Мода на историю: прошлое на страницах "Модного магазина"

В XVIII в. чтение воспринималось как интенсивная духовная практика, направленная на структурирование и усовершенствование внутреннего мира человека. По замечанию А. Л. Зорина, «любая значимая составляющая душевной жизни образованного человека была охвачена тем или иным “образцовым” писателем, задававшим модус соответствующего эмоционального переживания и вытекающего из него поведения» [Зорин 2016: 44]. Литература была учебником жизни и в первую очередь учебником чувств, важной характеристикой которых была возможность разделить их с другими читателями: «Самые популярные произведения того времени выполняли роль камертонов, по которым читатели учились настраивать свои сердца и проверять, насколько в унисон они чувствуют. Совместное чтение и переживание одних и тех же сочинений гарантировало распространение единых моделей чувства поверх национальных барьеров и государственных границ» [Там же]. Для отечественных читателей участие в подобном транснациональном эмоциональном сообществе могло быть особенно значимо как аспект модернизации, временной синхронизации с Западом.

Текст в это время отождествляется с жизнью, а не противопоставляется ей: хотя индивидуальные биографии могут демонстрировать рассогласование с избранными книжными образцами и невозможность соответствовать им, общая культурная установка ориентирована на сближение написанного и пережитого. Впоследствии между ними намечается разрыв, очевидный уже в «Евгении Онегине» Пушкина: стремление Татьяны Лариной присвоить себе чувства героинь Ж.-Ж. Руссо и Сэмюэла Ричардсона и осмыслить свой опыт в романных категориях лишь подчеркивает для читателя, что жизнь -- это не книга (вернее, это другая книга, требующая нового способа кодирования переживаний). Хотя этот зазор постоянно становится предметом пушкинской иронии («но наш герой, кто б ни был он, уж верно был не Грандисон»), на Татьяну она направлена в наименьшей степени, напротив, идентификация с романными героинями способствует тому, что Татьяна оказывается приподнятой над окружающей ее действительностью, превращаясь в «милый идеал».

Идеализация женщины в культуре романтизма подразумевала акцентировку различий между мужским и женским жизненными мирами, образами мыслей и действий. К 1860-м годам, хотя женственность и мужественность по-прежнему конструируются преимущественно через бинарные оппозиции, намечается очевидное движение к развенчанию романтических идеалов, которые начинают рассматриваться как способ закрепощения женщины, как еще одна форма консервирования прошлого в настоящем. Подразумеваемое при этом прошлое -- это средневековая куртуазная культура, вновь и вновь подвергавшаяся нападкам на страницах «Модного магазина», чьи авторы вскрывали уродливую подоплеку культа Прекрасной Дамы:

Обожанию женщин в Средние века также способствовала та таинственность, которою были окружены обитательницы замков: эта таинственность заставляла считать их существами, непохожими на других людей, и распаляла воображение праздных рыцарей и трубадуров, заставляла их петь нежные романсы под окнами своих возлюбленных и за один их взгляд бросаться в огонь и воду; но как только рыцарь делался обладателем дамы своего сердца, таинственность исчезала, и женщина из идола превращалась в рабу, безропотно покорявшуюся желаниям своего повелителя [Иванов 1862а: 367].

Желая обрести «человеческие права», женщина должна была спуститься с небес на землю -- в представлениях окружающих, но также и в собственном образе мыслей. Интроспекция в этой ситуации была скорее нежелательна, а самоотождествление с романными героинями и вовсе недопустимо, так как понималось в эскапистском ключе.

В одном из первых выпусков «Модного магазина» был опубликован пространный переводной очерк, направленный против «привычки грезить», которая, по мысли автора текста, ...похожа отчасти на привычку употреблять опиум и хашиш: она уносит мысль из здешнего мира к отдаленным призракам и в такие пространства, где самые несбыточные мечты находят возможность осуществиться. Потом, когда греза развеется и власть ее уже недействительна, приходится тяжело рухнуться на землю в тоске по неведомой отчизне, питая глубокое отвращение к действительности [Де Паруа 1862: 82].

