Информационная безопасность в условиях пандемии: методы стабилизации состояния социума в электронных СМИ и интернете

При использовании копинга «дистанцирование» когнитивные усилия применяющего его лица направлены на исключение себя из ситуации, на уменьшение значимости травмирующей ситуации. Данный вид копинга был присущ населению, находящемуся на самоизоляции, что проявилось в высокой заинтересованности развлекательными видеоканалами, кинофильмами, классической и современной музыкой, чтением, развитием кулинарного мастерства. В период пандемии в социальных сетях вошли в обиход образы- мемы, не связанные с пандемией.

Наиболее социально ценным в период пандемии (но провоцирующим, возможно, в отдаленной перспективе, как следствие, рост психологического напряжения и формирование симптомов ПТСР у использовавших его лиц) следует признать копинг-стратегию «самоконтроль», связанную с приложением существенных усилий со стороны населения по регулированию эмоциональных проявлений и поведения. Распространению данной модели копинга способствовали меры государственного регулирования социального и общественного взаимодействия в регионах, использовавших наиболее «жесткие» модели профилактики распространения COVID-19 [51-52, 101-102]. А именно: своевременное оформление электронных пропусков для перемещения с использованием личного и общественного транспорта, регулирование пешего перемещения по неотложным нуждам, соблюдение требований в части использования средств индивидуальной защиты [101]. Распространенность данной копинг-стратегии можно было проследить, опираясь на ежедневно обновляемый «индекс самоизоляции» по регионам.

В связи с длительной самоизоляцией и как следствие -- одиночеством или ростом психоэмоциональных проблем в изолированных в пространстве квартиры семьях, возросшая активность общения в социальных сетях и мессенджерах доказывает востребованность копинг-стратегии «поиск социальной поддержки». Данная стратегия совладания была особенно востребована для пациентов с COVID-19, проходивших лечение в стационаре (как больничных учреждениях, так и в мобильных временных госпиталях в Москве и Санкт- Петербурге), в домашних условиях (с установкой системы «социального мониторинга» для контроля передвижения лица), а также для контактных лиц, находящихся во временных обсерваторах в связи с обязательным 14-дневным карантином). Данную стратегию использовали представители медицинского сообщества, прежде всего при наличии проблем в учреждении или в связи с эмоциональным выгоранием в связи с повышенной профессиональной и эмоциональной нагрузкой. Данный копинг предполагает поиск информационной, эмоциональной и деятельной (как в случае с волонтерскими, курьерскими службами) поддержки.

Копинг «принятие ответственности» был присущ, прежде всего, лицам, не подвергшимся самоизоляции, в работающих учреждениях и службах. Он был связан с принятием ответственности за риск, а также с выстраиванием рациональной модели поведения с учетом методов эффективной профилактики COVID-19. Также данный вид копинга был присущ лицам с диагностированным COVID-19, прежде всего, имеющим семьи с престарелыми родителями, а также представителям врачебного сообщества, органов власти, не покинувшим рабочее место, например, использовавшим самоизоляцию на рабочем месте и т. п.

Копинг «бегство-избегание» оказался, вероятно, наиболее социально-опасным (опасным как для общественного здоровья, так и для жизни и здоровья личности). Он использовался COVID-диссидентами, а также частично реализовывался в работе служб и специалистов, не приостанавливавших работу и мало изменивших ее режим в период пандемии. Данный копинг связан с существенными мыслительными и поведенческими усилиями, направленными на избегание проблемы и уход от любых информационных ресурсов, связанных с психологической травмой (отказ от информирования в части COVID- 19 и др.).

Наиболее эффективный, прежде всего в случае его использования в ситуации жизнеугрожающих ситуаций лицами, отвечающими за функционирование социума и общественное здоровье, копинг «планирование решения проблемы» применялся как органами федеральной и региональной власти [2, 46, 51-52, 75], так и гражданами. Он предполагает аналитический подход, разработку стратегий и действий, приложение проблемно-фокусированных усилий, направленных на изменение ситуации и решение проблемы. Склонность должностных лиц к данному копингу была свойственна прежде всего регионам, где наиболее успешно оказалась выстроена работа по предупреждению пандемии, прежде всего -- в Москве (Официальный сайт Мэра Москвы, 2020).

Копинг-стратегия «положительная переоценка» была присуща семьям с детьми и сфере творческой интеллигенции, а также людям, склонным к саморазвитию, так как условия самоизоляции были восприняты ими как уникальная возможность больше времени проводить с детьми, иметь условия заниматься саморазвитием или получить возможность удаленной работы без необходимости затрат времени на пребывание в пути, в учреждении и т.п.

Рассмотрим механизмы психологической защиты (выделенные согласно методике Life Style Index (LSI) на основе психоэволюционной теории R. Plutchik и структурной теории личности H. Kellerman, согласно наблюдениям, проведенным в период пандемии, использовавшиеся населением. Это отрицание, вытеснение, замещение, компенсация, реактивные образования («гиперкомпенсация»), проекция, рационализация (интеллектуализация) и регрессия. При этом наиболее конструктивными могут считаться компенсация и рационализация, деструктивными - прежде всего проекция и вытеснение. Использование конструктивных защит может, вероятно, снизить риск возникновения ПТСР в критической ситуации. Важно, насколько используемая защита помогает снизить беспокойство и разрешить травмирующую ситуацию. А также то, насколько умеет лицо использовать не одну, а комплекс конструктивных защит в случае стресса. При выборе преимущественно одного типа психологической защиты в ситуации стресса, нужно говорить о «напряженности» защиты для лица (склонности к ее использованию по сравнению с другими приемами снятия тревожности и устранения стресса). При тестировании считается, что напряженность защиты выше 50% по сравнению с другими используемыми приемам, свидетельствует о неспособности лица справиться с неразрешимыми внешними и внутренними конфликты. В данном случае речь идет и вероятном формировании психопатологических симптомов, ОСР, ПТСР и др.

Психологическая защита через «вытеснение» предусматривает перевод осознаваемых, но травмирующих, психических переживаний в сферу бессознательного и удерживание их там. в положение бессознательное или же удерживание его в бессознательном положении. Например, это способность лица забыть о травмирующем событии и его обстоятельствах. Во время пандемии такими событиями для многих была гибель друзей, близких и других значимых лиц [6], а также постоянно переживаемое чувство витального страха, вытесняемое в бессознательное, в том числе и при помощи обращения к ежедневным рутинным делам [103-109].

