться и в маркировании большего числа участников вооруженного конфликта. Для манипулирования незаменимым инструментом оказывается стереотипизация: в большинстве случаев читатель не имеет альтернативного источника информации о событиях и акторах конфликта, поэтому этнические, культурные и другие стереотипы подменяют собой всестороннее изложение информации.

Еще одна важная черта военного дискурса -- его доверительность, апелляция к семейно-отеческим чувствам, архетипам. В статье «Война и индустрия развлечений» Дж.Бёрстон отмечает [22] , что военный дискурс часто используется в качестве развлекательного и успокаивающего. Согласно позиция Бёрстона, военный дискурс конструирует специфический персонифицированный образ мужественного государства-защитника. Он обладает крайне патриархальной основой: с помощью соответствующей лексики и подбора тем акцент в освещении конфликтов делается на то, что действия «МЫ»-группы максимально честные и справедливые, в образе армии подчеркивается маскулинность, способность к точному расчету, поддерживается национальная патриотичность и консервативная идеология.

2.2 Военный дискурс в российской науке

Масштабное исследование истории военного дискурса в России с позиции лингвистики представлено в работе А. Уланова «Русский военный дискурс XIX-XX века». Уланов доказывает [23], почему военный дискурс является отдельным явлением в языке, обладающим рядом конститутивных признаков: он «имеет свою целенаправленность коммуникации, включает «статусно-ролевое» общение коммуникантов; обладает социально направленным характером и специфической хронотопностью».

Также Уланов разделяет институциональный (реализующийся в рамках самих Вооруженных Сил) и неинституцииональный дискурс -- то есть дискурс, представляющий собой эмоционально-оценочную, разговорно-бытовую интерпретацию военных событий, реалий и лиц, характеризующийся активной субъективной коммуникативной интеракцией. Для данного исследования интерес представляет в первую очередь именно неинституциональный дискурс, как представленный в изданиях, рассчитанных не только на людей, знакомых с военной сферой.

Российский военный дискурс чаще всего изучают в рамках военного образования и профессионального перевода: в качестве примера приведем статьи Ю.Дубровой [24] и Т.Юсуповой. [25]

В статье «Особенности военного дискурса» Дуброва определяет военный дискурс как совокупность речевых произведений, созданных с использованием определенных языковых средств и рамках военной сферы общения. автор выделяет четыре модуса институционального дискурса в армии -- официальное общение командиров и подчиненных, «профессиональный» диалог военнослужащих на одной ступени иерархии, «организционный» -- уставы, документы, распоряжения -- и,наконец «презентационный», контакт военных институтов с внешним миром. В данной работе нас интересует именно презентационный аспект военного дискурса.

Согласно исследованию «Структурные особенности военного дискурса» Т. Юсуповой, для текстов, произведенных в рамках военного дискурса, характерны несколько языковых признаков. Это в первую очередь обилие клише и штампов, используемых для апелляции к стереотипам и создания новых, обилие терминов, притягивающих внимание, а также специфическая синтаксическая структура -- контрастные сочетания сложных синтаксических конструкций и парцелляции.

Ирина Сандомирская в работе «Книга о Родине: опыт Анализа Дискурсивных практик [26] пишет, что для отечественного военного дискурса характерна еще одна черта -- поэтическая романтизация военнослужащего. Советский солдат был чрезвычайно морален, склонен к творчеству, остроумен -- при этом в данной мифологии важнейшей составляющей было понимание солдатом чести защитника Родины. Также Сандомирская выделяет историчность российского военного дискурса, постоянное присутствие в нем «прошлого» и будущего» -- он организуется в рамках категорий «сейчас», «прежде» и «потом».

