Размещено на http://www.allbest.ru/

Размещено на http://www.allbest.ru/

Cредства выражения семантики сомнения (на материале русского и болгарского языков в сопоставительном аспекте)

Введение

Работа посвящена изучению средств репрезентации ментальной сферы человека. Ментальная сфера человека представляет собой обширную, мало исследованную область. Знания, полученные на основе анализа языкового материала, отражающего ментальные процессы, не только представляют ценность для лингвистики, но и позволяют более глубоко исследовать природу человека и человеческих отношений, его внутренний мир.

Сомнение является одним из наиболее часто испытываемых человеком состояний в его повседневной жизни. В языке это состояние выражается с помощью специальных маркеров. Способностью выражать значение сомнения обладают многие лексические, грамматические и синтаксические единицы, отдельные указания на это имеют место в ряде практических пособий или теоретических исследованиях. Для изучения представляет интерес выявление основных характеристик феномена сомнения как одного из видов субъективной модальности и особенности ее вербализации в определенных ситуациях общения. Сопоставительный подход позволяет провести более детальные наблюдения над особенностями выражения указанного значения в родственных славянских языках. Все вышесказанное свидетельствует об актуальности темы исследования.

Новизна работы заключается в том, что в ней впервые предпринята попытка провести сопоставительный комплексный анализ языковых средств, выражающих модальность сомнения, систематизировать языковые средства, служащие для выражения сомнения в родственных русском и болгарском славянских языках.

Целью работы является комплексный анализ языковых средств выражения семантики сомнения в сопоставительном аспекте (на материале русского и болгарского языков) и особенностей их функционирования. Цель работы обусловила решение следующих задач:

изучить теоретическую литературу по теме исследования;

? составить картотеку фактического материала;

проанализировать и обобщить опыт исследователей категории сомнения;

- рассмотреть сомнение как один из видов категории модальности;

выявить способы выражения сомнения в языке;

- описать семантико-прагматические и языковые особенности выражения сомнения.

? сопоставить языковые средства выражения значения сомнения в русском и болгарском языках.

Теоретической базой исследования явились труды отечественных и зарубежных лингвистов, посвященные проблемам модальности [13], [7], [25] вопросам моделирования функционально-семантического поля[11], [12], [24].

Источниками фактического материалом послужили романы К. Симонова «Живые и мётрвые» и Д. Ангелова «На живот и смърт». Картотека составлена приемом сплошной выборки и насчитывает 172 ситуативных контекста, выражающих семантику сомнения на русском и болгарском языках.

В качестве основных методов были использованы метод описания, компонентного и функционально-семантического анализа, а также метод математического подсчёта.

Цель и задачи исследования обусловили его структуру: работа состоит из введения, двух глав, заключения и списка использованных источников, который насчитывает __ наименований.

1. Теоретические основы исследования

1.1 Становление коммуникативно-прагматической парадигмы современного языкознания

модальность сомнение язык

В настоящее нет четкого определения термина парадигма, он близок по значению с выражением «методология научного исследования» [21, с. 5].

По данным «Большого энциклопедического словаря», парадигма исходная концептуальная схема, модель постановки проблем и их решения, господствующих в течение определённого исторического периода в научном обществе. Смена парадигмы представляет собой научную революцию [6].

Вплоть до середины ХХ века существовало убеждение, что лингвистические учения развиваются линейно: обновление и пополнение знаний о языке происходит за счет расширения эмпирической основы исследования. Однако к концу ХХ-го века обнаружилось: законом лингвистического познания выступает единство двух противоположных тенденций: рождения новой, более адекватной концепции языка и процесса поступательного развития знаний в рамках данного видения предмета исследования. В центре внимания оказываются связи и отношения языка с другими объектами научного познания, такими, как речь, общение, деятельность, психика, культура, этнос. Внутри каждого из них существуют разветвления не только различного, но и противоположного плана, накопление которых приводит к кардинальным изменениям в науке. Эти изменения американский философ Томас Самюэл Кун называл «научными революциями», а подлежащие заменам феноменологические состояния науки - парадигмами, призванными показать сложный и многоаспектный процесс смены способов «лингвистического философствования». «Под парадигмами, - пишет Т. Кун, - я подразумеваю признанные всеми научные достижения, которые в течение определенного времени дают научному сообществу модель постановки проблем и их решений» [17, с. 11].

Тем не менее, определение, введённое Куном, было в большей степени ориентировано на мир точных наук. Поэтому в качестве отправной точки целесообразнее взять определение парадигмы в лингвистике, предложенное академиком Ю.С. Степановым в книге «В трёхмерном пространстве языка». «Под «парадигмой», пишет ученый, мы понимаем здесь господствующий в какую-нибудь данную эпоху взгляд на язык, связанный с определённым философским течением и определённым направлением в искусстве, причём таким именно образом, что философские положения используются для объяснения наиболее общих законов языка, а данные языка в свою очередь - для решения некоторых философских проблем. <…> Парадигма связана с определённым стилем мышления в науке» [28, с. 27]. Подобную точку зрения разделяет профессор Н.Ф. Алефиренко: «научная парадигма это господствующая на каждом этапе истории лингвистических учений система воззрений на язык, определяющая предмет и принципы лингвистического исследования в соответствии с культурно-историческим и философским контекстом эпохи [1, с. 416].

Особенностью развития современного языкознания является сосуществование подходов к изучению языка, в частности диахронического и синхронического, внутриструктурного и функционально-деятельностного, которые соответствуют трем научным парадигмам, сформировавшимся в процессе становления науки, - сравнительно-историческая, системно-структурная и новая антропоцентрическая.

