Этическая публицистика периода "оттепели" в журнале "Огонек"

Чуковский рассказывает о поездке Чехова на южный Сахалин для изучения быта сосланных туда каторжан. «Я до сих пор, - утверждает Ежов, - не понимаю поедки Чехова на Сахалин. Зачем он туда ездил? За сюжетами может быть? Не знаю». Чехов предпочел уйти от карьеры преуспевающего модного автора из-за мучительного недовольства собой и своими успехами. Вместо того, чтобы пожинать плоды своей успешности и ехать путешествовать в Париж или Рим, Чехов поехал изучать быт каторжников и развивать свой литературный талант, чтобы соотвествовать своим требованиям и быть достойным свалившейся на него славы.

Он писал на эту темы: «Поездка - это непрерывный полугодовой труд, физический и умственный, а для меня это необходимо… надо же себя дрессировать». Поездке предшествовала долгая подготовка. Чехов хотел вступить в борьбу с русской каторгой не как легковесный публицист, а как серьезный, хорошо вооруженный ученый. На Сахалин он поехал «не по железной дороге, которой еще тогда не было, а на лошадях, в тарантайке, в распутицу по единственным в мире кочкам, колеям и ухабам, «выворачивающим из человека всю душу, нередко ломавшим колеса и оси». Чуковский пишет, что в дороге у Чехова разболелись суставы, ключицы, плечи, ребра, позвонки. «Чемоданы то и дело взлетали на ухабах, руки-ноги у него коченели от холода, и есть ему было нечего, так как он по неопытности не захватил с собой нужной еды». Только чудо спасло его от смерти. Однажды ночью на него налетело две тройки. Был случай, когда пароход наскочил на подводные камни. Чехов претерпевал в пути бесконечные лишения и мучения. «Только чудо спасало его от смерти», - пишет Корней Чуковский. Чехов помчался туда, куда тысячи и тысячи людей гнали силой. После этого Чехов писал своим знакомым: «Путешествие было вполне благополучное… Дай бог всякому так ездить». Говорить посторонним о своих испытаниях и подвигах ему, как умному человеку, не хотелось. Писатели, изучавшие каторгу до Чехова и оставившие свои книги об этом, сами были ссыльными каторжанами. Цель Чехова, по Чуковскому, была в том, чтобы «принести хоть какое-то облегчение бесправным, отверженным людям, и хоть немного защищать их от произвола бездушно-полицеской системы». Пример этому в русской литературе было предостаточно, и это послужило причиной поездки Чехова за тысячу верст в крайне некомфортных условиях.

Чуковский пишет о Чехове как о застенчивом герое. На мой взгляд, Чехов мог и просто сбежать от славы как от всякого лицемерия и лжи, которого он старался избегать всю жизнь. Негативный опыт общения с ложными почитателями его таланта подарили ему великолепное чувство юмора. Вспоминается строчка из письма, процитированная Чуковским: «Чтоб всем так ездить». Антон Павлович был самым каторжным работником из всех каторжников, находившихся на острове.

Чехов занялся переписью всего населения острова Сахалин. По площади он был в два раза больше целой страны - Греции. Переходя из избы в избу, он сделал ее один, без помощников, от одной камеры к другой. На обратном пути Чехов простудился и стал кашлять гораздо сильнее, чем раньше. Во время поездки на Сахалин Чехов был болен туберкулезом. «Он несколько месяцев кряду провел в таких невыносимо тяжелых условиях, которые и для здорового человека могли оказаться губительными. В этой поездке он истратил все свои деньги, и она снова ввергла его в тяжелую нужду. Через четыре года он напишет об этой добровольной ссылке: «Я истратил на поездку и на работу столько денег и времени, сколько не получу назад и в 10 лет». Случайные дорожные спутники обворовывали его как могли, а иным ямщикам ему приходилось платить вдвое и втрое больше, чем положено.

Позже, в одном из писем Горькому, очутившись в сельской глуши, он писал: «О, это ужасно, это похоже на путешествие по Сибири!»

Кашляющий и с перебоями сердца, вернулся Чехов назад. О своем путешествии он говорил в тоне ироническом: «Да, Сашечка, объедил я весь свет, и, если хочешь знать, что я видел, то прочти басню Крылова «Любопытный». Какие бабочки, мурашки, мушки, таракашки!». Ранее посещавшие Сахалин русские совершали изумительный подвиг, за который можно было бы боготворить человека. «Нужно ли доказывать, что к числу таких подвижников принадлежал и он сам!» Чехов же, вернувшись из поездки, предпочитал о ней не говорить.

Чехов сердился, когда журналы называли его высоко-талантливым, и протестовал против включения его в список авторов журнала, которым он на самом деле не являлся. Чехов протестовал против горомких эпитетов для писателей и высказывал убеждение, что лучшая реклама для писателя - это скромность.

Чехов пишет Короленко в 1887 году: «Их всех благополучно пишущих Россиян я самый лекгомысленный и несерьезный. Незадолго до этого были напечатаны такие его произведения, как «Счастье», «Дома», «Верочка», «Недоброе дело» и многозначительный рассказ «На пути». После того, как к нему пришла слава, Чехов написал: «Мне не нравится, что я имею успех… обидно, что чепуха уже сделана, а хорошее валяется в складе, как книжный хлам».

Антон Павлович, признанный всеми, не чувствовал удовлетворения от работы, настолько она была мелкой, но на тему своей славы шутил: «В Питере теперь два героя дня. Нагая Фрина Семирадского и одетый я». Чехов предпочитал никого не пускать в свой внутренний мир. «Около меня нет людей, которым нужна моя искренность и которые имеют право на нее». Чуковский прекрасно знал, что Чехов хранил в тайне все связанное с его творческой личностью и имел привычку таиться от окружающих. На вопросы о своих писательских исканиях и замыслах он, видимо, не отвечал, а только отшучивался.

Слава вызывала у Чехова огромное недовольство собой и своей литературной работой. «Делом я занимаюсь или пустяками», - писал он. По Чуковскому отречение художника от своего мастерства свойственно только великим русским писателям. Ни в одной другой стране, кроме России, писатели уровня Толстого и Гоголя не презирали «то великое, что создано им», и не искали более плодотворного служения людям. Более плодотворного служения людям для мыслителей уровня Толстого и Достоевского просто не могло быть. Чехов, отдавая всю свою душу беллетристике, называл ее потом несерьезным, ненужным и вздорным делом. «Потягивает меня к работе, но только не к литературной, которая приелась мне».