Как показывает очерк, эта пагубная страсть характеризует в первую очередь женщин. Не затрагивая причин подобной склонности, автор, тем не менее, уверенно предлагает противоядие:

Чтобы предупредить это зло, надо стараться всеми мерами изгонять праздность; надо, чтобы руки и мысли девочки, девушки и женщины постоянно были заняты, даже и в часы отдохновения; надо, словом, ограждать от нравственных болезней, а для этого есть одно только средство: труд во всех его проявлениях [Там же: 83].

Тем самым социальные проблемы, связанные с положением женщины в обществе, переводятся в план патологий индивидуального характера и дефектов воспитания, «выправление» которых возлагается на (домашний) труд, закрепляющий традиционные роли и функции женщины.

Очерк Де Паруа «Грезы» не затрагивает проблематику женского чтения, однако в нем содержится красноречивое упоминание «неестественной романтической литературы тридцатых годов», с которой ассоциируются живущие в мире грез «непонятые женщины»: они, как и соответствующие книги, называются безнадежно «вышедшими из моды» [Там же]. Хотя данная статья отсылает к французскому литературному контексту, выбор ее для публикации в «Модном магазине» показывает, что пушкинский идеал женственности, в свое время очаровавший даже сурового Белинского, самим женщинам к 1860-м годам мог представляться уже не столь привлекательным.

Другие авторы напрямую высказывались о вредном влиянии чтения на женщин, имея в виду в первую очередь романы, предположительно способные создать у читательниц нереалистичные ожидания по отношению к браку и семейной жизни, развить тягу к роскоши и развлечениям. Подобного мнения придерживалась популярная французская писательница середины XIX в., творившая под псевдонимом «графиня Даш» (настоящее имя -- Габриэль Анна де Систерн де Куртира, виконтесса де Сен-Марс). Автор множества романов, в том числе нескольких написанных в соавторстве с Дюма-отцом и опубликованных под его именем, она, тем не менее, скептически оценивала роль литературы в жизни женщин, как явствует из ее «Книги о женщинах», вышедшей в 1860 г. Это сочинение вызвало бурную полемику, выплеснувшуюся также на страницы «Модного магазина», где в 1862 г. появился критический отклик на «Книгу о женщинах», растянувшийся на три номера (№ 17, 21, 22). Рецензент указывал на несоответствие взглядов графини Даш ее статусу женщины-литератора, а также подвергал сомнению развращающее воздействие изящной словесности на читательниц.

По мнению рецензента, напрасно «автор считает нравственность женщин до того воздушною, что она может улететь от каждого романа, каждой повести, каждого сценического представления» [Иванов 1862а: 370], ибо «на ум, развитый предварительным воспитанием, романы не могут иметь вредного влияния; напротив, они знакомят нас с жизнью или положительно или отрицательно» [Там же: 382]. По сравнению с представлениями рубежа XVIIIXIX вв., когда литература служила высоким образцом, по которому следовало выверять собственные поступки и чувства, здесь очевидно снижение значения чтения, которое становится скорее информирующим, чем формирующим. С этим связано другое важнейшее изменение: переход от читательского самоотождествления с героями, помещения себя «внутрь» произведения, к позиции стороннего наблюдателя («романы <.. .> знакомят нас с жизнью»). Любопытно, однако, что и этот рецензент не исключает вредного влияния романов на не «развитые предварительным воспитанием» умы. Таким образом, наивный читатель отдается во власть текста, тогда как искушенный господствует над ним.

Сходные мысли высказывала сама редактор-издательница «Модного магазина», отвечая на письмо читателя, возмущенного публикацией в ориентированном преимущественно на женскую аудиторию журнале «пошлого» рассказа А. Г. Витковского «Соседка», где мелкий чиновник разоряется и гибнет, влюбившись в живущую напротив кокотку. С. Г. Мей указывала на то, что выбор литературы должен определяться не гендером, а «возрастом» читателя, понимаемым как моральная, интеллектуальная и эмоциональная зрелость:

Вас еще пугает вред, который рассказ г-на Витковского может нанести нравственности дам и девиц. По нашему мнению, взрослым людям все можно читать; если же дамы и девицы по своему умственному развитию и шаткой нравственности находятся еще в детстве, им надо выбирать чтение сообразное с их возрастом. Есть много книг, написанных исключительно для детей: там все приноровлено к их маленькому понятию, скрыто то, чего их маленький рассудок разобрать не в состоянии; жизнь не представлена им такою, как она есть, а такою как могла бы быть и должна бы быть -- и тяжелый рассказ о язвах общества, конечно, не оскорбит их невинных ушей. А впрочем, для невинных все невинно (курсив источника. -- К. Г.); как вы об этом думаете?.. [Мей 1862: 395].