Проблематика военного дискурса также поднимается российскими исследователями рамках изучения политического дискурса. Так, В. Маслова в статье «Политический дискурс: языковые игры или игры в слова?» [27] отмечает, что для российского политического дискурса характерна апелляция к военной тематике, военным образам и синтаксическим конструкциям. Маслова обращает внимание на важнейшую и общую для военного и политического дискурса черту -- стремление к стигматизации и навешиванию ярлыков на «МЫ-группу» и «ОНИ-группу».

Кроме того, В. Маслова отмечает особенность военно-политического дискурса, заключающуюся в том, что слова, используемые различными участниками дискурса, совпадают в области денотатов, но различаются по коннотации. Таких пар может быть построено очень много: одни и те же события и субъекты обозначаются совершенно разными определениями: так, сепаратисты и освободители, контртеррористическая операция и война, освобождение и вторжение, миротворчество и агрессия, в зависимости от позиции по отношению к событию. Маслова резюмирует, что одна из важных задач политического дискурса -- не просто «описать» (то есть, не референция), а убедить, пробудив в адресате намерения, дать почву для убеждения и побудить к действию.

О. Русакова О. и В. Русаков В. в работе «PR-дискурс» отмечают [28] специфическую особенность политического дискурса в России -- в нем присутствует большое количество метафор, эксплуатирующих из военную культуру и военную лексику. Для данного исследования также важна одно из наблюдений, высказанных в работе «Семиотика политического дискурса» Еленой Шейгал. [29] Шейгал утверждает, что политический дискурс имеет два измерения: реальное, включающее тексты и актуальную речь, а также виртуальное -- включающее семиотическое пространство, вербальные и невербальные знаки. Взаимодействуя, два смысловых пласта дают иные значения: так, в историческом российском контексте нейтральное «полевой командир» обладает однозначно трактуемым значением, отсылающим к конфликту в Чечне.

Согласно О. Обвинцевой презентационный военный дискурс СМИ представляется рядом жанров [30]: от интервью политиков о войне до военных сводок, и является неотъемлемой частью ведения боевых действий. Обвинцева подчеркивает важность активного использования эвфемизмов и дисфемизмов (намеренно грубых перифразов) в военном дискурсе с целью манипулирования. Анализируя вооруженный конфликт в Грузии в 2008 году, Обвинцева обнаруживает, что даже само наименование конфликта несет в себе эвфемизацию и манипулирование общественным сознанием. Так, в англоязычном военном дискурсе это грузино-российский конфликт, а в российских СМИ - «грузино-осетинский», что имплицитно исключает Россию из зоны ответственности.

В исследовании «Журналистика и война» под редакцией А. Рихтера [31] предпринимается попытка систематизировать применяемые в военном дискурсе стратегии. Авторы в первую очередь выделяют манипулирование категориями пространства: для военного дискурса стремление к обобщению, глобализации конфликта или же наоборот - намеренное сужение зоны и участников конфликта. Также активно используются «литературные» приемы: психологизм и активное привлечение символов, инфернализация противника и героическая сакрализация действий собственных сил.

Не меньшее место занимает и подбор, сочетаемость: табуирование некоторых тем и отказ в «праве на голос» противнику, легитимация военной силы через выделение отдельных благоприятных примеров ее применения. Наконец, важнейшую роль играет отрицание самого понятия войны: боевые действия ведутся против сил, которым отказывается в праве на то, чтобы быть стороной равноправного столкновения. Противник маргинален: это террористы, бандиты, изгои.

Одной из наиболее важных работ для данного исследования также является монография Ильи Жукова «Критический анализ дискурса печатных СМИ: особенности освещения Северокавказского конфликта» [32] Жуков исследует роль и возможности СМИ в манипулировании, обозначая военный дискурс как часть информационных и психологических боевых операций.

Жуков отмечает, что изучая военный дискурс в СМИ нельзя ограничиваться количественным и качественным анализом военной лексики, необходимо также исследовать особенности самого построения текста, синтаксическую форму предложений и глобальные коммуникативные технологии освещения боевых действий. Согласно Жукову, главная задача военного дискурса -- сконструировать дискурсивный образ конкретной войны в соответствии с целями элит, контролирующих информационные потоки.