Сравнительно-историческая (лингвистический компаративизм) ознаменовала своим появлением в начале XIX в. возникновение языкознания как науки в трудах Р.К. Раска, Ф. Боппа, Я. Гримма, А.Х. Востокова. В ее рамках выдвигается особое средство постижения истины через сравнение и принцип исследования «историзм». Основные положения состоят в том, что каждый язык отличается неповторимыми особенностями, раскрывающимися только при сравнении с другими языками, поэтому языки группируются в языковые группы, семьи, различия родственных языков могут быть объяснены только непрерывным историческим развитием. Недостаток этого подхода рассмотрение языковых явлений обособленно, вне закономерных связей одного явления с другим. По определению А.М. Ломтева, это была элементарно-таксономическая парадигма, поскольку она выявила и классифицировала основные единицы языка и разработала его уровневую модель [18, с. 29].

Системно-структурная парадигма предполагает концентрацию внимания исследователей на предмете, вещи, имени, поэтому в центре внимания находилось слово. Структурная парадигма ознаменовала перелом в развитии языкознания, происшедший в 20-х годах ХХ века и связанный с трудами Ф. де Соссюра, И.А. Бодуэна де Куртенэ. В основу новой парадигмы был положен принцип целостности и системности. В связи с этим утверждается взгляд на язык как строго структурированное и имманентное образование. Основой языкового структурирования служат оппозиции «язык-речь», «парадигматика-синтагматика», «синхрония-диахрония». Но, как отмечает Алефиренко, эта парадигма не смогла преодолеть замкнутости и зашоренности лингвистического поиска, поскольку исключала из поля своего зрения человека. Тем не менее эта парадигма продолжает существовать в лингвистике [1].

Следующим витком в истории языкознания становится появление третьей парадигмы. Антропоцентрическая парадигма объединила в себе три лингвистические теории: теорию номинации, теорию референции и теорию речевых актов [22, с. 8]. В этой парадигме происходит переключение интересов исследователя с объектов познания на субъекта, т.е. анализируется человек в языке и язык в человеке [22, с. 8]. В рамках антропоцентрической парадигмы исследователями предпринимаются попытки более глобального междисциплинарного подхода к интерпретации сущности языка как специфического человеческого феномена, через посредство которого можно понять природу личности, её место в социуме и этносе, её интеллектуальный и творческий потенциал, т.е. глубже осмыслить для себя, что же такое Человек [30, с. 89]. По мнению М.Л. Макарова, антропоцентрическая парадигма не отменяет правомерности существования и развития исторического и системно-структурного подхода. Переход от одной доминирующей парадигмы к другой не подразумевает ее буквальной замены или полного отрицания, а скорее, выражается в изменении научных метафор, точек зрения на язык, новых приоритетах, методах и перспективах, в «снятой» форме содержащих идеи и достижения предшественников [19].

Антропоцентрический подход в начале XXI столетия приобретает когнитивно-коммуникативную направленность. Как показывают научные изыскания последних лет, взаимное интегрирование когнитивной и коммуникативной парадигм происходит по двум направлениям:

- от когнитивного к прагмалингвистическому;

- от прагматического к когнитивному.

Рассмотрим специфику обоих направлений развития взаимодействия. Когнитивные исследования анализ вербализации концептов категорий находят логическое продолжение в освещении функционирования тех или иных объектов изучения в прагматическом ракурсе. Целесообразность такой эвристической цепочки заключается в неразрывности самих базовых функций языка когнитивной и коммуникативной. Используя предложенное Т. Гривоном разделение языка знаковой системы на когнитивные системы репрезентации, включающие понятийный лексикон, пропозициональную информацию и символические коммуникативные коды, можно увидеть, что речевое функционирование концептов зависит от контекста [37, с. 1]. Вне контекста слово имеет лишь лексико-понятийное значение, заложенное в словаре.

По мнению профессора И.С. Шевченко, коммуникативные коды явления нейро-когнитивного плана. Он также считает, что использование кодирующих систем зависит от контекста. Контекст дискурса определяет как направленность речевых актов (далее РА), сценарии развёртывания речевых ходов, так и последовательность самих речевых событий в дискурсе [шевченко]. При этом, согласно концепции профессора И.С. Шевченко, дискурс в когнитивно-коммуникативной парадигме следует понимать как интегрирующий феномен, как мысле-коммуникативную деятельность, предстающую как совокупность процесса и результата и включающую экстралингвистический и собственно-лингвистический аспект, где помимо текста выделяется пресуппозиция и контекст: прагматический, социальный, когнитивный, обусловливающие выбор языковых средств. Единицы дискурса (РА) также следует трактовать не изолированно, а в единстве с когнитивными ментальными процессами, предваряющими их произнесение.

Связь когнитивного и прагмалингвистического компонентов отмечает Р. Карстон. Он считает, что возможность привнесения когнитивного компонента в прагмалингвистику заложена в системно-деятельностном подходе к речевой коммуникации. Ученый трактует прагмалингвистику как когнитивную систему, составными частями которой являются:

- система интерпретирования намерений коммуникантов в терминах ментальных состояний;

- система адекватного понимания коммуникативного поведения;

- вербальная система коммуникативного поведения [37, с. 1].