Отказ Чехова от занятий литературой не был столь громким, как у Толстого и Чехова. Антон Павлович скрывал свой отхот от беллетристики, не заявляя об этом громко и демонтративно, на весь мир. В характере Чехова была скрытность и скромность.

Чуковский рассказывает о поездке Чехова на южный Сахалин для изучения быта сосланных туда каторжан. «Я до сих пор, - утверждает Ежов, - не понимаю поедки Чехова на Сахалин. Зачем он туда ездил? За сюжетами может быть? Не знаю». Чехов предпочел уйти от карьеры преуспевающего модного автора из-за мучительного недовольства собой и своими успехами. Вместо того чтобы пожинать плоды своей успешности и ехать путешествовать в Париж или Рим, Чехов поехал изучать быт каторжников и развивать свой литературный талант. Он должен был соотвествовать своим требованиям и быть достойным свалившейся на него славы.

Он писал на эту темы: «Поездка - это непрерывный полугодовой труд физический и умственный, а для меня это необходимо… надо же себя дрессировать». Поездке предшествовала долгая подготовка. Чехов хотел вступить в борьбу с русской каторгой не легковесный публицист, а как серьезный, хорошо вооруженный ученый. На Сахалин он поехал «не по железной дороге, которой еще тогда не было, а на лошадях, в тарантайке, в распутицу по единственным в мире кочкам, колеям и ухабам, «выворачивающим из человека всю душу, нередко ломавшим колеса и оси». Чуковский пишет, что в дороге у Чехова разболелись суставы, ключицы, плечи, ребра, позвонки. «Чемоданы то и дело взлетали на ухабах, руки-ногиу него коченели от холода, и есть ему было нечего, так как он по неопытности не захватил с собой нужной еды». Только чудо спасло его от смерти. Однажды ночью на него налетело две тройки. Был случай, когда пароход наскочил на подводные камни. Чехов претерпевал в пути бесконечные лишения и мучения. «Только чудо спасало его от смерти», - пишет Корней Чуковский. Чехов помчался туда, куда тысячи и тысячи людей гнали силой. После этого Чехов писал своим знакомым: «Путешествие было вполне благополучное… Дай бог всякому так ездить». Говорить посторонним о своих испытаниях и подвигах ему, как умному человеку, не хотелось. Писатели, изучавшие каторгу до Чехова и оставившие свои книги об этом, сами были ссыльными каторжанами. Цель Чехова, по Чуковскому, была в том,чтобы «принести хоть какое-то облегчение бесправным, отверженным людям, и хоть немного защищать их от произвола бездушно-полицеской системы». Примеров этому в русской литературе было предостаточно, и это послужило причиной поездки Чехова за тысячу верст в крайне некомфортных условиях.

Чуковский пишет о Чехове как о застенчивом герое. На мой взгляд, Чехов мог и просто сбежать от славы как от всякого лицемерия и лжи, которого он старался избегать всю жизнь. Негативный опыт общения с ложными почитателями его таланта подарили ему великолепное чувство юмора. Вспоминается строчка из письма, процитированная Чуковским: «Чтоб всем так ездить». Антон Павлович был самым каторжным работником из всех каторжников, назодившихся на острове. Этическая ценность, о которой пишет Чуковский в материале «Подвиг» - подвижничество.

Чехов занялся переписью всего населения острова Сахалин. По площади он был в два раза больше целой страны - Греции. Переходя из избы в избу, он сделал ее один, без помощников, от одной тюремной камеры в другую. На обратном пути Чехов простудился и стал кашлять гораздо сильнее, чем раньше. Во время поездки на Сахалин Чехов был болен туберкулезом. «Он несколько месяцев кряду провел в таких невыносимо тяжелых условиях, которые и для здорового человека могли оказаться губительными. В этой поездке он истратил все свои деньги и снова оказался в тяжелой нужде. Через четыре года он напишет об этой добровольной ссылке: «Я истратил на поездку и на работу столько денег и времени, сколько не получу назад и в 10 лет». Случайные дорожные спутники обворовывали его как могли, а иным ямщикам ему приходилось платить вдвое и втрое больше, чем положено.

Позже, в одном из писем Горькому, очутившись в сельской глуши, он писал: «О, это ужасно, это похоже на путешествие по Сибири!»

Кашляющий и с перебоями сердца, вернулся Чехов назад. О своем путешествии он говорил в тоне ироническом: «Да, Сашечка, объедил я весь свет, и, если хочешь знать, что я видел, то прочти басню Крылова «Любопытный». Какие бабочки, мурашки, мушки, таракашки!». Ранее посещавшие Сахалин русские совершали изумительный подвиг, за который можно было бы боготворить человека. «Нужно ли доказывать, что к числу таких подвижников принадлежал и он сам!» Чехов же, вернувшись из поездки, предпочитал о ней не говорить.

Чехов сердился, когда журналы называли его высоко-талантливым, и протестовал против включения его в список авторов журнала, которым он на самом деле не являлся. Чехов протестовал против горомких эпитетов для писателей и высказывал убеждение, что лучшая реклама для писателя - это скромность.

На свои заработки Чехов построил три школы для крестьянски ребят. В годы неурожая самоотверженно работал на голоде, в качестве врача во время эпидемии холеры он вылечил общирнейший круг людей. В течение всей своей жизни он совершал подвиги, о которых кстати вспоминает Чуковский в своем материале. Чехов стремился, чтобы все эти факты ни в коем случае не стали достоянием гласности. Он упорно и неутомимо заботился, чтобы они не просочились в печать.

Нравственный принцип Чехова состоял в том, чтобы не афишировать себя, не быть подальше от выставки, не извлекать из своего дарования никаких привелегий, чтобы они не стояли преградой между ним и другими людьми, никогда, ни при каких обстоятельствах не разрешать себе зазнайства и чванства. «И нельзя не желать», - пишет Чуковский, - чтобы пристальное изучение жизни и творчества Чехова помогало нашим молодым писателям вырабатывать те высокие моральные принципы, которые делают его светлое имя синонимом благородства и писательской скромности».

В 1959 году Корней Чуковский публиковал в журнале «Огонек» загадки и стихи для детей. Он очень любил проводить с ними время, любил своих внуков, и поэтому написал целую книгу о детской лингвистике «От трех до пяти». В своей книге «От двух до пяти» о писал: «Мне кажется, что начиная с двух лет всякий ребенок становится на короткое время гениальным лингвистом, а потом, к пяти-шести годам, эту гениальность утрачивает. В восьмилетних детях ее уже нет и в помине, так как надобность в ней миновала: к этому возрасту ребенок уже полностью овладел основными богатствами родного языка. Если бы такое чутье к словесным формам не покидало ребенка по мере их освоения, он уже к десяти годам затмил бы любого из нас гибкостью и яркостью речи. Недаром Лев Толстой, обращаясь ко взрослым, писал:

"Ребенок сознает законы образования слов лучше вас, потому что никто так часто не выдумывает новых слов, как дети».