Этот комментарий проблематизирует стереотипную инфантилизацию женщин, прочитывающуюся в стремлении ограждать их от изображений порока. Застывание во времени, присущее репрезентациям Другого, в случае женщин воспроизводится на двух уровнях -- индивидуально-биографическом и социально-историческом (как мы видели выше, женщины ассоциируются с прошлым, которое, в свою очередь, называется «детством» или даже «младенчеством» человечества). Выступая против подобных стереотипов, С. Г. Мей в то же время признает их частичную правоту: она допускает, что некоторые «дамы и девицы по своему умственному развитию и шаткой нравственности находятся еще в детстве», и имплицитно призывает читательниц «повзрослеть».

Таким образом, «Модный магазин» адресуется «взрослым людям», но в то же время видит свою миссию во «взращивании» читателей -- отсюда обилие на страницах журнала нравоучительных наставлений и дидактических сочинений наподобие цитировавшегося выше очерка «Грезы». Публикуя художественные произведения, исторические и социально-критические очерки, редактор порой сопровождала их примечаниями, поясняющими, как именно следует воспринимать эти тексты и их проблематику.

Примером может служить упоминавшийся выше фрагмент из «Отцов и детей» Тургенева, которому была предпослана редакторская статья о женской эмансипации. Наконец, большой интерес представляют рекомендации по «правильному» чтению, рассыпанные непосредственно в тексте публикуемых сочинений.

По замечанию А. Л. Зорина, «классические тексты часто содержали методики чтения: их герои постоянно выступали в роли активных читателей, интегрируя в предлагаемые символические модели инструкции по их освоению» [Зорин 2016: 44]. Художественные произведения, публиковавшиеся в «Модном магазине», нередко также показывают героев читающими, являя спектр возможных взаимодействий читателя с текстом, потенциальных (анти)об- разцов читательских предпочтений и способов реакции. Далее мы рассмотрим конкретный пример, представляющий особенный интерес в силу своей жанровой природы и сложносоставной нарративной рамки, включающей нескольких рассказчиков.

В номерах 5-6 «Модного магазина» за 1863 г. был опубликован очерк «Молодость Шарлотты Корде», позаимствованный, как и многие другие исторические сочинения, появлявшиеся на страницах этого журнала, из «Revue des Deux Mondes». На авторство текста, казалось бы, указывает приписка «из Казимира Перье» под заголовком, однако из первого же абзаца текста читатель узнает, что рассказ о событиях революционного времени поведет «госпожа М.» (Анна Арманда Розали Луайе, в замужестве де Маром, 1773-1860), «одна из родственниц» Перье по материнской линии, которая «сама поручила мне издать после ее смерти страницы, посвященные памяти друга ее детства» [Перье 1863: 57]. Тем самым эпизод политической истории помещается в приватную рамку женских воспоминаний с их специфическим эмоциональным контекстом: акцентируются личные отношения, детская дружба, семейные связи. Превращаясь в семейное предание, история Шарлотты Корде «одомашнивается» и становится более приемлемой для женской читательской аудитории. Подобное «возвращение в семью» особенно значимо применительно к фигуре Корде, которую многие источники XIX в., в том числе уже цитировавшийся ранее Луи Журдан в своей нашумевшей книге «Женщины перед эшафотом», представляли заблудшей овечкой:

Шарлотта рано лишилась матери. Ах! как легко сбиться с пути ребенку, утратившему этого нежного и дорогого наставника! [Jourdan 1863: 134].

Таким образом, отсутствие матери -- основной ролевой модели женственности -- способствует тому, что Шарлотта Корде становится «неправильной» женщиной, ставящей политические соображения выше личных и поэтому способной на убийство.