Отношение к рассматриваемым парадигмам современного языкознания не является однозначным. Традиционные, т.е. более ранние парадигмы претерпели существенные изменения и стали вполне соответствовать реалиям современной языковедческой науки. Однако, как справедливо отмечает Степанов, внутри каждой парадигмы действует принцип «парадигмального детерминизма» [29]. Господство той или иной парадигмы сохраняется, пока несовместимые с ней языковые факты не разрушают ее методологической доктрины. Наиболее сложной в преемственности парадигм является ситуация, когда старая парадигма показала свою несостоятельность в решении актуальных проблем языкознания, а новая еще не сформировалась. Это период непарадигмального подхода к поиску истины, что имеет место и в настоящее время, поскольку антропоцентрическая парадигма находится на стадии формирования.

1.2 Модальность как категория и ее подвиды

Модальность является одной из ключевых функционально-семантических категорий, посредством которой устанавливается смысловая связь высказывания с внеязыковой действительностью и реализуется коммуникативный потенциал. Однако, языкознании до сих пор не дано единого определения модальности. В практике лингвистических исследований границы употребления термина «модальность» утратили свою определенность. Трактовка модальности в современной лингвистике необычайно широка, к тому же трудно найти двух авторов, которые понимали бы модальность одинаково [4, с. 67].

Неоднородность содержания объясняется тем, что оно используется для обозначения различных явлений, неоднородных по смысловому объему, грамматическим свойствам и по степени оформленности на разных уровнях языковой структуры. Тем не менее в научных исследованиях модальность интерпретирована, как правило, как категория.

«Модальность (от ср. лат. modalis модальный; лат. modus - мера, способ) - функционально-семантическая категория, выражающая разные виды отношения высказывания к действительности, а также разные виды субъективной квалификации сообщаемого. Модальность является языковой универсалией, она принадлежит к числу основных категорий языка, в разных формах обнаруживающихся в языках разных систем. В языках европейской системы она охватывает всю ткань речи» [6, с. 303]. Вопрос о границах этой категории также решается разными исследователями по-разному.

По мнению академика В.В. Виноградова, любое предложение, отражая действительность «в ее практическом общественном осознании», выражает отнесенность содержания речи к действительности, и поэтому с предложением, с разнообразием его типов тесно связана категория модальности. «Каждое предложение включает в себя, как существенный конструктивный признак, модальное значение, то есть содержит в себе указание на отношение к действительности. Любое целостное выражение мысли, чувства, побуждения, отражая действительность в той или иной форме высказывания, облекается в одну из существующих в данной системе языка интонационных схем предложения и выражает одно из тех синтаксических значений, которые в своей совокупности образуют категорию модальности» [7, с. 41].

Сходное определение модальности представлено в Грамматике современного русского литературного языка: отношение сообщения к действительности, которое содержится в предложении, «это и есть, прежде всего, модальное отношение. То, что сообщается, может мыслиться говорящим как реальное, наличное в прошлом или в настоящем, как реализующееся в будущем, как желательное, требуемое от кого-нибудь, как недействительное и т.п.» В академическом труде модальность представлена как синтаксическая категория, когда «формы грамматического выражения разного рода отношений содержания речи к действительности и составляют синтаксическое существо категории модальности» [10, с. 81].

И.Р. Гальперин при трактовке модальности обращается к речевому аспекту, анализируя не предложение, а высказывание. При этом ученый также подчеркивает, что основной признак модальности - это отношение говорящего (пишущего) к действительности. Автор множества научных трудов называет модальность «самой сущностью коммуникативного процесса», так как отношение говорящего (пишущего) к действительности, выражающееся различными средствами формально грамматическими, лексическими, фразеологическими, синтаксическими, интонационными, композиционными, стилистическими, оказывается категорией, присущей языку в действии, то есть в речи [9, с. 113].

Большинство ученых, например В.В. Виноградов, Ш. Балли, Г.А. Золотова, Л.С. Ермолаева, В.З. Панфилов, Н.Б. Шведова и др., в самой категории модальности выделяют ее подкатегории, имеющие разные названия, но в принципе - одну суть: объективную и субъективную, внешнюю и внутреннюю модальности и т.п.

Под объективной модальностью (внешней) понимается выражение отношения содержания высказывания к действительности, не зависящей от говорящего [12, с. 15]. То есть к объективному модальному значению относят значение реальности (нереальности / ирреальности) [12, с. 164]. Главным средством оформления модальности в этой функции является категория глагольного наклонения. На синтаксическом уровне объективная модальность представлена противопоставлением форм изъявительного наклонения формам ирреальных наклонений (побудительного и сослагательного). Категория изъявительного наклонения (индикатива) заключает в себе объективно-модальные значения реальности, то есть временной определенности: соотношение форм индикатива содержание сообщения отнесено к одному из трех временных пластов настоящему, прошедшему или будущему. Ирреальные наклонения характеризуются недостаточной временной определенностью и относят сообщение в план желаемого или необходимого, возможного или неосуществимого и т.п. Объективная модальность органически связана с категорией времени и дифференцирована по признаку временной определенности / неопределенности [12, с. 151].