Раздел «Сатира и юмор»:

-Разве ты не знаешь, что все люди произошли от обезьяны, и я, и твоя мама?

-Вы как хотите. А моя мама - нет.

Хвастает:

- Меня приняли вчера в октябрята. Это уже полпионера!

Вырвали зуб

-Пусть он теперь у врача в банке болит!

О портрете Гончарова.

-Он уже умер, да? А кто же теперь его заместитель?

-Деток мамы родят, а взрослых людей кто?

Вырнулся из зоопарка.

-Ну,Алешенька, что ты там видел?

-Машину!

(Грузовик, поливающий дорожки)

-У мамы сердечко болело, и она пила болерьянку. Корней Чуковский От трех до пяти//Огонек, №1, 1953 год, стр.5

И художник, и литератор у Корнея Чуковского

В 1964 году Корней Чуковский публикует в «Огоньке» материал под названием «И художник, и литератор» и разделе «Искусство» Корней Чуковский «И хужожник, и литератор» [Электронный ресурс] // http://www.chukfamily.ru/Kornei/Prosa/kuzmin.htm . Писатель открывает для себя художника слова Кузьмина, известного иллюстратора, который до старости лет предпочитал писать в стол. Его книга прельщает Чуковского зрелостью своей поэтической формы. «Знаток языка, тонкий, изощренный стилист, мастер писательской техники - вот каким предстает перед нами этот «неопытный», «начинающий» автор. Детский писатель не совневается, что художник всю жизнь просидел в начинающих писателях. В его стиле нет ни одной неряшливой, неуклюжей корявой фразы! По мнению Чуковского, такой стиль мог бы служить образцом для любого начинающего писателя.

Хорош художник Кузьмин, и не менее хорош оказался Кузьмин-литератор. Чуковский приводит несколько примеров невнимательного отношения к стихам, на которые пишется картина, и говорит о том, что хорошему иллюстратору в первую очередь необходимо иметь высокий уровень культуры. Это и только это может служить гарантией того, что события стихотворения, в котором царит летняя жара, не будут изображены как зимние. «Помню, еще в досоветское время в Москве вышло «роскошное» издание «Войны и мира» с иллюстрациями бойкого художника Апсита. Было похоже, что симфонию Бетховена пытается сыграть на барабане дикарь. Только выдрав из этой книги все иллистрации - все до единой! - можно было спокойно приняться ха чтение». Нельзя допускать, чтобы за иллюстрирование классики брался художник с нищенски убогой душой, художник, неспособный понять глубинный замысел поэта, художник, чья внутрення духовная жизнь мещански бедна.

Когда-то Врубелю удалось проиллюстрировать «Моцарта и Сальери», и это вызвало восторг у Врубеля. Александр Бенуа понял пушкинского «Медного всадника», Вл.Фаворский прекрасно нарисовал «Слово о полку Игореве», проиллюстрировал Пушкина, Бернса.

Успехи художника Николая Кузьмина заключались в полном понимании авторов, над иллюстрациями к произведениям которых он работал. «Сюита его иллюстраций к «Евгению Онегину» (1933) входит органически в пушкинский текст и образует с ним единое целое», - пишет Корней Чуковский. «Трудно отказаться от мысли, что Пушкину они пришлись бы по душе». У Пушкина Кузьмин берется иллюстрировать лирические отступления в романе. В них ярче всего отражается поэтический стиль автора.

Также талантливо Кузьмин иллюстрирует бурлески Козьмы Пруткова. Создается впечатление, что он сам принадлежал к кружку остроумных сочинителей эпиграмм, насколько его иллюстрации вписываются в общую канву произведения.

В иллюстрациях к старинным сатирическим очеркам Чуковский увидел «не только всю бутафорию тех далеких годов - мебель, портьеры, обои, одежда, - но и позы, и прически, и выражения лиц - все было воскрешено, словно магией». Литературность Кузьмина обеспечила ему успех у Чуковского.

Открыв для себя писательское мастерство Кузьмина, Чуковский признает, что оно ничем не устпает художественному. Каждого персонажа рассказов или повестей Кузьмина характеризует не только речевые особенности, но и убранство его комнаты, одежда и утварь. Все эти предметы сигнализируют о душевных переживаниях героя. «Таков, например, кусок мела, который был раздавлен у классной доски толстыми и глупыми пальцами Пьера Ширинкина в ту минуту, когда этот дюжий кретин получил заслуженную им единицу», - делится Чуковский результами своих исследований. Вещи у Кузьмина обладают типичны, и это позволяет им точно отразить черты характера героев и показать их внутренний мир.

Страстный книголюб Кузьмин характеризует своих персонажей и любимыми книгами. Его герой, учитель Гурий Степанович из рассказа «Последний лес», привлекателен тем, что увлекается философской поэзией: Тютчевый, Владимиром Соловьевым, Фетом, любит Григория Сковороду и Достоевского. Детские годы самого писателя были перенасыщены книгами. В рассказе «Последний класс» Кузьмин предстает мальчиком, «которого тесным кольцом окружают книги Чехова, Горького, Леонида Андреева, Эдгара По, Оскара Уайльда, Гамсуна, и каждая из этих книг воспринимается им как событие». Чуковский восхищен познаниями Кузьмина в литературе. «он с юных лет опьянен и зачарован стихами, знает их тысячи: и Никитина, и Щербину, и Апухтина, и Сологуба, и Блока! Охотно и щедро он цитирует их у себя на страницах».

Этим увлечением литературой объясняется тонкое понимае художественного текста, иллюстрации к которому он делает. Путем неустанной работы над своим воспитанием сын захолустного портного пробился из пошлости и грязи к высшим ценностям всемирной культуры. Этим путем он спасся от угрожавшей ему обывательщены. «

Книги, стихи и картины (которые он еще мальчиком стал изучать по разным ничтожным открыткам) были для него единственным спасением от мещанской трясины», - заключает Корней Чуковский.

В 1960 году Чуковский публикует в «Огоньке» материал под названием «Был, есть и будет прекрасен» об Антоне Павловиче Чехове. «Непримиримая ненависть ко всякой лжи» во многом определила его литературную манеру, стиль и язык. Праводолюбие Чехова - глубоко народная, национальная черта его личности.