Жуков, резюмируя работы по теории дискурса, подчеркивает: изучая стратегии ведения информационных и психологических войн, следует сопоставлять текстуальное содержание с политическим, социальным и историческим контекстом. Без понимания когнитивного поля публикации (то есть пространства, связанного со знаниями, стереотипами, ценностями, мнениями и верованиями аудитории) полноценное изучение военного дискурса невозможно.

Глава 3. Освещение ситуации в Сирии в российских СМИ: дискурсивный анализ

3.1 Методика

Анализируя характер освещения боевой операции российских ВКС, мы рассмотрим выборку материалов учрежденной правительством РФ «Российской газеты» и учрежденной министерством обороны «Красной Звезды» поскольку решения о начале, ведении и характере боевых действий принимаются политическим руководством страны, задача изображения военной операции в выгодном свете и конструирования мобилизующего образа социальной реальности в первую очередь дана изданиям, подконтрольным государственному аппарату. Хронологические рамки определены самим конфликтом: с объявления о начале операции осенью 2015 года по весну 2016 года.

Анализ материалов масс-медиа включает комплексный анализ лингвистических аспектов репрезентации боевых действий: используемые термины и синтаксические конструкции, анализ социально-политического контекста ведения боевых действий, ранжирование материалов в рамках издания (порядок, оформление, взаимоотношения разных текстов в рамках одного дня / выпуска).

Кроме того, следует рассмотреть аспект авторского отношения к тексту -- там, где оно выражено имплицитно или эксплицитно -- расставленные акценты, коннотации и референтные значения употребляемых лексем. Необходимо проанализировать и провести классификацию используемых в материалах нарративов, понятий и шаблонов: как смысловых, так и текстуальных. Также необходимо выявить логические структуры, функционирование тех или иных ярлыков в зависимости от целей и формы конкретного сообщения (новостное сообщение, развернутый материал, аналитика)

Дискурсивный анализ, таким образом, является синтетическим инструментом, включающим количественные и качественные методы анализа, различные формы лингвистического анализа и анализ социального контекста.

3.2 «Российская газета»

«Российская газета» - издание, являющееся официальным печатным органом Правительства Российской Федерации. Освещение участия России в вооруженном конфликте в Сирии вынесено в «Российской газете» в отдельный тематический блок, ежедневно обновляемый по несколько раз.

Начало действий в Сирии 30 сентября 2015 года «Российская газета» сопроводила большим количеством материалов: всего 12 текстов.

Из них три представляют новостные сообщения. Совфед разрешил использование ВС в Сирии. Самолеты РФ начали наносить удары по позициям "ИГ" в Сирии. Сирия подтвердила, что запрашивала военную помощь у России. В материалах подчеркнуто используется формальное обозначение боевых действий («военная операция»), используется официально-деловой стиль: «Самолеты российских Воздушно-космических сил приступили к проведению военной операции в Сирии».

Используется термин «вооруженный контингент»: важно отметить отход от использования сочетания «военный контингент», поскольку оно неразрывно связано с неудачной для ВС СССР операцией в Афганистане. Вместе с тем, газеты используют свойственный для советского военного дискурса «канцелярский» стиль изложения, в качестве примера приводим формулировку «задействует Вооруженные силы для борьбы с терроризмом за границей». В материалах газеты конструируется образ юридически законных, правомерных действий - об официальном согласии действующего руководства Сирии (президента Башара Асада) на операцию упоминается в каждом материале. Целями авиаударов называются «экстремисты и террористы».

Подчеркивается, что удары будут наноситься только с воздуха, они будут проводиться «исключительно» точно и без привлечения наземных сил. В двух отдельных материалах выносятся видеозаписи авианалетов.