Вторая же подкатегория субъективная модальность (внутренняя) выражает «отношение говорящего к тому, о чем говорится, то есть к содержанию высказывания [12, с. 154]. «Семантический объем субъективной модальности шире семантического объема объективной модальности; значения, составляющие содержание категории субъективной модальности, неоднородны, требуют упорядочения; многие из них не имеют прямого отношения к грамматике. Смысловую основу субъективной модальности образуют понятия оценки в широком смысле слова, включая не только логическую (интеллектуальную, рациональную) квалификацию сообщаемого, но и разные виды эмоциональной (иррациональной) реакции» [12, с. 157]. Данная модальная подкатегория реализуется с помощью: специального лексико-грамматического класса слов, а также функционально близких к ним словосочетаний и предложений, функционирующих в составе высказывания в качестве вводных единиц; модальных частиц, например, для выражения неуверенности («вроде»), предположения («разве что»), недостоверности («якобы»), удивления («ну и») и др.; междометий («ах!», «ой-ой-ой!», «увы» и др.; специальных интонационных средств для акцентирования удивления, сомнения, уверенности, недоверия, протеста, иронии и других эмоционально-экспрессивных оттенков субъективного отношения к сообщаемому; порядка слов, например вынесением главного члена предложения в начало для выражения отрицательного отношения, иронического отрицания («Станет он тебя слушать!», «Хорош друг!»); специальных конструкций специализированной структурной схемой предложения или схемой построения его компонентов, например построениями типа: «Нет чтобы подождать!» (для выражения сожаления по поводу чего-либо неосуществившегося), «Она возьми и скажи» (для выражения неподготовленности, внезапности действия) и др. При этом средства субъективной модальности способны перекрывать объективно-модальные характеристики [3, с. 181].

В «Грамматике современного русского литературного языка» категория модальности представлена также в двух видах объективно-модальное значение и субъективно-модальное значение. Н.Ю. Шведова, автор этого раздела, также считает, что модальность не может ограничиваться лишь указанием на отношение говорящего к предмету высказывания с точки зрения реальности / ирреальности. В значительной мере в этой категории проявляется субъективно-оценочное отношение. «Кроме заложенного в системе форм предложения объективно-модального значения, относящего сообщения в план реальности / ирреальности, пишет Н.Ю. Шведова, каждое высказывание, построенное на основе той или иной отвлеченной схеме предложения, обладает субъективно-модальным значением. Если объективно-модальное значение выражает характер отношения сообщаемого к действительности, то субъективно-модальное значение выражает отношение говорящего к сообщаемому. Это значение выражается не средствами собственно структурной схемы и ее форм (хотя в некоторых случаях имеет место объективизация субъективно-модального значения в самой структурной схеме предложения), а дополнительными грамматическими, лексико-грамматическими и интонационными средствами, накладываемыми на ту или иную форму предложения» [10, с. 545].

И.Р. Гальперин не вполне согласен с мнением Н.Ю. Шведовой по поводу того, что каждое высказывание обладает субъективно-модальным значением. По мнению ученого существуют повествовательные предложения, которые не обладают субъективно-модальным значением. В качестве примера он приводит следующее предложение: «Все повествовательные предложения имеют свои структурные схемы» [9, с. 46].

Как следует из вышесказанного, в вопросе о разделении категории модальности на отдельные подкатегории у ученых нет единого мнения. Так, например, В.З. Панфилов относит к объективной модальности значение возможности, действительности, достоверности, так как эти значения являются отражением в содержании высказывания объективных связей в мире. Отношение же высказывания к действительности исследователь трактует как субъективную модальность на основании того, что значение реальности / ирреальности устанавливается самим говорящим. К субъективным модальным значениям относятся также значения достоверности / вероятности, неуверенности [26].

Л.С. Ермолаева разграничивает три различных типа модальных отношений: внутреннюю, объективную внешнюю и субъективную внешнюю модальности. Под внутренней модальностью она понимает «отношение субъекта (реже объекта) действия к совершаемому им действию (для объекта отношение к действию, которому он подвергается. Под внешней модальностью предложения понимается «отношение его содержания к действительности в плане реальности / нереальности (объективная внешняя модальность) и степень уверенности говорящего в сообщаемых им фактах (субъективная внешняя модальность)» [12, с. 73].

Еще одним нерешенным вопросом в лингвистике является вопрос о том, рассматривать ли категорию модальности на уровне предложения-модели или же на уровне текста. Ц.Ю. Чхаидзе в своей статье «Соотношение субъективного и объективного в категории модальности» высказывается по этому поводу следующим образом: «Отдельные предложения, взятые вне контекста, представляют собой не модели событий, имеющих место в реальном мире, а лишь языковой материал. Это всего лишь языковые единицы определенного уровня языковой иерархии, которые не отражают никакой внеязыковой ситуации, являясь лишь языковыми моделями для такого отражения. Соответственно, эти предложения ни к чему не относятся говорящим, ибо самого говорящего нет, и будут моделировать какое-то событие только в том случаи, если говорящий употребит их, то есть вставит в речевой контекст, выражая при этом свое личное отношение к отображаемому факту. Известно, что предложение, не включенное в контекст, обладает лишь значением, но не смыслом. Соответственно можно говорить, что модальность в предложениях-моделях это лишь определенные языковые единицы, несущие определенные языковые значения (реальность / нереальность, уверенность / неуверенность и пр.), но не выражающие ничего от личной оценки говорящего. Модальность же в высказываниях, то есть в предложениях, включенных в контекст, это уже модальность совершенно иного рода, это уже именно отношение говорящего к тому, что сообщается. Это уже не языковая, но текстовая категория, и изучать ее возможно только в контексте связного текста, где исследователь имеет дело уже не с языковыми моделями, каковыми являются изолированные предложения, но с реальными сообщениями, содержащими личностную оценку говорящим того, что отображается в тексте» [36, с. 258].