Антон Чехов не отделяет личной морали от общественной. По Чехову, искренними борцами за социальную правду не могут быть люди нечестные в быту. «Обедать, пить шампанское, галдеть, говорить речи на тему о народном самосознании, о народной совести, о свободе и т.п., в то время, когда кругом стола снуют рабы во фраках, те же крепостные, на морозе ждут кучера, - это значит лгать святому духу». В своих рассказах Чехов от начала и до конца протестует против неправды. Общественная мораль может опираться только на высокое благородство каждого.

Крестьянство - общественный слой, в котором сквозь темноту и забитость Чехов видел веру в правду, тягу к ней, и это импонировало ему. Маляр Мисаих из произведения Чехова «Моя жизнь» верит, что главное на земле есть правда, и что спасение его и всего народа лишь в правде. Потому больше всего на свете он любит справедливость. Замученный бессмысленной и беспросветной работой крестьянин из рассказа «По делам службы» несмотря на все невзгоды сохраняет веру в то, что «на этом свете неправдой не проживешь».

К.Чуковский утверждает, что протест Чехова против лжи не только идея и направление, за ним стоит огромный политический смысл. «Видеть и слышать как лгут… И тебя же называют дураком за то, что ты терпишь эту ложь; сносить обиды, унижения, не сметь открыто заявить, что ты на стороне честных, свободных людей, и самому лгать, улыбаться, и все из-за куска хлеба, из-за теплого угла, из-за какого-нибудь чинишка, которому грош чена, - нет, больше жить так невозможно!»

14 января 1981 года Антон Павлович Чехов писал своей сестре, что его окружает атмосфера злого, крайне неопределенного и непонятного чувства. «Меня кормят обедами и поют мне пошлые диферамбы и в то же время готовы меня съесть. За что? Черт их знает. Если бы я застрелился, то доставил бы этим больше удовольствие девяти десятым своих друзей и почитателей. И как мелко выражают свое мелкое чувствто! Не люди, а плесень».

После провала Чайки Антон Чехов наблюдал выражение злорадства у людей, которые притворялись его последователми и почитателями. Завистники наслаждались мучениями талантливого человека, пьеса которого по каким-то причинам провалилась, и никто не хотел знать об истинных причинах, которые вполне могли оказаться политическими или основываться на неподготовленности аудитории. Лицемерные почитатели писательского таланта Чехова радовались чужому горю, чужой неудаче, и в каждой строке торжествующих критиков, Ясинского, например, чувствуется злорадсво. «Все, с кем я до 17-го октября дружески и приятельски откровенничал, беспечно обедал, за кого ломал копья(как, например, Ясинский), - все эти имели странное выражение, ужасно странное…». Глубокий психолог Чехов очень долго не мог ясно взглянуть на окружающих его людей, и когда ему это все-таки удалось, оказался ужасно разочарован и одинок. «Новых привязанностей нет, - признавался он в 1892 году, -а старые ржавеют мало-помалу и трещат под напором всесокрушащего времени».

Подобный опыт сделал Чехова более закрым и холодным, он уже не был так открыт, никому особенно не доверялся и ни с кем не беседовал доверительно и по-приятельски. В письмах он сохранял напускную видимость дружелюбия, и в целом от его писем веяло холодком, хоть он и продолжал оставаться социальной личностью и не обрывал отношений с людьми совсем. Чехову была присуща деликатная манера письма, и только из-за нее он сохранял налет дружелюбия в своих письмах. Из-за личных обид из его писем исчезла искренняя богатая словесная живопись, которой сверкали первые тому его сочинений вплоть до девяностых годов. Там он рисовал для друзей и родных все, что видел, и крестный ход, и казацкую свадьбу, и вагонного попутчика, и степь. Позже он стал как будто жаднее и перестал дарить краски и образы своей души, делиться щедротами своей писательской живописи. Горькое разочарование в друзьях каждый раз вызывало в Чехове горькую душевную боль.

Состояние Чехова очень хорошо было описано Блоком:

Было время надежды и веры большой -

Был я прост и доверчив, как ты. 

Шел я к людям с открытой и детской душой,

Не пугаясь людской клеветы…

А теперь - тех надежд не отыщешь следа,

Все к далеким звездам унеслось.

И к кому шел с открытой душою тогда, 

От того отвернуться пришлось.

После смерти Чехова Чуковскому пришлось лично убедиться в том, насколько враждебно относилась к писателю окружающая его писательская группировка. Приехав на похороны русского прозаика, он удился ничем не прикрытой враждебностью к нему. Окружение Чехова не переставало ему завидовать даже после смерти. Трое из его друзей непритворно сочувствовали умершему. «Остальные были явно ущемлены его славой», - пишет Чуковский. Алексей Луговой, с которым Чуковский поделился своим восторгом от творчества Чехова, услышал в ответ обиженное «Дутая знаменитость!». Он совершенно искренне считал себя непризнанным гением.

Вопросы правды и лжи занимали важное место в творчестве писателя. Эта тема часто поднималась в его произведениях. Вслед за Чеховым Чуковский выделяет тип лжи, внушенный лживыми побуждениями. В пример приводится лгущая, но не осознающая этого мать Володи из одноименного рассказа Чехова «Володя». «Ложь чувствовалась в ее манере говорить, в выражении лица, во взгляде, во всем». Лицемерные помыслы скрывала напускная ложь женщины, матери маленького мальчика.

- Вы лжете! - повторил Володя и ударил кулаком по столу с такой силой, что задрожала вся посуда и у maman расплескался чай. - Для чего вы рассказываете про генералов и баронесс? Все это ложь!"

В жизни, особенно в юные годы, Антон Чехов симпатизировал тем, кто также как и он любил правду и правдивость, и был склонен к обличению лицемерия и лжи. В возрастом это дало свои плоды и максимализм правдивости сделал из Чехова писателя-классика, которого с удовольствием читают истинные его почитатели. Максимализм правдивости помогал Чехову, как сказал бы Белинский, в борьбе с «гнусной расейской действительностью».

К 75-летию любимого поэта Некрасов публикует «Заметки о Некрасове» с подзаголовком «Прозрение будущего» в разделе «Писателе и книги». Любое слово Некрасова было «современность», и весь свой могучий талант он отдал ей. В своих стихах он рисовал картины неловкого существования трудового люда. Чуковский цитирует такие трагические стихи Некрасовая:

Будет бить тебя муж-праведник

И свекровь в три погибели гнуть.

Били вас палками, розгами, кнутьями,

Будете биты железными прутьями.

Будущие судьбы людей кореняться в социальной дейсвительности и полностью обусловлены ею.