Госпожа М., чьими глазами мы видим Шарлотту Корде, являет полную противоположность этому: по словам Перье,

...всею душою преданная партии легитимистов, она увлекалась в политических вопросах до возможности потерять свободу суждения <...> Никогда, однако, ее дружеские отношения не охлаждались существовавшим в ее семействе разногласием мнений о политике [Перье 1863: 57].

Контраст задается не только и не столько характером политических предпочтений (республиканских и монархических, соответственно), сколько тем местом, которое им отводится. Фанатизм Корде помещается в двойную рамку, оттененный позицией госпожи М., которая ставит личные отношения выше политики, и дополнительно опосредованный «объективным» голосом Перье- рассказчика -- финальной инстанцией ценностного суждения.

Противопоставление двух женщин проводится также на уровне их читательских практик. О Шарлотте Корде мы узнаем, что «она не прочла ни одного романа. Оборот ее мыслей был слишком серьезен, слишком основателен, чтобы позволить ей находить прелесть в этих вымыслах» [Там же: 69-70]. Таким образом, опасный мир грез, созданный романистами, не увлекает Корде. Тем не менее книги играют большую, определяющую роль в ее жизни:

Пропитанная постоянным чтением греческих и римских писателей, особенно ею любимых, [она] обнаружила некоторые республиканские чувства, которые зародились в ней вследствие этих занятий, привлекавших ее к себе с самого нежного возраста, даже до начала французской революции. События еще более развили в ней эти чувства [Там же: 60].

Чтение описывается здесь как источник чувств и моделей поведения, однако под «чувствами» подразумеваются не сентиментальные переживания, а политическое кредо. Важно, что именно книги выступают вдохновителем республиканских взглядов, которые впоследствии подпитываются революционными событиями, -- т. е. текст выступает образцом и основой жизненных практик, как и в случае пушкинской Татьяны, несмотря на все гендерно маркированные различия в выборе чтения и поведения.

Чтение юной госпожи М., какой ее рисуют мемуары, также политизировано и не является характерно «женским» в смысле выбора книг. Текст показывает ее читающей «Историю Англии», акцентируя ключевой с точки зрения исторических параллелей и понимания современной ей эпохи момент -- Английскую революцию:

Я проливала горячие слезы, читая о несчастиях Карла I, и восторгалась чертами преданности, прославившими приверженцев Стюартов [Там же: 70].

Способность к жалости и состраданию, повышенная эмоциональность читательского восприятия маркирует женственную мягкость, которая и отличает госпожу М. от суровой Шарлотты Корде. В то же время стремление соотнести жизнь с (историческим) текстом, желание подражать прочитанному в обоих случаях одинаковы.

Так, читая о самоотверженности английских роялистов, госпожа М. обращается к сестре со следующими словами:

-- Видишь ли, моя милая, -- говорила я моему маленькому другу,

-- вот что сделала бы я, если бы то же самое случилось во Франции: я пожертвовала бы собою для моего короля, я хотела бы умереть за него [Там же].

Однако ретроспективная логика мемуаров позволяет нам немедленно увидеть несостоятельность этих намерений:

...Я хотела умереть и еще живу для того, чтобы оплакивать гибель стольких дорогих друзей и вздыхать о несчастиях своей родины [Там же].

Таким образом, образцовая женственность госпожи М. оказывается сопряжена с пассивностью и бездействием, тогда как поступок Корде описывается не иначе как «заблуждение», противоестественное женской природе (несмотря на устойчивую библейскую параллель: и Журдан, и Перье называют Корде новой Юдифью).

Итак, текст Перье не предлагает единственного, законченного образца, на который могли бы ориентироваться читательницы. Скорее он провоцирует вопросы о роли и месте женщины в истории и общественной жизни, не давая на них окончательного ответа, а лишь демонстрируя ограничения существующих моделей.

Однако представляется важным, что героини показаны читающими: тем самым женское чтение утверждается как легитимная и значимая культурная практика; особенно примечательно, что речь идет не о «феминизированных» современных романах, а об исторических и философских трудах, о сочинениях древних авторов.