В лингвистике текста модальность рассматривается как одна из основных текстовых категорий. В отечественном языкознании достаточно цельная концепция изучения теории текста и модальности как текстовой категории представлена И.Р. Гальпериным.

Как правило, те лингвисты, которые занимаются изучением модальности в тексте, предлагают расширить общее понятие модальности, включая в ее пределы эмоционально-оценочные значения как ее субъективный аспект. Такой подход восходит к психологическому направлению в лингвистике и, в частности, к концепции Ш. Балли, согласно которой автор различает в предложении «модус» и «диктум». Диктум это фактически номинативный аспект предложения, именование события; модус то, что делает предложение высказыванием, то есть отношение говорящего к содержанию высказывания, его индивидуальная оценка излагаемых фактов [3, с. 64]. Диктум связан с синтаксическим и морфологическим способом формирования предиката предложения. Его роль при этом заключена в выражении отношения говорящего к действительности с точки зрения реальности или нереальности происходящего. Наиболее существенной категорией для его выражения является наклонение: реальное изъявительное, нереальные повелительное и сослагательное. Под модусом Ш. Балли понимает субъективную оценку содержания высказывания, которая может включать рациональную, то есть интеллектуальную оценку говорящим высказывания в его соотношении с действительностью. Эта оценка выражает реакцию не чувства, а разума, логики, рассуждений говорящего. Кроме рациональной оценки к субъективным относятся также эмоциональная, эстетическая, этическая, количественная, а также логическая оценка. Логическая оценка относится к сфере так называемой эпистемической модальности, под которой подразумевается оценка знания / незнания, полагания [3, с. 323]. Сюда входят: план достоверности / недостоверности сообщаемого, вероятности / невероятности, возможности / невозможности и сомнения.

Таким образом, разные по содержанию научные точки зрения свидетельствуют о неоднозначном понимании природы и сущности модальности, ее статуса как категории, чем вполне объясняется и оправдывается существование в теории языкознания многочисленных подходов к описанию этого уникального явления.

1.3 Семантика сомнение как объект теоретических исследований

В целом содержание модальности обладает широким спектром значений. Так, еще в трудах В.В. Виноградова модальными признаются следующие значения [7]:

- значения желания, намерения, стремления произвести или производить какое-нибудь действие;

- изъявление воли к осуществлению какого-нибудь действия, просьба, повеление, приказание;

- эмоциональное отношение, эмоциональная характеристика, морально - этическая оценка, эмоционально-волевая квалификация действия;

- значения ирреальности (гипотетичности);

- значения уступки, допущения, обобщения, заключения;

- количественная и качественная оценка отдельных мыслей из состава сообщения.

Одним из проявлений отношения говорящего к содержанию высказывания является и сомнение, что позволяет его отнести к субъективной модальности.

Сомнение это:

- неуверенность в истинности чего-либо, мысль о возможном несоответствии чего-либо действительности;

- неясность, спорность, колебание, недоумение, возникающие в ходе какой-либо работы, при разрешении какого-либо вопроса;

- состояние душевного разлада, неуверенности, колебаний [33].

Следовательно, сомнение это одно из переживаний человека, возникающее в процессе его мыслительной деятельности. Являясь одним из фрагментов языковой картины мира, оно отличается многоплановостью, поскольку относится и к интеллектуальной, и к эмоциональной сферам человека. Этим объясняется интегрированный подход к изучению феномена сомнения, чем занимаются такие науки, как социальная философия, психология и лингвистика.

Так, в социально-философском знании выделяют два вида сомнения: конструктивное сомнение, дающее толчок для новых открытий в науке, для дальнейшего интеллектуального совершенствования человека; деструктивное сомнение, которое способно тормозить интеллектуальное развитие личности, способствовать её разрушению. Сомнение является обязательным моментом самостоятельной, осмысленной позиции в области мировоззрения.

Психология относит сомнение либо к ряду интеллектуальных эмоций, либо к психологическому состоянию человека.

В лингвистике интерпретация семантики сомнения осуществляется на базе функциональной модели описания языка, нередко при использовании полевого подхода к исследованию. Это представляется наиболее целесообразным, поскольку при таком подходе основной языковой единицей становится функционально-семантическое поле (ФСП), базирующееся на общности выполняемой коммуникативной функции. При этом акцент лингвистического анализа смещается с формальных и релятивных свойств языковых единиц на их значение и функционирование в речи. В научных трудах явление сомнения приобретает категориальный статус.

В отечественной лингвистике изучению категории сомнения и близких значений посвящены работы И.Г. Никольской [24], Л.В. Щелкановой [39], Л.Ю. Емельяновой [11], М.А. Винокуровой [8]. Семантика сомнения традиционно описывается в рамках субъективной модальности, например, в трудах Г.А. Золотовой [13]; В.В. Виноградова [7]; И.А. Филипповской, [34]; М.И. Откупщикова [25]; изучается как микрополе в функционально-семантическом поле достоверности (Теория функциональной грамматики [32]; В.Н. Тарасенко [31]) или как модусная категория (Т.В. Шмелева [38]; Н.Д. Арутюнова [2]; Т.И. Краснова [16]; О.А. Кобрина [14]).