От работы и черной и трудной

Отцветешь, не успевши расцвесть…

Органическое свойство поэзии Некрасова: на основе того, как живет в настоящее время изображаемый им человек, поэт мысленно конструирует самую суть будущего. Некрасов делат пророчества о русском народе, и за это он любим Чуковским:

В случайной жизни берегов

Моей реки любимой

Освобожденный от оков

Народ неутомимый

Созреет, густо заселит

Прибрежные пустыни,

Наука воды углубит:

По гладкой их равнине

Суда-гиганты побегут

Несчетною толпою,

И будет вечен бодрый труд

Над вечною рекою… Корней Чуковский Заметки о Некрасова//Огонек, 1953г, №1, стр. 20

3. С Особенности публицистики Анатолия Софронова в журнале «Огонек»

Одна из ключевых тем материалов Анатолия Софронова - отношение к русским зарубежом. Свою заметку «Под знойным небом Аризоны» Анатолий Софронов Под знойным небом Аризоны//Огонек, 1956г., №5, стр. 25 он начинает с рассказа о корреспонденции, описывающей вопиющий случай. Владелец конторы по снабжению предметами ухода за домом в Фениксе организовал выступление русского оратора. Якобы это был один из русских журналистов, прилетевший в Аризону раньше с целью произнесения речи. Некий Тотелов в пух и прах раскритиковал американок и американский бизнес. Оратор не говорил на английском. Его речь была заранее переведена именно с этой целью. «Речь была заранее прервана, когда на собрание явились два помощника шерифа из графства Пинал и заявили, что пришли арестовать мистера Тотелова как самозванца», - пишет Софронов. Было объявлено, что в дейсвительности Тотелов - адвокат из Феникса Иль Потэ.

Потэ специально отрастил усы и выучил 20 русских слов. Беспрестанно их повторяя в течение вечера, «он соранял строгую мину, без улыбки, даже когда присутсвовавшие делали унизительные замечания относительно его внешности, манер и предполагаемого происхождения». А.Софронов воспринимает публицаю такого текста как провокацию и реагирует следующим образом: «Каждый шутит по-своему. Но видно, что шутки, даже в таком веселом штате, как Аризона, зашли столь далеко, что помощникам шерифа пришлось арестовать шутника».

1-й пост Американского легиона публично высказал свое отрицательное отношения к визиту А.Софронова в Аризону. Еще одна группа американцев ратовала за то, чтобы русских приняли также, как они принимали америнканскую делегацию в России.

А.Софронов внимательно подмечает национальные традиции стран, в которых бывает. В Аризоне он пишет: «Дети почти с младенческого возраста приучаются в Америке к уважению и верности национальному флагу». Остановившись в дому у американсой пары с детьми, он узнает, что все в доме, кроме его хозяев, знают русский язык.

-Знаете ли вы песню вечерний звон?

-Конечно, знаем.

-Ах, спойте… Я так ее любила… Я когда-то жила в Риге…

В объемном материале большое внимание уделено факту празднования годовщины 38-й Великой Октябрьской революции. «Господа, я должен буду вас предупредить. Около гостиницы возможны пикеты. Мы приняли меры. Два человека арестованы полицией».

А.Софронов и его журналисты горько улыбнулись в ответ на такое сообщение. Им было неприятно, что в канун праздника арестовывают людей. К тому же до этого Софронов стал свидетелем гибели талантливого гонщика. «Смерть Магкрата - очередной вклад в черный год истории автомобильных гонок», - писали американские газеты. По дороге в отель водитель предложил пикетчиков давить. «Давать этих подлецов надо! - вдруг с неожиданной злостью проговорил Клукхон, садясь рядом с шофером». Имелись в виду пикетчики.

В гостинице журналисты, заранее подготовленные к празднованию годовщины революции, достали припасенную водку и банку черной икры; заказали в ресторане сэндвичи и фрукты. Алексей Аджубей на большом листе бумаги красным карандашом написал: «Да здравствует 38-я годовщина Великой Октябрьской революции!». «Да дравсвует наша любимая родина!» «Сбор на демонстрацию в связи с тем, что мы нахожимся зарубежом, отменяется».

По дороге Анатолий Софронов с товарищами сочинил песню.

Здесь плещет Тихий океан

Бегут дороги горные…

Проехали мы много стран до штата Калифорния

Сейчас в Москве горят огни,

Дождями небо хмурится

А мы встречаем день одни

На иностранных улицах

Да, город Фриско знаменит,

Висят мосты гигантские

И берег солнечный омыт

Водою океанскою.

Шикарно в городе живут,

Машины на обочинах;

Хоть золота немало тут,

Но больше позолочено.

Шумит веселый Голливуд,

Горят огни несметные…

А над Москвой уже встают,

Горят лучи рассветные…

В этой песне все: и тоска по родине, и патриотизм, и любовь к родной земле. Софронову рассветные лучи Москвы милее шума веселого Голливуда, в американских городах для него «позолочено». Вдали от русских людей день за днем в чужой ему стране он встречается с одиночеством. «А мы встречаем день одни на иностранных улицах».

Положительно характеризует русских гостей в Америке такой приведенный А.Софроновым диалог:

-Выпьем за веру, за царя, за отечество! Ха-ха-ха!

-А разве у тебя есть что-либо и этих трех предметов?, - хмелея, спросил Стив Райзина.

- У меня есть деньги, и этого достаточно, чтобы иметь все, что я хочу, в избытке.

-Врешь, страя собака!.. Ничего у тебя нет!

После он заказал мясное блюдо черному официанту, а когда он пришел сообщить ему, что сегодня его в меню нет, закричал:

-Эти черные скоты всегда что-нибудь напутают!

Русские журналисты поднялись.

-Мы являемся вашими гостями, но не можем допустить при нас таких разговоров.

За столом стало тихо.

-У нас за такие слова бьют по физиономии, - прибавил Аджубей.

В любой стране, в какую бы он не приехал, Софронов живо интересуется проблемами и нуждами простых людей. Так, в Америке он встерчает фермера, который продал свое хозяйство и стал наемным рабочим из-за плохого здоровья и климата. «Какой это фермер так легко, без нужды к этому продаст свою ферму и пойдет служить к более богатому человеку, где самый обхем работы значительно больше, чем на его собственной ферме!» «Не климат тому причиной, а все тот же вездесущий скорпион конкуренции».

-Как вы оцениваете тот факт, что мы, советские журналисты, приехали сюда?

-Мы так считаем, что нашим странам надо жить по-соседски. Если так будем жить, все будет хорошо.

В Китае Анатолий Софронов Весна Китая//Огонек, №18, 1957 г, стр.6

-У многих молодых людей, встречающих Ворошилова, на синих тужурках мы замечаем ордена орденские ленты.