Важно, что в качестве самостоятельных текстов также выводятся сразу несколько положительных оценок решению о начале операции. Используется апелляция к авторитету: помимо слов президента Владимира Путина и мнения спикера Госдумы, выпускается отдельный материал о комментарии Патриарха Кирилла.

Развернутые материалы озаглавлены грозными и оптимистичными заголовками «Упреждающий удар», «Русский гром». В материале «Упреждающий удар» приводится более 12 мнений различных политиков и общественных деятелей о начале операции, при этом все комментарии оценивают начало операции положительно.

Таким образом, газета предлагает однозначную трактовку началу военной операции: это решение имеет всеобщую поддержку в обществе; военная операция юридически обоснована и не представляет опасности для российских военнослужащих. Сторона-противник еще не получает подробного описания, однако заведомо получает ярлык «террористической» силы, то есть такой силы, право на уничтожение которой признано международным консенсусом.

7 октября 2015 года руководство ВКС подводит итоги первой недели операции. В этот же день группа кораблей Каспийской флотилии совершила пуск крылатых ракет по территории Сирии. Ракетный удар стал неожиданностью для международных наблюдателей и получил широкое освещение в прессе.

В «Российской газете» в этот день выходит более двадцати материалов об операции в Сирии. Для большинства статей характерно использование большого количества чисел, статистики данных от Минобороны РФ: количество вылетов, число уничтоженных целей и т. д. Сами по себе эти данные ничего не говорят аудитории, но они сообщают о большой компетентности ВКС и о масштабе проделанной работы.

В материалах полностью доминирует оптимистичное описание операции. Она называется «антитеррористической», противник - «террористы» и «боевики» изображается как трусливый, слабый и разобщенный, ему свойственна «паника», «дезертирство»,v «деморализация». В наиболее выразительном материале «Операция РФ в Сирии: итоги первой недели» публикуется развернутая метафора, эксплицитно представляющая созданную ранее пресуппозицию: «Победить противника в данном конфликте не составляет труда». Более того: авиационные удары сопоставляются с борьбой против насекомых. «Так бывает, когда в запущенной, обжитой тараканами квартире отодвинешь кухонный шкафчик и видишь сверху налаженный тайный быт: тропы, жилища, продукты, пардон, жизнедеятельности. Но после первого же высокоточного удара газетой тараканы разбегаются так стремительно, что усы загибаются назад». Важно отметить, что таракан в российской культуре не только символ вредительства, но и пример вездесущего насекомого, легко приспосабливаемого и потому опасного. Тем не менее, это сторона образа в тексте не раскрывается: акцентируется беспомощность, ничтожность противника, его бегство.

Характерно, что в хронологическом изложении действий российской авиации издание не использует образной речи, напротив, сохраняя максимально обезличенные формулировки («Ударам с воздуха также подверглись»), безличные конструкции с рядами однородных членов и сочетаниями существительных («уничтожение пунктов управления формированиями боевиков»).

Российским вооруженным силам не дается никаких оценочных характеристик, они обозначаются как «российские летчики», «авиационная группировка», «российские самолеты»; в то же время их действия оцениваются как «высокопрофессиональные», «высокоточные». Сохраняется акцент на легитимности, обоснованности действий, при этом имеет место обобщение и отсутствие конкретной информации -- сообщается только, что пролет ракет был заблаговременно согласован со всеми партнерами. Важно отметить, что расплывчатая репрезентация спорных моментов в ходе боевых действий также упоминается в исследовании «Журналистика и Война» как один из активно применяемых инструментов военного дискурса.

Само «Исламское государство» максимально лишено человеческих качеств, цели авиаударов, подобно вещественным предметам, «ликвидируются», «уничтожаются», «подвергаются бомбардировке». Уничтожение хладнокровно и безупречно: «100% попаданий в цель», «сто раз перепроверяется». Текст подкрепляется видеозаписями, выполненными с самолетов -- на них противник так же представляет собой едва различимые силуэты далеко на земле. Конструируемый образ технологичности и современности действий ВКС подтверждается множественными упоминаниями о беспилотных летательных аппаратах, космической разведке, электронных средств связи.