Кроме того, фигура героини-читательницы производит своего рода эффект mise en abyme, в который вовлекаются как персонажи читаемых ею произведений, так и журнальная аудитория.

При этом, в отличие от многих известных примеров литературной рекурсии, от «Книги тысячи и одной ночи» до модернистских и постмодернистских экспериментов, акцент делается не на нарратив, размещаемый внутри другого нарратива. Скорее можно сказать, что повествование в данном случае сворачивается до максимально компактного знака («римские писатели», «История Англии»), расшифровать который позволяет общий культурный контекст читателя и писателя. Вместо содержания, которое, таким образом, лишь подразумевается, акцентируется сам принцип подобия между текстом и его рамкой («жизнью»), которые бесконечно меняются местами, оборачиваясь друг другом.

Применительно к явлениям такого рода Х. Л. Борхес заключал: «...если вымышленные персонажи могут быть читателями или зрителями, то мы, по отношению к ним читатели или зрители, тоже, возможно, вымышлены» [Борхес 1992: 349].

Однако в культурной ситуации середины XIX в. развоплощение читателя едва ли стояло на повестке дня -- напротив, прием, который мы обозначили как mise en abyme, подчеркивал реальность опыта чтения. Ключевое значение в данном случае имели читательское взаимодействие с книгой, эмоциональные реакции, проецирование себя в текст и текста на свою жизнь. В этом контексте идентичности -- как героинь, так и читательниц, героинь как читательниц и читательниц как героинь -- предстают не застывшими сущностями, а подвижными, пластичными образованиями в непрерывном процессе становления.

Таким образом, очерк о Шарлотте Корде не столько показывает читателям несовершенные модели женственности, ошибки героинь и ограничения их ситуаций, сколько обозначает возможные стратегии изобретения себя, основанные на вдумчивом, избирательном и эмпатическом чтении. Сам текст оказывается в каком-то смысле незавершенным, так как поиск не обретенного в нем идеала может и должен продолжиться в жизни, которая, в свою очередь, может обратиться в прецедентный текст.

Заключение

Как представляется, очерк «Молодость Шарлотты Корде» может служить яркой иллюстрацией задач «Модного магазина», конструировавшего свою аудиторию как «взрослую» -- сознательную, социально и политически ангажированную -- и в то же время нуждающуюся в руководстве. В более общем смысле можно говорить о попытке изобрести новую конструкцию женственности, которая отвечала бы характеризовавшим эпоху реформ запросам на изменение общественного положения женщин и в то же время не слишком отклонялась бы от сложившихся норм.

Поиск идеалов женственности был укоренен в специфическом понимании исторического процесса, характеризовавшем этот период. Сама мотивировка изменений связывалась с представлениями о прогрессивном развитии человечества, требовавшем расширения гражданских прав и свобод, политического представительства интересов различных групп, распространения образования и массового доступа к благам цивилизации. Такая логика хода истории прослеживается даже в публикациях о моде, акцентировавших текущую демократизацию потребления в противовес элитизму прошлого.

В силу тематики журнала, но также и роли института моды в формировании облика современной эпохи и присущих ей способов чувствования, именно мода в значительной степени задавала параметры восприятия времени, включая историческое прошлое. Искушенность в моде предполагала наличие знаний о фасонах прежних эпох и способность соотнести их с последними тенденциями, проследить эволюцию элементов костюма и разглядеть в образах настоящего частичное возвращение отживших форм. Постоянная смена модных трендов делала их важным инструментом датировки исторических периодов -- в том числе и текущего момента, неизбежное «устаревание» которого подсказывалось логикой моды, что позволяло взглянуть на него ретроспективно. В этом контексте начинали наделяться исторической значимостью мельчайшие приметы повседневной жизни, позволявшие реконструировать социально-психологический портрет эпохи -- историю ее «нравов».