_За что они получены?, - интересуемся мы.

-Это добровольцы, сражащиюся с американцами и лысынмановцами в Корее.

В материале «Пребывание К.Е.Ворошилова в Китайской народной республике» Софронов - мастер пиара. Подпись к одной из опубликованных фотографий гласит: «16 апреля вечером премьер Государственного совета КНР Чжоу Энь-лай устроил в честь Председателя Президиума Верховного Совета СССР К.Е.Ворошилова большом прием, на котором присутсвовало более 14000 человек. В заключение приема состоялся концерт с участием артистических сил Пекина и Шанхая». На снимке товарищи Мао Цзэ-Дун и К.Е.Ворошилов аплодирует товарищам.

К.Е.Ворошилов - друг китайской нации и достойный советский человек. Все его ответы заботящимся о его культурном досуге китайцев приятельски дружелюбны. «Если бы я даже был очень тяжело болен, я бы немедленно поправился после того, как посмотрел вашу чудную выставку», - так он ответил на вопрос о своем самочувсвтвии. Он был задан после осмотра им Всекитайской сельскохозяйственной выставки. Когда после первого часа хождения по залам ему предложили отдохнуть, он отвечал только: «Нет, нет… Я же ничего не делаю, только смотрю».

Ворошилов готов делиться своими знаниями о сельском хозяйстве даже с американцами. «Американские капиталисты часто выступают как наши главные противники, но то, что у них хорошо в сельском хозяйстве, мы с удовольствием изучаем. Мы также с удовольствием поделимся с ними опытом в любой отрасли - пусть берут. Так должны жить все народы, по-человечески». Ворошилов выступает за мировое благополучие и сытую и безбедную жизнь на всем земном шаре.

Напоследок китайцы преподносят советской делегации подарки. Ворошилов рад и растроган: «Большое вам спасибо, дорогие товарищи! Спасибо за подарки! Но не только в подарках дело. Спасибо вам за то, что вы сделали для всего человечества. Эта выставка показывает, как много сделал и как много еще сделает ваш замечательный, трудолюбивый народ. Это - счастье для всех народов, что мы вместе, что нам светят лучи того прекрасного будущего, ради которого мы живем, - коммунизма!» Анатолий Софронов Миллионы братьев и сестер//Огонек, 1957г., №20, стр. 5

«На дороге кипела трудовая жизнь. Шли с тяжелой поклажей на плечах грузчики. Настречу им шагали рабочие чайных плантаций. По рисовым полям по колено в воде ходили за буйволами, запряженными в деревянные плуги, крестьяне. На реке стояли новые, прочные джонки. Качались на волнах желтые бамбуковые плоты. По глинисто-пепельной глади реки скользили черные, ребристые, как большие рыбьи плавники, паруса».

Говорят, что в Ханчжоу воздух

Весь настоенный на стихах

Что ночные на небе звезды

Ярко светят и в облаках

Говорят, что сюда поэты,

Приежают со всех сторон.

Чтоб увидеть зарей нагретый,

Нежно-розовый небосклон.

По веленью самой природы,

Между синих гор и долин

Рисоводы и чаеводы

Здесь поэты все, как один.

Говорят, что здесь каждый стебель,

Излучает тепло во мгле…

Говорят, что есть рай на небе,

А Ханчжоу - на земле.

Я поверил в рассказы эти

У студеной воды Сиху,

И до солнца еще, на рассвете,

Потянулась рука к стиху.

Здесь сердцу поэта любо,

Птицы, словно в раю, поют…

Все же главное - это люди,

Те, что здесь на земле живут;

Те, что чай на горах выводят,

Рис сажают у берегов,

Те, что с трудной поклажей ходят

И на джонках идут на лов.

Не тоскуем по райским кущам,

Не святые, чего нам лезть!

Мы хотим, чтобы каждый впущен,

Был в счастливую жизнь, как здесь!

Труд немалый еще, тяжелый,

Гор высоких вдали гряда…

Слава труженикам Ханчжоу

И поэзии их труда!

Софронов очень емко описывает первые впечатления от Гуанчжоу. «В 1954 году с шумного перрона киевского вокзала отшел поезд, на котором А.Софронов вместе с писателем Б.Н.Агаповым ехал в Англию. «Самолет преодолевает расстояние Москва - Лондон за десять летных часов. Но много ли увидишь с самолета?», - замечает главный редактор, на протяжении всей жизни остающийся согласным с мудрым руководством коммунистической партии.

Писатель называет документы «краснокожими паспортинами». На станции Чоп пограничники делают путешественникам отметки о выезде и желают счастливого пути. Эту же процедуру им приходится пройти в Чехословакии. А.Софронов без труда общается с чехами, ему даже не нужен переводчик.

Вагон с табличкой «Москва - Прага» Анатолий Софронов Москва-Прага-Париж//Огонек,№10, стр.16 вызывает интерес у людей. Они приветливо улыбваются главному редактору и сопровождающему его писателю.

-Москва?

-Да, из Москвы.

-В Прагу?

-Сейчас в Прагу

Краткий диалог завершился, толком так и не успев начаться. Собеседник хотел задать еще какой-то вопрос, но поезд уже тронулся, и ему осталось только разочарованно пожелать «Счастливого пути» отъезжающим.

Маленькие речки с быстрым течением стараются перегнать грохочущий поезд. Рабочие бетонных и лесопильных заводов на мгновение выпрямляются, чтобы посмотреть вслед уходящему составу, и снова налегают на лопаты и кирки.

Проходящие через вагоны чешские проводники здороваются с советскими проводниками как со старыми знакомыми и угощают их отличным пильзенским пивом. Буфетчик попросил у Софронова его спички производства фабрики «Пролетарское знамя». Хочет подарить их внуку. «Он оставляет мне свои спички и прячет в карман две коробки спичек», - пишет А.Софронов.

-Тюльпаны советские?

-Советские, - А.Софронов дарит буфетчику тюльпаны. Некоторое время спустя работник буфета возвращается с охапкой сирени.

Хлопотливый ход поезда сливается с наполняющим пространство тудовым ритмом. Сплошными переливающимися лентами набегают электрические огни, и поезд влетает на станцию Прага. Город, соединяющий в себе жизнерадостность чехословацкой земли и строгость старинной архитектуры, вызывает восхищение А.Софронова. К разноголосому говору, наполняющему Прагу, можно прислушиваться бесконечно. В гастрономических магазинах Чехословакии можно было увидеть и советские, и болгарские, и венгерские товары. А.Софронов отмечает подъем уровня жизни в стране. Магазины Чехословакии заполнены людьми, каждых из которых находит торав по себе: обувь, хрусталь, красивые, добротные ткани. «После денежной реформы, укрепившей чешскую корону, жизнь стала намного дешевле, товаров стало больше», - отмечает А.Софронов.