Важное место занимает наименование командиров подразделений в ИГИЛ как «полевых командиров». Для российской аудитории здесь есть параллель с боевыми действиями в Чечне: то есть имеет место типизация конфликта и его одновременное внедрение в контекст. Создается антитеза -- если ранее конфликт происходил на территории России, и страна была уязвима, теперь он вынесен за пределы, на «дальние рубежи». В пользу сравнения с вооруженным конфликтом в Чечне говорит и упоминание «иностранных наемников», обычных при освещении спецопераций на Кавказе.

Характерна организация текста: после многословного описания успехов российских вооруженных сил дается краткое описание действий ВВС США («Командование ВВС США отчиталось об уничтожении двух экскаваторов «Исламского государства» и принадлежащего боевикам мотоцикла»). Эксплицитной оценки здесь не приводится, но последовательное изложение особенно подчеркивает превосходство российских ВКС и значительность их успехов в сравнении с действиями США, допускающими «грубейшие ошибки» -- например, бомбардировку госпиталя. Вместе с тем, Турция и США называются «партнерами», с которыми ведется совместная работа.

В других материал «Российской газеты» от 7 октября 2015 года важно появление официальных номинаций третьих участников конфликта. Войска, подчиняющиеся президенту Башару Асаду нейтрально называются «сирийской армией», тогда как его противники, не представляющие «Исламское государство» -- «так называемой умеренной оппозицией».

В материалах доминирует общая оценка действий России как легитимных юридически и правильных с общечеловеческой точки зрения («Россия в Сирии использует только авиацию и действует по просьбе властей страны»), присутствуют комментарии исключительно от официального представителя Минобороны, замминистра обороны и начальника оперативного управления Генштаба. Используется апелляция к авторитету -- комментарий президента РФ Владимира Путина о ходе операции также выносится в отдельный материал

В военном дискурсе «Российской газеты» отводится место и для критики действий российских ВКС, однако любые критические заявления сопровождаются резкой оценочной лексикой, обозначаются как маргинальные. Так, сообщения о попадании бомб по мирным объектам называются «высосанными из пальца» информационными провокациями о якобы попадании наших бомб и ракет по мирным объектам, информация о бомбардировке Пальмиры -- «абсолютной ложью»,

Для освещения российской операции в Сирии характерно использование большого количества смысловых оппозиций и антитез, в частности, бинарного противопоставления «было» -- «стало». Согласно дискурсу «РГ», до начала военной операции террористы оставались почти безнаказанными. Используется синтаксический параллелизм («Еще недавно был пустырь», «еще недавно не было даже асфальта» -- теперь «возводятся объекты инфраструктуры», «комфортные условия»), и прямо выраженное противопоставления: «нерегулярные бомбардировки под эгидой США только усугубили ситуацию», «требуется срочно принимать меры».

Вводится еще одна характерная особенность освещения конфликта в «Российской газете»: его глобализация, расширение. Боевые действия ведутся «на упреждение», чтобы разрешить «глобальную проблему» прежде, чем террористов станет «невозможно» победить. Несмотря на активное использование военной лексики и военного понятийного аппарата вообще, издание призывает называть конфликт не «войной», а обесцвеченным «выполнением международных обязательств» без привлечения наземной операции.

Прямо перечисляются основания, по которым действия российских ВКС являются правильными: «соблюдение международного права», «исключительная борьба с терроризмом, а не поддержка той или иной стороны», «достижение конкретного результата» и «аккуратное отношение к сложной ситуации на Ближнем Востоке».

Во всех материалах прослеживается «соревновательное» начало, постоянное противопоставление действий российских ВКС и коалиции НАТО: начиная от сравнения «законности» действий, заканчивая перечислением типов вооружения, подсчетом количества самолетов и временем ввода той или иной военной технологии.