Интерес представляют работы И.Г. Никольской, в которых семантика сомнения рассматривается с позиции эмоциональной составляющей [24]. Ссылаясь на частотный словарь русского языка под редакцией Л.Н. Засориной, исследователь указывает на то, что частотность слов сомнение и сомневаться опережает употребительность целого ряда номинаций этого же тематического класса (названий чувств и эмоций), признаваемых ключевыми словами русской культуры (ср.: любовь 140, любить 632; страх 145, бояться 454; вера 96, верить 277; радость 130, радоваться 30; сомнение 82, сомневаться 57; тоска 51, тосковать 16; грусть 25, грустить 16; печаль 19, печалиться 6, и делает вывод, что, уступая по частотности словам положительной «чувственной» семантики, сомнение и сомневаться превосходят по употреблению ключевые слова негативной эмоциональности.

И.Г. Никольская понимает категорию сомнения как семантическую категорию, которая функционирует на пересечении трёх основных семантических зон достоверности, оценочности и эмотивности и вступает в межкатегориальные связи со многими другими семантическими категориями. А под инвариантной категориальной ситуацией сомнения предлагает понимать такое положение дел, при котором «говорящий обладает или не обладает достаточным знанием о некоторых имеющих / имевших место реальных или предполагаемых событиях, явлениях, фактах действительности» [24].

Л.Ю. Емельянова считает, что при анализе семантико-прагматического аспекта высказываний со значением сомнения необходимо учитывать весь дискурс, а не изолированные высказывания. «Смысловая целостность дискурса обеспечивается иерархией темы и микротем. Общая тема это смысловое ядро текста, концентрированное и обобщённое содержание текста. Частные темы раскрывают общую. Мельчайшие частные темы это сверхфразовые единства» [11]. Основной прагматической функцией высказываний сомнения, согласно точке зрения Л.Ю. Емельяновой, является то, что с их помощью практически любую информацию в дискурсе можно представить как неточную, завуалировать, если нет уверенности в её достоверности.

Как компонент категории предположения и достоверности сомнение рассматривается в работах М.А. Винокуровой. По мнению исследователя, в зависимости от того, как говорящий оценивает полноту своих знаний, высказывание может быть представлено как достоверное / недостоверное положению дел в действительности. И на этом основании выделяет три степени достоверности высказывания: простая (нейтральная), категорическая и проблематическая. «Семантическую шкалу достоверности можно представить таким образом: на одном полюсе располагаются средства выражения модальности проблематической достоверности с наибольшей степенью сомнения, на другом - средства выражения модальности категорической достоверности с наибольшей уверенностью говорящего в сообщаемом. Промежуточное положение на данной шкале занимают модальные значения, заключающие в себе нейтральный способ представления информации» [8].

На основании этого исследователь выделяет три вида предположения:

- обоснованное предположение, которое базируется не только на субъективных факторах, но и на частичном владении объективной информацией. Данное значение фиксируется между полюсами достоверности и недостоверности. Вероятность предположения тем более приближается к достоверной, чем большим знанием об описываемой ситуации обладает говорящий;

- необоснованное предположение, которое в большей мере основано не на объективных данных, а на желании говорящего расширить объем информации, выделить те или иные аспекты речевой ситуации. Значение смещено к полюсу недостоверности;

- избыточное предположение. Для таких высказываний характерна высокая степень уверенности говорящего в сообщаемом. Но это не достигает предела констатации факта в связи с тем, что наблюдается небольшая доля сомнения. Данное значение только приближено к полюсу достоверности.

Но достоверность / недостоверность информации складывается и из других источников: степени уверенности, обоснованности, определенности / неопределенности высказывания, поэтому в ходе определения степени достоверности надо опираться на данные аспекты.

Таким образом, степень изученности семантики сомнения свидетельствует о том, что сложная семантическая категория, функционирующая на пересечении ряда семантических зон. Вступая в системные связи с другими семантическими категориями, сомнение приобретает широкий спектр вариантных значений.

Итак, категория модальности является универсальной категорией, присущей всем языкам, так как каждое высказывание содержит в себе указание на отношение к действительности. В лингвистической литературе принято рассматривать категорию модальности как двуахспектную категорию, т.к. любое предложение (не только высказывание, включенное в контекст) не только отражает объективно существующую внеязыковую реальность, но при этом содержит субъективную оценку говорящим отображаемого события, поэтому принято подразделять модальность на объективную и субъективную. Объективной модальностью выражение отношения содержания высказывания к действительности с точки зрения реальности / ирреальности, а субъективной - отношение говорящего к содержанию высказывания. Исходя из этого понимания модальности, можно считать, что сомнение, является одним из видов субъективной модальности. В нашей работе мы, вслед за И.Р. Гальпериным, будем рассматривать модальность на уровне высказывания, то есть в предложениях, включенных в контекст, так как материал, на котором мы основываем нашу работу, представляет собой связные художественные тексты.

2. Семантико-прагматическая характеристика семантики сомнения

Язык представляет собой единое общечеловеческое явление. Он подчиняется общим для него законам эволюции. Но эти законы реализуются в отделных конкретных языках, которые выступают в виде звеньев общей системы, т.е., в качестве конкретных реализаторов данного языка [18].

Сравнительно-сопоставительный аспект - необходимый компонент эффективного подхода к исследованию любого языкового явления, направленный на углубленный и обобщающий показ сходств и различий в структуре и семантике однотипных грамматических категорий в сопоставляемых языках. При подходе к языку с точки зрения другой языковой системы могут быть отмечены такие его особенности, которые традиционной грамматикой данного языка оставлялись без внимания.

Сравнение двух языков признается современной лингвистикой плодотворным при наличии хотя бы одного сходного момента в их стрктуре. Следовательно, признание этого факта является основной теоретической предпосылкой, на которой строится сопоставительное изучение русского и болгарского языков.