Психологическая защита через «реактивное образование», представляющее сосредоточение сознания и когнитивных усилий лица на идее, виде деятельности, чувстве, противоположном травмирующей эмоции витального страха, проявилась в повышении интереса к социальной помогающей -- волонтерской деятельности, повышенной заботе о детях и пожилых близких, компульсивный интерес к рецептуре санитайзеров и их скупка, увлечение коллекционированием масок, респираторов различных конструкций, перчаток и их тестирование и др.

Психологическая защита «проекция» выражалась, например, в попытках общественного мониторинга мест заражения COVID-19 в городах, составлении интерактивных карт данных очагов, отслеживании личных данных переносящих заболевание граждан как угрозы жизни и здоровью соседей и т.п., в обсуждении санкций, которые мировая общественность должна предъявить спровоцировавшему пандемию Китаю и др.

Психологическая защита «замещение» (переход страха с более угрожающего объекта на менее угрожающий) проявилась в активно обсуждавшихся в социальных сетях и «экспертами» в СМИ концепциях природы и перерастания COVID-19 в сезонное вирусное заболевание.

Наиболее распространен был путь психологической защиты «рационализация» -- совладание с тревогой через познание. Например, дискуссии о происхождении вируса, ознакомление с медицинскими рекомендациями о профилактике и лечении, ознакомление с работой в эпоху пандемии системы здравоохранения различных стран, повседневным бытом соотечественников за рубежом и особенностями организации карантина и самоизоляции в различных странах мира [91-93, 110-111]. В данном случае необходимо учитывать, что в период паники критичность к воспринимаемой информации резко падает, так как оказывается ослабленным контроль сознания, в силу чего информация, полученная из непроверенных источников в интернет-пространстве, нередко наносила вред. Иногда с помощью получаемой через знание аргументации, однако, следующее затем иррациональное поведение оправдывается человеком в период паники как разумное (например, болезненная гипотеза о соотнесенности коронавируса с «чипированием» или связью 5G, попытка проводить профилактику коронавирусной инфекции с помощью имбиря, уверенность в большей защищенности от COVID-19 детей и юношества).

Защита «регрессия» (поведенческая и эмоциональная инфантилизация, снятие с себя ответственности, выученная беспомощность) актуализировалась в период пандемии автоматически в силу ситуации, когда контроль за общественным здоровьем и соблюдением санитарно-эпидемиологического режима на себя возлагали органы государственного управления, а населению для сохранения здоровья и жизни необходимо было максимально соблюдать предписания. Проявления регрессии также включают несдержанность, агрессию, противодействие авторитетам, нарушение запретов, что вполне проявилось в социуме в период пандемии [112].

В силу уникальности и быстроты развертывания ситуации, а также в силу невысокого уровня заболеваемости в целом по стране (для средней полосы России) для многих актуальной психологической защитой было «отрицание» -- то есть отказ признавать, что произошли некие меняющие привычный уклад жизни события, отрицание возможности заболеть (по принципу «Этого со мной не случится»).

Защита в форме «компенсация» предполагала реализацию в режиме самоизоляции и карантина какой-либо ранее игнорируемой способности или потребности лица, в том числе в ущерб невозможных или утраченных других (например, увеличение употребления психоактивных веществ в период пандемии, увеличение контактов в соцсетях, количеств просмотров видеофильмов, возросший интерес к творческой активности, домашней кулинарии, семейным взаимоотношениям).

Если защиты и копинг-стратегии не срабатывали и не давали результата (не помогали устранить стресс), психика не выдерживала напряжения, происходил рост ситуационной тревожности. Она может быть диагностирована, в частности, с помощью методики Ч. Д. Спилбергера и Л. Ханина. Тревога рассматривается как эмоциональное состояние, чувство сильного волнения, беспокойства, в том числе без наличия объективного существенного повода. Состояние тревоги может формироваться и в норме. О патологической тревоге говорят в том случае, если данная реакция дезорганизует деятельность человека. Тревожность (и ситуативная -- связанная с внешними условиями, и личностная, постоянно проявляющееся свойство личности) при этом склонность лица к переживанию тревоги, при низком пороге возникновения данной реакции.

Наиболее известными и широко применяемыми методами диагностики уровня тревожности являются тесты как Ч. Д. Спилберга и Ханина, так и методика Дж. Тейлора. Были также ранее разработаны и адаптированы тесты оценки депрессивных состояний [50], методики диагностики стрессоустойчивости и социальной адаптации (Холмса и Раге), уровня социальной фрустрированности [24], уровня субъективного контроля [113], шкала депрессии Бека и др. Обычно используется комплекс психодиагностических методов -- как основанных на самооценке состояний, так и проективных методик. В ситуации пандемии часть материала данных методик оказывается в силу своего содержания неинформативна, Так, например, отвечать на вопросы об обычной жизни лицу, находящемуся в травмирующей ситуации, оказывается сложно, они нерепрезентативны для определения уровня тревоги (тревожности).

Личностная тревожность характеризует устойчивую склонность воспринимать большой круг ситуаций как угрожающих, реагировать на такие ситуации состоянием тревоги. Реактивная тревожность характеризуется напряжением, беспокойством, нервозностью. Очень высокая реактивная тревожность вызывает нарушения внимания, адаптации к ситуации. Определенный адаптивный уровень тревожности -- естественная и обязательная особенность человека, необходимо только диагностировать ее дезадаптивное усиление, сопровождающее критические травмирующие ситуации. Существует при этом оптимальный индивидуальный уровень «полезной тревоги». Реактивная тревожность характеризуется напряжением, беспокойством, нервозностью. Низкая тревожность может снижать чувство ответственности. Иногда очень низкая тревога является результатом активного вытеснения личностью высокой степени тревоги в ответ на травмирующую ситуацию.

Как повышение тревожности с помощью информации, так и ее снижение, является опасным для социума в период пандемии. Психологические опросники не всегда могут дать достоверное представление об уровне тревоги, несмотря на наличие так называемой шкалы лжи, обнаруживающей склонность лица к социально-одобряемым ответам. При высоких показателях по шкале лжи (то есть неискренности опрашиваемого) в опроснике Дж. Тейлора в адаптации Т. А. Немчинова, например, диагностируемый уровень тревоги будет недостоверным.