Представление о линейном, эволюционном развитии моды парадоксальным образом уживалось с идеей модных циклов, ставившей под сомнение возможность движения вперед и тем самым косвенно проблематизировавшей прогрессистские чаяния эпохи. В то же время, подобно явлению «старого» под видом «нового» в модных фасонах, современная женщина мыслилась авторами и редактором «Модного магазина» преимущественно во вполне традиционных категориях, связанных с эстетическим вкусом и чувствительностью, -- несмотря на отдельные довольно радикальные заявления о роли женщин, звучавшие со страниц журнала. Как поистине новый тип выводилась на сцену фигура эмансипе, подвергаемая при этом жестокой критике и осмеянию и призванная продемонстрировать моральный упадок современности.

Ощущение нестабильности, связанное с восприятием настоящего как переломного момента, многократно усиливало значение прошлого в качестве образца. Однако в контексте обсуждения «женского вопроса» обращение к истории подразумевало скорее критический взгляд на минувшие эпохи, мрачное наследие которых предположительно было отчасти преодолено, отчасти же продолжало являть себя в современности, в частности в зависимом статусе женщин и характеризующем их невежестве. Итак, былое представало перед читательницами «Модного магазина» в первую очередь в качестве негативного образца, и фигуры выдающихся женщин прошлого могли лишь частично послужить им ролевой моделью в силу ограничений своего положения.

А. Л. Зорин отмечает о поколении 1860-х годов: «Молодые люди, выходившие в ту пору на историческую арену, сколь бы скептически они ни были настроены к своим предшественникам, в значительной степени сохраняли ориентацию на литературу как на источник символических моделей чувства» [Зорин 2016: 511]. В «Модном магазине» первых лет его существования можно увидеть несколько настороженное отношение к романам как к типично женскому чтению, развивающему пагубную «привычку грезить». В то же время функция прецедентного текста, способного структурировать индивидуальную биографию и жизненный мир, отчасти переходит от поэзии и прозы к историческим сочинениям. В них также появляется фигура читающего героя, с которой могли непосредственно соотнести себя читатели, выверяя свои эмоциональные реакции и обучаясь сопереживанию -- что было особенно важно в свете нормативных конструкций женственности. В то же время историческая дистанция позволяла сохранять условное равновесие между вовлеченностью и отстраненностью, конституируя образец, одновременно освященный традицией и нуждающийся в преодолении. В ситуации неопределенности, обусловленной масштабными общественно-политическими преобразованиями начала 1860-х годов, прошлое должно было стать предметом согласия, основанного в значительной степени на эмоциональном консенсусе, и одновременно -- отправной точкой для осмысления современности и формирования ее облика.

Библиография

Источники

1. Де Паруа 1862 -- Де Паруа С. Грезы // Модный магазин. 1862. № 4. С. 82-86. Журдан 1862 -- Журдан Л. Женщины // Модный магазин. 1862. № 1. С. 6-12.

2. Иванов 1862а--Иванов Н. Женщина о женщинах // Модный магазин. 1862. № 17. С. 366-382.

3. Иванов 1862b -- Иванов Н. Женщина о женщинах (Продолжение) // Модный магазин. 1862. № 21. С. 468-482.

4. К-ий 1862а -- К-ий В. Где что делается // Модный магазин. 1862. № 21. С. 482-485.

5. К-ий 1862b -- К-ий В. Где что делается // Модный магазин. 1862. № 22. С. 506-507.

6. К-ий 1862с -- К-ий В. Где что делается // Модный магазин. 1862. № 23. С. 526-528.

7. Кремень 1862 -- Кремень В. Колыбельные песни // Модный магазин. 1862. № 16. С. 335337.

8. Мей 1862а -- Мей С. Г. Моды // Модный магазин. 1862. № 1. С. 18-20.

9. Мей 1862b -- Мей С. Г. Эманципация женщин // Модный магазин. 1862. № 8. С. 160-162.

10. Мей 1862с -- Мей С. Г. Ответы редакции // Модный магазин. 1862. № 18. С. 395.

11. Мей 1862d -- Мей С. Г. Объявление об издании «Модного магазина» в 1863 году // Модный магазин. 1862. № 23. Без пагинации.

12. Мей 1864а -- Мей С. Г. Моды // Модный магазин. 1864. № 10. С. 155-158.

13. Мей 1864b -- Мей С. Г. Моды // Модный магазин. 1864. № 12. С. 186-190.