Журналист наблюдает, как двое молодых рабочих покупают мотоцикл, любуется окрестностями Праги, отмечает почтительность, с которой слушают экскурсовода пионеры в замке Кокоржин. Чешские пионеры, хозяева будущего, наполняют гулкие комнаты звоном юных голосов.

В чехословацком замке-музее Конопиште среди статуй античных богов бегают пестрые фазаны. Ранее в этом месте были сосредточены эсэсовские части фашистского генерала Шернера, отказавшегося сложить оружие после капитуляции немецко-фашистских войск в Берлине.

А.Софронову свойственно поэтапное описание происходящего вокруг и уделение внимание мелочам. Например, он посвящает несколько абзацев тому, как поезду меняют колеса, пишет о несостоявшемся толком диалоге с интересующимися им на перроне людьми. В текстах А.Софронова четко видно, что СССР - это бренд, который продается в странах-членах Советского союза. В СССР хорошо и жить, и отдыхать

Путешествуя по Чехословакии, Софронов устанавливает международные связи. Замок-музей Конопишта он посещает с председателем Чехословацкого союза писателей Яном Дрдой. В его текстах прослеживаются антифашистские мотивы. «А всего девять лет назад именно в этом месте были сосредоточены эсэсовские части фашистского генерала Шернера, отказавшего сложить оружие уже после капитуляции немецко-фашистских войск в Берлине. Шернер, решив было оказать сопротивление могучему наступлению советских войск, готовил замок к обороне, но потом сам испугался своей неожиданной храбрости и стал отступать в более приемлемую для него сторону, к американцам, но снова испугался, услышав грохот подходящих советских танков, сел в самолет и… был таков. Вся группировка войск Шернера попала в плен к советским войскам».

А.Софронов едет путешествует поездом, и это помогает ему увидеть страну. «И вот поезд Прага - Париж мчит нас мимо крестьянских полей и строящихся заводов…». Местность, по которой он путешествует - страна крестьянских полей и строящихся заводов.

В Западной Германии в купе заглядывает пограничник, а следом за ним - железнодорожный служащий. «Паспорта наши не вызывают радости», - пишет А.Софронов. Служащие списывают приметы главного редактора: «глаза серые», «рост 180», «шатен». Немецкие пограничники вменяют приезжим в вину то, что они выехали из Москвы не сразу после получения визы, и у одного из путешественников виза просрочена на пять дней. Раздраженные нежеланием Софронова и его товарища выходить из вагона, немцы пытаются снять с поезда одного из пассажиров, но у них ничего не выходит. А.Софронов упорно оставался в поезде, и в конц концов получает письменное разрешение проехать дальше. «Наконец появляется пограничник. В руках у него белеет какая-то бумага:

- Подпишите, - говорит он.-Акт!»

В Германии Софронову не удалось услышать «Счастливого пути».

Из окна поезда видны только небольшие серого цвета дома. Скученные поселки застроены домами барачного типа. Переселенные с польских и чехословацких земель немцы, по словам А.Софронова, живут вдоль границ и держутся в постоянном напряжении правительством Аденауэра, которое подогревает вражду к Чехословакии и Польше. «Уж не они ли это, мужчины и женщины, стоящие у бараков?»

И снова Анатолий Софронов высказывает созвучные озвученным в книгах и материалах Ильи Эренбурга мысли. Отъехав от границы, он наблюдает «мирскую» картину жизни Германии. «Стоят небольшие автомашины, по дорогам мчатся велосипеды». Он пишет: «И думаешь, глядя из окна поезда: здесь люди, как и везде, хотят мира! У многих погибли отцы, сыновья и братья… Теперь этих людей стараниями немецких реваншистов и американских атомщиков снова готовят к тому, чтобы они стали пушечным мясом. Смотришь на мирно отдыхающих немцев и думаешь: неужели они все - и эта рыжеволосая девушка на велосипеде и этот парень в клетчатой рубашке , что едут рядом, обнявшись, - заинтересованы в новой войне? Неужели в эти юные головы уже проник военный дурман? Может быть, они накануне свадьбы? Неужели эта девушка, не став еще женой, готовится стать вдовой?»

Пауль Дистельбарт, немецкий культурный деятель, хорошо знающий жизнь и однажды приехавший в СССР с делегацией, рассказывает, что никто из въежающих в страну не был спокоен. Каждый приехавший немец задавался вопросом: «Выразит ли население недовольство? Или оно обнаружит ледяную холодность?». Этого не случилось. Советские люди, заполонившие платформу вокзала, были настроены дружелюбно: «Из смеющихся голубых глаз на нашу группу струились потоки любви и дружбы», «Со всех сторон нам навстречу тянулись руки с букетами цветов».

Пауль Дистельбарт посетил концерт художественной самодеятельности на сталинградском заводе «Красный Октябрь», где поцеловал русскую девушку. «Девушка смотрела на меня тепло и проникновенно. Я невольно взял ее за щеки обеими руками и поцеловал в губы. И хотя это в Росси совсем не принято, она, ни секунды не колеблясь, горячо и радостно ответила на поцелуй…».

А.Софронов предполагает, что «несущиеся в «джипах» по дорогам Баварии» американцы манипулируют немцами, заставляя мысленно ненавидеть Советский Союз и его граждан.

О Нюрнберге Софронов пишет: «Вот на этих пустынных улицах среди старых домов маршировали на пресловутых парадах фашистские молодчики…Здесь по приговору Международного фашистского суда были казнены главари советского фашизма». Сколько из еще бродит по Западной Германии, фашистов, распространяющих бредовую идею реванша?

Поведение пограничников на станциях по-своему отражает международную обстановку и национальный характер и русских, и немцев, и французов. «Ну а всякие пограничные процедуры?», - спрашивает Софронов. «О, можете спать спокойно! Французы не будут вас беспокоить».

В Париже следы войны остались заметны и через 15 лет. Рабочие в старых синих комбинезонах забивают костыли в шпалы, подтаскивают рельсы к насыпи. Большинство без рубашек с самого раннего утра.

Приехав в Париж, Софронов замечает двух американсих летчиков среди французских военных на перроне. «Здесь, на привокзальной площади великого европейского города, они лениво, с тупым высокомерием рассматривают пеструю толпу парижан, нехотя отвечают на приветствия французских «нижних чинов». Лифты на верхней площадке Триумфальной арки обслуживают ветераны двух войн. «Под строгим взглядом ветерана-лифтера спускаемся вниз».