Опросник депрессии Бека может быть полезен в период острой психической травмы, пандемии, несмотря на нерелевантность вопросов опросника, предназначенных для обычной жизни, для обнаружения лиц, которым может быть рекомендовано обращение за помощью в сфере поведенческого и эмоционального здоровья к специалистам (уровень депрессии -- выше 19 и особенно -- выше 24 баллов).

Агрессия (иначе -- «конфронтационный копинг») как защитный механизм и реакция на психическую травму и тревогу в период пандемии, заслуживает особого внимания, так как агрессия единиц мгновенно индуцируется, трансформирует этические нормы и может быстро превращаться в массовую реакцию. Не случайно в периоды исторических катаклизмов, войн и революций, стихийных природных и техногенных катастроф констатируется ее нарастание, вплоть до мародерства и открытого, в том числе массового, противоправного поведения. В ситуации пандемии данная защитная реакция была особенно востребованной, так как не мог реализовываться в силу особенностей данной экстремальной ситуации важнейший этап состояния паники, приносящей облегчение от стресса и снимающий угрозу, -- бегство. В физиологической природе человека, как известно, заложены два ответа на травмирующую и жизнеугрожающую ситуацию -- бегство или агрессия (т. е. столкновение с угрозой и физическое сопротивление ей).

Агрессия в ситуации воздействия на лицо длительного травмирующего стимула обладает накопительным эффектом, но может длительно же проявляться в латентной форме. Для ее проявления вовне нужен провоцирующий триггер. Определить ее формы и предупредить агрессивное поведение, в том числе его перерастание в массовую реакцию [97], можно, наблюдая за проявлениями видов, способов выражения агрессии и реакций враждебности.

Валидизированной и эффективной в психодиагностике считается методика дифференциации проявлений агрессии и враждебности по А. Басс и А. Дарки, основывающаяся на выделении восьми основных реакций, способов выражения враждебности и агрессии (физическая и косвенная агрессия, раздражение, негативизм, обида, подозрительность, вербальная агрессия, чувство вины).

Рассмотрим, как данные способы реализовывались в период пандемии, предположительно спрогнозировав шкалу ее распространенности в социуме по очередности и распространенности, описав ее конкретные проявления на примерах, в том числе тиражировавшихся в информационном пространстве.

В силу специфики развертывания пандемии и информационного вакуума на первых ее этапах, начальной реакцией социума стала «подозрительность» -- как реакция враждебности и агрессии, проявляющаяся в диапазоне от недоверия к источникам и к достоверности информации, до формирования конспирологических версий, сопровождающихся формированием фобий, о нанесении вреда.

Как защита от неопределенности будущего и витального страха появилась «косвенная агрессия», изживающая данный страх, направленная на предположительных «виновников» снижения качества жизни, прежде всего, на органы власти, вводящие и поддерживающие контроль за режимом самоизоляции, использованием СИЗ и др., на близких, находящихся в момент самоизоляции в ограниченном пространстве дома, сослуживцев и др., а также не имеющая направленности агрессия, проявляющаяся в интересе к криминальным сводкам, фильмам ужасов, сведениям о смертности и др.

На следующем этапе и по сей день реакцией психики стал «негативизм» - оппозиционность в поведении в части неприятия установленных на период пандемии социальных норм -- от пассивного сопротивления им, до активной борьбы против них (COVID-диссиденты, оппозиционные лидеры и СМИ).

Пиковым проявлением «негативизма» стала вербальная агрессия, выраженная на личных страницах пользователей в социальных сетях, в многочисленных публикациях альтернативной прессы, в репортажах Ю-туб каналов, а также в живом общении как с близкими, так и с представителями органов власти, полиции и т.п. Высшая степень реализации данной формы агрессии обнаружилась в Российской Федерации в скандируемых слоганах и содержании плакатов участников запрещенных на период пандемии протестных массовых мероприятий.

Для переживших потерю близких, а также перенесших заболевание и выживших, для медицинского персонала одним из способов выражения аутоагрессии стало чувство вины, усугубляющееся в случае гибели близких от COVID-19, смертей пациентов и т п., выражающееся в сентенциях о себе: я не спас, я являюсь плохим человеком, я не достоин жить и др. [103-109], обида -- зависть и ненависть к окружающим за действительные и вымышленные действия.

Обладая кумулятивных эффектом, латентная агрессия привела за несколько месяцев к формированию «раздражения» как формы враждебности и готовности к проявлению негативных чувств при малейшем возбуждении и наличии повода (вспыльчивость, грубость). Вовлечение в реакцию раздражения привело к многочисленным протестным видеовыступлениям и публикациям в интернет-пространстве, а также к конфронтирующим действиям [114] по субъективно-эмоционально значимым для лица или имеющим ценностный социальный смысл поводам [29], в том числе к запрещенным массовым акциям в отдельных регионах.

Результатом и апогеем кумуляции агрессии стал высокий уровень «физической агрессии» -- как со стороны населения, так и со стороны органов охраны правопорядка по всему миру, вылившийся в погромы, нанесение тяжких телесных повреждений, в убийства -- в том числе с особой жестокостью (прежде всего в США, а также летальные случаи домашнего насилия и преступлений в Российской).

Необходимо помнить об уникальности пандемии как экстремальной ситуации. Она провоцирует панику, однако бегство как реакция невозможно. В силу чего массовая агрессия может стать закономерным этапом паники и массовой травмирующей ситуации.

Как отмечает Ольшанский, сравнивая две реакции, паника -- «это эмоциональная реакция на пугающий стимул, связанная прежде всего со страхом и желанием избежать столкновения с источником страха. В отличие от паники, агрессия -- это действенная реакция на эмоциональное переживание непреодолимости каких-то барьеров, мешающих достижению цели. Если паника -- способ пассивной самозащиты, то агрессия, напротив, представляет собой средство нападения. Паническая толпа озабочена прежде всего самоуспокоением. Агрессивная толпа озабочена достижением своих целей и «наказанием» тех, кто стоит, по ее мнению, на пути их достижения. Часто одни и те же внешние обстоятельства могут порождать как паническое, так и агрессивное поведение. Это определяется особенностями психологического состояния, в котором находятся в данный момент люди» [49].