Необходимо отметить и подбор жанров и тем для материалов по итогам недели ведения операции. «РГ» публикует хронологию действий ВКС, аналитический материал, комментарий Минобороны, новостные заметки и большой материал о Национальном центре управления обороной. Несмотря на удаленность от района ведения боевых действий, подробное описание центра имеет огромное значение для медиатизации образа военной операции, усиления ее репрезентации как «стерильной», высокотехнологичной и полностью находящейся под контролем руководства. Военное и мирное пересекаются -- компьютерная графика и моделирование оказывается таким же компонентом боевой операции. Сотрудники Центра ведут обычную офисную работу, но она сопряжена с защитой «национальных интересов» и «борьбой с терроризмом». Здесь реализует себя еще одна важная антитеза: текущая операция изображается как нечто совершенно новое в сравнении с имевшими место ранее военными действиями. («Конечно, не на бумажных картах, как это делалось еще совсем недавно, а на уникальных компьютерных программах»). И если данный материал в новостной повестке дня сосредоточен на компьютерном характере операции, ее «виртуальности» и высочайшем современном оснащении, то в отдельную статью также выведено описание «умной» самонаводящейся бомбы. военный дискурс лингвистический репрезентация

Таким образом, уже спустя неделю после начала боевых действий в медиапространстве складывается определенный образ операции. Согласно дискурсу «РГ», операция представляет собой высокотехнологичные действия, безупречно точные и безопасные, что важно -- санкционированные решением официальной сирийской власти.

Это не война, но антитеррористическая операция «на дальних рубежах», ведущаяся в контексте глобальной борьбы с терроризмом, и исключительно против «Исламского государства» и других незаконных вооруженных формирований (при этом их перечисление и точное обозначение целей российских авианалетов остается табуировано, выведено за пределы представленной широкой аудитории информации). На страницах «РГ» операция получает повсеместное одобрение и противопоставляется спорным действия коалиции НАТО: российские ВКС присваивают себе ту роль, которую не смогли выполнить союзники: они одновременно выполняют международный долг и защищают собственную страну. Противник лишен права голоса и человеческого облика, не приводятся конкретные истории; это обезличенная масса террористов, остающаяся на отдалении, и обладающая только стадными характеристиками «паники», «бегства», «деморализации».

В последующие дни «Российская газета» продолжает публиковать большое количество материалов об операции. Только на следующий день, 8 октября, выходит не менее 19 заметок, из которых восемь составляют комментарии российских официальных ведомств. Важно отметить также появляющееся сообщение МИД Франции, выдержанное в ключе одобрения операции. Игнорируя ежедневные отчеты о боевых вылетах и успехах авиагруппы, следует остановиться на нескольких ключевых моментах в освещении хронологии сирийского конфликта.

Прежде всего, по мере продолжения операции сохраняется двойственное представление террористов как ранее грозной, но благодаря действиям ВКС деморализованной и разрозненной силы. Обозначается хаотичность, внутренние конфликты и дезорганизованность противника, «Исламское государство» называется «бандитами», «бандформированиями», «экстремистскими бандами», тогда как войска Башара Асада -- «законными силами».

Оппозицией к этому выглядит изображение российских военных баз -- они представляют собой не просто боевой форпост, но оплот цивилизации и комфорта. Так, в регулярно выходящих материалах, акцентируется, что, например, в российском лагере местные жители могут купить дешевую, но полезную еду, а строительная техника создает инфраструктуру для всего региона. Приводятся истории нескольких местных жителей, которые подтверждают героический образ российских вооруженных сил, рассказывая, что российские военные спасли их от неминуемой гибели и беззакония. Эта же оппозиция обобщается и выводится на макроуровень, апеллируя к неизбежности операции и ее благородного характера: «Исламское государство» изображается «врагом цивилизации и мировой культуры», защитить от них мир является долгом России.