«Еще раньше мы заметили, что лицо нашего шофера испещрено мелкими, идущими в разных направлениях шрамами. Оказывается, он участник второй мировой войны. Осколок гранаты разворотил ему челюсть. Он полтора года пролежал в больнице, пока ему по кусочкам собирали лицо, сшивали нос. Мы спрашивали его, что он думает по поводу перевооружения Западной Германии

-Я думаю, что если однажды меня кое-как залатали и сделали похожим на человека, то вторично немецкая граната или снаряд просто оторвет мне голову. Будет, правда, меньше заботы для медицины, но больше неприятностей для меня!..»

«Мы долго стоим, рассматривая этот изумительный по красоте город. Слева от нас какие-то люди разговаривают на английском короткими, отрывочными фразами.

-Смотрите, город разбит на квадраты, - говорит один.

-Большая площадь, сразу не облетишь.

-А вон видишь, квадрат Лувра?», - такой разговор вели три американских летчика, профессионально оценивая Францию с высоты Эйфелевой башни. На А.Софронова это производит впечатление прицельного бомбометания, ему становится не по себе. Он убежден, что американцы хотят войны, и в своем материале, описывая этот эпизод, берет фразу «теоретические изыскания» в кавычки.

Площадь Инвалидов, на которую попадает А.Софронов - пространство цирка, производит на него негативное впечатление. Уставленная балаганами, каруселями, американскими горками, тирами, дешевыми аукционами, размалеванными палатками гадалок и предсказателей судьбы, она кричала и зазывала. Непоменрно усиленные репродукторами пластинки трещали и грохотали со всех сторон. Солдаты в маленьких машинках, сопровождаемые красивыми девушками, мчались по большом круглой площади под навесом, чтобы посильнее ударить другую. Аттракцион скрежетал так, словно в тотм месте раздирали огромные полосы железа. Поздно вечером на этой же площади, стерев и сбросив пестрые одежды, ужинали гадалки и предсказатели судьбы. Рядом толпились одинокие бродяги, на которых никто не обращал совершенно никакого внимания.

В тексте Софронова история Парижа тесно связяна с международными отнешениями. Смотря на здание Гранд-опера, где весной должны были состояться выступления артистов советского балета, он говорит о негодовании французов, лишенные возможности принять гостей из России. «Убоявшись проявления дружественных чувств парижан к советскому искусству, правительство Ланьеля не разрешило гастроли». Люди, скупавшие у спекулятов билеты на представление, вынуждены были возвращать билеты в кассу, возвращая их номинальную стоимость.

А.Софронов описывает и такой случай. На аэродроме к Галине Улановой подошел пожилой человек и сказал: «Я приехал издалека, заплатил за билет очень дорого, но сдавать билет в кассу не буду. Прошу вас оставить на моем билете ваш автограф. Этот билет я буду хранить до конца моей жизни…»

На выставке в Гран-Палэ А.Софронов посетил выставку современной скуптуры и ужаснулся тому, что большинство работ оказались похожи на чудовищных роботов. «Одна фигура нас просто ужаснула: это было что-то вроде осьминога - много конечностей, маленькая голова…» Художник, довольный впечатлением, которое произвела на посетителей скульптура, спросил, не страшно ли гостям. Когда они признались, что им дейсвительно боязно, он пояснил:

«Видите ли, у нас в Исландии сейчас много американцев… Я хочу попросить муниципалитет Рейкъявика разрешить мне поставить эту скульптуру на центральной площади города. Я думаю, что америнцы, посмотрев на нее, испугаются и покинут остров». Художник искренне желал выдворнеия иностранцев.

По тому как А.Софронов оценивает выставку в Париже, можно заключить, что он в какой-то мере разбирался в искусстве. Он отмечает тенденцию отхода от «абстрактного» искусства, которое ничего не говорило ни уму, ни чувсвам зрителя. Центральное место к картинах снова начал занимать человек, то есть искусство Парижа 1954 года было антропоцентричным. Живопись была или портретной, или фотографической. Рисовали художники и пейзажи: сады, реки, улицы, магазины, поле. У Софронова выставка не вызвала восхищения: «Чаще всего художник все еще решает чисто формальную задачу игры света и красок. Красок много, а для чего они, непонятно».

А.Софронов упоминает, что ему не на каждой границе нужен переводик. В Лувре он различает французскую, английскую, немецкую, итальянскую речь. Посещая выставки и музеи, он всегда отмечает, что продается, а что нет. Наример, на годовой художественной выставке картины почти не продавались, зато копии Джоконды расходились достаточно легко.

А.Софронов не впечатляется современным ему искусством, но интересуется Давидом и его точными безжалостными портретами, Делакуром с его гиганской разностонностью. Он включает в материал эпизод с русской экскурсией: «Наш экскурсовод говорит, что эта картина изображает Наполеона, когда он отступает из России, побежденный снегами и морозом…» Юноши и девушки, участвующие в экскурсии, молча переглядываются. «Видимо, она понимает, что не очень убедительно звучит ее объяснение поражения Наполеона «снегами и морозом». А.Софронов находится в курсе студенческих дел. «В это время в Советском Союзе французские студенты пользуются гостеприимством своих московских коллег». Стунческий обмен способсвует развитию культурных связей между Францией и СССР. А.Софронов вспоминает недавнее посещение студентами министра просвещения и его желание наладить культурные связи путем студенческого обмена после отъезда из Парижа русского балета.

А.Софронов - сторонник гуманистических ценностей. На него производит большое впечатление картина Жана-Луи Месонье «Баррикады»: возле полуразрушенной баррикады лежат убитые, и нет ни одного живого человека. «Но сколько сказано художником в этом маленьком шедевре!». На картине Делакруа «На баррикадах 1830 г.» Франция - это свободолюбивая женщина под знаменем своей нации, рядом с ней человек в гражданской одежде, автопортрет художника, а бок о бок с ним на баррикаде мальчик, будущее Франции, Гаврош из «Отверженных» Виктора Гюго.

«Народ Франции рвет путы кабальной зависимости своей родины от американского империализма». - пишет А.Софронов. Честь Франции, ее национальное знамя, разные люди, от маститых государственных деятелей до рядового рабочего автомобильного завода «Рено», от замечательно гуманиста-ученого Жолио-Кюри до трудолюбивого виноградаря Шампани».

Эти произведения стали бессмерты благодаря тому, что художник отчетливо выразив свое отношение ко времени и сказал свои «за» и «против» в пользу своего народа.

...