14. Перье 1863 -- Перье К. Молодость Шарлотты Кордэ // Модный магазин. 1863. № 5.

15. С. 57-60.

16. Рыцарь 1862 -- Рыцарь стеклышка и плэда. У камина // Модный магазин. 1862. № 3.

17. С. 63-65.

18. Сонова 1864 -- Сонова Л. Женщины в Риме (Из времен империи) // Модный магазин. 1864. № 11. С. 161-166.

19. Теперь 1862 -- Теперь и прежде // Модный магазин. 1862. № 22. С. 504-506.

20. Худяков 1863 -- Худяков И. Женщина допетровской Руси (Три исторических очерка): В народной поэзии // Модный магазин. 1863. № 20. С. 236-240.

21. Z. 1862 -- Z. Вести из Парижа // Модный магазин. 1862. № 3. С. 66-67.

22. Barbey D'Aurevilly 1845 -- Barbey D'Aurevilly J. Du dandysme et de George Brummell. Цит по электрон. версии. URL: https://fr.wikisource.org/wiki/Du_Dandysme_et_de_George_ Brummell.

23. Jourdan 1863 -- Jourdan L. Les femmes devant l'echafaud. Paris: Michel Levy, 1863.

Литература

1. Батлер 2011 -- Батлер Дж. Гендерное регулирование // Неприкосновенный запас. 2011. № 2 (76). Цит. по электрон. версии. URL: http://www.nlobooks.ru/node/2458.

2. Бордэриу 2016 -- Бордэриу К. Платье императрицы: Екатерина II и европейский костюм в Российской империи. М.: Нов. лит. обозрение, 2016.

3. Борхес 1992 -- Борхес Х. Л. Скрытая магия в «Дон Кихоте» // Борхес Х. Л. Коллекция: Рассказы; Эссе; Стихотворения. СПб.: Северо-Запад, 1992. С. 346-349.

4. Веблен 1984 -- Веблен Т. Теория праздного класса. М.: Прогресс, 1984.

5. Зорин 2016 -- Зорин А. Л. Появление героя: Из истории русской эмоциональной культуры конца XVIII -- начала XIX века. М.: Нов. лит. обозрение, 2016.

6. Козеллек 2004 -- Козеллек Р. Можем ли мы распоряжаться историей? // Отечественные записки. 2004. № 5 (20). Цит. по электрон. версии. URL: http://www.strana-oz.ru/2004/5/ mozhem-li-my-rasporyazhatsya-istoriey-iz-knigi-proshedshee-budushchee-k-voprosu-o- semantike-istoricheskogo-vremeni.

7. Холландер 2015 -- Холландер Э. Взгляд сквозь одежду. М.: Нов. лит. обозрение, 2015.

8. Элиас 2001 -- Элиас Н. О процессе цивилизации: Социогенетические и психогенетические исследования: В 2 т. Т. 1: Изменения в поведении высшего слоя мирян в странах Запада. М.; СПб.: Университетская книга, 2001.

9. Marks 2001 -- Marks C. R. “Providing amusement for the ladies”: The rise of the Russian women's magazine in the 1880s // An improper profession: Women, gender and journalism in late Imperial Russia / Ed. by B. T. Norton, J. M. Gheith. Durham; London: Duke Univ. Press, 2001. P 93-119.

Abstract

Fashionable History: Writing the past in Modnyi Magazin

Gusarova, Ksenia O.

The article examines representation of time and historical events in Modnyi Magazin (Fashionable Journal) -- a highly popular women's magazine established in 1862, shortly after the abolition of serfdom in the Russian Empire. The materials under consideration here, besides memoirs and essays directly addressing historical topics, include texts of diverse genres, from the editor's perennial fashion column to pieces of polemical journalism dedicated to “the woman question”. Inspired by liberal reforms of the beginning of Alexander II's reign, the editorial team and the authors of Modnyi Magazin promoted the notion of women's rights, whose extension was described as a necessary stage of historical progress. At the same time, radical proponents of women's emancipation were treated in the journal with suspicion due to the supposed lack of femininity evident in their rejection of fashion and good taste. Apart from being a staple of womanliness, fashion played a key role in defining historical sensibilities of the era: it helped visualize a linear timeline along which various events and personalities could be located, while also contributing to valorization of change. The article shows how the authors of Modnyi Magazin used the past to negotiate the notion of proper femininity, simultaneously carving out a place for women in history. The woman called to inhabit this place was pictured as a reader: the magazine's audience was invited to identify with female historical characters shown poring over historical books and to appropriate their model emotional responses.