Для массовой агрессии специфическими особенностями будут следующие [49] она стихийна, имеет «циркуляторный характер» (эффект кружения, повторения, репликации), не подчиняется рациональным оценкам происходящего и поведенческим нормам, имеет повышенный динамизм и высокий эмоциональный накал (эмоции негативного комплекса -- гнев, враждебность, ненависть и др.), характеризуется анонимностью (а значит, безнаказанностью) участников, на раннем этапе имеет лидера-зачинщика (по мере роста импульсивности и накала теряющего свою роль и влияние на толпу), ее причиной становится внутреннее эмоциональное состояние в связи с переживанием непреодолимости ситуации, блокированием потребностей, дефинируется как «массовые враждебные действия, направленные на причинение страдания, физического или психологического вреда или ущерба либо даже на уничтожение данной массой (толпой) других людей или общностей» [53]. Как отмечает исследователь массовой психологии и идеологии террора Ольшанский, «если войны обычно вели организованные армии, то восстания и революции совершали именно агрессивные толпы <...> Если же агрессия блокирована, спираль ее принимает еще более крутую форму, взрыв насилия происходит по причинам прежде всего психологическим, приобретая подчас экстатический характер, когда восстание становится для его участников самоцелью» [49].

Условиями возникновения массовой агрессии являются: физиологические (например, использование психо-активных веществ), психологические (общее ощущение фрустрации, а также конкретный повод, подчеркивающий ощущение безнадежности), ситуационные (наличие лидеров, поддерживающих ощущение безнадежности, и указывающих на виновных в ней, а также наличие инструментов проявления агрессии), наличие объекта агрессии (символа властного института, угнетателя и т п.), а также провокационные действия, продуцирующие агрессию [49].

Различаются по особенностям поведения экспрессивная (устрашающе-агрессивное поведение), импульсивно-волнообразная (спровоцированная случайным фактором, внезапная, функционирующая в виде «приливов» и «отливов»), аффективная («агрессивный ажиотаж», не имеющий повода и целей, но с установкой на обилие жертв), враждебная (целенаправленно-осознанное нанесение вреда другому, замаскированное под стихийное поведение толпы) и инструментальная (как способ достижения нейтральной по содержанию цели, замаскирована под стихийное поведение толпы) массовая агрессия [49].

Результаты исследования. Анализ контента

Рассмотрим образцы интернет-контента апреля - июля 2020 года и его соответствие требованиям информационной безопасности, а также его возможное влияние на состояние социума.

Важнейшей целью информационных ресурсов в части воздействия на социум в период пандемии должно было быть сохранение рационального типа реакций и поведения. Информационный контент мог как наращивать панику, так и быть сформированным в русле поддержки одного из типа психологической защиты, копинг-стратегии, в том числе ориентированных на формирование враждебности и агрессии.

Одним из очевидных способов поддержания стабильности социума стало использование и на личном, и на государственном уровне стратегий рационализации: с экстремальной ситуацией и наносимой ею травмой проще справиться, если обладать исчерпывающей непротиворечивой информацией о протекающих процессах и их динамике, отсюда -- наблюдаемый в первые месяцы пандемии и самоизоляции повышенный интерес к информационным передачам и контенту о COVID-19. Стратегию рационализации поддерживали как государственные федеральные информационные ресурсы [52, 102, 115116], некоторых журналистов. Помимо информации о самом вирусе и динамике пандемии, ключевой для государства в части сохранения здоровья населения была стратегия формирования образцов поведения, обеспечивающих выживание. Данную повестку поддерживали как федеральные и региональные ресурсы. Данные трансляции в период карантинов и вынужденного пребывания огромной части граждан в замкнутом пространстве дома обладали психотерапевтической функцией и набирали большое число просмотров. Посредством данных трансляций преодолевалось культурное и психологическое отчуждение, являющееся в том числе одним из психопатологических симптомов ОСР и ПТСР, а также других расстройств, возникающих под влиянием психической травмы. Данная модель общения с пользователями была подхвачена и российскими блогерами [114], однако в отличие от соотечественников-экспатриантов, создававших нейтральные информационные репортажи, отечественный контент имел конфронтационный протестный оттенок: часто в нем использовалась установка на демонстрацию неповиновения введенным ограничительным мерам или на эмоциональную, не аргументированную констатацию абсурдности данных мер, звучала обсценная лексика и т. п.

Части населения была присуща стратегия избегания информации, отрицания пандемии. Ее поддерживали и некоторые региональные информационные ресурсы, стараясь снизить панику, используя прием замалчивания.

Большая часть отечественного негосударственного контента и источников информации была, к сожалению, ориентирована, в том числе в силу отсутствия понимания личных и массовых психологических реакций в экстремальной ситуации, на поддержание конфронтационного копинга, а именно -- поддержку в социуме реакций враждебности и агрессии, обиды [29]. Вместо разработки и передачи населению информации о наиболее эффективных образцах поведения, профилактических мерах, многими протестными ресурсами реализовывалась стратегия «поиска виноватого», конкретно -- население, подверженное ежедневной массированной информационной атаке, снабжалось информацией о ненадлежащем, угрожающем жизни граждан, поведении отдельных представителей и целых органов власти, медицинских работников и учреждений [30]. Данная установка во многом формировала третий путь развития паники -- ее преломление в социальный протест. За рубежом агрессия, усиленная с помощью информационных ресурсов, вылилась в том числе в волнения и погромы. В Российской Федерации реакция враждебности была адресована прежде всего органам субъектов Федерации, вводивших меры ограничения социальных контактов и функционирования бизнеса, медицинским организациям [30].

Наблюдение над информационной повесткой и контентом средств массовой информации в условиях пандемии (март-апрель 2020 г., русскоязычные интернет-ресурсы) дает возможность определить основные стратегии СМИ, ведущие к формированию паники и психо-эмоциональных расстройств, а также методы и приемы, позволяющие избежать данного эффекта, а также повысить комплаенс социума по отношению к медицинским рекомендациям, снизить число жертв пандемии и негативные социальные последствия.