Болгарский и русский языки, являясь родственными по происхождению, уже много веков развиваются по своим внутренним законам. Поэтому при их сопоставлении наряду со значительным сходством мы находим немало различий.

Смысл сомнения и близкого ему по значению предположения в русском и болгарском языках может быть выражен как непосредственно, то есть с помощью перформативных глаголов:

- Сдаётся мне, что они уже уехали, - усомнился замполит [С. 1, с. 51].

- Струва ми се, че вече са заминали - усъмни се комисарят на болницата [Д. 1, с. 74].

так и косвенно, т.е. с помощью других средств.

Так, в русском языке имеют место такие морфологические средства, как модальные частицы авось, похоже, знать, пожалуй:

- Будем ждать, авось скоро уберутся [Б. 1, с. 586].

- Похоже, что на этот раз они крепко на нас насели и не так-то просто будет от них отделаться [Б. 1, с. 395].

Служебные частицы ли, чай:

- Они тоже не дали немцам дойти до Москвы, хотя именно в ту ночь содрогались от мысли: «Не сдадим ли?» - ещё не зная, что Москва никогда не будет сдана [С. 1, с. 174].

Синтаксические средства: вводные слова и конструкции может быть, наверное, должно быть, видимо (видно, видать), боюсь:

- Не знаю, товарищ командующий, - сказал Климолвич, - видимо у него другие указания [С. 1, с. 138].

Инверсия слов, переспрос, альтернативный вопрос; вопросительные конструкциями с частицами разве, неужели, сложноподчинённые предложения с придаточными, которые вводятся союзами, выражающими сомнение, недоверие:

- Неужели её там нет? Неужели даже сейчас она не увидит меня? - думал он, задыхаясь от волнения [Б. 1, с. 653].

В болгарском языке семантика сомнения также выражается разнообразными языковыми средствами. Прежде всего, обращают на себя внимание модальные слова и конструкции. По мнению Ю.С. Маслова, все модальные слова в болгарском языке подразделяются на шесть типов:

- используемые при большой степени уверенности в правильности высказывания: сигурно, очевидно, явно;

- используемые при меньшей степени уверенности: вероятно, навярно, може би;

- используемые при сомнении: едвей ли, наддали;

- используемые при указании на нечто кажущееся, может быть, не отвечающее действительному положению дел: сякаш, като че ли;

- используемые при выражении личной эмоциональной оценки сообщаемого факта: според мен, страхувам;

- используемые при категорическом утверждении: наистина, разбира се [20, с. 288].

Слова, выражающие оттенки сомнения, включены в первые пять позиций этой классификации.

Трябва да ги потърсим! - рече Синцов. - Трябва да ги потърсим, може би те са все пак живи, тия с парашутите (Д.1, с. 55)

- Види се, познават кой е лаком за мёд - усмихна се Ерусалем Захаров [А. 1, с. 76].

- Хубавичко ще ви бъде тука, нали? - рече тя, като оглеждаше стаята [А. 1, с. 87].

Значение предположения в болгарском языке выражается при помощи неинфинитивного типа да-конструкции в сочетании с отрицанием. Иногда для репрезентации значения предположения в вопросительных конструкциях может использоваться частица ли.

Не е ли по-добре да възвием назад, докато се изясни положението? (Д.1, с. 51).

В данной работе, исходя из фактического материала, основное внимание будет уделено неперформативным маркерам выражения семантики сомнения, поскольку их употребление в обоих сопоставляемых языках более частотно, нежели употребление перформативных глаголов.

При сопоставлении средства репрезентации сомнения в русском и болгарском языках целесообразно подразделить на три группы: эквиваленты, аналоги и несовпадения.

Под эквивалентами понимаются стабильные словарные соответствия, которые служат в процессе перевода опорными, «готовыми» его единицами: «Эквивалентом следует считать постоянное равнозначное соответствие, как правило, не зависящее от контекста» [27, с. 13]. Эквиваленты относятся к сфере языка и устанавливаются в силу тождества обозначаемого, а также в силу традиции языковых контактов между языками оригинала и перевода. Эквиваленты могут быть полными и частичными.

К полным эквивалентам можно отнести следующие языковые средства, выражающие сомнение в сопоставляемых языках.

· В значении вероятности, видимости чего-либо употребляются вводно-модальные слова наверное / навярно:

Ах, Зайчиков, Зайчиков, подумал Серпилин, не хватал звёзд с неба, когда был у меня на стажировке, служил по-разному - и лучше, и хуже других, потом воевал на финской, наверное, храбро [С. 1, с. 115].

- Ах, Зайчиков, Зайчиков - помисли Серпилин, не снемаше ти звезди от небето, когато стажуваше при мене, служеше различно - и по-добре, и по-лошо от другите, после си воювал във финската война, навярно храбро [Д.1, с. 165].

· Водно-модальные словосочетания может быть / може би для выражения значения возможности, вероятности чего-либо:

- Может быть, наши возвращаются? - главным образом чтобы успокоить докторшу, неуверенно сказал Шмаков, хотя знакомое, тягучее, прерывистое гудение уже говорило ему, что это не так, а докторша вовсе не волновалась [С. 1, с. 152].

- Може би нашите се връщат! - главно за да успокои доктората, неуверенно рече Шмаков, мигар познавато, проточено, пресекливо бучене да му показваше, че не е така, а доктоката съвсем не се вълнуваше [Д.1, с. 214].