Keywords: historical imagination, Modnyi Magazin, women's reading, the woman question, constructions of gender, fashion discourse, 1860s in Russia

References

1. Batler, Dzh. (2011). Gendernoe regulirovanie [Trans. from Butler, J. (2004). Gender regulations. In J. Butler. Undoing gender. New York; London: Routledge]. Neprikosnovennyi zapas [NZ: Debates on politics and culture], 2011(2). Retrieved from http://www.nlobooks.ru/ node/2458. (In Russian).

2. Borderiu, K. (2016). Plat'e imperatritsy: Ekaterina II i evropeiskii kostium v Rossiiskoi imperii [The empress's clothes: Catherine II and European dress in the Russian Empire]. Moscow: Novoe literaturnoe obozrenie. (In Russian).

3. Borkhes, Kh. L. (1992). Skrytaia magiia v “Don Kikhote” [Trans. from Borges, J. L. (1974). Magias parciales del Quijote. In J. L. Borges. Obras completas 1923-1972, 667-669. Buenos Aires: Emece editores]. In Kh. L. Borkhes. Kollektsiia: Rasskazy; Esse; Stikhotvoreniia [Collection: Stories. Essays. Poems], 346-349. St. Petersburg: Severo- Zapad. (In Russian).

4. Elias, N. (2001). O protsesse tsivilizatsii: Sotsiogeneticheskie i psikhogeneticheskie issledovaniia. (Vol. 1), Izmeneniia v povedenii vysshego sloia mirian v stranakh Zapada [Trans. from Elias, N. (1939). Uber den Prozefi der Zivilisation. Soziogenetische und psychogenetische Untersuchungen (Vol. 1), Wandlungen des Verhaltens in den weltlichen Oberschichten desAbendlandes. Basel: Verlag Haus zum Falken]. Moscow; St. Petersburg: Universitetskaia kniga. (In Russian).

5. Khollander, E. (2015). Vzgliadskvoz'odezhdu [Trans. from Hollander, A. (1993). Seeing through clothes. Berkeley: Univ. of California Press]. Moscow: Novoe literaturnoe obozre- nie. (In Russian).

6. Kozellek, R. (2004). Mozhem li my rasporiazhat'sia istoriei? [Trans. from Koselleck, R. (1979). Uber die Verfugbarkeit der Geschichte. In R. Koselleck. Vergangene Zukunft: zur Semantik geschichtlicher Zeiten (3rd ed.), 260-277. Frankfurt am Main: Suhrkamp]. Otechestvennye zapiski [Annals of the Fatherland], 2004(5). Retrieved from http://www.strana-oz.ru/2004/5/ mozhem-li-my-rasporyazhatsya-istoriey-iz-knigi-proshedshee-budushchee-k-voprosu-o- semantike-istoricheskogo-vremeni. (In Russian).

7. Marks, C. R. (2001). “Providing amusement for the ladies”: The rise of the Russian women's magazine in the 1880s. In B. T. Norton, J. M. Gheith (Eds.). An improper profession: Women, gender and journalism in late Imperial Russia, 93-119. Durham; London: Duke Univ. Press.

8. Veblen, T. (1984). Teoriia prazdnogo klassa [Trans. from Veblen, Th. (1912). The theory of the leisure class: An economic study of institutions. New York: Macmillan]. Moscow: Progress. (In Russian).

9. Zorin, A. L. (2016). Poiavlenie geroia: Iz istorii russkoi emotsional'noi kul'tury kontsaXVIII -- nachalaXIXveka [The emergence of a hero: A history of Russian emotional culture of the late 18th -- early 19th century]. Moscow: Novoe literaturnoe obozrenie. (In Russian).

Размещено на Allbest.ru