Было выявлено два подхода, ведущих к формированию психо-эмоциональных расстройств и протестной активности:

1) утаивание (копинг избегания) -- дает рост конспирологических теорий, повышает тревогу в связи с неопределенностью будущего;

2) создание инфоповодов и сенсаций в связи с пандемией (проекция, конфронтационный копинг) -- негативная эмоциональная повестка, аналитические программы с негативными комментариями.

Вместе с тем, определены и подходы, позволяющие снизить уровень паники, а именно:

1) видеорепортажи блогеров-очевидцев (соотечественники, проживающие за рубежом, в очагах пандемии, например: в США (Нью-Йорк), Италия (Милан, Комо и др.) [55-69, 91-94, 110-113, 117-121],

2) текстовые интернет-дневники пациентов-очевидцев (в том числе в Российской Федерации), переживающих заболевание [24];

3) текстовые материалы -- свидетельства врачей / репортажи журналистов по итогам работы врачей (зарубежных и отечественных) о течении пандемии и о случаях заболевания, а также о стратегии выживания [22, 103, 109].

4) специальный видеоконтент врачебного сообщества, включающий ответы на вопросы о течении заболевания и мерах профилактики, сопровождающийся направленным психотерапевтическим воздействием для нормализации психоэмоционального состояния населения [115-116, 122-123].

5) документальные фильмы о пандемиях прошлого, позволяющие неспециалисту увидеть процесс развития и исхода пандемий и тем самым снизить неопределенность будущего [119-120].

Необходимо отметить, что реакция на те же информационные источники, которые были значимы в период действия строгих ограничительных мер и после их завершения, менялась. Так, информационная значимость контента (и потребность в защите от травмирующей ситуации через рационализацию) для зрителей и читателей снизилась. Репортажи блогеров, врачей и журналистов о COVID-19 стали менее востребованными. На первый план выступили экономические последствия произошедшего, а также необходимость наращивания в условиях постпандемического кризиса ежедневной деловой активности.

По мере формирования ПТСР место первичного ажитированного испуга и паники как реакции на экстремальную ситуацию заняли ангедония, дисфория, апатия, анархические настроения, COVID-диссидентство.

Психика существенной части населения «вытеснила», ликвидировала тяжелые воспоминания.

Барьер чувствительности к витальной угрозе повысился, тенденция ежедневно переживать напряжение, витальный страх в социуме снизилась. Данные факты являются угрожающими: в случае наступления экстремальной ситуации в будущем мобилизация населения с целью выполнения предписаний, обеспечивающих безопасность, не будет такой активной.

Витальный страх сменился менее сильным, но значимым страхом финансовой нестабильности (связанной с разрушением бизнеса и др.), мотивом «поиска виновного» в пережитых испытаниях, что привело к росту социальной напряженности.

Тональность репортажей блогеров-экспатов сменилась с тревожно-эмотивной на критически-недоверчивую: если ранее материалом для репортажей были сюжеты о необходимости соблюдения диктуемых властями требований профилактики заболевания, то в июне-июле основным мотивом стало отрицание заболевания и угрозы повторения опасной эпидемиологической ситуации.

Переживание витального страха, паники (и как следствие -- ОСР) заняло около 2 месяцев, сменившись агрессией и враждебностью (с мотивами конфронтации: поиск ответственных за снижение доходов, разрушение бизнеса и др.).

В протестных информационных источниках место разжигающих страх репортажей о неблагополучии в системе здравоохранения, о летальных случаях заняли сюжеты о пандемии как политическом инструменте, также ориентирующие на конфронтационный копинг и репликацию реакции враждебности.

Результатом активно используемой на частных Ю-туб каналах и в негосударственных СМИ конфронтационной повестки, а также следствием повышения психологического барьера к переживанию витального страха после многодневного воздействия травмирующей ситуации стал опасный эффект «анархического» не восприятия норм и запретов, принятых на государственном и региональном уровне в период пандемии. К концу июля 2020 года нормативные образцы поведения, обеспечивающие выживание, а также ограничительные меры, регулирующие экономическую и социальную жизнь отдельных регионов Российской Федерации, в массовом порядке перестали соблюдаться гражданами. Данный эффект сопровождался ростом в социуме активных проявлений враждебности. На момент завершения работы над статьей в связи с этим в отдельных регионах Российской Федерации были введены меры усиления контроля за соблюдением санитарно-эпидемиологического режима, прежде всего в общественных пространствах и организациях.



Выводы

Содержание информационного контента и установка на определенный тип совладающего поведения, психологической защиты (как и знание механизмов развертывания массовой паники при экстремальных ситуациях) со стороны информационного источника, таким образом, может существенно влиять на состояние социума как в период пандемии, так и после нее (отложенные последствия и психопатологические проявления).

1. Для снижения уровня напряженности в социуме в связи с пандемией являются актуальными роли Очевидца (участника событий) и Эксперта (специалиста в проблеме по существу) и диктуемые ими образцы здоровьесберегающего поведения. При этом обе роли должны исполняться не Сторонним наблюдателем -- представителем журналистского сообщества или ученым, а прежде всего участником событий в роли рядового врача или пациента.

2. Можно предположить, что аналитические программы повышают уровень тревожности населения, предлагая противоречивую или избыточную информацию о пандемии, но не предлагая образцов поведения и норм, предотвращающих панику. Данный информационный жанр не может вызвать комплаенс представителей социума по отношению к рекомендациям врача или предписанию государственной власти.

3. Астенизированный читатель и зритель в период паники нуждается как в официальных квалифицированных медицинских рекомендациях, так и в юморе, в том числе со стороны представителей врачебного сообщества.

4. В отсутствие распространяемых официально медицинских рекомендаций данную лакуну занимают в информационном пространстве малоинформативные бытовые рекомендации и рецепты из сферы «нетрадиционной медицины», существенно снижающие комплаенс населения по отношению к установкам врачебного сообщества и ухудшающие эпидемиологическую обстановку.

5. Причиной паники часто оказывается низкий уровень медицинских знаний населения, а также установка на ложный авторитет. Этот факт вызывает отсутствие комплаенса к рекомендациям государственной власти и врачебного сообщества.

6. Наиболее опасным в период экстремальной ситуации является используемый источниками информации конфронтационный копинг, с высокой долей вероятности обеспечивающий перерастание паники в массовое враждебное и агрессивное поведение.