· Вводно-модальные слова боюсь / страхувам се для выражения опасения чего-либо, тревоги, беспокойства:

- Как там наши, в заводе? - Никого не видать, - сказал Баюков, - боюсь, побило их [С. 1, с. 277].

- Как са нашите там, във фабриката? - Никой не се вижда - рече Баюков, - страхувам се да на са ги избили [Д.1, с 389].

Неполными эквивалентами в структурном отношении являются:

· вводно-модальное слово по-моему в русском, выраженное наречием, и модальное предложное сочетание личным местоимением в В.п. според мен в болгарском. В обоих языках они в случае выражения собственного предположения, в котором нет полной уверенности.

По-моему, там сейчас немцы, - сказал Синцов. [С. 1, с. 21].

- Според мен там сега има немци - рече Синцов. [Д.1, с. 33].

· Bводно-модальные слова видимо (по-видимому, вероятно) выраженные наречиями в русском языке, и видя глагол в безличной форме (3.е л. ед. ч. + се) види се в болгарском языке при выражении степени уверенности в возможности, вероятности чего-либо:

- Не знаю, товарищ командующий - сказал Климович, - видимо у него другие указания [С. 1, с 138].

- Не знам, другарю командуващ - рече Климович, - види се, има други нареждания [Д.1, с. 194].

· Bводно-модальное слово по-моему, выраженное наречием в русском языке, и вводно-модальное слово мисля, выраженное личной формой глагола (1-е л. ед. ч.) в болгарском, употребляющиеся для высказывания собственного предположения говорящего, в котором у него нет полной уверенности:

Слушай! - перекрикивая гул артиллерии, на ухо Синцову крикнул Баюков. - По-моему, там в ребят попало [С. 1, с. 276]!

Слушай! - като надвикваше екото на артилерията, викна Баюков в ухо му. - мисля, че са улучили момчетата! [Д.1, с. 387]

Подобно эквивалентам аналоги служат для выражения сходных понятий, но в отличие он них охватывают большую область значений, поскольку представляют собой соответствие, подобие, сходство с чем-н. [33]. Следует отметить, что различий в значении при толковании аналогов не найдено.

Фактический материал позволил выделить следующие аналоги:

· Bводно-модальное слово знать в русском языке, которое характеризуется просторечным употребелнием, и види се глагол видя в безличной форме в болгарском. Оба слова употребляются при восприятии чего-либо с некоторой долей сомнения, неуверенности:

- А кто этот маленький, рядом с ним, с которым он говорит? - знать, тоже какой-нибудь командир (Б.1, с. 387).

- А кой ли е ниският до него? Приказкат си нещо. - Види се, и той ще е някакъв командир (А.1, с. 457).

· Bводно-модальная конструкция должно быть в русском языке, и её аналог трябва да е в болгарском, употребляемый в сходных ситуациях. Нужно добавить, что глагол трябва имеет и другое употребление, другие модальные значения, но в сочетании с да е приобретает значение сомнения.

- Чахотка, должно быть… Туберкулёз, - поправился дядюшка Томан, словно опасаясь, что доктор не поймёт первое слово [Б.1, с. 448].

- От охтика трябва да е… Туберкулоза - поправи се майстор Томан, сякаш се страхувам, че докторът няма да разбере първата дума [А.1, с. 532].

· Bводно-модальное слово пожалуй в значении допущения возможности вероятности чего-либо в русском языке и модальная частица май в болгарском языке, используемая также для выражения неопределенности, возможности, предположения:

Так что вы скажите, товарищи? Пожалуй, придётся подраться немножко, а [Б.1, с. 396]?

- Какво ще кажете, другари? - рече с привидно спокоен глас, като се усмихна. - Май ще се наложи да се бием, а [А.1, с. 467]?

При анализе фактического материала имеют место и конструкции, демонстрирующие расхождения в репрезентации сомнения в сходных речевых ситуациях.

Отметим, что в болгарском языке наблюдается тенденция к выражению одного и того же значения и словоформами, и устойчивыми сочетаниями. По мнению Н.Б. Мечковской, этот факт объясняется тем, что русский язык имеет синкретическую структуру, а болгарский - аналитическую [23, с. 17].

· Bводно-модальная конструкция может быть (может) в русском языке может использоваться для передачи разных оттенков неуверенности, сомнения в болгарском. Сравним переводы с болгарского на русский язык:

- Дали пък тази държава не е враг на всички тия хора, на целия български народ [А.1, с. 719]?

- Может быть, как раз государство и есть враг этих людей, всего болгарского народа [Б.1, с. 596]?

Вводно-модальная частица дали в сочетании с усилительной частицей пък указывает на колебание, сомнение говорящего:

- Дали, не е провокатор? - питаше се тревожно. - А ако е станало някакво издайничество? Ако някой провокатор, вмъкнат в редовете ни, е направил разкрития? (А.1, с. 69)

- Уж не провокатор ли? - с тревогой спрашивал он себя. - А вдруг кто-нибудь предал? Может, какой негодяй затесался в наши ряды и дал сведения? (Б.1, с. 64)

Условный союз ако в болгарском контексте служит для ввода высказывания, указывающего на условие предполагаемого или возможного действия.

В русском языке значение возможности выражено более прямо, посредством специального вводного слова может.

- Ще рече, не знаешь от кого е. - Казански се изсмя още по-силно. - Така, просто са ти се изреждали… Да не е някой от дверите ти?. (А.1, с. 501).

- То есть не знаешь, от кого. - Казанский захохотал. - В очередь к тебе становились… А может, кто-нибудь из деверей? (Б.1, с. 423)

...