7. Наиболее успешными для снятия паники в период пандемии были репортажи блогеров-очевидцев (экспатов - соотечественников, живущих в США или Европе), интернет- блоги врача и тележурналиста доктора Комаровского, блог и видеоконтент доктора Проценко, а также информационный интернет-контент, своевременно размещавшийся на платформах Правительства Москвы.

8. На момент пандемии в Российской Федерации отсутствовали электронные ресурсы, методические рекомендации, популярные и научно-популярные издания, позволяющие населению, находящемуся в самоизоляции, самостоятельно справляться со стрессом и психической травмой. Телефон горячей линии по вопросам пандемии был малоэффективен в части психологической помощи и снятия паники, так как специалисты горячей линии решали более сложные и первоочередные вопросы. Как прообраз методических рекомендаций для населения в период пандемии для совладания с травмой и стрессом можно рассматривать популярные издания из серии «психологическая помощь» для не врачебного сообщества, зачастую -- переводные, посвященные стратегиям совладания, снятия тревожности, работе с паникой и травмой, в 2000-е годы активно выходившие в свет массовыми тиражами в популярных издательствах. Данная практика должна быть востребована и реализовываться на платформе Интернета в период экстремальных ситуаций, какой стала пандемия COVID- 19, но рекомендации для населения по работе с травмой и стрессом должны быть подготовлены силами отечественных специалистов в области психического и поведенческого здоровья, ОСР и ПТСР, в том числе на основе уже существующих в Российской Федерации для обучения специалистов-психологов и прошедших проверку временем справочников и учебных пособий в области психологической защиты в период экстремальных ситуаций. Своевременное информирование населения о специфике механизмов паники и постстрессового поведения, предположительно, снизит эффективность манипулятивных технологий, применяемых по отношению к населению заинтересованными лицами, а также предотвратит неконтролируемое распространение конфронтационного копинга, поможет противостоять перерастанию массовой паники в массовую агрессию.



Список литературы

1. Аверков О., Барчук А., Боде И., Киселев Ю., Мацкеплишвили С., Напалков Д., Охотин А., Пахомов Я., Родионов А., Талибов О., Трощанский Д. Эрлих А. Резолюция совета экспертов: актуальные вопросы пандемии COVID-19 в РФ. 2020. https://clck.ru/QoFYH

2. Менделевич В. Д. Психотравма, личность и неврозогенез (антиципационный подход) // Социальная и клиническая психиатрия. 1995. №2. С. 114-118.

3. Ротштейн В. Г. Посттравматический стрессовый синдром. М., 1999. С. 517-526.

4. Сидоров П. И., Мосягин И. Г., Маруняк С. В. Психология катастроф. М.: Аспект Пресс, 2008.

5. Смирнов A. B. Последствия тревожного стресса у лиц, потерявших близких // Актуальные вопросы клинической и социальной психиатрии. СПб., 1999. С. 161-169.

6. Смирнов В. К., Нечипоренко В. В., Рудой И. С., Шамрей В. К., Рыбалко И. В. Психиатрия катастроф // Военно-медицинский журнал. 1990. №4. С. 49-56.

7. Судаков К. В. Системные механизмы эмоционального стресса. М.: Медицина, 1981.

8. Сукиасян С. Г. Особенности посттравматических стрессовых нарушений после землетрясения в Армении // Обозрение психиатрии и медицинской психологии. 1993. №1. С. 61-70.

9. Тарабрина Н. В. Практикум по психологии посттравматического стресса. СПб.: Питер, 2001.

10. Тихонова Я. Г. Психологические особенности экстремальных ситуаций. М.: Флинта, 2015.

11. Тукаев Р. Д. Психическая травма и суицидальное поведение: аналитический обзор литературы с 1986 по 2001 годы // Социальная и клиническая психиатрия. 2003. Т. 13. №1. С. 151-163.

12. Агамамедова И. Н. Комбинированная терапия панического расстройства и агорафобии: фармакотерапия и когнитивно-поведенческая психотерапия: автореф. дис.... канд. мед. наук. М., 2008.

13. Агасарян Э. Г. Интегративная психотерапия в комплексном лечении панических расстройств: автореф. дис.... канд. мед. наук. М., 2010.

14. Адамов А. К., Ломов Ю. М., Малеев В. В. Холера в СССР в период VII пандемии. М.: Медицина, 2000.

15. Александровский, Ю. А. Пограничная психиатрия и современные социальные проблемы. Ростов-на-Дону: Феникс, 1996.

16. Александровский Ю. А. Пограничные психические расстройства. Ростов-на-Дону, 1997.

17. Александровский Ю. А. Посттравматическое расстройство и общие вопросы развития психогенных заболеваний // Российский психиатрический журнал. 2005. №1. С. 4 -12.

18. Александровский Ю. А., Лобастов О. С. Спивак Л. И. Психогении в экстремальных условиях. М., 1991.

19. Атаманов А. А. Генерализованное тревожное и паническое расстройства: Динамика, типология, коррекция, профилактика. М., 2014.

20. Ахмедова Х. Б. Фанатизм и идея мести у лиц, имеющих посттравматические стрессовые расстройства // Социальная и клиническая психиатрия. 2003. Т. 13. №2. С. 24-32.

21. Бакалейник М. М. Клинические и социальные особенности комбатантов с посттравматическим стрессовым расстройством, совершивших противоправные действия: автореф. дис.... канд. мед. наук. М. 2005.

22. Баранова А. Коронавирус. Инструкция по выживанию. М.: Изд-во АСТ, 2020.

23. Барденштейн Л. М., Копытин В. А., Молодецких В. А., Курашов А. С. К истории учения о посттравматическом стрессовом расстройстве // Российский медицинский журнал. 2007. №4. С. 51-53.

24. Богано А. Пневмония. Больничный дневник журналистки «Медиазоны». 2020. https://clck.ru/QoG9s

25. Бойко Ю. П. Особенности антистрессовой медицинской помощи при чрезвычайных ситуациях и их последствиях // Социальная и клиническая психиатрия. 2003. Т. 13. №2. С. 6067.

26. Брэнтли Дж. Успокойте свой встревоженный ум: Как осознанность и сострадание могут избавить вас от тревоги, страха и паники. СПб:, 2019.

27. Бундало H. Л. Посттравматическое стрессовое расстройство (клиника, динамика, факторы риска, психотерапия). автореф. дис.... д-ра. мед. наук. М., 2008.

28. Бундало Н. Л. Хроническое посттравматическое стрессовое расстройство. Красноярск, 2009.

29. Васильева А. «Альянс врачей». https://clck.ru/QoHKt

30. Волошин В. М. Посттравматическое стрессовое расстройство: Феноменология, клиника, систематика, динамика и современные подходы к психофармакотерапии. М.: Анахарсис, 2005.

31. Волошин В. М. Посттравматическое стрессовое расстройство (клиника, динамика, течение и современные подходы к психофармакотерапии): автореф. дис.... д-ра. мед. наук. М., 2004.

32. Волошин В. М. Типология хронического посттравматического стрессового расстройства // Журнал неврологии и психиатрии. 2004. Т. 104. №1. С. 17-23.

33. Волошин В. М. Феноменологические аспекты посттравматического стрессового расстройства // Российский медицинский журнал. 2006. №4. С. 16-21.

34. Вулф Н. Смертельный шторм: эпоха новых пандемий. М.: АСТ, 2013.

35. Гарнов В. М. Распространенность нервно-психических расстройств в условиях стихийных бедствий (Обзор) // Журнал невропатологии и психиатрии им. С. С. Корсакова. 1988. №8. С. 125-130.

36. Гарнов В. М. Формирование психопатологии в рамках посттравматического стрессового расстройства у лиц, переживших землетрясение. автореф. дис.... д-ра. мед. наук.. М., 2002.

37. Дмитриева Т. Б., Воложин А. И. Социальный стресс и психическое здоровье. М., 2001.

38. Дмитриева Т. Б. Посттравматическое стрессовое расстройство. М., 2005.

39. Епанчинцова Е. М., Семке В. Я., Гарганьева Н. П. К оценке психогенных факторов в генезе посттравматических стрессовых расстройств // Сибирский вестник психиатрии и наркологии. 2000. №1. С. 14-16.

40. Кадыров Р. В. Посттравматическое стрессовое расстройство (PTSD): Состояние проблемы, психодиагностика и психологическая помощь. СПб: Речь, 2012.

41. Лазебная Е. О., Зеленова М. Е. Ситуационные факторы регуляции посттравматических стрессовых состояний // Механизмы стресса в экстремальных условиях. М., 2004. С. 17-20.

42. Лебедева Т. В. Интегративная групповая психотерапия панических расстройств на стационарном этапе. автореф.... канд. мед. наук. М., 2012.

43. Михайлов Л. А. Психологическая защита в чрезвычайных ситуациях. СПб.: Питер, 2009.

44. Орлова С. Н. Психология экстремальных ситуаций. Красноярск, 2005.

45. Пушкарев А. Л., Доморацкий В. А. Гордеева Е. Г. Посттравматическое стрессовое расстройство: Диагностика, психофармакотерапия, психотерапия. М., 2000.

46. Рогачева Т. В., Залевский Г. В., Левицкая Т. Е. Психология экстремальных ситуаций и состояний. Томск, 2015.

47. Губочев Ю. М., Иовлев Б. В., Карвасарский Б. Д., Разумов С. А., Стабровский С. М. Эмоциональный стресс в условиях нормы и патологии человека. Л.: Медицина, 1976.

48. Дмитриева Т. Б., Василевский В. Г. Фастовцов Г. А. Транзиторные психотические состояния у комбатантов, страдающих посттравматическим стрессовым расстройством (судебно-психиатрический аспект) // Российский психиатрический журнал, 2003. №3. С. 3841.

49. Ольшанский Д. В. Психология масс. СПб: Питер, 2001.

50. Горенков Д. В., Хантимирова Л. М., Шевцов В. А., Рукавишников А. В., Меркулов В. А., Олефир Ю. В. Вспышка нового инфекционного заболевания COVID-19: P- коронавирусы как угроза глобальному здравоохранению // БИОпрепараты. Профилактика, диагностика, лечение. 2020. Т. 20. №1. С. 6-20. https://doi.org/10.30895/2221-996X-2020-20-1- 6-20

51. Временные методические рекомендации. Профилактика, диагностика и лечение новой коронавирусной инфекции (COVID-19). https://clck.ru/QoJnS

52. Коронавирус - симптомы признаки, общая информация, ответы на вопросы. https://covid19.rosminzdrav.ru/

53. Никифоров В. В., Суранова Т. Г., Чернобровкина Т. Я., Янковская Я. Д., Бурова С. В. Новая коронавирусная инфекция (COVID - 19): Клинико-эпидемиологические аспекты // Архивъ внутренней медицины. 2020. №2. С. 87-93. https://doi.org/10.20514/2226-6704-2020- 10-2-87-93

54. Прокопенко И. С. Коронавирус. Вирус-убийца. Расширенное и дополненное издание. М.: Эксмо, 2020.

55. Shiina A., Niitsu T., Kobori O., Idemoto K., Hashimoto T., Sasaki T.,... Iyo M. Perception of and anxiety about COVID-19 infection and risk behaviors for spreading infection: An international comparison // bioRxiv. 2020. https://doi.org/10.1101/2020.07.30.228643

56. Atalan A. Is the lockdown important to prevent the COVID-19 pandemic? Effects on psychology, environment and economy-perspective // Annals of Medicine and Surgery. 2020. V. 56. P. 38-42. https://doi.org/10.1016/j.amsu.2020.06.010

57. Chakraborty I., Maity P. COVID-19 outbreak: Migration, effects on society, global environment and prevention // Science of the Total Environment. 2020. P. 138882. https://doi.org/10.1016/j. scitotenv.2020.138882

58. Esparza J. Lessons From History: What Can We Learn From 300 Years of Pandemic Flu That Could Inform the Response to COVID-19? // American journal of public health. 2020. V 110. №8. P. 1160-1161. https://doi.org/10.2105/AJPH.2020.305761

59. Fontanesi L., Marchetti D., Mazza C., Di Giandomenico S., Roma P., Verrocchio M. C. The effect of the COVID-19 lockdown on parents: A call to adopt urgent measures // Psychological Trauma: Theory, Research, Practice, and Policy. 2020. http://dx.doi.org/10.1037/tra0000672

60. Galea S., Merchant R. M., Lurie N. The mental health consequences of COVID-19 and physical distancing: The need for prevention and early intervention // JAMA internal medicine. V. 180. №6. P. 817-818. https://doi.org/10.1001/jamainternmed.2020.1562

61. Horesh D., Brown A. D. Traumatic stress in the age of COVID-19: A call to close critical gaps and adapt to new realities // Psychological Trauma: Theory, Research, Practice, and Policy. 2020. V. 12. №4. P. 331. http://dx.doi.org/10.1037/tra0000592

62. Kanzler K. E., Ogbeide S. Addressing trauma and stress in the COVID-19 pandemic: Challenges and the promise of integrated primary care // Psychological Trauma: Theory, Research, Practice, and Policy. 2020. V 12. №S1. P. S177. http://dx.doi.org/10.1037/tra0000761

63. Koushik N. S. A population mental health perspective on the impact of COVID-19 // Psychological Trauma: Theory, Research, Practice, and Policy. 2020. https://doi.org/10.1037/tra0000737

64. Mazza C. et al. A nationwide survey of psychological distress among italian people during the COVID-19 pandemic: Immediate psychological responses and associated factors // International Journal of Environmental Research and Public Health. 2020. V. 17. №9. P. 3165. https://doi.org/10.3390/ijerph17093165

65. Nicola M., Alsafi Z., Sohrabi C., Kerwan A., Al-Jabir A., Iosifidis C.,... Agha R. The socio-economic implications of the coronavirus and COVID-19 pandemic: a review // International Journal of Surgery. 2020.

66. Qiu J. et al. A nationwide survey of psychological distress among Chinese people in the COVID-19 epidemic: implications and policy recommendations // General psychiatry. 2020. V 33. №2. https://doi.org/10.1136/gpsych-2020-100213

67. Roden-Foreman J. W. et al. Secondary traumatic stress in emergency medicine clinicians // Cognitive Behaviour Therapy. 2017. V. 46. №6. P. 522-532. https://doi.org/10.1080/16506073.2017.1315612

68. Watkins L. E., Sprang K. R., Rothbaum B. O. Treating PTSD: A review of evidence-based psychotherapy interventions // Frontiers in Behavioral Neuroscience. 2018. V. 12. P. 258. https://doi.org/10.3389/fnbeh.2018.00258

69. Wheaton M. G. et al. Psychological predictors of anxiety in response to the H1N1 (swine flu) pandemic // Cognitive Therapy and Research. 2012. V. 36. №3. P. 210-218. https://doi.org/10.1007/s10608-011-9353-3

70. Деева Э. Г. Грипп. На пороге пандемии: Руководство для врачей. М.: ГЭОТАР- Медиа, 2008.

71. Литвинцев C. B., Снедков Е. В., Резник А. М. 2005. Боевая психическая травма. Руководство для врачей. М.

72. Сафуанов Ф. С. Психология криминальной агрессии. М.: Смысл, 2003.

73. Семке В. Я., Епанчинцева Е. М. Душевные кризисы и их преодоление. Томск, 2005.

74. Фастовцов Г. А. Исключительное состояние по типу патологического просоночного, возникшее на фоне посттравматического стрессового расстройства // Практика судебнопсихиатрической экспертизы. 2003. №41. С. 194-203.

75. Малашенко О. И. Клинико-неврологические, психопатологические и психологические особенности посттравматических стрессовых расстройств у комбатантов. автореф.... канд. мед. наук. М., 2008.

76. Семке В. Я., Епанчинцева Е. М. Типология и динамика посттравматических стрессовых расстройств у комбатантов // Российский психиатрический журнал. 2001. №5. С. 19-23.

77. Семке В. Я., Погосова И.А., Погосов А. В. Панические расстройства=Panic disorders: (Клиника, факторы риска, лечение). Томск, 2003.

78. Смирнова Л. В. Посттравматические стрессовые расстройства у военнослужащих (клиника, коморбидные состояния, терапия): автореф. дис.... канд. мед. наук. Томск, 2003.

79. Дадаева А. А. Актуальные аспекты противодействия пандемиям гриппа. Новосибирск: Информ-Экспресс, 2009.

80. Дэвис М. Птичий грипп. Глобальная угроза новой пандемии. М., 2006.

81. Киселев О. И. Пандемии начала XXI века: Грипп птиц и пандемия «свиного» гриппа H1N1 2009 года. СПб: Фолиант, 2016.

82. Миронов А. Н. Экспериментально-клиническое обоснование выбора стратегии профилактики гриппозной инфекции в период подготовки к пандемии: автореф. дис.... д-ра мед. наук. М., 2009.

83. Павлова М. С. Постгравматическое стрессовое расстройство. Острые и отставленные реакции на травму: Научный обзор // Российский психиатрический журнал. 1999. №1. С. 46-49.

84. Друмова М. В. Клинико-психологические особенности комбатантного посттравматического стрессового расстройства: автореф.... канд. мед. наук. Новосибирск, 2003.

85. Ефанов А. А. Моральные паники как фактор социальных изменений: автореф.... канд. мед. наук. Саранск. 2016.

86. Ениколопов С. Н. Психотерапия при посттравматических стрессовых расстройствах // Российский психиатрический журнал. 1998. №3. С. 50-56.

87. Краля А. А. Полимодальная психотерапия панического расстройства.: автореф.... канд. мед. наук. М., 2016.

88. Тарабрина Н. В. Посттравматический стресс: междисциплинарные аспекты изучения // Психология: современные направления междисциплинарных исследований: Материалы конференции. М., 2003. С. 55-66.

89. Шадрина И. В., Дедова К. Н. Пугачев А. Н. Нейрофизиологические особенности работы головного мозга (по результатам анализа показателей ЭЭГ) и их влияние на психологические характеристики у пациентов с посттравматическим стрессовым расстройством // Вестник Южно-Уральского государственного университета. Серия «Образование, здравоохранение, физическая культура». 2011. №25. С. 84-87.

90. Дедова К. Н. Роль посттравматического стрессового расстройства в патогенезе органических эмоционально-личностных нарушений у комбатантов в периоде отдаленных последствий боевой психической травмы. автореф. дис.... канд. мед. наук. СПб, 2012.

...